Реферат
Гуманитарные науки как более "мягкие" гораздо более чувствительные к воздействию внешних, собственно социологических параметров развития - в отличие от естественных наук, обладающих "жестким" методологическим каркасом и, соответственно, защитным поясом от вмешательства социальных факторов во внутреннюю эволюцию науки. В случае с формалистами эта общая закономерность осложнена тем, что к моменту появления русской формальной школы отечественное литературоведение было уже достаточно социально интегрировано, хотя и методологически аморфно. Для литературоведения середины 1910-х гг. его встроенность в академическую и университетскую иерархию вовсе не предполагала упорядоченности исследовательских методов, техник и т.д. Превращение отраслей гуманитарного знания в соответствующие дисциплины происходило иначе, чем научная революция в естествознании XVII в., поскольку становление внутренних стандартов научности - когнитивное упорядочение - осуществлялось относительно наук о духе в уже институционально упорядоченной области (отделения в национальных академиях, соответствующие кафедры и факультеты в университетах).
Попытаемся спроецировать критерии, предложенные Н.Ч. Маллинзом для изучения таких "революционных групп" в науке, как этнометодологи, психологи-бихевиористы и биологи - исследователи фагов, на этапы деятельности русских формалистов:
норма (провозглашение исходных принципов - манифест Шкловского "Воскрешение слова"; сближение с лингвистами Якубинским и Поливановым, 1914-1915 гг.);
сеть (формирование исследовательского микросообщества, внутреннего кружка и среды, подготовка к выпуску собственных периодических органов - формирование Общества по изучению поэтического языка (Опояза), выпуск сборников по теории поэтического языка; знакомство с Якобсоном и москвичами, 1916-1918 гг.);
сплоченная группа (серия публикаций - ряд монографий под маркой Опояза, система взаимных ссылок, резкий рост полемических выступлений, появление первых учеников - по студии "Всемирной литературы", формирование второго поколения школы в рамках Государственного института истории искусств (ГИИИ), 1919-1923 гг.);
специальность - научная дисциплина ("фаза учебников" - своя система преподавания, закрепление автономии в академической и университетской среде, вплоть до постепенного размывания и исчезновения исходной группы - исследовательские семинары в ГИИИ, выход серии "Вопросы поэтики", наконец, расхождение в рамках программы и обострившаяся проблема воспроизводства школы - так называемых "младших формалистов", 1924-1930).
Исходное доминирование социально-групповых аспектов научной динамики в литературоведении (как "мягкой" науке), усиленное эпохой революционного перелома 1910-1920 гг., может объяснить фактическую самоизоляцию, черты сектантского замыкания формалистов относительно их "оппонентного круга" (в смысле М. Ярошевского) - сообщества филологов, так или иначе вовлеченных в процесс внутренней перестройки науки о литературе. Формалисты крайне негативно реагировали на попытки "нейтрализации" того нового знания, которое они внесли в литературоведение. Именно этим, в частности, была обусловлена резкость их расхождения с Виноградовым и особенно с Жирмунским, который пытался играть в противостоянии академизма и опоязовской поэтики роль примирителя и третейского судьи.
В "оппонентном круге" формальной школы особенно значимыми были московские филологи, группировавшиеся вокруг Московского лингвистического кружка (1915-1924 гг.), которые с середины 1920-х гг. из соратников все больше превращаются в глазах опоязовцев в отступников и соглашателей. Причиной этого был возврат москвичей к "академизму", в том числе и в формах организации научной деятельности. Петроградскому Институту истории искусств, который, как было указано, являлся формой институциализации и воспроизводства формальной школы, в Москве соответствовала Государственная Академия художественных наук (ГАХН) при Наркомпросе, где активно сотрудничали члены МЛК. Минуя дискуссию о значимости МЛК и Опояза для современной филологии мы можем вслед за Н. Маллинзом и Б. Гриффитом обозначить петроградскую группу как "революционную", с характерной для нее внеакадемической маргинальностью, а московскую - как "элитарную", ориентирующуюся на традицию и центральное положение в дисциплине.
Так, статус учебного заведения лишь закреплял отличие ГИИИ, обеспечившего появление "младоформалистов", от герметичной и академически замкнутой ГАХН, бывшей чем-то вроде "клуба московской гуманитарной интеллигенции". Ориентированный на превращение формального метода в часть общей философско-эстетической методологии, московский круг Г. Шпета последовательно приобщал формализм к филологической традиции. Неудивительно, что из Московского лингвистического кружка и ГАХН вышли будущие представители разбавленного марксизмом "реставрационного" неоакадемического литературоведения 1930-х гг. (в первую очередь - Л.И. Тимофеев, автор канонического для того периода вузовского учебника "Введение в литературоведение").
Коллективный принцип работы новой филологии был отличительной особенностью Опояза, как его спустя полвека описывал Шкловский:
Это был исследовательский институт без средств, без кадров, без вспомогательных работников, без борьбы на тему: "Это ты сказал, это я". Работали вместе, передавая друг другу находки.
Такой "групповой" тип производства научной продукции, перенесенный в ГИИИ, разительно отличался от привычных форм академической организации, вроде Неофилологического общества:
Лабораторный тип заседаний - доклады, заранее, обсужденные группой <...> Отличное от общества: доклад не просто вызывает прения, а является, с одной стороны, результатом обсуждения группы, а с другой - подвергается подробному рассмотрению группы на заседании или сопровождается дополнительными докладами, чтобы довести вопрос до какого-то решения (дневниковая запись Эйхенбаума от 13 января 1924 года; здесь и далее дневник Эйхенбаума цит. по: РГАЛИ. Ф. 1527. Оп. 1. Ед. хр. 247).
По такому же принципу (проблемный и предметный доклад с последующим детальным обсуждением) были построены занятия семинара учеников Эйхенбаума - так называемого "Бумтреста", из которого вышли такие талантливые литературоведы, как Б.Я. Бухштаб, Л.Я. Гинзбург, Г.А. Гуковский, Н.Л. Степанов и др. Помимо воспитания учеников, коллективный принцип работы был одновременно вызовом традиционным формам академических конвенций - шагом по принятию ответственности, ограничению невовлеченных, стремлением контролировать "первичный механизм" научной инновации (из пассивного агента стать властным субъектом развития знания о литературе; см. ниже). Отмежевание новооткрытой поэтики от традиционной филологии закреплялись как институционально, так и методологически. Биограф Эйхенбаума К. Эни справедливо обращает внимание на то, что факультет в Институте истории искусств, где преподавали формалисты, принципиально именовался "Разрядом словесных искусств", в отличие от филологического факультета университета.
Предметом передачи (научения) в формализме был способ видения "сделанности" конкретного литературного объекта, его включенности в системную динамику литературной эволюции (согласно концепции Тынянова второй половины 1920-х). Основой воспроизводства научной школы здесь оказывается "неявное знание" (М. Полани) - не столько перенос отработанных схем на новый объект, сколько раскрытие в нем уникального сочетания эстетических качеств, как апробированных, так и в особенности новооткрытых. От учителя к ученику транслируется именно "рецепт" производства научного знания о литературе. Таков, например, навык открытия в биографической "мелочи", упомянутой, но не понятой прежним литературоведением, необходимой составляющей "микроистории" литературы или литературного быта. Следует также указать, что в борьбе с академизмом формалисты отмежевывались от восприятия произведения как памятника эпохи и/или воплощения замысла художника-гения, а также выступали против перенесения техники историко-филологического анализа античных или фольклорно-эпических текстов на произведения словесности XVIII-XIX вв.
Памятуя о той роли, которую в закреплении победившей парадигмы играют, согласно Т. Куну, учебники, стандартные пособия и т.д., обратимся к проблеме перевода основных положений формализма в состав "основного корпуса" отечественного литературоведения в 1920-е гг. В этом смысле особенно важны систематизация литературной теории и представление формализма "во вне". Отчасти это происходит в учебнике Б.В. Томашевского "Поэтика. Теория литературы" (1925), и особенно, в книге Шкловского "Техника писательского ремесла" (1926), выполненной в жанре "литературного самоучителя". Учебник Томашевского выдержал в 1925-1931 гг. шесть переизданий и был высоко оценен даже П.Н. Медведевым, как "первый у нас опыт систематического изложения в научном плане теории литературы" 33. В то же время боязнь "академизма" у ведущих формалистов сказывалась в подозрительном отношении к жанру учебника. Еще в 1922 г. в неопубликованной рецензии на книгу Жирмунского "Композиция лирических стихотворений" (1921) Эйхенбаум отметил:
Я боюсь, что при такой тенденции 'формальному методу' суждено стать опорой не столько для научных построений, сколько для учебных руководств. Не хотелось бы, чтобы нас постигла судьба Потебни. Не хотелось бы, чтобы из наших будущих учеников вышли составители учебников по теории словесности, где к старым параграфам о метафоре и метонимии прибавлены будут параграфы об анафоре, концовке, стыке и т.д.
С этим высказыванием перекликаются и весьма осторожные дневниковые отзывы Эйхенбаума об учебнике Томашевского, который, хотя и задумывался автором как учебник по теории литературы "вообще", кодифицировал наиболее значимые положения формализма, начиная со специфики определения понятия "литература".
Вообще проблема непосредственного воспроизводства научной школы, с одной стороны, и ее "растворения" в эволюции науки, в ходе разрешения научной революции поставлена у Куна (в гл. XII его труда) и Маллинза лишь самым общим и схематичным образом. В целом мертоновской социологии науки можно предъявить упрек в недостаточной специфицированности истолкования изучаемого предмета, в описательном и нормативном подходе, не дающем проникновения во внутренний процесс становления науки. Сама научность науки в этой традиции не проблематизирована и не подвергнута социальному анализу: обсуждаются лишь условия и возможности ее (бесспорного) существования. Необходимость для формалистов бороться против академизма за "строгую науку" если и может быть описана на мертонианском языке, то скорее как исключение, подтверждающее более общее правило взаимодействия (как правило, естественной) Науки и (статично интерпретируемого) Общества.
Список литературы
Александр Дмитриев, Ян Левченко. Наука как прием: Ещё раз о методологическом наследии русского формализма // Новое литературное обозрение - 2001 - No. 50
Денис Устинов. Формализм и младоформалисты. Статья первая: постановка проблемы // Новое литературное обозрение - 2001 - No. 50
|
