С.И. Барзилов
Глобальная институциональная и идейно-мировоззренческая трансформация современного российского общества обусловливает необходимость поиска и обоснования в науке адекватных выразительных средств, с помощью которых формируется новое историческое, политическое и социологическое мышление. В рамках поиска новых научных парадигм происходят изменения, в частности, в исторических и социально-политических науках в контексте их интеграции и дифференциации. В осмыслении реальности исторические и политические науки развиваются отнюдь не параллельными курсами, а взаимопересекаются, в результате чего возникают и актуализируются совершенно новые историко-политические сюжеты и темы. Интеграция истории и политологии в условиях современного переходного периода и глобального социального кризиса, распада прежних общественных связей и институтов особенно стимулирует интерес к преемственности, неразрывности исторического и социально-политического процесса, поиска определенных универсальных смыслов и ментальных составляющих, которые двигают людьми в поисках выхода из социальных катаклизмов.
В поисках универсальных значений исследовательская мысль экстраполируется на довольно широкое и емкое пространство, имеющее множество измерений и основ своей классификации. Тем самым мы видим в качестве одного из путей плодотворного сотрудничества историков, политологов и социологов объединение усилий по изучению российского исторического пространства. Явление и категория пространства неразрывно связаны с категорией времени, то есть истории. Временной, исторический подход к пространству существенно обогащает политологию и социологию, которым, к сожалению, свойственно в определенной степени плоскостное видение пространства, преимущественно количественное его измерение.
Историко-временной подход к социально-политическому пространству российского общества работает на общую социальную методологию, поскольку позволяет соединить и органически соотнести в себе формационный и цивилизационный подходы. Историческое пространство есть одновременно история общества в ее временном (формационном) измерении и в категориях цивилизации, фиксирующих органическую взаимосвязь российского общества с другими национально-государственными образованиями. Уникальность проблематики и категории исторического пространства заключается в ее универсальном характере и емкости смысла, учитывая всеми признанную плодотворность пространственных социально-исторических измерений. Пространство есть одновременно особым образом построенная и воспринимаемая общественным сознанием историческая среда, в пределах которой совершается скооперированная деятельность людей; система экономических, социальных, политических и духовных координат, на базе которых они объединяются либо конфликтуют; основные вехи исторического процесса, фиксирующие эволюцию государств и обществ; совокупность условий и показателей, обозначающих пределы творческих и интеллектуальных возможностей человека и эффективность созданных им социальных институтов и т.п.
Одним словом, понятие исторического пространства фиксирует внимание исследователей, во-первых, на преемственности, универсальности, целостности исторического и социального процесса; во-вторых, на его многомерности в единстве позитивных и негативных сторон; в-третьих, на кооперационном эффекте человеческой деятельности и роли исторических личностей, на неразрывности судеб различных государств и возглавляющих их политиков; в-четвертых, на ограниченности идеологических и партийноклановых установок в трактовке исторических событий; в-пятых, на необходимости выдвижения на первый план историками, политологами универсальных индикаторов и параметров социального процесса, таких как свобода, права человека, демократия, социальное и национальное достоинство личности и т.п. Человек мыслится одновременно и как макрокосм исторического пространства, но и как неабсолютная самодостаточная ценность. Как писал Н. Бердяев, личность перестает быть личностью, если превыше ее нет ничего. Категория пространства позволяет тем самым подчеркнуть ценность любой личности в историческом измерении и во временном разрезе, но через призму других явлений и состояний общества.
Сложность в систематизации понятий, составляющих категориальный аппарат российского исторического пространства, во многом проистекает из неразработанности базисных определений. Интерес исследований в основном сфокусирован на уточнении, детализации уже устоявшихся понятий либо на адаптации категорий западной политической науки к современным российским реалиям, на обосновании аналогий этим категориям в отечественной политической практике. Как справедливо подчеркивает А. КараМурза, необходима четкая дефиниция базисных черт российской цивилизации, цивилизационная и геополитическая идентификация страны.1 Представляется, что одной из категориий, позволяющей осуществить в единстве цивилизационную и геополитическую идентификацию российского общества, является историческое пространство.
По своим характеристикам данное пространство примыкает к социальному пространству, детерминируется его свойствами и параметрами. По определению П. Сорокина, социальное пространство "есть некая вселенная, состоящая из народонаселения Земли... Определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие точки отсчета".2 Под социальным пространством П. Сорокин понимает сопоставимость, соотнесенность социальных явлений и событий, их взаимопересекаемость и взаимозависимость, в чем отсутствуют абсолютно первичные и абсолютно вторичные процессы и субъекты. Все элементы пространства представляются одинаково ценными, хотя и включенными в систему определенной социальной иерархии. Так и в историческом пространстве, которое является полем исторических событий, соотнесенным как по горизонтали в рамках определенного временного отрезка исторической дистанции, так и по вертикали в пределах и масштабах определенной исторической тенденции (экономической, социальной, политической, духовно-нравственной и т.п.). В данном контексте П. Сорокин выделял и анализировал горизонтальные и вертикальные параметры пространства.
Таким образом, под российским историческим пространством мы понимаем целостность, естественность и органичность исторического порядка, соотнесенность его элементов и процессов, взятых как в их причинности, становлении, развитии, следствиях, так и во взаимозависимости, определяемыми геополитическим положением российского государства, его национальными традициями. Пространство не сводится к совокупности исторических фактов, взятых в их причинно-следственной связи. Оно обусловлено целостностью, органичностью исторического процесса и не проявляется как некая вещественная данность, как физическое поле. Является в существенной степени мыслимой конструкцией, логической абстракцией, позволяющей установить, сконструировать исторический процесс с точки зрения его глобализации, усиления интеграционных качеств. Политическое пространство есть движение от одного уровня глобализации к другому ее уровню. Эволюция пространства представляет собой изменение соотношения между явлениями интеграции и дифференциации в историческом процессе. "Чаще всего глобализацию связывают с качественно новыми уровнями интегрированности, целостности и взаимозависимости мира."3 Историческое пространство или поле фиксирует в своих качествах и параметрах не только процессы глобализации, масштабности социальных явлений и фактов. Оно также детерминировано будущим, как подчеркивает П. Бурдье, управляет будущими стратегиями,4 Оно не ограничивается произошедшими событиями, а включает в себя элементы будущего социального качества. Это пространство с открытыми границами.
Основными атрибутами исторического пространства являются горизонтальные взаимосвязи и логика, одновременно происходящих исторических событий (геополитический, цивилизационный подход), вертикальные взаимосвязи (формационно-временной подход), а также масштабность исторических явлений и фактов, определяемая не столько количеством вовлеченных в них людей, сколько соответствием общемировым тенденциям, свойствам глобализации, воспроизводству наиболее перспективных моделей социального порядка. Анализ горизонтального среза пространства связан с концептуализацией цивилизационного принципа, как принципа, реализующего кооперационный эффект исторического действия. Вертикальный срез воспроизводит формационно-векторный принцип как принцип поступательности, преемственности исторического процесса. Цивилизационный подход фиксирует внимание на явлениях целостности, интеграции исторического пространства, формационный нa процессах его структурирования, дифференциации, перехода из одного качества в другое. Качества интеграции идифференциации зависят от масштабности исторических событий.
Явления интеграции и дифференциации исторического пространства имеют различные формы и содержание. В данном случае мы обращаем внимание на такой феномен интеграции российского исторического пространства, как становление имперского пространства.5 Интеграционные качества и возможности исторического пространства рассматриваются преимущественно через его имперскость. Явления дифференциации данного пространства характеризуются через его регионализацию. Тем самым интеграция и дифференциация пространства доводятся до уровня его имперских и региональных свойств, для чего имеются существенные основания, связанные с моделированием исторического процесса, в частности, норвежского политолога Роккана. Ему принадлежит идея построения моделей Западной Европы в историческом или пространственно-временном континууме.6
В региональном пространстве С.Роккан выделяет "пояс городов" и территориальные и культурные периферии как "буферные зоны". Пользуясь более устоявшейся и распространенной терминологией, это деление территориальных систем на ядро и периферию, что в современном российском обществе тождественно дифференциации на столичный и провинциальный социумы. "Пояс городов" в историческом контексте выполнял функцию канала распространения юридических кодексов, алфавита, религии, требований горожан, союзнических отношений и т.п. В Западной Европе он явился двигателем исторического прогресса и противостоял империям, которые возникали вне его пределов. По теории периферий "пояс городов" был окружен двумя "буферными зонами", образованными этнически и культурно выделяющимися анклавами. Эти анклавы находились между "поясом" и империями и обеспечивали защиту против династических центров. Существование "буферных", внутренних периферий помогало сохранению "пояса городов". Одновременно они служили границами династических центров.
Кроме внутренних периферий существовали и внешние периферии, выполнявшие иные функции, не связанные с динамикой «пояса городов». Они практически не подвергались нивелированию и давлению со стороны наций-городов и сохраняли свою идентичность и территориальную автономию. Империи являлись четвертым элементом территориальнопространственной структуры. Они препятствовали росту и влиянию «пояса городов» вблизи своих территориальных границ. Сила империй была несовместима с влиянием «пояса». Роккановская модель представляет собой не только иерархически построенную систему территориального взаимодействия, но и имеющую свои временные измерения. Империи, «пояс городов», внутренние и внешние периферии являются элементами не только территориального, но и исторического пространства. В любой общественной системе, будь она административно-территориальной или исторически преходящей, имеют место движущие ее противоречия. В данном случае сторонами противоречия являются империи и «пояса городов». Внутренние и внешние периферии выступают в роли буфера, опосредования, придавая системе эластичность и мобильность.
Если не придавать категориям С.Роккана конкретно-исторического, прикладного значения, а рассматривать содержащиеся в них квалификации условно, то его модель территориально-пространственного устройства применима и для настоящего времени. В современных условиях существуют свои «пояса городов», то есть урбанизированные и развитые в социокультурном смысле территориальные образования с господством в экономике и политике информационных технологий. Наряду с ними функционируют «империи», то есть государственные системы с преобладанием политиковластных методов в саморегулировании и регламентации общественной жизни. Имеют место внутренние и внешние периферии, реализующие роль опосредования и буфера.
Теория С.Роккана является доказательством того, что историческое пространство не имеет отдельно своих имперских и отдельно региональных параметров. Имперские и региональные проблемы и тенденции взаимопересекаются и накладываются друг на друга. Любая имперская тенденция стимулирует и, если угодно, воспроизводит тенденцию регионализации своего распада. Достижение общественной системой своей империалистической стадии одновременно означает ее разрушение. В жестко построенной системе актуализируются центробежные тенденции. Менее всего управляема тоталитарная система или общество мобилизационного типа.
Применительно к российскому историческому и политическому опыту проблема имперскости политического пространства, ее региональных аспектов несет в себе весьма специфическое содержание, поскольку осмысление современного кризиса общества, затронувшего все сферы социальной жизни, вольно или невольно экстраполируются на наше прошлое. Явления кризиса рядом исследователей логически выводятся из предшествующего опыта и рассматриваются в качестве закономерного этапа отечественной истории. В данном контексте регионализация и сепаратистские тенденции характеризуются как естественное следствие распада едва ли не как абсолютное благо, а имперскость — как противоестественное состояние общественных отношений. Научные выводы в данном случае подменяются нравственно-этическими и идеологическими оценками.
Существенное влияние на восприятие российской истории как преимущественно имперской экспансии оказал тот факт, что данная тема связана у нас в основном с обоснованием своей идеологической, мировоззренческой ниши протестным движением и либеральными кругами. Точкой отсчета была взята российская история как преимущественно негативный опыт государственного строительства и социальной организации. И до настоящего времени господствует, если так можно сказать, либеральнодиссидентский вариант интерпретации российской истории, по которому ограничение роли государства и политической власти в регулировании общественных отношений представляется магистральным путем социальноисторического процесса, а самодержавие в своем имперском варианте есть крайний случай гипертрофированной формы и функций власти и государства. Отсюда чем меньше власти и государства, тем якобы больше демократии. По свидетельству директора Института США и Канады академика С. Рогова, у нас под видом либерализма получила распространение ультраконсервативная философия, которая в Соединенных Штатах Америки именуется либертариальной. Философия, при которой государство само по себе рассматривается как некое зло, от которого надо избавляться или которое надо всячески игнорировать. Но не как инструмент решения жизненного важных интересов общества.7
В настоящее время перед нами стоит проблема идейномировоззренческой реабилитации не столько собственно имперскосамодержавной формы организации общества, сколько роли российского государства как инструмента этой организации, механизма согласования общественных интересов. Кстати, и североамериканская и европейская традиция не закладывают в понятие империи изначально негативного содержания. Современные демократии сформировались на базе бывших колониальных империй. В частности, как об этом пишет американский историк Д. Бурстин, федерализм в США вырастал из колониального опыта.8 Не как его отрицание, а как одно из условий становления государственности.
В современных теориях империализма обращают на себя внимание два основных направления: классическое и либеральное. Наиболее концептуально оформленными являются классические теории. Они были созданы для объяснения вторжения Европы в неразвитый мир.9 Можно разделить классические теории империализма на четыре обширные категории: апологии, экономические интерпретации, социологические интерпретации и геополитические интерпретации. Классические теории, объясняющие имперскую политику и империалистическую экспансию, видели за ними следующие побудительные мотивы: бескорыстное служение человечеству, нужды, европейской экономики, социальная фрустрация в Европе и потребность европейских государств в своем усилении. Классические теории империализма имеют определенную поддержку и среди российских историков, политологов и философов, считающих образование империй закономерным этапом исторического процесса. По мнению В. Межуева, «империя — не историческое зло, а необходимый этап в ходе образования наций... Развал империи не всегда сопровождается образованием национальных государств, что ведет часто к обострению межэтнической розни».10 Империя, как исторически первая форма государственности, является способом разрешения межэтнических конфликтов, хотя часто и насильственными методами.
Исторически люди объединяются в трех формах. Первая «этнократия», основанная на родстве; вторая «империя», основанная на четком статусе субъектов империи; третья «нация», основанная на гражданстве, а не на субъектном статусе" (А. Кара-Мурза). Современный российский политический опыт свидетельствует, что у нас нет заметного движения в обществе от империи к нации. Скорее наоборот, осуществляется откат к этнократии, когда в основе политического структурирования лежат клановоэтнические, семейно-групповые, клиентелистские интересы. Национальное отождествляется с этническим, а не с гражданским. Этническая принадлежность рассматривается как основа социальной и исторической идентификации человека. Вольно или невольно производится доимперская ситуация, которая закономерно стимулирует имперские амбиции государства и правящей политической группировки. Возрождение этнократических тенденций в российском обществе осуществляется в условиях, когда национальное государство является исторически пройденным этапом.
Возвращение к доимперскому состоянию, от кого бы то оно ни исходило, стимулирует имперские тенденции. Этот феномен классически описал А. Тойнби, который называет империи по-своему, универсальными государствами. По его мнению, универсальные государства обладают одной выдающейся чертой — они совпадают с моментом оживления в ритме распада. Именно последняя черта будит фантазию и вызывает благодарность поколений — свидетелей успешного установления универсального государства.12 Поскольку проблемы имперскости и государственности в российской истории неразрывно слиты, то в современных условиях одно стимулирует другое. В этих условиях возрождение государства и усиление роли его институтов и инструментов, инициируемое сверху, без повышения роли общества и механизмов его самоорганизации всего лишь стимулирует явление распада и дальнейшего разложения политической власти, хотя внешне официально постулируется рост социальной солидарности и политического консенсуса. На волне подобных настроений в свое время И. Солоневич открыто заявил: «Я, конечно, русский империалист, как и почти все остальные русские люди».13
Возможность реанимации имперских традиций и тенденций обусловлена, таким образом, не столько бюрократическими попытками восстановить государственные институты, сколько хроническим социальным кризисом, связанным с всеобщей политической апатией, с продолжением экономического упадка и нравственной деградацией общества. Универсальное государство, по А. Тойнби, возникает, во-первых, после, а не до надлома цивилизаций. Это не лето общества, а бабье лето его последний всплеск тепла Перед сыростью осени и холодом зимы. Во-вторых, универсальное государство продукт доминирующих меньшинств, то есть тех социальных групп, которые когда-то обладали творческой силой, но затем утратили ее.14 Это реанимация имперского мышления и имперских политических амбиций, как образно выразился Г. Флоровский в «тоске нетерпеливого ожидания». Ожидания в условиях массовой и тотальной пассивности общества, в котором правящее меньшинство пытается имитировать радикальные позитивные экономические и социально-политические изменения, а большинство одинаково готово в зависимости от ситуации либо поддержать режим, либо отказать ему в этом. Имперские амбиции власти в этих условиях имеют равную перспективу быть одобренными или отвергнутыми обществом.
По либеральным воззрениям понятие империи и империализма является исключительно негативным, противоречащим природе свободной экономики и политического плюрализма. В этом плане либералы практически смыкаются со своим идейным антиподом марксизмом-ленинизмом. Крайности переходят друг в друга. Империализм и имперскость одинаково оцениваются негативно, как противоестественное состояние политического порядка и общественного строя. Правда, позиции марксистов-ленинцев и либералов разделяет лишь один нюанс. Марксисты считают империализм как продолжение социальных пороков капитализма, как его загнивание. Либералы разводят понятия и явления капитализма и империализма. По мнению одного из идеологов либерализма Й.Шумпетера, империалистическая экспансия европейских обществ в 19 веке не являлась неотъемлемой чертой капиталистического развития и конкуренции, а, напротив, противоречила экономическим и политическим характеристикам капитализма. Империализм представляется в качестве пережитка милитаристского национализма периода абсолютных монархий.15 В современной либеральной интерпретации империализм и имперскость представляется «осуществлением власти одного государства на территории другого (как правило, военными средствами) с целью эксплуатации подчиненного населения для извлечения определенных экономических и политических выгод».16 Аналогичное понимание империализма содержит и марксизм. Это «внешняя политика, стремящаяся к политическому и экономическому контролю над отсталыми районами с целью обеспечения для своей страны сферы приложения избыточных капиталов и рынка, для продажи излишков промышленной продукции в обмен на стратегическое сырье».17
Весь смысл расхождения между классическими теориями империализма и имперского политического порядка и либеральными воззрениями заключается в том, что классические теории акцентируют внимание как на формальных (военная экспансия и т.п.), так и неформальных признаках империи. А. Шлезингер характеризует неформальную империю как империю «без колоний в политическом смысле», но все же богато оснащенную широко разбросанными по всей планете атрибутами империализма: войсками, кораблями, самолетами, базами, проконсулами, местными коллаборационистами.18 Либералы сосредотачиваются в основном на формальных свойствах империи, в которых доминирует внешняя политическая экспансия, переходящая в военную, с целью решения внутренних экономических вопросов и геополитических задач для расширения имперского пространства. Имперская тенденция тем самым представляет собой способ выхода из внутреннего экономического и политического кризиса путем расширения национального политического пространства.
При всех существующих в настоящее время подходах и методологиях при определении империи, империализма, имперского политического пространства в них обнаруживаются общие подходы и принципы, связанные, во-первых, с территориально-пространственной организацией политического сообщества;19 во-вторых, с исторически переходящим характером имперского устройства. Присутствуют и исторические, и территориальнорегиональные аспекты политического процесса. Тем самым проблематика имперского политического пространства органически связывается с историческим и региональным пространством. В своей совокупности они образуют определенную целостность и фиксируют системность и преемственность исторического развития. Базовым для нас является историческое пространство как более емкое по своим масштабам проявления и по времени существования. Его имперские и региональные свойства, суть, параметры и едини, цы измерения, с одной стороны; и воплощение определенных исторических тенденций, с другой стороны. Любое качество исторического пространства есть одновременно и явление, фиксирующее тот или иной исторический этап, и тенденция, воспроизводящая закономерности и вектор развития. Имперскость и региональность в своих качествах представляют историческое пространство в двух измерениях: статике и в динамике. С одной стороны, это явления устойчивости и стабильности; с другой, изменчивости, нестабильности.
Имперские и региональные атрибуты исторического пространства не являются для нас изначально негативными или позитивными социальнополитическими свойствами. Это находится за пределами нашего анализа, поскольку уходит в область идеологии, политических предпочтений и нравственно-этической проблематики. Мы не вкладываем также однозначного смысла в понятие имперского исторического пространства. Имперскость предполагает определенный угол зрения на исторический процесс, и не все его качества сводятся к проявлениям империалистических тенденций. Не вся политика и система общественных взаимосвязей в империях может быть обозначена как имперская или .империалистическая. Имперскими или империалистическими можно назвать государства, режимы, внешнюю политику, но не общества, нации, культуры, системы социальной идентификации и т.п. Одним словом, имперскость как историческая квалификация относится преимущественно к области организационно-политических отношений, связанных функционированием политических институтов, инструментов и элементов государства. Социально-политические отношения, касающиеся деятельности неполитических институтов, находятся за пределами имперских проявлений и тенденций.
Тем самым в понятие и содержание имперскости исторического пространства мы вкладываем:
разделение в территориальном, политическом, социокультурном смыслах исторического пространства на ядро и периферию, на столичный и провинциальный социум, на политико-культурный центр и окраину империй;
регулирование взаимоотношений между ядром и периферией империй преимущественно политико-военными методами, хотя и в соответствии с общеисторическими тенденциями и объективными потребностями;
доминирование воли господствующего меньшинства над волей подчиненного большинства в регулировании общественных отношений в рамках пространства;
стремление решать внутренние государственные проблемы за счет внешнеполитической экспансии, путем как экономического, так и внеэкономического давления на определенные территории;
Российское политическое пространство: новые интерпретации
использование в идентификации имперского пространства культурных и политических символов одного этноса, ограничение в этом возможностей других этносов.
Категориям российского исторического пространства не следует, видимо, придавать однозначного смысла. И выводить его тем более из семантики слов. Эти категории должны обладать определенной эластичностью и емкостью. В противном случае это может стать не условием успешного анализа, а его проблемой и самоцелью, поскольку «железобетонность» категориального аппарата обусловливает необходимость его прямых вещественно-фактологических аналогий, введения в оборот дополнительных, опосредующих или уточняющих понятий и определений. Мы же исходим из того, что принципы и подходы при формировании категориального аппарата могут быть различными.
Относительность и неустойчивость категориального аппарата исторического пространства во многом обусловлена научными поисками в обозначении в современном российском варианте соотношения между процессами регионализации и глобализации. Проблема актуализируется тем, что в рамках данного соотношения имеют место явления распада прежней общественной системы и становления новой системы. Взаимосвязь глобализации и регионализации накладывается тем самым на состояния деградации прежней общности и формирования общности нового типа, причем происходит это в условиях глобального кризиса, тем самым утрачиваются не только негативные, но и позитивные свойства общественных взаимоотношений; формируются новые свойства далеко не позитивные. Старое это не обязательно отрицательное, новое не обязательно положительное. В данном контексте категориальное самоопределение весьма проблематично. Оно одновременно должно воспроизводить, во-первых, диалектику глобализации и регионализации; во-вторых, в рамках данного соотношения — явления распада старого и становления нового качества общественных отношений; в-третьих, неоднозначность явлений старого, традиционного, и нового, обусловленного не столько движением, приближением к общезначимым ценностям и нормам общественной жизни, сколько общим социальным неблагополучием.
Категориям имперскости и региональности российского исторического пространства мы придаем преимущественно статус понятий, фиксирующих явления интеграции и дифференциации данного пространства. Имперскость представляет собой интеграцию пространства преимущественно политическими, волевыми методами, исходящими из общего для его регионов административного центра. Региональный аспект пространства проявляется в его структурировании, дифференциации на отдельные элементы. Интеграция и дифференциация предполагают друг друга, как рассмотренные выше случаи их исторического проявления и воспроизводства. Интеграция в рамках империй имеет свои территориально-административные и политико-институциональные пределы, совпадающие с границами империй. Чем чаще внутриимперская интеграция, тем существеннее межгосударственная дифференциация. И чаще гибче интеграция внутри государственных образований, тем мобильнее и разнообразнее межгосударственное взаимодействие, тем меньше возможностей для сосуществования политических систем, состоящих из империй и неимперий.
Список литературы
18 См.: Шлезингер Артур.М. Указ.соч. С.206.
19 Характерно в этом отношении одно из определений империи как политической системы, объединяющей под началом жесткой централизованной власти гетерогенные этнонациональные и административно-территориальные образования на основе отношений метрополия колонии, центр провинции, центр национальные республики и окраины. См.: Политология. Энциклопедический словарь. М.,1993. С.119.
18 См.: Шлезингер Артур.М. Указ.соч. С.206.
19 Характерно в этом отношении одно из определений империи как политической системы, объединяющей под началом жесткой централизованной власти гетерогенные этнонациональные и административно-территориальные образования на основе отношений метрополия колонии, центр провинции, центр национальные республики и окраины. См.: Политология. Энциклопедический словарь. М.,1993. С.119.
|
