Тихомиров Б. А.
"Древо познания добра и зла" ,< (евр. ‘ēş hadda‘at ţôb wārā‘) в библейском тексте встречается исключительно во 2-й и 3-й главах кн. Бытия, играя сюжетообразующую роль в повествовании о "грехопадении". Оно изначально выделяется среди растительности Эдемского сада как особое по своему функциональному назначению ("древо познания"), а также как занимающее центральное положение в пространственном ареале рая (Быт 2, 9; 3, 3). С ним связано императивное запретительное требование Бога к Адаму (Быт 2, 17; 3, 3, 11). Нарушение первой человеческой четой, Адамом и Евой, запрета на вкушение "плода" с этого дерева (Быт 3, 6) вызывает катастрофические последствия: человеческая природа искажается, становясь смертной (Быт 3, 19, 22, 24), творение разрушается, утрачивая свое совершенство (Быт 3, 17-19, 23).
Синтаксическая неоднозначность конструкции "‘ēş hadda‘at ţôb wārā‘", отсутствие единых подходов в традиции церковной экзегезы в отношении интерпретации "древа познания добра и зла", ее очевидная обусловленность общей экзегетической проблематикой глав 2–3 кн. Бытия, очерчивает круг проблем понимания данного библейского феномена.
Семантические трудности при прочтении выражения "‘ēş hadda‘at ţôb wārā‘" связаны со словом "da‘aţ", которое может рассматриваться и как существительное, "познание", "знание", и как инфинитив, "знать". Смысловые акценты, возникающие в рамках данных разночтений, можно расставить примерно так. В значении существительного "da‘aţ" будет определять природу "древа" как "древа познания". Словосочетание древо познания в этом случае становится доминирующим во всей конструкции, а "ţôb wārā‘", "добро и зло", оказывается в положении последующего дополнения. Тогда "вкушение плода" с древа познания должно означать, прежде всего, приобщение к познанию, вступление на путь познания (которое будет познанием "добра и зла"). В этом отношении древо познания и древо жизни, по существу, символизируют два альтернативных пути, перед выбором которых поставлен человек в самом начале своего бытия, и, по факту выбора, вся последующая история, о которой повествует библейский текст, начиная с 4-й главы кн. Бытия ("Адам познал Еву, жену свою, и она.., и…"), есть процесс познания. Форма инфинитива, "знать", при которой "добро и зло" оказывается прямым дополнением, будет означать приобщение к реалиям "добра и зла" с оттенком владения. (Евр. глагол yāda‘, "познавать", "знать", производной формой которого является da‘aţ, подразумевает, что "акт познания" есть включение объекта познания в сферу жизнедеятельности "познающего", а также приобретение им определенной власти над "познанным" объектом.) Очевидно, смысловой акцент в данном варианте прочтения смещается на "добро и зло". При этом, человеческое вторжение в запретную и сокровенную (поскольку обладание тайной "добра и зла" есть прерогатива Бога-Творца) область "добра и зла", "вкушение плода", предполагается как одноактное деяние по обретению искомого. Так и произошло: "И открылись глаза у них обоих" (хотя результат и оказался фикцией: "и узнали они …что наги") (Быт 3, 7). То, что оба возможных смысловых значения выражения "‘ēş hadda‘at ţôb wārā‘" реализуются в описании последствий драмы "грехопадения", исключает дилемму выбора между ними, определяя смысловую значимость всей конструкции в ее единстве и предъявляя соответствующие требования к экзегезе древа как древа познания добра и зла. Это также снимает актуальность апробации двух прочтений на предмет лучшего соответствия нормам грамматики еврейского языка.
Святоотеческая экзегеза не выработала единых принципов понимания древа познания добра и зла. Толкования осуществлялись согласно двум определившимся в святоотеческий период церковной истории методам прочтения Священного Писания: буквальному и аллегорическому. Экзегеты т. н. "антиохийской школы" исходили из представлений о том, что рай с его четырьмя реками располагался в конкретном месте на земле, и "древо познания было реальным деревом, названным таким таинственным именем только потому, что дало повод появиться греху непослушания" (цит. по: Гальбиати Э., Пьяцца А. С. 138). При таком подходе все внимание толкователей было обращено на нравственный аспект ситуации, складывающейся в связи с данной Богом заповедью, и существенным в ее экзегетическом осмыслении оказывалась не природа древа, но преслушание заповеди. Традиция аллегорического толкования, широко представленная экзегетами, как Востока, так и Запада, в целом рассматривала повествование 2–3-ей гл. кн. Бытия как метафору внутреннего устройства человека и жизни души. Как типичную можно представить экзегезу св. Амвросия Медиоланского, который писал: "многие думают, что рай есть душа человека, в которой взошли ростки добродетели. Человек, поставленный возделывать и охранять рай, есть ум человека, сила которого, по-видимому, возделывает душу… Полевые животные и птицы небесные, приведенные к Адаму, это наши неразумные поступки… Поэтому не нашлось никакого помощника, равного нашему уму, кроме чувства [Ева]…" (S. Ambrosius, De Paradiso 11, PL 14, 211, 279, 311.) [Цит. по: Гальбиати Э., Пьяцца А. С. 135.]. Интерпретация "древ" рая, осуществляемая в рамках подобного "антропоцентричного" понимания, исходила из общей святоотеческой концепции духовного становления человека. Так, согласно св. Григорию Богослову, "дерево греха есть созерцание божественных вещей, запрещенное несовершенным, но доступное совершенным" (S. Gregor. Naz. Orazio 38, 12 PG 36, 324, 632). Св. Иоанн Дамаскин высказывался о древе познания как о самопознании человека, где созерцание собственной природы раскрывает величие Творца, которое, однако, опасно для неопытных (S. Joan. Damasc., De fide orthodoxa, lid. II PG 94, 916s. 976). Аллегорическая экзегеза, таким образом, рассматривала древо познания в качестве символа созерцательной жизни, которая воспринималась как средоточие всего духовного делания. Собственно библейское содержание "древа познания добра и зла" оставалось в тени всей в целом святоотеческой экзегезы, и оба ее основных подхода, не смотря на все их методологическое различие, в этом вопросе оказывались солидарными между собой. Определенным итогом такой позиции могут рассматриваться слова св. Анастасия Синаита (VІІ в.), который утверждал, что "истинная природа двух райских деревьев совершенно неизвестна и знание ее не является необходимым для Церкви" (Anastasius Syn. // Exaemeron, lid. 8 PG 89, 971 s.). [Цит. по: Гальбиати Э., Пьяцца А. С. 136 и Библейским комментариям отцов Церкви…С. 78-79]
В последующем осмыслении библейского "древа познания добра и зла" можно выделить несколько основополагающих направлений экзегезы. Это, прежде всего, толкования, основное внимание которых акцентировалось на происшедшем нарушении божественного запрета, и понимавших "добро и зло" в качестве моральных категорий. С вкушением плода древа познания человек утрачивает "нравственную невинность", становясь способным различать "хорошее" и "плохое". Он также способен осознать свою вину перед Богом, заповедью Которого он пренебрег. Здесь можно говорить о преемственности "антиохийской школе", которую справедливо можно считать основоположницей данного направления в христианской экзегезе первых глав кн. Бытия. Типичным примером такого толкования является комментарий "Толковой Библии" под редакцией А.П. Лопухина на Быт 2, 9: "Бог избрал это дерево в качестве средства испытать веру и любовь Адама, а также его благодарность к небесному Отцу, для целей чего Он и дал ему заповедь не вкушать от плодов данного древа. От этой-то заповеди оно, по всей вероятности, и получило свое название[?]. „Древо познания, — говорит митрополит Филарет, — быв избрано орудием испытания, представляло человеку, с одной стороны, непрерывно возрастающее познание и наслаждение добра в послушании Богу, с другой — познание и ощущение зла в преслушании". Так как, вообще, заповедь, приуроченная к этому древу, имела в виду развитие высших способностей человека, как существа разумного, то и самое это древо легко могло перейти название „древа разумения" или „древа познания". А так как, по ветхозаветному воззрению, все вообще познание носило моральный характер[?], то „добро и зло" и берутся здесь как два противоположных полюса всего вообще познания". Далее в комментарий на Быт 2, 16: "Для развития же нравственных сил (высших) человека Бог даровал ему специальную заповедь, состоящую в воздержании от плодов уже известного нам древа познания. Это воздержание Бог назначил служить символом повиновения и покорности Ему со стороны человека, в силу чего соблюдение этой заповеди выражало со стороны человека чувство любви, благодарности и преданности Богу; тогда как нарушение ее, совершенно наоборот, свидетельствовало о недоверии к Богу, пренебрежение Его словам и черной неблагодарностью к Творцу, вместе с желанием жить по своей воле, а не по заповедям Бога. Вот почему такое, по видимому, ничтожное преступление получало такое огромное, моральное значение". Необходимо признать, что рассмотрение истории "грехопадения" исключительно с позиции нарушения нравственных основ отношения Бога и человека ставит много трудно разрешимых вопросов как для экзегезы, так и для богословия. Такие толкования практически полностью исключают признание за "древом познания добра и зла" какой бы то ни было самостоятельной сущности и, таким образом, лишают его реального содержания. С другой стороны они требуют теодицеи, поскольку в установленном Богом запрете усматриваются причины только субъективного характера. При очевидной же несоразмерности проступка и последующего наказания даже самые изощренные объяснения (как то комментарий "Толковой Библии" на Быт 2, 16) звучат явно неубедительно.
Другим широко представленным направлением в "новой" экзегезе стал подход, расценивающий обретенное знание как опыт сексуального порядка. Действительно, евр. глагол yāda‘ ("познавать", "знать") может употребляться и в таком значении (см. Быт 4, 1), а отдельные пассажи 2–3-ей глав при соответствующем воображении и интересе можно легко интерпретировать в системе психоаналитической символики. В одном современном комментарии, учитывающим этот подход, "вкушение плода" оценивается следующим образом: "Когда Адам и Ева вкусили плод, они осознали свою сексуальность. <…> Печальным результатом вкушения плода дерева познания добра и зла стало то, что Адам и Ева утратили невинность и были отчуждены от Бога" (Большой библейский словарь. Под редакцией У. Элуэлла и Ф. Камфорта. СПб., 2005. С. 372). Однако аргументация, которую высказывают сторонники данного понимания, теряет всякую убедительность хотя бы потому, что "естественное" деторождение заявляется санкционированной Богом изначальной данностью человеческого бытия (Быт 1, 28).
Серьезным недостатком обоих указанных подходов является то, что их мало интересует собственно библейское содержание древа познания. Сама природа дерева для них не имеет никакого значения, и в рамках предлагаемых пониманий мог бы фигурировать любой физический объект. Тем не менее, 2-ой и 3-ей главам кн. Бытия нельзя отказать в строгости построения сюжета и взаимосвязи всех деталей их повествования. Как этиологический рассказ, объясняющий извечные и потому всегда актуальные проблемы человеческого бытия, к которым нужно отнести смертный удел человеческого рода и господство греха в человеческом сообществе, Быт 2–3 справедливо претендует на авторитетное положение в библейском тексте. Его глубинная суть не в морализме или психологизме, но он возвещает, прежде всего, истины онтологического порядка, где реалии "древа познания добра и зла" занимают одно из центральных положений.
Понимание значения, которое священный автор вложил в "древо познания добра и зла", должно исходить как из общего анализа тематики текста 2–3 гл., так и тех выразительных средств, которыми строится сюжет. Вторая глава кн. Бытия вместе с Шестодневом (Быт 1) составляют два параллельных текста о творении. Они основываются также на схожих представлениях, характерных для всего Древнего Востока. Описание творения в Шестодневе предполагает первичный акт творения (Быт 1, 1. Евр. глагол bārā’, стоящий здесь, в библейском тексте употребляется исключительно в связи с деятельностью Бога, обозначая создание чего-то принципиально нового) и последующее обустройство "земли", изначальное состояние которой описано как хаос (Быт 1, 2), из которого творческими деяниями "дней творения" созидается мир. Окончательное творение совершенно, что засвидетельствовано оценкой, которую Бог дает Своему детищу: ţôb, "хорошо", "добротно" (Быт 1, 31). При этом необходимо отметить, что описание хаотичного состояния "земли" в Быт 1, 2 не содержит никаких негативных коннотаций. Это лишь "строительный материал". В Ис 45, 7 Господь (Яхве) провозглашает себя одновременно и Созидателем (используются евр. глаголы yāşar и ‘āśā) "cвета" и "мира" (в значении состояния; евр. šālôm), и Творцом (дважды употреблен глагол bārā’) "тьмы" (hōšek, как и в Быт 1, 2) и "разрушения" или "зла" (rā‘); Он — Творец всего сущего. Повествование 2-ой гл. в своем описании творения использует иные выразительные средства. "Эдемский сад" — это образ, символизирующий совершенство Божьего творения. В рамках описательной символики 2-ой главы помещенное в центре сада "древо познания добра и зла" должно выражать принципы устройства мира, где "добро" символизирует его совершенную "обустроенность", а "зло" — то, что представляет для нее угрозу, то есть разрушающую силу хаоса. По существу, первые две главы кн. Бытия, используя разные языковые средства, гармонично дополняют друг друга. Если в Шестодневе мир, творение дается в перспективе его становления, то во 2-й главе представленный в ней символ мироустройства, "древо познания добра и зла", выражает принцип и динамику взаимодействия двух его начал.
При таком понимании "древа познания добра и зла" обретает смысл и Божий запрет, становятся понятны и последствия его нарушения. Сам запрет призван оградить человека от реализации в неверном направлении заложенных в нем возможностей. Человека наделен Богом властными полномочиями над миром (Быт 1, 28) и обладает способностью созидания (она очевидно проявляется в эпизоде наречения имен животным в Быт 2, 19-20, где человек определяет бытийственную суть своих подопечных, чем заявляет себя соработником Богу по обустройству творения). Однако власть человека над миром не простирается на его "запредельные", "темные" стороны хаоса, из которых тот был воздвигнут. Это прерогатива Бога-Творца. Приобщаясь к тайне мироздания, вкушая "запретный плод", человек открывает доступ в мир разрушающей стихии хаоса, над которой он не властен. Последствия этого деяния оказываются поистине катастрофическими как для человека, так и для всего творения. Метафорический язык Быт 2–3 позволяет предельно емко представить характер происшедшего: это и Божье наказание ослушнику, который изгоняется из рая, но это и глубинные изменения в самом творении — сад превращается в пустыню, кардинально ухудшается качество жизни (Быт 3, 17-19). Такое прочтение снимает необходимость теодицеи, поскольку вся вина за содеянное вменяется Адаму, осознанно нарушившему границы положенных ему возможностей и полномочий. Что касается как нравственных, так и сексуальных аспектов "грехопадения", то они предстают побочными сторонами свершившейся глобальной катастрофы.
Среди библеистов, пытавшихся осмыслить "древо познания добра и зла" как ключ, дающий доступ к божественному и вселенскому знанию тайн мироздания можно указать: J. Wellhausen(а), P. Humbert(а), J.A. Soggin(а). Знание "добра и зла" в рамках данной экзегезы рассматриваются как универсальное знание всего, что есть в мире.
Список литературы
1. Библейские комментарии отцов Церкви и других авторов І- VІІІ веков. Ветхий Завет І. Книга Бытия 1-11. Тверь, 2004.
2. Гальбиати Э., Пьяцца А. Трудные страницы Библии (Ветхий Завет). М., 1992 (и др. изд).
3. Древо познания // Мифы народов мира. Т І. М., 1987 (и др. изд.). С. 406-407.
4. Хук С.Г. Мифология Ближнего Востока. М., 1991.
5. Clark W.W. 1969. Legal Background to the Yahwist’s use of "good and evil" in Genesis 2-3. JBL (Journal of Bibical Literature) 88: 266-78.
6. Coppens J. 1948. La Connaissance du bien et du mal et le péché du paradis. Contribution à l’interprétation de Gen. II-III. ALBO (Analecta lovaniensia biblica et orientalia) 11/3. Gembloux.
7. Engnell J. 1955. "Knowledge" and "Life" in Creation Story. Pp. 103-19 in Winsdom in Israel. VTSup (Vetus Testamentum Supplements) 3. Leiden.
8. Gordis R. 1957. The Knowledge of Good and Evil in the Old Testament and the Qumran Scrolls. JBL 76: 123-38.
9. Krasovec J. 1977. Der Merismus im Biblisch-Hebrdischen und Nordwestsemitischen. Rome.
10. Langdon S. 1928. The Legend of the Kiskanû. JRAS (Journal of the Royal Asiatic Society) 843-48.
11. Lurcer M. 1871. Der Baum im Alten Orient. Ein Beitrag zur Symbolgeschichte. Pp. 147-75 in Beitrdge zur Geschichte, Kultur und Religion des alten Orients, ed. M. Lurker. Baden-Baden.
12. Soggin J.A. 1975. The Fall of Man in the Third Chapter of Genesis. Pp. 169-78 in Old Testament and Oriental Studies. BibOr (Biblica et orientalia) 29. Rome.
13. Tsevat M. 1975. The Two Trees in the Garden of Eden. EI (Eretz Israel) 12: 40-43 (Hebrew). English Summary, 119.
14. Wallace H. 1992. Tree of Knowledge and Tree of Life. ABD. Vol. VI. Pp. 656-660.
15. Wallace H. 1985. The Eden Narrative. HSM (Harvard Semitic Monographs) 32. Atlanta.
16. Westermann C. 1984. Genesis 1-11: A Commentary. Trans. J. Scullion. London.
|
