Ганичев В. Н.
60–70-е годы. Казалось, незыблем строй, довольно устойчива экономика, спокоен народ. СССР — вторая держава мира. Но чуткое ухо опытных мастеров чрезвычайных ситуаций слышало тревожные глубинные скрежеты внутри общества, острая мысль любомудров-философов не могла состыковать провозглашенные ценности и реальные результаты, чувствительная душа писателя ощущала невыносимость тягловой государственной работы для основной нации советского государства, ощущала начинающуюся собираться в критическую массу социальную несправедливость.
Прорывы в космос не закрывали убогости Нечерноземья. Энтузиазм студенческих строительных отрядов и молодежи ударных комсомольских строек не покрывали бесхозяйственности и бесшабашного расточительства людей, приставленных к экономике. Строительство мощных плотин для электростанций и водосборов не регулировало алкогольное море разливанное.
В обществе, конечно, был мощный интеллектуально-духовный и организационный потенциал. Он-то и мог составить "Русскую партию", то есть партию своей страны, нашей страны.
Это, безусловно, командиры, работники, квалифицированные рабочие промышленного и научного производства, сумевшие создать одну из самых мощных промышленностей мира, сумевшие выйти на передовые рубежи в Военно-промышленном комплексе, это сохранившие победную энергию офицеры, командиры Советской армии, умевшие обороняться, наступать и побеждать для своего народа и своей страны, работающие в разных областях народного хозяйства, науке, образовании, культуре.
Это — народная интеллигенция, не искавшая выхода в общей нужде за рубежом, а старавшаяся поддержать созидание, разогнать уныние, приободрить народ, осудить неправедность, собиравшая народную мудрость, питавшая живым русским словом, соединяющая воедино древнюю, среднюю и нынешнюю историю страны. Это и собиравшееся в ядро православие, все больше и больше вовлекающее в свою орбиту совестливых, честных, разумных людей, объединяющее Веру, нравственность, державность. Они все утверждали "русскость".
Это — среднее звено партии, комсомола, государственного аппарата и его высшая часть, которая была близка к производству, земле, понимала нужды народа, сохранившая историческую память, хотя основная общественно-политическая сила того времени — КПСС — вернее, ее верхушка, была уверена в незыблемости общественного устройства и занималась, в основном, расчисткой мест у пьедестала высшей партийной власти, обеспечивая ее спокойное существование.
Поэтому "возмутитель спокойствия", действительно натворивший массу глупых и непродуманных дел, Хрущев был снят за полную безалаберность, суетливое шараханье, за бесхозяйственность, военные авантюры и раскачивание государственного корабля. Особо неистовствовал Никита, направляя удары против церкви (при нем храмов было уничтожено больше, чем в периоды самых смертоносных гонений на православие). К году построения коммунизма, а вождь определил таковое построение в 80-м, он обещал показать "последнего" попа. Такое неистовое богоборчество в истории всегда наказывается. Это и произошло с историческим павлином. Он был отстранен от власти.
Казалось, пришло время подумать о народе и стране. Действительно, во главе страны стали более стабильные силы. Поверхность общества вроде бы успокоилась, но под коркой стабильности, которую позднее назвали застоем, бурлили потоки общественной мысли, они сталкивались, шли параллельно, соединялись, порождая причудливые явления времени. Можно было возглавить созидательные силы общества, вызвать к жизни его наиболее живительную часть, отказаться от мертвенных схем развития марксистских догм XIX века.
Вместе с провозглашаемой социальной справедливостью опираться на национальное самосознание народов России, их исторический опыт, соединить связь времен, понять, что тысячелетняя Вера народа, национальный патриотизм — великая опора страны. Однако такой мощной единой силы не нашлось. Единая "Русская партия" не образовалась. Во все поры стали пробиваться разрушительные антинациональные силы, создававшие вокруг себя ореол радетелей обновления, отказа от догматизма, новых реформаторов, спасителей страны, борцов за торжество справедливости.
Крах великой державы — итог их деятельности. Взглянем же на тех, кто хотел сохранить великую державу, понимая, что социальный строй может видоизменяться и на тех, кто метил отнюдь не в коммунизм, а изначально имел главной задачей — взрыв и подрыв России, помогая создавать образ "империи зла". Зачастую тогда в 60–70 е годы и те, и другие находились в одних первичных парторганизациях, или в одних и тех же тюрьмах, лагерях. Нередко они говорили о системе, о категориях нравственности, об исторических уроках, о служении Отечеству в одних и тех же выражениях, но имели в виду противоположные представления, у них было разное понимание смысла происходящего в прошлом и будущем. Одной из таких фигур стал поистине шекспировский герой, воплотивший в себе почти все мефистофельские черты, будущий архитектор перестройки Александр Николаевич Яковлев.
Фронтовик, неистовый партиец, принципиальный борец за чистоту идеологических рядов партии. Можно было бы понять его, если бы он в будущем, под влиянием новых фактов, явлений, событий изменил своим коммунистическим взглядам, но дело в том, что он и не имел таковых. Работая заведующим идеологическим отделом ЦК КПСС, он исповедовал либеральные ценности, скорее ценности крупного американского мирового капитала.
Нужно было проявить недюжинные способности разведчика, да и смелость, чтобы так работать в стане врага, а он позднее не стеснялся говорить, что коммунизм — это тот строй та идеология, которые были его врагами. Он научился, или умел говорить одно, а исповедовать и выстраивать совершенно другое.
Может быть самой знаковой, соединяющей марксистскую терминологию, жесткие партийные установки и репрессивные указания, была его статья "Против антиисторизма", появившаяся вопреки практике публикации партийных материалов не в партийной, а в литературной прессе ("Литературной газете"). Это свидетельствовало, кстати, и о широком фронте западников в верхах (так назвали тех, кто исповедовал антинациональные, западнические, зачастую антирусские взгляды).
Леденящее дыхание статьи я, как директор издательства "Молодая гвардия", почувствовал на несколько дней раньше публикации в газете. Перед Октябрьскими праздниками, в залах Академии общественных наук проходила учеба секретарей обкомов и ЦК Комсомола. На одном из заседаний выступал, заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС А. Н. Яковлев (правда, справедливости ради, надо сказать, что перед его должностью стояли многозначительно две буквы "И. О".). Зал был переполнен, ходили слухи о возможных переменах в идеологическом курсе партии. В отделах пропаганды и культуры, в приемных секретарей ПБ звучало: "в стране чрезмерно раздули значение Победы", снова "аплодисментами встречают имя Сталина", "размахивают жупелом национализма", "оживают церковники", "недостаточно проявляется классовая природа общества", "расцвела патриархальность, тормозящая прогресс", "прикрывают патриотизмом национализм" — требовалось осадить и наказать ретивых "гужеедов" (выражение Б. Полевого по поводу "патриотов").
С этой целью Яковлев и опробовал подготовленную в стенах ЦК статью перед комсомольцами, вернее перед их руководителями. В выступлении он и громил "воспрянувшую мелкобуржуазность", "идеологическую беспринципность", "оживление религиозных взглядов", поддержку "реакционного славянофильства" (читай русофильства). Особенно досталось за классовую близорукость, потерю классового чутья мне, как издателю. Были названы книги, и авторы нашего издательства — В. Солоухин, О. Михайлов, А. Пайщиков, В. Чалмаев, А. Жуков и другие.
Картинно развернувшись к президиуму, где сидели секретари и члены Бюро (я, как директор издательства "Молодая Гвардии" был кандидатом в члены Бюро), Яковлев почти сочувственно сказал: "Вот сидит Валерий, вроде бы умный человек, но по страницам его книг гуляют попы, нагромождены церкви, все погрязли в патриархальщине, нам все-таки надо по-настоящему думать об идеологической чистоте, о классовой природе общества, а не упиваться "деревенщиной" (тут уж явный фас на "деревенщиков").
Нет нужды разъяснять, что обстоятельная, публичная критика заведующего отделом ЦК определяла судьбу человека. Так бы оно и было, если бы патриотические силы не обладали некоторыми возможностями в прессе, армии, аппарате.
После публикации статьи в "Литературке", в ЦК партии посыпались, в общем, вначале никем не организованные письма с возмущением по поводу того, что в очередной раз "агитпроп", как в свое время троцкистско-губельмановский отряд, выступил против патриотизма, отечестволюбия, вульгаризаторствовал на понятиях классовости, мелкобуржуазности. Резкое, отрицательное по своей сути суждение высказали члены ЦК М. Шолохов, В. Кочетов, А. Епишев. Затем пришел обстоятельный разбор статьи Яковлева с точки зрения философской и исторической немощи, подготовленный профессором П. Д. Выходцевым из Ленинграда. Патриотические аппаратчики (как говорили: помощники П. Демичева — Г. Стрельников и помощник Л. Брежнева — А. Голиков) положили ее на стол своим патронам. Демичев показал другим члена ПБ, и там состоялся серьезный разговор. По словам помощника Суслова, В. В. Воронцова, не любивший общественных скандалов генсек сурово спросил у "серого кардинала" (так шепотком называли Суслова, руководившего идеологией партии): "Ты сам читал статью до публикации?" Опытный Суслов ответил сразу: "В глаза не видел". Брежнев без паузы, как решенный вопрос, резко сказал: "Ну, тогда убрать этого засранца". "З-ца" убрали, назначив зам. главного редактора заштатного "Профиздата". Предупрежденный Генрихом Эммануиловичем Цукановым (первым помощником Брежнева), А. Яковлев утром залег в Кунцевскую партбольницу и лежал там до того времени, пока Цуканов не уговорил отходчивого генсека послать А. Яковлева послом в Канаду, ибо тот "яростно боролся с американским империализмом". Примером послужила книга "Pax Americana", которую по иронии судьбы выпустил я в издательстве "Молодая гвардия" в начале 70-х годов.
Яковлев был отправлен послом, атака "либералов-западников" захлебнулась, но все силы были сохранены.
Против кого же выступал Яковлев? В первую очередь, это были результаты Победы, это были ее свершители. Уже при Никите Хрущеве Победу пытались принизить, ее верховных творцов окарикатурить (Сталин руководил военными операциями по глобусу, Жуков хотел захватить власть, мечтал гарцевать на белом коне), 9 мая, как праздник, не отмечалось и подменялось "Оттепелью" (эренбурговское слово, означавшее новый период общества). Под фанфары XX съезда было проведено резкое сокращение численного состава Армии, ее офицерского состава, что вызвало серьезное недовольство в обществе, которое было насыщено и взращено Победой. Мы, молодое послевоенное поколение, восхищалось своими отцами, их мужеством и волей и считали себя законными продолжателями их дела. Одному корреспонденту, выяснявшему: откуда появилось послевоенное поколение русских патриотов, я позднее сказал: "Я настаиваю: все мы, осознавшие себя русскими и возглавившие те или иные русские национальные организации, были воспитаны в русле военного патриотизма".
Мы были дети Победы и поэтому с уходом Хрущева включились самым активным образом в патриотическое движение.
Думаю, что знаковым было обращение гигантов отечественной культуры Л. Леонова, С. Коненкова, П. Корина "Берегите святыню нашу" к молодежи, подготовленное и напечатанное в нашем журнале "Молодая гвардия" к 20-летию Победы в 1965 году и затем распространенное в десятках тысяч экземпляров. Тогда мне и посчастливилось встретиться с этими выдающимися людьми России, мужественно утверждающими ее героическое прошлое. Письмо было обращено к истокам истории, к Великой Победе. И это было новое качество — соединение веков отечественной истории.
Обращение было перепечатано во многих изданиях, вошло в различные книги и сборники. В немалой степени оно способствовало вызреванию решения о создании Всероссийского общества охраны памятников (в состав руководства которого авторы были приглашены), что знаменовало серьезный шаг в овладении патриотическим наследием.
Нельзя не отменить великую роль М. А. Шолохова в отстаивании патриотического наследия, его записки о заслугах и роли казачества в утверждении нашего государства, защите его рубежей. Эта позиция, хотя и не признаваемая в агитпропе и ангажированной науке, имела сторонников, в том числе, в верхах, укрепляла позиции некоторых патриотических историков и особенно писателей.
Он стоял во главе "Донской роты" — так определяли боевитую группу писателей-ростовчан (Закруткин, Калинин, Фоменко, Соколов, Куликов и др.).
Особо следует отметить его усилия по воспитанию, диалогу с молодыми. Он дал согласие на проведение встречи с молодыми в мае 1967 года, и мне было в ЦК Комсомола поручено готовить встречу молодых писателей в Вешенской. В июне 30 молодых писателей из Москвы, Вологды, Киева, Баку, Алма-Аты, Тбилиси и даже из-за границы были на Дону. Михаил Александрович высказал ряд важных принципиальных замечаний; по патриотическому воспитанию ("Мы без любви к Отечеству не выживем"), буржуазной пропаганде ("это не мы антисемиты, это они русофобы"), по ответственности художника ("слесарь ошибется — запорет железную деталь, врач — жизнь одного, писатель ошибется — загубит десятки, а то и сотни, тысячи душ людей") и так далее.
Встречи продолжались. Шолохов написал в ЦК важнейшее письмо о судьбе русских, всего русского народа. Эти важнейшие документы так и затерялись в агитпропе в конце 70-х. Власть упорно отказывалась заниматься проблемами русского народа, исповедуя догматический, вульгарный космоинтернационализм и другая ее часть (скорее часть западного образа мысли и жизни) занимала поистине разрушительную позицию по отношению к русским, к нашей истории. Глава КГБ в своих записках вообще видел главную опасность для государства в так называемом "русском шовинизме и национализме", диссидентство же западного толка, которое и разрушило государство, которое он возглавлял, его не беспокоило.
Не встретив понимания и созидательной позиции со стороны власти, мы, молодое поколение, стали осмысливать патриотические, национально ориентированные подходы к нашей истории, современности, разрабатывать объединительные платформы, опирающиеся на нашу историческую науку, на классическую литературу, на народный опыт.
В этой книге приведены некоторые статьи, публикации, в которых русские писатели выковывали патриотическую платформу, находили исторические аналогии, создавали терминологию, показывали как в период Великой Отечественной войны патриотизм явился стратегическим резервом Победы.
Шло и духовное просвещение — связь христианской нравственности с задачами сегодняшнего дня. Выводили на арену художественной литературы русскую классику, которая с предвоенных и военных лет получила почетное место в средней и высшей школе.
Из этих статей, преимущественно публикуемых в журнале "Молодая гвардия", книг, издаваемых в одноименном издательстве, и создавалось широкое духовное, патриотическое, идеологическое поле.
Когда умер один из самых авторитетных национальных, русских писателей Владимир Солоухин, я обратился к Святейшему Патриарху с просьбой сотворить панихиду об усопшем в храме Христа Спасителя, и он сам служил у гроба первого председателя Фонда по сбору средств на возрождение Храма (кстати, это была первая панихида в нем). После службы он сказал: "Все мы в начале 70-х годов гонялись за "Письмами из Русского музея" и "Черными досками", читали журналы (а это была "Молодая гвардия"), где они печатались. Как видим, духовное поле этих журналов было значительно шире, чем их принадлежность к комсомольской аудитории (это также волновало "неистовых ревнителей" от классового подхода).
Когда я писал кандидатскую диссертацию о молодежной прессе 20–30-х годов, то был поражен, что на первом месте по числу поэтических изданий в 30-х годах (а, следовательно, по гонорарам, издательским площадям, бумаге) стояли А. Безыменский, И. Уткин, А Жаров (не Есенин, который был заклеймен Троцким и Бухариным, даже не Маяковский, провозглашенный Сталиным "лучшим, талантливейшим поэтом эпохи", не Пастернак и Павел Васильев). Вот эту позицию: занять места подлинно талантливых, самобытных, национальных поэтов и писателей второстепенными, агитационными, легковесными и хотели продолжать агитпроповцы.
После войны им все тяжелее было это делать. Была русская классика. Конечно, это был наш художественный щит. Превзойти его, раздробить "сиюминутнейщикам" было не по плечу.
Но не только художественный заслон мелкотравчатости, языковой немощи, зубоскальству был в нашей классике. Она была очагом нравственности для нашего общества. Большинство храмов еще было закрыто, духовность шла от Гоголя, Пушкина, Достоевского, Шолохова.
Еще раз обращаюсь к Слову Патриарха, сказанному им в 1998 году при обращении к писателям, пишущим на исторические и духовно-православные темы. В Слове было сказано; "…вспомним, что в те долгие годы гонений, когда "Закон Божий" в школах был запрещен, да и сами книги "Священного Писания" ценились дороже золота, именно преподавание классической отечественной литературы сеяло семена веры в души людские". Поэтому современному читателю должно быть ясно: почему в 60–70-е столь яростно боролись наши отечественные писатели, критики, историки за отечественную классику, боролись против ее извращения, осмеивания, зачисления в разряд никчемного хлама. Ибо это было отстаивание мира духовной, национальной, русской культуры. Да и сегодня, если в театре герои Чехова или Достоевского ходят задом наперед, заходятся в конвульсиях, мелко ерничают, выстраивая все коллизии ниже пояса, если в книгах о Гоголе не находится места Тарасу Бульбе, если Пушкин рассматривается сквозь эротические очки, если до сих пор из себя выходят некие исследователи, чтобы опровергнуть авторство "Тихого Дона" Шолохова, надо понимать, что эти режиссеры, литераторы стараются понизить нравственный, художественный уровень общества, расчистить место для массовой, дешевой, пошлой эрзац-художественной продукции. Но главное тут — разрушить образ России, как великой державы, как страны великой духовной культуры.
Там, на далеких рубежах ультрапошлости сегодняшних дней, выступили за отстаивание классики М. Лобанов и П. Палиевский, О. Михайлов и А. Ланщиков. Громом грянул доклад-статья П. Палиевского "Мировое значение Шолохова" в период, когда парижские салоны Лили Брик, Брайтон-бичские кофейни, кухни мелекой шляхты Варшавы и московские дома творчества уже сняли авторство Шолохова с великого "Тихого Дона"
П. Палиевский, этот эстет, мыслитель, вызывающий восхищение сибарит, обладающий высокими научными способностями, который, казалось, не ценил иерархию званий и снисходительно отвечал на требование друзей поскорее защитить докторскую: "Я за вас думаю". Он много сделал, чтобы остановить шквал "научных разоблачений" Шолохова (хотя, конечно, не прекратил их, ибо за ними стояли мощные политические и личностные мотивы).
Слово Палиевского, безусловно, было победой отечестволюбов. За детей, их сознание и обучение после нашей победы в космосе взялись со всей основательностью в Америке. Они почти панически обратились к юным американцам: "Джон! Иван знает то, что ты учишь в 9-м уже в 5-м". Они же взялись за наших детей, правда, с противоположной целью: понизить их интеллект и нравственность, тем более что помощников у них было достаточно и внутри нашей страны. Возвратить юному поколению классику, детские народные сказки, песни, обряды, истинные понятия о добре и зле было делом отечественной критики и литературы. И тут были прекрасные статьи М. Любомудрова, И. Стрельниковой, Ю. Селезнева.
Шедевром новой морали, который внедряли авторы, почти все уехавшие впоследствии за границу, было известное стихотворение, разобранное Ю. Селезневым:
Стану утром рано
Встречу великана.
И как только встречу —
Прыг ему на плечи.
Вот теперь я стану
Выше великана.
Да, взгромоздиться на плечи великана, стать выше естественной высоты народа это была давняя мечта подобных, творчески тщедушных, но амбициозных и паразитологических творцов.
В это время укреплялось и расширялось духовно-православное направление. Учитывая довольно смягченный после Хрущева но остающийся жестким идеологический и организационный контроль за православием и другими конфессиями, верующие интеллигенты действовали осторожно, но настойчиво и убежденно.
К числу тех, чьи статьи и материалы могли появиться в этой книге, назову, кого знал, с кем встречался. Конечно, это В. Солоухин, И. Глазунов, Ю. Селиверстов, П. Паламарчук. Через воссоздание в иллюстрациях к Достоевскому, Мельникову-Печерскому, Лермонтову храмов, церковных ритуалов, Илья Сергеевич Глазунов создавал видимый мир церкви, ее обряды, помогал понять тексты классиков. Его исторические картины вообще не могли быть историческими, если бы в них не было священника, креста, хоругви.
Цензоры и партаппаратчики морщились, но Илья был вхож в "высокие коридоры власти", ибо рисовал и генсека, и министров, председателя Госплана, иностранных дипломатов (Самаранч), находящихся в Москве. Перед коллегами Глазунов оправдывался: "Я художник эпохи. Всех рисую, запечатлеваю генсеков, вьетнамских рыбаков, министров, генералов МВД и чилийских горняков, Джину Лолобриджиду и фронтовиков, королей и других персонажей времени".
Солоухин же подходил к теме православия издалека, описывая исторические события, разворачивающиеся вокруг иконы, ее художественные и эстетические достоинства и, конечно, более осторожно, но стилистически отточено описывал ее духовную суть. Да, наши национальные художники были бесстрашны и настойчивы, раз за разом увязывая воплощаемую ими классику с высокой верой.
Помню, как всех поразила в 60 х годах впечатляющая сцена поклонения Смоленской Божией Матери Кутузова перед Бородино, блестяще сделанная Сергеем Бондарчуком в эпопее "Война и мир". "Канделябрами бить надо за это", — заявила по этому поводу одна активная дама, уехавшая затем за океан. Да, бить канделябрами за сохранение связи времен у нас призывали не раз. Что же касается преемственности времен, то тут следует назвать книгу В. Нестерова "Связь времен" (издательство "Молодая гвардия"), по-своему ошеломившая читателей. Ибо, как доказывалось в книге, прошлое, настоящее и будущее России связано и едино, несмотря на все социальные, общественные, временные противоречия и изменения.
Особо заставила вздрогнуть хранителей исторических тайн книга профессора Н. Н. Яковлева о начале первой мировой войны.
У нас была особая серия "Даты истории" и мы заказали ему книгу "1 августа 1914 года", то есть, день начала первой мировой войны. В это время началась Солженицынская эпопея. Он закончил свою книгу "Август четырнадцатого года", и мы получили (как и все крупные издательства) его письмо о том, что он закончил свою работу над этой книгой. И вопрос: не заинтересуемся ли мы его романом. Уже в полдень после получения раздался звонок от зав. сектором литературы ЦК КПСС Беляева: "Солженицыну — не отвечайте!" А через день неожиданно появился генерал КГБ Ф. Д. Бобков и порекомендовал нам издать книгу американской писательницы Барбары Такман "Августовские пушки" о начале первой мировой войны. Когда я прочитал книгу, то понял, что это выдающееся произведение публицистической, художественной мысли. Американская писательница с горечью писала о том, как была развязана первая мировая война. Помню ее драматические слова, говорящие о знании русской классики "Июль 1914 года. Таврический дворец. Сияет хрусталь люстры, бриллианты дам. Бал. Но это уже был вишневый сад, правда, об этом еще никто не знал". Кстати, Кеннеди читал эту книгу перед Карибским кризисом. На этот раз Солженицын заставил издателей и власть издать несколько книг о начале первой мировой войны (не хотели, чтобы он один осветил историческую дату — 60 лет с ее начала). Но для нас и общества это обозначилось важным историческим открытием.
Книга Н. Н. Яковлева "1 августа 1914 года" уже не имела цензурных препятствий (надо было упредить Солженицына). В общем-то спокойной историко-фактологической книге, рассказывающей о ходе первой мировой, именуемой по терминологии того времени империалистической, войны, таилась в ее последней части историческая, идеологическая бомба. В ней профессор Яковлев в своей меланхолической манере показал поражения России и скрытые пружины организации Февральской и Октябрьской революций. И далее (о ужас! для агитпропа и всей партийной науки) он констатировал, что во всех партиях, свершивших одну и вторую революцию во главе стояли масоны. Профессор никого не обличал, он просто на основании документов констатировал, что во главе кадетов, октябристов, эсеров, меньшевиков, РСДРП (б) стояли масоны. Вот тебе и на! Отрицали-отрицали этот "миф" о наличии в новой истории масонов и вдруг — "они были" да еще и стояли во главе всех ведущих партий России. Книга вышла 100-тысячным тиражом. Я лежал в больнице на улице Грановского и оттуда дал задание выпустить еще 100 тысяч экземпляров. Телефоны там прослушивались, кто-то понял опасность, пытался остановить новый тираж, но было уже поздно. Он, как и предыдущий, ушел к читателю.
На дыбы встала официальная историческая наука во главе с малообразованным академиком — специалистом по Октябрьской революции — И. Минцом. Он (скорее его клевреты) состряпал письмо с разгромными аргументами по поводу каких-то несуществующих масонов. Письмо было послано в "Коммунист", затем было набрано в журнале "Политпросвещение", но не появилось.
КГБ и Агитпроп поняли, что могут попасть в капкан, о масонах может рассказать Солженицын, а там — иди, опровергай его. Солженицын, кстати, о масонах ничего не написал.
Книгу Н. Н. Яковлева запретили ругать и хвалить. Зато масоны перестали быть с этого времени запретной темой в литературе, публицистике.
Вот в таком узле противоречивых, разнообразных, политических, общественных связей выстраивалась художественная публицистика, общественная мысль в 60–70-х годах.
|
