|
Шел 1886 год, когда в гостеприимном доме московского врача Кувшинникова, где любили искусство и поклонялись ему, появился красивый молодой человек. Но, конечно, не только романтическая внешность обратила на него пристальное и дружелюбное внимание постоянных посетителей уютной гостиной: художников, писателей, артистов. Хозяйка дома, милая, общительная Софья Петровна Кувшинникова представила гостям новую знаменитость: художника Левитана. О его пейзажах, привезенных только что из Крыма, говорила вся Москва.
Тогда Софья Петровна была такой, какой видим мы ее на первом портрете, написанном Левитаном как будто в честь их знакомства: девическая прическа, кудрявые прядки темных волос, падающие на сосредоточенное лицо, букет нарциссов возле ворота бального платья, а выражение глаз почти скорбное...
Предчувствие? Ведь тогда началась ее любовь: нерасчетливая, рискованная, отчаянная. Любовь, в которой умная, умевшая сильно и глубоко чувствовать женщина, могла предвидеть заведомое несчастье. Любовь без будущего. Но ведь и художник любит! Так сияюще не пишут нелюбимых, так вдохновенно не превращают не блиставшую красотой женщину в «воздушную фею», как иронично говорят про портрет даже искренне привязанные к Левитану люди.
Софья Петровна уже перешагнула сорокалетие. Левитану в то время двадцать восемь. Конечно, есть женщины, которые существуют как бы вне своего возраста. Вечные Джульетты, они готовы любить, страдать, надеяться и верить до самого смертного часа. Что это? Наивность сердца, отказывающегося стареть, достойная снисходительной улыбки? Редкий дар, которому стоит позавидовать? Или другое? Благословенная, не подвластная никакому здравому смыслу природа женского сердца-, потребность растратить себя во благо другой жизни...
Тогда Левитан был очень одинок, отягощен грузом совсем недавней нищей, голодной юности. Вчерашнее не отпускало его: сиротство, тайные ночевки в пыльных чуланах Училища ваяния и зодчества, где его учили бесплатно, за талант. Его постоянно мучил стыд за рваные ботинки и руки, на вершок торчащие из заплатанной куртки. Пережитое давало себя знать приступами безотчетной тоски, страха перед судьбой. Порой он начинал сомневаться в своем призвании.
Но теперь она рядом. Вчерашняя ветреница, светская дама, снисходительно принимавшая знаки внимания московских знаменитостей, балованная добрым и великодушным мужем, беззаботным и прочным устройством жизни, где все подчинялось ей, она укрощает самою себя: терпеливо сносит хандру, раздражение, резкости любимого человека, лишь бы вселить в его беспокойную, тревожную душу ощущение лада и надежности. Радуется, когда видит, что мир снова наполняется для Левитана всеми красками, и манит холст, и он улыбчив, мягок, нежен с ней. А людские пересуды ее мало трогают...
Многим Кувшинникова казалась странной, эдакою «вывихнутою костью». Те, кто знали ее молоденькой девушкой, не раз видели дочь помещика Сафонова в мужском костюме и с ружьем, бродящую по лесу. Она, замужняя женщина, хозяйка благопристойного дома, могла позволить себе уехать с друзьями-художниками на этюды, а это почти вызов обществу. И вместе с тем даже недоброжелатели отмечали, что смелость и резкость суждений уживались в этой женщине со старомодной изысканностью манер, простотой и естественностью в обращении с людьми, ежечасной готовностью быть чем-нибудь полезной, позаботиться, обласкать. За это прощались ей и излишняя бравада, и тщеславное желание ощущать себя предметом общего восхищения.
Летом 1888 года Левитан, Кувшинникова и их друг, художник Степанов, отправились на Волгу. Маленький городок на волжском косогоре с тропинками, сбегающими сквозь заросли шиповника и сирени к песчаным отмелям, тихие поэтичные улочки с домами-теремами, березовые и тополиные рощи... Никогда Левитану так не работалось. И, наверное, не только чарующая природа действовала на него столь благотворно.
Быть может, здесь, в Плесе, Левитан, привыкший к жалкому гостиничному быту, впервые понял, что такое благодать домашнего очага, смог оценить истинной мерой значение обыкновеннейших вещей: вовремя приготовленный обед, уютно обустроенное жилище, в каждой примете которого чувствовались женские руки.
За три плесских лета художник создал около сорока картин, среди которых такие шедевры, как «Вечер на Волге», «Вечер. Золотой Плес», «После дождя. Плес», «Свежий ветер»... Здесь он закончил свою знаменитую «Березовую рощу» и начал работать над «Тихой обителью».
Вечерами в их маленьком домике звучала музыка. Мягкий свет зеленой лампы освещал клавиатуру. Левитан мог слушать музыку часами.
Кувшинникова была не только прекрасной пианисткой. Современники были единодушны в оценке ее необыкновенной художественной одаренности. Пейзажи и натюрморты Кувшинниковой, нигде специально не учившейся, экспонировались почти на всех периодических выставках Московского общества любителей художеств, на 32-й Передвижной, на петербургских выставках Академии художеств. Ее работы отмечены не только искренностью, тонким пониманием природы, но и художественным мастерством. Видимо, не случайно такой строгий ценитель живописи, как Третьяков, купил у Кувшинниковой картину «В Петропавловской церкви города Плес на Волге».
В те плесские годы они частенько уходили рисовать вдвоем. Забирались в самую глушь. Левитан раскидывал зонтик, ставил мольберт, а Софья Петровна обычно устраивалась где-нибудь рядом, среди трав и цветов, которые особенно любила рисовать.
Порой они убегали из дома без кистей и красок, просто так, куда глаза глядят, радовались, что даже рисование не отрывает от той красоты, которой напоено все вокруг. С этих прогулок Софья Петровна возвращалась со своим обычным «трофеем» — букетом полевых цветов. Левитан снова рисовал ее... Она уже не та «фея» в бальном платье, но главное оставалось прежним: Левитан рисовал любимую...
Софья Петровна Кувшинникова была музой Левитана восемь лет его недолгой жизни. Быть может, кому-то она покажется слишком земной для такой возвышенной роли. Но в поисках идеала никто из великих не отправлялся на Олимп. Его находили на нашей грешной земле. И девочка из калужского захолустья становилась пушкинской «мадонной», а очень обыкновенная барышня «Н. Ф. И».— лермонтовским «ангелом». Художник Врубель возвел свою светлоглазую Надежду на трон «Царицы-лебедя». В честь земных богинь писались бессмертные романсы Глинки, Чайковского, Рахманинова... Но никакие печали и невзгоды не обходили стороною тех, кого, причисляли к лику бессмертных стихотворная строка, звуки музыки или вдохновенная кисть художника.
Среди множества картин Левитана портретов лишь единицы. Он писал только тех людей, к которым по-особому было расположено его сердце. Софья Петровна Кувшинникова появляется на левитановских холстах не однажды...
|
