Известно, что после смерти Магомета арабы при Омаре I (634-644) в невероятно короткое время покорили всю Персию, Сирию, Египет и прилегающие земли. Разъяснить насколько возможно причину этих быстрых и поразительных завоеваний - это задача всемирной истории; нас же вопрос этот интересует потому, что через это ислам пришел в соприкосновение с иноземными идеями и должен был вступить в умственную борьбу с христианством и с религией Заратуштры, которые по своей внутренней силе могли оказать ему гораздо более значительное сопротивление, нежели древнеарабское язычество.
Не следует думать, что покоренные народы принуждены были немедленно переходить в ислам; это обращение осуществилось лишь постепенно; и теперь еще между ними там и сям попадаются иноверцы. Покоренные страны переполнились арабами, которые всюду вносили с собой свою религию и язык, и это, действительно, привело к тому, что в большинстве стран несогласные формы религии, равно как и местные языки, были оттеснены на задний план, а пожалуй, несовершенно были бы вытеснены, если б внутренний раскол в самом исламе не обессилил его надолго. Но тут уж угнетаемые национальные и религиозные чувства снова вырвались на волю и в двусмысленности Корана и предания нашли себе желанную возможность восстать и отомстить ненавистному арабскому господству. Знакомство с переведенными образцами греческой логики и диалектики сделалось в их руках оружием, которым они долгое время победоносно отражали мусульманское правоверие. Это преобладание еретических мнений придает истории ислама в первые три столетия чрезвычайно пестрый и интересный отпечаток, резко отличающийся от стационарной и как бы неподвижной картины, которую рисует нам история той эпохи, когда ортодоксия достигла единовластия. Последняя даже примирилась с этим разнообразием мнений, так как, согласно одному, не получившему права гражданства, преданию, сам Магомет предсказал, что его община распадется на 73 секты, из которых одна только избегнет адского огня. Правоверные авторы указывают именно на это число; но нас извинят, если мы не последуем их примеру и ограничимся лишь некоторыми извлечениями из истории мусульманских ересей.
Первый вопрос, который разделил верных и наконец привел к постоянному расколу, вначале имел политический характер. После смерти Магомета не знали, кому быть начальником его общины. Сам он не сделал об этом распоряжения, а принцип наследования власти был у арабов не в обычае. Так как касательно этого вопроса Коран и предание ничего не могли решить, то оставалось только предоставить выбор общине. Поэтому сунниты основательно утверждают, что первые четыре калифа, обязанные своим саном выбору общины, были единственными законными преемниками пророка. Омейяды и Аббасиды были халифами de facto, а не de jure; тем не менее правоверные оказывали им полное послушание, ибо Аллах по своей мудрости возвышает кого хочет и кого хочет ниспровергает.
Все это казалось суннитам вполне естественным; но когда дурное правление слабого Османа вызвало большое неудовольствие, жертвой которого наконец сделался он сам, и когда потом вспыхнула междоусобная война между новым халифом Али и его многочисленными противниками, тогда обнаружились два различных направления. Если принцип наследственности не нравился арабам, то по понятию персов, он был, наоборот, единственно возможным. Поэтому эти последние утверждали, что выбор первых трех халифов был недействителен и что только родственники пророка имели право получить этот сан, а так как пророк не оставил после себя сына, то законными преемниками являются только дочь его Фатима и ее муж Али. Хотя Магомет имел много дочерей,- Осман был тоже его зятем,- но право Али, кроме того, подтверждалось будто бы ясно выраженным желанием пророка иметь его своим преемником, что, однако, отвергали сунниты. Мы, впрочем, не утверждаем, что эта легитимистическая теория была немедленно развита приверженцами Али (шиитами) во всей своей последовательности, а хотим только указать, как возникло впервые противоречие между древнеарабским и правоверным направлением, которое постоянно обнаруживалось и разрабатывалось все сильнее и сильнее.
Существовало еще и третье мнение касательно вопроса об имаме, которое родственно суннитскому и прямо противоположно легитимистическому; это мнение хариджитов, которых не совсем неудачно сравнивали с иудейским зилотами и английскими пуританами. Первоначально они принадлежали к партии Али не потому, что они держались лигитимистического направления, а потому, что они согласны были с выбором Али в халифы. Но когда этот несчастный халиф везде встречал сопротивление: и у вдовы пророка, и у значительнейших участников ислама - и когда казалось, что междоусобной войне не будет конца, тогда положение стало нестерпимым и они пришли к убеждению, что ничего больше нельзя сделать с прославленными последователями и аристократами ислама. Эти люди, думали они, все нравственно испорчены, признают ислам только ради личных выгод, так что даже едва ли заслуживают названия верных. Хитрый противник Али, Муавия, наместник Сирии, а позднее первый халиф из Омейядов, сумел еще более вооружить этих недовольных, так что наиболее пылкие из них скоро восстали против Али и их пришлось усмирять силой. Но беспокойное движение подавлено было лишь на весьма короткое время и еще более разгорелось в правление Омейядов, потому что большинство халифов этой династии нисколько не заботились об исламе и своею властью обязаны были мечу и хитрости.
Сунниты признали их авторитет только вследствие того, что они господствовали фактически; шииты, а также хариджиты наотрез отвергли их. Эти последние, как только представлялся случай, брались за оружие и выбирали себе собственных халифов, которых сунниты не признавали, потому что хотели подчинить это избрание некоторому ограничению, о чем хариджиты с своей стороны не хотели и слышать. Именно у суннитов существовало предание, что община может выбирать халифом только корейшита; поэтому они относились довольно бесстрастно к оспариванию у Омейядов похищенного ими владычества. Иногда, впрочем, и у них не хватало терпения, как это случилось, например, в правление Иезида I с благочестивыми жителями Медины, которым пришлось поплатиться за непокорность опустошением своего города, смертью и изгнанием. Такие примеры действовали удручающим образом, и скоро было придумано предание пророка, которым верные призываются терпеливо выжидать и добровольно подчиняться всякой тирании. Таким образом, хариджиты не пошли далее частных восстаний, которые были подавляемы иногда с большим трудом и с ужасной жестокостью, но в конце концов везде кончались неудачей, исключая отдаленных углов государства, как, например, в арабской про-винции Оман и у берберов в Северной Африке. Само собой понятно, что скоро и между собой они распались и явились крайние и умеренные хариджиты; но на этом не стоит останавливаться дольше.
Вопрос об имамате был собственно политического характера, однако он коснулся и теологии не только потому, что с ним тесно было соединено благополучие или неудача верных, но также и потому, что благодаря хариджитам с ним связан был также и вопрос о вере. Омейядам следовало отказать в повиновении не столько потому, что они не были призваны к власти общиной, сколько потому, что они признавались неверными, к которым должен был быть применен закон священной войны. Снова всплыл вопрос о сущности веры и повлек за собой целый ряд других теологических вопросов, в особенности о том, есть ли человек вполне господин своих действий или им принудительно руководит божье всемогущество. Ответы на этот и подобные вопросы давались различные, тем более что ни по Корану, ни по преданию на них нельзя было ответить недвусмысленно. Христианское влияние, которое было еще сильно в такой стране, как Сирия, могло, может быть, оказать при этом некоторое влияние и внушить тот или другой ответ. Как бы то ни было, вопросы остались нерешенными, пока в правление Аббасидов они не вступили в новую фазу.
Чтобы разъяснить это, нам придется посвятить несколько слов перемене династии. Некоторые халифы династии Омейядов были, без всякого сомнения, очень способные и энергичные властители, которые довели внешний блеск мусульманской господства до такого величия, до которого оно потом никогда уже более не достигало но господство их в действительности вовсе не было господством ислама, а скорее носило национально-арабский характер, причем покоренные народы, переходили ли они в ислам или оставались верны религии своих отцов, просто грабились ради выгоды арабов. Хотя, конечно, это не всегда и не везде одинаково легко удавалось, тем н менее установилась система поголовщины, которую Омейяды приводили в исполнение беспощадно и систематически, особенно в арабско-персидской пограничной провинции Ирак, считая эту систему весьма простой и соответствующей цели. В погранично же провинции Хоразане, где дело пришлось вести не с трусливыми иранцами, а храбрыми тюркскими племенами, это не удалось.
Аббасиды под предлогом содействия семье пророка произвели восстание, которое ниспровергло династию Омейядов уже и без того ослабленную возникшими снова между арабами племенными раздорами. Новая династия Аббасидов, перенесшая центр государства из Сирии в Месопотамию, ознаменовала собою великий шаг вперед в характере ислама, который теперь сбросил с себя чисто национальный арабский отпечаток и всеми силами стремился развиться в универсальную религию. Равенство всех верных теперь мало-помалу стало признаваться, межу тем как прежде оно оставалось пустым звуком, так что при Абд-аль-Малихе новообращенных просто принуждали платить на будущее врем поголовный налог, который они обязаны были вносить прежде в качестве неверны:
Первые Аббасиды, кроме того, интересовались искусством и наукой, и потому при них стала развиваться деятельная умственная жизнь, в которой с юношеским рвение принимали участие не только арабы, но и персы. Плодом этого движения являете арабско-персидская культура, на которую здесь мы обратим наше внимание лип постольку, поскольку она коснулась религиозных воззрений.
С особенною силой настаивая на единстве божеского существа, мутазилиты не менее стремились выставить на первый план и его справедливость. Поэтому они охотно называли себя людьми единства и справедливости и были единодушны в отрицании предопределения, которое отвергали как с антропологической, так и с теологической стороны. Если бог, думали они, налагает на людей известные нравственные (или другие) обязанности, обещая человеку наказание или награду (ад и рай), смотря по тому, как он относится к этим требованиям, то божеское правосудие, вытекающее, как ясно видно из этих же требований, из самой сущности божией, требует, чтобы человеку дана была способность удовлетворять им, то есть чтобы человек был свободен в своих решениях и поступках. Это представление заставило их заняться теодицеей, и именно на этой задаче они потерпели неудачу по вопросам об умалишенных, рано умерших детях и т. д.
Мы бы зашли слишком далеко, если бы захотели говорить о мутазилитских воззрениях более точно и последовательно; мы думаем, что достаточно уже охарактеризовали их, тем более что нам придется прибавить о них еще кое-что при изложении правоверной догматики. Заметим только вкратце, что мутазилитские стремления в конце концов не имели успеха у мусульман, так что уже при Мотаваккиле (847-861) правительство начало их преследовать и был издан указ прекратить споры о религиозных вопросах, а просто держаться решения законоведов. Конечно, этому приказу не все последовали, но с этих пор сделалось опасно отрыто провозглашать основные пункты мутазилитизма: о создании Корана и об отрицании предопределения. Диспуты продолжались только в школах и потеряли всякое влияние на массы. Между тем мутазилиты, зашедшие слишком далеко, впали в неверие, к чему их легко могло привести их свободное отношение к Корану и преданию. Уже один из древнейших мутазилитов сомневался в божественном происхождении 3-й суры, потому что в ней встречаются проклятия против дяди Магомета Абу-Лахаба; более же поздние находили много недостатков в откровении именно с эстетической точки зрения, хотя именно эстетическое превосходство Корана и признавалось обыкновенно сверхъестественным и почиталось неоспоримым доказательством его божественного происхождения.
Свободомыслящие всегда были в исламе, но в первые столетия его существования они выступали открыто, между тем как позже, когда представители правоверия сделались слишком могущественными, они старались скрыть свое неверие и на вид были самыми искренними мусульманами. Так, в первые времена Аббасидов часто говорится про так называемых циндиков, которые за откровенными религиями признали только относительное достоинство и провозглашали независимый от них самостоятельный нравственный закон. Они обратили на себя внимание правительства, и многие из них, зашедшие по неосторожности слишком далеко, поплатились за свое неблагоразумие жизнью. Затем неверие часто принимало философский оттенок, и приверженцы этого направления были названы 'дахриджа', то есть людьми, которые утверждают вечность мира и отвергают существование творца, как настоящие атеисты. Смелость, с которой высказывались эти и другие мнения, как, например, известным Ибн эр-Раванди, часто поражает удивлением. При этом между ними были очень даровитые поэты, так что их влияние было немаловажно. Так, у арабов был свой Абуль Ала аль-Маарри (973-1057), а у персов - Омар Хайям (XI в.), четырехстишия которого известны в переводе каждому образованному человеку.
Остается решить, следует ли приписать мутазилитские воззрения также постороннему влиянию. На этот вопрос вообще должно ответить отрицательно, хотя, как мы уже заметили выше, греческая философия легла в основу изложения догматических вопросов. Может быть, так же и влияние парсизма оказало свое воздействие на безусловное признание божьего правосудия, как это можно судить по одному достоверному преданию, которое бранит мутазилитов, называя их магами ислама. Между мутазилитами были и такие, которые вносили в свою систему чуждые идеи, как, например, переселение душ, но это уже были исключительные явления.
Прочие секты и направления имеют второстепенное значение для истории ислама, потому что они не оказали, подобно мутазилитам, существенного влияния на форму правоверной догматики. Поэтому мы можем не говорить о них, несмотря на то что для гиерографов они могут быть более или менее интересны.
|
