Иван Сергеевич Тургенев — величайший русский классик, называли «певцом дворянских гнезд». Писатель в черновой рукописи пометил, что «Дворянское Гнездо», задуманное в 1856 году, «вылилось» в роман в 1858 году. Анненков писал: «Тургенев обладал способностью в частых и продолжительных своих переездах обдумывать нити будущих рассказов, так же точно, как создавать сцены и намечать подробности описаний, не прерывая горячих бесед кругом себя и часто участвуя в них весьма деятельно». Новое произведение писателя не осталось незамеченным. Восторг перед романом был единодушным. «Дворянское гнездо», по признанию автора, имело самый большой успех, который когда-либо выпадал писателю на долю. В произведении читателей критиков покоряла «светлая поэзия, разлитая в каждом звуке этого романа».
Страна переживала новые времена (умер Николай I, окончилась поражением России Крымская война). Перед обществом встал вопрос: как жить? «...Что же вы намерены делать?» — спрашивает один из персонажей тургеневского романа, Паншин, у главного героя, Лаврецкого. «Пахать землю,— отвечает Лаврецкий,— и стараться как можно лучше ее пахать». Писарев отмечал, что «на личности Лаврецкого лежит явственно обозначенная печать народности, Ему никогда не изменяет русский, незатейливый, но прочный v. здравый практический смысл и русское добродушие, иногда угловатое и неловкое, но всегда искреннее и неприготовленное.
Лаврецкий прост в выражении радости и горя; у него нет возгласов и пластических жестов, не потому, что он подавлял их, а потому что это не в его природе... У Лаврецкого есть еще одно чисто русское свойство: легкий, безобидный юмор пронизывает собою по чти каждое его слово; он добродушно шутит с другими и часто смотря со стороны на свое положение, находит в нем комическую сторону. Он никогда не впадает в трагизм; напротив, отношение его к собственной личности тут остается юмористическим. Он добродушно, с оттенком тихой грусти смеется над собою и над свои ми увлечениями и надеждами».
В своих взглядах Лаврецкий близок славянофильству. (Направление, возникшее в 20-е годы XIX века, отвергающее крепостное право, власть над человеком государственной бюрократии. Славянофилы видели выход для России в народной русской душе и шире — в славянской жизни.) «Лаврецкий отстаивал молодость и самостоятельность России... требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею». В этом убеждении героя Тургенев выразил свое понимание времени, хотя идеи, высказанные Лаврецким, во многом противоречили воззрениям автора.
Образ Лаврецкого имел и особый смысл для Тургенева: он подлинно автобиографический герой, но заключается это не в совпадении каких-либо внешних особенностей и событий жизни героя и писателя (таковых очень немного), а во внутреннем их сходстве. «Что могло оторвать его от того, что он признавал своим долгом, единственной задачей своей будущности? Жажда счастья — опять-таки жажда счастья!..— Ты захотел вторично изведать счастья в жизни,— говорил он (Лаврецкий) себе,— ты позабыл, что и то роскошь, незаслуженная милость, когда оно хоть однажды посетит человека. Оно не было полно, оно было ложно, скажешь ты; да предъяви же свои права на полное, истинное счастье! Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается?»
Лаврецкий, как и автор, пережил тяжелый кризис, укрепился в несчастье и научился без страха глядеть в глаза надвигающемуся времени. Ему помогает изгнать из души «скорбь о прошлом» «чувство родины». В прощальном монологе героя слышен голос Тургенева: «...он, одинокий, бездомный странник, под долетавшие до него веселые клики уже заменившего его молодого поколения — оглянулся на свою жизнь. Грустно стало ему на сердце, но не тяжело и не прискорбно: сожалеть ему было о чем, стыдиться — нечего». «Играйте, веселитесь, растите, молодые силы,— думал он, и не было горечи в его думах,— жизнь у вас впереди, и вам легче будет жить: вам не придется, как нам, отыскивать свою дорогу, бороться, падать и вставать среди мрака; мы хлопотали о том, как бы уцелеть — и сколько из нас не уцелело! — а вам надобно дело делать, работать, и благословение нашего брата, старика, будет с вами. А мне остается отдать вам последний поклон — и хотя с печалью, но без зависти, без всяких темных чувств сказать, в виду конца, в виду ожидающего Бога: "Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!"»
Самоограничение Лаврецкого выразилось и в осмыслении собственной жизненной цели: «пахать землю», то есть не спеша, но основательно, без громких фраз и чрезмерных претензий преобразовывать действительность. Только так, по убеждению писателя, можно добиться изменения всей общественной и политической жизни в России. Поэтому основные свои надежды он связывал прежде всего с незаметными «пахарями», такими, как Лежнев («Рудин»), в более поздних романах — Литвинов («Дым»), Соломин («Новь»). Самой значительной фигурой в этом ряду стал: (Лаврецкий, сковавший себя «железными цепями долга». Но даже более, чем Лаврецкий, мысль о необходимости под-(чинить свою жизнь долгу связана с образом Лизы Калитиной - одной из самых замечательных созданий Тургенева.
Писарев называл Лизу Калитину «одной из самых грациозных женских личностей, когда-либо созданных Тургеневым». Он считал, что писатель «показал в личности Лизы недостатки женского воспитания» и «фантастическое увлечение неправильно понятым долгом». Но это очень узкая трактовка образа героини - Лиза необыкновенно цельная и гармоничная натура. Она живет: в ладу с миром людей и природы, а когда теряет эту связь, т< j уходит служить Богу, не хочет идти ни на какие сделки с совестью, это противоречит ее нравственным принципам, а через низ она никогда не переступит. И это очень роднит Лизу Калитин? с Татьяной Лариной («Евгений Онегин»).
Внутренняя красота Лизы заключена в полном и безусловное самопожертвовании, в остром ощущении невозможности «основать свое счастье на несчастии другого». «Счастье не в одни: только наслаждениях любви, а в высшей гармонии духа»,— в этих словах Ф. М. Достоевского ключ к образу Лизы Калитиной Естественное и нравственное в человеке часто находится i антагонистическом столкновении. Нравственный подвиг — в самопожертвовании. Исполняя долг, человек обретает нравственную свободу. Эти идеи очень отчетливо прозвучали в роман «Дворянское гнездо». Среди «тургеневских девушек» Лиза Калитина занимает особое положение. Она также обладает целостностью характера i сильной волей, но стремится она не к общественно-практической деятельности, а к совершенствованию собственной личности.
Однако она не стремится отделиться от «мира всеобщего», пытается найти выражение их взаимосвязи. Лиза ощущает н просто греховность своего стремления к счастью. Ее пронзав чувство вины за несовершенство окружающей жизни и своего сословия: «Счастье ко мне не шло; даже когда у меня был: надежды на счастье, сердце у меня все щемило. Я все знаю, : свои грехи, и чужие, и как папенька богатство свое нажил; знаю все. Все это отмолить, отмолить надо!» Она не знает, как успокоить дух, если совершит «безжалостный, бесчеловечный поступок». Для нее не может быть счастья «украденного» у других. Самопожертвование у Лизы имеет яркую религиозную окраску. Как и о Лаврецком, Тургенев мог сказать о Лизе: «В данном случае — таким именно образом, по моим понятиям, сложилась жизнь». Но эта жизнь уже отживала свой век.
Пути Лаврецкого и Лизы, без сомнения, для прогрессивных литературных критиков во второй половине 50-х годов XIX века представлялись как пути, заводящие в тупик. Лаврецкий очень похож на Обломова («Обломов»), героя романа Гончарова. Обломов, подобно Лаврецкому, наделен прекрасными душевными качествами: добротой, кротостью, благородством. Он не хочет и не может участвовать в суете окружающей несправедливой жизни. Однако своих дел у Обломова, как и у Лаврецкого, нет. Бездеятельность — это трагедия. Имя Обломова стало нарицательным при обозначении человека, полностью неспособного к какой-либо практической деятельности. Обломовщина сильна и в Лаврецком. «Ты байбак, и ты злостный байбак,— кричит Лаврецкому его друг, Михалевич,— ты мог бы что-нибудь делать — и ничего не делаешь; лежишь сытым брюхом кверху и говоришь: так оно и следует, лежать-то, потому что все, что люди ни делают,— все вздор и ни к чему не ведущая чепуха».
Но роман «Дворянское гнездо» призывает избавиться от этой болезни. «Ни минуты отдыха, ни секунды! Ни одной секунды! Смерть не ждет, и жизнь ждать не должна». «Дворянское гнездо» несет в себе явный отсвет славянофильских идей. Славянофилы считали черты, воплотившиеся в характерах главных героев, выражением вечной и неизменной сущности русского характера. Но Тургенев, очевидно, не мог считать достаточными для жизни эти черты личности своего героя. «Как деятель, он — ноль» — вот что более всего беспокоило автора в Лаврецком. Проблема деятельного начала в человеке — проблема острая для самого писателя и злободневная как для его, так и для нашей эпохи. Поэтому роман «Дворянское гнездо» интересен и современному читателю.
|
