Реферат: Уголовные традиции дореволюционной России

Содержание

Введение. 2

1.Структура уголовного общества. 4

2. Значение уголовных традиций в воспроизводстве преступности. 9

Заключение. 15

Источники и литература. 17

Введение

Образы зоны и тюремного заключения, которые рождаются в печати и на телевидении, как в документальных, так и художественных фильмах, порождают только лишь мифы о тюремной жизни, легко укореняющиеся в массовом сознании. Возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны, тюрьма воспринимается как явно негативное, дискриминационное явление, а с другой — нормы и правила тюремной субкультуры присутствуют на сегодняшний день в большинстве сфер деятельности людей, например, искусстве, языке повседневного общения, способах взаимодействия между людьми, жизненных ценностях и прочее. Границы между тюрьмой и остальным обществом размываются, но это ведет не к гуманизации процессов, происходящих в тюрьме, а к криминализации повседневной жизни.

Размышляя о происходящей экспансии криминальной культуры в обществе, можно прийти к заключению о том, что очень многие социальные процессы, протекавшие в прошлом и происходящие сегодня в российском обществе, способствуют распространению и ассимиляции установок тюремной субкультуры в повседневной жизни.

Выявление причин влияния тюремной субкультуры на российское общество, конечно, потребовало обращения к различным историческим фактам. В этом отношении весьма актуальным будет обращение к процессам, проистекавшим в дореволюционный период истории России, когда были заложены основы современной уголовной субкультуры. Изучение состояния преступности дает более полную картину социальной истории всего российского общества. Новые социальные отношения строились на фоне процесса российской модернизации, которая приводила к изменениям и деформациям менталитета различных групп населения.

Целью нашей работы является рассмотрение процесса развития и распространения уголовных традиций в досоветский период отечественной истории.

Задачи работы:

- характеристика условий возникновения уголовной субкультуры на дореволюционном этапе:

- рассмотрение структуры уголовного общества и систему его иерархии.

В соответствии с определенными целями и задачами структура нашей работы будет включать в себя следующие компоненты: введение, основную часть, подразделенную на два параграфа, заключение, список источников и литературы.

1. Структура уголовного общества

Характеристика структуры и динамики преступности в России дореформенного и пореформенного периодов отражает лишь общее ее состояние. Однако не меньший интерес представляют вопросы, связанные с непосредственной деятельностью преступников, их внутренним миром, особенностями криминальной профессии. Ответы на них позволяют проследить преемственность многих сторон профессиональной преступности.

В период централизации и укрепления русского государства преступность в своей массе характеризовалась множественностью различных деяний с выраженным примитивизмом их совершения. В то время не было, как известно, даже общеуголовных тюрем. А именно в местах лишения свободы возникают традиции профессиональных преступников, различные касты, формируется уголовно-воровская психология.

В России конца XIX столетия с организацией стабильной тюремной системы и уголовного розыска при интенсивном росте преступности начинается формирование иного мира преступников, деятельность которых в новых условиях нуждалась в определенной консолидации с целью обеспечения собственной безопасности. Наиболее активно этот процесс проходил в среде рецидивистов. Отмечалось, что все мошенники и воры делились на группы и классы, каждый со своей специальностью[1] .

Преступный мир России, как и других стран, был разнообразен не только по социальному составу лиц, их положению в криминогенной среде, но и по роду противоправной ориентации (воры, мошенники, грабители). К началу XX века в местах лишения свободы, преимущественно на каторге, сформировалась определенная иерархия осужденных. Ее составляли четыре касты преступников, объединенных по убеждению, криминальной квалификации, положению в уголовной среде и физическим особенностям. Эти, выражаясь современным языком, неформальные группы, по словам С. В. Максимова, распоряжались жизнями осужденных, были их судьями и законодателями, приводили в исполнение «приговоры»[2] .

Профессиональная преступность, в основе которой лежат преступления, служащие источником средств существования, несомненно связана с такими причинами, как корысть, стяжательство, паразитические устремления. Однако эти и другие причины порождают конкретные деяния. Что же касается вида преступности как своеобразного социального феномена, то здесь, очевидно, должна быть специфическая причина. Одной корыстью и экономическими факторами профессиональную преступность не объяснить. К тому же корыстная мотивация наблюдается и в действиях случайных преступников.

Корыстно-паразитическая психология, лежащая в основе имущественных преступлений, порождает профессиональную преступность при наличии такой специфической причины, как существование криминальных (в данном случае уголовно-воровских) традиций и обычаев, роль которых в российской криминологии изучена недостаточно.
Профессиональная преступность существует не один век. Она связана с деятельностью людей, передачей опыта поколений преступников, утверждением специфической субкультуры, закономерным стремлением ее носителей к выживанию в конкретных социальных условиях. Еще К. Маркс отмечал: «Если форма просуществовала в течение известного времени, она упрочивается как обычай и традиция»[3] .

Они подразделялись на «Иванов», «храпов»_ «игроков» и «.шпанку».

К «Иванам» причисляли себя заключенные, которые занимались грабежами, терроризированием каторжан, стараясь утвердить свое влияние.

«Храпы» стремились делать все чужими руками. Их еще называли «глотами», так как они способствовали возникновению ссор между каторжанами, во время которых принимали сторону сильных в расчете получить какую-то выгоду.

«Игроки» — это каста, состоящая из профессиональных игроков в азартные игры, нередко карточных мошенников (шулеров).

В условиях свободы такой дифференциации не существовало, за исключением деления воров на «урок» и «оребурок» (крупных и мелких преступников). Вместе с тем рецидивисты, например, объединялись в преступные сообщества («малины»), в каждом из которых консолидировалась определенная разновидность («масть») профессиональных преступников — карманные воры («ерши»), магазинные воры («городушники»), взломщики сейфов («медвежатники»), мошенники, использующие фальшивые украшения («фармазонщики»), карточные шулера и т. п. Такие объединения имели главаря («пахана»), делились на мелкие группы («братства») по два — пять человек для непосредственного совершения преступлений[4] .

В «малинах» устанавливались определенные неформальные нормы поведения, однако они не выходили за рамки данной микрогруппы. Нами не обнаружено случаев, когда бы блатные «законы» действовали на территории всей страны и были бы обязательны для какой-либо группировки преступников.

В конце XIX – начале XX века были заложены основы того, что позже стало «воровским законом». Складывается криминальная иерархия:

1. Из преступного мира выделяются бродяги-попрошайки – Иваны, родства не помнящие. Название этой категории имеет тройную «нагрузку». Во-первых, название «родства не помнящие» стигматизирует данную группу как маргиналов, «изгоев». Во-вторых, разрыв с семьей, обществом становится критерием, по которому определяется принадлежность к клану (братству, корпорации) преступников. В-третьих, когда преступники попадали в руки полиции их «классическим» ответом на вопросы об анкетных данных становится «не помню». Эта категория преступников выполняла своего рода, идеологическую функцию. Считалось, что настоящий преступник может вести только такой – кочевой образ жизни, без дома, без семьи, не сотрудничая с государством и ни в коем случае не работая. Бродяги никогда не были самыми преуспевающими преступниками, однако, всегда пользовались уважением «коллег», а слово «бродяга» имеет дополнительное значение – друг, приятель. Авторитетные воры назывались «Иванами»[5] .

2. Группа преступников, занимавшаяся грабежами, убийствами была наименее уважаема в преступном мире. Вообще, необходимо отметить, что жизнь человека всегда считалась даром божьим, и совершить убийство разрешалось только в самом крайнем случае (защита близких или своей жизни, достоинства).

3. Самой многочисленной была группа профессиональных воров. Всего насчитывалось около 30 специальностей. Наиболее высоко в иерархии стояли воры, чьё ремесло было связано с «техническими навыками». Древнейшая воровская специальность – карманник. Одних только специализаций карманников (по месту совершения краж: транспорт, улица, базар; по предпочитаемым карманам: боковой, внутренний, задний) насчитывалось десятки. Воры-карманники, совершавшие «гастроли» за рубеж («марвихеры») считались элитой этой специальности. Высоким статусом в преступном мире обладали «медвежатники» и «шниферы» – взломщики (первые взламывали или взрывали, вторые подбирали коды и ключи). Продолжали совершенствовать своё ремесло конокрады.

4. Однако эта группа воров всегда считалась отверженной. Вероятно, это связано с жестокими расправами над конокрадами в случае их поимки, так как лошадь была одним из главных и дорогих «сельскохозяйственных орудий». Кроме того, конокрадство всегда считалось «цыганской специальностью». Цыгане представляют собой этническую группу, отделенную от большинства других социальных общностей собственными нормами, ценностями, потребностями, культурой, языком. С одной стороны, эти причины формировали крайне негативное отношение к цыганам-преступникам. С другой стороны, в обществе распространено мнение, что цыгане вообще – все преступники (воры, мошенники и т.п.). Далее шли все остальные «воровские специальности».

Мошенники и фальшивомонетчики относились к интеллектуальной элите, «интеллигенции» преступного мира. Мошеннические операции с векселями, акциями и другими ценными бумагами, направленные на обман государства, а иногда и частных лиц, требовали чёткой разработки и виртуозного исполнения. Мошенники занимались подделкой драгоценных камней («фармазонщики»), совершали обман на размене («менялы»), существовали брачные аферисты, лже-благотоворители и др. Особым искусством было фальшивомонетничество. «Базманщики» часто были талантливыми художниками, гравёрами. К тому же, чтобы заниматься этим промыслом требовалось немалое мужество – наказания за подделку денег всегда были одними из самых жестоких.

Все говорит о том, что к концу XIX в. продолжалась дифференциация уголовного мира, отдельные категории которого были связаны жесткими неформальными нормами, что эти нормы, эти традиции превращались в подобие позднейшего «закона», который, однако, еще не объединял весь уголовный мир страны.

2. Значение уголовных традиций в воспроизводстве преступности

Уголовно-воровские традиции включают в себя довольно широкий круг неформальных норм поведения и жизнедеятельности (статус в уголовной среде, жаргон, татуировки, блатные клички и песни, манера поведения). Есть все основания полагать, что профессиональные преступники, образуя некое замкнутое кастовое сообщество и находясь вне закона, вырабатывают такие нормы межличностных отношений, которые способствуют не только их безопасности, но и воспроизводству. Со временем эти нормы превращаются в обычаи и традиции, которым присуще то общее, что позволяет назвать их общесоциологическим законом.

Например, в дореволюционной России от всякого устойчивого преступника требовалось, чтобы «он был человеком твердого нрава и несокрушимого характера, был предан товарищу, общине, был ловок на проступки и умел концы хоронить, никого не задевая и не путая»[6] . Это требование полностью сохраняется в среде профессиональных преступников наших дней, особенно у воров в законе и членов организованных преступных сообществ.

Традиции профессиональных преступников передаются со времен Ваньки Каина (некоторые идут еще от волжских разбойников) из поколения в поколение. Разумеется, они обновляются, видоизменяются. Их носителем выступает сама среда, особенно в местах лишения свободы - этих университетах преступности. Живучесть уголовно-воровских традиций - объективное явление, обусловленное ответной реакцией профессиональных преступников на социальный контроль общества. Вполне естественно, что существование уголовных традиций обусловлено определенными социальными условиями, являющимися своеобразными катализаторами криминогенных процессов.

Российские криминалисты считают, что воры в законе появились в начале 1930-х годов. В действительности советский криминальный мир лишь воспроизвел старую, еще дореволюционную структуру – деление на «Иванов» и «сук». Уверен, что этой структуре суждена долгая жизнь, и если в меняющихся условиях она исчезает, то со временем возродится снова. Залогом этого является ее давняя история. Она прослеживается уже с первой половины XVIII века, хотя, несомненно, какие-то ее элементы сложились намного раньше. Во всяком случае уже в XVIII в. существовали некоторые категории профессиональных преступников, устойчивые воровские группировки, тайный воровской язык, воровские клички, правила приема в шайку и другие неформальные нормы, сыгравшие такую большую роль позднее.

Знаменательным свидетельством всего этого является, в частности, карьера вора Ивана Осипова по кличке Ванька Каин (1718-1755). Обряд его посвящения в общество воров состоялся в Москве, под сводами Каменного моста, после того как он внес в шайку денежный взнос и был рекомендован другими ворами. В 1741 г. Ванька Каин решает изменить ворам и становится осведомителем сыскного приказа, после чего начинается его двойная жизнь, напоминающая биографии известных полицейских осведомителей-провокаторов более поздних эпох, например Азефа[7] .

В конце XIX века, в тюрьмах и на каторге, сформировалась, по словам А. Гурова, «определенная иерархия» уголовных преступников, включающая несколько крупных категорий, начиная с «Иванов» и кончая «шпанкой», и множество профессиональных групп; тогда же появилось и понятие «масть»[8] . Если «шпанка» представляла собою дно уголовного мира, то «Иваны» и подобные им, по словам С. Максимова, распоряжались жизнями осужденных, были их судьями и законодателями. В. Дорошевич называл их даже «аристократами» каторги, ее «правящими классами». Наибольшим авторитетом в уголовном мире пользовались специалисты по ограблению сейфов, технические воры, люди высокой квалификации.

Другой группой, связанной устойчивыми нормами, способной навязывать свою волю не только заключенным, но и администрации, были профессиональные игроки в азартные игры, имевшие «рабов» из числа каторжан, проигравших собственные жизни. Уже тогда существовала категория заключенных, которые брали на себя преступления других лиц подобно нынешним «громоотводам». В условиях воли воры-рецидивисты объединялись в «малины», – термин, сохранившийся в том же значении до наших дней, – а их главари назывались, как и в наше время, паханами[9] .

Все говорит о том, что к концу XIX в. продолжалась дифференциация уголовного мира, отдельные категории которого были связаны жесткими неформальными нормами, что эти нормы, эти традиции превращались в подобие позднейшего «закона», который, однако, еще не объединял весь уголовный мир страны.

Человек, имеющий представление о преступном мире по кинематографическим вымыслам, думает, что наиболее влиятельными и авторитетными в нем должны быть атаманы шаек, разбойники, убийцы «с руками по локоть в крови». Однако историки преступного мира дореволюционной России говорят об обратном: грабежи и душегубство не уважались, Основателями «воровского закона были карманники и попрошайки, и так называемые «Иваны». Такие сознательные маргиналы как бродяги-попрошайки могли быть не столь преуспевающими как, к примеру, «медвежатники» (грабители сейфов, банков), не вселять такой ужас и ненависть как отвязные «убивцы» типа Ваньки Каина, однако они стали носителями воровской морали, «моральной силы» воровской идеи.

Если в дореволюционной России «вор в законе» еще отсутствовал, это еще не значит, что не существовала сама эта социальная категория. Она уже складывалась, – и термин «Иваны» отражает этот процесс, – но лишь в советское время она приобрела законченный, признанный всем уголовным миром характер.

Собственно преступный мир в дореволюционной России развивался характерными для всего мира путями. Уже к концу XVII, началу XVIII века в России складывается (пока стихийно) своеобразная корпорация бродяг. В XIX веке эти нищие, промышлявшие мелким воровством и попрошайничеством, представляют собой довольно многочисленную группу преступников. Именно они и стали основателями существующего до сегодняшних дней «ордена» воров. Кроме воров к началу XX века хорошо отлаженной организацией преступного промысла отличаются банды конокрадов (разведка, кража, перековка и перекраска лошадей, перегон, сбыт), мошенников (лже-страховые агенты, лже-кредиторы, лже-банкроты и т.д.), картёжных шулеров, фальшивомонетчиков.

Российская пенитенциарная система уже с XIX века становится «университетом» преступного мира. Иерархия заключённых во многом соответствовала их «воровской» специальности на воле, однако в местах заключения большим авторитетом пользовались преступники, обладающие физической силой. Умение постоять за себя, дать решительный отпор стало критерием, по которому оценивалась истинность авторитета, полученного на воле.
С начала XVIII века начал складываться специальный воровской язык, сленг – блатная «феня». Язык выполнял функцию определенной кодировки профессиональных понятий, делая разговор между «специалистами» непонятным для окружающих, прежде всего для представителей правоохранительных органов. Естественно в полиции, позднее в милиции уделялось большое внимание изучению «блатной музыки» – «фени», что в свою очередь обуславливало постоянные ее изменения. Язык совершенствовался, модернизировался, но к началу XX века основа его была сформирована. Настоящий вор должен был владеть «феней» в совершенстве[10] .

Владимир Даль назвал уголовный жаргон «блатной музыкой», которую в прошлых столетиях сочиняли столичные мазурики, жулики, воры и карманники[11] . Жаргон - феня возник из языка офеней (коробейников) и напоминает языки некоторых этнических групп, в том числе африканских и греческих. Некоторые исследователи считают, что в седьмом веке на Руси проживал афенский народ, исчезнувший почти бесследно, оставивший о себе память лишь в русских былинах. Язык офеней передавался поколениями, и вскоре его стали употреблять нищие, бродячие музыканты, конокрады, проститутки. Феней не просто общались, ею шифровали устную и письменную информацию. Жаргон вошел в воровские шайки, остроги и темницы, проник на каторгу. Их коренные обитатели даже отвыкали от родной речи, путая слова и выражения.

Сложился и определенный образ жизни субкультуры. Гра­бители («иваны») днем отсыпались, а ночью «работали» по городу, его окрестностям, по барским и купеческим усадь­бам, по амбарам богатых мужиков, проезжим дорогам. Ос­тальные, более мелкие слои, исчезали днем для своих де­лишек, а ночью пьянствовали и спали. «Получив деньги,— писал В. Гиляровский,— «иваны» шли пировать в свои при­тоны, излюбленные кабаки и трактиры... Мелкие воры и жулики сходились в притоны вечером, «иваны» — к утру... делили добычу и тут же сбывали ее трактирщику или спе­циальным скупщикам... После дележа начиналось пьянство с женщинами или игра. Серьезные «иваны» не увлекались пьянством и женщинами. Их страстью была игра»[12] .

В начале XX века в России возникают сформировавшиеся центры преступности. Прежде всего, это крупные города: Санкт-Петербург, Москва, Киев, Одесса, Ростов. В Санкт-Петербурге в начале XX века были сильно развиты уличная преступность, проституция. Как столица государства, город притягателен для всех видов мошенников. Одесса, как портовый город стал «Меккой» контрабандистов, воров, налётчиков. Ростов, находившийся в центре «казачьих» земель, привлекателен для беглых преступников, крестьян, что предопределило жёсткую насильственную направленность преступлений. Тогда же возникает поговорка «Ростов – папа, Одесса – мама», что опять-таки соответствует идеологии бродяжничества в преступной среде.

Практически достижения преступности в России к 1917 году определяются:

1. Сложившейся вполне определенной иерархической системой преступных специальностей.

2. Механизмами (отчасти стихийными), ограждающими преступный мир от нежелательного вторжения: хранение традиций, охрана информации, система стигматизации, специальный сленг. Стигматизация профессиональных преступников осуществлялась посредством татуировки. Все «наколки» («портаки») являются функциональными. В них зашифрована информация о статьях и сроках судимостей, о психологических наклонностях и предрасположенностях обладателя, наконец – о его сексуальной ориентации. Иногда татуировки делались насильно (в случаях, когда человек «опускался» – становился неприкасаемым, парией, часто – пассивным гомосексуалистом). «Наколка» сделанная «не по рангу» сурово наказывалась. Так, человеку, изменившему на пальце статусный рисунок «перстня», этот палец отрубался. Если кто-нибудь осмеливался сделать себе незаслуженные татуировки – знаки отличия «вора в законе», он подлежал смерти.

3. Довольно высокий профессиональный уровень, благодаря «узкой» специализации и традициям, не приветствующим убийство.

Заключение

Таким образом, криминальная субкультура весьма своеоб­разна и чрезвычайно живуча. Опираясь на относительно стабильную картину мира, разветвленную систему законов и норм, постоянно воспроизводясь с помощью воспитания молодого поколения, она оказывает огромное воздействие на культуру всего общества.

В предреволюционной России существовала довольно развитая многослойная криминальная субкультура, в кото­рой выделялись многочисленные «специализированные» слои.

Преступность в царской России возрастала по мере экономического развития общества и установления капиталистических отношений. В дореформенный период степень профессионализации преступности была относительно низкой. В ней преобладали насильственные преступления, кражи и порубка леса, бродяжничество и др. Но уже в середине XVIII века четко обозначились категории профессиональных преступников, сформировались воровской жаргон и многие неформальные нормы поведения, игравшие роль криминальных традиций и обычаев.

В послереформенный период преступность постоянно росла, опережая темпы роста населения. В ее структуре обозначилась тенденция перехода уголовного мира от насильственных преступлений к корыстным — тайному завладению чужим имуществом, мошенничеству, подлогам.

К концу XIX века с окончанием формирования полицейского аппарата и прежде всего уголовного сыска, созданием пенитенциарной системы, возрастанием эксплуатации масс степень профессионализации корыстной преступности и ее общественной опасности значительно увеличилась. Уголовная среда, как на каторге, так и вне ее дифференцируется на определенные категории профессиональных преступников, среди которых устанавливались жесткие неформальные нормы межличностных отношений. К этому времени относится распространение уголовно-воровских традиций, обычаев и превращение отдельных из них в форму криминального «закона», что объективно приводило к организованному проявлению профессиональной преступности, особенно таких ее видов, как карточное мошенничество, карманные кражи, конокрадство и фальшивомонетничество.

Вместе с тем, несмотря на существование и активную деятельность многих категорий профессиональных преступников, в уголовном мире дореволюционной России не обнаружено уголовно-воровских «законов», которые действовали бы на всей территории страны.

4 Источники и литература

1. Анисимков В.М. Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы. – М., 200.

2. Гернет М.Н. Преступный мир Москвы. - М. 1991.

3. Гуров А. И. Организованная преступность в России. М., 2003.

4. Гуров А. И. Профессиональная преступность: прошлое и современность. - М., 1990.

5. Долгова А. И. Организованная преступность, её развитие и борьба с ней. М., 2001.

6. Косталевский Я. История организованной преступности в России. М., 2004.

7. Кошко А.Ф. Очерки уголовного мира царской России. - М. 1992.

8. Лунеев, В.В. Преступность XX века: мировые, региональные и российские тенденции. / В.В. Лунеев. - М., 2005.

9. Олейник А.Н. Тюремная субкультура России: от повседневной жизни до государственной власти. – М., 2001.

10. Роулинсон П. Российская организованная преступность: краткая история // Российская организованная преступность: новая угроза? - М., 2000.

11. Пирожков В. Ф. Криминальная субкультура: психологическая интер­претация функций, содержания атрибутики // Психологический жур­нал. 1994. Том 15. № 2.

[1] Гуров А. И. Профессиональная преступность: прошлое и современность. - М., 1990. – С. 43.

[2] Максимов С.В. Сибирь и каторга. Несчастные. - М., 1908 -.С.18.

[3] Роулинсон П. Российская организованная преступность: краткая история // Российская организованная преступность: новая угроза? - М., 2000. - С.82.

[4] Косталевский Я. История организованной преступности в России. М., 2004. – С. 147.

[5] Анисимков В.М. Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы. – М., 2000. С.87.

[6] Максимов С.В. Сибирь и каторга. Несчастные. - М., 1908. -С.13.

[7] Долгова А. И. Организованная преступность, её развитие и борьба с ней. М., 2001. – С. 34.

[8] Гуров А. И. Организованная преступность в России. М., 2003. – С.49.

[9] Роулинсон П. Российская организованная преступность: краткая история // Российская организованная преступность: новая угроза? - М., 2000. – С. 136.

[10] Олейник А.Н. Тюремная субкультура России: от повседневной жизни до государственной власти. – М., 2001.

[11] Пирожков В. Ф. Криминальная субкультура: психологическая интер­претация функций, содержания атрибутики // Психологический жур­нал. 1994. Том 15. № 2.

[12] Цит. по: Гернет М.Н. Преступный мир Москвы. - М. 1991. – С.84.