Ермашов Д. В.
"Карамзин представляет, точно, явление необыкновенное", - писал Н.В. Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями", подразумевая под этими словами ту громадную роль, которую сыграло творчество мыслителя в духовной жизни "нашей чудной России"(1). Писателя, "оказавшего великие и бессмертные услуги своему отечеству", видел в Карамзине В.Г. Белинский(2). Такая высокая оценка карамзинского наследия столь разными деятелями отечественной культуры заставляет задуматься над этим вопросом и в наши дни. Иначе говоря, чем же собственно - воспользуемся словами П.Б. Струве о Пушкине - "учителен и водителен" Карамзин сегодня, чем дорого и ценно карамзинское творчество современному российскому читателю?
С одной стороны, нельзя отрицать того, что русская литература знает более замечательных писателей и поэтов; историческая наука в России представлена именами более выдающихся ученых; отечественная политическая традиция включает в себя более интересные и глубокие умы - одним словом, русская культура в целом может гордиться более великими и масштабными фигурами, нежели Николай Михайлович. Однако, с другой стороны, Карамзину принадлежит заслуга, которая едва ли может быть сравнима с достижениями кого-нибудь другого из деятелей интеллектуальной истории России.
На наш взгляд, вклад Карамзина в отечественную культуру не исчерпывается только его сочинениями, пользовавшимися в свое время широчайшей известностью и значительным влиянием в среде образованного дворянства. Широко известны слова В.Г. Белинского о том, что Карамзин был "везде и во всем... не только преобразователем, но и начинателем, творцом"(3). Именно в этом смысле и следует оценивать ту роль "бессмертного историографа", которую он сыграл в важнейших сферах проявления человеческой духовности и творческой деятельности российского общества.
Что можно со всей очевидностью утверждать в этой связи? Наблюдаемый в настоящее время процесс "возвращения" историка позволяет сделать вывод, к которому в той или иной форме приходят современные исследователи, что в контексте обострившегося интереса к прошлому отечественной духовной культуры "Карамзин возвращается к нам... как замечательный мыслитель, очертивший круг интересов будущей русской философии"(4).
На первый взгляд, подобное решение вопроса не может быть признано удовлетворительным. Еще современники, например, М.П. Погодин ("как философ он имеет меньше достоинства, и ни на один философский вопрос не ответить мне из его "Истории"... Чем отличается Российская история от прочих, европейских и азиатских? Апофегматы Карамзина... суть большею частью общие места"(5)) или Н. Полевой ("не ищите в нем высшего взгляда на события"(6)), упрекали Карамзина в отсутствии этого "высшего", т. е. философского (в понятиях тогдашнего времени) подхода к истории России. Часто цитируются и слова В.О. Ключевского о том, что "взгляд К(арамзина) на историю строился не на исторической закономерности, а на нравственно-психологической эстетике"(7).
Однако если согласиться, что "русское философствование" есть "философствование о России" (Г.Г. Шпет), есть "осмысление "исторического пути России, ее самоидентификация, разгадка ее судьбы"(8), т. е. если принять за истину, что центральной темой русской философии является "тема России", понимаемая как основополагающий вопрос о метафизической, религиозной, культурной, исторической, социальной идентичности, то факт признания за Карамзиным права именоваться первым нашим философом будет не так уж и спорен.
Действительно, русский историк был первым из отечественных мыслителей, творчество которых полностью подчинено одной, определяющей все остальные, проблеме - познанию России. Красноречивее всего здесь - слова самого же Карамзина: "Для нас, русских с душею, одна Россия самобытна, одна Россия истинно существует, все иное есть только отношение к ней, мысль, привидение. Мыслить, мечтать можем в Германии, Франции, Италии, а дело делать единственно в России, или нет гражданина, нет человека, есть только двуножное животное"(9).
В этой связи нельзя не подчеркнуть и то обстоятельство, обусловливающее роль Карамзина в истории русской мысли, на которое, - пожалуй, первым из современных авторов - указал Ю.М. Лотман: "в теме "Россия и Запад", как только она в той или иной форме возникает, немедленно мелькнет тень Карамзина"(10).
По-видимому, это вполне естественно, так как центральной темой русской философии "определяется и главная оппозиция... - оппозиция Россия-Запад"(11), которая сфокусировала философские, религиозно-нравственные, политические искания русских мыслителей. При этом для нас важно отметить здесь то принятое наукой положение, согласно которому данная оппозиция является центральной для русской философской традиции по меньшей мере с начала XIX века, т. е. со времени духовной и идейной зрелости Карамзина.
Итак, признав, что главной темой отечественной мысли была самое Россия, ее исторические пути и ее место в мировой системе, с необходимостью признаем и то, что автор "Истории государства Российского" создал "один из первых (может быть, первый) вариантов мифа о России", который позднее в схожих или совершенно различных модификациях разрабатывали Чаадаев, славянофилы, западники, Герцен, Достоевский, евразийцы и многие другие(12). Одним словом, "последний летописец" и "первый наш историк" с полным правом может претендовать на звание "творца отчетливого Русского самосознания"(13).
Тем самым становится понятным и значение Карамзина в истории собственно политической мысли России, и главное - в истории русского консерватизма(14).
Идеологическое содержание "Истории государства Российского" и записки "О древней и новой России" дает основание говорить о социально-политической концепции мыслителя как о "манифесте русского консерватизма"(15), в котором впервые комплексно были сформулированы многие важнейшие положения отечественной консервативной идеологии.
В свете влияния Карамзина на развитие российской политической мыли коротко можно в следующем виде охарактеризовать его консервативную доктрину.
Главная особенность русского консерватизма, вытекающая из самой природы политической системы России, заключается в его историческом национализме, имеющем ярко выраженный антизападнический характер.
Прямым следствием "догоняющего" типа развития России явился факт проведения российским самодержавием (начиная с Петра I) политики, ориентированной на выборочное, а зачастую и безоглядное, заимствование достижений европейских стран. Усиленная модернизация, в русской истории всегда принимавшая форму вестернизации, а также революционные события во Франции конца XVIII в. поставили перед русским образованным обществом вопрос об истинной ценности и значимости для России европейских, главным образом просветительских, идей. Возникшая проблема соотнесения путей исторического развития России и Запада породила и проблему характера этих путей - эволюционного или революционного.
Первым из русских мыслителей, кто откликнулся на эти проблемы и выстроил на основе их анализа более или менее стройную идеологическую систему, был Н.М. Карамзин.
Убеждение писателя, что "век конституций напоминает Тамерланов: везде солдаты в ружье"(16) и осознание возможности проникновения в Россию либерально-буржуазной идеологии ("Покойная французская революция оставила семя как саранча: из него вылезают гадкие насекомые"(17)) обусловили его обращение к изучению русской истории с целью поиска в ней главной традиции, позволившей бы идти России путем, отличным от западного. Таким образом, Карамзиным были впервые сформулированы масштабные задачи, стоявшие и по сию пору стоящие перед русской мыслью, - найти в отечественной истории, в своем собственном историческом опыте те основания, которые были бы органичны нашему духовному и политическому бытию. Взгляд писателя на сущность русской истории, "метафизическую природу" России в сконцентрированном виде можно охарактеризовать его же словами из письма к П.А. Вяземскому: "Россия не Англия, даже и не Царство Польское: имеет свою государственную судьбу, великую, удивительную и скорее может упасть, нежели еще более возвеличиться. Самодержавие есть душа, жизнь ее, как республиканское правление было жизнью Рима"(18).
По Карамзину, этой "удивительной судьбою", "душой России", ее основополагающей традицией является изначально присущая русской жизни форма политического и государственного устройства - самодержавие.
Российское самодержавие в понимании автора "Истории..." представляло собой надсословную силу, обеспечивающую самобытное, мирное и великое историческое развитие страны. Своеобразие русской монархии, по мнению историка, заключалось в "патриархальном", отеческом типе правления, которое не могло быть никем и ничем ограничено, кроме как "святыми уставами нравственности"(19). При этом Карамзин был убежден, что русское самодержавие должно ввести эти "коренные", в первую очередь моральные, законы, которые юридически закрепили бы исторический опыт русской государственности, что предотвратило бы Россию от впадения в крайности как революционных, так и деспотических "безумий"(20). Причем надо сказать, что историком признавалась необходимость постепенных и мирных реформ, которые "всего возможнее в правлении монархическом"(21).
Применительно к вопросу о преемственности идей, заявленных впервые Карамзиным, еще раз отметим уже упомянутый факт присутствия темы "Россия-Европа" во всей последующей русской социально-политической мысли. Из отечественных консерваторов эту проблему, вплоть до полного противопоставления России Западу, разрабатывали П.Я. Чаадаев (со знаком "минус"), представители славянофильского учения, теоретики "официальной народности"(22), Данилевский и многие другие.
Другая особенность русского консерватизма может быть обозначена как проблема поиска исконно русской традиции. Общим для всех русских консервативных мыслителей стало стремление найти ее истоки в допетровской Руси. Трактовка же русской государственности как основополагающей ценности русского народа в дальнейшем нашла в русском консерватизме наибольшее число приверженцев, среди которых, по-видимому, нужно выделить имена К.П. Победоносцева и автора "Монархической государственности" Л.А. Тихомирова.
Наконец, третьей особенностью отечественной консервативной мысли является ее своеобразная многосоставность, представляющая собой сочетание зачастую взаимоисключающих положений. В этом отношении в числе специфичных для русской консервативной идеологии черт необходимо признать ее "классическую противоречивость"(23). Социально-политическая концепция Карамзина - характерное подтверждение этого. В работах российских ученых, например, Н.В. Минаевой, вполне аргументировано и убедительно показано стремление русского мыслителя соединить в одно целое "патримониальную идею, основанную на покорности богу, царю и помещику, с некоторыми понятиями просветительской идеологии: необходимостью просвещения, укрепления и развития национального достоинства и утверждения ценности человеческой личности"(24). Иными словами, "налицо сочетание блоков идей, принадлежащих принципиально различным типам культур - традиционной и... модернизирующейся, культуры просвещения"(25).
Вытекающие отсюда противоречия можно показать на примере отношения историка к крепостному праву. Карамзин, с одной стороны, считал крестьян "братьями по человечеству и христианству"(26), но, требуя "более мудрости хранительной, нежели творческой"(27), с другой, - доказывал, что "для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу"(28). По мнению Карамзина, выход из положения можно найти только в "распространении познаний в народе"(29), т. е. в просвещении, которое для него было "палладиумом благонравия"(30).
Еще одним свидетельством наличия противоречий в идейном комплексе русского консерватизма следует считать изображение идеального, "мудрого" самодержавия с одновременно критическим отношением к его реальному воплощению. В отечественной исследовательской литературе по данному вопросу общепринятой стала точка зрения А.А. Григорьева, еще в середине прошлого века объяснившего указанное противоречие попыткой русского мыслителя "обмануть действительность". Согласно Григорьеву, Карамзин, приступив "к жизни, его окружавшей, с требованиями высшего идеала", убедился в его практической несостоятельности, в силу чего "сознательно, может быть, нет... подложил требования западного человеческого идеала под данные нашей истории". Поэтому, считал критик, "великое и почтенное имя" Карамзина "может присвоить себе" не только славянофильство, но и западничество(31).
Что же касается дальнейшей "жизни" тем, озвученных в свое время историографом, выскажем предположение, что произведенный Карамзиным синтез политических принципов самодержавия и гуманистических идей Просвещения трансформировался в концепциях последующих русских консерваторов в более "националистскую", что ли, систему, содержащую в себе как идеи абсолютной власти, так и высшие нравственные, преимущественно православные ценности.
И, наконец, последнее, без чего невозможно обойтись, характеризуя роль Карамзина в истории русской культуры. Это "тот замечательный вклад" в нее - в данном случае мы цитируем Н.Я. Эйдельмана, - "который именуется личностью Карамзина"(32). Об этом же часто и убедительно писал и Ю.М. Лотман, который совершенно справедливо подчеркивал, что "величайшим созданием Карамзина был он сам, его жизнь, его одухотворенная личность. Именно ею он оказал великое моральное воздействие на русскую литературу. Постоянно "выковывая себя", он создал живой эталон, в котором душевное благородство мыслилось не как высокое достоинство, а лишь как естественное условие человеческой жизни и минимальное из требований, предъявляемых к литератору. Высочайшие этические требования Карамзин ввел в литературу как обыденные"(33).
Это моральное воздействие зафиксировал еще Пушкин, отметив, что "...чистая высокая слава Карамзина принадлежит России, и ни один писатель с истинным талантом, ни один истинно ученый человек, даже из бывших ему противниками, не отказал ему дани уважения глубокого и благодарности"(34). В самом деле трудно, а порой и невозможно отыскать в русской истории имя, в оценке значения творчества которого безоговорочно бы сходились совершенно разные по духу и образу мыслей деятели отечественной культуры. "Люди сближались между собою Карамзиным, - писал даже небезызвестный Ф.В. Булгарин. - ... Вот магнит сердец!"(35)Это "сближение" наблюдалось и после смерти историографа. В известной степени в этом вопросе можно говорить о "примирении", скажем, цитировавшихся здесь Гоголя и Белинского. Иначе говоря, при единогласном "созвучии" высоких оценок и уважительных характеристик по сути дела речь идет о главном, чем дорого и чем необходимо нам сегодня наследие Карамзина. По на нашему глубочайшему убеждению, Карамзин выражает своим творчеством и олицетворяет своей личностью то утерянное единство русской культуры, по которому вот уже сколько времени тоскует русская душа, - то единство, которое осуществляет себя вопреки и поверх политических убеждений самых различных творцов русской культуры, то единство, при котором читатель не делит "по течениям" или "по лагерям" тех же Гоголя и Белинского, Чернышевского и Достоевского, Некрасова и Леонтьева. И, повторюсь, сочетание, совмещение в сознании творчества столь разных, но одинаково дорогих каждому, воспитанному на ценностях великой русской литературы человеку представителей отечественной культуры, происходит не в последнюю очередь и на основе тех неизменно почтительных и порой благоговейных характеристик, дававшихся ими Карамзину. Здесь "великое недоразумение" (Достоевский) - уже два века длящийся разлад в русской мысли, раскол на два основных лагеря, - в какой-то степени "снимается" именем историографа.
И в заключение, в качестве одной из самых удачных, на наш взгляд, характеристик творчества Карамзина как символа единства русской культуры, приведем мысль Н.Я. Эйдельмана о том, что творческое наследие Карамзина, в частности, его "История государства Российского", - это "одна из ярчайших форм соединения времен: IX-XVII веков Истории, XVIII-XIX веков Историка, XIX-XX веков Читателя"(36). Добавим от себя к последнему - и XXI века также.
Список литературы
1. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. 8. М., 1952. С. 276-277.
2. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 3. М., 1955. С. 513.
3. Там же. Т. 7. М., 1957. С. 135.
4. Гулыга А.В. Великий памятник культуры // Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12 т. Т. 1. М., 1989. С. 479.
5. Погодин М.П. Ответ издателя // Московский вестник. 1828. № 22. С. 189.
6. Н. [Полевой] История государства Российского. Сочинение Н.М. Карамзина // Московский телеграф. 1829. № 12. С. 490.
7. Ключевский В.О. Н.М. Карамзин (I-III) // Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. 7. М., 1989. С. 276.
8. Рудницкая Е.Л. В поисках пути (начало философского осмысления судеб России) // В раздумьях о России (XIX век). М., 1996. С. 43.
9. Карамзин Н.М. Письма к А.И. Тургеневу // Москвитянин. 1855. № 23-24. С. 183-184.
10. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 318.
11. Барабанов Е.В. Русская философия и кризис идентичности // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 106.
12. См.: Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и "Записка о древней и новой России" // Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 5-6.
13. Бартенев П. Н.М. Карамзин // Русский архив. 1911. Вып. 8. С. 554.
14. Заметим, что в связи с этим нередко говорят о Карамзине и как о родоначальнике русской интеллигенции (См.: Страда В. В свете конца, в предвестии начала // В раздумьях о России (XIX век). М., 1996. С.34); и как ключевой фигуре послепетровской культуры; и как писателе, после которого тема личности, ее чести и достоинства стала основной в русской литературе; и как творце русского просвещения (Вяземский); и как создателе "русской модели независимого человека" (Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и "Записка о древней и новой России" // Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 9) и т. п.
15. Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и "Записка о древней и новой России" // Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 13.
16. Карамзин Н.М. Письмо И.И. Дмитриеву от 20 сентября 1820 г. // Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 293.
17. Карамзин Н.М. Письма к В.М. Карамзину // Атеней. 1858. Ч. 3. С. 655.
18. Карамзин Н.М. Письмо П.А. Вяземскому от 21 августа 1818 г. // Письма Н.М. Карамзина к князю П.А. Вяземскому. 1810-1826 (Из Остафьевского архива). СПб., 1897. С. 60.
19. Карамзин Н.М. Письмо к Императрице Елизавете Алексеевне от 24 января 1818 г. // Неизданные сочинения и переписка Н.М. Карамзина. Ч. 1. СПб., 1862. С. 39.
20. См.: Ланда С.С. Дух революционных преобразований. М., 1975. С. 33.
21 Сербинович К.С. Н.М. Карамзин. Воспоминания // Русская старина. 1897. № 10. С. 259.
22. Более того, автор данного термина, А.Н. Пыпин, утверждал, что "История" Карамзина была "выражением и опорой "официальной народности" тридцатых и сороковых годов" (Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т.1. СПб., 1890. С. 28).
23. Пивоваров Ю.С. Карамзин и начало русского просвещения // Социум. 1993. № 26-27. С. 64.
24. Минаева Н.В. Европейский легитимизм и эволюция политических представлений Н.М. Карамзина // История СССР. 1982. № 5. С. 151.
25. Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и "Записка о древней и новой России" // Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С.14.
26. Карамзин Н.М. Письмо сельского жителя // Карамзин Н.М. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 2. М.-Л., 1964. С. 296.
27. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С.63.
28. Там же. С. 74.
29. Карамзин Н.М. Нечто о науках, искусствах и просвещении // Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Л., 1984. С. 58.
30. См., напр.: Соловьев Э.Г. О некоторых особенностях формирования консервативного идейного комплекса в России. К постановке проблемы // Проблемы общественно-политической мысли в зеркале новой российской политологи. М., 1994. С. 18.
31. См.: Григорьев А.А. Эстетика и критика. М., 1980. С. 186, 181.
32. Эйдельман Н.Я. Последний летописец. М., 1983. С. 160.
33. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 320
34. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 7. Л., 1978. С. 278.
35. Булгарин Ф.В. Сочинения. М., 1990. С. 672, 675.
36. Эйдельман Н.Я. Последний летописец. М., 1983. С. 160.
|
