А.В.Торкунов
На рубеже 80 - 90-х годов качественно изменилось мировое социально-политическое пространство. Отказ народов Советского Союза, большинства других стран бывшего «социалистического содружества» от однопартийной системы государственного устройства и центрального планирования экономики в пользу рыночной демократии означал прекращение в основном глобального противостояния антагонистических социально-политических систем и существенное повышение удельного веса открытых обществ в мировой политике. Уникальной в истории особенностью самоликвидации коммунизма является мирный характер этого процесса, не сопровождавшегося, как обычно бывало при столь радикальной смене социально-политического устройства, сколько-нибудь серьезными военными или революционными катаклизмами. На значительной части евразийского пространства - в Центральной и Восточной Европе, а также на территории бывшего Советского Союза в принципе сложился консенсус в пользу демократической формы социально-политического устройства. В случае успешного завершения процесса реформирования этих государств, в первую очередь России (ввиду ее потенциала), в открытые общества на большей части северного полушария - в Европе, Северной Америке, Евразии - сформируется сообщество народов, живущее по близким социально-политическим и экономическим принципам, исповедующее близкие ценности, в том числе и в подходах к процессам глобальной мировой политики.
Естественным следствием окончания в основном противостояния между «первым» и «вторым» мирами явилось ослабление, а затем и прекращение поддержки авторитарных режимов - клиентов двух лагерей, противоборствовавших в годы холодной войны в Африке, Латинской Америке, Азии. Поскольку одним из главных достоинств таких режимов для Востока и Запада была, соответственно, «антиимпериалистическая» или «антикоммунистическая» ориентация, с окончанием противостояния между главным антагонистами они потеряли свою ценность как идеологические союзники и в результате лишились материальной и политической поддержки. За падением отдельных режимов такого рода в Сомали, Либерии, Афганистане последовали дезинтеграция этих государств и гражданская война. Большинство же других стран, например Эфиопия, Никарагуа, Заир, начали движение, правда, различными темпами, от авторитаризма. Это еще больше сократило мировое поле последнего.
На 80-е годы, особенно на их вторую половину, приходится напрямую не связанный с окончанием холодной войны широкомасштабный процесс демократизации на всех континентах. Бразилия, Аргентина, Чили перешли от военно-авторитарных к гражданским парламентским формам правления. Несколько позже эта тенденция распространилась на Центральную Америку. Показательным для результатов этого процесса является то, что 34 руководителя, участвовавшие во встрече в верхах стран Северной и Южной Америки в декабре 1994 г. (Куба не получила приглашения), были демократически избранными гражданскими лидерами своих государств. Аналогичные процессы демократизации, разумеется, с азиатской спецификой, наблюдались в это время в АТР - на Филиппинах, Тайване, в Южной Корее, Таиланде. В 1988 г. избранное правительство пришло на смену военному режиму в Пакистане. Крупным прорывом к демократии не только для Африканского континента явился отказ ЮАР от политики апартеида. В других странах Африки отход от авторитаризма шел более медленными темпами. Однако падение самых одиозных диктаторских режимов в Эфиопии, Уганде, Заире, определенное продвижение демократических реформ в Гане, Бенине, Кении, Зимбабве свидетельствуют о том, что волна демократизации не обошла и этот континент.
Необходимо отметить, что демократия имеет довольно разные степени зрелости. Это наглядно проявляется в эволюции демократических обществ со времен французской и американской революций до наших дней. Первичные формы демократии в виде регулярных многопартийных выборов, например, в ряде африканских стран или в некоторых новых независимых государствах на территории бывшего СССР в значительной степени отличаются от форм зрелых демократий, скажем, западноевропейского типа. Несовершенны и самые передовые демократии, если исходить из определения демократии, данного Линкольном: «правление народа, избранное народом и осуществляемое в интересах народа». Но очевидно и то, что между разновидностями демократий и авторитаризмом существует и демаркационная линия, определяющая качественное отличие внутренней и внешней политики обществ, находящихся по обе стороны от нее.
Глобальный процесс смены социально-политических моделей проходил в конце 80-х - начале 90-х годов в разных странах с различных стартовых позиций, имел неодинаковую глубину, его результаты в ряде случаев неоднозначны, и не всегда есть гарантии против рецидивов авторитаризма. Но масштабность этого процесса, его одновременное развитие в ряде стран, тот факт, что впервые в истории поле демократии охватывает более половины человечества и территории земного шара, а главное, самые мощные в экономическом, научно-техническом и военном плане государства - все это позволяет сделать вывод о качественном изменении социально-политического поля мирового сообщества. Демократическая форма организации обществ не отменяет противоречия, а иногда и острые конфликтные ситуации между соответствующими государствами. Например, факт функционирования в настоящее время парламентских форм правления в Индии и Пакистане, в Греции и Турции не исключает опасной напряженности в их взаимоотношениях. Значительная дистанция, пройденная Россией от коммунизма к демократии, не отменяет разногласий с европейскими государствами и Соединенными Штатами, скажем, по вопросам расширения НАТО или применения военной силы против режимов Саддама Хусейна, Слободана Милошевича. Но фактом является то, что на протяжении всей истории демократические государства никогда не воевали друг с другом.
Многое, разумеется, зависит от определения понятий «демократия» и «война». Обычно демократическим считается государство, если исполнительная и законодательная власти формируются путем соревновательных выборов. Это означает, что в таких выборах участвуют по крайней мере две независимые друг от друга партии, предусматривается право голоса по крайней мере половины взрослого населения и имел место по крайней мере один мирный конституционный переход власти от одной партии к другой. В отличие от инцидентов, пограничных столкновений, кризисов, гражданских войн международными войнами считаются военные действия между государствами с боевыми потерями вооруженных сил свыше 1000 человек.
Исследования всех гипотетических исключений из этой закономерности за всю мировую историю от войны между Сиракузами и Афинами в V в. до н. э. вплоть до сегодняшнего времени только подтверждают тот факт, что демократии воюют с авторитарными режимами и нередко начинают такие конфликты, но никогда не доводили до войны противоречия с другими демократическими государствами. Надо признать, что есть определенные основания для скептицизма у тех, кто указывает на то, что за годы существования Вестфальской системы поле взаимодействия демократических государств было относительно узким и на их мирное взаимодействие влияло общее противостояние превосходящей или равной по силе группы авторитарных государств. Еще не совсем ясно, как поведут себя демократические государства в отношении друг друга при отсутствии или качественном сокращении масштаба угрозы со стороны авторитарных государств.
Если все же закономерность мирного взаимодействия демократических государств не будет нарушена в XXI в., то происходящее сейчас в мире расширение поля демократии будет означать и расширение глобальной зоны мира. В этом, видимо, состоит первое и главное качественное отличие новой формирующейся системы международных отношений от классической Вестфальской системы, в рамках которой преобладание авторитарных государств предопределяло периодичность войн как между ними, так и с участием демократических стран.
Качественное изменение соотношения между демократией и авторитаризмом в глобальном масштабе дало основание американскому исследователю Ф. Фукуяме провозгласить окончательную победу демократии и в этом смысле объявить о «завершении истории» как борьбы между историческими формациями. Однако, как представляется, масштабное продвижение демократии на рубеже веков еще не означает ее полную победу. Коммунизм как социально-политическая система, хотя и с определенными изменениями, сохранился в Китае, Вьетнаме, Северной Корее, Лаосе, на Кубе. Его наследие ощущается в ряде стран бывшего Советского Союза, в Сербии.
За исключением, пожалуй, Северной Кореи во всех других социалистических странах вводятся элементы рыночной экономики, они так или иначе втягиваются в мировую экономическую систему. Практика отношений некоторых сохранившихся коммунистических государств с другими странами регулируется скорее принципами «мирного сосуществования», чем «классовой борьбы». Идеологический заряд коммунизма ориентирован больше на внутреннее потребление, во внешней политике все чаще берет верх прагматизм. Частичное экономическое реформирование и открытость международным экономическим связям порождают социальные силы, требующие соответствующего расширения политических свобод. Но доминирующая однопартийная система работает в противоположном направлении. В результате наблюдается эффект «качелей», движущихся от либерализма к авторитаризму и обратно. В Китае, например, это было движение от прагматических реформ Дэн Сяопина к силовому подавлению студенческих выступлений на площади Тяньаньмэнь, затем от новой волны либерализации к закручиванию гаек, и снова к прагматизму.
Опыт XX в. показывает, что коммунистическая система неизбежно воспроизводит такую внешнюю политику, которая вступает в противоречие с политикой, генерируемой демократическими обществами. Разумеется, факт радикального отличия социально-политических систем не обязательно обусловливает неизбежность военного конфликта. Но равно обосновано и предположение о том, что наличие этого противоречия не исключает такого конфликта и не позволяет надеяться на достижение уровня отношений, которые возможны между демократическими государствами.
В авторитарной сфере еще остается значительное число государств, социально-политическая модель которых определяется либо инерцией личных диктатур, как, например, в Ираке, Ливии, Сирии, или аномалией процветания средневековых форм восточного правления в сочетании с технологическим прогрессом в Саудовской Аравии, государствах Персидского залива, некоторых странах Магриба. При этом первая группа находится в состоянии непримиримой конфронтации с демократией, а вторая готова сотрудничать с ней до той поры, пока та не стремится поколебать установившийся в этих странах социально-политический статус-кво. Авторитарные структуры, хотя и в измененной форме, закрепились в ряде постсоветских государств, например в Туркмении.
Особое место среди авторитарных режимов занимают страны «исламской государственности» экстремистского толка - Иран, Судан, Афганистан. Уникальный потенциал воздействия на мировую политику придает им международное движение исламского политического экстремизма, известного под не совсем корректным названием «исламский фундаментализм». Это революционно-идеологическое течение, отвергающее западную демократию как образ жизни общества, допускающее террор и насилие в качестве средства реализации доктрины «исламской государственности», получило в последние годы широкое распространение среди населения в большинстве стран Ближнего Востока и других государствах с высоким процентом мусульманского населения.
В отличие от сохранившихся коммунистических режимов, которые (за исключением Северной Кореи) ищут пути сближения с демократическими государствами, по крайней мере в экономической области, и идеологический заряд которых затухает, ис-ламский политический экстремизм является динамичным, массовым и реально угрожает стабильности режимов Саудовской Аравии, стран Персидского залива, некоторых государств Магриба, Пакистана, Турции, Центральной Азии. Разумеется, при оценках масштабности вызова исламского политического экстремизма мировому сообществу следует соблюдать чувство меры, учитывать противодействие ему в мусульманском мире, например, со стороны светских и военных структур в Алжире, Египте, зависимость стран новой исламской государственности от мировой экономики, а также признаки определенной эрозии экстремизма в Иране.
Сохранение и возможность увеличения числа авторитарных режимов не исключают вероятности военных столкновений как между ними, так и с демократическим миром. По всей видимости, именно в секторе авторитарных режимов и в полосе соприкосновения последних с миром демократии могут развиваться в будущем наиболее опасные, чреватые военными конфликтами процессы. Небесконфликтной остается и «серая» зона государств, отошедших от авторитаризма, но еще не завершивших демократических преобразований. Однако общая тенденция, рельефно проявившаяся в последнее время, все же свидетельствует о качественном изменении глобального социально-политического поля в пользу демократии, а также о том, что авторитаризм ведет арьергардные исторические бои. Разумеется, исследование дальнейших путей развития международных отношений должно включать более тщательный анализ закономерностей отношений между странами, достигшими разных стадий демократической зрелости, влияния демократического преобладания в мире на поведение авторитарных режимов и т.д.
|
