А.Г. Чернышев
I. Региональное и глобальное
В последнее время в трудах российских исследователей самых разных направлений и научных школ наблюдается повышенный интерес к «региональной составляющей», к анализу понятия «регион» в его историческом и современном звучании. Чем можно объяснить такое положение вещей? Почему столь пристальное отношение к данной проблематике сложилось в социальных и гуманитарных дисциплинах? Тому, безусловно, есть свой Причины и предпосылки.
«Советский период» российской истории в силу унификации всей общественной жизни, выстраивания жесткой системы политического управления «сверху донизу» с одновременно единоличным преобладанием и доминированием центра способствовал нивелированию «региональной составляющей». И вторая половина 1990-х годов, в том числе в силу разбалансированности прежней модели политического развития, позволила подойти к необходимости изучения региональных проблем.
Однако и сейчас многие авторы обосновывают важность изучения региональных проблем исключительно «новыми» политическими реалиями: суверенизацией территорий, расширением полномочий региональной власти, поиском новой модели государственного устройства. Все это, безусловно, важно. И все-таки, речь прежде всего идет о комплексном фундаментальном подходе к данному явлению, освещению его многомерности и многофакторности. В противном случае вырывание из общего контекста регионализма как такового ведет к апологетике, описанию и обоснованию процессов дифференциации, не более того.
Остановимся на ряде принципиальных моментов.
Первое
Понятие «регион» нуждается в анализе в различных смысловых и содержательных контекстах. В общефилософском как соотношение части и целого; в социологическом как взаимодействие провинциального социума с обществом; в правовом как отношения субъекта Федерации с центральной властью и федеральными органами управления, построения определенной модели административно-территориального устройства; в политическом как обоснования особенности протекания социально-политических процессов на региональном и местном уровнях. А экономические, культурные, национальные, религиозные проблемы в региональном разрезе? Что представляют собой их проявления в рамках взаимодействия целого и единичного, а также в условиях определенной автономии, в рамках неких территориальных границ?
Второе
Длительное время региональные проблемы вписывались исключительно в географические, в меньшей степени — в экономикогеографические категории. И это фактически при отсутствии явно выраженного позитивного опыта функционирования региональной экономики, отсутствия зримых результатов исследования «региональной идентичности», за исключением разве что принципа культурно-национальной автономии, доставшегося нам в наследство от В. И. Ленина. Все значимее становится проблема использования в современных условиях исторического знания, в том числе в рамках изучения региональной истории как таковой. Опыт Российской империи, Советов, Российского государства конца XX века (что тоже уже стало историей) необходимо использовать для анализа современного этапа развития.
Третье
Развитие современного российского общества характеризуется в основном двумя взаимонаправленными процессами: интеграцией политических, экономических и иных субъектов и дифференциацией общественной жизни при становлении ее новой субъектности. Нередко дифференциация в условиях системного кризиса перерастает в дезинтеграцию общественной жизни и препятствует структуризации регионального пространства. Явления интеграции и дифференциации далеки от однозначной оценки и нуждаются как в углублении методологической основы исследования, так и в расширении эмпирической базы анализа. Этот поиск связан, в первую очередь, с научным рассмотрением взаимоотношений федеральной и региональной власти, системы властных отношений и местного самоуправления. Тем самым интерес закономерно перемещается на уровень российских регионов, которые во многом определяют наиболее принципиальные тенденции современного политического процесса. Таким образом, возникает насущная потребность изучения региона «внутри себя».
Четвертое
Предыдущие десятилетия развития российской государственности сформировали одну незыблемую модель существования и формулу взаимодействия: Москва — столица, регион — периферия. Понятие «провинция» в современном значении содержит преимущественно негативный смысл и фиксирует внимание на явлениях отсталости, местечковости, патриархальности. Сегодня такой подход не просто ущербен сам по себе, не отражает реального состояния, более того, подобные матрицы, перенесенные на язык политических решений, культивируют далеко не позитивные тенденции.
Односложность анализа, при котором оказывается, что центр воплощает наиболее долговременные тенденции и перспективы, а периферия подвергнута процессам маргинализации и в ее субстанции культивируется исключительно «консервативное» начало, не отвечает реальному положению и требует принципиально иного подхода к соотношению таких понятий, как «ядро» и «периферия».
Пятое
Разрыв между столицей и «окраинными» территориями проходит ныне не только по водоразделу «центр — периферия». Сегодня, вероятно, нужно вести речь не просто о взаимоотношениях федерального и регионального уровней. «Пирог» продолжает расслаиваться дальше, и на самом «нижнем» этаже (район, село, деревня) появляется, а точнее сказать — все более рельефно проявляется еще один уровень. Иными словами, мы получаем федеральный (центр — столица) уровень, региональный (центральный город региона) и провинциальный (все то, что остается в регионе за рамками сказанного).
Шестое
Потребность разобраться с положением центрального города региона и других городов, входящих в общее «региональное поле», приводит к вопросу о единстве (или его отсутствии) регионального социума.
Возникает триединая задача: необходимо разобраться, как строятся взаимоотношения внутри региона, как они переносятся на построение связей со столичным центром, и что, собственно говоря, представляет собой межрегиональное взаимодействие и отдельные «суперрегиональные построения»?
Если «убегает» регион-город, то как некая целостность (регионгород + провинция), она должна с синхронной скоростью двигаться от центра. Но этого не происходит, прежде всего, за счет определенного влияния столицы, пытающейся при любом раскладе держать регион в лице регионального центра в зоне притяжения. При этом он все более отстранение и индифферентно относится к процессам, происходящим в «провинциальном» слое, оставляя их на откуп региональной власти. С точки зрения разделения полномочий между федеральным и региональным уровнем такой подход выглядит вполне естественным и логичным. Однако помимо сугубо правовых отношений важно учитывать изменения традиционных представлений, культурно-психологические факторы и т. д.
Если существует естественное проникновение импульсов столичного центра в самый далекий «провинциальный слой», то в этой вертикали региональный город-центр представляет собой не некий транзитный пункт, не мимолетного посредника, но аккумулирует в себе разные, порой взаимоисключающие потоки и уровни влияния. Можно говорить о том, что именно регион становится главным балансиром в период социально-политических перемен. Но сегодня наблюдается и другая тенденция, свидетельствующая о том, что регион не представляет собой единого целого, и провинция «убегает» от своего главного регионального города еще быстрее, чем регион от столицы. Что же тогда говорить о том водоразделе, который образуется между столичным и провинциальным уровнями?
Для того чтобы понять специфику суперрегионального самосознания, который как бы выходит за рамки юридически закрепленных границ и ищет новые точки опоры, необходимо определиться с тем, какое место занимает целостность в характеристике региона. Задача отнюдь не проста. Основные элементы региональной структуры, а может быть, и всего регионального миропорядка, складываются отнюдь не из социальнополитических организаций областей и автономий как субъектов Федерации (или, по крайней мере, не только из этого), а из непохожести друг на друга, из различий их политического статуса и экономических возможностей и даже из различного рейтинга руководителей (президентов и глав администраций). Парадокс состоит в том, что регионы, единые в смысле субъектов государства, оказываются различными по многим своим характеристикам. Продвинутые регионы с большими возможностями и большим достатком значительно ближе к столичной жизни, к столичности, чем слабые регионы, где вся близость к центру определяется частотой посещения Москвы руководителем данного административно-территориального образования.
В экономически неразвитом обществе социальная дистанция между его элементами, их положение в социальной структуре определяется не по линии качественного своеобразия, множественности форм социальной жизни, а преимущественно в плане отставания одних элементов от других. Социальное развитие таких общественных систем напоминает игру в «догонялки», когда аутсайдеры стремятся приблизиться к лидерам. Качество систем не является преимущественно формой проявления каких-то общезначимых социальных свойств (уровня занятости населения, степени его социальной защиты). Оно обусловлено степенью отставания одних регионов от других, причем эта степень нередко определяется чисто субъективными причинами (политическим статусом и рейтингом лидера, характером его знакомств с центральным финансовым ведомством и т.п.).
В основе региональной политической структуры лежат самые различные признаки, многие из которых связаны с несовершенством федеративных отношений, с почти тотальным влиянием в органах власти групп давления отраслевого и регионального характера, с непропорциональным финансированием регионов из федерального бюджета, с различным социальным статусом местной номенклатуры.
Тем не менее при всей непохожести регионов есть определенная общность интересов, которая заставляет их объединяться по горизонтальным линиям. Вместе с тем осознание своей общности именно на этом региональном уровне идет очень тяжело.
Седьмое
Оценивая множество различных компонентов в плане взаимодействия центр-регионы, не является ли сегодняшний акцент на региональной проблематике данью моде и определенной конъюнктуре. Ответ вполне однозначен: для того чтобы выработать общенациональные ориентиры, невозможно обойтись без осмысления и анализа того, что представляет собой региональное самосознание.
Интеграционные процессы искусственным путем тормозятся не только на уровне межрегиональных отношений (политических, экономических и иных связей), но и на обыденном, межличностном. В подсознании формируется установка на то, что только изолировавшись ото всех, выставив часовых и обложив транзитников и товар из других областей данью, можно надеяться на улучшение ситуации. Но оказывается, что в жизни (вне рамок принятия подобных, политических решений) все гораздо сложнее. Сосед по территории отвечает на эти меры адекватным образом и становится очевидно, что «политика огораживания» не имеет никаких перспектив.
Этот политический и экономический казус можно объяснить тем, что в бывшем СССР связи между регионами носили исключительно формальный характер и «бездирективных» интеграционных связей не существовало.
Да, в прошлой и нынешней России очень слабы горизонтальные связи. Именно из-за этого «территориальная ткань» страны, сшитая лишь из вертикальных связей, оказывается весьма неплотной и непрочной. Но речь должна идти и о другом. О том, что политическая трансформация как регионов, так и страны в целом, выбранный вариант политического реформирования практически привел к потере интереса одного региона к судьбе другого, к дезинтеграционным процессам развития ситуации в целом в прилегающих и близких территориях.
А ведь когда-то было и иначе. Например, волжское речное пароходство принадлежало не конкретной области, как сейчас (с постоянной дележкой плавсредств и спорами, кто должен платить в том случае, когда корабль пересекает границу одной области и попадает в «чужие» воды), а находилось в руках купца-предпринимателя. Ему не нужно было согласовывать свои действия со столоначальниками, попадающимися на пути, в его действиях не было политики. По Волге с севера на юг и обратно его гнал купеческий интерес, и никакая конъюнктура, кроме экономической, не могла заставить его остановиться и свернуть с курса.
Следствием узости методологической и фундаментальной базы исследований «региональной составляющей» является отсутствие у действующей российской власти реальной картины происходящих в стране процессов, мешающее выполнению краткосрочных и долгосрочных задач преобразования общества.
Восьмое
Рассматривая проблемы регионального пространства, в настоящее время уже нельзя ни учитывать взаимосвязи рассматриваемых понятий с вопросами глобализации.
Большая целостность, интегрированность и взаимозависимость мира ведет к усложнению международной жизни. Раз нации начинают жить в новом пространстве, теряя старую форму и границы, то формируется новое постили наднациональное пространство. И в этой связи роль регионов, как частей целого, возрастает. Становится особо актуальной и проблема анализа роли и места регионального пространства в условиях набирающего оборота процесса глобализации.
Однако этот процесс имеет многостороннюю основу и далек от однозначного толкования. И если проблемы глобализации отражают процесс взаимозависимости стран и регионов мира, то регионализм может быть как региональной формой проявления и развития глобализации, так и процессом, противостоящим данному процессу.1 И даже как объективная тенденция глобализация прежде всего должна учитывать процессы, происходящие в региональном пространстве. И только поняв специфику противоречия и сходные моменты регионального развития, в том числе и исходя из его исторического анализа, возможно будет наиболее полно и точно спрогнозировать и понять развитие ситуации в целом. С другой стороны, глобализация объективно ставит проблему интеграции всех моделей развития в единую глобальную социально-экономическую и политическую культуру.2 Но каким образом будет развиваться данный процесс, еще предстоит понять.
II. Региональное и политическое пространство
Содержание понятия «региональное политическое пространство» складывается на основе синтеза и взаимопересечения таких понятий, как регион, социальное пространство, пространство как система определенных общественных координат и показателей. Понятие «регион» фиксирует внимание на уровне политических отношений, которые воспроизводятся в данном объеме3. Во-первых, это наиболее массовый уровень политики, наиболее непосредственно связанный с деятельностью общества как ее субъекта. Во-вторых, здесь наиболее прямо осуществляется взаимодействие власти и населения, проявляется демократизм социального порядка и реализуются в первую очередь социальные аспекты политических отношений. В-третьих, регион есть синоним провинциализма и периферийности политики. В географии и региональной экономике регион употребляется довольно многозначно:
как синоним термина район; отсюда — региональный, т.е. относящийся к району, районам;
для обозначения сопоставляемых таксонов, принадлежащих к различным системам таксонирования или к различным порядкам одной и той же системы таксонирования;
для обозначения любых территорий, по своим признакам не «подходящих» к принятой системе территориального членения и не позволяющих обозначить их другими терминами;
для обозначения территориальных таксономических единиц определенного класса в конкретной системе таксонирования4.
В социологической и политологической литературе понятие «регион» используется наряду с такими определениями и атрибутами, как местный, провинциальный. В общефилософском смысле как часть чего-то целого. Для социологии и политологии это не совсем корректно, поскольку качества региона могут быть различными. Нередко регионы несопоставимы по своим свойствам и функциям. В современной общественной науке регион выступает преимущественно как метафора или собирательный образ, который воплощает экономические и политические игры в их специфическом содержании применительно к провинциальным условиям функционирования общественных отношений. Для политической проблематики понятие и сущность региона представляют собой преимущественно уровень и субъект политики. В зависимости от того, что вкладывается в данное понятие, изменяется его методологическая и социально-политическая нагрузка. Регион как уровень функционирования и воспроизводства политики связан в основном с ее периферийными, провинциальными явлениями. В данном случае регион рассматривается в своих соотношениях и взаимосвязях с политическим центром как ядро политической системы с ее периферией. Здесь речь идет не только о конкретных проблемах этой взаимосвязи, сколько о методологии и технологии отношений5. Центр или ядро системы предметны — это столичный государственно-административный центр, а регион — больше символичен, поскольку периферия системы включает несколько десятков регионов. Если же регион рассматривается как субъект политики, то главное здесь — это его социально-политическая организация и полномочия как субъекта Федерации.
Одним словом, при неоднозначности понимания региона речь идет преимущественно о различном соотношении организационных и социальных аспектов политики. Регион как уровень политических отношений связан преимущественно с социальными ее аспектами, с деятельностью и функциями социальных общностей во властных структурах и местном самоуправлении. В полной мере здесь проявляют себя провинциальная политическая ментальность населения, неразрывность и ограниченность форм и способов общественной деятельности. Хотя это наиболее массовый уровень политики, в рамках которого наиболее непосредственно соприкасаются власть и общество, население от этого не выигрывает. Массовый, социально анонимный характер субъектов политики способствует в большей степени их отчуждению от власти, чем это может произойти с какими-то элитарными, избранными ее субъектами. Непосредственная демократия есть наиболее прямой путь непосредственного отчуждения общества от власти при развитии и нарастании авторитарных тенденций со стороны местной власти.
Когда же имеется в виду регион как субъект политики, то здесь доминируют ее организационно-властные аспекты, связанные с функционированием и полномочиями институтов власти и управления. Социальная сторона, как правило, сводится к функциям и деятельности административной элиты. Одним словом, проблематика региона дифференцируется в зависимости от разделения политических отношений на организационный и социальный их уровни. Регион рассматривается в данном случае как определенная социально-политическая целостность, упорядоченный политическими средствами общественный организм или социальная система. «Социальная система вырастает и эволюционирует на трех базовых параметрах: на определенных жизненных функциях, посредством которых живет соответствующая человеческая общность; территории, на которой эти функции осуществляются; и организационных структурах, обеспечивающих выполнение необходимых жизненных функций на данной территории и при данной совокупности населения»6, жизненные функции системы обеспечиваются через социальные аспекты политики, а организационные структуры воспроизводятся через ее властно-регулятивные параметры.
Регион как субъект политики7 следует отличать от понятия социально-территориальной системы как определенной социально-политической среды или общности. Определенное совпадение здесь присутствует, особенно когда берутся социально-политические свойства региона, тем не менее это различие следует учитывать. «Социально-территориальную систему можно определить как в целом стабильный по этноконфессиональным и другим (исторического масштаба времени) признакам социум, определенным образом организованный (стихийно или преднамеренно) для длительной самостоятельной жизнедеятельности, поддержания своего существования как целостного социального организма и/или развития на данной территории»8. Социально-территориальная система, как это видно из определения, представляет собой упорядоченную систему взаимодействия между людьми, живущими на одной территории и опирающимися на совместно выработанные традиции и опыт. Система не находится в отношениях координации и субординации с другими подобными системами, что имеет место у региона. Она представляет собой саморегулирующийся, общественный организм, лежащий за пределами отношений субъекта и объекта власти, управления и внешнего регулирования. Данная система самодостаточна и самоценна. Она не нуждается во внешнем своем стимулировании или ограничении и соотносится с подобными себе системами вне политикоправового и государственного механизма, опираясь в основном на механизмы естественного социокультурного регулирования. Если социальнотерриториальная система рассматривается как субъект отношений, то имеется в первую очередь коллективный характер субъекта, его равноправное положение с другими субъектами.
Под регионом понимается политологическая квалификация той или иной административно-территориальной единицы, население которой объединено общими производственно-экономическими взаимосвязями, единой социальной инфраструктурой, местными средствами массовой коммуникации, органами власти и местного самоуправления9. Регион есть естественноисторическое пространство, в рамках которого осуществляется социальноэкономическая и общественная деятельность проживающих в нем людей.
Учитывая реальности современного российского общества, можно с полным основанием говорить о его региональной структуре. Основные элементы этой структуры складываются отнюдь не из социально-политических организаций областей и автономий как субъектов Федерации, а из явлений их непохожести друг на друга, из различий их политического статуса и экономических возможностей и даже из различного рейтинга руководителей (президентов, глав администраций, губернаторов). В экономически неразвитом обществе социальная дистанция между его элементами, их положение в социальной и политической структуре определяется не по линии их качественного своеобразия, множественности форм социальной жизни, а преимущественно в плане отставания одних элементов от других.
Социальное развитие таких общественных систем напоминает игру в «догонялки», когда аутсайдеры стремятся сблизиться с лидерами. Качество системы не является преимущественно формой проявления каких-то общезначимых социально-политических свойств (уровня занятости населения, степени его социальной защиты, политической мобильности, гражданской ответственности). Оно обусловлено степенью отставания одних регионов от других, причем эта степень нередко определяется чисто субъективными причинами (политическим статусом и рейтингом лидера, характером его знакомств с центральным финансовым ведомством и т.п.).
В основе региональной политической структуры лежат самые различные признаки, многие из которых связаны с несовершенством федеративных отношений, с почти тотальным влиянием в органах власти групп давления отраслевого и регионального характера, с непропорциональным финансированием различных регионов из федерального бюджета, с различием социальных статусов местной номенклатуры.
Под региональной политической структурой подразумевается совокупность административно-территориальных единиц, выступающих как организованные самоуправляющиеся политические сообщества и субъекты федеральной, местной власти, социальная сущность которых реализуется в отношениях с центральными органами управления и власти. Эта сущность связана с их фактическим неравенством или преимуществами по сравнению с другими регионами. Политическая региональная структура дифференцирована на субъекты и элементы по степени освоения и получения преимуществ и привилегий по сравнению с другими регионами. В одном случае эти привилегии обусловлены сравнительно высоким научно-производственным потенциалом и экономическим вкладом, в другом случае, что бывает особенно часто, принадлежностью своих лидеров к президентскому окружению или федеральному правительству.
Принцип «догонялок», политического и экономического аутсайдерства и лидерства положен в основу большинства современных классификаций регионов или региональной политической структуры. В некоторых случаях критерием дифференциации регионов является «наличие или отсутствие необходимых ресурсов» для «самообеспечения на основе собственного народнохозяйственного комплекса». По данному критерию все регионы — субъекты Федерации могут быть подразделены на три группы.10
К 1-й группе могут быть отнесены регионы, не только полностью обеспечивающие свои потребности, но и производящие определенное количество (в стоимостной и натуральной форме) продуктов, превышающих реальные потребности населения и производственного комплекса.
2-я группа включает регионы, способные удовлетворить свой собственные потребности (свести концы с концами), не более того.
3-я группа состоит из регионов, не способных себя обеспечить и нуждающихся в дотациях со стороны государства.11
В данном случае классификация регионов осуществлена на Основе экономического, продовольственного и товарного потенциала, связанного с проблемой социального выживания населения. Здесь дифференциация проведена по принципу: «иметь больше или меньше», «жить за счет собственного труда и средств или преимущественно за счет других». Понятно, что речь идет о кризисном, экономически и политически малоэффективном обществе и такое деление регионов является достаточно случайным, не имеющим сквозного характера, то есть применимого к любым политикоэкономическим ситуациям и поворотам социально-политического процесса.
Характерно, что по мере того, как иссякают постепенно экономические и социальные ресурсы регионов и все они становятся дотационными, внимание обращается и перемещается преимущественно на политические факторы их дифференциации и классификации. Экономических оснований становится все меньше и меньше. За основу дифференциации, в частности, берется ситуация в местном самоуправлении как квинтэссенция общей региональной политической ситуации. В первую группу («группу поддержки») входят области, политика руководства которых якобы строится на осознании роли самоуправления в стабилизации экономической и политической обстановки в регионе и на содействии в развитии системы самоуправления как опоры органов государственной власти субъекта Федерации и регионального руководства во взаимоотношениях с Центром при отсутствии на местах сепаратистских устремлений. Здесь вроде бы реально развивается принцип территориального разделения властей, разграничение компетенции Центра, регионов и муниципальных образований.12 Вторая группа — это группа «пассивного сопротивления», которую составляют большинство регионов, и которая определяется отсутствием четко выраженной позиции руководителей к вопросам развития местного самоуправления. Третью группу можно определить как группу «активного сопротивления», характеризующуюся «особым путем» развития местного самоуправления, ссылками на местные условия, национальные особенности и др.
Данная классификация вызывает еще больше возражений и дополнительных вопросов, чем приведенная выше по уровню самообеспечения. С самообеспечением не все понятно, поскольку для нас вопрос, кто кого кормит, был всегда открытым и спорным со множеством сопутствующих, дополнительных обстоятельств и подробностей. Брать же за основу классификации регионов развитость системы местного самоуправления условность и вольность еще большая, поскольку его реальность и эффективность повсеместно ставится под сомнение. К примеру, В. Голубев, вице-губернатор Московской области, отмечал: «Мы еще не знали настоящего местного самоуправления... Мы в нем и не жили как следует, не работали»13. Тем самым невозможно классифицировать присутствие каких-либо политических свойств в региональном социальном процессе по причине отсутствия или крайне слабой выраженности этих свойств. Даже при наличии эффективного местного самоуправления оно не может выступать критериальным свойством структурирования регионов. Сущность самоуправления универсальна и оно может различаться преимущественно по своим формам, а не по содержанию. Формы же самоуправления не исчерпывают всей глубины и содержания политических процессов в регионах.
Наиболее всесторонне исследовал проблему социальнополитической дифференциации регионов Г.В. Марченко, предложивший шесть моделей или типов региональной социально-политической политики.14
Во-первых, «консервативно-коммунистическая» политика, сущность которой заключается в сдерживании роста цен и доходов населения.
Во-вторых, «национально-либеральная», при которой региональные власти пытаются честно следовать в русле либерального реформирования со всеми его издержками.
В-третьих, «интернационально-либеральная» модель, при которой региональные власти пытаются реализовать особый статус своих регионов как свободных экономических зон, включившись лишь в мировые хозяйственные связи.
В-четвертых, это «лоббистская» социально-экономическая модель, которой придерживаются региональные власти, имеющие в Москве своих представителей, выдвиженцев на важных государственных постах.
В-пятых, «сепаратистская» модель, представители которой просто вытрясают из федеральных властей особые привилегии под угрозой выхода из состава России.
В-шестых, патерналистская или патронажная модель, которой придерживаются руководители наиболее экономически и финансово несостоятельных и инвестиционно непривлекательных регионов.
В данной структуре также отсутствует определенное основание классификации. В качестве таковых выступают экономические, социальные, политико-идеологические обстоятельства, а не модель политического курса. Многое в данном структурировании определяется экономическими возможностями, производственным потенциалом регионов, который был заложен и сформировался еще в советское время.15 Ни один их регионов не демонстрирует образцов и примеров устойчивого экономического и политического развития. При отсутствии определенных критериев классификации регионов данная классификация может быть и не ограничена шестью позициями и элементами. Наряду с моделями могут выделяться и рассматриваться их подвиды, поскольку собственно чистых моделей, идеальных элементов также сложно обнаружить. Данную классификацию можно осуществлять до такого предела, когда каждый регион следует рассматривать в качестве отдельной, самостоятельной модели.
Причем любой элемент классификации должен отражать и воплощать в своих качествах в той или иной степени свойства системы, в качестве которой в данном случае берется политическая система на своем региональном уровне. Как видно из приведенной классификации, какое либо указание на системные свойства регионального политического процесса здесь не указано. Сложно представить себе политическую систему или системность вообще из явлений либерализма, коммунизма и патернализма. Эти явления мало, если вообще совместимые. Более того, и коммунизм, и либерализм в переходном, кризисном социуме выступают преимущественно как тенденции, а не конкретные явления со своим содержанием и границами. В условиях кризиса и экономической и политической стагнации весьма проблематично судить о собственно коммунистических или либеральных тенденциях, когда общество в основном связано с самосохранением и выживанием, с приспособлением к неблагоприятным экономическим и политическим условиям.
Таким образом, при анализе типов регионального политического процесса и элементов провинциальной политической структуры необходимо руководствоваться рядом принципов и условий.
Во-первых, соблюдением и использованием четких, единых и сквозных критериев классификации. Четкие в смысле ограниченности их числа, поскольку, чем больше критериев вводится в оборот и учитывается, тем сложнее и проблематичнее классификация. Критерии должны учитывать и схватывать наиболее принципиальные и существенные стороны и аспекты региональной политической структуры, фиксировать наиболее долговременные тенденции провинциального политического процесса. Едиными такие критерии можно считать с точки зрения их применимости не только к дифференциации региональной политической системы, но и интеграционных процессов. На основании общих критериев можно было бы мыслительно не только расчленять но и соединять систему. Здесь необходимо соблюдение единства анализа и синтеза в ее рассмотрении. Критерии должны быть сквозными, то есть применимыми в исследовании любого этапа в развитии системы, а не только ее кризисного, переходного состояния.
Во-вторых, использованием таких критериев, которые бы фиксировали не только тенденцию социально-политического или экономического развития, но и в первую очередь качество системы в целом. Они должны определяться состоянием системы, характером ее упорядоченности и целостности.
В-третьих, введением в оборот таких методологических оснований политической дифференциации регионов, которые в своей совокупности представляли бы также систему, элементы которой находятся друг с другом в отношениях субординации и координации.
Исходя из этого, критериями дифференциации регионов по их социально-политическому статусу могут быть:
а) уровень экономической свободы;
б) децильный коэффициент;
в) индекс Джини;
г) индекс потребительских настроений.
По каждому из этих критериев можно подразделять регионы на различные социально-политические группы. Особенностью критериев является их социальная природа. С одной стороны, они происходят от экономики, от уровня и эффективности производственной деятельности. С другой стороны, они наиболее непосредственно влияют и определяют политическую ситуацию в обществе. Политическая жизнь и политическое структурирование регионов определяются в первую очередь экономическими изменениями. Это, в конечном счете. А непосредственно политика зависит от социальных условий, уровня и образа жизни провинциального населения. Приведенные выше индикаторы являются системой показателей именно образа и уровня жизни, который детерминирует политические изменения. Причем они используются в мировой практике, социально-экономической и политикоэкономической статистике, в политологических прогнозах и аналитических материалах. Эти показатели можно использовать и при политической классификации российских регионов по типам социального развития и моделями политического порядка.
Наиболее принципиальным индикатором при политической дифференциации регионов является уровень экономической свободы. Это производственно-экономический индикатор политики. Политику не следует измерять и замерять самой политикой. Она может быть оценена с точки зрения своей экономической и социальной эффективности. Категория свободы придает данному показателю универсальность и сквозной характер, обуславливает его связь со всеми сферами общественных отношений. Понятие экономической свободы включает в себя соблюдение трех основных принципов — свободы индивидуального выбора, свободы частного обмена, гарантии частной собственности. Поэтому главными обязанностями современного государства и региональных политических сообществ являются создание условий для максимальной свободы выбора, обеспечение свободного обмена, защиты частных контрактов и частной собственности. В той степени, в какой расширенному государству (правительству, президенту, Центральному банку, судебной системе, федеральным, региональным, местным властям, иным государственным органам) удается обеспечить выполнение этих принципов, в такой степени страна или регион могут считаться экономически свободными. Уровень экономической свободы определяет и степень политической свободы. Это один из важнейших факторов, дающий возможность проанализировать особенности политического структурирования российских регионов, роль и место регионального политического пространства.
Список литературы
1 Михеев В. Логика глобализации и интересы России// Pro et Contra. 1999.Том 4, № 4. с. 49.
2 См.: Косолапое Н. Россия, США и мировое развитие// Pro et Contra. 2000. Т. 5, № 2.
3 См.: Карасев А.В. Анатомия политической власти (региональный аспект). Тверь. 1997.
4 См.: Алаев Э.Б. Социально-экономическая география. М., 1983. С.69.
5 См.: Ковалев В.А. Политическая регионалистика как новое направление исследований в российском обществоведении. Актуальные вопросы регионального политического развития и проблемы теоретической концептуализации. Сыктывкар. 1999.
6 См.: Косолапов Н.А. Политико-психологический анализ социально-территориальных систем. Основные теории и методологии (на примере России). М., 1994, с. 29.
7 См.: Чернышев А.Г. Регион как субъект политики. Саратов. 1999. 228 с.
8 См.: Косолапов Н.А. Политико-психологический анализ социально-территориальных систем. Основные теории и методологии (на примере России). М., 1994, с. 30.
9 См.: Барзилов С., Новиков А., Чернышев А. Особенности развития политикоэкономических процессов в российской провинции. М., 1997, с. 21.
10 См.: Федеральный центр и субъекты Российской Федерации: финансовые взаимоотношения и механизмы социальной поддержки населения. М, 1997, с.37. 11 См.: Региональная политика как диалог интересов // Регионология. 1995. №2, с. 56.
12См.: Бикметов P.M. Интеграционный и дезинтеграционный потенциал регионализма // Перспективы и проблемы становления Поволжского регионализма. М., 1999, с. 17.
13См.: Независимая газета. 1999. 25 мая.
14 См.: Марченко Г.В. Региональные проблемы становления новой российской государственности. М., 1996, с. 48-49.
15 См.: Сухарев А.И. Основы регионологии. Саранск. 1996.
|
