Winston
Churchill
30.11.1874 года - 24.01.1965 года, Великобритания
Заклятый антикоммунист он не колеблясь вступил в прочный и, на первый взгляд, не сулящий немедленных выгод союз с человеком, которого постоянно называл не иначе, как диктатором и которого, тем не менее, глубоко уважал.
Тенгиз Гамкрелидзе
Победа во Второй мировой войне неразрывно связана с именами Уинстона Черчилля, Иосифа Сталина и Франклина Рузвельта.
Именно их боевое содружество позволило победить таких мощных врагов, как гитлеровская Германия, фашистская Италия, милитаристская Япония и их многочисленные сателлиты. До сих пор вклад этих лидеров по-разному оценивается историографией, но, как бы то ни было, он бесспорно огромен.
И если Сталину досталась, пожалуй, наибольшая физическая, моральная и политическая нагрузка, то выбор, который сделал британский премьер-министр, был, безусловно, наиболее трудным.
Заклятый антикоммунист он не колеблясь вступил в прочный и, на первый взгляд, не сулящий немедленных выгод союз с человеком, которого постоянно называл не иначе, как диктатором и которого, тем не менее, глубоко уважал.
Как только ему сообщили о нападении Гитлера на Советский Союз, он был краток: «Передайте Би-би-си, что я выступаю сегодня в 9 часов вечера». Было 8 утра по Гринвичу. С коротким перерывом на завтрак Черчилль засел за составление своего обращения к нации и закончил его, как говорится, «под самый эфир» без двадцати девять.
При всей решимости проводить военно-политический союз с Россией перед Черчиллем стояла непростая задача. Его услышат в России, но поверят ли? Еще совсем недавно Англия была для Москвы гораздо более враждебной во всех отношениях, чем Германия. Как воспримут его речь доминионы и подвластные британской короне владения, где вот-вот начнутся сражения с немцами и итальянцами?
Наконец, как все же обойти острые углы в отношениях с Советами, накопившееся за все последние десятилетия в отношениях Лондона с Москвой? История историей, но Черчилль хотел остаться в ней Черчиллем. Нет, не просто далось это выступление британскому премьеру в трудный для Англии час.
И Черчилль, в глазах многих прожженный политик и прагматик, - каким он и был на самом деле, - совершает единственно правильный выбор – он будет говорить искренне и почти все, что думает и переживает в момент, когда Судьба и История связали участь его страны и исход войны с Россией.
«Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма, - скажет он. – У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому Господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся – да, ибо бывают времена, когда молятся все, - о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее шпорами, прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран. За всем этим шумом и громом я вижу кучку злодеев, которые планируют, организуют и навлекают на человечество эту лавину бедствий…»
Черчилль не просто умел говорить, у него был особый дар слова, яркого и образного, позволяющий рисовать убедительную и эмоциональную картину происходящего, и, тут же, отдав дань чувству, он умел быстро перейти к ясному и четкому языку политической логики. Казалось, его речь действовала по принципу контрастного душа, не давая слушателю ослабить внимание. «Не мне говорить о действиях Соединенных Штатов, - продолжал Черчилль, - но я скажу, что если Гитлер воображает, будто его нападение на Советскую Россию вызовет малейшее расхождение в целях или ослабление усилий великих демократий, которые решили уничтожить его, то он глубоко заблуждается».
Собственно, свой выбор сэр Уинстон сделал раньше. Еще в начале апреля 1941 года он посылает через британского посла в Москве личное послание Сталину с предостережением о нависшей германской угрозе. В нем он сообщает о данных английской разведки о переброске в Польшу и Румынию к границам России трех из пяти ударных танковых соединений рейха. Москва ответила молчанием, лед недоверия еще не был сломлен.
Позже Черчилль с сожалением напишет: «Если бы у меня была прямая связь со Сталиным, я, возможно, сумел бы предотвратить уничтожение столь большой части его авиации на земле». Вряд ли. Уже после войны, когда Сталину напомнили о послании Черчилля, он ответил: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, эта война начнется, но думал, что мне удастся выиграть еще полгода». Поразительное признание, учитывая «расположенность» «отца народов» к самокритике.
Молотов был категоричней: «Да можно ли было Черчиллю верить в этом деле: он был заинтересован как можно быстрее столкнуть нас с немцами, как же иначе!». Так Молотов, противореча себе, отнимал у дипломатии способность знать и ответственность верить в тот момент и в той ситуации, когда верить и идти на сотрудничество необходимо. Но не только страх перед Германией сковывал Сталина и его министра. Они оба никак не могли преодолеть недоверие к антикоммунисту с таким длинным послужным списком «черных дел», как Черчилль.
А между тем Черчилль, считавший вторжение немцев в Россию неизбежным, заметил, что Гитлер «рассчитывает заручиться поддержкой капиталистов и правых в Англии и США. Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь… У меня лишь одна цель- уничтожение Гитлера, и это упрощает мою жизнь.
Если Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин». Черчилль с тревогой наблюдал за усилиями, прилагаемыми Москвой, чтобы пойти на сближение с Берлином, выразившемся в известном пакте.
Сэр Уинстон окажется, конечно, не глупее фюрера, который искал стратегического союза со Сталиным против Англии, закрывая глаза на всякие там «измы», Гитлер поглощал жизненные пространства и стратегические ресурсы для Великой Германии, а Геббельс со своим оркестром от увертюры до финала подчинял пропаганду только этой задаче. Такой подход «сильно упрощал жизнь» фюреру.
По свидетельству Молотова, в личных беседах Гитлер от критики большевиков воздерживался.
Как признает в своих мемуарах Черчилль, судьба Англии решалась в ноябре 1940 года во время визита советского министра иностранных дел в Берлин, когда Гитлер упорно склонял Москву присоединиться к оси и заменить пакт ненападении своего рода стратегическим альянсом.
Если учесть, что уже в октябре германский штаб разрабатывал на начало лета 1941 года планы блицкрига против СССР, то настойчивые предложения Гитлера, касающиеся союзничества, были, по сути дела, формой ультиматума: кто не с нами, тот против нас. Это прекрасно понимал Черчилль. В своих мемуарах он напишет:
«Переговоры приняли форму проекта предложений Германии о присоединении Советской России к пакту трех держав за счет английских интересов на Востоке. И если бы Сталин принял этот план, то события, возможно, на время приняли бы иной оборот. Гитлер мог в любой момент отложить свои планы вторжения в Россию. Трудно себе даже представить, что произошло бы в результате вооруженного союза между великими континентальными империями…»
Выбор сэра Уинстона был таким принципиальным, что он даже не поинтересовался, с какой миссией прилетел в Великобританию Рудольф Гесс, второе лицо в то время в Германии. А ведь от исхода этой миссии во многом мог измениться не только ход Второй мировой войны, но и всей мировой истории. Сегодня мы отмечаем шесть десятилетий лет с тех ставших уже давней историей времен. Перед огромным, поистине необозримым пространством прошедшей войны человеческая память невольно робеет, дробя его на события, периоды, этапы.
В своем трагическом величии эта война непосредственно отразилась на всем последующем движении человечества и, возможно, даже на его будущем пути. Выбор, который сделал сэр Уинстон Черчилль – часть этого глобального маршрута.
Они оба, Черчилль и Сталин сделали свой единственно правильный выбор. Но Черчиллю его сделать было труднее, слишком необычным был бы союз с коммунистической Россией. Слишком удобно было прекратить противоборство с гитлеровской Германией, которая ведь не посягала непосредственно ни на ликвидацию Англии, ни на уничтожение англосаксов. Слишком велики были опасности и тяготы предстоящих – и уже идущих – атак с воздуха на Лондон, Ковентри и другие промышленные центры Великобритании. Впереди предстояли жестокие испытания и тяжелая борьба. Но сэр Уинстон не колеблясь сделал свой выбор. И он привел к победе.
|
