| Первая мировая война и рождение массового общества
По материалам лекций по истории западной цивилизации XX века Б. М. Меерсона и Д. В. Прокудина
1. 28 июня 1914 года в Сараево, столице аннексированной Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины револьверным выстрелом был убит наследник имперского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд. Убийцей был сербский националист, сторонник создания на Балканах "Великосербского" государства Гаврила Принцип, избравший день национального траура (годовщина поражения сербов на Косовом поле в битве с турками в 1389 году) для террористического акта, который должен был послужить "искрой", зажигающей пламя национальной антиавстрийской войны на Балканах. (Напомним о часто решающей роли национализма в политической жизни индустриального общества).
Далее в сколь-нибудь приличном учебнике можно обнаружить следующее.
23 июля Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум: прекратить деятельность националистических организаций, уволить с государственной службы антиавстрийских агитаторов и допустить имперских чиновников к поиску следов этого преступления на территории Сербии. Все условия, кроме последнего Сербией были приняты, но такой вариант австрийцев не устраивал.
28 ИЮЛЯ 1914 ГОДА Австро-Венгрия объявила войну Сербии, что привело в действие всю сложную механику военных союзов, сложившихся к этому времени в Европе. Немедленно, защищая союзную православную Сербию (и свои интересы на Балканах) всеобщую мобилизацию (запомним это понятие: в войнах прошлого мы с ним не встречались)объявила Россия. Сразу же последовал германский ультиматум России: прекратить мобилизацию, и после отказа российского правительства 1 августа Германия объявила России войну. 3 августа Германия объявила войну союзнице России - Франции и, следуя заранее разработанному стратегическому плану, вторглась на территорию нейтральной Бельгии. Защищая нейтралитет Бельгии, гарантом которого она была, 4 августа Великобритания объявила войну Германии. Вскоре Австро-Венгрия объявила войну России, а Япония - Германии. Война, таким образом, стала общеевропейской и даже мировой, чего никогда не бывало раньше, то есть началась ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА.
2. Обычно все названные события не вызывают никаких вопросов ни у учителей, ни у учеников, ни даже у авторов учебников. Все ясно и понятно: есть причины войны (борьба за передел мира между "империалистическими" державами), есть повод (вышеописанное сараевское убийство). Столь же беспроблемно излагается и сам ход войны. В сущности - это "проходной" материал.
Но одна из самых интересных сторон работы историка заключается в том, чтобы именно в таком материале попытаться увидеть проблему. И она здесь есть.
Уже в самом начале войны есть нечто необычное. Так войны, во всяком случае - европейские - не начинаются. В самом деле, частное лицо, фанатик-террорист из никому решительно неизвестной организации "Млада Босна" несколькими выстрелами начал мировую войну. Можно, конечно, считать это провокацией, но не чрезмерно ли жертвовать наследником престола и фактическим главой европейской империи ради такой провокации, войну можно начать проще. Более того, Гаврила Принцип в принципе не имел никакого отношения к правительству Сербии, кроме того, что был сербско-подданным. Непонятно, почему война объявляется государству, если убийца Франца-Фердинанда никакого отношения к властям этого государства не имеет. Единственная аналогия подобного начала войны в XIX веке - расстрел герцога Энгиенского, совершенный по приказу Наполеона I. Но это именно государственный акт, приказ был отдан главой государства, прекрасно понимавшего, что его действия вызовут войну и к этой войне готовившегося. Конечно, можно сказать, что и европейские державы начала ХХ века готовились к большой войне. Несомненно, это так. Но ни один из генеральных штабов не планировал конкретной даты ее начала. Армии не были подготовлены, далеко не во всех случаях имелись оперативные планы. Тот факт, что между убийством и предъявлением ультиматума прошел почти месяц, говорит о том, что Австро-Венгрия не очень хорошо представляла себе, что нужно делать. Глава государства-союзника Австро-Венгрии германский кайзер Вильгельм I (разумеется, главнокомандующий вооруженными силами) сразу после убийства выразил Францу-Иосифу соболезнование и уехал кататься на яхте(!). Европа, конечно, очередной раз ахнула (как ахала, например, в 1881г. после убийства народовольцами Александра II), но войны реально никто не ждал и представление о том, что она должна была с фатальной неизбежностью начаться именно в августе 1914г. есть, как это совершенно верно показано в книге американской исследовательницы Б. Тачман "Августовские пушки", аберрация послевоенного сознания. Однако, вряд ли можно согласиться с другим выводом Б. Тачман - о случайном характере войны.
Все перечисленные проблемы можно попробовать объяснить следующей гипотезой. В отличии от войн XVIII - XIX веков в Первой мировой войне - в ее возникновении, ходе и, особенно, финале - существенную, а часто - решающую роль играло не государство и его институты, а общество, которое претерпевало перед войной и в ходе ее радикальные изменения.
Это можно видеть уже на примере сараевского убийства. Войну начинает именно общественная организация, причем, что весьма существенно и характерно, радикальной и непримиримой направленности. Именно общественное действие и служит тем фитилем, взорвавшим Европу. Таким образом, генезис Первой мировой войны весьма сложен. С одной стороны он традиционен: как и в XIX веке к войне привел сложный клубок межгосударственных противоречий (только на это обычно и обращают внимание, и об этом пойдет речь ниже). Но этим одним не имевший аналогии в истории феномен Первой мировой войны объяснить нельзя. Другой стороной процесса, породившего войну, да и самой войны является качественно иная включеннось общества и во внутригосударственную политическую жизнь, и в международные отношения, и, наконец, в сами боевые действия мировой войны..
3. Таким образом, мы должны рассмотреть события и процессы войны и ее возникновения с двух сторон: государственной и общественной. Начнем с более простой, понятной и традиционной.
Самые очевидные причины лежат в сфере международной политики. Но при этом следует учитывать, что практика международных отношений сама по себе сильно изменилась в сторону откровенного агрессивного национально-государственного эгоизма.
В 1871 году после победы Северо-Германского союза во главе с бисмарковской Пруссией во франко-прусской войне на месте множества немецких государств появилась новая сила - Германская империя.
Это давно желанное для немцев национальное (!) объединение привело к весьма серьезным последствиям. Бурный экономический рост при активной поддержке правительства (а значит - развитие прежде всего тяжелой и военной индустрии), рост, который в условиях конца XIX века мог носить только монополизированный характер (см. Лекцию 2), сделал Германию первой экономической державой Европы (к началу века Германия обогнала Англию и уступала только США по основным показателям экономического развития). Столь мощная держава не могла не вызывать беспокойства соседей (прежде всего - России и Франции), да и сама начала претендовать на роль европейского и мирового гегемона и действительно становиться им, оттесняя на вторые роли побежденную Францию (господствовавшую в Европе после Крымской войны), Великобританию (придерживавшуюся политики так называемой "блестящей изоляции", блеск которой явно тускнел) и Россию (сумевшую оправиться после крымского поражения, но не настолько, чтобы претендовать на гегемонию). Такая система международных отношений (Франкфуртская по месту заключения мирного договора после франко-прусской войны) не была стабильной, поскольку ни одна из великих держав, кроме явно слабеющей "лоскутной" Австро-Венгрии, не могла примириться с германскими претензиями.
В свою очередь Германия опасалась с одной стороны реваншизма Франции, где все чаще слышались слова о том, что войну проиграла не нация (!), а Луи-Наполеон, с другой - усиления России на Балканах, особенно после победоносной для русских войны 1877 - 1878 годов с Османской империей, и с третьей стороны английского господства на море и в колониях, учитывая бедность Германии природными ресурсами и зависимость от источников сырья. Международная обстановка сама толкала Бисмарка и его преемников на посту рейхсканцлеров к заключению союзов против Франции, а в последствии - против России и Англии. Первый союз - Союз Трех Императоров (Вильгельма I, Франца-Иосифа и Александра II) - был крайне непрочен из-за усиленного стремления России к Босфору и Дарданеллам, что делало балканское направление главным для русской внешней политики и обостряло противоречия с Австро-Венгрией, также стремящейся на Балканы.
Союз этот рухнул с началом Балканского кризиса (1875 1878 годы). Балканская проблема, весьма острая в XIX веке, к концу его достигла апогея. Проблема эта связана с наследством "больного человека" (слова Николая I) - Османской империи. Владычество Турции на Балканах очевидно для всех подходило к концу, и в этих условиях великие державы, особенно Россия и Австро-Венгрия стремились установить в этом регионе (весьма важном стратегически и экономически) свое влияние. На это соперничество налагалась неизбежная в связи с возникавшими на полуострове основами индустриального общества национальная борьба сербов, болгар, греков, босняков и т.д.. Все это делало Балканы "пороховой бочкой" Европы. Интересы России заключались прежде всего в Черноморских проливах - Босфоре и Дарданеллах, контроль над ними означал бы господство России на Черном море, свободу операций в Средиземном и контроль на Балканах, частично православных. Австро-Венгрия, уже обладая некоторыми балканскими территориями (Словения, Хорватия) стремилась расширить свои границы в южном направлении. При этом следует учитывать, что принцип национальных государств уже играл к 70-м годам большую роль в международной политике, и поддержка великими державами национальной борьбы на Балканах была вызвана не только шкурными интересами, но и некими общими принципами - возникала идея права наций на самоопределение. Поэтому, когда в 1875 году началось антитурецкое восстание в Боснии и Герцеговине, а вскоре - в Болгарии, ни одна из великих держав не поддержала Турцию, напротив - было заявлено совместное требование предоставить восставшим автономию. Возникший в связи с этим дипломатический кризис разрешился русско-турецкой (последней из бесконечной серии, если не считать Первую мировую) войной 1877 - 1878 годов. Победа России, предоставление автономии или независимости многим территориям на Балканах, торжествующий национальный принцип - все это было сглажено в Берлине, где в 1878 году Россия потерпела сокрушительное дипломатическое поражение из-за восторжествовавшего имперского эгоизма великих держав, не желавших усиления России на Балканах. Турецкое владычество над частью Балкан было сохранено, Россия теряла свои позиции, а Австро-Венгрия их упрочила, в частности, оккупировав Боснию и Герцеговину. В 1908 году австрийское правительство заявило об аннексии этой территории, чем вызвало самые решительные протесты со стороны России и Сербии. Напомним, что Франц-Фердинанд был убит именно в Сараево. Балканский вопрос остался таким образом весьма острым и стал одной из причин большой войны. Другим, не таким явным, однако не менее острым был колониальный вопрос. Активнейшая колониальная экспансия великих держав в конце XIX - начале ХХ веков, экспансия, окончательно поделившая мир на колонии и сферы влияния, не могла не приводить к самым серьезным столкновениям держав по поводу этого раздела. Эти противоречия выливались в целый ряд локальных войн рубежа веков: англо-бурская, испано-американская, русско-японская, итало-турецкая (в последней впервые была применена военная авиация). В ходе этих войн формировалось убеждение в том, что все внешние проблемы могут быть решены (и эффективнее всего решаются) военным путем.
В этом отношении показательнее всего позиция Германии, весьма молодой, однако сильной и агрессивной (в том числе - по экономическим причинам). Едва оформившись как единое государство, Германия самым активным образом включилась в борьбу за колонии и сферы влияния, не стесняясь никакими моральными, религиозными или легитимными нормами. Журналисты сравнивали Германию с сильным молодым человеком, который, не получив наследства, идет в игорный дом (хорошее сравнение для международных отношений, раньше такое не позволялось) и выигрывает нужную сумму или силой забирает ее. Конфликты с Великобританией в Африке, в Китае, на Ближнем Востоке (знаменитая Багдадская железная дорога, строительство которой немцами поперек горла стояло англичанам), в Океании, за господство на море; конфликт с Францией в Марокко, едва не приведший к войне ("прыжок Пантеры" - германского боевого корабля, что стало демонстрацией готовности Германии к войне за колонии), поддержка Австро-Венгрии в ее антирусский балканской политике - все это не могло не разрешиться большой войной.
Тот клубок противоречий, который сложился на рубеже веков в Европе, заставлял державы выбирать из этих противоречий главные, а выбрав - блокироваться. Система блоков, родившаяся после франко-прусской войны, окончательно сформировалась на рубеже веков. Речь идет о двух противостоящих блоках. В 1879 году был заключен союз между Германией и Австро-Венгрией. В 1882 году к этому союзу присоединилась Италия, таким образом сложился Тройственный союз, ставший с некоторыми изменениями одной из сторон будущей войны. Блок был направлен прежде всего против Франции (традиционная уже политика Германии), против России и Великобритании. Эти страны в свою очередь сформировали свой блок. В 1893 году был заключен союз между Россией и Францией. В 1904 году Франция и Великобритания заключили "Сердечное согласие" (Антанту), а в 1907 году с заключением русско-английского договора эта Антанта стала тройственной.
Первой пробой сил противостоящих блоков стали Балканские (!) войны. В первой из них (1912 год) балканские страны полностью освободились от турецкого владычества, что обостряло Балканский вопрос и порождало взаимные территориальные претензии стран полуострова за которыми стояли два блока. Во второй (1913 год) Болгария, поддерживаемая Тройственным союзом, вела войну с Сербией и ее союзниками, за которыми стояли державы Антанты. Болгария была разгромлена, что вызвало весьма острую реакцию в Берлине и Вене. Фитиль "пороховой бочки" Европы и был подожжен сараевским убийством.
4. Вернемся опять к этому загадочному событию. Это общественное действие, приведшее к глобальным последствиям, безусловно, не возымело бы таких результатов в других общественных ( а не только политических) условиях.
На протяжении второй половины XIX века мы можем наблюдать процесс постепенной политизации общества, рост включенности общества в те же международные отношения. Уже в русско-турецкой войне 1877 -1878 годов видно, что правительство России активно апеллирует к общественности ( в то время, еще вполне просвещенной, то есть пока к образованным слоям населения) и находит поддержку своим действиям, встречает понимание и заинтересованность общества в целях и исходе войны (в качестве примера можно обратиться к "Дневнику писателя" Ф. М. Достоевского: он начинается рассуждениями о славянской солидарности и особенностях русского характера, а заканчивается утверждением, что Константинополь должен быть русским). Если вспомнить все предыдущие русско-турецкие войны, то видно, что общество, за исключением императорского двора, было вполне индифферентно к текущим политическим событиям. Это характерно не только для России. Если правители и обращались к обществу в случае войны, то только для частичной мобилизации или реквизиций, на языке приказа. Обращения к чувствам и разуму общества были крайне редки и столь неуклюжи (вспомним знаменитые листовки Ростопчина при подходе французов к Москве), что не воспринимались теми, к кому они были направлены.
На рубеже веков, однако, политизация общества достигает таких пределов, что, например, во время англо-бурской войны, которая ведется в Южной Африке, общественность практически всех стран Европы (включая Россию) внимательнейшим образом следит за ходом войны, переживает, активно симпатизирует англичанам или бурам (А. И. Гучков, будущий лидер партии октябристов, вообще принимал участие в боевых действиях на стороне буров). Дело доходило до того, что стены домов европейских столиц бывали оклеены листовками, сообщавшими о последних новостях в ходе войны. При этом в обсуждение событий англо-бурской войны были включены практически все слои городского населения Европы. Какое дело петербургскому мещанину или берлинскому бюргеру до военных действий на юге Африки?!
В начале ХХ века отчетливо видно, что меняется тональность апелляций политиков к населению. Если во второй половине XIX века обращались в основном к образованным слоям общества, то в начале ХХ века ставка делается на какую-то совершенно иную аудиторию. Достаточно взглянуть на документы этого времени, чтобы заметить откровенную агрессивность, ксенофобию, безудержный государственный эгоизм и национальное чванство, выраженные безвкусным лапидарным слогом. Ранее политики такого себе не позволяли. Если взять за образец "умеренно республиканский" пассаж Жюля Ферри или официальную политическую доктрину, изложенную государственным секретарем фон Бюловым, то знаменитое ленинское "грабь награбленное" покажется вполне уместным и приличным политическим заявлением.
Что же случилось с европейскими политиками и европейской общественностью? Куда исчезли столь характерные ссылки на прогресс, разум, просвещение, легитимность и т.д.? К какой аудитории можно обратиться с такими речами, не боясь быть закиданным несвежими овощами?
5. Сама война также представляет собой не только и уже не столько акт государственный, но все больше - общественный. Начать с того, что пожалуй впервые в истории военное командование всех держав не представляло себе реального характера будущей войны. Самый известный из оперативных планов - план германского генерального штаба, знаменитый план Шлиффена, был, в общем, стратегической утопией, ибо исходил из того, что новая война будет повторением франко-прусской и главную роль будет играть маневренность, прежде всего операции на окружение войск противника и взятие его стратегически важных пунктов. Предполагалось молниеносное наступление на Францию через Бельгию (игнорируя ее нейтралитет), взятие Парижа, оттеснение французской армии к восточной границе, ее окружение и разгром. После этого, используя сеть железных и шоссейных дорог Германии, специально подготовленную к этому, предполагалось перебросить войска на русский фронт и нанести поражение России, сыграв на невозможности быстрой мобилизации русской армии из-за слаборазвитой транспортной сети и огромных размеров страны.
Но план был сорван в самом начале. Быстрое включение в войну Великобритании и военные удачи России, начавшей боевые действия до завершения мобилизации, вынудили Германию вести войну на два фронта. Использование пулеметов, способных остановить любое пехотное и кавалерийское наступление (что само по себе меняло характер войны), привело к тому, что наступление немцев на Париж было остановлено ("чудо на Марне"), а равно же потерпели поражение все наступательные операции 1914 года (русское наступление в Восточной Пруссии, например).
На всех фронтах война стала позиционной, окопной. Уже не ставилось целью нанесение ударов по стратегически важным пунктам противника, война приобрела характер войны на истощение людских и производственных ресурсов воюющих стран. Операции на фронтах заключались либо в попытках переломить ход событий применением новых вооружений (газовые атаки немцев, применение танков Антантой), либо, когда это не удавалось, истребить максимально возможное количество живой силы врага. Классическим примером крупной битвы этой войны была знаменитая "Верденская мясорубка" в 1916 году: серия лобовых атак противоборствующих сторон, продолжавшаяся почти год, унесшая жизни более миллиона солдат и не приведшая ни к каким реальным изменениям линии фронта. Были, конечно, исключения: Брусиловский прорыв того же 1916 года на русско-австрийском фронте, не повлекший, однако, перелома в ходе боевых действий из-за невозможности быстрого подтягивания вслед за кавалерией пехотных подразделений.
Такой характер войны (позиционность, гигантские потери) приводил к тому, что война не могла не стать массовой. Каждая из стран вынуждалась самим ходом событий к мобилизации максимально возможного числа мужчин, "пушечного мяса" на фронт. Это меняло саму суть армии. Если до Первой мировой войны армия была резко отделена от общества, то теперь военная необходимость заставила большую часть общества слиться с армией. Армия, в которую шли миллионы (рабочие, ученые, врачи, крестьяне, инженеры, клерки и т.д.) становилась моделью какого-то нового общества, в котором прежние различия переставали играть существенную роль. Клерк мог сидеть в одном окопе с рабочим, инженер и крестьянин различались только званиями, что в условиях больших потерь было не столь существенно: в звании повышались быстро. В условиях постоянной экстремальной ситуации индивидуальные различия стирались, переставали быть сколько-нибудь значимыми, на первый план выходили простейшие инстинкты выживания и агрессии. Обсуждать в окопе вопрос о "дальнейшем развитии нравственности в связи с прогрессом цивилизации" было не совсем уместно. Общество, моделью которого эта армия была и которое эта армия во многом и создавала, мы называем массовым.
Принципы фронтовой жизни переносились и на тыл, который в условиях войны на истощение все меньше отличался от фронта: постоянный поток раненных, несших новое сознание, трудовые мобилизации (в том числе женщин), карточная система снабжения, жесткое государственное регулирование экономики, вызванное необходимостью снабжать фронт невиданным ранее количеством оружия, боеприпасов, продовольствия и т.д.. Все это требовало тех же простейших навыков выживания, а вовсе не рефлексий по этому поводу. Общество и в тылу приобретало образ мышления, МЕНТАЛЬНОСТЬ МАССЫ. Разговор об этом феномене позволяет ответить на те вопросы, которые возникли в ходе наших рассуждений, вопросов о том, что же случилось с европейскими политиками, военными, просто европейцами на рубеже веков и каким образом благополучная и респектабельная история XIX века завершилась столь страшной катастрофой.
6. Здесь необходимо сделать теоретическое отступление, без которого нельзя понять ни финала войны, ни послевоенной истории.
Все изменения в характере индустриального общества, о которых шла речь в прошлой лекции и которые завершились Первой мировой войной, ( да и она сама не в последнюю очередь) привели к новому состоянию общества.
Для определения его особенностей прибегнем к понятию, которое мы до сих пор не затрагивали, но которое играет важную роль в социальных науках ХХ века, в том числе - в истории. Это понятие МЕНТАЛЬНОСТИ. Разумеется, выясняя особенности причинно-следственных в жизни общества мы, в первую очередь, обращаем внимание на моменты политические, экономические, социальные и т.д. Но все они становятся факторами исторического процесса только через человеческие действия, которые, собственно и составляют предмет истории как науки. Но человек всегда поступает, исходя из своего видения мира (в том числе - политических, экономических и прочих реалий общественной жизни) и самого себя. Без учета этого момента самосознания писать историю нельзя, ибо это будет история политики, экономики и т.д., но не людей, которые эту политику или экономику делают. Мышление же людей той или иной эпохи, группы, этноса и т.д. различно и определяется некоторым набором полуосознанных (а иногда - и вовсе неосознанных), но представляющихся самоочевидными аксиом.
Историки, философы, социологи и даже писатели обратились к понятию ментальности в 20-е годы ХХ века. Ряд имен уже был назван нами в лекции 1 - это историки французской школы "Анналов" и близких к ним. Речь идет о Люсьене Февре, Филиппе Ариесе, Жаке Ле Гоффе и других. Интересные и чрезвычайно оригинальные исследования в этой области принадлежат французскому социальному философу Мишелю Фуко (кроме названной нами книги "Слова и вещи" можно назвать непереведенные "Рождение клиники", "История безумия в классическую эпоху" и др.). Ментальность современного общества весьма плодотворно изучается Пьером Бурдье. Ментальность (современная и историческая) - одна из тем, открытых наукой ХХ века и активно ею разрабатываемая.
Аксиомы, составляющие основу ментальности эпохи, этноса и т.д. никогда не осознаются их носителями до тех пор, пока не появляется возможность увидеть пример другой ментальности, проследить изменение ее. Для того, чтобы понять, что представляют собой эти ментальные аксиомы, приведем несколько примеров таких представлений в их изменении.
Начнем с самых простых. Мало кто задумывается о том, что то, ЧТО человек ест и то, КАК он это делает зависит не только от уровня его материального благосостояния, но и от господствующих в данной ментальности представлений о еде. Так, житель древней Эллады не допускал самой мысли о том, что можно есть мясо иначе, как в ходе ритуала жертвоприношения. Для знатного римлянина имперской эпохи еда превращается в особую, занимающую огромное место и время сферу жизни (обеды из более, чем 50 перемен, среди которых были, например, соловьиные языки, моченые в вине). Для средневекового европейца еда была с одной стороны грубым средством утолить голод (современный человек весьма неуютно чувствовал бы себя на пиру высокородного сеньора хотя бы из чувства брезгливости - тоже факт ментальности - когда сеньор пользовался своей привилегией первым оторвать немытой рукой кусок от туши оленя), а с другой - еде придавалось большое сакральное значение (система постов, причастие). Несколько позже ( в XVII веке) событием чуть ли не политического характера стал запрет короля-солнца Людовика XIV пользоваться вилками в Версальском дворце (его величество было чрезвычайно обижено своими внуками, когда они на одном из королевских завтраков воспользовались этим малопонятным и трудно осваиваемым прибором). Изменение не только экономики, но и ментальности к началу ХХ века выразилось и в том, что еда стала строго функциональна (только средство утоления голода) и стандартна (патентованные консервы, например).
Представление о мире вещей, окружающих человека, также занимают большое место в системе ментальности. Так античность стремится к тому, чтобы в прекрасном Космосе любая вещь была не только хорошо сделана, но и украшена (to kosmikon), в Средние Века мир окружающих человека предметов был символичен (каждый предмет выражал собой какой-то смысл - меч рыцаря не только оружие, но и символ Креста Господня, который в свою очередь выражает собой мировую справедливость)и индивидуален (тот же меч имеет имя) , в индустриальную эпоху вещи становятся все более и более функциональны и теряют какой-либо намек на индивидуальность (пехотная винтовка в отличии от меча не может иметь собственного имени), что приводит к полной стандартизации вещей к началу ХХ века.
Очень показательна и удивительна для современного человека изменчивость моральных аксиом в разных системах ментальности. Так древнегреческую культуру невозможно понять без осознания абсолютной естественности и высокой значимости для ее носителей гомосексуализма (вспомним, например, Ахилла и Патрокла в литературе или Пелопида и Эпаминонда в исторической реальности; в учебниках из соображений благопристойности при описании реформ Солона опускается упоминаемый Плутархом закон, запрещающий рабам любить юношей - это привилегия свободных). Среди сюжетов средневековых миниатюр были такие, которые на взгляд современного человека являются очевидной порнографией - изображения помывки благородных рыцарей прекрасными дамами в бане, и этот сюжет не содержал никакого эротического момента, а был простой бытовой сценой. Непристойность была весьма важной составной частью карнавальной культуры. Разительно отличается от этого моральная составляющая ментальности европейца нового времени, которая началась с пуританизма и наиболее полное воплощение получила в викторианстве второй половины XIX века (нравы столь строгие, что знаменитая книга Дарвина "Происхождении видов путем естественного отбора" воспринималась лондонцами как порнографически непристойная, ибо в ней содержится намек на наличие половых отношений в животном мире; книга вызвала потому нездоровый ажиотаж, что резко повысило ее тираж). По той же причине среди европейских медиков начала ХХ века шок вызвали работы Зигмунда Фрейда, содержащие анализ человеческой сексуальности: врачи считали подобные темы невозможными для научной разработки ввиду их аморальности. Но появление трудов Дарвина и Фрейда стимулировали изменение моральных норм, да и самого понимания человека - ключевого звена любой ментальности.
Средневековье рассматривало человека как микрокосм - миниатюрное подобие вселенной - и венец творения, хотя и грешный. Соответственно, Вселенная была задумана для человека и была ему уютным домом при жизни, а для не слишком сильно грешивших - и после смерти. В таком мире , кстати, совершенно нелепо сомневаться в существовании Бога, и св. Фома Аквинский был вынужден объяснять своим современникам, зачем он доказывает бытие Божие, которое и так для всех них было очевидно. Именно нежеланием уходить из этого хорошо устроенного и понятного дома объясняется столь яростное сопротивление, оказанное в XV - XVII веках Церковью и обществом новой - коперниканской, а потом ньютоновской картине мира, ибо она подразумевает бесконечность Вселенной и однородность ее физических свойств, что позволяет рассматривать мир не как учебник и не как живой организм, но как механизм. В этом мире человек осознал себя ничтожной песчинкой, по выражению Блеза Паскаля "мыслящим тростником". Но вместе с тем механистичность мира позволяет человеку, знающему его законы довольно удобно себя чувствовать. Человек, "понимающий" механику окружающего мира, может подчинить его себе и заставить служить своим целям (вспомним Робинзона Крузо). Но это растущее могущество человека основано на технических достижениях нового времени, что позволяет ему считать себя выше, сильнее, умнее своих предков. Так появляется фундаментальная для ментальности нового времени идея прогресса. Лишившись возможности строить "дом" в бесконечном пространстве, человек начал строить его во времени - в истории, считая, что основной характеристикой ее является постоянное улучшение жизни людей, то есть прогресс. Объяснить современному школьнику относительность этого самого "прогресса" нелегко именно потому, что это понятие характерно для его ментальности, это - аксиома, очевидность, не требующая доказательств.
Конечно, говоря о ментальности следует учитывать, что в обществе в каждый исторический период сосуществуют, а часто борются между собой разные типы ментальности, но тот или иной может доминировать.
Период с XVI по конец XIX века в сознании людей продолжается борьба двух типов ментальности. Первый из них - тип индивидуалистический, основанный на приоритете человеческой личности перед групповыми или социальными ценностями или идеалами. Второй, более древний, представляет собой европейский средневековый вариант коллективистской ментальности традиционного аграрного общества. Для носителей этой ментальности человек является прежде всего частью некоего социального организма, освященного традицией : общины, цеха, сословия, монастыря и т.д. (см. лекцию 1). К концу XIX века традиционная коллективистская ментальность умирает в Европе почти повсеместно, хотя победа индивидуалистического мироощущения происходят в тех или иных странах с разной скоростью и с сохранением больших или меньших пережитков старого. На рубеже XIX и ХХ веков индивидуалистическая ментальность сталкивается с новым незнакомым ей доселе "противником". Таким противником явился новый тип коллективистской ментальности массовый.
7. Стандартизация производства и потребления, да и всех сторон жизни, теснота больших городов, огромных заводов, гигантских армий, в рамках которых мнение, желание, воля отдельной личности не решали ровно ничего, непривязанность людей к определенной социальной группе и социальному статусу, десакрализация политики и доступность политической информации и другие причины (см. лекцию 2) приводили к тому, что человек-индивидуалист XIX века, сам творивший свою судьбу, нередко уступал место человеку-"винтику", социально одинокому, неспособному на индивидуальную самостоятельность, сильному лишь новой аксиомой - "я как все". "... единица - вздор, единица - ноль...", "...но если в партию сгрудились малые, сдайся, враг, замри и ляг...". Ментальность этих "винтиков" мы и называем массовой, а сообщество их массой. Итак, масса - это понятие, относящееся большей частью именно к ментальности, особый ее тип, возникший по описанным уже причинам.
Каковы же основные характеристики массовой ментальности?
Во-первых, это КОЛЛЕКТИВИЗМ, исходящий из аксиомы "я как все", но раз "как все", то этому стандарту должны соответствовать именно "все", то есть общество в целом, таким образом под коллективом все общество, "мы" - это общество.
Во-вторых, из этой ситуации следует вывод: члены общества должны быть одинаковыми ("как все"), а добиться этого можно только с помощью политического насилия (других средств для этого нет). Таким образом мы получаем в качестве типического явления КСЕНОФОБИЮ, неприязнь ко всем отличающимся, кто "не как все" (другая нация, богатство, личная одаренность, какая-либо заметная болезнь, знатность , просто внешний вид и т.д.). Ксенофобия возникает сначала на бытовом уровне (ругательства: "умный какой нашелся", "жидовская морда", "черномазый", "а еще очки надел" и т.д.), но при благоприятных политических обстоятельствах может становиться серьезным и опасным фактором общественной жизни.
В-третьих, отсюда логически вытекает ПОЛИТИЗАЦИЯ массы (напомним, что без политического насилия невозможно добиться абсолютной одинаковости - аксиоматического идеала массы). Но как только массовая ментальность переходит на политический уровень, то есть становится осознанной и выраженной в идеологических формулах, возникает вопрос об отделении "агнцев от козлищ", своих, тех, кто "как все", от чужих и о критерии этого отделения. Очевидно, что этот вопрос не может быть решен рационально, поскольку лежит по ту сторону разума, поэтому возникает необходимость авторитета, который это разделение проведет, укажет на врага и поведет за собой в "последний и решительный бой".
Поэтому, в-четвертых, для массовой ментальности характерна потребность в обладающем некоторыми особыми способностями (благодатью, по-гречески - харизмой) вожде, которого потому социологи и называют ХАРИЗМАТИЧЕСКИМ ЛИДЕРОМ. Такой лидер является абсолютным авторитетом для массы и потому - объектом ее фанатичного преклонения. Как правило именно появление харизматического лидера и переводит массовую ментальность из состояния бытового и потенциального в состояние политизированное и активное.
В-пятых, из аксиомы "как все" следует, что промежутка между "нашими" и "чужими" быть не может, и чужим может оказаться кто угодно, на кого укажет вождь. Естественно, отсутствие этого промежутка четко делит мир на красных и белых, арийцев и неарийцев, "истинных марксистов" и "ревизионистов". Мир воспринимается в ЧЕРНО-БЕЛЫХ ТОНАХ. При этом отношение к чужим, ксенофобия, при переходе массы в активное состояние становится крайне АГРЕССИВНЫМ.
В-шестых, переход массы в активное политическое состояние, осуществленный через любовь к вождю и ненависть к врагам, сопровождается вспышками массового ЭНТУЗИАЗМА, разумеется, вполне искреннего, ибо речь идет о выходе на поверхность того, что миллионы людей до сей поры в не выявленной или полувыявленной на бытовом уровне форме несли в себе.
В-седьмых, активизация масс, как правило, осуществляется политическими организациями, опирающимися в своей идеологии на стереотипы массовой ментальности, а потому способными манипулировать массой.
ОБЩЕСТВО ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА МЫ НАЗЫВАЕМ МАССОВЫМ ИМЕННО ПОТОМУ, ЧТО В НЕМ ВПЕРВЫЕ ВОЗНИКАЕТ, А В РЯДЕ СЛУЧАЕВ НАЧИНАЕТ ДОМИНИРОВАТЬ МАССОВАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ.
Конечно, такое состояние общества весьма нестабильно, чревато войнами и невиданными по силе революциями.
История знает два выхода из такого состояния. Первый и наиболее естественный заключается в том, что общество находит в себе силы и умение инкорпорировать массу, что разрушает основы массовой ментальности. Бурный поток массы вновь растекается на ручейки групп, заболевшее (а массовость - болезненное состояние) общество выздоравливает. Лучше всего это получается в странах, где традиционно весьма сильны были позиции индивидуализма, а потому массовизация затруднена. Второй выход, преобладающий в странах, где массовизация произошла взрывным образом (Россия, например) и где индивидуалистические традиции были довольно слабы, масса побеждает, приводит к власти в результате революции или иных массовых действий своих харизматических лидеров, что завершается созданием системы тоталитаризма.
8. Именно масса, окончательно сложившаяся и ощутившая свою силу в ходе Первой мировой войны, по сути дела эту войну и прекратила.
Эта война не только странно началась, но и еще более странно закончилась. Первой из войны вышла Россия. Реального военного поражения Россия не потерпела. Положение на фронтах было, конечно, тяжелым, но не катастрофическим и достаточно устойчивым. Главной причиной того, что Россия войну проиграла стала революция, причем особенность этой первой победившей революции ХХ века заключается в том, что ее совершили не парижские буржуа, не английские пуритане, а масса - люди с совершенно новым типом ментальности. Именно поэтому революция привела к появлению невиданного ранее общественного строя - тоталитаризма, анализу которого мы посвятим значительную часть будущих лекций.
Началом конца войны стал знаменитый мартовский "приказ ¦ 1" самозванного Петросовета, который отменил подчинение солдат офицерам, чем добил разлагающуюся дисциплину в армии. Армия после этого оказалась легкой добычей большевистской пропаганды (российские большевики - первая ПАРТИЯ НОВОГО ТИПА, то есть организация, апеллирующая к массовой ментальности и овладевшая искусством манипулирования массою).
А окончилась для России война заключенным большевиками пораженческим Брестским миром 3 марта 1918 года.
Таким образом, Россия проиграла войну, не потерпев реального военного поражения: на карте видно, что в чисто военном отношении продолжать оборону Петрограда и других жизненно важных районов было можно.
Очень похожие события произошли и в Германии. Ее положение на фронтах было к осени 1918 года более напоминало положение победителя, чем побежденного: германские войска занимали огромную часть России (по Брестскому миру), Бельгию, часть северной Франции, более того, осенью 1918 года были предприняты попытки наступления на Париж. Объяснять поражение Германии одной лишь экономической истощенностью не следует, ибо война на истощение была тяжела для всех стран-участниц.
Как и в России в Германии война также закончилась революцией, начавшейся 3 ноября 1918 года с восстания на военных кораблях в Киле, где традиционно идеально послушные германские матросы выбрасывали за борт призывавших к атаке английских кораблей офицеров. Развал дисциплины в армии иллюстрирует описанный генералом Людендорфом факт: во время последнего наступления на Западном фронте (на котором - "без перемен") две подтянутые из тыла свежие дивизии пытались атаковать позиции противника, но были остановлены немецкими же солдатами, обвинившими их в штрейкбрехерстве. Германию победила не Антанта, а знаменитый раньше своей дисциплиной собственный прусский солдат. События развивались стремительно: советы, красные флаги и другие атрибуты революции распространились из Киля по всем городам страны. 9 ноября начались волнения в Берлине, в тот же день перепуганный происходившим Вильгельм II бежал в Голландию, а Германия была провозглашена республикой, причем провозгласил ее по собственной инициативе социал-демократ Филипп Шейдеманн даже без консультации с ЦК собственной партии на одном из митингов при бурном одобрении толпы. А 11 ноября в Компьене представитель уже республиканского правительства Маттиас Эрцбергер подписал перемирие, которое означало капитуляцию германских вооруженных сил.
Судьбу России и Германии разделили Австро-Венгрия (распавшаяся в ходе национальных революций) и Османская империя - союзница Германии, где начал рушиться опиравшийся на многовековые традиции и принципы ислама султанский режим. Массовые (в данном случае - антивоенные) волнения охватили даже относительно стабильные Великобританию и Францию.
Масса вступала в свои права.
|
