И.Вороницын
Из множества сочинений Эпикура до нас дошли очень немногие отрывки, скудно и, надо думать, весьма несовершенно представляющие его мировоззрение. В сущности, мы Эпикура не знаем, мы его только угадываем. И если бы через двести с лишним лет в Риме вдохновленный его учением поэт-философ Лукреций не написал огромной поэмы «О природе вещей», учение Эпикура прошло бы для истории нового времени бесследно или оставило бы в ней совершенно ничтожный след. Лукрецию, таким образом, мы обязаны тем, что атеизм и материализм Эпикура не остались лежать пыльным хламом в музее древностей, но живою струею влились в мысль нового времени и сыграли значительную роль в развитии освободительных идей. Тень гениального римлянина стояла у колыбели просветительного движения XVII и XVIII веков, служившего выражением революционных стремлений тогдашней буржуазии и своим левым крылом ставшего истоками для социалистических и коммунистических учений конца XVIII и начал XIX века. Когда мы подойдем к этой замечательной эпохе, нам часто придется указывать на значение наследства Эпикура и Лукреция.
Эпикур был холодным, далеким от жизни, бесстрастным и осторожным мудрецом. Таким, во всяком случае, он представляется нам по сохранившимся отрывкам его учения. Относительно Лукреция этого сказать, нельзя, хотя мы и не знаем, чем он был в действительной жизни. Его произведение исполнено истинного вдохновения, светится человеческой любовью и пламенеет ненавистью борца. Он не просто эхо Эпикура, как его иногда представляют, не переводчик греческой прозы на размеренный латинский стих, рабски преклоняющийся перед недосягаемым образцом. Его поэма блещет собственными глубокими мыслями, полна гениальных прозрений, основанных на значительной научной работе, на наблюдениях и исследованиях. Эпикур только главный его учитель и вдохновитель. Но он своеобразен и глубокомыслен, он поражает нас порою богатствами своего ума.
Относительно узкая тема нашей работы не позволяет хотя бы бегло остановиться на большей части его взглядов. Достаточно сказать, что все почти области знания его эпохи нашли у него свое отражение, верное и часто единственное в своем роде по силе и меткости выражений. Мы убедимся в этом, говоря о его отношении к религии, о его атеизме.
Биографических данных о Лукреции почти не существует. Он родился в 99 году, а умер, покончив жизнь самоубийством, в 55 году до христианской эры. На общественном поприще он не выступал. Сведения о том, что он принадлежал к древнему и знаменитому роду, что он, подобно многим знатным римским юношам, учился в Греции, только предположительны. Не обладает достоверностью также рассказ о роковой связи с женщиной, приведшей его вследствие выпитого любовного напитка к безумству и к смерти. Основанием к этой легенде могли послужить его страстные нападки на женщин. Одним словом, образ Лукреция сохранился для нас только в его бессмертном произведении и потому как бы оторван от своего времени и приобретает родовые общечеловеческие черты. Оттого так трудно дать исторический фон его портрету и вставить его в рамку эпохи.
В первую половину первого века Римская республика потрясалась междоусобиями, борьбой партий за власть, стояла уже на пороге совершенного упадка. Перед чутким и вдумчивым человеком, каким, несомненно, был Лукреций, не могло появиться никакого положительного общественного идеала и ноты пессимизма, естественно, должны были преобладать в его жизнеощущении. Примирение с действительностью, отрицательное отношение к активному вмешательству в жизнь, проявляется ли это вмешательство в форме политической деятельности, или в виде проповеди лучшего общественного устройства, восхваление отрицательных добродетелей, как послушание, умеренность, воздержание, благоразумие и т. д. — все эти черты, свойственные всегда атмосфере общественного упадка, мы находим у него. Они характеризуют пресыщенного, богатого и элегантного римлянина, утратившего честолюбие и жажду наслаждений былых дней. Но этим чертам странным образом противоречит рядом с ними идущее возмущение нравами среды, упадком гражданских доблестей и духовным рабством. Здесь Лукреций встает перед нами, как поэт-гражданин, глубоко страдающий за свой народ и за человечество и находящий спасительный выход в борьбе с суеверием и невежеством.
Свою поэму Лукреций посвятил Меммию, знатному римлянину, оратору и поэту и в то же время честолюбивому, но благородному по своим побуждениям, политику, бывшему его другом. Его задачей было склонить Меммия к своему учению. Но из этого не следует заключить, что его единственной целью было обращение на стезю истины одного лишь человека. Он хотел «стяжать для своей головы тот венок знаменитый, каким еще никого не украсили Музы», т.-е. приобрести славу поэта и философа, которая дается общим признанием, а не одобрением одного или немногих. Он обращался, несомненно, ко многим, к образованным людям своего и ближайших поколений. Он хотел «души от тесных оков суеверия избавить» и «излить муз обаянье на мир». Эта последняя — художественная и эстетическая — сторона ему, впрочем, рисуется побочной и, так сказать, вспомогательной. Он сравнивает поэтическую форму своего произведения со сладким медом, которым опытный врач смазывает края сосуда, содержащего горькое, но целебное питье, приготовленное для неразумных детей. «Так как мой предмет, говорит он, слишком серьезен для тех, кто не думал над ним, и толпу оттолкнет от себя, то я подсластил горечь философии медом поэзии» {Мы цитируем Лукреция по рус. пер. И. Рачинского, однако обращаемся к подлиннику, и передаем мысль Лукреция прозой, когда этим достигается большая точность или ясность.}.
«О природе вещей» писалась за два или за три года до смерти автора и осталась неотделанной в некоторых своих частях. Лишь немногие из современников оценили ее по достоинству. Цицерон хвалит Лукреция умеренно и с оговорками. Виргилий, широко черпавший, не называя источника, из богатой сокровищницы его образов, в молодости восхищался им и посвятил ему крылатые слова, часто с тех пор повторявшиеся: «Блажен юн, проникший в причины вещей, поправший ногами все страхи людские, судьбы непреклонность и трепет жадного Ахерона» {Ахерон в мифологии — река ада, распространительно самый ад, или, как здесь, представление о нем.}. Овидий, блестящий поэт века Августа, поднес ему венец бессмертия: «Стихи великого Лукреция погибнут лишь в тот день, когда разрушится вселенная». И все же у ближайших поколений он остался в забвении: республиканец, каким он был, не пришелся ко двору империи. Реакция, может быть даже и формальным постановлением, похоронила его вместе с другими писателями предшествующего периода. И только во времена Антонинов, уже в I веке христианской эры, он вместе с другими основателями латинского просвещения получает заслуженное признание. А затем густой мрак христианства покрывает его на многие столетия. В первое время, впрочем, его не совсем забыли, его тень еще враждебно рисовалась на языческом горизонте перед отцами церкви и анафема непримиримому атеисту не раз оглашала унылые своды христианских храмов. Вместе с тем оружие, приготовленное им для борьбы со всякой религией, не раз во славу веры христовой предательски использовалось для сокрушения язычества. В средние века и эта сомнительная честь им утрачена; его никто не знает и не помнит. Он возрождается вместе со всей древностью лишь в XV веке, а в XVII Гассенди из его наследства восстанавливает новый эпикуреизм и молодой еще Мольер, переводя большие отрывки из него, его мыслями заостряет свою общественную сатиру.
Отрицательное отношение к религии является у Лукреция логическим выводом из его философии природы, из его материализма. Но его ненависть и презрение к ней вытекают, главным образом, из его наблюдений общественной жизни и из понимания той роли, какую в этой жизни религия играла.
Вспомним, что вся жизнь римлянина была подчинена бесчисленным религиозным обрядам, церемониям и предписаниям. Ни одно явление природы не рассматривалось вне связи с божеством, всякое действие государства или частного лица нуждалось в предварительном соизволении богов. В жертвоприношениях соблюдались тысячи ребяческих мелочей. Культ главных богов делается государственной религией и патриотизм принимает исключительно религиозную форму, особенно в эпоху реакции, когда трон опирается на алтарь. Но Лукреций, не доживший до этой последней ступени упадка, видел во время гражданских войн, как религия служила всем партиям, оправдывала все преступления, а бессильные боги с высоты Капитолия благословляли палачей, истреблявших славу и честь римской свободы. Он видел, что религия непреодолимой преградой стоит на пути просвещения народных масс, делает их послушными орудиями в руках сильных хищников. И он не был «эпикурейцем» в такой степени, чтобы с философским равнодушием взирать на зло. «У греков философия воздвигла холодные храмы, откуда мудрец безразлично взирает на страдания своих ближних. Лукреций тоже знает эти храмы, но он в них не остается, он из них выходит, подобно гиерофанту, выходящему на священную паперть, чтобы раскрыть перед народом тайны святилища. Больше того, он ожидает возражений, он к ним приготовлен. Он не только не пугается, но черпает из них новую силу: научная теория для него почти сражение. Чтобы обеспечить торжество истины и рассеять преграждающие путь предрассудки, он не страшится ни неприятностей спора, ни опасностей, угрожающих всякой философской смелости» {M. Blanchet „Etude sur Lucrece“. Oeuvres completes de Lucrece av. la trad franc. de Lagrange“.}.
Религия — это страшное зло. В самом начале своей поэмы Лукреций устанавливает это положение. Не безбожная философия Эпикура, но «религия сама побуждает к преступному, грешному делу». Юная Ифигения гибнет от руки отца на жертвеннике, чтобы умилостивить богов, не посылающих ветра флоту греков. «Вот к изуверству какому религия может понудить».
Если бы люди видели что из всех бед жизни есть верный выход, они сумели бы противостоять религии. Этот выход в познании природы. «Жалкие души людские! — восклицает поэт. — В скольких опасностях жизни, в каких непроглядных потемках тянется краткий ваш век». И можно ли сомневаться, что «только по бедности мысли большего частью во тьме совершается жизнь человека?». Подобно детям, всего пугающимся и трепещущим в ночном мраке, мы и при свете дня становимся порою игрушками ребяческих страхов. «Не стрелами яркими дня и не солнца лучами надо рассеивать ужасы и помрачение духа, но изучением и толкованьем законов природы».
Страх смерти — основное зло человечества. Он является источником учения о бессмертии души, он породил многие религиозные суеверия, он зарождает в людях ряд желаний, приводящих их к преступлениям и порокам. Представления об аде, о загробных муках «до глубоких основ возмущают всю жизнь человека, все на земле омрачая печальными красками смерти». Избавиться от этого можно, лишь познав действительную природу души.
Лукреций здесь не отступает ни на шаг от учения Эпикура. Душа и дух представляют собою одно целое, они тесно связаны между собою, только дух, или сознание, выполняет функцию управления телом, тогда как душа играет по отношению к духу исполнительную роль. Дух и душа телесны, иначе они не могли бы управлять телом, но состоят из более тонких телец (атомов), чем тело. Теплота и жизненное дыхание образуют сущность души, со смертью они улетучиваются. Пока тело и душа соединены между собою — они живут. Уход души из тела означает смерть обоих. Душа разлита во всех членах тела и может так же испытывать ущербы, как и тело: в теле калеки — калека души. Дух же обитает в одном месте тела — в груди.
«Вместе с телом родится душа, вместе растет и под бременем старости вместе же гибнет». В подтверждение этого положения приводится тридцать доказательств. Прослеживать эти доказательства мы не будем, скажем только, что Лукреций разрушает веру в бессмертие и доводами рассудка и фактами наблюдения, и ядовитым сарказмом.
Да. Сочетать воедино со смертным бессмертное: думать,
Будто совместные чувства являют они и взаимность,
Было б безумно. Возможно ль придумать что-либо различней
И отдаленней одно от другого по разности свойства,
Нежели то, что бессмертно, и то, что подвержено смерти,
Чтобы их вместе заставить сносить все жестокие бури!
Отсюда следует, что после смерти бояться ничего уже не приходится: «смерть упраздняет все беды». В прекрасных словах дает нам Лукреций утешение:
Ветхая старость должна уступать постоянно напору
Юности. Нужно, чтоб все возрождалось одно из другого,
И не исходит ничто в пропасть ада и тартар глубокий.
Силам материи нужно расти в поколеньях грядущих.
…
Жизнь нам дается не в собственность, а во владенье на время.
В глубоком сне смерти нет ничего страшного. Религия напрасно пугает нас загробными мучениями. Страшные мифы подземного мира рисуют нам человеческие муки и страдания в здешней жизни.
Млеет ли Тантал несчастный от страха под глыбой утеса,
Где-то повисшего в воздухе, как нам толкует сказанье?
Нет. Но тревожит людей в самой жизни их страх беспричинный
Перед богами и всякая их устрашает случайность.
Философия природы Лукреция, давая естественное объяснение всем явлениям, как и философия Эпикура, совершенно исключает всякое вмешательство сверхъестественных сил. Он не устает повторять, что «бедность познаний» порождает все представления о богах и их участии в космической жизни. Мир не сотворен, а образовался сам собой. Земля, подобно всему существующему, должна была, под действием естественных законов, родиться из вечной материи; как и все вещи, она переживает юность, зрелость, и мы можем наблюдать уже явления ее старости и гибели. Человек также не был сотворен, а возник, как творение земли, в период ее юности, под действием животворящего солнечного тепла.
Этот вечный процесс развития не имеет никакой извне поставленной цели. Механически, после большого числа различных комбинаций, атомы пришли к устойчивому равновесию, в результате чего явилась наблюдаемая нами картина мира. Как замечает Ланге, Лукреций здесь высказывает впервые установленный Эмпедоклом взгляд, по которому общая целесообразность вселенной, а в особенности организмов, есть лишь частный случай, происшедший из бесконечности механических процессов. Сохраняется целесообразное, в смысле наиболее приспособленного к данным условиям.
Раз сообразное между телами движенье явилось,
То они долгие, многие годы его сохраняют.
Происхождение органической жизни объясняется еще весьма примитивно: сначала появилась трава и деревья, выраставшие прямо из земли, «подобно волосам, перьям и щетине на теле у птиц и у четвероногих», а затем уже земля «разным способом и по различным причинам» создала живые существа. Не могли же, наивно замечает Лукреций, животные свалиться с неба, а жители земли не вышли же из соленых вод. Еще и поныне много живых существ образуется в земле под влиянием дождей и солнечной теплоты.
У Лукреция совершенно отсутствует понятие последовательного развития и перехода одних форм в другие и потому его учение о точки зрения эволюционной теории следует считать шагом назад по сравнению с высказывавшимися до него взглядами в этой области. Но взгляды, высказываемые им параллельно с этим, заслуживают внимания. Так, он развивает идею Эпикура о выживании наиболее приспособленных, дает смутное выражение эволюционной теории о естественном отборе и борьбе за существование.
В первое время, говорит он, земля создала не мало чудовищ, уродов, которые «ничего не могли предпринять или с места двинуться с тем, чтоб бежать от беды и достать пропитанье… Природа развитие, их прекратила. Сил нехватило у них, чтобы зрелости полной достигнуть, чтобы достать себе корм и сходиться для дела любви». Те виды животных, которые живут ныне, сохранили себя от гибели лишь хитростью, силой или ловкостью, или же, благодаря доставляемой ими людям пользе, стали домашними и разделяют с людьми более благоприятные условия существования. Но существовали и такие животные, которые ничем не могли быть нам полезными и в то же время не обладали достаточной силой и способностями, чтобы защитить свою жизнь. «Звери такие добычей и жертвой других становились и попадали в оковы злосчастного рока, покуда все поколение их, наконец, не исчезло в природе».
«Это не эволюционная теория, — говорит один историк развития эволюционной идеи {H. F. Osborn, „From the Greeks to Darwin“ New York, 1908, 64.}, но тем не менее эти взгляды сыграли важную роль в позднейшей истории эволюционизма». Мы, с своей стороны, подчеркнем значение этой теории в развитии атеизма. Давая естественное объяснение происхождения и развития жизни, утверждая, что живые существа зарождаются сами в результате механических процессов, что они гибнут или выживают в зависимости от условий среды и собственной приспособленности, Лукреций наносит верный и решительный удар религиозному объяснению.
Таким же характером отличается и его теория развития людей и образования человеческих обществ. Элементы эволюционизма здесь, между прочим, у него более развиты, чем в вышеизложенном объяснении происхождения жизни. Первые люди не были похожи на нынешних: у них были более крупные и грубые кости, более развитые мышечные ткани, жили они на подобие животных, без нравственных правил и законов, без крова, одежды и оружия, без членораздельной речи и без религии. Только когда в процессе медленного развития изменился их образ жизни, именились и они сами в физическом и нравственном отношениях. В этом постепенном совершенствовании на помощь им не являлось ни одно из тех божеств, о которых так много говорили религиозные мифы древности. Все происходило «по побуждению природы».
Замечательно объяснение Лукрецием происхождения речи. Было бы смешно, говорит он, предполагать, что человеческая речь была изобретена. Она просто развилась из членораздельных звуков, свойственных животным. Он приводит примеры развития речи у детей, ссылается на разнообразие звуков у животных. Употреблять огонь тоже никто не учил людей: впервые он принесен молнией или же трением сухих ветвей деревьев во время сильного ветра. Так же обстояло дело и со всеми усовершенствованиями и изобретениями: слепые попытки, медленное накопление опыта играли здесь основную роль. Общество развилось из семейных и соседских отношений. Государство сложилось постепенно. Появились цари, благоприятствовавшие красивым и сильным. Но когда с появлением богатств значение красивых и сильных упало и цари лишились их поддержки, возобладала чернь и наступила анархия. Только после этого появляются прочные законы. Люди устали от вечных насилий и утомились от постоянной борьбы. Они согласились ограничить права отдельных лиц, стали подчиняться установленным ими в интересах общего блага законам.
Ныне насилье и несправедливость опутаны сетью
И большею частью на том отзываются, кто совершил их.
Тихую, сладкую жизнь не легко проводить тому ныне,
Чьи нарушают дела договор общепринятый мира.
Это — договорная теория происхождения общественных и государственных установлений, ныне давно уже признанная несостоятельной, но сыгравшая большую революционизирующую роль в период Просвещения. Это, в то же время, теория, исключающая всякое вмешательство в общественные отношения людей божественного произвола, республиканская теория, отрицающая божественное происхождение верховной власти монархов.
К происхождению религии Лукреций подходит с тем же ясным и твердым пониманием.
В те отдаленные времена люди наяву, но главным образом, во сне, видели сверхъестественные образы, которые их воображение наделяло чувством и сверхчеловеческой силой, потому что им казалось, что эти видения двигают своими членами и говорят мощным голосом. Они приписывали им бессмертие, потому что они всегда являлись в одном и том же виде и трудно было предположить, что при их громадной силе что-либо могло подействовать на них разрушающе. А так как страх смерти им был неизвестен и в сонных видениях людей боги совершали множество чудес без всякого утомления, то люди наделили их высшим блаженством. Затем, наблюдая неизменный порядок небес и периодическую смену времен года и не зная истинных причин этих явлений, люди все это приписали богам и сделали их властелинами природы.
Люди жилища и троны богов помещали на небе,
Ибо у всех на глазах пробегали там солнце и месяц,
Ночи сменялися днями, носились там строгие звезды,
Много огней, среди ночи блуждающих, и метеоры,
Ветры, дожди, облака со снегами, с росистою влагой,
Молния быстрая и грохотание грозное грома.
О! род несчастный людей, приписавший такие явленья
Воле богов и прибавивший к этому гнев их ужасный!
Сколько стенаний ты сам приготовил себе, сколько муки
Нам причинил, сколько слез ты доставишь наследникам нашим!
Дальше Лукреций восстает против всех проявлений благочестия — поклонения камням немым, «долу простершись и руки воздевши», пролития на алтарях крови животных, «плетя за молитвой молитву» и т. д. Не мудрено, говорит он, что грозные явления природы — молния, буря на море, землетрясение, приводят в такой трепет людей, воображающих вследствие бедности своих познаний, что во всем этом проявляются необъятные силы бессмертных богов, будто бы управляющих миром.
В самом начале своей поэмы и во многих местах ее Лукреций взывает к богам и это не раз казалось странно противоречащим его безбожию. На самом же деле никакого противоречия у него здесь нет, он подчинялся только освященной традицией форме всякого поэтического произведения, «заимствовал язык муз», как говорит он сам. Поэтические образы мифологии его, конечно, не вводили в заблуждение, он давал им естественное объяснение и критиковал их. «Хотя эти вымыслы красивы и блестяще подобраны, но они противоречат здоровому разуму». Что касается земли, которую особенно часто обожествляют, то «она во все времена была лишена всякого чувства. Но так как в ней действует множество первобытных элементов, то она производит на свет много форм. И если кто захочет называть море Нептуном, а хлебные жатвы Церерой, и предпочтет дать вину имя Бахуса, чем называть его настоящим именем, то мы дозволим ему называть землю матерью богов, лишь бы он на самом деле не помрачал своего духа презренной религией».
Своего духа презренной религией Лукреций не помрачал. Его нападки направлены именно против религии, религиозного чувства, а вовсе не против суеверия или предрассудка, искажающего будто бы религию. Для него религия и есть предрассудок и суеверие. Как же, спрашивается, отнестись тогда к переданному ему от Эпикура наследству в виде бессмертных и блаженных богов, живущих вдали от людей и земной жизни в междумировых пространствах? Ибо Лукреций, как и Эпикур, полагает, что боги эти существуют, но совершенно безвредны.
Что до природы богов, то она в существе непременно
Радости жизни бессмертной в покое найвысшем вкушает,
Чуждая нашим делам и от нас удаленная очень.
Так как свободна она от опасностей всех и печали,
Собственной силой мощна и от нас не зависит нисколько.
То ни добром не пленяется вовсе и гнева не знает.
Боги совершенно ненужный придаток философии Лукреция, сохраненный им, может быть, только для полноты изложения учения Эпикура. Религиозного значения эти боги, во всяком случае, не имеют.
Ибо нежна очень сущность богов и от нашего чувства
Удалена, так что ум наш с трудом их себе представляет.
От осязания рук и ударов они ускользают,
То же, что неосязаемо, нас и касаться не может.
Весь духовный облик Лукреция и особенно его борьба со всяким религиозным представлением в человеческом уме, заставляет истолковывать этот последний стих, как решительный разрыв даже с философским допущением существования богов, какое было у Эпикура, если мы правильно этого последнего истолковываем. Атеизм Лукреция не только практический, но и до конца продуманный теоретический атеизм.
II. Религиозная оппозиция католицизму в конце средних веков.
Многовековый период, последовавший за упадком и крушением древнего мира, представляет для историка атеизма крайне сложную и трудную задачу — найти отдельные родники независимой мысли и проследить их влияние на антирелигиозные движения нового времени. Не потому, чтобы этих проявлений критического духа было мало, но потому, что они развиваются преимущественно как оппозиция господствующим церковным верхам, исходя из церковных вероучений и сплошь и рядом преследуя цель не освобождения от религии вообще, а освобождения от злоупотреблений духовенства, очищения «истинной» христовой веры, возвращения к перво-апостольским нравам, существовавшим, будто бы, в первые времена христианства. Далеко не всегда это мятеж и очень часто это просто ересь и раскол, не заключающие в себе ни одного стоящего внимания зерна будущего освободительного движения. Только критическая история религии и в частности христианства может использовать эти часто весьма интересные моменты из жизни средневековой Европы.
|
