Михаил В.А.
Андрей Рублев. Преображение. Икона Благовещенского собора Московского Кремля. 1405.(Andre Roublev. La Transfiguration. Icone. Cathedrale de I'Annonciation du Kremlin de Moscou. 1408.)
Еще лет пятнадцать тому назад Роберто Лонги в своей статье об итальянской живописи дученто отмечал, что популярность древнерусской живописи на Западе настолько возросла, что чуть ли не каждый коллекционер мечтает иметь в своем собрании икону Рублева (R. Longhi. Giudizio sul Ducento, "Propor-zioni", 1948, p. 6.). Нужно разочаровать коллекционеров: нам не известно ни одного произведения самого мастера и даже его школы в частном собрании. Иконы Рублева насчитываются единицами, и потому обнаружение и опубликование каждого нового его произведения или хотя бы иконы, вышедшей из его мастерской, становится предметом всеобщего внимания.
В роскошном альбоме ЮНЕСКО „Древние русские иконы", среди общеизвестных и многократно издававшихся произведений русской живописи XII—XV веков воспроизведена одна малоизвестная и до сих пор не изданная икона „Преображение" (Третьяковская галерея („Древнерусские иконы". Юнеско, 1958. Табл. XXV.)). Составитель альбома В. Лазарев определяет ее как произведение „школы Рублева" и считает, что возникла она около 1425 года, то есть за пять лет до смерти мастера. Те, кто не имеет возможности проверить по оригиналу справедливость данного утверждения и вынужден основываться только на воспроизведении иконы, готовы признать крупное значение этого открытия. Действительно, если бы вышеприведенное определение иконы „Преображение" подтвердилось, опубликование ее следовало бы назвать событием в деле изучения творчества великого русского мастера. Но с этим определением согласиться невозможно, и потому приходится обратиться к рассмотрению всех доводов как в пользу этой атрибуции, так и против нее.
Какие же основания имеются для того, чтобы считать икону „Преображение" Третьяковской галереи работой школы Рублева? В аннотациях и альбоме к воспроизводимым памятникам указывается на то, что на обороте иконы имеется надпись о принадлежности ее Рублеву. Действительно, на обороте иконы написано: „Аз писал много грешный сию икону Андрей Иванов сын Рублева великому князю Василью Васильевичу лета 1425". Вторая надпись иконы не упоминается, о ней будет речь позднее (В. И. Антонова и Н. Е. Мнева, Каталог древнерусской живописи Третьяковской галереи, т. I, M., 1963, стр. 293.).
Авторские надписи на древнерусских иконах — явление очень редкое. До XVI века иконы с надписями можно перечислить по пальцам. Наличие авторской надписи на древнерусской иконе повышает к ней интерес историка искусства даже независимо от ее художественных достоинств. Впрочем, редкость надписей не дает оснований безоговорочно доверять каждой из них. Что касается этой иконы „Преображение", то надпись о принадлежности иконы Рублеву не современна ей, но сделана скорописью XVII—XVIII веков. Это обстоятельство очень понижает достоверность сообщаемых ею сведений. Несомненно лишь, что владелец иконы считал ее работой Рублева. Но сколько таких владельцев икон тешило себя подобной надеждой и жестоко притом ошибалось! Трудно сказать, каким образом эта поздняя надпись появилась на иконе. Снабжение иконы такой надписью в XVII—XVIII веках могло означать лишь то, что ее признавали шедевром. Но тогда имели очень смутное представление о Рублеве. И потому надпись на обороте иконы „Преображение" не может рассматриваться в качестве достоверного исторического свидетельства.
В сущности, и в альбоме ЮНЕСКО, хотя имеется ссылка на эту надпись, она не принимается полностью. Ведь надпись гласит, что писал эту икону сам Рублев в 1425 году. Между тем в аннотации икона выдается за произведение его школы около 1425 года. Таким образом, сейчас речь должна идти о том, можно ли согласиться и с этим более осторожным определением. Но поскольку надпись поставлена под сомнение, вопрос этот приходится решать путем рассмотрения самой иконы и ее художественных особенностей.
Хотя в альбоме ЮНЕСКО не могли быть приведены доказательства атрибуции, не трудно догадаться, что основанием ей служит то, что икона Третьяковской галереи похожа на икону на ту же тему из иконостаса Благовещенского собора Московского Кремля. Летопись сообщает, что в росписи этого храма наряду с Феофаном Греком и Прохором из Городца принимал участие Андрей Рублев. Очень вероятно, что некоторые праздничные иконы, в частности „Преображение", выполнены самим Рублевым. Высказывалось мнение, что в мастерской Рублева были выработаны иконографические типы и что следование этим типам может быть надежным критерием при атрибуции икон Рублева или его школы. Следуя этому положению, „Преображение" Третьяковской галереи легко признать произведением школы Рублева.
Действительно, с первого взгляда икона Третьяковской галереи кажется очень близкой к иконе Благовещенского собора, но это только с первого взгляда. Неискушенному зрителю обычно бросаются в глаза в иконах прежде всего их иконографические особенности, но от него ускользают черты художественного выполнения. Новичок легко может спутать две иконы одного иконографического типа или принять их за работы одного мастера или одной мастерской.
Для того чтобы преодолеть такой распространенный, но неправильный подход, поучительно подвергнуть сравнительному анализу две на первый взгляд похожие, но, в сущности, глубоко различные иконы на тему „Преображение".
Сопоставляя обе иконы „Преображение", необходимо прежде всего обратить внимание на то, что икона Благовещенского особора — это плод настоящего творчества, наоборот, икона Третьяковской галереи — это не больше, чем повторение, подражание, почти искусный pastiche. В иконе Рублева все найдено самим мастером в процессе ее создания. Наоборот, в иконе Третьяковской галереи все тщательно выписано, четко обрисовано, тщательно очерчено, а если и в ней есть отклонения от прототипа, то эти отклонения произвольные, искажающие смысл. Три верхние фигуры в копии (как мы будем называть „Преображение" Третьяковской галереи) расположены, как в оригинале, но фигуры апостолов даны в зеркальном отражении. Видимо, мастер-копиист рассчитывал этим отступлением проявить творческую независимость. На самом деле он показал непонимание замысла Рублева. У Рублева фигура Иоанна почти повторяет фигуру Моисея, к тому же и цвет их одежд почти тот же. Это связывает оба яруса и вносит в композицию ритмический повтор, музыкальность, которая присуща всем подлинным созданиям Рублева. В копии это „согласие небесного и земного" оказалось нарушенным, искажение ритма лишило ее значительной доли очарования.
В оригинале фигуры Христа и пророков высоко поднимаются над упавшими апостолами и стоят более тесно. Вся группа из шести фигур немного сужается кверху, в известной степени пирамидальна. В копии фигуры Христа и пророков расставлены так же широко, как и апостолы. Фигуры верхнего яруса тяжело нависают над фигурами нижнего яруса, почти подавляют их. Копиист не понял и композиционную роль деревьев, которыми усеяны горы. В иконе Рублева они служат связующим звеном между верхом и низом и расположены очень ритмично. В копии деревья сбиты книзу и отяжеляют фигуры апостолов, между которыми они втиснуты. В иконе Рублева пророки наклонились таким образом, что края их спин сливаются с кругом ореола, и это подчеркивает разницу между единством и гармонией трех фигур наверху и разбродом трех фигур внизу. В копии фигуры пророков передвинуты слегка вниз, всего лишь на несколько миллиметров, и этого достаточно для того, чтобы утратилась их слитность с кругом. Они почти так же разобщены, как три апостола внизу. Наконец, последнее: у Рублева весь ореол и вписанная в него звездочка темные, так как они должны усилить белизну одежд Христа. В копии звездочка обведена белой полосой, стала четко очерченным предметом и утратила световое значение. Копиист педантически обрисовал, как ее светлый уголок выглядывает внизу между ступней Христа, тогда как Рублев тактично этого избежал.
Не меньше расхождений между оригиналом и копией в трактовке отдельных фигур и предметов. В иконе Рублева фигуры нижнего яруса немного крупнее верхних, быть может, это намек на то, что они находятся на первом плане. Но все шесть фигур одинаково стройные. В копии верхние фигуры тяжелее, к тому же пропорции их различны. Фигура Христа большеголова, пророка Илии (а также апостола Иакова) — более стройна. В этом сказалась нетвердая рука иконописца-ремесленника. Из всех фигур, пожалуй, наиболее точно воспроизведен Петр. Но край его спины чуть поднят, он выглядит от этого сутулым, весь силуэт более угловат, в нем исчезла та мягкая закругленность, которая свойственна работам Рублева. Копируя фигуру Иоанна, копиист вовсе „не понял" оригинала. Он воспроизвел его отставленную ногу, но опустил выглядывающую из плаща ступню, складки плаща стали у него схематичными жгутами. Но самое главное, фигура утратила одухотворенность. У Рублева Иоанн одну руку протянул вперед, другую положил на голову, и эти гибкие жесты выражают порыв и испуг и состояние внутренней сосредоточенности. В копии Иоанн больше прижат к земле, жесты его утратили значительную долю своей выразительности. Еще больше пострадала в копии фигура Иакова, падающего вниз головой. Эта трудная поза копиисту вовсе не удалась. У Рублева Иаков стремительно соскальзывает вдоль скалы, но, падая, смотрит наверх, к Христу. В копии фигура непропорциональна, неуклюжа, пропорции искажены, она похожа на туго набитый мешок.
В иконе Рублева скалистые горы написаны легко и воздушно. Вместе с тем они конструктивны, их грани входят в общий массив, очертания сходятся и расходятся, в них как бы заложены те же силы, которые дают о себе знать и в фигурах. В копии горки более плоские, мелкие, дробные, беспокойные. Решительно все они поднимаются по диагонали из левого угла внизу к верхнему справа, роль их в композиции значительно обеднена. Деревья у Рублева пушистые, кудрявые, развесистые. В копии они словно вырезаны из картона, грубо очерчены и усеяны белыми точками.
В иконе Рублева все пронизано ясным и ровным светом, прежде всего горы, золотой фон и нежно-розовые и цвета охры одежды. Преобладанию света противостоит лишь темно-зеленый ореол Христа, на фоне которого светится его белоснежная одежда. Противостоят свету и темные одежды пророков и апостолов, а также деревья. Колорит в иконе Рублева сдержанно-благороден и гармоничен, ни одно пятно не вырывается из общей гаммы. У подражателя Рублева цветовое единство оказалось нарушенным. Контраст темного плаща Илии и яркого плаща Моисея нарушает равновесие в верхней части композиции. Одежда Христа потеряла значение светового центра, какое она имела в иконе Рублева, так как белые края звездочки перебивают белый силуэт фигуры Христа. Наконец, в копии свет не пронизывает краски, а ложится поверх них, и это делает их более тяжеловесными. Все это возвращает нас к исходному положению: копиист тщательно и даже искусно воспроизвел впечатление от иконы Рублева. Но он не понимал и не чувствовал того, что составляет очарование оригинала.
Мы располагаем немногими достоверными сведениями о времени и месте возникновения большинства произведений древнерусской живописи. Это заставляет нас быть очень осторожными и датировать иконы началом, серединой или концом века в тех случаях, когда нет достаточных оснований для более точного определения года или десятилетия. Впрочем, отсутствие точных дат вовсе не значит, что в истории древнерусской живописи все окутано мраком неизвестности и, в частности, что фигура такого мастера, как Рублев, лишена четких очертаний. Правда, в тех случаях, когда он работал вместе с товарищами, мы до сих пор недоумеваем, чтб следует приписать ему, чтб другим мастерам. Но икона „Преображение" Третьяковской галереи не такое произведение, относительно которого могут быть колебания. Наших представлений о Рублеве достаточно, чтобы сказать: эта работа не может быть сопряжена с его именем! Или Рублев перестанет быть Рублевым, величайшим художником Древней Руси.
Когда мы говорим о какой-либо иконе „школа Рублева", то это не значит, что она лишь своими иконографическими признаками близка к работам мастера. К „школе Рублева" относятся произведения, которые и по иконографии, и по характеру искусства, и по выполнению близки к мастеру, но вместе с тем созданы не им, а каким-то другим художником. К произведениям „школы Рублева" относятся такие общепризнанные шедевры, как „Дмитрий Солунский", „Омовение ног" и „Жены у гроба" из Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры (J. Lebedewa. Andrej Rublev. Dresden, 1962.). К произведениям „школы Рублева" может быть отнесено и „Преображение" из того же Троицкого собора. Икона эта значительно уступает „Преображению" Благовещенского собора и другим праздникам Троицкого собора. Но все же в этой реплике нет искажающих смысл оригинала отступлений, в ней нет и признаков чуждого Рублеву стиля, дающих основание относить „Преображение" Третьяковской галереи к значительно более позднему времени.
Собиратели икон, особенно старообрядцы, еще лет сто назад выработали критерии для датировки икон и отнесения их к той или другой школе. Приемы выполнения и характер отдельных частностей служили им приметами, по которым они старались распознать мастеров, как это пытался делать и известный итальянский историк искусства XIX века Морелли. Естественно, что в наши дни их классификация значительно устарела. Но задача датировать иконы по признакам выполнения не утратила я теперь своего интереса. Что касается иконы „Преображение" Третьяковской галереи, то в ней можно заметить скорее признаки иконописных школ начала XVI века, чем XV век. Прежде всего, это тонкое, миниатюрное каллиграфическое письмо, не знакомое Рублеву и его современникам. В качестве аналогии можно привести икону „Рождество Христово" Третьяковской галереи, с той оговоркой, что эта последняя икона в художественном отношении выше, чем „Преображение" (В. Антонова и Н. Мнева, ук. соч., стр. 293.). Но если сравнить „Рождество Христово" с иконами на ту же тему Рублева или новгородской школы XV века, то можно заметить те же стилистические расхождения, что и между двумя иконами „Преображения": подчеркнутое изящество, манерность фигур, тонкое, суховатое письмо, дробность форм, вычурная орнаментальность.
При отсутствии в нашем распоряжении датированных икон этого времени опорными точками могут быть и миниатюры, которые по палеографическим признакам письма легче поддаются датировке. Особенно интересны для этих целей изображения Иоанна Богослова с его учеником Прохором, которых изображали обычно на фоне скалистого пейзажа. В миниатюрах „Евангелия Хитрово", а также в других памятниках миниатюры начала XV века горки передаются объемно, крупными формами, как в „Преображении" Рублева. Наоборот, в миниатюрах XVI века наблюдается измельчание горок, более плоскостное их расположение, почти орнаментальное чередование так называемых шашечек и кружочков, которые мы находим и в „Преображении" и в „Рождестве" Третьяковской галереи.
Нет ничего удивительного в том, что почти через сто лет после Рублева его произведения становятся предметом подражания. Работы великого мастера высоко ценились в это время. Иосиф Волоцкий, чтобы примириться с одним князем, подарил ему иконы Рублева и Дионисия. Позднее, на Стоглавом соборе, „Троица" Рублева была провозглашена в качестве образца, достойного подражания. Ее копировали, ей подражали. Имеющаяся на обороте „Преображения" Третьяковской галереи надпись 1504 года о том, что она поставлена Иваном Бородиным в церковь, делает вполне вероятным, что в это время она могла быть написана.
Историки античного искусства долгое время путали римские копии с греческими оригиналами, архаизирующие произведения эпохи Августа — с подлинной архаикой. Однако критический анализ позволил разграничить эти явления. Для того чтобы исчезла возможность грубых ошибок в датировках, историки древнерусского искусства должны не ограничиваться беглыми впечатлениями или иконографическими критериями, но подвергать древние иконы такому же всестороннему рассмотрению, какому уже подвергнуты были многие произведения античного искусства и эпохи Возрождения.
Возможно, не все согласятся с вышеприведенным анализом двух икон „Преображение" и найдут, что в нем идет речь лишь о едва уловимых глазом „разночтениях" одного и того же текста и что они представляют для науки лишь второстепенный интерес. Некоторые, быть может, вовсе не заметят или не захотят заметить разницы между оригиналом и подражанием. Между тем творчество древнерусских художников, и в том числе гениального Рублева, именно и заключалось в создании тончайших „разночтений", которые современному зрителю удается уловить и оценить лишь в результате напряженного внимания.
Икона „Преображение" Третьяковской галереи сама по себе не очень значительное произведение. Но она представляет интерес для всякого, кто не желает ограничиться общим впечатлением от произведений Рублева, но стремится глубже вникнуть в понимание всех заключенных в них художественных ценностей. Сопоставляя оригинал с подражанием, мы имеем возможность повысить наши критерии оценки древнерусской живописи, глубже понять ее лучшие создания. Историкам древнерусского искусства предстоит выработать методы точного анализа по образцу тех, которыми пользуется филология и текстология. Критический анализ, конечно, не ослабит непосредственное воздействие на нас художественных шедевров. По выражению П. Валери, он должен „углубить наслаждение".
Частный вопрос о датировке и атрибуции одной иконы подводит нас к общему вопросу о том, что в русской иконописи является достоянием иконографической традиции, что является плодом творчества ее великих мастеров, в частности Рублева. Для того чтобы разобраться в этом вопросе, необходимо не ограничиться сравнением двух икон и найти место созданию Рублева в историческом развитии темы „Преображение" в византийской и древнерусской живописи.
Нет необходимости подвергать сомнению важность для истории древнерусского искусства иконографических исследований Н. Кондакова, Н. Покровского и Г. Милле. Они внесли ценный вклад в истолкование памятников изобразительного искусства с помощью литературных источников. В фундаментальной работе Г. Милле „Исследования по иконографии евангелия" с образцовой ясностью рассмотрен и классифицирован обширный иконографический материал. В интересующей нас главе о преображении Милле начинает с текста Евангелия по Матфею (XVII, 2—8) и по Луке (DC, 32—36), приводит комментарий Иоанна Златоуста, описание мозаики церкви св. Апостолов и Омилии Феофана Керамевса (G. Millet, Recherches sur 1'iconographie de 1'evangile. Paris, 1916, p. 230. ). „Иконописцы, — говорит он, — вдохновлялись этими концепциями". Различие между отдельными изображениями преображения сводятся Г. Милле к различию между позами апостолов. Свои наблюдения Г. Милле подкрепляет множеством памятников. При объяснении искусства он ссылается на высказывания византийских авторов. Однако Г. Милле обедняет смысл изображений преображения, так как ограничивается только иллюстративной стороной искусства. Классифицируя, как ботаник или зоолог, позы апостолов (стоят, сидят, падают), он достигает большой четкости, но роль художников сводится им к тому, что они по-разному комбинируют восходящие к текстам мотивы. Железная последовательность, с которой Милле классифицирует иконографические типы, приводит к тому, что родственные по характеру памятники, как, например, миниатюра рукописи Иоанна Кантаку-зина (Париж, Национальная библиотека) и далматика Карла Великого (Ватикан), попадают у него в разные рубрики, так как в одном случае апостолы падают, в другом сидят.
Недостаточность иконографического метода еще сильнее сказывается в недавней работе Л. Успенского и В. Лосского „Значение икон" (L. Ouspensky und W. Lossky. Der Sinn der Ikone. Bern, 1952.). В главе о преображении приводятся высказывания тех же авторов, на которых ссылался и Милле, и еще Григория Назианзина, Иоанна Дамаскина, Григория Паламы и других. Сущность иконописи эти авторы видят в том, что в ней отражены те представления, которые были высказаны богословами. В частности, стремительное движение апостолов в изображениях Преображения после XIV века авторы объясняют тем, что, следуя учению Григория Паламы, они стремились этим показать „несотворен-ность" Фаворского света. При этом забывается, что движение фигур усиливается в византийской живописи XIV века не только в преображении, но и в ряде других сюжетов, таких, как благовещение, сретение, сошествие во ад и т.д. Хотя книга Л. Успенского и В. Лосского посвящена древнерусскому искусству, самое художественное творчество игнорируется ее авторами. Учение церкви о Троице они иллюстрируют гениальным произведением Рублева, богословское учение о преображении — беспомощной и ремесленной по исполнению иконой XVI—XVII веков. Можно подумать, авторы хотели этим подчеркнуть, что в живописи художественный момент не играл существенной роли, главное это то, что иконописцы следовали богословским авторитетам. Эта вышедшая в середине XX века книга означает возвращение к тем критериям, которым следовали „хранители древнего благочестия" — старообрядцы за много лет до того, как великое искусство стало доступно научному изучению.
Действительно, церковь на протяжении многих веков прилагала все усилия г тому, чтобы беспрекословно подчинить себе искусство. В постановлении Никей-ского собора 797 года прямо сказано: „Не изобретенье живописцев производит иконы, а ненарушимый закон и предание православной церкви. Не живописец, а святые отцы изобретают и предписывают. Очевидно, им принадлежит сочинение, живописцу только исполнение". Тенденция к этому существовала, и в известной мере ей следовали. Но нельзя основываться только на постановлениях и игнорировать то, что нам говорят памятники искусства. Почти сто лет назад Ф. Буслаев, воспроизводя слова соборного постановления, не соглашался с ним и признал, что роль художника не сводилась к одному исполнению (Ф. Буслаев, Русский лицевой Апокалипсис, М., 1884.). Русскую икону нельзя понять, не зная богословских текстов и иконографической традиции, как древнегреческое искусство нельзя понять, не зная мифологии. Но известно, что такие мастера, как Фидий, своим творчеством сами вносили вклад в античное мифотворчество. Точно так же и древнерусские мастера не ограничивались повторением традиционных иконографических типов. Как и художники других стран и эпох, они через свое творчество давали свой ответ на те вопросы, которые волновали их современников. Изображения Преображения в византийской и древнерусской иконописи и миниатюры иллюстрируют тексты Евангелий от Матфея и от Луки. Во всех изображены шесть фигур, Христос среди пророков и три апостола. Но смысл каждого из них определяется не только тем, что в понимании художников, соответственно мировоззрению их времени, евангельское событие имело различный смысл. Они передавали его не только при помощи различных поз апостолов, но и при помощи композиции, движения, пространства, света, цвета, пропорций и т.п.
Миниатюра „Преображение" из Евангелия в Ивере на Афоне XII века — типичный памятник эпохи Комнинов. В ней ясно подчеркнуто преобладание небесной иерархии над земными фигурами апостолов. В отличие от древнерусских икон верхний ярус заметно превосходит нижний. Миниатюра похожа на фрагмент стенописи. Три подчеркнуто вертикальные фигуры Христа и пророков словно сошли со стен византийского храма. Два дерева по бокам от них усиливают впечатление от прямо стоящих фигур. Апостолы внизу выразительно жестикулируют, но преобладают все же торжественно стоящие фигуры. В целом в этой миниатюре не столько показано то, что произошло на горе Фавор, сколько выведены на сцену персонажи, о которых рассказывается в Писании. В переносной мозаике того же времени в Берлине исходящие от ореола Христа лучи направлены к головам пророков и апостолов. Общее впечатление от подобных изображений — как от навсегда установленного догмата.
В известной миниатюре парижской рукописи Иоанна Кантакузина подчеркнуто, что чудесное явление Христа во славе рождает в апостолах больше эмоций. Пророки не только фланкируют Христа, но и обращаются к нему, апостолы, особенно Иаков и Иоанн, испуганно падают вниз, теряя сандалии. Хотя все поле изображения образует нечто целое, в котором свободно двигаются фигуры, небесное отделено от земного: Петр с протянутой рукой обращается к Христу, но создается впечатление, что его слова не достигают цели. Вся сцена залита голубым светом, почти заглушающим локальные краски, но и это не преодолевает разрыва между небесным и земным. Фигуры апостолов и пророков тяжелы и осязаемы. Свет падает на предметы извне. Фаворский свет передан не как сияние, но, как и в миниатюре XII века, в виде лучей, направленных на пророков и апостолов.
Если следовать иконографической классификации Г. Милле, придется признать, что Рублев всего лишь повторяет, слегка варьируя, византийский иконографический тип. Между тем сцена на горе Фавор приобретает у него новый смысл, и это сказывается в поведении персонажей и в том, как художник увидал всю сцену. В византийских изображениях присутствующие полны почтения, страха, ужаса. У Рублева они радостно и доверчиво отдаются созерцанию открывшегося им зрелища. Особенно это сказывалось в фигуре Петра. Что касается Петра в иконе Рублева, — он похож на фигуру Петра, ведущего праведных в рай во фреске Успенского собора во Владимире. Тот же просветленный облик, открытый ласковый взгляд, мягкость черт, доброта, как бы излучаемая лицом. Все это наполняет „Преображение" Рублева новым содержанием: несоразмерность небесного и земного оказывается преодоленной.
Этому пониманию сцены соответствует новое композиционное решение. Хотя апостолы падают, как и в византийских изображениях, Рублев не ограничивается воспроизведением одного момента, но передает длительное состояние, вечное созерцание человеком открывшейся ему тайны. Христос не беседует с пророками, а они не вопрошают его, но предстоят ему, растворяются в лучах его славы. Апостолы хотя и упали, но все трое, при всем различии их характеров и поз, пронизаны сознанием важности случившегося. Небо, земля и человек в их различии и в единстве — вот что раскрыто в композиции иконы и в ее колорите. Беспорядочное, беспокойное расположение фигур на земле увенчано геометрически правильной розеткой в верхней части иконы. Гармонический порядок побеждает в ней. Золотистый свет пронизывает краски, одухотворяет тела. Скалистые горы уподобляются пронизанным светом облакам.
В иконе Рублева изображение события появления Христа среди пророков и учеников вырастает до значения состояния, выражающего законы мира, соотношение между земным и небесным, органическим и абстрактным, подвижным и неподвижным, преходящим и вечным. У Рублева более выпукло, чем у его предшественников, сквозь так называемый „буквальный, исторический смысл" проступает „символический смысл" легендарных событий. В иконе Рублева обрисовано то состояние, которое в годы своей зрелости он увековечил в прославленной „Троице".
Мастер „Преображения" Третьяковской галереи, видимо, любовался и восхищался работами Рублева. В его повторении сохранился отблеск замысла великого мастера. Копиист проявил себя только в тонкости, почти виртуозности выполнения. Но он ничего нового не прибавил к тому, что задумал и создал Рублев, и лишь ослабил силу его образов.
Наряду с бесплодными попытками канонизировать искусство Рублева в русской иконописи XV—XVI веков можно найти попытки противопоставить его трактовке преображения нечто иное. Прежде всего это видно в одной иконе, видимо, новгородской школы, происходящей из Кирилло-Белозерского монастыря. Иконографическая схема в ней сохранена. Но в ней нет ничего от прекрасного видения. Это изображение Христа в тесном окружении его предшественников и последователей. Верхний ярус плотно примыкает к нижнему. Нога упавшего Иакова почти касается ноги Христа. Все в этой иконе осязаемо: и вздувшиеся плащи, и складки одежды, и скалистые горы. Кажется, новгородскому мастеру остается один шаг, чтобы из видения на горе Фавор исчезло все чудесное и таинственное. В фигуре Иакова другой новгородской иконы из волотовского храма (Новгород, Музей) передано, как в него вонзается луч, исходящий от Христа, и как бурно он реагирует на этот удар.
В иконе „Преображение" в Музее Горького иконографический тип тот же, что и у Рублева, на этот раз даже фигуры апостолов не переставлены. По замыслу и выполнению эта икона сильно уступает рублевской, но она заслуживает внимания, так как ее мастеру удалось выразить в ней нечто свое. Как и в ранней византийской миниатюре, здесь доминирует небесная иерархия, но сильнее подчеркнуто, что апостолы — это простые смертные, прижатые к земле, уничтоженные величием небесной славы. Горки не только заполняют большую часть иконной доски, но и отделяют верхний ярус от нижнего. Они похожи на лестницу в изображениях Иоанна Лествичника, по которой людям так трудно добраться до неба и небесного блаженства. Шашечки этих горок неисчислимы, в них как бы выражена непознаваемость мира, как в арабском геометрическом орнаменте. Преображение — это не образ счастливого согласия и гармонии, а явление всесильного божества, перед которым видно ничтожество человека.
У нас нет возможности подкрепить предложенные истолкования литературными источниками. Создатели древнерусских икон выражали себя только в искусстве и не создавали комментариев к своим созданиям. Но для того чтобы избежать ошибок и неточностей, не следует вовсе отказываться от всякого критического анализа. Хотя древнерусскую живопись принято относить в разряд „примитива", это искусство глубокое по идеям, сложное по формам выражения, и методы его изучения должны соответствовать характеру предмета. За каждым из рассмотренных образцов стоят философские представления, социальные воззрения эпох и школ. За византийской миниатюрой XII века — богословская догматика после-иконоборческого периода, за миниатюрой рукописи Кантакузина — споры исиха-стов с варлаамитами, за иконой Рублева — мудрость и мораль последователей Сергия Радонежского, за новгородской иконой — новгородское свободомыслие конца XV века, наконец, за иконой из Музея Горького — целый мир представлений русского фольклора. Задача историка искусства — увидать признаки мировоззрения в самой художественной ткани произведений искусства. Только при таком условии можно по-настоящему оценить творчество мастеров древнерусской иконописи.
|
