Фигура комбрига Серпилина в трилогии «Живые и мертвые»
Писатель признавался: «Фигура комбрига Серпилина сложилась у меня из воспоминаний двоякого рода: во-первых, у меня в памяти осталось несколько встреч в разные годы войны с людьми, превосходно воевавшими и имевшими за спиной ту же самую нелегкую биографию, которой я впоследствии наделил своего героя. Во-вторых, мне врезались в память некоторые эпизоды обороны Могилева в июле 1941 года и облик командира одного из полков, где я был в те дни, — полковника Кутепова, человека, не желавшего отступать. И внешний и внутренний облик этого человека лег в первооснову образа Серпилина». Тем самым еще раз подтвердилось, что Герои, имеющие точные «признаки реальных прототипов», удавались К. Симонову «лучше, чем собирательные образы, рожденные вымыслом».
Вся вторая половина романа «Живые и мертвые» посвящена изображению тяжелых боев под Москвой, завершившихся сокрушительным поражением фашистов. «Симонов рассказывает о войне, — писал Б. Полевой, — жестоко, правдиво и прямо. И эта, лишенная всякой лакировки, поистине фронтовая прямота завоевала его книгам любовь читателей. Говоря о поражениях, он рассказывает о том, как на ошибках учились люди, как рождалось воинское мастерство солдат, офицеров, генералов, как блекли иллюзии и назревала могучая ударная сила армии».
В произведении «Солдатами не рождаются», по верному утверждению М. Алексеева, «наиболее значительном прозаическом произведении писателя», изображаются заключительные тридцать три дня Сталинградской битвы, когда Армия добилась коренного перелома в войне, погнала фашистов от Волги, чтобы закончить разгром их в Берлине и «здесь, на вершине пораженной цитадели гитлеризма, водрузить свое знамя, овеянное дымами множества битв».
Центральной фигурой в романе — и во всей трилогии — теперь окончательно становится генерал Серпилин, умный, волевой, решительный военачальник, порой жесткий, как жесть, но самокритичный и справедливый человек. О нем говорят, что он умеет беречь людей, воюет не числом, а умением, несмотря на то, что в летних боях за Средним Доном и на Сталинградском направлении дивизия его не раз теряла больше половины своего состава, и ее непрерывно приходилось пополнять. Бережет людей — означает: не подвергает их бессмысленной опасности, без колебаний бросая навстречу опасности необходимой.
«Еще когда я впервые читала роман «Солдатами не рождаются», — с восхищением рассказывала Ирмтрауд Ручке из Берлина, — я отметила для себя место, где Серпилин размышляет о том, какая большая ответственность лежит на нем за жизнь подчиненных ему солдат… Это место так сильно тронуло меня потому, что здесь ясно выражена мысль: заповеди социалистического гуманизма всегда остаются законом для коммунистов — в том числе и в чрезвычайных обстоятельствах войны».
У Серпилина ум стратега, мыслит он широко, самостоятельно и очень конкретно, рассматривая каждое явление со всех сторон, касается ли это роли Сталина во всем ходе войны и его просчетов накануне ее или качеств командира триста тридцать второго полка майора Барабанова. Командуя дивизией под Сталинградом, он действует рассчитано точно, памятуя: «Написал в приказе букву, — а кто-то умер. Провел сантиметр по карте, — а кто-то умер. Крикнул в телефон командиру полка «нажми», — а надо крикнуть, обстановка требует, — а кто-то умер…» Еще неукоснительно он следует этому, будучи начальником штаба армии, которой командует генерал Батюк, не привыкший думать о людях.
Не менее чем «Живые и мертвые», роман «Солдатами не рождаются» поражает богатством конкретных наблюдений. До предела насыщен ими рассказ о величайшей военной битве — Сталинградской, особенно конец рассказа. Вероятно, вот такие страницы дали повод Григорию Коновалову однажды сердито сказать: «И все-таки о войне пока что вместо эпопеи создаем обстоятельные многотомные очерки, рискованно называемые романами. Тут никто не виноват. Очеркисты мы неплохие. Даже мелкое политиканство и упорное сведение сложнейшей жизни к одному вопросу: «почему отступали?», а также излишняя детализация (жалко расставаться с записными книжками) не мешают нашим гигантским очеркам, несостоявшимся романам быть полезными…»
Сказано слишком резко и далеко не совсем справедливо. Насыщение произведения конкретными деталями не помешает превратиться ему в эпопею, если они соединяются с масштабностью мысли писателя и его героев, помогают художественному осмыслению реальных событий, выступающих одновременно в конкретности и целостности, способствуют углубленному проникновению во внутренний мир героев, изображению его в развитии.
Изображение характеров в развитии тоже не являлось сильной стороной таланта Константина Симонова. Его герои не столько развиваются, сколько проявляются. Текучесть, движение или, как выражаются ученые, «эпическая процессность, социальная диалектика характеров» Константину Симонову «не свойственны». «Перед нами произведение скорее острое, чем эпически самодвижущееся». Если не придираться к стилю исследователей, их утверждения не лишены истины.
Уязвимы романы Константина Симонова и в том, что писателю с трудом дается изображение психологии героев, даже Тани Овсянниковой, столь непропорционально много места занимающей в романах. Кажется также, что неспроста автор привел Серпилина к умирающей жене, когда она уже не могла прийти в сознание, уклонился от показа вихря разрывавших душу героя чувств, пока тот слушал «исповедь» пасынка своего Вадима. Загадочной для читателя осталась эволюция в романе «Последнее лето» генерала Батюка, вдруг резко изменившегося ко времени назначения его командующим фронтом. Вообще заключительный роман «Последнее лето» почти не взволновал читателей.
Писатель охотно изображал «трудные» отношения между мужчиной и женщиной. Во всяком случае, до предела усложнены отношения Синцова с Таней, почти скандальна личная жизнь комдива Артемьева и его жены Нади. Генералу Серпилину писатель тоже не счел возможным облегчить личную жизнь. Командарм влюбляется в жену полковника Баранова, того самого Баранова, который после разжалования его Сернилиным и Шмаковым застрелился. Красивая, умная, смелая Баранова особенно хороша в минуты, когда рассказывает Серпилину о своем недавнем увлечении, когда волнуется за него, ожидает встречи с ним. Тем удивительнее, что едва эти интересные — в отдельности — люди сходятся вместе, они выглядят не интересными для нас, ибо чересчур ординарны и в том, о чем и как говорят, и в том, что переживают.
Встречи их, чувства, владеющие ими, не заставляют наши сердца биться учащенно, не приносят той радости, какую испытываешь, увидев, как вдруг поздней осенью распускаются цветы. Спор их о том, идти или не идти в загс, право же, наивен; сомнения Серпилина (ты — молодая, я — старый) надуманны; разговор о том, будет или не будет она мешать ему на фронте, мелкотравчат. Не приходится говорить уж о том, будто и Серпилин, и Баранова изменились, стали богаче, интереснее благодаря в их душах чувству. С огорчением Эдвард Павляк вынужден был признать, что «Последнее лето» — скорее роман о стратегии, о работе штабов, о планировании крупных операций, нежели изображение дальнейшей судьбы героев.
|
