|
В.Е. Гусев
Предложенная М.С. Каганом теоретическая концепция «системы субкультур» [1] позволяет по-новому обобщить наработанные гуманитарными науками XX в. характеристики фольклора. Конкретизированная на материале европейской средневековой культуры концепция М.С. Кагана продуктивна и для осмысления культуры в последующие эпохи, а также для культуры современных урбанизированных цивилизаций. При этом, разумеется, выделенная автором субкультура «крестьянская, фольклорная» [2] в культуре средневековья не может быть автоматически перенесена на весь процесс развития культуры.
Привычное и распространенное до сих пор представление о фольклоре как части традиционной крестьянской культуры справедливо и значимо по отношению к феодальному обществу и для сохраняющихся пластов культуры в крестьянской среде на протяжении последующих периодов в истории общества, а также отчасти и для нового времени, о чем убедительно свидетельствуют некоторые обобщающие труды этнографов, фольклористов и искусствоведов XX в. [3], а также новые полевые исследования, видео- и магнитофонные записи фольклора, например, в таких очагах традиционной культуры, как белорусское, русское и украинское Полесье, Закарпатье, Балканский полуостров и в других заповедных зонах Европы.
Но обращение к иным материалам и авторитетным трудам побуждает объективного историка культуры существенно расширить представление о фольклоре в целом, не ограничиваясь традиционной крестьянской культурой. Не менее важной для понимания социальной природы и форм фольклора, а также его функционирования оказывается творческая деятельность разных групп городского населения. Процесс этот, зародившийся еще в творчестве средневекового городского плебса, ремесленного люда, порвавшего с аграрным трудом, особенно ярко проявился в городской карнавальной культуре эпохи Ренессанса, исследованной в известной книге М.М. Бахтина в массовых праздниках и увеселениях «простого люда» в городах России и Украины XIX — нач. XX вв., причем игровая стихия захватывала здесь все слои городского населения. Это явление исследовано, в частности, российскими искусствоведами, театроведами и фольклористами разных поколений., вплоть до работ 1990-х гг. [4].
Так что же, фольклором можно считать сельскую субкультуру и творчество «простонародья» городов? Да, но не только это. Здесь мы выходит в самое обширное культурное пространство. Развивая логическую концепцию «системы субкультур», следует сказать, что фольклор как субкультура в целом создается любой социальной и этнической общностью, любой группой или любым коллективом, ощущающими потребность в «неофициозном» самовыражении, в общении между составляющими их индивидуумами и в передаче произведений своего творчества другим группам и коллективам (солидарным или оппозиционным). В случаях противостояния этих групп сложившейся социальной и политической системе, господствующему классу, находящейся у власти партии фольклорная субкультура приобретает характер «низового» диссидентства, инакомыслия.
К фольклору специалисты относят самодеятельное творчество любой профессиональной (по роду деятельности) среды — творчество горняков, охотников, плотогонов, рыбацких артелей и т.п. В том же смысле принято говорить о фольклоре студенческом, о фольклоре туристов и альпинистов, о фольклоре солдатском и моряков, о казачьих походных песнях и о фольклоре разных видов казачества в целом как воинского сословия, в наше время — о фольклоре участников боев в Афганистане (нам привелось слушать и записывать песни от разных, находившихся на излечении в клинике Военно-медицинской академии в 1980-е гг.).
Своеобразную часть фольклорной субкультуры составляет фольклор былой каторги и ссылки России, тюремные песни, созданный позднее — фольклор ГУЛАГ’а советской эпохи, собранный и опубликованный петербургскими фольклористами (В.С. Бахтиным и др.). так называемые «разбойничьи» песни были предметом специальных фольклористических исследований в России, а также типологически сходный разножанровый фольклор «збойников», «опришков» и аналогичные циклы преданий, песен и танцев в фольклоре других народов. Особую группу составляет творчество людей «дна», «блатные песни», припевки беспризорников.
Большой пласт в культуре многих народов середины XX в. образовал фольклор Второй мировой войны: фронтовой, партизанский, беженцев, антифашистского Сопротивления в оккупированных странах Западной Европы, фольклор восстаний в гетто, фольклор различающихся в идеологическом отношении и по политической ориентации патриотических сил в Польше, на Балканах, в Западной Украине, в Карпатах. Этот пласт изучен фольклористами многих стран, но нуждается в новых объективных исследованиях.
Несомненный интерес представляет фольклор населения СССР в эпоху массовых репрессий, антисоветские анекдоты, поговорки, частушки, а также серии анекдотов типа «о Чапаеве», «армянского радио», фольклор диссидентского движения в разных странах, современные политические анекдоты и т.п.
Особую часть фольклорной субкультуры составляет неканоническое творчество разных конфессиональных общин (предания и легенды староверов-«раскольников» и песни сектантов в России, гуситские песни в Чехии, песни предания, легенды монашества, в частности, в разных монастырских подворьях Афона). И сама официальная церковь не была свободна от апокрифических сказаний, от неканонических песнопений…
Уместно напомнить, что и в прошлом и в современных гуманитарных науках термин «фольклор» употребляется в весьма различных значениях: в самом узком как «искусство устного слова», а в других — более или менее ограничительных, обозначающих тот или иной объем составляющих его видов и форм. С другой стороны, зачастую он отождествляется с самым общим понятием «народное творчество» либо конкретизируется как часть народной художественной культуры. В самих по себе расхождениях специалистов во взглядах ничего предосудительного нет. Беда в другом — зачастую терминологические споры имеют формальный если не сказать — схоластический характер, заслоняют сущность реальной проблемы — необходимость различать систему культуры и ее подсистемы, разные соотношения («уровни») структур, составляющих ту или иную целостность, а также необходимость конкретно-исторического определения понятия «народ», понимания изменяющейся от эпохи к эпохе его социальной и этнической характеристики.
Не стану здесь обсуждать все разнообразные определения понятия фольклор, это — прерогатива фольклористики как специальной науки [5]. Не разделяем категорическое заявление, тем более странное в устах руководителей Республиканского центра русского фольклора при Министерстве культуры Российской Федерации, заявление о необходимости «переориентации в изучении фольклора с фольклористики и искусствознания на историю и социологию» [6]. Убежден, что задачи и возможности фольклористики далеко не исчерпаны. Разумеется, фольклор может быть объектом и других наук, предметом междисциплинарных исследований. Но это не должно привести к поглощению фольклористики любой другой наукой. И настоящая статья не должна рассматриваться как отказ от профессионального изучения фольклора. Она — не более как заявка на участие в обсуждении культурологического подхода к фольклору.
Прослежу одну тенденцию в истории науки, в том числе — и в фольклористике, важную для обоснования возможности широкой культурологической концепции фольклора.
Многозначность термина «фольклор» была предопределена изначально, вскоре после того, как это понятие предложил английский историк культуры Уильям Томс под псевдонимом А. Мертон (в 1846 г.), особенно тогда, когда основанное в 1870 г. «Фольклорное общество» (Folk-Lore Society) сформулировало два значения термина: как «древние нравы, обычаи, обряды и церемонии прошлых эпох, превратившиеся в суеверия и традиции низших классов цивилизованного общества» и, в более широком смысле — как «совокупность форм неписаной истории народа». Там же читаем: «Можно сказать, что фольклор охватывает всю культуру народа, которая не была использована в официальной религии и истории, но которая есть и которая была всегда его собственным произведением» [7].
В универсальном значении «народных знаний» и «народных традиций» стали употреблять термин многие ученые Великобритании, США, Латинской Америки, Франции, Германии, Бельгии и других стран [8]. Социологическое направление, основанное А. Вараньяком и А. Мариню, охватило весь комплекс артефактов народной культуры. В Скандинавии и Финляндии фольклор определяется как коллективное традиционное знание, передаваемое посредством слова и действия [9]. В России, веденный в обиход Е. Аничковым, А. Веселовским, В. Ламанским, В. Лесевичем в 1890-е — нач. XX в., термин преодолел ограничение предмета привычными понятиями «народная поэзия», «народная словесность».
В 1920 — 1930-е гг. в советской науке разгорелась серьезная дискуссия на тему «Что такое фольклор?». Противостояли две принципиально разные позиции. Одни ученые — В. Жирмунский, Е. Кагаров, О. Фрейденберг акцентировали внимание на реликтовых элементах народной культуры в целом. Другие — М. Азадовский, Н. Андреев, Ю. Соколов, Н. Кравцов воспринимали фольклор как устное словесное творчество, способное к инновациям. В последующие десятилетия теоретическая мысль в странах Европы и в Советском Союзе все больше обращалась к расширительному толкованию фольклора.
Наконец, 1 марта 1985 г. специальное Совещание Комитета правительственных экспертов при ЮНЕСКО из разных государств приняло следующее развернутое определение: «Фольклор (в широком смысле традиционная и распространенная культура) — это <…> основанное на традициях творчество групп или личностей, отражающее ожидания (надежды) общины, являющееся адекватным выражением ее культурного и социального самосознания. Фольклорные нормы и ценности передаются устно, подражанием или другими способами. Его формы включают среди других — язык, устную словесность, музыку, танцы, игры, мифологию, ритуалы, обычаи, ремесла, архитектуру и другие искусства» [10].
Нас не все удовлетворяет в этом определении (в частности, отсутствие указания на развитие фольклора, на эволюцию его традиционных форм, отсутствие констатации факта появления новых видов и форм творчества). Сомнение вызывает формулировка «другие искусства»: в действительности и в традиционной и в современной культуре, особенно в массовом новотворчестве не все приобретает художественную форму. Вопрос о соотношении в фольклоре эстетической функции с другими функциями остается спорным, хотя еще П.Г. Богатырев отчетливо писал о полифункциональности фольклора и даже характеризовал ряд конкретных неэстетических функций [11]. Полифункциональность фольклора особенно важно учитывать при культурологическом его изучении.
Чтобы понять динамику фольклора как субкультуры недостаточно рассматривать любой его вид в произвольно избранном историческом отрезке. Желательно проследить его развитие в разные эпохи и рассмотреть его судьбу в наше время. Попытаемся это сделать на примере одного из характерных феноменов праздничной культуры, конкретно на примере весеннего праздника, известного многим народам под названием карнавала и типологически сходных праздников, получивших у разных народов другие названия.
Генетически связанный с архаическим аграрно-магическим обрядом, продуцирующим плодородие, карнавал у народов романской языковой семьи наследовал некоторые традиции древнеримских праздников (сатурналий и литурналий), но формировался у народов Европы и приобрел свои характерные черты в эпоху позднего Средневековья. В целом, являясь в эту эпоху символическим отражением смены времен года (переход от зимы к весне), карнавал приобрел амбивалентный смысл («смерть, чреватая жизнью», по М. Бахтину). Этим объясняется ряд обычаев, сопровождавших праздник — обильная ритуальная еда, знаки плодородия, облик персонажей. Центральный образ — чаще символическая фигура (чучело), реже — ряженый человек; образ наделен гротескной характеристикой (толстяк — обжора с гипертрофированными признаками мужского пола, либо старик и старуха, олицетворяющие зиму). Заметную роль в действиях играли шуты и различные типы ряженых. В празднике преобладали эротическая и фарсовая стихии. Этому способствовали буффонные сцены «рождения» Карнавала (или персонажа под иными именами), избрания «короля» праздника (ранее также — «короля шутов»), сцена суда над этим персонажем, его обличительные монологи, обращенные к «судьям», его «завещание» публике. Кульминацией праздника были: сцена победы Поста над страдательным персонажем при участии Смерти и Доктора, эпизод его «проводов» (казни, сжигания, потопления), часто пародийная сцена «похорон» по церковному обряду (с участием соответствующих клерикальных масок, «гробовщиков», хора).
Распространяясь во всех странах Западной Европы, а затем на Балканах, в Восточной Европе, в России, на Украине, в Белоруссии («масленица»), праздник вобрал много элементов местной дохристианской культуры, приобрел у каждого народа своеобразные этнические черты, утратил постепенно первоначальную ритуально-магическую функцию. Конкретное описание праздника по материалам, собранным преимущественно в XIX — начале XX вв., широко и полно по многим народам содержатся в не утратившем познавательной ценности коллективном труде «Весенние праздники» (М., 1977) на русском языке (с обширной библиографией на иностранных языках), в трудах русских, украинских, чешских, словацких, сербских, хорватских, венгерских, немецких исследователей [12]. Эти описания не столько реконструируют ранние этапы распространения праздника, сколько фиксируют изменившийся к новому времени характер празднования у разных народов. В новое время к празднику приурочивались виды зрелищно-игровой культуры, не связанные с его первоначальным смыслом (например, в России кукольный театр типа «Петрушки», представления в балаганах, монологи и диалоги зазывал — «дедов» на балконах балагана, раешники коробейников, карусели и проч.). Изменялся не только сам исконный тип традиционной культуры, но и наслаивались, адаптировались новые формы культуры. Существенно изменилась природа смеха: он утратил магическую функцию и приобрел социально-бытовую направленность.
Последний этап в эволюции весеннего праздника протекает на наших глазах. «Возрождаясь» во многих странах (в Италии, например, с конца 1980-х гг.) не спонтанно, а усилиями организаторов, более или менее компетентных, карнавалы и типологически сходные формы у разных народов превратились в зрелища для современных городских жителей и иностранных туристов. В России также предпринимаются не всегда удачные попытки воспроизведения масленичных гуляний и увеселений. Ширится деятельность аутентичных фольклорно-этнографических ансамблей. Группы профессиональных фольклористов и студентов сами уже не стремятся придать своим выступлениям на открытом воздухе или на эстраде ритуально-магический смысл, а выполняют просветительски-эстетическую задачу ознакомления публики с подлинными фольклорными произведениями. Эти выступления привлекают многочисленных зрителей и слушателей, которые лишь в редких случаях (на площадях и улицах городов) вовлекаются в общее действо (в основном — дети). Иногда масленичный обряд или его фрагменты воспроизводятся на фольклорных фестивалях (не обязательно приуроченные к дням самой масленицы).
Таким образом, происходит преобразование описанного вида традиционного фольклора в специфический вид фольклоризма, ставшего вообще характерной формой современной субкультуры. Следует различать коммерческий фольклоризм как элемент «индустрии туризма», как явление современной массовой культуры (отрицательно оцениваемый авторитетными учеными Г. Мозером, Г. Баузингером, К. Кёстлином, Д. Антониевичем, М. Башкович-Стулли и др.) и, с другой стороны — продуктивные формы подлинно творческого фольклоризма как органический процесс адаптации, трансформации и репродукции фольклора в культуре современного общества, о чем убедительно писали чешские и словацкие ученые О. Сироватка, М. Лещак. С. Швеглак, венгерский теоретик В. Фойгт, немецкий историк культуры Г. Штробах и др [13]. Оба эти вида фольклоризма — коммерческий и творческий — проявляются в опытах воссоздания праздников карнавального типа, что делает их актуальными для сравнительных культурологических исследований.
К сожалению, в то время, как проблема фольклоризма была предметом многих исследований и дискуссий в странах Западной и Центральной Европы с начала 1960-х гг., советская наука, в сущности, проигнорировала эту проблему, несмотря на то, что в В.М. Жирмунский в предисловии к первому тому «Истории русской фольклористики» М.К. Азадовского (1958) обозначил термин «фольклоризм как «широкое общественное явление», связанное с «борьбой вокруг истолкования и использования фольклора в обиходе русской литературы и культуры». Советские ученые в 1930 — 1980-е гг., отойдя от расширительного толкования фольклоризма, намечавшегося в русской науке, ограничились одним его видом — «фольклорными интересами писателей» (формула М.К. Азадовского) и литературных критиков. Сам термин отсутствует в советских энциклопедических словарях и появился впервые в дополнительном (!), 9 томе Краткой литературной энциклопедии (1978). Столь длительное одностороннее освещение проблемы было следствием господствующего узкого, литературно-центрического восприятия фольклора как «искусства устного слова».
Тот процесс, который мы отметили на примере весеннего праздника, характерен в наше время и для других традиционных народных обрядов и праздников (за исключением, пожалуй, лишь рождественских святок) и вообще — для многих видов традиционного фольклора в целом. Проще всего было толковать это явление как регресс народной культуры, но, на наш взгляд, его объективно можно рассматривать как закономерную смену одного типа субкультуры другим типом субкультуры, создающей новые ценности. Поэтому фольклоризм в полном объеме может стать предметом самого пристального внимания.
В заключение попытаемся определить основные общие признаки различных явлений (от архаического обряда до современного анекдота), которые объединяются в особый тип субкультуры. Независимо от времени, среды и места возникновения эти явления характеризуются прежде всего тем, что они выражают потребность тех или иных коллективов и групп в неофициозном самовыражении и взаимообщении. Они — результат коллективного творчества (если и зарождаются по инициативе индивидуума, отрываются от него и становятся достоянием той или иной общности, подвергаясь при этом большей или меньшей трансформации, вариантности). Для них характерно, как правило, временное совпадение создания и публичного исполнения, а также передача артефактов от одной общности к другой и от поколения к поколению, что придает им традиционность. Жизнь многих артефактов, как правило, продолжительна, но возможно и латентное их существование, что имеет следствием возрождение как бы исчезнувших из обихода или забытых артефактов через поколение (от дедов к внукам), а то и через несколько поколений (факт, установленный выдающимся испанским фольклористом академиком Менендес Пидалем и подтвержденный неоднократно в наше время). Явлениям фольклорной субкультуры свойственная способность к саморазвитию, обновлению, актуализации. Наконец, следует отметить включенность этой субкультуры в непрерывный процесс развития культуры в целом, она функционирует как часть системы, находится в разных связях с другими подсистемами, способна к заимствованию новых форм культуры и способов передачи ее опыта и ценностей. При этом она была и остается «низовой» культурой, что, впрочем, не снижает ее значения в общественной жизни.
Список литературы
[1] Каган М.С. Философия культуры. СПб., 1996. С. 347.
[2] Там же. С. 99.
[3] См.: Чичеров В.И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI-XIX вв. (Очерки истории народных верований). М., 1957; Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963; Рождественская С.Б. Русская народная художественная традиция в современном обществе. М., 1981; Некрасова М.А. Народное искусство как часть культуры. М., 1983; Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Очерки теории. Л., 1986; Гусев В.Е. Русская народная художественная культура (Теоретические очерки). СПб., 1993.
[4] Богатырев П.Г. Художественные средства в юмористическом ярмарочном фольклоре // Вопросы теории народного искусства. М., 1971; Шаповалова Г.Г. Деревенская частушка в городе // Этнографическое исследование Северо-Запада СССР. Традиция и культура сельского населения. Этнография Петербурга. Л., 1977; Блажес В.В. и др. Традиционный рабочий фольклор в современном городе // Фольклор Урала. Вып. 5. Свердловск, 1980; Некрылова А.Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища. Конец XVIII — начало XX вв. Л., 1984 (2-е изд. СПб., 1989); Духовная жизнь современного общества. Т.1. Субкультуры и этносы в художественной жизни. М., 1996; Соколов К.Б. Субкультурная стратификация и городской фольклор // Традиционная культура. Научный альманах I/2000. М., 2000.
[5] См.: Кагаров Е.Г. Что такое фольклор // Художественный фольклор. Т. 4-5. Л., 1929; Жирмунский В.М. Проблемы фольклора // Сергею Федоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию и научно-общественной деятельности. Л., 1934; Гусев В.Е. Фольклор. История термина и его современные значения // Советская этнография. 1966, №2; Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. Ч.1. М., 1994; Van Gennep A. Le folklore. P., 1924; Varagnac A.D. Definition de folklore. P., 1938; Schulze F.W. Folklore. Zur Abteilung der Vorgeschchte einer Wissenschaftsbezeihnung. — Halle, 1949; Bayard S.P. The materials of folklore // Journal of American Folklore. 1953, №259; Dandes A. The study of Folklore. Prentice-Hall, 1965; Krzyzanowski Ju. Folklore // Slownik folkloru polskiego. Warszawa, 1965; Strobach H. Folklore — Folklorepflege — Folklorismus. Tendenzen, Probleme und Fragen // Jahrbuch fur Volkskunde und Kulturgeschichte. T. 25, 1982; Richtman-Augustin D. Folklore models and symbols // Contribution to the study of contemporary folklore in Croatia. Zagreb, 1988;
[6] Каргин А.С., Хренов Н.А. Фольклор и кризис общества. М., 1993. С. 13.
[7] Folk-Lore Record. Vol. II. Appendix. L.1879. P. 4.
[8] См.: Standard dictionary of folklore, mythology and legend. Vol. I. New-York, 1949. (статьи “Folklore” более двадцати авторов).
[9] Honko L. 1) Four forms of adaption of tradition // Studia Fennica. Vol. 26. Helsinki, 1981; 2) Possibilities of internationational cooperation and regulation in the safeguarding of folklore // Newsletter, 1987. №1. Изучение фольклора в Скандинавии и Прибалтике широко освещалось в ж. “Newsletter” (Turku) и освещается в новом периодическом издании — NNF News. Abo. Eesti-Finland (с 1997 г. три выпуска в год).
[10] Newsletter / Published by Nordic institute of Folklore. Turku, 1987. №1. P. 8. Замечу, что в некоторых публикациях на русском яз. перевод не вполне точно воспроизводит формулировки документа. Мы придерживаемся в основном перевода Б.Н. Путилова в его книге «Фольклор и народная традиция». СПб., 1994. С. 18.
[11] Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 38-49, 297-366, 432-449.
[12] Бахтин М.М. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965; Лихачев Д.С., Панченко А.М. «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976; Календарные обычаи и образы в странах зарубежной Европы. Конец XIX — нач. XX вв. Весенние праздники. М., 1977; Соколова В.К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов XIX — нач. XX вв. М., 1979; Гуревич А.Я. Проблемы средневековой культуры. — М., 1981; Даркевич В.П. Народная культура Средневековья. М., 1988; Ивлева Л.М. Ряжение в русской традиционной культуре. СПб., 1994; Masopustne tradice. — Brno, 1976; Lozica i Hrvatski karnevali. Zagreb, 1997. Серия статей коллектива Загребского Института этнологии и фольклористики, посвященная карнавальному празднику Poklade, опубликована во второй половине 1980-х гг. (см. Ежегодник Института “Narodna umjetnost”).
[13] Гусев В.Е. Фольклоризм как фактор становления национальных культур // Формирование национальных кульутр в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Сб.ст. М., 1977; Земцовский И.И. О современном фольклоризме // Традиционный фольклор в современной художественной жизни. Сб.ст. М., 1984; Moser H. Vom Folklorismus in Unserer Zeit // Zietschrift fur Volkskunde. 1962. H.2. Bausinger H. Folklorismus in Europa // Zeitschrift fur Volkskunde. 1969. H. 9; Bosrovic-Stulli M. O folklorizmu // Zbornik za narodni zivot i obicaje juznih slavena. Knj. 45. — Zagreb, 1971; Sirovatka O. Folklorismus jako jev soucasne kulture // Tradice Lidove kulture v zivote socialisticke spolecnosti. — Brno, 1974; Lescak M. Folklorizmus ako stimul inovacie folklornej tvorby // Lidove umeni a dnesek. Brno, 1977; Le folklorisme d’hier et d’aujourd’hui. Kecskemet, 1978. Communication. 1-4; Vogt V. Folklor and Folklorismus today // Folklorismus Bulletin. №1. Budapest, 1979; Gusev V. Principal types of present-day folklorismus // Folklorismus Bulletin №2, 1980; Ibid. Типология фольклоризма // Folklor tarsadolom muveszet, 8. Kecskemet, 1981; Strobach H. Folklor — Folklorpflege — Folklorismus // Jahrbuch fur Volkskunde und Kulturgeschichte. V. 25. Berlin, 1985.
|
