Русская история и интеллигентский вымысел
Мережковский однажды со свойственным ему преувеличением писал:
“Восемь веков от начала России до Петра, мы спали; от Петра до Пушкина — просыпались; в полвека от Пушкина до Толстого и Достоевского, вдруг проснувшись, мы пережили три тысячелетия западного человечества. Дух захватывает от этой быстроты пробуждения — подобной быстроте падающего в бездну камня”.
Романы Мережковского о Юлиане Отступнике и Леонардо да-Винчи хороши, они могут быть названы историческими романами, отражающими эпоху. Но русские “Исторические романы” Мережковского о Петре и Александре Первом никакими историческими романами не являются. Историческая действительность в них искажена, подогнана под субъективный взгляд автора, точка зрения которого ясно выражена в словах, что Россия спала 800 лет до Пушкина.
Нет, Русь не спала восемь веков до появления солнечного гения Пушкина. В невероятно тяжелых исторических условиях она занималась упорным медленным накоплением физических и духовных сил. Пушкин — выражение этого многовекового духовного процесса, смысл которого остался скрытым для представителей русской интеллигенции, вся умственная, политическая и социальная деятельность которой есть стремление уничтожить плоды жертвенного служения предков идее самобытного национального государства и самобытной русской культуры.
“...В нацию входят не только человеческие поколения, но также камни церквей, дворцов и усадеб, могильные плиты, старые рукописи и книги и чтобы понять волю нации, нужно услышать эти камни, прочесть истлевшие страницы, — писал Бердяев в “Философии неравенства”, одной из немногих своих книг, которая будет полезна последующим поколениям. В ней же он писал и действительно мудрые слова. “...В воле нации говорят не только живые, но и умершие, говорят великое прошлое и загадочное еще будущее”.
В других своих книгах Бердяев часто предстает пред нами как типичный русский интеллигент, последнее звено в ряде наследников Радищева. Ход мысли у Бердяева — типичный ход мысли русского интеллигента. Недаром в “Русской идее”, этой типично интеллигентской книге, по своим воззрениям на русскую историю и народ, Бердяев заявляет: “Сам я принадлежу к поколению русского ренессанса, участвовал в его движении, был близок с деятелями и творцами ренессанса. Но во многом я расходился с людьми того замечательного времени... В моем отношении к неправде окружающего мира, неправде истории и цивилизации для меня имел значение Л. Толстой, а потом Карл Маркс”.
“...Моя религиозная философия не монистическая и я не могу быть платоником, как Г. С. Булгаков, О. Л. Флоренский, С. Франк и другие”.
“...Социальная проблема у меня играет гораздо большую роль, чем у других представителей русской религиозной философии, я близок к тому течению, которое на западе называется религиозным социализмом, но социализм этот решительно персоналистический. Во многом и иногда очень важном, я оставался и остаюсь одинок. Я представляю крайнюю левую в русской религиозной философии ренессансной эпохи, но связи с православной церковью не теряю и не хочу терять”.
Бердяев понимал какую роль играет прошлое для настоящего, но сам не пошел как и все интеллигенты, слушать шепот истлевших русских летописей, могильных плит, молчаливые рассказы курганов и стоящих на них каменных баб.
Русским интеллигентам со времен Радищева и до наших дней был неведом этот сладостный, молчаливый разговор с ушедшими в небытие поколениями русских людей.
“На друзьях, соратниках, учениках Н. Бердяева прежде всех других лежит тягостный долг защищать истину от Платона, защитить свободу от изменившего ей рыцаря, — писал Г. Л. Федотов в журнале эсеров “За свободу”. <1Мережковский, классический русский интеллигент, конечно, считает, что до появления Пушкина Россия спала восемь веков. Мережковский, как русский интеллигент знает, конечно, всю историю Вавилона, Египта, Индии, народов всех стран и эпох. Мережковскому доступно все.
Недоступно Мережковскому только одно — трезвый беспристрастный взгляд на культурное прошлое своего народа. Заметивши все в истории Вавилона и других стран, Мережковский не соизволил ничего заметить на протяжении восьми веков Русской Истории, вплоть до эпохи Петра.
Типично интеллигентский или типично большевистский взгляд на русское прошлое. Разница только в сроках. Мережковский и другие интеллигенты считают, что Россия спала до Пушкина, а большевики, что она спала до появления интеллигента Ленина, родного внука Радищева.
Стоит ли опровергать эту антиисторическую интеллигентскую заумь. Стоит ли доказывать, что восемь веков до Пушкина Россия прожила напряженной религиозной и национальной мыслью и только это дало возможность накопить ей духовные силы, необходимые для создания величайшей в мире Империи и создать духовную почву, на которой смог появиться Пушкин, а вслед за которым даже на искалеченной духовной почве, смогли вырасти такие гиганты, как Достоевский.
Странная печаль одного русского “богослова”
I
Представитель великого племени путаников — русской интеллигенции, проф. Федотов, писал однажды, что в Киевской Руси ни государство, ни церковь не стояли, по крайней мере — как сила чуждая, против народа и его культуры, что духовенство, книжники, “мнихи” древней Руси не могут быть названы в нашем смысле ее “интеллигенцией”, потому что они не жили “в той пустоте, в которой живет русская интеллигенция средины XIX века”, <2> тем не менее он делает умственное сальто мортале и утверждает, что:
“Все же именно в Киеве заложено зерно будущего трагического раскола в русской культуре. Смысл этого факта до сих пор, кажется, ускользал от внимания ее историков. Более того, в нем всегда видели наше великое национальное преимущество, залог как раз органичности нашей культуры. Я имею в виду славянскую Библию и славянский литургический язык. В этом наше коренное отличие, в самом исходном пункте, от латинского Запада. На первый взгляд, как будто, славянский язык церкви, облегчая задачу христианизации народа, не дает возникнуть отчужденной от него греческой (латинской) интеллигенции. Да, но какой ценой? Ценой отрыва от классической традиции. Великолепный Киев XI—XII веков, восхищавший иноземцев своим блеском и нас изумляющий останками былой красоты, — Киев создавался на Византийской почве! Но за расцветом религиозной и материальной культуры нельзя проглядеть основного ущерба: научная, философская, литературная традиция Греции отсутствует. Переводы, наводнившие древнерусскую письменность, конечно, произвели отбор самонужнейшего, практически ценного: проповеди, жития святых, аскетика. Даже богословская мысль древней церкви оставалась почти чуждой Руси. Что же говорить о Греции языческой? На Западе, в самые темные века его (VII—VIII), монах читал Вергилия, чтобы найти ключ к священному языку церкви, читал римских историков, чтобы на них выработать свой стиль. Стоило лишь овладеть этим чудесным ключом — латынью — чтобы им отворились все двери...
“...И мы могли бы читать Гомера, — печалуется Федотов, — философствовать с Платоном, вернуться вместе с греческой христианской мыслью к самым истокам эллинского духа и получить, как дар (“а прочее приложится”), научную традицию древности. Провидение судило иначе. Мы получили в дар одну книгу, величайшую из книг, без труда и заслуги, открытую всем. Но зато эта книга должна была остаться единственной. В грязном и бедном Париже XII века гремели битвы схоластиков, рождался университет, — в “Золотом” Киеве сиявшем мозаиками своих храмов, — ничего, кроме подвига Печерских иноков, слагавших летописи и Патерики.
Спрашивается, зачем Киевской Руси были битвы схоластиков. Какой прок они принесли средневековой Европе и какой прок они могли бы принести Киевской Руси? То, что Киевская Русь развивалась духовно, вне влияния бесплодной средневековой схоластики, под могучим влиянием Евангелия, влиявшего на народ с такой силой, как нигде, — это для бывшего преподавателя истории святых в “богословском” институте ИМКА, господина Федотова неважно.
Лучшим возражением на эти ложные утверждения русского европейца Федотова будут следующие строки самого видного идеолога славянофилов И. В. Киреевского.
В своей работе “О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России” он писал:
“...Там схоластические и юридические университеты, — в древней России молитвенные монастыри, сосредоточившие в себе высшее знание; там рассудочные и школьное изучение высших истин, — здесь стремление к их живому и полному познаванию; там взаимное прорастание образованности языческой и христианской (чего хотел бы и для древней Руси русский европеец Г. Федотов. Б. Б.), здесь постоянное стремление к очищению истины...”
Перечислив все отличие русской жизни от европейской, Киреевский пишет:
“...Потому, если справедливо сказанное нами прежде, то раздвоение и цельность, рассудочность н разумность будут последним выражением западно-европейской и древнерусской образованности”.
После произведенной Петром I революции духовная цельность, в высших кругах созданного Петром I шляхетства сменилась европейской духовной раздвоенностью. Ярким примером такой раздвоенности и является Г. Федотов, ни русский, ни европеец, то нанесшее страшный вред России интеллигентское “оно”, которое Ф. Достоевский брезгливо называл “Стрюцкими”.
II
“...Ничего кроме подвига Печерских иноков, слагавших летописи и Патерики...” (?!!)
Для русского европейца г. Федотова это конечно очень мало. Он, если бы духовная история Киевской Руси зависела от него, охотно бы променял могучее влияние Евангелия на население Киевской Руси, все подвиги русских иноков и их все Патерики и летописи, то есть весь духовный фундамент русского народа на никому не нужные битвы схоластиков и такую же никому не нужную схоластическую премудрость средневековых университетов. И сделал бы это несмотря на то, что по его же оценке “такой летописи не знал Запад, да, может быть, и таких патериков тоже...”
И по его же признанию:
“Если правда, что русский народ глубже принял в себя и вернее сохранил образ Христа, чем всякий другой народ, (а от этой веры трудно отрешиться и в наши дни), то, конечно, этим он прежде всего обязан славянскому Евангелию. И если правда, что русский язык гениальный язык, обладающий неисчерпаемыми художественными возможностями, то это ведь тоже потому, что на нем, и только на нем говорил и молился русский народ, не сбиваясь на чужую речь, и в чем самом, в языке этом (распавшемся на единый церковно-славянский и на многие народно-русские говоры) находя огромные лексические богатства для выражения всех оттенков стиля (“высокого”, среднего” и “подлого”)...”
Но даже если считать что русский народ “глубже принял в себя и вернее сохранил образ Христа, чем всякий другой народ”, а от “этой веры, по мнению г. Федотова, трудно отрешиться и в наши дни”, то, по мнению Федотова, это не перевешивает того факта, что “этот великий язык до XVIII века не был орудием научной мысли. А это по мнению горе-богослова, перевешивает все, и то, что он вплоть до победы в душах русской интеллигенции марксизма, этого отвратительного законного дитя европейской “научной мысли”, создал самую христианскую государственность.
По мнению этого горе-богослова, за свою приверженность Евангелию, а не схоластике за ограниченность (?!) древней Руси, русский народ заплатил “глубоким расколом Петербургской России”. А это, заявляет г. Федотов, возвращает нас к теме об интеллигенции”.
Русская интеллигенция, горюет “богослов” Федотов, — столь же мало понимала, что все в русской жизни происходит от глубокого, не формального увлечения Евангелием.
“...Русская интеллигенция конца XIX века столь же мало понимала это, — пишет г. Федотов, — как книжники и просветители древней Руси. И как в начале русской письменности, так и в наши дни русская научная мысль питается преимущественно переводами, упрощенными компиляциями, популярной брошюрой. Тысячелетний умственный сон не прошел даром. Отрекшись от классической традиции, мы не могли выработать своей, и на исходе веков — в крайней нужде и по старой лености — должны были хватать, красть (compilare), где и что попало, обкрадывать уже нищавшую Европу, отрекаясь от всего заветного, в отчаянии перед собственной бедностью. Не хотели читать по-гречески, — выучились по-немецки, вместо Платона и Эсхилла набросились на Каутских и Липпертов. От киевских предков, которые, если верить М. Д. Приселкову, все воевали с греческим засильем, мы сохранили ненависть к древним языкам, и, лишив себя плодов гуманизма, питаемся теперь его “вершками”, засыхающей ботвой”.
Вся эта нелепая тирада есть прямой результат того, что г. Федотов и подобные ему русские европейцы со времен праотца своего Александра Радищева только и делали, что отрекались от духовного наследия предков и где и как попало обкрадывали национальную Европу.
III
Г. Федотов представляет собой блестящий пример духовного скопца, ни русского, ни европейца, “стрюцкого”, как брезгливо назвал таких интеллигентов Ф. Достоевский. И как у всех стрюцких, ложная идея у г. Федотова родит другую ложную идею, а совокупность ложных идей, — ложный нелепый вывод.
Как храбрый портняжка в сказке Гримма, господин Федотов единым взмахом несколько исторических неоспоримых фактов и верных идей убивахом. Если верить г-ну Федотову, то ни Киевская, ни Суздальская, ни Московская Русь, а республиканский Новгород является главным творцом общерусской куль туры.
“...Теперь мы знаем, — утверждает г. Федотов, — что главное творческое дело было совершено Новгородом. Здесь, на севере, Русь перестает быть робкой ученицей Византии, и, не прерывая религиозно-культурное связи с ней, творит свое — уже не греческое, а славянское, или вернее, именно русское — дело. Только здесь Русь откликнулась христианству своим особым голосом, который отныне неизгладим в хоре народов-ангелов. Мы знаем с недавних пор, где нужно слушать этот голос. В церковном зодчестве, деревянном и каменном, в ослепительной новгородской иконе, в особом тоне святости северных подвижников”.
И опять все это, как почти всегда у г. Федотова, историческая натяжка. Может быть и не сознательная, но все же ложь. Милый сердцу республиканца Федотова республиканский Новгород, был только одним слагаемым в том великолепном явлении, имя которому древне-русская культура.
* * *
Политический и культурный итог Киевской Руси был чрезвычайно значителен:
В Киевской Руси уже сложились все основные черты русского культурно-исторического типа.
Это было многонациональное государство имперского стиля. Господствующая народность этого государства сумела за короткий срок создать совершенно самобытный тип культуры. Характерная черта этой культуры — гармонический синтез великих культур востока и запада выплавленный в горниле тысячелетней русской культуры, унаследованной Киевской Русью от существовавших до нее русских государств (державы Кия, Причерноморской Руси, Державы Росоланей, Скифской Державы и т. д.) в новое культурное целое.
Выработались методы колонизации обширных пространств, в которых мирная колонизация всегда предшествовала завоеванию.
Господствующая народность государства — русские (русы) уже в Киевский период в лице своих князей стремится создать государство, как можно более христианское по своим устремлениям.
Почему победила Московская Русь
I
“До половины 14-го века масса русского населения, сбитая врагами в междуречье Оки и Верхней Волги, робко жалась здесь, среди леса и болот, по полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток — за Волгу”, — писал Ключевский.
В конце пятнадцатого столетия Московская Русь имела всего 2 миллиона людей, живших на территории в 50 тысяч квадратных километров. На территории очень далекой от всех тогдашних культурных центров мира, лишенной морей, расположенной в суровом климате и открытой для нападения с востока и запада, севера и юга.
У тогдашней России было неизмеримо меньше шансов выжить, чем у шведов, поляков и турок. А Русь не только выжила, а даже, разбив всех своих врагов, в числе которых были величайшие завоеватели мира, создала крупнейшее государство в мире, объединив в его границах 165 народов и племен. За четыреста лет русский народ увеличил территорию в четыреста раз.
Рост русского государства, несмотря на беспрерывные войны, которые он вел со всеми врагами, шел довольно быстро.
В 1480 году Европейская Россия имела только 2,1 миллиона людей. (Почти в 5 раз меньше Австрии, в два раза меньше Англии, в четыре с половиной раза меньше Италии, в четыре с половиной раза меньше Испании и в 9 раз меньше Франции). Спустя сто лет в 1580 году Россия имела 4,3 миллиона.
В 1648 году, когда Дежнев, обогнув мыс, носящий теперь его имя, выплыл из Ледовитого океана в Тихий, в России было всего 12 миллионов жителей, а во Франции 19.000.000.
В 1480 году население Московской Руси равнялось только 6% самых крупных государств Европы того времени: Англии, Германии, Испании, Франции, Австрии и Италии. В 1680 году — 12,6 миллиона, в 1870 году — 26,8 млн., в 1880 году — 84,5 млн., в два с половиной раза больше Австрии, Италии, Франции, Англии, в три с лишним раза больше Италии и в четыре с половиной раза больше Испании. А накануне Первой мировой войны Россия имела около 190 миллионов населения. (130 миллионов русских), а все шесть названных раньше стран имели только 260 миллионов жителей.
Не будь революции, в 1950 году Россия имела бы больше трехсот миллионов жителей.
Россия всегда была чужой среди всех народов. Ни Запад, ни Азия никогда не признавали ее своей. Русский всюду и везде чувствует себя чужим, инородным телом.
II
“...Россия стонала под татарским игом 250 лет. Куликовская битва (1380) не покончила с ним. Последовали еще два века татарских походов на Москву, сопровождавшихся резней и разгромом всего на пути. Уже в 1382 году из Сарая (Золотая Орда) явился хан Тохтамыш с войском, сжег и опустошил Москву. В 1395 году Тамерлан разорил Россию до самого Ельца. В 1408 году Мурза Егидей разорил Россию, дошел де Москвы, взял выкуп и возобновил уплату дани. В 1439 году хан Улу-Махмет явился из Казани и разгромил Московскую область; в 1445 году он явился вновь, разгромил Московское царство, разбил русских у Суздаля и забрал в плен Великого Князя Василия II Темного. В 1451 году последовало нашествие Мазовши. В 1472 году сарайский Ахмет доходил до Алексина, а в 1480 году до Воротынска. С начала 16 века начинаются набеги крымских татар: они действовали совместно с казанскими татарами, как например, в 1521 году, когда Россия была опустошена двумя братьями Махмет-Гиреем крымским и Саип-Гиреем казанским. В 1537 году казанский хан Сафа-Гирей (крымский царевич) опустошим весь восток и северо-восток Московского царства, а именно Муромскую и Костромскую землю. В 1552 году Казань опять была в союзе с Крымами, крымское войско доходило до Тулы. Так татары громили Московское царство с трех сторон: от Казани, от Сарая и из Крыма. В последний раз Москва была сожжена при Иоанне Грозном в 1571 году Крымским ханом Девлет Гиреем и обложена Казы-Гиреем в 1591 году при Федоре Иоановиче. Татары жгли, громили и грабили, убивали в сражениях храбрейших русских воинов, заставляли платить себе дань и подарки и развращали христианскую Россию страхом, привычкою к грабежу и погрому, жаждой мести, свирепостью и всякими дикими обычаями. После Куликовской битвы, например, тогдашняя Россия была так обескровлена, что в 1382 году Дмитрий Донской не мог даже набрать войско против Тохтамыша.
Москва имела все основания считать Казань своим опаснейшим врагом, казанские татары были ближайшими, а потому и наиболее предприимчивыми громилами. Платонов пишет: казанские татары в союз с черемисами и мордвою “обрушивались изгоном на русские окраины, разоряя жилища и пашни и уводя полон; черемисская война жила без перестани в русском Заволжье, она не только угнетала хозяйство земледельцев, но засоряла торговые и колонизационные пути”. “Сообщение с русским северо-востоком, с Вяткою и Пермью, должно было совершаться обходом далеко на север”. Князь Курбский пишет: “и от Крыма, и от Казани — до полуземли пусто бяша”. России оставалось — или стереться и не быть, или замирить буйных соседей оружием.
Тогдашний “полон” был явлением жестоким: он вел к пожизненному рабству с правом продажи в другие страны. По словам летописи: татары русских “куют (в цепи) и по ямам полон хоронят”. Тотчас же после завоевания Казань выдала русских пленников сразу 2.700 человек; 60.000 пленных вернулось из Казани только через Свияжск; и несметное число вернулось на Вятку, Пермь, Вологду. Общее число освобожденных из одной Казани наверное доходило 100.000 человек. Это означает, что татары искореняли Русь не только грабежом, огнем и боевым мечом; они изводили ее и рабством плена.
Но тот, кто хочет понять все значение взятия Казани, тот должен раскрыть карту России и проследить течение русских рек. Издревле русские реки были торговыми путями страны. Один великий торговый путь шел “из варяг в греки”: от Невы и Волхова через Днепр в Черное море; другой от великих северо-западных озер через Шексну и Мологу, через Волгу в Каспийское море в Персию и Индию; третий, добавочный, от Северной Двины через Вятку и Каму в Волгу. В то время реки были артериями жизни — колонизации, торговли (транзита, экспорта и импорта) и культуры. По самому положению своему, по самой судьбе своей Москва находилась в речном центре страны и борьба за речную свободу и речное замирение была для нее железной необходимостью. В глубоком материке, в суровом климате, задержанная игом, отдаленная от запада, осажденная со всех сторон, — шведами, ливонцами, литвой, поляками, венграми, турками, татарами крымскими, сарайскими (Золотая Орда) и казанскими, — Россия веками задыхалась в борьбе за национальную свободу и за веру и боролась за свои реки и за свободные моря. В этом и состоял ее так называемый “империализм, о котором любят болтать ее явные и тайные враги”. <3В значительной степени именно в силу этого история России — это история почти непрекращающихся войн. История России это история осажденной крепости. С 1055 по 1462 год, по подсчету историка Соловьева, Россия перенесла 245 нашествий. При чем 200 нападений на Россию было совершено между 1240 и 1432 годом, то есть, нападения происходили почти каждый год.
С 1365 года по 1893, за 525 лет, Россия провела 305 лет в войне. Неудивительно, что закаленный в боях, привыкший жертвовать собой русский чаще побеждает, чем жители страны, в истории которых войны играли меньшую роль.
В течение долгих веков Русь несла тяжелые жертвы от нападения врагов.
III
Как же можно объяснить, что маленький, “невежественный” народ, живший в суровой местности, сумел побороть всех своих сильных, культурных врагов и создать величайшее государство. Объяснить это можно только двумя причинами, других объяснений найти нельзя:
Первое — духом народа, второе — государственной организацией сил этого народа. Изумительной стойкостью и энергией русских и тем, что Московское княжество, а затем царство, как справедливо указывает Солоневич в “Народной Монархии”, “всегда представляло более высокий тип государства, чем нападавшие на них государства”. Потому что “государственная организация Великого Княжества Московского и Империи Российской всегда превышала организацию всех своих конкурентов, противников и врагов — иначе ни Великое Княжество, ни Царство, ни Империя не смогли бы выдержать этой борьбы не на жизнь, а на смерть”.
Дальше Солоневич не менее справедливо подчеркивает, что: “Все наши неудачи и провалы наступили именно тогда, когда нашу организационную систему мы подменяли чьей-либо иной. Неудачи и провалы выправлялись тогда, когда мы снова возвращались к нашей организации”.
Чем объясняется успех русского национального государства?
Тем, что Россия всегда имела более лучшую государственную организацию, чем народы Европы. Уменьем уживаться с покоряемыми врагами. Необычайной духовной стойкостью русского народа и его упорством в борьбе за поставленные цели. И наконец, тем что все слои народа в течение всей русской истории всегда дружно поддерживали национальную власть.
“Если бы организационная сторона русской государственности равнялась бы современной ей западно-европейской, то Россия просто-напросто не существовала бы: она не смогла бы выдержать”. <4“Россия падала в те эпохи, когда русские организационные принципы подвергались перестройке на западно-европейский лад: удельные наследники Ярослава Мудрого привели к разгрому Киевскую Русь, отсутствие центральной власти привело к татарскому игу, Петровская европеизация привела к крепостному праву, (и рождению антинациональной европейской по духу интеллигенции. Б. Б.), Ленинское “догнать и перегнать Америку” — к советскому.
“Сейчас мы можем сказать, что государственное строительство Европы — несмотря на все ее технические достижения было неудачным строительством.
И мы можем сказать, что государственное строительство России, несмотря на сегодняшнюю революцию, было удачным строительством”.
Всего этого не может не заметить самый поверхностный исследователь исторического прошлого русского народа. Но тем не менее этого упорно не замечали ни иностранные, ни русские историки за очень редким исключением. Почему не замечали? Да потому, что “Русскую государственную одаренность Европе нужно отрицать во что бы то ни стало, вопреки самым очевидным фактам истории, вопреки самым общепринятым законам логики. Ибо, если признать успех наших методов действия, то надо будет произнести суд над самими собой. Нужно будет вслед за нашими славянофилами, а потом и за Шпенглером и Шубартом сказать, что Западная Европа гибнет, что ее государственные пути — начиная от завоевания Рима и кончая Второй Мировой войной, как начались средневековьем, так и кончаются средневековьем, и, что, следовательно, данный психический материал ни для какой имперской стройки не пригоден по самому его существу.
Тогда нужно будет признать, что устроение человеческого общежития, начиная от разгрома Римской Империи и кончая Второй Мировой войной, несмотря на всякие технические достижения, было сплошным провалом и что попытки пятнадцати веков кончаются ныне возвратом к методам вандалов, лангобардов и франков. И что, следовательно, какого бы то ни было лучшего устроения жизни европейских народов нужно ожидать или от России, или от англосаксов. Но это означало бы отказ от государственной национальной самостоятельности всех племен Западной Европы. Это означало бы признание реакционности и бессмысленности свей политической истории Европы за последние полторы тысячи лет: ничего, кроме непрерывной резни не получилось. И нет решительно никакого основания предполагать, что что-нибудь получится: те методы завоевания, включения, колонизации и прочего, которые практиковались вандалами и лангобардами тысячу пятьсот лет тому назад — повторяются и сейчас, с истинно завидной степенью последовательности и постоянства”.
Почему средневековая Русь чуждалась средневекового запада?
I
В настоящее время можно слышать еженедельно передающиеся по лондонскому радио лекции крупнейшего английского ученого проф. Арнольда Тойнсби, автора шеститомного труда “Исследование истории”, нашумевшей книги “Цивилизация на испытании” и других трудов, получивших широкую известность в англосаксонском мире. Тойнсби рассматривает всю историю человечества не как конгломерат разрозненных фактов, но как единый всемирный процесс жизни различных циклически развивающихся и сменяющих одна другую культур, (цивилизаций, как называет их он) соответствующих историческим типам их носителей.
Последняя декларация “Американского” Комитета явно доказывает, что “американские вожди преследуют определенную цель — загнать большевизм в предусмотренные для него западным миром русские границы”.
Безусловно прав проф. И. А. Ильин, писавший в статье “Мировая политика русских государей”, что “Европе не нужна правда о России, ей нужна удобная о ней неправда. Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы “цивилизовать ее по-своему”, угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить, — реакционная, чтобы оправдать для нее революцию и требовать для нее республики, — религиозно-разлагающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма, — хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на ее сырье или по крайней мере на выгодные торговые договоры и концессии”.
При анализе исторических взаимоотношений Запада и Востока (России и Европы), взгляды Тойнсби современного английского историка и русского писателя Данилевского вполне совпадают. Оба они считают Запад агрессивной, нападающей стороной в этой культурно-исторической борьбе. <6> Запад, но не Восток, который лишь обороняется. Тойнсби идет даже далее Данилевского, он говорит не только про военную агрессию Запада, но и его мирное, идейное и экономическое наступление на Восток. Кульминационный пункт этой агрессии, он считает, в русской истории эпоху Петра I. Тойнсби признает, что Европа вела наступательную политику на Россию, начиная с XIII века, и продолжает ее по наши дни.
II
Взаимоотношения между Россией и Западом до раскола христианства были очень дружные. Русские имели хорошие политические и экономические связи со всем миром. Русские князья имели родственные связи со всеми важнейшими династиями Европы.
Когда же ухудшились взаимоотношения между Россией и Западной Европой?
Арнольд Тойнсби в своей нашумевшей книге “Мир и Запад” пишет:
“...Отчуждение началось в XIII веке после того, как Россия подпала под татарскую власть; владычество татар над Россией было, однако, временным, потому что татары были степные кочевники, которые никак не могли себя чувствовать дома среди русских полей и лесов; длительные потери России, как результат этого временного завоевания ее татарами, вызваны отнюдь не ее татарскими завоевателями; а ее западными соседями. Потому что это они воспользовались выгодой, когда Россия лежала распростертой в бессилии, чтобы урезать ее владения и присоединить к Западу западные окраины в лице Белоруссии и западной части Украины. И это лишь в 1945 году Россия восстановила свое право на владение последним куском тех громадных территорий, которые были отняты у нее державами Запада в XIII и XIV веке”.
Как отразилась агрессивная роль Европы во время монгольского ига на историю России в отношении русских к Западу?
Тойнсби говорит, что “эти завоевания Запада за счет России в конце европейского средневековья оказали сильное влияние на внутреннюю жизнь России и на ее отношения к завоевателям с Запада. Давление на Россию с Запада не только отдалило Россию от него, а стало одним из суровых фактов русской жизни. В течение нескольких сот лет, — пишет Тойнсби, — не русский и восточный мир наносил удары Западу, а Запад наносил удары Миру, что и испытало на себе ее человечество, входящее в состав этого мира в подавляющем, по сравнению с Западом, большинстве, и в том числе входившие в него все русские, мусульмане, индусы, китайцы, японцы и т. д. Все они назовут Запад агрессором новейшего времени и в состоянии привести образчики этой агрессии”.
“Русские напомнят нам, — пишет Тойнсби о том, что в их землю армии Запада вторгались в годы: 1941, 1915,1812,1709 и в 1610 году”.
О таких же агрессивных фактах политики Запада скажут нам африканские и азиатские народы. И что это Запад, а не кто-либо другой захватил в свои руки пустующие земли в обеих Америках, Австралии и Новой Зеландии. Североамериканские индейцы могут, — по Тойнсби, — напомнить Западу, что они были буквально сметены с поверхности американского материка европейскими колонистами завоевателями, чтобы уступить свои земли им и привезенным для работ на плантациях их африканским рабам. Эти напоминания и обвинения поразят Запад в нынешнее время и даже вызовут у него гневные отрицания... Запад же сделал свободными ныне Бирму, Индонезию, Индию, Цейлон, так что у современных британцев совесть сейчас чиста в отношении их к агрессивной войне. С 1902 года (Война с бурами в Трансваале) Британия, а с 1898 года (Война с Испанией) С. Штаты не вели больше никакой агрессивной воины. “Но мы забываем, — пишет Тойнсби, — что немцы, которые напали на своих соседей, включая Россию, в первой мировой войне и вторично во вторую мировую войну, были также людьми Запада, и что русские, азиаты и африканцы не делают никакого различия между разными ордами “франков” (по-русски: “европейцев”), что является общим именем для всех народов Запада в их целом”.
III
Только с пятнадцатого по восемнадцатое столетие, по подсчетам знаменитого русского слависта В. И. Ламанского, татарами и турками было захвачено и обращено в рабов около пяти миллионов русских. А спрашивается, сколько погибло за эти три столетия, во время набегов и войн? Все домашние рабы в Константинополе, как у турок, так и у христиан, по свидетельству венецианских дипломатов, состояли из русских. Много русских находилось в рабстве в Египте. С начала семнадцатого века, великой смуты, на большинстве французских и венецианских военных галер гребцами были русские рабы, пожизненно прикованные цепями к скамьям галер. Когда венецианцев, главных торговцев рабами русскими, упрекали в бесстыдной торговле христианами, они улыбаясь отвечали:
— Мы прежде всего венецианцы, а потом уже христиане.
Так во времена Александра Невского и позже, вплоть до нашего времени христианский Запад не только был безучастен к страданиям русских, но старался даже всегда, как и в наши дни, еще извлечь материальную выгоду из страданий русского народа.
Острая непримиримость к латинскому западу воздвигает с тех пор высокую стену недоверия между порабощенной монголами Россией и Западом. Оскорбленная гнусным поведением христианского Запада Россия навеки сохранила недоверие и брезгливое презрение к Западу. Это не была ни вражда, ни ненависть. Это было именно брезгливое недоверие к людям, которые исповедовали одну и ту же веру, от которых ждали помощи, но которые своим предательством не оправдали возлагаемого на них доверия. Это недоверие смягчилось только несколько в результате реформации.
“Реформация, разбившая религиозное единство Запада, невольно смягчила в глазах русских людей эту картину и даже как бы приблизила к нам тех, кто вместе с русскими был против “латинян”. Религиозная выдержанность и неагрессивность протестантов уже в XII веке устраняют крупнейшее затруднение в общении с Западом, и то, что делалось тогда в Москве, уже имевшей у себя “Немецкую слободу” было предвестником грядущего обращения к Западу”, — указывает проф. Зеньковский в книге “Русские мыслители и Европа”...
Александр Невский, а позже его потомки Московские князья избрали унизительную, но единственно верную в те времена тактику. Тактику терпения и внешней покорности монгольским ханам и собирания с помощью их “ярлыков” разрозненной на враждующие княжества Руси в единое национально государство, объединенное под властью Великого Князя, которому сами же татары дали ярлык на Великое Княжение.
Это была гениальная тактика, только она могла сплотить национальные силы и бросить их спустя несколько поколений, при Дмитрии Донском на татар.
Когда Дмитрий Донской, напрягши все силы Руси, готовился к борьбе с татарами, в войске Мамая были целые отряды западно-европейских рыцарей. И только благодаря искусной стратегии Дмитрия Донского полчища Мамая были разбиты прежде, чем на Куликово поле успела прибыть польско-литовская рать католика Ягайлы.
По заветам Александра Невского
Вскоре после нападения татар на Русь, объединенные войска Римского Епископа и Ордена Меченосцев захватили северную часть принадлежавших Пскову и Новгороду земель.
В это же время шведский король (отвечая на призыв Папы Римского о необходимости распространять католичество силой) послал на Новгород сильное войско, которым командовал его зять Биргер.
Плохо пришлось бы северной Руси, если бы Александр Невский не разбил войско, которым предводительствовал Биргер.
Западный мир во все время татарского ига пытался воспользоваться несчастным положением Руси.
В год нападения Батыя на южную Русь, Папа Григорий проклял всех новгородцев, и призвал к Крестовому походу против Новгорода.
А незадолго до того особыми буллами Папа римский запретил католическим купцам продавать в русские земли корабельные снасти, лошадей, разные изделия.
Не случайно советником Батыя был рыцарь святой Марии Альфред фон-Штумпенхаузен.
* * *
Московские князья обладали ясным, холодным умом. Они следовали завету своего предка Александра Невского, искуснейшего воина и дипломата своего времени. Ход рассуждений Невского был примерно таков. Он считал необходимым покориться временно татарам. Татары на церковь не посягают, — говорил он. — На церковь душей первое время обопремся, а там силу начнем копить. Против двух врагов — немцев и татар — Руси не устоять. Надо смириться, пока Бог орду не переменит. Немцы хуже татар, они не только тело, а и душу хотят пленить в свою веру.
Александр Невский очень верно расценил политическую обстановку. “Третье большое событие в истории русской души, и по своим отдаленным последствиям важнейшее — есть германское нашествие XIII столетия, — пишет Вальтер Шубарт. — Тогда шведы, датчане и немцы устремились с Балтийского моря на русскую землю. Основали Ригу и Ревель и достигли Пскова и Новгорода. Таков был ответ на умоляющие просьбы, с которым русские обращались к христианскому Западу, дабы сохранить свое существование против натиска язычников. Это было первое знакомство русских с западно-европейцами. Оно было достаточно горьким. Тогда и были посеяны первые семена отталкивания от Запада”. <7Московские князья следовали заветам Александра Невского и не одобряли горячих тверских князей и южных князей, которые, не имея достаточных сил, мечтали о восстании против татар.
Тверские князья пытались войти в союз с Западом, стать независимыми и управлять Русью.
Новгородская и Псковская республики, как и современные демократии, в ту грозную эпоху думали только об экономических выгодах.
Московские же князья не рассчитывали ни на помощь Запада, ни на помощь других князей, они верили только в силу Церкви и для этого постарались переманить из Владимира в Москву Митрополита и в силу своих капиталов, с помощью которых в Орде можно купить все.
Изъявляя внешнюю покорность Орде, они упорно копили деньги и, пользуясь даваемыми им ханами ярлыками на великое княжение год за годом собирали русские области в единое русское государство. Было, конечно, много и других причин, почему Москва стала центром собирания Руси, но эта тема выходит за пределы моей работы.
Церковь в эти годы настойчиво, упорно собирала духовные силы народа, борясь против “Эллинской премудрости”, в результате которой, в западной Руси русских князей сменили литовские князья язычники, которая в других княжествах порождала равнодушие к православию, вслед за которым начиналось увлечение Западом в итоге которого могло расцвести мусульманство и латинство. Это было в момент, когда только Церковь поддерживала духовное единство народа.
Первую борьбу за национальную независимость начала Церковь, которой татарские ханы предоставили полную свободу религиозной деятельности. Когда Митрополит Петр избрал резиденцией митрополитов Москву, это сразу сделало ее в глазах населения разных княжеств духовным и национальным центром. У всех стала возникать мысль, что Москва всей Руси голова. И, как известно теперь, ни Митрополит, ни народ не ошибся в значении, которое будет иметь Москва.
Иван III смог создать единое русское национальное государство только благодаря тому духовному и культурному подъему, который начался вслед за Куликовской битвой. Начался этот подъем усилением интереса у русского общества к национальному прошлому.
Русская культура, начиная с конца XIV столетия, вся пронизана духом любви к русскому прошлому. <8> Русским прошлым увлечены не только русские летописцы, но и живописцы и архитекторы. Центром этого возродившегося интереса к временам русской независимости, является Москва.
В конце XIV века работа московских летописцев приобретает государственный характер. Нуждаясь в идеологическом фундаменте своих действий по собиранию Земли Русской, Московские князья стремятся возродить древнюю идею о единстве Русской Земли, которую развивают уже первые Киевские летописцы. Московские Митрополиты и Великие Московские Князья свозят в Москву отовсюду областные летописи. Московская летопись превращается в общерусскую.
Эта работа Московских летописцев по словам Лихачева “опережала реальный политический рост Москвы”.
Самый выдающийся же знаток русских летописей А. А. Шахматов заявляет, что общерусский характер московского летописания “свидетельствует об общерусских интересах, о единстве Земли Русской в такую эпоху, когда эти понятия едва только возникали в политических мечтах Московских правителей”. <9Из Киевской летописи “Повести временных лет” московские летописцы заимствуют идею служения князя народу и идею обороны русской земли от врагов соединенными усилиями русских княжеств.
Первый общерусский свод летописей был составлен в Москве еще в 1408 году. Это свидетельствует о созревании мысли о необходимости политического единства Руси.
Усиление интереса к истории сочетается с усилением интереса к памятникам старины. При Дмитрии Донском восстанавливается древняя живопись, бывшая до эпохи нашествия монголов в Успенском Соборе во Владимире. Реставрируются древние церкви в других городах.
В эту же эпоху создаются различные повести о борьбе с татарами. Генеалогия Московских князей доводится до Владимира Красное Солнышко. Москва энергично восстанавливает связь с традициями Киевской Руси.
Одно из великих решений
I
Ход политических событий, приведший Москву к возвышению, был очень сложен. Рост политического могущества Московской Руси есть результат весьма сложных слагаемых.
Одним из таких слагаемых является попытка католичества насильственно осуществить “соединение церквей”, воспользовавшись бедственным положением Византийской православной Империи. Москва всегда смотрела на Византию, как на крепость православия среди латинского и басурманского моря. И вдруг в Москву пришло известие, поразившее всех ее жителей, от Великого Князя до последнего нищего, что Византийский Император, Патриарх и все Епископы отступились о православия на состоявшемся в 1493 году во Флоренции Вселенском Соборе и признали над собой главенство папы.
Профессор Карташев в следующих словах описывает то глубокое впечатление, которое произвело это сообщение на всю Северную Русь:
“Мрачная тень от этого затмения солнца православия задела и Москву и потрясла ее до глубины души. Грек-изменник, митрополит Исидор привез в 1441 г. акт измены веры и прочитал его с амвона Успенского сбора. На епископов русских напал трехдневный столбняк молчания. Первым опомнился Великий Князь Василий Васильевич, объявил Исидора еретиком и — русская церковная душа как бы воскресла от трехдневного гроба. Все поняли, что таинство мирового правопреемства на охрану чистого православия до скорой кончины века отныне незримо перешло с павшего Второго Рима на Москву, и ее воистину благоверный Великий Князь Василий Васильевич получил свыше посвящение в подлинного царя всего мирового православия, “браздодержателя святых Божиих церквей”. С 1453 г. суд Божий над Вторым Римом стал уже ясен для всех простецов”.
То, что Московская Русь отказалась подчиниться Флорентийской унии, по словам историка С. М. Соловьева, “есть одно из тех великих решений, которые на многие века вперед определяют судьбу народов...”
“...Верность древнему благочестию, провозглашенная Великим Князем Василием Васильевичем, поддержала самостоятельность северо-восточной Руси в 1612 г., сделала невозможным вступление на московский престол польского королевича, повела к борьбе за веру в польских владениях, произвела соединение Малой России с Великой, условила падение Польши, могущество России и связь последней с единоверными народами Балканского полуострова”.
Комментируя эту оценку Соловьева, проф. Карташев замечает:
“Мысль историка бежит по чисто политической линии, но параллельно и по линии культурного интереса мы должны отметить момент отказа от унии, как момент, ведущий за собой целую эпоху. После этого внутреннее отъединение русского мира от Запада, под воздействием вспыхнувшей мечты о Москве — Третьем Риме, уже твердо закрепило особый восточно-европейский характер русской культуры, которого не стерла ни внешне, ни тем более внутренне, великая западническая реформа Петра Великого.
Так проведена была православной церковью грань, черта, иногда углублявшаяся как ров, иногда возвышавшаяся, как стена, вокруг русского мира, в младенческий и отроческий период роста национальной души народа, когда успели в ней крепко залечь и воспитаться отличительные свойства ее “коллективной индивидуальности” и ее производного — русской культуры. Таково, так сказать, онтологическое значение православной Церкви для русской культуры.
Так совершилась та внутренняя кристаллизация национального сознания души русской, после которой стало невозможно быть вполне русским, не будучи православным. Разумеется в смысле полноты русскости, полноты русского творчества”.
II
А когда Византия пала, в Москве окончательно вызрела мысль, что волею событий ей суждено стать Центром Православия в мире, Третьим Римом. Далекая Москва, затерявшаяся среди лесов и снегов, сама еще не сбросившая ярмо татарского ига, твердо решает взять на себя мировую роль защитницы и хранительницы Православия.
“Когда агарянская мерзость запустения стала на месте святе, и св. София превратилась в мечеть, а вселенский патриарх в раба султана, тогда мистическим центром мира стала Москва — Третий и последний Рим. Это страшная, дух захватывающая высота историософского созерцания и еще более страшная ответственность. Ряд московских публицистов высокого литературного достоинства, с вдохновением, возвышающемся до пророчества, с красноречием подлинно художественным не пишет, а поет ослепительные гимны русскому правоверию. Белому царю Московскому и Белой пресветлой России. Пульс духовного волнения души русской возвышается до библейских высот. Святая Русь оправдала свою претензию на деле. Она взяла на себя героическую ответственность — защитницы православия во всем мире, она стала в своих глазах мировой наций, ибо Московская держава стала вдруг последней носительницей, броней и сосудом Царства Христова в истории — Римом Третьим, а Четвертому уже не бывать. Так Давид, сразивший Голиафа, вырос в царя Израиля. Так юная и смиренная душа народа — ученика в христианстве, в трагическом испуге за судьбы церкви, выросла в исполина. Так родилось великодержавное сознание русского народа и осмыслилась пред ним его последняя и вечная миссия. Тот, кто дерзнул, еще не сбросив с себя окончательно ига Орды, без школ и университетов, не сменив еще лаптей на сапоги, уже вместить духовное бремя и всемирную перспективу Рима, тот показал себя по природе способным на величие, тот внутренне стал великим. Это преданность и верность русской души Православию — породили незабываемую, исторически необратимую русскую культурную великодержавность и ее своеобразие”.
Затерявшийся в снегах Третий Рим, осознав себя преемником погибшей Византии, очень быстро стал набирать силы. Идея Третьего Рима привела к очень сильному возвышению роли и значения власти Великого Князя. Ведь если Москва оказывалась Третьим Римом, то ведь Великий Князь Московский оказывался в роли бывшего Византийского Императора. В это же время русская православная Церковь фактически стала независимой от Константинопольского Патриарха.
А это привело к тому, что став независимыми от Константинопольского Патриарха, русские первосвятители потеряли опору, которую имели раньше в Константинопольских Патриархах, для своей церковной власти. Раньше в случаях разногласия с Великим Князем, они всегда могли сослаться на авторитет Константинопольского Патриарха и обратиться к нему за помощью. А теперь эта опора исчезла.
Теперь Московский Великий Князь, практически приобретал очень большую роль во всех церковных делах. И если хотел, мог нарушить царившую до того симфонию между великокняжеской и церковной властью.
Для того, чтобы осуществить идею Третьего Рима, Рима Православного, была необходима сильная национальная власть. Власть, опирающаяся на религиозную идею. Эта власть была необходима, чтобы освободиться от монгольского ига и освободившись приступить к выполнению своей исторической роли Третьего Рима.
И такая власть была создана. Имя этой монархической власти, совершенно не похожей на существовавшие на Западе виды монархической власти — “самодержавие”.
Прав был И. С. Аксаков, когда писал, что:
“...Самодержавие, учреждение вполне народное; отрешенное от народности, оно перестает быть русским самодержавием и становится абсолютизмом”.
Правильно понимал роль и значение самодержавия и оклеветанный левыми Победоносцев.
“...Самодержавие священно по своему внутреннему значению, будучи великим служением перед Господом; государь — великий подвижник, несущий бремя власти, забот о своем народе во исполнение заповеди “друг друга тяготы носите”. Самодержавие не есть самоцель, оно только орудие высших идеалов. Русское самодержавие существует для Русского государства, а не наоборот”.
Для того, чтобы выполнить поставленные после Флорентийского Собора цели, Московским Великим Князьям и всем москвичам пришлось победить неимоверное количество всевозможных препятствий.
“По-видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт жизни не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью, как в истории Москвы. По-видимому, никогда и нигде в мире не было проявлено такого единства национальной воли и национальной идеи. Эта идея носила религиозный характер или, по крайней мере, была формулирована в религиозных терминах. Защита от Востока была защитой от “басурманства”, защита от Запада была защитой от “латынства”. Москва же была хранительницей истинной веры, и московские успехи укрепляли уверенность москвичей в их исторической роли защитников Православия. Падение Константинополя, которое последовало сразу же после попытки константинопольской церкви изменить Православию и заключить Флорентийскую унию с латинством, оставляло Москву одну во всем мире. Именно ей, Москве, нерушимо стоявшей на “Православии”, на “правой вере” суждено теперь было стать “Третьим Римом” — “а четвертому уже не быти”.
“Москва, так сказать, предвосхитила философию Гегеля, по которой весь мировой процесс имел одну цель: создание Пруссии. С тою только разницей, что для Гегеля окончательной целью была именно Пруссия, а для Москвы, сама она, Москва, была только оружием Господа Бога, сосудом, избранным для хранения истинной веры до скончания веков, и для всех народов и людей мира”.
Начало возрождения Руси
I
Уже следующий за нашествием татар 14-ый век не был прожит русским народом бесплодно.
Происходит стремительный расцвет незаметного до того Московского Княжества, князья которого упорно ведут тактику собирания Руси в условиях татарского ига. Происходит своеобразное разделение сил. Занятым всецело идеей национального единения Московским князьям нет времени думать о развитии культуры.
Русское возрождение начинается не в Москве, а в Новгороде, куда татары почти совершенно не заглядывали, и где политическая зависимость от монгольских ханов чувствовалась меньше всего. Через богатый и более других свободный Новгород, постоянно поддерживавший сношения с Западом и Востоком. В средине 14-го века, в Константинополе имеется значительная колония новгородцев, которая в свою очередь связана с русской колонией в Каффе, нынешней Феодосии. А через русские колонии в Феодосии и Константинополе Новгород был связан с Западом. Республика Каффе была колонией итальянской республики Генуи. Республика Каффа была главным центром, в котором представители Новгорода, Москвы и других русских княжеств вели сношения с Византией и Западом.
Именно через Каффу приехал на Русь замечательный деятель русского возрождения и учитель боговдохновенного русского иконописца Андрея Рублева — Феофан Грек. Художественные произведения, созданные Андреем Рублевым и его учениками в тяжелые времена татарского ига, нисколько не уступают творениям художников Итальянского Возрождения.
В эту, считаемую русскими западниками, “темную эпоху”, раздается вдохновенный голос Сергия Радонежского.
“Кто выполнял в средневековой Руси функции современных философов, историков, публицистов, журналистов, художников — формовщиков мысли народа, его интеллигенции?” — спрашивает Борис Ширяев в своей книге “Светильники Земли Русской” и отвечает:
“...В. О. Ключевский в ответ на этот вопрос называет три имени: “присноблаженную троицу, ярким созвездием блещущую в нашем 14-м веке, делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской Земли” — Митрополита Алексия, сына черниговского боярина, Сергия Радонежского, сына ростовского переселенца, и святителя Стефана, сына бедного причетника из г. Устюга. Все трое не были коренными москвичами, но стекались к Москве с разных концов Русской Земли. Все они принадлежали к различным социальным группам. Они были образованнейшими людьми своего века. Про одного летописец сообщает: “всю грамоту добре умея”. О другом — “всяко писание Ветхого и Нового Завета пройде”. Третий — “книги гречески извыче добре”.
Все трое “возвеличены к святости” именем народным и канонизированы Церковью.
Это были светочи, вожди русской национальной интеллигенции 14-го века. В “Троицком Патерике” числится свыше ста учеников Св. Сергия, также прославленных народом и причтенных Церковью к сонму святых. На какой же недосягаемой для современного человека высоте стояла эта “элита” русской национальной интеллигенции 14-го столетия, века всенародного возрождения и подвига! По терминологии современных персоналистов, эти люди стояли на высшей ступени “иерархии личности”, приобщая свое бытие, свою направленность к служению высшим ценностям мира, духовно раскрывая свое “я”. Это — доступный человеку предел. Выше лишь Бог, Абсолют Добра, Любви, Красоты, Истины.
В. О. Ключевский сообщает, что за время 1240—1340 г.г. возникло менее 30 монастырей, но в период 1340—1440 г.г. — более 150, причем пятьдесят — треть их, основаны личными учениками Св. Сергия Радонежского. Следовательно, не страх, не приниженность и духовная бедность первых после разгрома поколений гнали людей в стены обителей, но нарастающее накопление их морально-психических сил.
Он отмечает и другую характерную черту этого массового всенародного движения. Прежние монастыри строились близ городов, феодальных центров и центриков, словно боясь оторваться от них. Теперь иноки смело идут в глубь неведомых земель, несут Слово Божие, русский дух, русскую культуру и государственность, приобщая к ним новые племена. Их представление о “своей земле”, “своем народе” неизмеримо шире отживших удельных верхов. Они уже не волынцы, не куряне или путивляне, и, тем более, не древляне, не поляне или кривичи. Они — русские, и русская под ними земля! Они народны, национальны и прогрессивны в своем мышлении. От Соловецкой, убогой тогда, обители до славной Киево-Печерской Лавры! От Валаамской купели до Пермских глухих лесов! Едины в вере, любви и мышлении. Едины в целях и действиях. Они — духовный костяк нации. Создавая его, интеллигенты Руси 14-го века выполняли и выполнили свою миссию, свой долг перед народом. В этом их национальность, почвенность, истинность.
Русское иночество XIV, XV, XVI веков чрезвычайно пестро по своему социальному и племенному признаку. Патерики и Жития повествуют нам о принявших постриг князьях, боярах, купцах, но равно и о простых “воинах каликах”, “смердах”-крестьянах. Они рассказывают об уроженцах южной Руси, волынцах, черниговцах, ушедших на далекий север, о западных новгородцах, прошедших на восток за Пермь, за Волгу, и, наоборот, о северянах, устремившихся к святыням Киева и Почаева. В этом тоже черты всенародности этого движения. Достигая определенного уровня духовного строя, и князь, и крестьянин стремились приобщиться к иночеству. Предсмертное пострижение становилось тогда традицией Великих Князей. Схима иноплеменника, бойца и полководца князя Андрея Ольгердовича не была выходящим из ряда вон явлением. Оно соответствовало духу века, в котором подвиг служения Родине и подвиг служения Богу гармонично сливались. Столь же созвучно духовному строю тех поколений было и “прикомандирование” Св. Сергием иноков Пересвета и Ослябя к войску Великого Князя Дмитрия. Можно предполагать, что таких было не два, а много больше. Ведь кто-то же служил молебны и обедни для этих 150.000 ополченцев? И где были эти служившие Богу, в первой стадии битвы, при отступлении русских за линии своего обоза? Несомненно, они влились в ряды бойцов и вдохновили их на мощный контрудар. Так монахи — интеллигенты того времени, выполняли свои общественные и даже чисто военные функции.
“...Они — очаги духовной и материальной культуры. Обе эти формы прогресса плотно связаны и гармонично слиты в среде иноков-интеллигентов. Через 80—100 лет этот Кирилла-Белозерский монастырь уже знаменит богатством своей библиотеки. Спаса-Андрониевский монастырь рождает замечательную школу художников-иконописцев. Из Кирилла-Белозерского источника общественной мысли вытекает мощное течение “Заволжских старцев”, возглавляемое мыслителем Нилом Сорским, стройная система религиозно-морально-общественного мировоззрения.
Так, по национально осознавшей себя Руси грядет могучая армия народной, почвенной, религиозной интеллигенции. Впереди — сотни святителей и подвижников, а во главе их — Божий Угодник и Чудотворец русский — Святой Сергий Радонежский”. Эти мысли Бориса Ширяева совершенно верны. Он только неправильно называет творцов культуры средневековой Руси — интеллигентами. Это были не интеллигенты, а образованные люди, такие, какие имелись и имеются во всяком нормально развивавшемся государстве.
II
В XIV веке, несмотря на политическую зависимость от татар Русь переживает новый расцвет культуры, который, по мнению Л. Ковалевского, “вполне можно назвать русским возрождением”. “Как и на Западе в XIV веке, в канун Возрождения, идет интенсивная, напряженная работа по созданию русской национальной культуры. Причем национальное своеобразие русской культуры XIV—XV вв., — как справедливо пишет Д. С. Лихачев в своей книге “Культура Руси эпохи образования русского национального государства”, — было выражено отчетливее, чем национальные черты культуры Франции, Англии, Германии и т. д. того же времени.
Единство русского языка гораздо крепче в этот период, чем единство национальных языков во Франции, Англии, в Германии и Италии. Русская литература гораздо строже подчинена единой теме государственного строительства, чем литературы других народов.
Русская культура начала XVI века ближе к чисто народному деревянному зодчеству, а следовательно, сильнее выражает национальное своеобразие, чем архитектуры других стран. Распространение исторических знаний и интерес к родной истории глубже и шире в России в XV—XVI вв., чем где бы то ни было...”
А в предисловии к своей книге Лихачев с не меньшим основанием пишет:
“По мере того, как историческая наука отходит от традиционного представления о древней Руси, как о мрачной поре культурного застоя, неподвижности, замкнутости и упадка, по мере того, как искусствоведы, археологи, литературоведы, обнаруживают новые факты, свидетельствующие о высоком уровне русской средневековой культуры, выясняется и своеобразие отдельных эпох культурного развития Руси. Киевская Русь X—XII вв., Галицко-Волынская Русь XIII в., Владимиро-Суздальская Русь XII—ХШ, Русь XIV—XV вв., Россия XVI в. и русская культура XVII в. предстает каждая в своем неповторимом своеобразии.
Вся история русской культуры свидетельствует о необычайной творческой силе русского народа, о ее все нарастающем движении. Развитие русской культуры в XI — начале XIII вв. представляет собою непрерывный поступательный процесс, который накануне татаро-монгольского ига достиг своей наивысшей ступени: в живописи — новгородские фрески, в архитектуре — владимиро-суздальское зодчество, в литературе — летописи и Слово о полку Игореве. Татаро-монгольское нашествие внешней силой, искусственно затормозило интенсивное развитие древне-русской культуры.
Только исключительно тяжелым гнетом татаро-монгольского ига может быть объяснена та задержка в культурном развитии Руси, которая наступила в средине XIII в. — с того самого времени, когда как раз особенно интенсивным становится культурное развитие Западной Европы, защищенной русской кровью от опустошительного урагана с востока.
Тем не менее и в годы тяжелого “томления и муки” татаро-монгольского ига, культурная жизнь Руси продолжала теплиться. Русский народ сохранил интерес к своему прошлому.
Идеи осознанного национального единства — единого русского народа в единой русской земле, — возникшие чрезвычайно рано и засвидетельствованные древнейшими памятниками русской письменности, а затем необычайно ярко сказавшиеся и в летописи и в Слове о полку Игореве, бережно сохранялись на северо-востоке, чтобы вылиться затем в твердую политическую программу собирания “всея Руси”: ее земель, ее народа и ее культуры.
В средневековой Руси, вплоть до XVII века, то есть на протяжении более шести веков, наиболее типичным явлением русской культуры была летопись.
Вся культура древней Руси, долгое время бывшей под чужеземным игом, была пронизана интересом к родной истории. <12III
В средневековой Руси и летописание и литература играли важную роль в развитии национального государства. В этом отношении и летописцы и писатели древней Руси совсем не походили на историков и писателей из числа русской интеллигенции, которые все свои силы и таланты обратили на разрушение национального государства. Средневековая русская литература так же как и летопись была проникнута идеей строительства национального государства и национальной культуры. В ней нет места радищевским настроениям. Литература ни одного из народов в средние века не была так охвачена идеями развивающейся национальной государственности, как русская.
Одно из первых крупных произведений средневековой Руси было посвящено организатору Куликовской битвы. Это Слово “О житии и преставлении Великого Князя Дмитрия Ивановича, Царя Русского”. В это же время крупный писатель той эпохи, монах Епифаний Премудрый создает замечательные Жития двух величайших национальных святых XIV века — Сергия Радонежского и Стефана Пермского.
Куликовская битва породила большое число литературных произведений самых различных жанров. Самое крупнейшее из них “Задонщина” — повесть о Куликовской битве. Это жалость по убитым, похвала живым. Это не просто литературное подражание “Слову о полку Игореве”. По замыслу автора в “Задонщине” изображен конец многовековой борьбы народа с кочевниками, начало которой изображено с тонкой поэтической силой в “Слове о полку Игореве”.
В “Задонщине” неизвестный автор пишет:
“Князь великий стал на костях (на трупах. Ред.) и приказал считать убитых. И отвечает боярин: “Нет, государь, у нас сорока бояр московских! двенадцати князей белозерских! тридцати посадников новгородских! двадцати бояр коломенских! двадцати пяти бояр костромских! тридцати пяти бояр вологодских! восьми бояр суздальских! семидесяти бояр рязанских! тридцати четырех бояр ростовских!”
Обращаясь к павшим воинам, Дмитрий Донской говорил:
“Братья... Положили еже головы за святые церкви, за Землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите!”...
“Задонщина, сказание о Мамаевом побоище” начинает собой ряд сказаний на излюбленную тему русской средневековой литературы — тему о борьбе с чужеземным игом.
IV
Средневековая Русь, так же как и Киевская, вовсе не спала все время, как это считает Мережковский, только повторяя традиционное воззрение интеллигентов историков на национальное прошлое.
Средневековая Русь, помимо горячего интереса к собственному прошлому, интересуется прошлым других народов. Русский Нестор Искандер, находившийся в рабстве у турок, был свидетелем осады турками Константинополя в 1453 году. Повесть о падении Константинополя, написанная им свидетельствует, что он был человеком значительным для своего времени, культуры. Кроме хронографов, в которых изложен ход развития мировой истории в XV веке, средневековой Руси известны описания путешествий в Иерусалим, Царьград, в Афон, во Флоренцию, “Хождения за три моря” — описание путешествия в Индию и другие страны тверского купца Афанасия Никитина.
Это тоже высоко патриотическое произведение. Тут тоже нет и намека на радищевское отношение к русской действительности. Побывавший в богатейших странах Ближнего Востока и Индии, Афанасий Никитин, следуя древне русской традиции, очень ценит свое отечество.
“Да сохранит Бог землю русскую, — восклицает Афанасий Никитин. — Боже сохрани! Боже сохрани! На этом свете нет страны, подобной ей! Некоторые вельможи земли русской несправедливы и недобры! Но да устроится русская земля... Боже! Боже! Боже! Боже!”
Когда Афанасий Никитин восклицает в своем “Хождении за три моря”, — “Да, сохрани Бог землю русскую! Боже сохрани! Боже сохрани!” — он только следует древней русской традиции. Этой же древней традиция следует и Пушкин, когда в письме к Чаадаеву, защищая Россию, он пишет:
“Клянусь Вам моей честью, что я ни за что не согласился бы — ни переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков, какую нам послал Бог”. <13V
Ученики Сергия Радонежского разошлись по всей Руси, строя всюду монастыри, школы, создавая библиотеки, обращая мирным путем в христианство языческие племена, обитавшие на окраинах стихийно разраставшейся вширь Руси.
В начале шестнадцатого столетия возникает замечательное культурное движение, которое П. Ковалевский, пользуясь западной терминологией, именует почему-то “русским православным гуманизмом”. Хотя вождь этого движения Нил Сорский охотно заимствует все лучшее, что могла дать тогда современная им культура, тем не менее по своему характеру это движение было чисто русским и имело очень мало общего с западным гуманизмом.
Заволжских старцев, среди которых возникло это учение, звали не гуманистами, а “нестяжателями”. Учение “нестяжателей” берет начало в православных монастырях Афона. Виднейшим основоположником этого учения, сильно пронизанного восточным мистицизмом, является Григорий Синаит и Григорий Палама.
Основные черты их учения были следующие.
Вместо теоретического знания они на первый план выдвигали внутреннее созерцание, вместо механического исполнения правил — живой религиозный дух, вместо механического исполнения обрядов — нравственное совершенствование.
Нилу Сорскому, жившему одно время на Афоне, это учение пришлось по душе и вернувшись на Русь, он стал энергично проповедовать его в Заволжье. Недостаточно исполнять одни обряды, — учил он, — соблюдать пост, бить поклоны и другими способами убивать плоть. В священном писании “нестяжатели” различали, божьи заповеди, отеческие предания и человеческие обычаи. “Нестяжатели” учили, что Церковь и Государство должны быть независимыми, но что священство выше светской власти.
На церковном соборе 1503 года “нестяжатели” во главе с Нилом Сорским внесли предложение, чтобы монастыри отказались от земляных угодий... Против этого выступил Иосиф Волоцкий. Он заявил, что если монастыри лишатся своего имущества, они не смогут вести религиозно-просветительную работу и вера неизбежно поколеблется. Церковный собор принял точку зрения Иосифа Волоцкого.
Нил Сорский умер вскоре после собора, но идеи его еще долго проповедовали его ученики. На Церковных Соборах 1525 и 1531 года “нестяжателей” признали еретиками.
И с той поры в жизни Московской Руси утвердился союз национальной церкви с национальным русским государством.
Гармоничность души человека допетровской Руси
I
“Православие, с его ясностью, терпимостью, великой любовью ко всякой Божьей твари на Божьей земле, его ставкою на духовную свободу человека — не вызывало в русском народе решительно никакой потребности вырабатывать какое бы то ни было иное восприятие мира. Всякая философия в конечном счете стремится выработать “цельное миросозерцание”. К чему было вырабатывать новое, когда старое, православное нас вполне удовлетворяло.
...Поэтому в средневековой Руси мы не находим никаких попыток заменить православное мировоззрение каким-нибудь иным мировоззрением, религиозным или светским”. <14В данном случае Иван Солоневич не утверждает ничего нового. Он говорит то же самое, что до него бесчисленное количество раз говорили другие беспристрастные исследователи прошлого русского народа. Один из авторов “Владимирского Сборника”, изданного в связи с 950-летнем Крещения Руси в Белграде, пишет:
“...И нации, как индивидуумы, не забывают своей первой любви и подсознательно живут ею всю жизнь. Русская душа во всех ее тончайших, возвышенных идеальных чертах глубоко воспитана православием. В ней все высокое и характерное от Православия: аскеза, непорабощенность материализмом даже при скопидомстве и хозяйственности, смирение и долготерпение, широта и щедрость всепрощения, соборность, братолюбие, жалостливость и сострадание к меньшей братии, жажда решать все дела не по черствой юстиции, а “по-Божьи”, т. е. не по правде законной, а по любви евангельской.
С концом русского теократического средневековья национальная душа русская пережила много драм, потрясений и моральных травм”. <15Нельзя не согласиться с проф. Рязановским, что “П. Н. Милюков в своих “Очерках” недооценивает культурной роли православной церкви в истории. Так, отмечая темные стороны в деятельности церкви, он проходит мимо ее роли во время татарского ига и Смутного времени. Недооценивает он также культурный и художественной сторон религиозного искусства, в особенности живописи”. <16* * *
Даже католические деятели признают драгоценные духовные особенности православия. Вот что, например, говорил в своем докладе на открытии Института русской культуры в Буэнос-Айресе о. Филипп де Рожис.
“Мы знаем, что русский народ носит в себе драгоценный религиозный идеал, возникший из чистейшего источника древней христианской традиции. Мы знаем прекрасные образцы совершенной святости, которые дает нам история России, ее подвижников, ее иноков, ее епископов, которые действительно выковали душу и мужика, и боярина. Если такие образы, как св. Сергия Радонежского, св. Серафима Саровского, св. Нила Сорского, св. Иосифа Волоколамского, св. Гермогена и Филиппа Московских сияют таким блеском и вызывают восхищение в каждой душе, любящей Христа, то это оказалось возможным лишь потому, что таких святых был целый легион в монастырях и скитах древней Руси, которые, идя стезею святости, искали победы над плотью и духом мира сего и стремились к соединению со Христом распятым и воскресшим”. <17Русский святой характерен спокойствием своего душевного склада. В душе русского святого гармонически сочетается одновременно духовная трезвость, духовная просветленность, мужество и кротость, они рядом живут в его душе не оставляя никакого места для истерии. Древние святые — эти образованные люди древней Руси не имеют ничего общего с позднейшим типом русского интеллигента — этого антигармоничного типа человека, неврастеника еще в утробе матери.
Простые люди средневековой Руси, как и святые средневековой Руси были также гармоническими личностями, крепко вросшими корнями в национальную культуру. Их души не были преданы никакой иностранной короне. Они выросли в лоне Православия.
“Пламя в снегу”. Под таким названием в Англии несколько лет тому назад вышла книга русской писательницы о Серафиме Соровском. Еще с большим основанием это яркое сравнение мы можем применить к Сергию Радонежскому, духовному столпу, на который оперлась средневековая Русь в своем национальном строительстве.
II
Интересные мысли о гармоничности души русского человека допетровской Руси мы находим в книге Вальтера Шубарта “Европа и душа Востока”. Они особенно ценны тем, что их высказывает не русский.
В главе “История русской души” он пишет:
“...Первоначально русская душа, также как и заодно Европейская во времена готики, была настроена гармонически: Гармонический дух живет во всем древнейшем русском христианстве. Православная Церковь принципиально терпима. Она отрицает насильственное распространение своего учения и порабощение совести. Она меняет свое поведение только со времен Петра I, когда, подпав под главенство государства, она допустила ущемление им своих благородных принципов. Гармония лежит и в образе русского священника. Мягкие черты его лица и волнистые волосы напоминают старые иконы. Какая противоположность иезуитским головам Запада с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами! “Вообще, характерным для типа русского святого является спокойствие и истовость всего душевного склада, просветленность и мягкость, духовная трезвость, далекая от всякой напыщенности и истерии, одновременно мужество и кротость...” (Арсеньев). Гармония сквозит во всем старчестве, этом странном и возвышенном явлении русской земли. По сравнению с “деловым, почти театральным поведением европейцев”, — Киреевский отмечает, — “смирение, спокойствие, сдержанность, достоинство и внутреннюю гармонию людей, выросших в традициях Православной Церкви”. Это чувствуется во всем, вплоть до молитвы. Русский не выходит из себя от умиления, но, напротив, особое внимание обращает на сохранение трезвого рассудка и гармонического состояния духа. Русский Киреевский (1850), стоит ближе к классическим грекам, нежели к русским нигилистам следующего поколения. Он также ближе грекам, чем весь европейский классицизм эпохи Просвещения.
Подтверждением того же гармонического чувства является русская иконопись и, вообще, древне-русская живопись: совершенная по формам Святая Троица Андрея Рублева (1370—1430), творения мастера Дионисия — древнерусская архитектура с ее благородным спокойствием. Церковь Защитницы Марии на Нерли у Владимира (1165), или Дмитровская церковь во Владимире (1194). Идеальное чувство формы этого искусства сразу же бросается в глаза.
Гармонически-греческое сказывается в ранней русской душе и в той тесной связи, которую восточные Отцы Церкви пытались установить с Платоном, в то время, когда Запад ориентировался на Аристотеля. Платон повлиял и на позднейшее русское мышление в такой степени, что один из виднейших философов современности мог сказать: “Для нас, русских, Платон глубоко близок”. Самым совершенным выражением русского чувства гармонии является вера в богочеловечность Христа. Согласно русскому воззрению “это есть самое сердце христианства” (Булгаков). Прометеевская культура стремилась к разделению на две враждебные половины — Бога и мира, религии и культуры (Лютер: “Князь, конечно, может быть христианином, но как таковой, он не смет управлять. Как личность — он христианин, но княжеское звание не имеет никакого касательства к его христианству”). И этому в противовес богочеловечность Христа является прообразом внутренней связи между Богом и человеком, между тем миром и этим, земным.
За эту мощную идею держалось русское Православие. (С какой любовью и благоговением культивировал ее Соловьев). Она принадлежит русской душе, как чистейшее и возвышеннейшее отражение врожденной гармонии, как глубокомысленнейшее выражение ее чувства всеобщности.
Об этой России киевского периода Европа не знает почти ничего. Так созрели суждения и предрассудки, как, например, Шпенглеровский о том, что Россия воплощает собой Апокалипсическую ненависть против Античной Культуры. России с XI по XV век это ни в коей мере не свойственно”.
III
Первую дисгармонию в душу древнего русского человека внесли пришедшие из Византии, чуждые ей религиозные и политические идеи.
Еще большую дисгармонию внесло в душу русского человека средних веков татарское иго. “...Третье большое событие русской души, и по своим отдаленным событиям важнейшее — есть германское нашествие XIII столетия, — пишет Вальтер Шубарт. — Тогда шведы, датчане и немцы устремились с Балтийского моря на русскую землю. Основали Ригу и Ревель и достигли Пскова и Новгорода. Таков был ответ на умоляющие просьбы, с которыми русские обращались к христианскому Западу, дабы сохранить свое существование против натиска язычников. Это было первое знакомством русских с западно-европейцами. Оно было достаточно горьким. Тогда и были посеяны первые семена отталкивания от Запада.
Но, тем не менее, германское нашествие не оказало еще своего воздействия на душевное развитие русских. Однако потеря плодородных прибрежных земель, потеря, с которой ни политически, ни экономически нельзя было помириться, обусловила попытки обратного завоевания, а это сделало невозможным для русских забыть Европу из-за своих восточных забот. Эта потеря снова и снова втягивала Россию в судьбы народов западной Европы. Так в результате, из балтийской борьбы между русскими и германцами произошло столкновение мирового значения между прометеевской Европой и русскостью, оставшейся верной Богу. Для России — это самая мрачная и значительнейшая глава ее истории”.
Список литературы
Борис Башилов. Московская Русь до проникновения масонов
|
