Реферат: Абсолютизм Павла I и трагическая развязка

Содержание

Введение……………………………………………………... 3

Глава I. “Десятидневная конституция” Анны Иоановны... 5

Глава II. Претензии на абсолютизм Брауншвейгского семейства. Правление Елизаветы Петровны……………………….. 17

Глава III. Просвещенная императрица Екатерина II…….. 22

Глава IV. Абсолютизм Павла I и трагическая развязка …. 25

Заключение………………………………………………… 27

Примечания………………………………………………… 29

Библиография……………………………………………… 31

Введение

Возросшая при Петре Iэкономическая и финансовая мощь государства, появление новой регулярной армии, резкое увеличение бюрократического аппарата и реформа системы управления создали необходимые условия для завершения формирования абсолютистской монархии. Царь был носителем высшей законодательной, исполнительной и судебной власти и не разделял ее ни с кем. В Духовном регламенте 1721 г. записано: - “император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться его верховной власти не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает”. Завершающими штрихом в создании абсолютизма стала ликвидация последнего ограничения власти самодержца. В 1722 г. появился Устав о наследии престола, дающий право императору назначать себе преемника по своему усмотрению.

Тем не менее на протяжении всего XVIIIвека шла борьба между абсолютизмом и попытками его ограничения. Изучение этой темы имеет важное значение для выяснения многих сложных вопросов, связанных с историей развития Российской империи и утверждения в ней самодержавного пути правления.

Цель данной работы – изучить характер попыток ограничения абсолютизма в XVIIIвеке. Хронологические рамки вопроса – XVIII столетие.

В работе были использованы источники, опуьбликованные в сборнике “Со шпагой и факелом”[i] - в частности, свидетельства Миниха, французского посла де ля Шетарди и др.

В работе над темой были изучены следующие исследования: сочинения В. О. Ключевского, монография Зуева А. С. и Миненко Н. А. “Секретные узники сибирских острогов (очерки истории политической ссылки в Сибири второй четверти XVIII века)”, работа Г. Фруменкова “Из истории ссылки в Соловецкий монастырь в XVIII веке”, ряд работ по истории правления отдельных монархов и всего периода дворцовых переворотов, а также работы, посвященные изучению вопроса выбора путей развития России, где рассматривается и проблема абсолютизма в России – статьи Ю. В. Костина “Национальная идея” и проблемы соотношения права, морали и власти в русской политико-правовой мысли XIX - XX веков” и А. Л. Янова “Одиссея русской автократии”.

Глава I. “Десятидневная конституция” Анны Иоановны

Послепетровское сорокалетие вошло в историю России как время ожесточенной борьбы различных группировок столичного дворянства за политическую власть. Частые смены царствующих особ на престоле, перестановки в ближайшем их окружении, заговоры и интриги, которыми до предела была насыщена придворная жизнь, дали основание историкам назвать это время “периодом дворцовых переворотов”.

Полоса дворцовых переворотов началась сразу же после смерти Петра I: за 37 лет, с 1725 по 1762 год, их было шесть. За каждым из претендентов на престол стояла определенная группировка знати, которая, возведя на престол с помощью гвардейских полков своего претендента, получала высшие государственные должности, привилегии и поместья.

Важно отметить небезынтересный факт: преемниками Петра I, царствовавшими до 1762 года (за исключением разве что его дочери Елизаветы I), оказались слабовольные и малообразованные люди, проявлявшие подчас больше заботы о личных удовольствиях, чем о делах государства. Надо сказать, что это имело вполне объективные причины: в этот период монарха “выбирала” та или иная группировка, и ей было выгодно, чтобы этот монарх не представлял собой цельной личности и был послушной марионеткой в их руках.

В это время императорский престол занимали: жена Петра I, необразованная Екатерина I (1725 – 1727); внук Петра I, мальчик-император Петр II (1727 – 1730), вступивший на престол в двенадцатилетнем возрасте и скончавшийся в неполные 15 лет; малообразованная, пассивная к государственным делам племянница Петра I Анна Иоанновна (1730 – 1740); ее внучатый племянник Иоанн Антонович (Иоанн VI), вступивший на престол в октябре 1740 года полутора месяцев отроду, свергнутый в ноябре 1741 года в возрасте года и трех месяцев (регентшей в его “правление” была его мать Анна Леопольдовна). Выше государственные способности были у Елизаветы I (1741 – 1761), зато следующий самодержец – ее племянник Петр III, процарствовавший всего полгода (с декабря 1761 по июнь 1762 года), был полным ничтожеством.

При таких носителях верховной императорской власти влияние и власть нередко получали отдельные близкие к ним лица – фавориты (А. Д. Меньшиков, Э. И. Бирон, братья П. И. и И. И. Шуваловы, А. Г. Разумовский и др.). Фаворитизм был одним из средств поддержания неограниченной власти слабовольных и ограниченных императриц и императоров.

После сумасбродного и трагического царствования внука Петра I, завершившегося самым неожиданным образом, не осталось прямых потомков Романовых мужского пола. Разбуженное великими реформами российское дворянство без строгого поводыря не могло найти никакого другого применения своим силам, кроме борьбы за место у трона (а Долгоруковы и за сам трон), благо Указ Петра Великого о порядке престолонаследия открывал возможность представителям царствующего дома оспаривать друг у друга корону Российской империи.

Самым неожиданным образом престол достался Анне Иоановне, одному из наименее вероятных претендентов на российский престол.

Отцом Анны Иоановны был Иван (Иоанн) Алексеевич, младший из пяти сыновей царя Алексея Михайловича и его первой жены Марии Ильиничны Милославской. Тихий и болезненный царевич, а затем и царь – соправитель Петра I – в государственные дела не вмешивался, от политики и борьбы, в отличие от своей сестры Софьи и младшего брата был далек, любил неспешные беседы со святыми старцами-монахами и службы в кремлевских соборах, поэтому и внезапная его кончина 8 февраля 1696 года для многих прошла незамеченной. После него осталась вдова царица Прасковья, отличавшаяся суровым и властным характером, и трех дочерей – Екатерину, Анну и Прасковью, которых растили в обычаях старины, а атмосфере предрассудков и суеверий. Когда Петр предложил Прасковье выдать одну из дочерей за иноземца – курляндского герцога, царица выбрала среднюю, Анну – самую нелюбимую. Но вот ее двоюродный племянник, Петр II, внезапно скончался. Государя не стало во втором часу ночи 19 января 1730 года, а уже утром собрался Верховный тайный совет. Очевидец тех событий, видный церковный деятель Феофан Прокопович, писал, что среди членов совета “долго разглагольство было о наследнике государе с немалым разгласием”.[ii]

Претендентов на престол оказалось сразу четверо: князь А. Г. Долгоруков, “невесты новопреставившегося государя родитель, дочери своей скипетра домогался”.[iii] Вспомнили о царице Евдокии Федоровне Лопухиной, первой жене Петра I, насильно заточенной в монастырь и недавно освобожденной своим внуком Петром II. Предлагали Елизавету Петровну, младшую дочь Петра I от его второй жены, немки Екатерины Алексеевны, императрицы Екатерины I. Вспомнили и о дочери царя Ивана, соправителя Петра I – и “когда произнеслось имя Анны… тотчас чудное всех явилось согласие”.[iv]

Казалось бы, уж эта-то кандидатура подходила меньше всего! В конце концов, если дочь царя, то почему не Елизавета, дочь самого Петра Великого?

Объяснить, конечно, можно было тем, что Анна и старше, и родилась от “старшего” царя, и не от “немки”, и в законном браке (между прочим, “темное” происхождение Елизаветы от простолюдинки, да еще и до заключения между Екатериной и Петром законного брака, послужило главной причиной отказа от брака с ней французского короля Людовика XV, ее одногодка). Сложнее было объяснить, почему на трон не может претендовать старшая сестра Анны, Екатерина?

Однако все это было не главным. Кандидатура Анны устраивала всех прежде всего потому, что в России ей не на кого было опереться. Кроме того, за 19-летнее отсутствие Анну в России просто забыли: в Москву она наезжала довольно редко. Все это позволяло надеяться, что императрица будет послушной игрушкой в руках тех, кто посадит ее на трон. Члены Верховного совета полагали, что у Анны не хватит ни ума, ни сил поступать по-своему.[v]

Однако произошло все не так, как рассчитывали “верховники”.

На тот самый день, 19 января, когда умер император, назначена была его свадьба с княжной Долгорукой. Вслед за полками с их генералами и офицерами в Москву в ожидании придворных празднеств наехало множество провинциального дворянства. Собравшись на свадьбу и попав на похороны, дворяне очутились в водовороте политической борьбы. Замысел верховников сначала встречен был в обществе глухим ропотом. Современник, зорко следивший за тогдашними событиями и принимавший в них деятельное участие против верховников, архиепископ новгородский Феофан Прокопович живо рисует в своей записке ход движения: “Жалостное везде по городу видение стало и слышание; куда ни прийдешь, к какому собранию ни пристанешь, не иное что было слышать, только горестные нарекания на осьмиличных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие”. Съехавшиеся в Москву дворяне разбивались на кружки, собирались по ночам и вели оживленные толки против верховников; Феофан насчитывал до 500 человек, захваченных агитационной горячкой.

Но Феофан проведал, что энергия оппозиции с каждым днем “знатно простывала” от внутреннего разлада: слабейшая часть ее, консервативная, хотела во что бы то ни стало сохранить старое прародительское самодержавие; сильнейшая и либеральная сочувствовала предприятию верховников, но была лично раздражена против них за то, что те их “в дружество свое не призвали”.

Прусский посол Мардефельд писал своему двору, что вообще все русские, т. е. дворяне, желают свободы, только не могут сговориться насчет ее меры и степени ограничения абсолютизма. “Партий бесчисленное множество, - писал в январе из Москвы испанский посол де Лириа, - и хотя пока все спокойно, но, пожалуй, может произойти какая-нибудь вспышка”. Прежде всего, разумеется, обратились к Западу - как там? Глаза разбегались по тамошним конституциям, как по красивым вещам в ювелирном магазине, - одна другой лучше - и недоумевали, которую выбрать. Все заняты теперь мыслью о новом образе правления, читаем в депешах иноземных послов: планы вельмож и мелкого дворянства разнообразны до бесконечности; все в нерешительности, какой образ правления избрать для России: одни хотят ограничить власть государя правами парламента, как в Англии, другие - как в Швеции, третьи хотят устроить избирательное правление, как в Польше; наконец, четвертые желают аристократической республики без монарха. При отсутствии политического глазомера, при непривычке измерять политические расстояния так недалеко казалось от пыточного застенка до английского парламента. Но при таком разброде мнений перед глазами всех стояло пугало, заставлявшее несогласных теснее жаться друг к другу: это фавор, болезнь распущенной и неопрятной власти. Испытав возвышение Долгоруких, писали послы, русские боятся могущества временщиков и думают, что при абсолютном царе всегда найдется фаворит, который будет управлять ими и жезлом, и пырком, и швырком, как делали при покойном Петре II Долгорукие. Значит, дворянство не было против идеи ограничения власти, как предохранительного средства от временщиков. Но его возмущал замысел верховников, как олигархическая затея, грозившая заменить власть одного лица произволом стольких тиранов, сколько членов в Верховном тайном совете. По выражению историка и публициста екатерининского времени князя Щербатова, верховники из себя самих “вместо одного толпу государей сочиняли”. Так же смотрели на дело и в 1730 г.

Брожение достигло крайней степени, когда на торжественном заседании Верховного тайного совета 2 февраля Сенату, Синоду, генералитету, президентам коллегий и прочим штатским чинам прочитали подписанные Анной “кондиции” и будто бы ее письмо, разумеется заранее заготовленное от ее имени в Москве, в котором, соглашаясь на свое избрание, она заявляла, что “для пользы российского государства и ко удовольствованию верных подданных” написала и подписала, какими способами она то правление вести хочет. Обязательства, поставленные Анне непременным условием ее избрания, оказались теперь ее добровольной жертвой на благо государства. Это шитое белыми нитками коварство привело собрание в крайнее изумление. По изобразительному описанию Феофана Прокоповича, все опустили уши, как бедные ослики, перешептывались, а с негодованием откликнуться никто не смел. Сами верховные господа тоже тихо друг другу пошептывали и, остро глазами посматривая, притворялись, будто и они удивлены такой неожиданностью. Один князь Д. М. Голицын часто похаркивал и выкрикивал, “до сытости” повторяя на разные лады: вот-де как милостива государыня; бог ее подвинул к сему писанию; отселе счастливая и цветущая будет Россия.

Татищев знал двухпалатную систему представительства на Западе, а может быть, вспомнил и состав отечественного земского собора XVII в. Потому он возмущается не столько ограничением власти Анны, сколько тем, что это сделали немногие самовольно, тайком, попирая право всего шляхетства и других чинов, и он призывает единомышленников защищать это право по крайней возможности. К

Князь Д. Голицын вырабатывал и обсуждал с Верховным тайным советом план настоящей конституции. По этому плану императрица распоряжается только своим двором. Верховная власть принадлежит Верховному тайному совету в составе 10 или 12 членов из знатнейших фамилий; в этом Совете императрице уделено только два голоса; Совет начальствует над всеми войсками: все по примеру шведского государственного совета во время его борьбы с сеймовым дворянством в 1719 - 1720 гг. Под Советом действуют у Голицына еще три учреждения: 1) Сенат из 36 членов, предварительно обсуждающий все дела, решаемые Советом; 2) Шляхетская камера (палата) из 200 членов по выбору шляхетства охраняет права сословия от посягательств со стороны Верховного тайного совета и 3) Палата городских представителей заведует торговыми и промышленными делами и оберегает интересы простого народа.

Политическая драма князя Голицына, плохо срепетированная и еще хуже разыгранная, быстро дошла до эпилога. Раздор в правительственных кругах и настроение гвардии ободрили противников ограничения, доселе таившихся или притворно примыкавших к оппозиции. Составилась особая партия, или “другая компания”, по выражению Феофана, столь же сделочного состава, как и прочие: в нее вошли родственники императрицы и их друзья, обиженные сановники, как князья Черкасский, Трубецкой, которых Верховный тайный совет не пустил в свой состав; к ним примкнули люди нерешительные или равнодушные.

Колоколом партии был Феофан Прокопович: он измучился, звоня по всей Москве о тиранстве, претерпеваемом от верховников государыней, которую стерегущий ее дракон В. Л. Долгорукий довел до того, что она “насилу дышит”. Подъезжая к Москве, Анна сразу почувствовала под собою твердую почву, подготовленную конспиративной агитацией слывшего безбожником немца и первоприсутствовавшего в Св[ященном] Синоде русского архиерея, и смело стала во главе заговора против самой себя, против своего честного митавского слова. В подмосковном Всесвятском вопреки пунктам она объявила себя подполковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, собственноручно угостив их водкой, что было принято с величайшим восторгом. Еще до приезда Анны гвардейские офицеры открыто говорили, что скорее согласятся быть рабами одного тирана-монарха, чем многих. Анна торжественно въехала в Москву 15 февраля, и в тот же день высокие чины в Успенском соборе присягали просто государыне, не самодержице, да “отечеству” - и только. Не замечая интриги, зародившейся вокруг Анны, сторонники Верховного тайного совета ликовали, рассказывали, что наконец-таки настало прямое порядочное правление; императрице назначают 100 тысяч рублей в год и больше ни копейки, ни последней табакерки из казны без позволения Совета, да и то под расписку; чуть что, хотя в малом в чем нарушит данное ей положение, - сейчас обратно в свою Курляндию; и что она сделана государыней, и то только на первое время помазка по губам.

И вот 25 февраля сот восемь сенаторов, генералов и дворян в большой дворцовой зале подали Анне прошение образовать комиссию для пересмотра проектов, представленных Верховному тайному совету, чтобы установить форму правления, угодную всему народу. Императрица призывалась стать посредницей в своем собственном деле между верховниками и их противниками. Один из верховников предложил Анне согласно кондициям предварительно обсудить прошение вместе с Верховным тайным советом; но Анна, еще раз нарушая слово, тут же подписала бумагу. Верховники остолбенели. Но вдруг поднялся невообразимый шум: это гвардейские офицеры, уже надлежаще настроенные, с другими дворянами принялись кричать вперебой: “Не хотим, чтоб государыне предписывали законы; она должна быть самодержицею, как были все прежние государи”. Анна пыталась унять крикунов, а они на колена перед ней с исступленной отповедью о своей верноподданнической службе и с заключительным возгласом: “Прикажите, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев”. В тот же день после обеденного стола у императрицы, к которому приглашены были и верховники, дворянство подало Анне другую просьбу, с 150 подписями, в которой “всепокорнейшие раби” всеподданнейше приносили и все покорно просили всемилостивейше принять самодержавство своих славных и достохвальных предков, а присланные от Верховного тайного совета и ею подписанные пункты уничтожить. - “Как? - с притворным удивлением простодушного неведения спросила Анна. - Разве эти пункты были составлены не по желанию всего народа?” - “Нет!” - был ответ. - “Так ты меня обманул, князь Василий Лукич!” - сказала Анна Долгорукому. Она велела принести подписанные ею в Митаве пункты и тут же при всех разорвала их.

1 марта по всем соборам и церквам присягали уже самодержавной императрице. Так кончилась десятидневная конституционно-аристократическая русская монархия XVIII в., сооруженная 4-недельным временным правлением Верховного тайного совета.[vi]

Вслед за этим грянула расправа. Долгоруковых и их сторонников обвинили в “оскорблении ее величества”, “разрушении здоровья Петра II”, казнокрадстве и т. д. 16 членов опального княжеского клана были высланы из столицы. А. Г.Долгоруков со своим семейством попал в Сибирь. В конце 1731 года власти обнаружили “некое зломышленное намерение” в пользу ссыльных со стороны гвардейских офицеров князей Ю. Долгорукова и А. Барятинского и генерал-адьютанта Н. Чемодурова; нити заговора через придворного служителя Е. Столетова тянулись к цесаревне Елизавете Петровне. Вскоре трое заговорщиков последовали в Сибирь. В начале 1732 года туда же отправился прапорщик Ревельского гарнизона А. А. Шубин, вся вина которого заключалась в том, что он одно время был любовником Елизаветы. Почти одновременно подвергся аресту, а затем и ссылке сторонник и советник “верховников” вице-президент Коммерц-коллегии Г. фон Фик. В 1734 году был арестован смоленский губернатор князь А. А. Черкасский по доносу смоленского шляхтича Ф. Милашевича-Красного. По утверждению последнего, “изменнические умыслы” губернатора клонились к тому, чтобы возвести на российский престол внука Петра I голштинского принца Карла-Петра-Ульриха. По “делу Черкассого” были привлечены также управитель князя А. Пребышевский, поручик И. Аршеневский и шляхтич С. Корсак. Правда, позднее выяснилось, что Милашевич просто по злобе оклеветал смоленского губернатора.

Фактический глава “верховников” кнзь Д. М. Голицин, чьи планы создания в России олигархического правления оказались разрушены, с 1731 года безвыездно жил в деревне. Долгое время князя не трогали, опасаясь его авторитета и влияния в кругах знати. Но в 1736 году Голицина обвинили в злоупотреблении служебным положением: якобы князь, участвуя как сенатор в решении спорного дела о наследстве своего зятя К. Д. Кантемира и его мачехи, оказывал зятю покровительство и даже составлял подложные документы. По манифесту от 8 января 1737 года опального князя заточили в Шлисельбургскую крепость, где он вскоре и умер. Его сын А. Д. Голицин и братья – генерал-кригскомиссар М. М. Голицин и камергер П. М. Голицин отправились в ссылку.

Второй процесс над Долгоруковыми (1738 – 1739 года) начался с того, что в 1738 году барон П. Шафиров исходотайствовал у императрицы позволение своему зятю С. Г. Долгорукову вернуться из ссылки. Освобождение одного из клана Долгоруковых могло повлечь за собой освобождение и других, однако влиятельные при дворе силы этого не допустили. Происками начальника Тайной канцелярии А. И. Ушакова был сфабрикован еще один процесс над Долгоруковыми. Ранее известный властям факт составления Долгоруковым в январе 1730 года подложного завещания Петра II в пользу его невесты Е. А. Долгоруковой выплыл на свет и стал главным пунктом нового обвинения. В ноябре 1739 года четверо Долгоруковых были казнены, а еще 12 представителей опального рода – заключены в крепость, монастыри, отправлены в ссылку и по армейским полкам.[vii]

Глава II. Претензии на абсолютизм Брайншвейгского семейства. Правление Елизаветы Петровны

С момента вступления Анны Иоановны на престол ее беспокоил вопрос о престолонаследии, ибо императрица была бездетна. Незадолго до кончины она объявила наследником престола младенца Иоанна Антоновича – своего внучатого племянника, сына своей племянницы Анны Леопольдовны и принца Антона Ульриха Брауншвейг-Бевернского (ребенок родился 12 августа 1740 года). Регентом при младенце-императоре становился Бирон (Анна Иоанновна была невысокого мнения о государственных способностях своей племянницы и ее супруга), и, по мнению, это был смертный приговор всесильному временщику (и, между прочим, была права).

В октябре 1740 года императрица умерла. Младенец Иоанн был объявлен императором Иоанном VI (Иоанном Антоновичем), а всесильный приближенный Анны Иоанновны Бирон – регентом.

Российское общество высказывало недовольство таким возвышением ненавистного фаворита, и поэтому Бирон действовал не только. Интересно, что принц Брауншвейгский, несмотря на все свое скудоумие, желал править Россией. Анна Леопольдовна, хотя и не любила мужа, в одном с ним была согласна: Бирон им мешает. Брауншвейгское семейство претендовало на абсолютизм.

Надо сказать, что отношения Антона Ульриха и Анны Леопольдовны с Бироном никогда не были дружественными или хотя бы уважительными. В одном из пунктов завещания императрицы было сказано, чтобы герцог-регент обходился с ее племянницей Анной и ее супругом Ульрихом почтительно и сообразно с их положением и званием; но герцог, по свидетельству Миниха, “поступал совершенно напротив: он обращался с ними высокомерно, постоянно осыпал угрозами”.[viii] Миних пишет, что видел сам, “как принцесса трепетала, когда он входил к ней”.[ix] Сановники, недовольные еще большим возвышением Бирона, внушили Анне Леопольдовне, что он, и так стоивший России миллионы в бытность обер-камергером, теперь, став регентом на шестнадцать лет, “вытянет из России, по крайней мере, еще шестнадцать миллионов, если не более”.[x]

Так как другим пунктом того же завещания герцог и министры были уполномочены по достижении молодым принцем Иоанном семнадцатилетнего возраста испытать его способности и обсудить, в состоянии ли он управлять государством, то “никто не сомневался, что герцог найдет средство представить молодого принца слабоумным и, пользуясь своей властью, возведет на престол сына своего принца Петра”.[xi]

Неудивительно, что супруги желали любой ценой избавиться от диктата регента. Когда ничего не получилось у Антона Ульриха, за дело взялась Анна Леопольдовна. Она составила заговор с фельдмаршалом Бурхардом Кристофом Минихом, и тот арестовал Бирона со всей его семьей. Бирона отправили в Сибирь, в далекий северный городок Пелым, где по чертежам Миниха построили для бывшего регента специальный дом-тюрьму. Осуждены были и его братья, зять, а также кабинет-министр А. П. Бесстужев-Рюмин, правая рука и креатура Бирона. В вину им поставили то, что они, зная о “зломышленных предначинаниях” и “коварстве” регента, не донесли на него.[xii]

Однако Брауншвейгское семейство теготил и Миних. Избавившись от Бирона, они не желали терпеть указания фельдмаршала. Посол Франции в России де ля Шетарди отмечал, что “высокомерие фельдмаршала графа Миниха, без сомнения, начало… отдалять от него принца Брауншвейгского”.[xiii]

Миних три раза просил отставки, и, наконец, однажды утром сообщили, что граф Миних в виду его преклонных лет (хотя ему было только 56) и расстроенного здоровья отставляется от всех своих должностей, согласно выраженному им желанию. Таким образом, Миних, избавив августейшее семейство от регента, сам вскоре отправился по его стопам.

Впрочем, Анна Леопольдовна через год сама отправилась в ссылку-заключение со всем семейством. В 1741 году на престол взошла Елизавета Петровна, дочь Петра I. Свергнутого императора-младенца Иоанна VI с братом Иваном, сестрой Екатериной и родителями Анной Леопольдовной и Антоном-Ульрихом сослали в Холмогоры. Видных деятелей прежнего царствования Б. К. Миниха, Г. И. Остермана, К. Л. Менгдена, М. Г. Головкина, Р. Г. Левенвольде, И. Темирязева, которые казались опасными новой императрице и ее окружению, и еще с десяток менее влиятельных особ, обвинив во многих преступлениях, разжаловали и сослали – кого на житье в деревни, кого в заточение, кого в отдаленные “украинские” гарнизоны.[xiv]

Своих горячих сторонников Елизавета нашла в среде гвардии. С помощью гвардейцев в ноябре 1741 года она захватила власть в государстве. То, что на троне народ желал видеть не очередную “немку”, а Елизавету Петровну (как-то забылось, что отец ее был тот самый “антихрист”, которого подменили немцы на настоящего царя, а мать – “боевой подругой” императора, немкой весьма нецеломудренного поведения, а Елизавета – их внебрачной дочерью).

Попыток ограничения власти новой императрицы практически не было, если не считать следующего крупного дела, которое по сути было салонной болтовней, а не реальным заговором: 25 июля 1743 года за пьяную болтовню и разговоры о том, как “плохо под бабьим правительством” был взят в тайную канцелярию подполковника И. С. Лопухина, чье семейство и близкие к ним люди после воцарения Елизаветы Петровны лишились былой власти, оттесненные новыми людьми из окружения императрицы, и с сожалением вспоминали Анну Леопольдовну, которая “была к ним милостива”.

С перепугу Лопухин оговорил многих заведомо невиновных людей и даже свою мать. К следствию было привлечено 25 человек, в том числе статс-дама графиня А. Г. Бесстужева-Рюмина и ее дочь Н. П. Ягужинская. Хотя салонная болтовня женщин, обсуждавших политические новости, даже по критериям XVIII века не являлась заговором с целью свержения императрицы. Следователи целенаправленно подбирали материал, позволявший говорить о разветвленном заговоре – за спиной следователей стоял лейб-медик императрицы И. Г. Лесток, который в это время вел борьбу с канцлером А. П. Бесстужевым-Рюминым за влияние на внешнюю политику России. Раздувая громкий политический скандал, Лесток надеялся свергнуть канцлера, чья родственница (жена брата Михаила) оказалась замешана в “деле Лопухиных”. В итоге розыска императрица велела часть привлеченных к следствию отпустить, как невиновных, шесть человек выслать в деревни и армейские полки, а восемь главных “заговорщиков”, обвиненных в стремлении “ее императорское величество лишить… наследного императорского престола”, отправить в Сибирь.

Впрочем, правительство Елизаветы и не провоцировало дворянство на попытки ограничения самодержавия, а, наоборот, делало все, чтобы оно поддерживало императрицу. Правительство Елизаветы проводило курс на увеличение привилегий дворянства. Помещики получили право ссылать провинившихся крепостных крестьян в Сибирь в счет поставки рекрутов. Они же могли продавать свою “крещеную собственность” для отдачи в те же рекруты. Дворянам сократили сроки службы. Их крепостные не могли по своей воле вступить в военную службу.

А поскольку, помимо дворянства, никакое другое сословие не могло всерьез поставить вопроса об ограничении власти монарха, в период правления Елизаветы Петровны подобных эксцессов практически не было.

Глава III. “Просвещенная императрица Екатерина II”

Как и Елизавета, Екатерина II также достаточно мудро вела себя в отношении дворянства, о чем свидетельствует ее “Жалованная гламота”. Если кто и выступал открыто за ограничение самодержавия, так только сама “просвещенная” монархиня, в своих сочинениях писавшая о необходимости совета с народом и т. п. Впрочем, дальше разговоров дело не пошло, хотя комиссия из разных сословий и была создана для обсуждения этого вопроса.

Однако нельзя не заметить, что среди крупных вельмож были сильны оппозиционные настроения. Они жаждали олигархии; типичным примером является позиция князя Щербатова, выступавшего против самодержавного правления императрицы.

Михаил Михайлович Щербатов в своих сочинениях он приводит различные исторические примеры, в которых осуждает монархов за притеснение аристократии. По поводу правления Екатерины его заметки содержат немало выпадов, порой довольно элегантных. Например, М. М. Щербатов высмеивал целый ряд начинаний императрицы, в частности, отмену смертной казни, говоря, что у нас отменен легкий вид смертной казни, состоящий в повешении или обезглавливании, а самый тяжкий – засечение – оставлен. Впрочем, это было верно.

Однако выступать против императрицы было опасно. Екатерину II всегда чрезвычайно заботила защита престола от любых посягательств. В ее царствование раскрывалось множество заговоров – в пользу Иоанна Антоновича, цесареивча Павла Петровича, различных лжепетров и т. д. Чаще всего заговоры бывали ложными – дело ограничивалось неосторожными разговорами. Но тем не менее по каждому такому случаю Екатерина непременно начинала следствие и, как правило, сама принимала в нем участие.

Жестоко расправилась Екатерина с публицистом Н. И. Новиковым, развенчивавшем миф о “просвещенной монархине”, высмеивавшего страсть императрицы к фаворитам, разорявшим казну. Конечно, публицистическая деятельность Новикова в немалой степени повинна в страшном повороте его судьбы. Однако только из-за реакции, наступившей в России после Великой Французской революции, он не мог стать узником Шлиссельбургской крепости. Поскольку Новиков являлся главой московских массонов, Екатерина обвинила его в принадлежности к тайным политическим обществам, хотя и была прекрасно осведомлена о полной невиновности Новикова. Как обычно, она изучила все материалы следствия, в которых не обнаружилось и намека на заговор.

Говорили, будто бы тяжесть наказания, понесенного Новиковым, была связана с политическим характером связей, существовавших между нрим и цесаревичем Павлом Петровичем. Однако это не подтвердилось. Издатель лишь снабжал великого князя книгами, которые того интересовали. Но Москва всегда отличалась пропавловскими настроениями. К тому же императрица знала, что ее сын получил предложение возглавить московскую массонскую ложу. Чтобы “как бы чего не вышло”, в назидание всем прочим, Екатерина, по-видимому, решила, жестоко расправившись с Новиковым, предотвратить такую возможность.[xv]

Опале подвергся драматург и поэт Я. Б. Княжин, а его пьеса “Вадим Новгородский” (1789) была изъята из продажи, так как в пьесе якобы имелось несколько мест, которые читатель мог истолковать в неблагоприятном для императрицы смысле (царица, кстати, даже не читала трагедию – ее фаворит Платон Зубов, не любивший Княжина, выступил толкователем пьесы, и этого оказалось достаточно для опалы писателя).

В 1772 году в Ревельском каземате умер Андрей Враль, именовали его также и Бродягиным. Этим узником был Арсений Мацеевич, знаменитый в прошлом архиепископ Ростовский, который 9 февраля 1763 года на богослужении в Ростове в присутствии всего городского духовенства при огромном стечении народа предал анафеме “похитителе церковных имуществ” (Екатерина, вернув церкви отобранных Петром III земли и крестьян, через год вновь отобрала их в казну).

Арсения арестовали и препроводили в Москву. На допросах присутствовала сама императрица. Неистовый архиепископ обратился к ней на допросе со столь неистовой речью, что Екатерина была вынуждена закрыть уши. Арсения лишили сана и заточили в монастырь, однако он не успокоился. На повторном допросе он заявил Екатерине, что ей лучше было бы не царствовать, а ограничиться регентством и т. д. Тогда Арсенрия расстригли и увезли в Ревель, где он содержался как государственный преступник. Его имени никто там не знал. Между тем Арсений в пору своего архиепископства не пользовался влиянием в церковных кругах и настоящих приверженцев не имел, то есть опасности для государства не представлял.

Однако Екатерина всегда преследовала тех, кто позволял себе усомниться в законности ее правления. В ее период самодержавная власть достигла апогея.

Глава IV. Абсолютизм Павла I и трагическая развязка

Император Павел I был последним императором XVIII века, и судьба его окончилась последним в истории России дворцовым переворотом, причем по причине именно вопроса об ограничении императорской власти.

Дело в том, что “первые распоряжения нового императора заставили всех подумать о том, как глубоко в нем ошибались", - писал Ключевский.

Отношения между подданными и их государем испортились быстро.
Дворянина могли разжаловать и сослать за дурное поведение, разврат, пьянство, неповиновение, косой взгляд. Перед ссылкой провинившихся пороли - неслыханное дело при матушке Екатерине. Под понятие "разврата" подводилось все, вплоть до появления офицера в общественном месте в шубе. Борясь с веяниями французской революции, Павел запретил слова, казавшиеся императору крамольными: "гражданин", "отечество", "общество", почему-то "стража" -- и, конечно, "республика". Заодно Павел не разрешил носить жилеты, фраки, сапоги с отворотами...[xvi]

Поскольку нововведения ущемляли дворянские привилегии, вдруг оказалось, что всех устраивают всеобщее воровство, лень и отсутствие дисциплины.

Ключевский дает следующую, совершенно верную историческую оценку замыслов Павла I: "Павел был первый противодворянский царь этой эпохи (...), а господство дворянства и господство, основанное на несправедливости, было больным местом русского общежития во вторую половину века. Чувство порядка, дисциплины, равенства было руководящим побуждением деятельности Императора, борьба с сословными привилегиями — его главной целью".[xvii]

Заключение

По мнению М. А. Бойцова, перевороты XVIII века – такая же характерная черта российского абсолютизма этого времени, как, скажем, фаворитизм. По сути своей это различные проявления одной и той же модели управления обществом, одной концепции власти (пусть даже эту концепцию никто из современников осознанно не формулировал), одного типа политической культуры. В основе всех этих по видимости разнородных явлений лежит одно и то же – недостаток публично-правового начала в политической жизни России, ибо петровские реформы после многих экспериментов привели к созданию ряда государственных учреждений, но отнюдь не четко действующего механизма государственной власти.[xviii]

Важно отметить небезынтересный факт: преемниками Петра I, царствовавшими до 1762 года (за исключением разве что его дочери Елизаветы I), оказались слабовольные и малообразованные люди, проявлявшие подчас больше заботы о личных удовольствиях, чем о делах государства. Надо сказать, что это имело вполне объективные причины: в этот период монарха “выбирала” та или иная группировка, и ей было выгодно, чтобы этот монарх не представлял собой цельной личности и был послушной марионеткой в их руках.

По сути, весь XVIII век представляет собой период борьбы между абсолютизмом и его ограничением.

Однако, как можно заметить, победу одержал все-таки абсолютизм. Российский абсолютизм не развивался в сторону последовательного наращивания латентных ограничений власти до степени трансформации их в ограничения политические, как это было свойственно западноевропейскому абсолютизму.

А. Л. Янов отмечает: "Россия выработала тип политического развития, сочетающий радикальное изменение институциональной структуры с сохранением основных параметров несущей политической конструкции".[xix] По мнению Ю. В. Костина, “в нашей стране, в отличие от Запада, традиционно сложилось иное представление о задачах и возможностях государственной власти, иное правопонимание. Связано это было во многом с тем фактом, что Русское государство на протяжении многих веков было единственным гарантом выживания нации и главным инструментом создания империи. Поэтому гипертрофированная государственность, окруженная ореолом святости, требующая от человека слепого и безоговорочного подчинения власти, выполнения любого приказа, являлась особенностью российского политического развития. В системе отношений такого рода праву просто не оставалось места. Вместе с тем, несомненно и то, что в той или иной форме представления о необходимости ограничения великокняжеской, царской, императорской власти существовали всегда, но они не могли получить широкого распространения, стать элементом массового общественного сознания”.[xx]

Примечания

[i] Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991.

[ii] Корф М. А. Брауншвейгское семейство. М., 1992. С. 17.

[iii] Там же. 19.

[iv] Там же.

[v] Империя после Петра (1725 – 1765). М., 1989.

[vi] Ключевский В. О. Курс Русской истории. М., 1990.

[vii] Империя после Петра (1725 – 1765). М., 1989.

[viii] Из записок Б. К. Миниха // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991. С. 145.

[ix] Там же. С. 146.

[x] Там же. С. 146.

[xi] Там же. С. 146.

[xii] Зуев А. С., Миненко Н. А. Секретные узники сибирских остогов (очерки истории политической ссылки в Сибири второй четверти XVIII века). Новосибирск, 1992. С. 5 - 8.

[xiii] Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991.

[xiv] Корф М. А. Брауншвейгское семейство. М., 1992. С. 34 – 54.

[xv] Очерки истории СССР. Вторая половина XVIII века. М., 1956. С. 162.

[xvi] Сорокин Ю.А. Павел I. Личность и судьба . М., 1996.

[xvii] Ключевский В. О. Курс Русской истории. М., 1990.

[xviii] Бойцов М. А. “… Клии страшный глас” // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991. С. 19.

[xix] Янов А.Л. Одиссея русской автократии // Перспективы. 1991. № 2. С. 78.

[xx] Костин Ю. В. “Национальная идея” и проблемы соотношения права, морали и власти в русской политико-правовой мысли XIX - XX веков // “Национальная идея как фактор обеспечения социально-политической и экономической стабильности российского общества”. Орел, 2002. С. 215.

Библиография

Источники

1. Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991.

Литература

1. Бойцов М. А. “… Клии страшный глас” // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991. С. 5 – 20.

2. Бойцов М. А. “Ребята, вы знаете, чья я дочь!”: Переворот Елизаветы 1741 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России. 1725 – 1825 / Сост. М. А. Бойцов. М., 1991. С. 208 – 212.

3. Зуев А. С., Миненко Н. А. Секретные узники сибирских острогов (очерки истории политической ссылки в Сибири второй четверти XVIII века). Новосибирск, 1992.

4. Империя после Петра (1725 – 1765). М., 1989.

5. Ключевский В. О. Курс Русской истории. М., 1990.

6. Корф М. А. Брауншвейгское семейство. М., 1992.

7. Костин Ю. В. “Национальная идея” и проблемы соотношения права, морали и власти в русской политико-правовой мысли XIX - XX веков // “Национальная идея как фактор обеспечения социально-политической и экономической стабильности российского общества”. Орел, 2002. С. 212 – 221.

8. Костомаров Н. И. Императрица Елисавета Петровна // Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Ростов-на-Дону, 1998. Т. 3. С. 540 – 669.

9. Очерки истории СССР. Вторая половина XVIII века. М., 1956.

10. Сорокин Ю.А. Павел I. Личность и судьба . М., 1996.

11. Фруменков Г. Из истории ссылки в Соловецкий монастырь в XVIIIвеке. Архангельск, 1963.

12. Янов А.Л. Одиссея русской автократии // Перспективы. 1991. № 2. С. 77 – 93.