| Жар души сохранить бы до конца дней!
Хмелем мечты упиваться упрямо!
И ком глины – жилище души моей –
Да не рухнет в пыль опустелым храмом!
Джек Лондон
Сорок лет, прожитые Джеком Лондоном, точно приходятся на ту эпоху в истории Соединенных Штатов Америки и всего мира, которая превратила эту страну из сравнительно изолированной заатлантической буржуазной республики в ведущую империалистическую державу, а на противоположной стороне земного шара подготовила всемирно-историческую социалистическую революцию. Эпоху богатую, изобилующую радикальными сдвигами в социальной сфере, науке, морали, бурную, чрезвычайно сложную и противоречивую, и ее противоречия не могли не найти отражение в полусотни книг, которые теперь составляют литературное наследие писателя.
1876 – год, когда родился Джек Лондон – был для Америки годом в некотором роде особым. В ее духовной и художественной жизни происходили крутые перемены. Шла смена литературных эпох.
На литературную арену выходило новое поколение писателей. В том же 1876 году появились «Приключения Тома Сойера» Марка Твена и издал роман «Габриэль Конрой» Брет Гарт, один из зачинателей школы «местного колорита», открывший в своих рассказах пестрый мир калифорнийский золотоискателей. Свой первый роман «Родерик Хадсон» - о трагедии талантливого скульптора – выпустил Генри Джеймс и продолжал работать над вторым, «Американцем», где вывел «нового человека», капиталиста.
Революция в печатном деле изменила не только способ выпуска книг и журналов, но и условия самого творчества. Художественное слово становилось товаром. «Издательское дело, став большим бизнесом, приобретало все характерные формы современного индустриального и коммерческого производства… - констатирует академическая «Литературная история Соединенных Штатов Америки». – Конкуренция заставляла издателя формировать новый тип писателя, так же, как и новый тип читателя. Она принуждала авторов продавать свои творческие усилия подороже».
Литература США была издавна привязана к рынку, но именно в последние четверти XIX века окончательно сформировалась так называемая массовая, точнее коммерческая – конформистская культура. Издательства и редакции журналов были завалены рукописями несметного количества поставщиков духовного ширпотреба. Их имена забыты и не они определяли течение американской литературы. Дух времени требовал нового материала, динамики, социальной зоркости, правдивого отображения общественных и нравственно-психологических противоречий, обострявшихся по мере того, как США становились ведущей капиталистической державой, высказавшей в канун нового, ХХ века, явные империалистические амбиции (испано-американская война 1898 года).
Всего сорок лет продолжался жизненный путь Лондона, а в литературе он работал менее двух десятилетий. Когда охватываешь взглядом созданное Джеком Лондоном (1876-1916), невольно поражаешься интенсивности, напряженности его писательского труда. И дело здесь не просто в количестве книг – их при жизни Лондона вышло пятьдесят, а еще семь были изданы после смерти. Дело прежде всего в глубоком своеобразии творческого поиска Лондона, который был сущностью и смыслом его писательства, его призванием.
Ему часто завидовали. И в самом деле, по первому впечатлению его судьба может показаться сказочно счастливой. Жадные до сенсации репортеры старались изобразить его взлет как наглядное подтверждение закона «равных возможностей», которые в американском обществе открыты перед каждым. Вот парень из рабочего класса, пасынок фермера, с детства привычный к нищете и не получивший университетского образования, тем не менее стал прославленным писателем, сумел добиться всего, о чем может мечтать человек. Забывали лишь о том, какой ценой все это было оплачено. Забывали, как пылились в захудалых журнальчиках рассказы, которыми вскоре будет начитываться весь мир, забывали о годах отчаяния и голода и о том нечеловеческом напряжении, какого от него требовала выматывающая борьба за успех.
Да, это было самосожжение – во имя искусства и во имя успеха: одно здесь не отделить от другого. Творческие силы Лондона были огромны, но он их рано подорвал и ушел тоже рано, не сделав, должно быть, и половины того, что обещало его блистательное дарование. Незачем приглаживать сложности, игнорировать противоречия, которыми отмечено его творчество. Мы знаем о его противоречиях и ошибках, о приступах неверия в себя, о мрачных настроениях, которым он заплатил свою дань – и не однажды.
Но мы знаем и другое: без Джека Лондона немыслимо представить себе литературу нашего столетия. А значит, он сказал в литературе свое слово, над которым время оказалось не властно. И это слово было услышано и современниками и потомками.
Учить справедливости и стойкости в испытаниях – одна из благородных задач искусства. Этой задаче служили книги Джека Лондона, и в каждом, кто их читал, остается отблеск их света, даже если сегодня мы этого не осознаем.
И все-таки к классикам для юношества он был отнесен слишком поспешно. Он намного сложнее. Художественный талант Джека Лондона был без преувеличения щедрым, помогая ему подняться над своими заблуждениями, подняться и над всей своей эпохой и шагнуть к читателю сегодняшнего дня.
Он родился в Сан-Франциско, городе удачливых дельцов и потерпевших фиаско авантюристов, столице моряков, рудокопов, железнодорожных рабочих Калифорнии. Детские годы запомнились Джеку Лондону всегда преследовавшим его чувством голода и первым приобщением к книгам. Он очень рано начал читать и читал все, что попадало под руку. С детства ему пришлось самому добывать свой хлеб. Он разносил газеты, возил по субботам лед или помогал хозяину кегельбана. «В пятнадцать лет, - пишет он в автобиографическом очерке, - я был мужчиной, равным среди мужчин». Семья бедствовала, и Лондон поступил работать на консервную фабрику, ненавидя этот однообразный, выматывающий труд. А мир за горизонтом влек его к себе все настойчивее.
Первая печатная работа Лондона – шестистраничный рассказ «Тайфун у берегов Японии», который Джек послал на конкурс, объявленный «Сан-Франциско колл», и был опубликован в газете 18 ноября 1893 года. Собственно, даже не рассказ, а очерк, написанный по личным впечатлениям от полугодового похода матросом на промысловой шхуне. Очерк отличается не только неподдельной достоверностью описаний, но и энергичностью слога, и художественной наблюдательностью: волны обрушивались на палубу и «оставляли в каждой щели, в каждой трещинке дрожащие пятнышки огня, горящей до сих пор, пока их не смывала очередная волна, оставляя на их месте новые». Пройдет еще долгих пять лет, прежде чем имя Лондона появится в «большом» журнале, но семнадцатилетний Джек уже почувствовал вкус и силу слова. Если Лондону не удалось сделаться выдающимся стилистом, то стихийная свобода повествования и сдержанный драматизм, мужественная простота, романтическая приподнятость слога и какая-то особая проникновенность, идущая от виденного и пережитого лично, стали отличительными чертами его прозы.
Плавание на «Софии Сазерленд» как бы подвело итог ранним годам Лондона. Позади было бедное, неустроенное детство в Окленде под Сан-Франциско, затянувшееся из-за переездов семьи учение в начальной школе в вперемешку со случайной работой ради денег, изнурительный труд на консервной фабрике, браконьерские набеги и служба в рыбачьем патруле, лихие забавы с приятелями из портового района. И на протяжении всего отрочества чтение взахлеб – Мелвилла, Киплинга, Золя, Толстого.
Весной 1894 года Лондон – среди массы безработных бродяг, движущихся из Калифорнии в Вашингтон – прошагал и проехал от Тихого океана до Атлантического, отсидел месяц за решеткой за бродяжничество. Это было для него подлинное открытие Америки. Из торопливых каракулей в блокноте потом родилась книга очерков «Дорога» (1907).
На следующий год Лондон опять садится за школьную парту, пускается в путешествие по миру человеческих знаний, увлекается социалистическими идеями, завоевывает репутацию опасного бунтаря. Живет он на случайные заработки, а отнюдь не на случайные публикации в школьном журнале.
Летом 1897 года, бросив университет, исписав горы бумаги и не пристроив, не «продав» ни строчки, Лондон подается на Аляску. Почти год он провел среди старателей, охотников, игроков, любителей легкой наживы, зимовал долгую северную зиму в устье реки Стюарт, прошел и проплыл сотни и сотни миль, валялся в госпитале с цингой. Он вернулся в Сан-Франциско без гроша в кармане.
Снова бессонные ночи над рукописями и книгами, снова дни впроголодь, чтобы наскрести несколько центов на марки и попытать счастье в другом журнале, третьем, пятом, снова бесконечное, на пределе отчаяния, ожидание удачи. Он чувствовал в себе неиссякаемую потребность писать, выразить на бумаге красоту и уродливость мира, поразительное многообразие людей, свои переживания. Чтобы писать, ему нужны деньги, а чтобы зарабатывать деньги, не выматывая тело и душу физическим трудом, он должен писать… Он еще не знал, чего стоит эта круговая безысходность, и потому вчитывался в чужие строки, пытаясь разгадать секрет успеха, - впрочем, обо всем этом выразительно рассказал впоследствии сам Лондон в романе «Мартин Иден».
И вот, наконец, в январе 1899 года популярный калифорнийский журнал «Оверленд мансли» («Трансконтинентальный ежемесячник»), основанный 30 лет назад Брет Гартом, публикует первый «северный» рассказ Джека Лондона – «За тех, кто в пути!». Через месяц был напечатан второй, потом третий… Со страниц рассказов вставал прекрасный и страшный мир белого безмолвия, изнурительной борьбы с безразличной природой, суровый кодекс мужской чести и пламенная женская любовь, мир, живущий по особым законам, не пригодным для обывателей Сан-Франциско или Нью-Йорка. Началась жизнь Лондона – профессионального писателя, полная подъемов и падений.
Новый, ХХ век он встречал, подписав контракт на первый сборник из девяти рассказов – «Сын волка», и не с кем-нибудь, а с почетным бостонским издательством «Хоутон Миффлин»! То, что Лондон видел, слышал, записал на Аляске, стала поистине золотой жилой, которую он разрабатывал на протяжении всей своей жизни. Время отсеяло незначительное наносное, недостойное большого писателя и сохранило то, что и сейчас увлекает, волнует, бередит душу и будит мысль.
Летом 1902 года писатель – в Лондоне, селится в трущобах Ист-Энда, изучает условия жизни обитателей дна английской столицы. Результат – книга обличительных репортажей «люди бездны» (1903). Следующий год был в основном занят работой над «Морским волком» (1904), приключенческим романом, в котором тугая, напряженная фабула не помешала автору развенчать «сильную личность».
На Дальнем Востоке вот-вот должна вспыхнуть русско-японская война, и в январе 1904-го Лондон принимает предложение херстовского газетного треста отправиться корреспондентом в Японию и Корею. Некоторые его корреспонденции оттуда полны метких зарисовок военного быта, в них ощутимо неприятие японского милитаризма, в других звучит шовинистическая мысль о «желтой опасности», якобы угрожающей цивилизованному, «белому» миру.
Проходит всего несколько месяцев, и Лондон уже выступает в Калифорнии с зажигательными антикапиталистическими речами, называет русских революционеров своими братьями, становится видной фигурой в социалистическом движении, выпускает взрывчатый сборник «Борьба классов» (1905). А спустя некоторое время за крупную сумму покупает в местечке Глен-Эллен, расположенном к северу от Сан-Франциско в долине Сонома, - той самой великолепной Лунной долине, где разворачивается действие его позднего (1913) и идиллического одноименного романа, - в сто тридцать акров участок земли с ранчо: «Через 20 лет участок будет стоить 120 тысяч долларов, я становлюсь на якорь прочно, основательно». Но Глен–Эллен пока не стала такой гаванью.
Летом 1906 года, после лекционно-пропагандистской поездки по стране, включившей Иейлский университет и Нью-Йорк, Лондон садится за стол и за несколько месяцев пишет политический роман-антиутопию «Железная пята» (1908), в котором рисует Америку под жесточайшей тиранией диктатуры монополистической олигархии. Одновременно писатель увлекается идеей семилетнего кругосветного плавания и начинает постройку яхты «Снарк», вкладывая в нее все свои силы и средства.
Спутники Лондона практически не имели навыков судовождения, да и «Снарк» не обладал необходимыми мореходными качествами. Зато полутора годовое плавание по Тихому океану и пребывание на Гаваях, Маркизских островах, островах Самуа, Фиджи и других дали Лондону материал для многих замечательных «южных» рассказов и – главное – в это время было создано его самое значительное произведение роман «Мартин Иден». Когда в сентябре 1908 года путешествие из-за болезни Лондона прерывается, калифорнийский журнал «Пасифик мансли» начинает печатать роман. Публикация длилась ровно год, а в сентябре 1909 он выходит отдельным изданием у «Макмиллана» в Нью-Йорке.
Творчество Лондона – это, по сути, художественная многотомная автобиография, но до «Мартина Идена» в ней недоставало той самой главной главы, повествующей об искусстве. Такая глава требовала подлинной писательской зрелости, а она пришла лишь на втором, самом плодотворном этапе творчества Лондона, и «Мартин Иден» засвидетельствовал ее.
Роман начинается с описания первого визита главного героя Мартина Идена в респектабельный буржуазный дом Морзов. Мартин жил в американском портовом городе Сан-Франциско. Это был простой, неотесанный, грубоватый парень, родители которого умерли, братья разбрелись по свету искать счастья, а сестры еле сводили концы с концами. Себе на жизнь Мартин зарабатывал тяжелым трудом моряка. Он хорошо познал невзрачный мир простых тружеников моря – «кочегарки, трюмы, доки, пристани, тюрьмы и трактиры, больницы и мрачные трущобы». Он был маленькой частицей этого мира и не мыслил себя без него и вне его.
Так бы и тянул он свою лямку, если бы не случай. На первый взгляд и случай-то был самый пустячный, не заслуживающий упоминания. На пароме Мартин вступился за студента, которого хотела избить группа подвыпивших парней. Все бы на этом и закончилось, и Мартин вскоре и думать забыл о таком пустяке, если бы студент в знак благодарности не пригласил его к себе домой на обед, где Иден знакомится с Руфью. Руфь была сестрой студента, и также училась в университете. Это «бледное, воздушное существо с большими одухотворенными голубыми глазами, с массой золотых волос» с первой же минуты произвело неизгладимое впечатление на Мартина, и не только своей внешностью, но и хорошим знанием поэзии, умением легко и свободно излагать свои мысли, со знанием дела говорить об искусстве и литературе. Знакомство с Руфью и всем семейством Морзов ознаменовало важный поворот в личной и общественной жизни Мартина Идена.
Действие романа развивается в двух взаимосвязанных планах: личном - любовь Мартина к Руфи, их отношения, упорные занятия Мартина самообразованием — и социальном — борьба Мартина Идена за место в буржуазном обществе, за то, чтобы это общество признало его талант писателя. Но сразу следует отметить, что борьба эта велась во имя «бледной, как лилия, девушки», то есть цели сугубо личной, индивидуальной. Глубокая, впечатлительная, тянущаяся к красоте натура Мартина именно в образе благовоспитанной, красивой и образованной Руфи увидела «то, для чего стоит жить, чего стоит добиваться, из-за чего стоит бороться и ради чего стоит умереть... Она окрылила его воображение, и огромные яркие полотна возникали перед ним, и на них роились таинственные, романтические образы, сцены любви и героических подвигов во имя женщины — бледной женщины, золотого цветка. И сквозь эти зыбкие, трепетные видения, как чудесный мираж, он видел живую женщину, говорившую ему об искусстве и литературе».
Образ Руфи, безусловно, навеян двумя знакомыми Джека Лондона, которыми он увлекался в юности — Мейбл Эпплгарт и Анной Струнской. Вся внешняя сторона знакомства Мартина с семейством Морзов и развитие его отношений с Руфью близки к истории отношений самого писателя с Мейбл Эпплгарт. Вернемся к роману. Если Мартин влюбился в Руфь с первого взгляда, то и она сразу же поддалась обаянию его незаурядной личности, словно завороженная слушала его рассказы о морских приключениях: «С чутьем настоящего художника он выбирал из множества подробностей самое яркое и разительное, создавал картины, полные света, красок и движения, увлекая слушателей своим самобытным красноречием, вдохновением и силой».
Мартин Иден хорошо понимал, что между ним, простым матросом, и Руфью, девушкой из состоятельной буржуазной семьи, лежит пропасть. Они по-разному смотрели на жизнь, да и говорили, казалось, на разных языках: «Руфь далеко не всегда понимала жаргон Мартина, а он не знал смысла многих употребляемых ею слов. Но Мартин твердо решил эту пропасть перешагнуть, он упорно занимается самообразованием, начинает следить за своей речью, внешностью и одеждой, перестает участвовать в частых моряцких попойках».
И поначалу отношения Мартина с Руфью развиваются, казалось бы, благоприятно, насколько могут благоприятно развиваться отношения между столь разными и по характеру, и по воспитанию, и по образованию молодыми людьми. Руфь охотно встречалась с Мартином, благосклонно принимала его ухаживания, с удовлетворением отмечала перемены в нем к лучшему: он стал правильно говорить, опрятно одеваться, с ним не стыдно было появиться на людях. Вначале она была уверена, что «ее влекла к нему какая-то, как ей казалось, сатанинская сила». Но с течением времени их отношения изменились. Руфь поняла, что она любит Мартина.
Когда еще чувство Руфи к Мартину было не совсем осознано ею, она решила «взять этого человека... и перекроить его по образцу людей ее круга». Таким образцом был младший партнер в деле ее отца, некий Чарльз Бэтлер, в детстве оставшийся круглым сиротой и сумевший ценой подлинного самоотречения от прелестей жизни и упорным трудом добиться положения, которое давало ему тридцать тысяч годового дохода.
Но Мартина, преисполненного жизненной энергией и выбравшего себе достойную цель в этой жизни, такая перспектива никак не вдохновляла. Он не собирался отказывать себе во всем, чтобы в старости иметь доход, который не сможет принести ему никакой радости. Нет, у него совсем другая мечта: «... Он будет писать. Он будет одним из тех людей, чьими глазами мир видит, чьими ушами слышит, чьим сердцем чувствует. Он будет писать все: поэзию и прозу, романы и очерки, и пьесы, как Шекспир... Ведь писатели — гиганты мира...»
Так намечается развитие характеров главных действующих лиц романа. С одной стороны — Мартин, жаждущий стать писателем и уверенный, что именно этим он покорит сердце любимой девушки. С другой — Руфь, вначале более образованная, чем Мартин, но с течением времени теряющая свое превосходство перед ним, не сумевшая понять глубины его мыслей и суждений. Мартин, глубоко понимающий жизнь и серьезно изучающий философию и литературу, высказывает мысли, которые слишком глубоки для понимания Руфи.
Исключительный ум Мартина Идена жаждал равных себе собеседников, и ему не приходило в голову, что «истинных и глубоких мыслителей нужно искать не в гостиных Морзов...». Мартин упрямо добивался своего места в жизни, «он странствовал по жизни, не зная покоя, пока не нашел, наконец, книги, искусство и любовь». Вдохновленный ими он долгие месяцы упорно работал, перебиваясь с хлеба на воду, голодал, поддерживая себя редкими обедами в доме Морзов.
На последние гроши он покупал почтовые марки и аккуратно рассылал свои статьи, рассказы и повести в редакции литературных журналов. Через какое-то время все его творения возвращались обратно. Он снова покупал марки и снова отсылал все по новым адресам. Но удача не приходила. Отношения с Руфью зашли в тупик. Для нее главное было в том, что они не могут «пожениться в расчете на шедевры, которые никто не покупает». Руфь никак не могла понять исканий Мартина.
Замкнутая в узкие рамки буржуазного мирка, она не понимает, что между нею и Мартином разверзлась новая пропасть: она не помогает Мартину в его литературных исканиях, пытается столкнуть его с литературного пути на стезю чиновничьей службы. К тому же отцу Руфи образ мыслей Мартина также был чужд. Не удивительно, что во время одного из обедов у Морзов высказываемые Мартином суждения показались всем кощунственными, и ему отказали от дома. Его попытки заговорить с Руфью на улице ни к чему не привели, разрыв стал окончательным и бесповоротным.
Бесспорно, писатель был волен сделать все по-иному — соединить своих героев в счастливом браке. Если бы Руфь вышла замуж за Мартина задолго до того, как он стал модным писателем, читатели получили бы еще одну душещипательную историйку со счастливым концом, который так превозносили сторонники «традиции жеманности» в американской литературе, но который не имел ничего общего с реальной жизнью.
Описанное в романе развитие событий подтверждалось и собственным житейским опытом автора романа. За десять лет до выхода в свет «Мартина Идена», когда Джек Лондон только-только вступал на литературное поприще, он ухаживал за Мейбл Эпплгарт, изящной, красивой девушкой, дочерью преуспевающего инженера. Ей нравился Джек Лондон, и она хотела, чтобы он поскорее занял устойчивое положение, поступил на должность, хотя бы почтальона. Мысли же юного Лондона заняты совсем другим: и днем, и по ночам он писал свои первые рассказы и на последние гроши рассылал их в редакции литературных журналов. Наконец, его первые рассказы увидели свет, и он получил свой первый гонорар — семь с половиной долларов за рассказ. Редактор журнала обещал опубликовать цикл его произведений из восьми рассказов.
Выкупив у ростовщика свое единственное богатство — велосипед, Джек Лондон пригласил Мейбл на прогулку. Гордый опубликованным рассказом и открывающимися перед ним перспективами, Джек, захлебываясь от радости, обо всем рассказал Мейбл, добавив в заключение, что он отказался от предлагавшейся ему должности почтальона. Мейбл выслушала рассказ Джека Лондона без особого энтузиазма и лишь спросила его, сколько ему платят за рассказ. Услышав в ответ точную цифру — семь с половиной долларов, она разрыдалась: почтальон зарабатывал больше. Так печально закончился первый юношеский роман Джека Лондона.
Огорчает его и Руфь – тем, что не понимает и не одобряет его тяги к сочинительству, старается наставить его на путь истинный, то есть сделать из него еще одного жалкого клерка. Да, Руфь – бакалавр изящных искусств, но иногда рассуждает как типичный прагматик: раз Мартину не удается напечататься, значит, его суждения о литературе неправильны. Мартин уже чувствует, что перерос ее. Чем ближе они становятся друг к другу, тем дальше расходятся их мнения и вкусы.
Разрыв Руфи с Мартином, как он изображен в романе, перерастает рамки собственно личных отношений героев и становится отражением тех общественных отношений, которые господствуют в буржуазном мире. Ведь дело не просто в том, что Руфь оказывается послушной дочерью, не осмеливается пойти наперекор родителям и порывает всяческие отношения с Мартином. Проблема здесь гораздо глубже. Путы буржуазной морали узкого мирка Морзов оказываются сильнее возвышенного чувства любви — вот в чем общественное звучание разрыва Руфи с Мартином. Любовь в буржуазном мире возможна только в рамках буржуазной морали.
Здесь важно обратить внимание читателей еще на одно обстоятельство. В конце концов старшие Морзы должны были закрыть глаза на то, что Мартин служил простым моряком и уже только поэтому никак не пара дочери претендующих на интеллигентность добропорядочных буржуа. Главное в другом: Мартина невозможно никакими силами перекроить по образцу Морзов, невозможно заставить бросить свои «никому ненужные писания» и поступить на «нормальную службу». Социальное происхождение Мартина, его близость к простым людям — вот что не могут переваривать Морзы.
Потом Мартин понял, что «он любил Руфь своей мечты, небесное создание, которое сам же и сотворил, светлую, сияющую музу своих стихов», а не «маленькую буржуазку», какой она была на самом деле.
Мартин Иден ошибся в «благородных» людях и обманулся в любви.
Мартин все же продолжал упорно бомбардировать редакции и издательства своими произведениями. И, наконец, наступил тот долгожданный день, когда из полученного от издателя письма он достал не возвращенную ему рукопись, а чек. Но «он уже не способен был замирать от восторга при виде издательских чеков. Прежде чеки казались ему залогом будущих великих успехов, а сейчас перед ним лежали просто двадцать два доллара, на которые можно было купить чего-нибудь поесть. Вот и все».
Колесо фортуны повернулось к Мартину лицом. Все его произведения, которые так упорно отвергались редакциями в течение двух лет, теперь принимались почти без разбора. Крупная издательская фирма приняла и выпустила в свет небольшим тиражом его критико-философскую книгу «Позор солнца». Она сразу же вызвала большой шум в печати. За первым изданием последовали второе и третье, книгу переиздали в Англии, перевели на французский, немецкий и скандинавские языки. Издательство предложило Мартину крупный аванс за его последующую книгу, не выдвинув при этом никаких условий относительно ее содержания. Так Мартин Иден стал признанным модным писателем.
Казалось бы, теперь он достиг всего, о чем только мог мечтать: его книги охотно печатались издателями и нарасхват раскупались читателями; все, что когда-либо было им написано, нашло свое место на страницах журналов и газет; критики на все лады обсуждали его произведения; газетные репортеры одолевали его, чтобы получить интервью; на его текущем счету в банке лежали сто тысяч долларов. Но мятущаяся душа Мартина не находила никакого удовлетворения. Теперь, когда журналы и издательства готовы были печатать все, что ни выходило из-под его пера, он вдруг потерял всякое желание писать. Его мысли были заняты одним — как понять все то, что произошло с ним, что вообще происходит в человеческой жизни.
На Мартина очень сильно повлияли два события — разрыв с Руфью и самоубийство Расса Бриссендена, с которым Мартин как-то познакомился у Морзов. Поначалу Бриссенден показался Мартину бледным и неинтересным. Но беседы с больным чахоткой поэтом вскоре убедили его в обратном: в тщедушном поэте «был огонь, необычайная проницательность и восприимчивость, какая-то особая свобода полета мысли... Его умственный взор проникал словно чудом в какие-то далекие, недоступные человеческому опыту области, о которых, казалось, нельзя было рассказать обыкновенным языком».
Молодые люди подружились, часто проводили время вместе, ходили в социалистический клуб. Мартин уговорил Бриссендена отослать в редакцию одного из журналов его поэму «Эфемерида». Получив согласие журнала на публикацию поэмы, Мартин отправляется к Бриссендену, чтобы сообщить ему радостную весть. Но в гостинице, где жил поэт, ему сообщили, что он пять дней тому назад покончил с собой. Оглушенный этим известием, Мартин все же нашел в себе силы, чтобы снова писать дни и ночи напролет. Но писал он «словно в оцепенении, перестав воспринимать окружающий мир...». Закончив повесть, названную им «Запоздалый», он перестает писать.
В это время вышел в свет журнал с «Эфемеридой» Бриссендена. Поэма наделала много шуму, ее автора высмеивали в печати, проклинали с амвонов церквей. Мартин с горечью сознавал, что, будь Бриссенден жив, весь этот шум был бы ему крайне неприятен. Самому же Мартину «после того, как рухнул его мир, увенчанный любовью, крушение веры в печать и в публику уже не казалось катастрофой... Он хотел взлететь в заоблачную высь, а свалился в зловонное болото».
Мартин мучительно раздумывал о смысле человеческого бытия, о своей собственной роли во всем происходящем. Это были размышления человека, прошедшего жестокую школу жизни, сумевшего своим собственным трудом и умом выбиться с низов на вершину капиталистического общества и вдруг обнаружившего на этой вершине все то же «зловонное болото» капиталистической действительности.
Чем заполнить эту пустоту, Мартин не знал. Хождения по ресторанам и увлечение египетскими папиросами успокоения не принесли. Деньги, которых у него теперь было так много, не радовали. Он щедро одарил своих сестер, своего друга по работе в прачечной - Джо, свою квартирную хозяйку. А что же дальше? И даже Руфь, готовая теперь стать его женой, не привлекает его: роман с ней давно уже похоронен в его сердце. Иногда ему казалось, что лучший выход из создавшегося положения — вернуться к своим прежним занятиям, «... он тоскует о кубрике и кочегарке, как о потерянном рае». Но слишком глубокая пропасть пролегла между образованным модным писателем и простыми матросами. Нет, назад пути ему не было, его старый рай уже безвозвратно утерян.
А нового рая он так и не нашел, несмотря на свалившиеся на него богатство и славу. С внешней стороны все выглядело вполне нормально: его беспрерывно приглашали на обеды и ужины, с ним жаждали знакомства, на него заглядывались красивые женщины. Но душа его не находила удовлетворения во всей этой мишуре буржуазного времяпрепровождения. Он никак не мог взять в толк, что собственно изменилось в нем, человеке по имени Мартин Иден, что его теперь все пытаются заполучить к себе на обед. Ведь все его произведения были написаны еще два года тому назад, сам он с тех пор никак не изменился, но тогда его не приглашали на обед даже родственники и близкие знакомые, а ведь он целыми днями не имел во рту ни куска хлеба. А теперь даже судья Блоунт почитает за честь пригласить его к обеду. Тот самый Блоунт, которого он как-то оскорбил у Морзов и из-за которого, собственно, и произошел разрыв с Руфью.
Мартин достигает, наконец, того, к чему стремился. Но в тот момент, когда начинают печатать все, что он предлагает, и платить за это большие деньги, когда к нему приходит известность и положение, он делает страшное открытие: люди превозносят не его самого, а какого-то другого, ими же выдуманного человека, и даже не человека, а его богатство, его славу. Мартина преследует неотвязная мысль: «Моя работа была уже сделана», но тогда он бедствовал, выбивался из последних сил, голодал, и никто не спешил пригласить его на обед, как это делают сейчас. Он нисколько не изменился с тех пор, когда писал настоящее, и то, что он писал, тоже не изменилось. Безжалостная логика подводила его к мысли, что Мартин Иден – знаменитый писатель – никто, ничто, «призрак, выдумка черни», что он вроде бы даже не живой. Он разочаровался во всем, о чем мечтал, - в знаниях, в творчестве, в любви, и потому не откликнулся на запоздалое раскаяние Руфи.
Мартину кажется, что он сумеет найти свое счастье, убежав от буржуазной цивилизации на острова южных морей, живя в тростниковой хижине, занимаясь ловлей акул и охотой на диких коз, торгуя жемчугом и копрой. Он заказывает билет на отправляющийся на остров Таити пароход «Марипоза» и готовится к отъезду – покупает ружья, патроны, рыболовную снасть. И вот он – на пароходе. Но и здесь все глядят на него, как на путешествующую знаменитость. Мартин замыкается в себе. «Жизнь стала мучительна, как яркий цвет для человека с больными глазами. Она сверкала перед ним и переливалась всеми цветами радуги, и ему было больно. Нестерпимо больно». Где-то на так любимом им океанском просторе Мартин выбрасывается из иллюминатора каюты в океанскую пучину и кончает счеты с жизнью.
Как видим, роман заканчивается трагически. И у читателя невольно возникает вопрос: как же так, почему Мартин Иден добровольно уходит из жизни в час своего полного триумфа? В чем подлинная причина гибели главного героя – человека и писателя? Что хочет сказать таким концом и всем своим романом Джек Лондон?
Ключ к пониманию истоков его личной трагедии – признание Мартина на последнем свидании с Руфью:
«… Вы чуть не погубили меня, желая мне добра. Да, да! Чуть не погубили мое творчество, мое будущее! Я по натуре реалист, а буржуазная культура не выносит реализма. Буржуазия труслива. Она боится жизни. И вы хотели и меня заставить бояться жизни… Пошлость есть основа буржуазной культуры, буржуазной утонченной цивилизации. А вы хотели вытравить из меня живую душу, сделать меня одним из своих…».
Моряк Мартин Иден был плоть от плоти, кровь от крови человеком своего класса. И его жизнь, и его помыслы — сродни жизни и помыслам тысяч его собратьев по труду. Но вот моряк превратился в писателя, притом в писателя модного, преуспевающего, зарабатывающего большие деньги. Причем его популярность, его заработки зиждились на его реалистическом видении мира, на высказывании идей, которые буржуазное общество не принимало, но которое щекотали его нервы, знакомство с которыми позволяло считать себя либералом. Поэтому книги Идена раскупались обеспеченной публикой, становились модными, приносили их автору немалый доход.
В результате Мартин Иден, сам того не желая, попал в положение человека, сидящего на двух стульях. По своим идеям, по своему мышлению он был и остался реалистом, ему были чужды мораль и предрассудки буржуазии. Но по своим доходам, по своему новому образу жизни он теперь принадлежал к классу буржуазии. И это противоречие требовало разрешения. Таким образом, природа таланта не играет никакой роли в определении судьбы талантливого человека в буржуазном обществе. Мартин Иден был писателем, но он мог быть талантливым музыкантом или скульптором, художником или медиком. Трагизм судьбы и жизненный путь писателя Мартина Идена типичен для капиталистической действительности.
Внимательный читатель заметит, что с самого начала к жгучему желанию Мартина читать и писать, причем писать хорошо и правдиво, примешивается нечто чужеродное, несовместимое с творчеством – расчет. Нет, он не скупец, и ему позарез нужны деньги, чтобы не протянуть ноги. И все же… и все же, закончив свою самую первую рукопись – очерк про охотников за сокровищами, он тут же прикидывает, сколько за нее получит. И так с каждой. Зачем мотаться по морям, ежели гораздо легче зарабатывать не выходя из дому, сочинительством.
Известный американский критик назвал роман Лондона «трагической национальной историей успеха». Вдумаемся в это определение и попытаемся выяснить, в чем же заключается трагизм успеха Идена и в чем национальная, то есть типично американская, сущность этого успеха. Ван Вик Брукс с горечью отмечал, что творческие умы в США «лишают питательной почвы, им противопоставляют страсть к стяжательству и ореол богатства. Буквально все тенденции общественной жизни Америки вступили в заговор с целью связать по рукам и ногам таланты страны...». Как действует этот заговор в жизни, Джек Лондон прекрасно показывает на примере Мартина Идена. Его никто не понимает: ни родственники, ни друзья, ни люди, в которых он видит представителей интеллигенции — Руфь, ее родители, их окружение. Так называемое общество не спешит протянуть руку помощи ищущему свой путь художнику. Наоборот, оно пытается сбить его с избранного пути, столкнуть на так хорошо знакомую и понятную этому обществу дорогу чиновного служения или бизнеса и коммерции. Нужно обладать немалым мужеством, твердостью характера и уверенностью в своих силах, чтобы противостоять этому натиску, выдержать его и пройти свой путь до конца. Удается это немногим.
Мартин Иден на своем тернистом пути достигает успеха, успеха вопреки всем и вся. Подлинный трагизм этого успеха заключается в том, что Мартин добивается его в одиночку, без малейшей помощи, в борьбе с тем обществом, в котором он живет и трудится. В этой борьбе он теряет возлюбленную, от него отказываются родственники, он постепенно теряет веру в правоту своего дела и, в конце концов, твердо решает никогда больше не брать в руки перо. Заслуженный успех не приносит ему никакого удовлетворения.
Мартин Иден своим творчеством, своей судьбой, наконец, своим трагическим уходом из жизни, несомненно, бросает вызов буржуазному обществу, буржуазной морали. Это дало повод ряду критиков заявить, что герой Джека Лондона — социалист и что именно его вера в социалистические идеалы якобы приводит его к гибели.
Критика пыталась исказить смысл романа, принизить его литературные достоинства, отрицать его реализм и жизненную достоверность, Правда, многочисленные читатели не очень-то прислушивались к мнению критиков, роман раскупали, внимательно читали, и многие писали автору благодарственные письма.
Джек Лондон искренне недоумевал, почему ряд критиков видели в образе Мартина Идена социалиста, борца за идеалы рабочего класса. Ведь в романе прямо сказано, что Мартин верит не в социализм, а в теорию английского философа Спенсера – выживают сильнейшие. По своему мышлению Мартин был ярым индивидуалистом, в этом заключалась его трагедия, и именно это привело его к гибели. Его короткое знакомство с Бриссенденом лишь подчёркивает его индивидуалистическое мировоззрение. Поэт как бы противостоит образу Идена и оттеняет в нём те черты характера и мышления, которые отсутствуют у самого поэта. Бриссенден не верит в объективность буржуазной публики и печати и поэтому никак не стремиться публиковать свои произведения. Мартин же мечтает об одном – увидеть свои произведения напечатанными. Бриссенден верит в социализм и неизбежность социальной справедливости. Мартин исповедует индивидуализм.
В романе роковой прыжок Мартина описан как совершенно естественный, простой и даже обыденный шаг. А ведь на этот шаг идет внешне здоровый, в расцвете своего таланта писатель, добившийся славы и успеха. И та обыденность, с которой уходит из жизни Бриссенден и Иден, - это тоже неотъемлемая часть «трагической национальной истории успеха» талантливого художника в США.
Мартин Иден не был социалистом, являясь индивидуалистом, не имея ни малейшего представления о нуждах других, он жил только для себя, боролся лишь ради себя и умер – то из-за самого себя. Он пробился в буржуазные круги и был потрясён отталкивающей посредственностью буржуазии.
Д. Лондон понимал, что человек творческого труда не должен замыкаться в собственном узком мирке, отгородившись своими притязаниями на исключительность от внешнего мира, от кипучего биения повседневной жизни.
На одном из экземпляров своего романа Джек Лондон написал в апреле 1910 года: «Это — книга, которую не поняло большинство критиков. Написанная как обвинение индивидуализма, она была истолкована, как обвинение социализма... Да будь Мартин Иден социалистом, он бы не погиб».
Широкая популярность писателя среди простых людей Америки беспокоила апологетов буржуазного образа жизни. Изображая Мартина Идена в виде социалиста и олицетворяя его с самим Джеком Лондоном, буржуазные критики подводили читателя к мысли о том, что писатель, мол, разочаровался в социалистических идеях и в своем романе изобразил крах человека, исповедующего эти идеи.
Джек Лондон не случайно так настойчиво возражал и против подобной трактовки образа Мартина Идена, и против того, что его самого олицетворяли с его героем. Писатель недвусмысленно разоблачал подобные утверждения. «Позвольте указать мне на главную слабость такой параллели,— писал Д. Лондон в этой связи,— Мартин Иден покончил с собой, а я все еще жив».
Десятые годы – пора роста мировой известности Джека Лондона и одновременно – очевидного творческого спада. Он отнюдь не переставал писать, напротив: книги у него выходили одна за другой. «В издательском мире Джека Лондона стали рассматривать не как человека, а уж скорее как стихийное явление природы», - вырвалось даже у Ирвинга Стоуна, его увлеченного биографа.
Лондон сражался до конца, и даже в самые неудачливые для него как художника годы из-под его пера выходили глубоко выношенные, новаторские вещи. Однако случалось это все реже. Накопленный опыт помогал Лондону держаться, но для художника, от которого ждали нового слова, это была шатка пора. В конечном счете, темп бешеной погони за ускользающей славой измотал и его.
Его самоубийство было, по всей вероятности, непредумышленным Измученный уремией, Лондон не мог обходиться без морфия; приступ в ночь на 22 ноября 1916 года, видимо, оказался чрезвычайно сильным. Утром его нашли в безнадежном состоянии. В углу спальни валялись два пустых пузырька из-под лекарства. Доза оказалась смертельной.
Было бы наивной натяжкой считать, что он ушел в расцвете таланта. Но к созданному им, к намеченным Лондоном путям, литература возвращалась так часто и черпала из его опыта так щедро, что некоторые его произведения можно назвать современными и сегодня. Те, в которых больше всего от его личности – бунтаря, скитальца, провозвестника великих битв, рабочего паренька с оклендской окраины, который шагнул в литературу как один из первооткрывателей конфликтов и героев ХХ века и остался в ней навсегда.
|
