В. Флинт
– Осмотрев меня, Сергей ПетровиЧ прежде всего спросил, могу ли я уехать, – вспоминала медицинский осмотр Сергея Боткина жена известного физиолога Ивана Павлова. – Когда я сказала: "Ни в коем случае", то он ответил: "Ну не будем об этом говорить... Скажите, вы любите молоко?"
– Совсем не люблю и не пью.
– А все же мы будем пить молоко. Вы южанка, наверно, привыкли пить за обедом.
– Никогда. Ни капли.
– Однако мы будем пить. Играете ли вы в карты?
– Что вы, Сергей Петрович, никогда в жизни.
– Что же, будем играть. Читали ли вы Дюма или еще такую прекрасную вещь, как "Рокамболь"?
– Да что вы обо мне думаете, Сергей Петрович? Ведь я недавно кончила курсы, и мы не привыкли интересоваться такими пустяками.
Через 3 месяца питья молока, разбавленного ложкой коньяка, растираний водой и т.д. госпожа Павлова почувствовала себя здоровой. Книга "Рокамболь", которую ей велено было читать, случайно попалась на глаза Дмитрию Ивановичу Менделееву, который уткнулся в нее на 4 часа, а затем долго рассказывал, до чего умен доктор Боткин.
"Хотите, чтобы я представил Вам медицину в виде стройной научной теории? Так вот, ничего подобного вы здесь не услышите!" – таким экстравагантным началом лекции парижский профессор Тюссо – медицинское светило европейского масштаба – огорошил молодого доктора Боткина. Сергей Петрович уже несколько лет путешествовал, "обживая" одну за другой европейские медицинские школы (в Париже он работал у Клод-Бернара, в Берлине – в клиниках знаменитого профессора Траубе). Он с досадой убеждался, что медицина еще так же далека от науки, как поэзия его будущего пациента Некрасова от преодоления всеобщей неграмотности. Боткина возмущало, что медики Московского университета всерьез признают теорию профессора Полунина о "жизненной силе" – невесомой и неуловимой основе всех процессов в организме, по отношению к которой ткани и органы тела – лишь материальная оболочка. Универсальные, причем взаимоисключающие, медицинские теории в то время произрастали в изобилии. Одни считали источником болезни состояние "изначальной ткани", а доктор Виртов из Кенигсберга отстаивал революционную идею, что причину болезней надо искать в клетках человеческого организма. Однако большинство медицинских авторитетов по старинке уповали исключительно на собственный опыт, наблюдательность да на промысел Божий. О микроскопах и анализах тогда и знать никто не знал, а странную новинку фармакологию называли наукой "о действии на организм веществ, с помощью которых болезнь вылечить нельзя". Чехов писал, что Боткин и Пирогов "верили в медицину, как в Бога, потому что выросли до понятия "медицина". Медицинской науки как таковой не существовало, а было искусство – блестящее в руках избранных, темное – для профанов (большинства медиков). Боткина это категорически не устраивало.
Одиннадцатый из 25 детей московского купца первой гильдии, оптового торговца чаем Петра Боткина, Сергей с детства был упрям и сосредоточен. Он мечтал о научной деятельности и намеревался получить математическое образование. Медицина Сергея не особенно привлекала, однако в 1849 году в связи с острой необходимостью в военных медиках прием на все факультеты Московского университета, кроме медицинского, был прекращен. "Разбуженные декабристами", Станкевич, Некрасов, Белинский, Герцен дружили и учились вместе с разными братьями Боткиными. И в большом боткинском купеческом доме на Маросейке было всегда шумно от горячих речей. Революционным настроем Сергей не проникся, но искренне и на всю жизнь увлекся идеями "общественного блага" и "помощи народу". Жертвенный настрой чуть не привел его на четвертом курсе к уходу из университета вольноопределяющимся на Турецкую войну – помогать раненым. Но тут вмешался папа-купец, который быстро уговорил сына не дергаться, пока не получит диплом медика.
На войну Боткин попадет через 2 года. Партии раненых, постоянно прибывающие из-под Севастополя в бахчисарайский лазарет великой княгини Елены Павловны, тут же "сортировали" на четыре категории: безнадежных предоставляли сестрам милосердия, тяжелых – на срочную операцию, третью категорию оставляли в ожидании медицинского осмотра, остальных отпускали после перевязки. В бараках – стоны и вонь, продуктов и медикаментов не хватает. Однажды сестры милосердия задушили аптекаря-вора.
Работая в полевых госпиталях под началом Н.И. Пирогова, который оперировал по 18–2О часов в сутки, не присаживаясь и почти не прерываясь, Сергей Боткин мечтал стать таким же героем – полевым хирургом. Но во время операций у него время от времени мутилось в глазах и начинала кружиться голова, операцию часто приходилось завершать ассистенту. Стало ясно, что из-за близорукости Сергей Петрович не сможет стать хирургом. В Крыму он почувствовал невыносимую тяжесть в печени, которая еще не раз напомнит о себе. Боткин занялся послеоперационными осмотрами больных и вскоре понял, что гноящиеся раны, антисанитария в бараках и плохое питание для раненых гораздо страшнее вражеских пуль.
В студенческие годы он без устали собирал и систематизировал сведения о болезнях, с удовольствием проводил в больнице лишние смены, безропотно соглашался взвалить на себя заодно и дежурства кого-то из однокурсников. Например, прогульщика Сеченова. Безотказность и мягкотелость здесь ни при чем: "Кто путает конец и начало, у того в голове мочало!" – жестко возразит Боткин Сеченову, стоявшему за химическую теорию заболеваний внутренних органов. Сам Сергей Петрович был убежден в клеточной природе болезней. Правда, позже Боткин извинится перед сокурсником за резкость, объяснив ее нездоровьем. Из-за очередной задержки долгожданной свадьбы у Сергея Петровича обострилась странная болезнь, которую сначала приняли за воспаление брюшины. Хворь сигнализировала о себе желтым оттенком кожи и печеночными коликами.
Острый приступ болезни последует и при известии, что отец Сергея, оставив чайный бизнес четверым старшим братьям, завещает сыну-доктору всего 20 тысяч рублей... Врач Боткин перестанет нуждаться только много лет спустя, став в 1873 г. лейб-медиком, председателем Общества русских врачей в Санкт-Петербурге, гласным городской думы и врачом с мировым именем.
До этого была напряженнейшая работа в медико-хирургической академии, которую он постепенно реорганизует на европейских началах, внеся свою оригинальную научную составляющую. По своей природе Боткин был прежде всего въедливым и прилежным ученым-практиком. С его легкой руки в России стали повсеместными анализы крови и мочи, медицинские исследования под микроскопом. Он стал первым клиницистом, умудрившимся соединить в медицинской теории закономерности, открытые физиологами, и анатомические исследования. Ни один смертный случай в его клинике не проходил без вскрытия. Боткин создал первые многопрофильные клиники, впервые описал симптоматику ряда болезней, в том числе непроходимость желчных путей, которой страдал сам.
Постоянная и упорная деятельность Боткина по улучшению врачебной помощи неимущим, обустройству и увеличению богаделен лежала в русле той самой "помощи народу", о которой говорили в кружке "революционеров-демократов". Но в отличие от большинства из них Боткин не витийствовал, а делал.
Сергей Петрович Боткин Явил миру 13 детей и науку эпидемиологию, которая спасла тысячи жизней во время чумы. Желтуха же, названная через 50 лет болезнью Боткина, как и все прочие хвори, по парадоксальному убеждению отца российской клинической медицины, проистекает от нервов. Вирусы – возбудители болезней – были открыты Д.И. Ивановским лишь после смерти Сергея Петровича...
Любимая и мудрая фраза врача Боткина "Лечить больного, а не болезнь" впоследствии утонет в море описаний симптомов и сотнях тысяч видов химпрепаратов. Общая клиническая картина уступит место множеству фрагментов, одного лечащего врача заменят десятки узких специалистов, а медицину станут называть платным агентом фармацевтического комплекса.
|
