Формирование образа Кавказа в российской общественной мысли (конец XVIII – середина XIX вв.)
Амиран Урушадзе
Изучение историко-культурных, ментальных образов стало одним из популярных направлений в отечественной историографии последних лет. Это связано как с процессом развития междисциплинарных исследований, так и с выходом русскоязычных версий книг Э. Саида [1] и И. Нойманна [2], наделавших много шума и спровоцировавших серьезные научные дискуссии. В поле внимания исследователей оказался вовлеченным и Кавказ. Свет увидели очерки А.А. Цуциева [3] и Л.С. Гатаговой [4]. Нельзя не отметить и прошедшую относительно недавно в Пятигорске международную научную конференцию «Образ “Другого” в поликультурных обществах», в материалах которой значительное место занимает кавказская проблематика [5].
В данной работе предлагается анализ роли и значения русской литературной традиции в формировании ментальной карты Кавказа и сопутствующих исторических мифов, многие из которых дожили до наших дней, продолжая оставаться источником познания прошлого.
До присоединения Восточной Грузии к Российской империи (1801 г.) Кавказ не вызывал заметного интереса со стороны русского образованного общества. Однако это не значит, что в России не было произведений, в которых содержались бы сведения о Кавказе и населяющих его народах. Как отмечал М.О. Косвен: «Наиболее ранними непосредственными сведениями о Кавказе, получившими отражения в литературе, являются сообщения знаменитого русского путешественника XV в. Афанасия Никитина» [6]. Однако «Хождение за три моря» А. Никитина, как и другие ранние травелоги русских путешественников, осталось неизвестным для русского читателя вплоть до начала XIX столетия.
С активизацией политики Российской империи на южном направлении возрастал и интерес к «загадочному» Кавказу. Первоначально это выражалось в действиях правящих кругов, направленных на сбор и систематизацию сведений об имперской периферии. Большая «физическая» экспедиция петербургской Академии наук 1768-1774 гг., в рамках которой проводились 1-я и 2-я Астраханские экспедиции под руководством С.Г. Гмелина и И.А. Гильденштедта, была призвана восполнить дефицит достоверных известий о далеких окраинах империи. Несмотря на общий успешный характер экспедиционной деятельности академиков, опубликована была лишь незначительная часть собранного ими материала [7]. Кроме того, необходимо принимать во внимание, что большинство ученых были специалистами в области естествознания и основной их задачей был сбор информации о природных богатствах, перспективах экономического развития, флоре и фауне обследуемых территорий.
Таким образом, к началу XIX в. российское общество не имело источников, содержащих обобщенные представления о Кавказе и народах его населяющих. После 1801 г. события на Кавказе стали развиваться стремительно. Россия вступила в длительную борьбу за Кавказ, который начал перемещаться в центр интеллектуальных, познавательных интересов российской читающей аудитории. Между тем, скудность информации о Кавказе поражала участников кавказских событий. Так, А.Х. Бенкендорф в письме, датированном 5 марта 1804 года и отправленном из Херсона, писал: «На линии по крайней мере говорили о тамошнем крае, но здесь счастливые и беспечные малороссиянки едва знают, что войска наши в Грузии, а еще менее, что несчастный этот край окружен войною» [8].
Недостаток объективных сведений порождал путаницу в появлявшихся новостных заметках о Кавказе. А.С. Грибоедов в «Письме к издателю “Сына Отечества”, написанном в Тифлисе 21 января 1819 г. отметив, что Кавказ находится на обочине внимания российской прессы, далее писал: «Теперь представьте моё удивление: между тем, как я воображал себя на краю света, в уголке, пренебреженном просвещенными жителями столицы, на днях, перебиравши листки Русского инвалида, в № 284 прошедшего декабря, между важными известиями об американском жарком воскресенье, о бесконечном процессе Фуальдеса, о докторе Верлинге, Бонапартовом лейб-медике, вдруг попадаю на статью о Грузии: стало быть, эта сторона не совсем еще забыта, думал я; иногда и ею занимаются, а, следовательно, и теми, которые в ней живут... И было порадовался, но, что же прочел?» [9]. А.С. Грибоедов негодовал по поводу ложной информации, о якобы происшедшем в это время в Тифлисе восстании. Поэт завершил свое письмо ироничным укором в адрес столичной публики: «... если здешний край в отношении к вам, господам петербуржцам, по справедливости может называться краем забвения, то позволительно только что забыть его, а выдумывать или повторять о нем нелепости не должно» [10].
Таким образом, уже с начала своего формирования русская литературная традиция о Кавказе быстро приобрела популяризаторские черты и познавательный характер, став важным источником информации о крае и основой его образного восприятия. В.Г. Белинский заметил: «Грандиозный образ Кавказа с его воинственными жителями в первый раз был воспроизведен русскою поэзиею, - и только в поэме Пушкина в первый раз русское общество познакомилось с Кавказом, давно уже знакомым России по оружию» [11].
Первые «кавказские» произведения русских писателей создавали моду на Кавказ и горцев. Свидетельств популярности литературы на кавказскую тему можно привести множество. По словам современника описываемых событий, произведения А.А. Бестужева-Марлинского «… тают в книжных лавках, как моченый сахар… немногие книги идут так быстро» [12].
Более того, на основе сюжетов «кавказских произведений» классиков русской литературы создавались популярные в крестьянской среде и городских низах лубочные произведения. В частности, выдержавшая в дореволюционной России сорок изданий книга «низового прозаика» Н.И. Зряхова «Битва русских с кабардинцами, или прекрасная магометанка» [13]. Одновременно русской литературой создавались определенные устоявшиеся и сохраняющиеся до сих пор стереотипы о регионе, его жителях, русских полководцах и администраторах. Это происходило ввиду недостатка иных информационных каналов. В первой половине XIX в. получить информацию о Кавказе можно было двумя путями: отправившись в край на службу или читая и перечитывая кавказские произведения писателей. Как отмечает современный исследователь: «Любое произведение о Кавказе, будь то повесть или стихотворение, перечитывалось, переписывалось и отправлялось друзьям и знакомым» [14]. В тоже время, в научном и образовательном дискурсе Российской империи тема Кавказа была представлена удивительно скупо. Показательно, что офицеры отправлявшиеся служить на Кавказ имели о крае самые поверхностные представления. В своих воспоминаниях в будущем начальник штаба войск Кавказской линии Г.И. Филипсон писал, что к моменту его прибытия в край: «О Кавказе и Кавказской войне я имел смутное понятие…» [15]. Пример Г.И. Филипсона особенно красноречив учитывая полученное им превосходное военное образование. В 1835 г. Г.И. Филипсон окончил курс Императорской Военной академии [16], в которой он готовился к службе именно на Кавказе [17]. Другой известный офицер российской армии немецкого происхождения Ф.Ф. Торнау вспоминая о своей службе на Кавказе писал: «До занятия Гагр и Геленджика мы не имели точного понятия об ожидавшем нас сопротивлении, о дурном климате и о других затруднениях, с которыми приходилось бороться нашим войскам на черкесском берегу» [18].
Очевидно, что в исследуемый период значение художественных произведений, повествующих о Кавказе, выходило далеко за рамки литературного творчества. Посредством литературы происходило познание Кавказа, его изучение и символическое присвоение. Именно, полифункциональный характер «кавказского» творчества русских писателей, позволил американскому исследователю О. Джерсилду назвать эту культурную практику «литературой ориентализма» [19].
Понятие «ориентализм» стало широко употребляться в научной литературе благодаря исследованиям Э. Саида. Он определил ориентализм «как стиль мышления, основанный на дихотомии Востока и Запада» [20]. По Э. Саиду Восток - это «почти всецело европейское изобретение, со времен античности он был вместилищем романтики, экзотических существ, мучительных и чарующих воспоминаний и ландшафтов, поразительных переживаний» [21]. Ориентализм, согласно концепции Э. Саида, это «не правдивый дискурс, а знак власти…» [22].
Попробуем проанализировать развитие русской литературной традиции о Кавказе применяя концепцию ориентализма и учитывая влияние господствовавших в указанный период времени философских парадигм, а именно романтизма и реализма.
А.А. Бестужев-Марлинский в своей статье «О романтизме» писал: «Цель и свойство каждого наблюдения есть истина; но и к познанию истины есть два средства. Первое, весьма ограниченное, опыт, другое беспредельное воображение. Опыт постигает вещи, каковы они суть или какими быть должны, воображение творит их в себе, каковы они быть могут, и потому условие первого необходимость, границы его мир – но условия второго возможность, и он беспределен, как сама вселенная» [23].
Отмечая достоинства поэмы А.С. Пушкина «Кавказский пленник», А.А. Бестужев-Марлинский отдавал дань «роскоши воображения» своего современника. Кавказские произведения А.С. Пушкина, А.А. Бестужева-Марлинского, М.Ю. Лермонтова являются вершиной русского романтизма. Кавказские сюжеты, кроме того, прекрасно вписывались в общеевропейское развитие романтизма. Многие свои произведения русские романтики писали, подражая манере Дж. Байрона и В. Скотта. При сравнительном анализе текстов В. Скотта и А.А. Бестужева-Марлинского, можно проследить значительное влияние английского писателя на формально-художественную манеру русского романтика. Это влияние чувствуется в первую очередь в диалогах героев, до предела изящных и метафоричных, а так же в способах описания пейзажа (А.А. Бестужев-Марлинский является одним из самых восторженных «певцов» кавказских красот). Влияние В. Скотта проявляется и в такой детали как сопровождение каждой главы произведения ярким эпиграфом.
М.Ю. Лермонтов познакомился с западноевропейской поэзией еще в ранней юности, его особенно пленили творения Дж. Байрона, и как отмечает В.А. Захаров: «…да не просто пленили, он (М.Ю. Лермонтов – А.У.) даже свою жизнь сравнивал с его» [24].
Кавказ в литературных произведениях русских писателей становился «русским Востоком», загадочным и экзотичным. Основывая свои произведения на историческом или фольклорном материале (легендах, рассказах очевидцев, собственных впечатлениях) авторы кавказских поэм и повестей гиперболизировали некоторые черты быта и жизни горцев. Не говоря уже о том, что многие характеры, выведенные в произведениях, являются почти целиком художественным вымыслом.
Кроме того, романтизм способствовал формированию образа Кавказа, как другого мира. Это вполне закономерно ввиду того, что непременной составляющей романтизма является «вера в существование иного мира, кроме обыденного, мира не обязательно идеального, но предоставляющего иные возможности, иную степень свободы, иное качество свободы» [25].
В русской литературе эпохи романтизма Кавказ был Востоком, а произведения о Кавказе зачастую писались как произведения о Востоке. Например, популярная поэма М.Ю. Лермонтова «Измаил-бей» имела подзаголовок «Восточная повесть» [26]. В «Кавказском пленнике» А.С. Пушкина есть такие слова: «Но се - Восток подъемлет вой!..» [27].
Во многом под влиянием русской «литературы ориентализма» в российской общественной мысли сложился образ Кавказа как страны Востока. Отправляясь на Кавказ, русские путешественники надеялись прикоснуться к «восточным тайнам». Однако очень часто увиденный ими край имел мало общего с по-восточному пленительным ментальным образом Кавказа. Так, в травелоге князя А.Д. Салтыкова (1806-1859), совершавшего в 1838 г. путешествие в Персию, привлекает внимание горькое разочарование видом Тифлиса – имперского центра на южной окраине. В городе, писал он, «не видно отрадной зелени и Азиатской роскошной архитектуры…, а мне так хорошо снилось о густых садах и азиатской неге» [28]. Князь ожидал увидеть «сокровища Востока», а нашел бедный Кавказ. Г.И. Филипсон прибыв на Кавказ, и столкнувшись с повседневностью службы, испытал чувство не меньшего разочарования, отметив в воспоминаниях: «Все мои мечты о Востоке разлетались как дым!» [29].
Во многих произведениях А.С. Пушкина, А.А. Бестужева-Марлинского и М.Ю. Лермонтова Кавказ противопоставлен России не только как Восток, но и как «край свободы». В «Кавказском пленнике» А.С. Пушкина «черкес суровый» «свободы песню запевал» [30]. У М.Ю. Лермонтова в поэме «Измаил-бей» Кавказ – это суровый край свободы» [31]. В другом известном стихотворении М.Ю. Лермонтова - «Прощай немытая Россия…», поэт мечтает вздохнуть свободно «за стеной Кавказа», где можно скрыться от «всевидящего глаза» и «всеслышащих ушей» [32].
Л.Н. Толстой уже позже отмечал, что на Кавказе удивительным образом сочетаются противоположные понятия - война и свобода.
В произведениях русских писателей то, что привычно на Кавказе, бывает не к месту в России, а то, что обыденно в России, кажется смешным и жалким на Кавказе. У М.Ю. Лермонтова:
«Его рассказ, то буйный, то печальный,
Я вздумал перенесть на север дальний:
Пусть будет странен в нашем он краю…» [33].
Рассказ, родившийся на Кавказе (Востоке), согласно писателю, обречен стать странным в России (на Севере). Похожая метафора противопоставления Кавказу Севера встречается и в другом произведении М.Ю. Лермонтова «Аул Бастунджи»:
«От ранних лет кипит в моей крови
Твой жар и бурь твоих порыв мятежный;
На севере в стране тебе чужой,
Я сердцем твой, - всегда и всюду твой!..» [34].
Интересно, что Россия предстает в произведениях М.Ю. Лермонтова в отношении «Кавказа-Востока» как «Север», а не как «Запад». В общественно-политической мысли России первой трети XIX в. Россия чаще всего выступает в качестве Запада для Востока и Востока для Запада. «Север» как локализация России это отголосок отечественной историко-философской мысли второй половины XVIII столетия.
Классики русской литературы, описывая природу Кавказа, подчеркивают её отличия от природы внутренних российских губерний. В этом отношении показательно стихотворение А.С. Грибоедова «Хищники на Чегеме»:
«Двиньтесь узкою тропою!
Не в краю вы сел и нив.
Здесь стремнина, там обрыв,
Тут утес – берите с бою» [35].
Не менее выразительно стихотворения малоизвестного поэта Я.П. Полонского «На пути из-за Кавказа», в котором ярко нашло отражение оппозиционность двух типов пространств русского и кавказского:
«Выси гор, в облака погруженные,
Расступитесь! Приволье станиц…
Расстилаются степи зеленые…
Я простору не вижу границ.
И душа на простор вырывается
Из под власти кавказских громад…
Колокольчик звенит – заливается,
Кони юношу к северу мчат» [36].
Природа Кавказа и в первую очередь горы производили на русского человека впечатление, содержанием которого был мистический ужас, вызванный восторгом открытия иного мира. Известный современный историк и писатель Я.А. Гордин отмечает, что «горы – пространственная вертикаль – приобретали смысл, далеко выходящий за пределы топографии… смена рельефа была не главной, но достаточно важной составляющей взаимоотношений русского человека и Кавказа» [37].
Жители Кавказа – горцы, в русской литературе приобретают черты совершенно «экзотических существ». «И дики тех ущелий племена, // Им бог-свобода, их закон-война» [38] - писал М.Ю. Лермонтов о кавказских народах. Русские романтики, не стесняясь, именовали горцев «хищниками», и зачастую подчеркивали, что «рыскает в горах воинственный разбой» [39].
Горцы Кавказа предстают как «суровые», «жестокие», «беспощадные», «отчаянные» по самому своему характеру, мировоззрению. Так, в произведении М.Ю. Лермонтова в черкесе «пробудился дух природный // Он пощадить не мог никак, // Он удержать не мог удара» [40]. Кавказ в русской литературе стал не только «крайним краем», но и «краем крайностей». В поэме «Измаил-бей» М.Ю. Лермонтова можно прочитать: «И ненависть безмерна, как любовь» [41]. Горцы в произведениях русских писателей люди, обуреваемые страстями, которые они не в силах обуздать. А.А. Бестужев-Марлинский отмечал, что «все нежные и все злобные чувства так легко играют душой азиатца!» [42].
Проза А.А. Бестужева-Марлинского даёт примеры впечатляющего описания «кавказских видов»: «Дико-прекрасен гремучий Терек в Дарьяльском ущелии. Там, как гений, черпая силы из небес, борется он с природой. Инде светел и прям, как меч, рассекший гранитную стену, сверкает он между утесами» [43]. Природа Кавказа превращается в сказочный ландшафт, где на каждом шагу герою грозит опасность: «С глухим шумом крутятся дождевые потоки под ногами, падают на голову со скал, нахмуренных над нею и каждую минуту грозящих подавлением. Вдруг, как лава, прорывается молния, и вы с ужасом видите только черную, расторгнутую тучу над собою, а под собою зияющую бездну, утесы по сторонам, и на встречу вам с крутизны ревущий, прыщущий Терек, осыпанный огненной пеной» [44].
В стихотворении менее известного русского поэта Е.П. Зайцевского «Абазия», Кавказ – «страна очарований» [45].
«Кавказский пленник» А.С. Пушкина, произведение пропитанное романтизмом, было не чуждо имперской гордости и патетики, недаром А.С. Пушкина часто именуют «певцом свободы и империи»:
«Тебя я воспою, герой,
О Котляревский, бич Кавказа!
Куда ни мчался ты грозой -
Твой ход, как черная зараза,
Губил, ничтожил племена...» [46].
Эта восхищенная поэтизация насилия, нехарактерная для русской поэзии и фольклора, но пришедшая в отечественную литературу вместе с европейским романтизмом, вызвала жесткую критику другого поэта - А.П. Вяземского, высказанную в письме А.И. Тургеневу: «Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей поэмы. Что за герой Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он «как черная зараза губил, ничтожил племена»? От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если бы просвещали бы наши племена, то было бы что воспеть. Поэзия не союзница палачей, политике они могут быть нужны и тогда суду истории решать, можно ли ее оправдать или нет, но гимны поэта не должны быть никогда славословием резни» [47].
Великие герои, образы и деяния которых весьма напоминают римских воинов-полководцев, покорявших «негодующий Кавказ» во славу империи. Параллели с Римской империей имели устойчивую традицию и употреблялись достаточно часто.
В галерее русских героев-полководцев Кавказской войны центральное место занимает А.П. Ермолов. Таким своим положением Алексей Петрович в значительной степени обязан русским писателям, которые способствовали созданию «легенды о Ермолове». Этот историко-литературный миф стал, пожалуй, главным русским «знаком власти» над Кавказом. Сложившаяся преимущественно в литературе мифологема оказывала (и продолжает оказывать) значительное влияние на представления о роли А.П. Ермолова в деле «покорения» или «умиротворения» Кавказа. Знаменитое пушкинское: «Смирись, Кавказ: идет Ермолов!» [48] - несомненно, было частью формирования представлений о А.П. Ермолове, как о покорителе и умиротворителе Кавказа, которое характерно как для научного дискурса, так для массового сознания.
На уровне массового сознания, А.П. Ермолов видится победителем Кавказа, в ряде случаев и победителем Шамиля: «По мнению информатора из станицы Каменнобродской, Шамиля пленил генерал Ермолов: «Более он… как… был, ну, относился хорошо, с солдатами жил, с казаками, все. Любили его вообще. И в основном он положил ету, конец войны на Кавказе, он и полонил этого Шамиля. Полонил он не тут, а в Дагестане, в селении Гуниб» [49].
А.С. Грибоедов так же был одним из творцов «легенды о Ермолове» [50]. В путевых письмах к С.Н. Бегичеву писатель давал такую характеристику полководца: «В нем нет этой глупости, которую нынче выдают за что-то умное… он всегда одинаков, всегда приятен, и вот странность: тех даже, кого не уважает, умеет к себе привлечь…» [51]. А.С. Грибоедов пытался как-то смягчить впечатление от той политики террора, которую практиковал проконсул Кавказа: «По законам я не оправдываю иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, - здесь ребенок хватается за нож» [52]. Азия или Восток, по мнению писателя, имеет особые условия, в которых применение ермоловских методов отчасти оправдано. Кавказ противопоставлялся иному пространству Российской империи, имел в русской литературе совершенно эксклюзивные характеристики. Методы управления им, согласно этой логике, должны быть соответствующими, и только так они могут быть эффективны. «Письма из Дагестана» А.А. Бестужева-Марлинского еще раз это подтверждают: «Помня Ермолова, горские народы не смели подняться на русских и в смутное время 1826-1827 годов…» [53]. Покорение или умиротворение Кавказа прочно ассоциировалось с именем А.П. Ермолова.
Историки, публицисты оказались во власти «очарования Ермоловым» и продолжают видеть в «проконсуле» человека, у которого украли победу. Только в последнее время намечаются попытки нового взгляда на личность А.П. Ермолова и его деятельность на Кавказе, свободного от мифов и клише [54].
Но, несмотря на это, господствующим в современной историографии, остается взгляд на А.П. Ермолова, как на деятеля, «составившего четкий план усмирения горцев, который, в конце концов, через десятки лет был реализован и привел к победе» [55].
Любопытно, что автор одной из новейших монографий [56] на соответствующую тематику, воспроизводя «легенду о Ермолове» напрямую ссылается на русскую литературу о Кавказе, породившую эту легенду, как на исторический источник.
Кавказ и Россия в русских литературных произведениях, создававшихся под влиянием романтизма, противопоставлены по нескольким направлениям. Мода на экзотику привела к распространению в России взгляда на Кавказ как на «загадочный Восток». Этому способствовали литературные произведения, которые иногда создавались как подражания «Восточным повестям» Дж. Байрона. Кавказ противопоставлялся России и как обитель «духа свободы». Необходимо отметить и характерное акцентирование внимания на географических различиях России и Кавказа. Многие особенности природы Кавказа, как и особенности психологии и общественных отношений горцев в парадигме романтизма получили гиперболизированный вид. Романтизм привнес в русскую литературу о Кавказе героизацию насилия. Объектами восхваления становились новые имперские конкистадоры, наводившие ужас на местное население.
«Романтический этап» развития темы Кавказа в русской литературе способствовал популяризации края и его жителей. Русские писатели во многом возбудили интерес к Кавказу со стороны русского общества и первых «историков-летописцев Кавказской войны». А.Л. Зиссерман свою книгу «Двадцать пять лет на Кавказе (1842-1867)» [57] начинает такими словами: «Мне было 17 лет, когда, живя в одном из губернских городов, я в первый раз прочитал некоторые сочинения Марлинского. Не стану распространяться об энтузиазме, с каким я восхищался Аммалат-беком, Мулла-Нуром и другими очерками Кавказа; довольно сказать, что чтение это родило во мне мысль бросить все и лететь на Кавказ, в эту обетованную землю, её грозной природой, воинственными обитателями, чудными женщинами [58], поэтическим небом, высокими, вечно покрытыми снегом горами и прочими прелестями…» [59].
В мемуарах чиновника российской администрации В.А. Дзюбенко, служившего на Кавказе, можно прочитать следующее: «У меня с 15 лет начала кружиться голова от различных рассказов о Грузии и о преимуществах тамошней службы» [60]. Установить число людей отправившихся служить на Кавказ не по необходимости и не исключительно по долгу службы, а стремясь осуществить мечты своего детства [61] затруднительно, но совершенно очевидно, что таковых было немало.
В уже упомянутой работе О. Джерсилда «литературой ориентализма» названа русская литературная традиция «от Пушкина до Толстого». Однако тема Кавказа в русской литературе эволюционировала, менялись и методы художественного выражения. После первых поэтических опытов на «восточные сюжеты» от канонов романтизма постепенно отходят А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов. Для писателей наступило время рефлексии над своими более ранними произведениями. Так, например, в «Путешествии в Арзрум» А.С. Пушкин описал свои впечатления от чтения своего «Кавказского пленника»: «Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно» [62].
Своеобразным знаком перехода к преобладанию реализма, является форма изложения двух наиболее крупных и значимых прозаических произведений: «Путешествия в Арзрум» А.С. Пушкина и «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Первое из указанных - записки автора, который в 1829 г. находился в действующей армии. Формой второго произведения были избраны отчасти журнальные (дневниковые) записи главного героя, отчасти – воспоминания о главном герое лиц, бывших с ним знакомыми. Такая нарочитая документальность - очевидный признак победы реалистических тенденций над «роскошью романтического воображения». Любопытно, что новизну, появившихся произведений почувствовали и отметили литературные критики того времени. Так, В.Г. Белинский писал о «Бэле»: «Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск мы готовы читать, потому что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него. Чтение прекрасной повести г. Лермонтова многим может быть полезно еще и как противоядие чтению повестей г. Марлинского» [63]. Вероятно, В.Г. Белинский выражал не только свое мнение, но и настроения части читающей аудитории, для которой, согласно приведенной цитате необходимы были достоверные сведения о Кавказе. Думается, что критерий достоверности, избранный В.Г. Белинским для сравнения кавказских повестей А.А. Бестужева-Марлинского и «Бэлы» М.Ю. Лермонтова еще раз свидетельствует о значимости «кавказских историй» как источника информации.
Кавказ начинает терять свои эксклюзивные характеристики. Авторы все чаще сравнивают его с остальной империей. В пушкинском «Путешествии…» «азиатские строения и базар» Тифлиса напомнили писателю Кишинев [64]. Служба на Кавказе превращается из героического приключения в вынужденную ссылку или способ быстрого обзаведения чинами. У А.С. Пушкина: «Русские не считают себя здешними жителями. Военные, повинуясь долгу, живут в Грузии, потому что так им велено. Молодые титулярные советники приезжают сюда за чином асессорским, толико вожделенным. Те и другие смотрят на Грузию как на изгнание» [65]. В «Герое нашего времени» М.Ю. Лермонтова бывалый «кавказец» Максим Максимыч, говоря с Печориным о службе на Кавказе, произносит такие слова: «Вам будет немножко скучно... ну да мы с вами будем жить по-приятельски...» [66].
«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова и «Путешествие в Арзрум» А.С. Пушкина это произведения, где акценты смещаются и Кавказ из удивительного, сказочного места превращается в место рутинной, скучной, вынужденной службы.
Кроме того, происходит и художественное переосмысление темы войны. «Анализируя стихотворение «Валерик», нельзя не увидеть, что в нем был выражен новый взгляд на Кавказскую войну и на войны вообще. М.Ю. Лермонтов первым вернулся к этой теме, и первым написал о “жалком человеке”, беспрестанно ведущем бессмысленные войны» [67].
Наиболее решительный разрыв с традицией романтизма произошел в кавказском творчестве Л.Н. Толстого. В некоторых своих произведениях Л.Н. Толстой открыто выступает с критикой литературных образцов, сложившихся под влиянием романтизма. Так, в «Набеге» Толстой описывает поручика Розенкранца следующим образом: «Это был один из наших молодых офицеров, удальцов - джигитов, образовавшихся по Марлинскому и Лермонтову. Эти люди смотрят на Кавказ не иначе, как сквозь призму героев нашего времени, Мулла-Нуров и т.п., и во всех своих действиях руководствуются не собственными наклонностями, а примером этих образцов» [68]. В повести «Казаки» он составил описание тех ожиданий и надежд, которые будоражили молодого русского офицера отправляющегося на Кавказ: «Воображение его теперь уже было в будущем, на Кавказе. Все мечты о будущем соединялись с образами Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей. Все это представляется смутно, неясно; но слава, заманивая, и смерть, угрожая, составляют интерес этого будущего» [69].
Кавказские повести и рассказы Л.Н. Толстого - прекрасные свидетельства того, как созданные романтиками образы Кавказа (зачастую мифологические) являлись основой индивидуального восприятия окружающего и манифестацией собственного положения в крае для некоторых русских офицеров и чиновников. Произведения А.А. Бестужева-Марлинского были хорошо известны Л.Н. Толстому, об этом свидетельствует переписка писателя с И.Ф. Шульгиным, хранящаяся в архиве музея Л.Н. Толстого [70].
В то же время, новый «реалистичный» этап русской литературы на кавказские сюжеты заимствовал у предыдущего этапа бинарную оппозицию Россия-Кавказ. В произведении Л.Н. Толстого «Казаки» эта оппозиция выражена не через дихотомию Восток-Запад или Север-Восток, а как инаковость, различное качество двух миров: искусственного (Российская империя) и естественного (пространство Кавказа).
Главный герой, русский дворянин Оленин, попадая на Кавказ, открывает глаза на своё существование в России, русском высшем обществе: «Надо видеть и понимать, что я каждый день вижу перед собой: вечные неприступные снега гор и величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего творца, и тогда ясно станет, кто себя губит, кто живет в правде или во лжи - вы или я. Коли бы вы знали, как мне мерзки и жалки вы в вашем обольщении!» [71].
Под влиянием реализма возрастало внимание авторов к этнографии края, переосмыслялось место, значение и смысл войны, писатели стремились изобразить человека в повседневных, бытовых ситуациях.
Русская «литература ориентализма» являлась основным источником формирования ментального образа Кавказа в российском общественном сознании. Во многом под влиянием романтизма, образ края приобрел признаки ориентализма, специфического, расиалистского по сути, дискурса. Сделав доступными сведения о южной окраине империи литературная традиция, вместе с тем, сформировала устойчивые, перманентно воспроизводящиеся мифологемы, в частности легенду о А.П. Ермолове. Популярность литературных произведений о Кавказе первой половины-середины XIX в. способствовала складыванию особого художественного тренда, который получил новое развитие в советскую эпоху и продолжает занимать свое место в пространстве современной российской культуры.
Список литературы
Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006.
Нойманн И. Использование “Другого”: Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.
Цуциев А.А. Русские и кавказцы: очерк не зеркальной неприязни // URL: http://www.iriston.com/nogbon/news.php?newsid=925 (Дата обращения: 3.05.2012)
Гатагова Л.С. Образ Кавказа в русском общественном сознании (XVII-XIX вв.) // Образы регионов в общественном сознании и культуре России (XVII-XIX вв.). Тула, 2011. С. 153-199.
Образ “Другого” в поликультурных обществах: Материалы международной научной конференции. Пятигорск, 22-24 апреля 2011 г. Пятигорск-Ставрополь-Москва: ПГЛУ, 2011.
Косвен М.О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. Т. I. М., 1955. С. 265-374.
См. например: Гильденштедт И. А. Географическое, историческое и статистическое известие о новой пограничной линии Российской империи между р. Тереком и Азовским морем // Месяцеслов исторический и географический на 1779 г. СПб., 1779; Он же. Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа (из путешествия 1770-1773 гг.). СПб., 1809.
Архив князя Воронцова. Кн. XXXV. М., 1889. С. 15.
Грибоедов А.С. Сочинения. М., 1956. С. 401.
Там же. С. 404.
Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья шестая // URL: http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_0170.shtml [Дата обращения: 4.03.2011]
Цит. по: Патракова В.Ф. Кавказская война в общественном сознании России первой трети XIX века // Esse quam videri: Памяти Ю.И. Серого (1922-1986). Ростов н/Д, 2003. С. 155.
Маркелов Н.В. Поговорим о бурных днях Кавказа… М., 2006. С. 6.
Захаров В.А. Лермонтов и Кавказ – рождение темы // Кавказ в российской политике: история и современность. Материалы международной научной конференции. Москва, МГИМО(У) МИД России, 16-17 мая 2006 г. М., 2007. С. 105.
Воспоминания Григория Ивановича Филипсона // URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1... [Дата обращения: 15.04.2011]
Энциклопедия Кубанского казачества / под общ. ред. В.Н. Ратушняка. Краснодар, 2011. С. 444.
Терещенко А.Г., Черненко А.Л. Российские немцы на Юге России и Кавказе. Энциклопедический справочник. Ростов н/Д, 2000. С. 337.
Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. 1835 год. Ч. I. М., 1864. С. 9.
Jersild A. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845-1917. Montreal, 2002. P. 4.
СаидЭ. Указ. соч. С. 11.
СаидЭ.Указ. соч. С. 7.
Саид Э.Указ. соч. С. 14.
Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения. Т.II. М., 1981. С. 465-466.
Захаров В.А. Лермонтов на Кавказе и проблемы ориентализма // Пространство и время в мировой политике и международных отношениях : материалы IV Конвента РАМИ. В 10 т. / под ред.
А. Ю. Мельвиля. Т.8. М., 2007. С. 34.
Гордин Я.А. Русский человек и Кавказ // Культура и общество. Альманах Фонда им. Д.С. Лихачева. Вып. 2-3. СПб., 2006. С. 120.
Лермонтов М.Ю. Сочинения. Т.I. М., 1988. С.322.
Пушкин А.С. Кавказский пленник // URL: http://public-library.narod.ru/Pushkin.Alexander/ple... [Дата обращения: 11.03.2011]
Цит. по: Сопленков С.В. Дорога в Арзрум: российская общественная мысль о Востоке (первая половина XIX века). М., 2000.
Воспоминания Григория Ивановича Филипсона // URL:http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Filipson_G_I/ [Дата обращения: 15.04.2011]
Пушкин А.С. Кавказский пленник // URL: http://public-library.narod.ru/Pushkin.Alexander/ple... [Дата обращения: 11.03.2011]
Лермонтов М.Ю. Указ. соч. С.323.
Там же. С. 214-215.
Там же. С. 324.
Лермонтов М.Ю. Сочинения. Т.I. М., 1988. С. 397.
Грибоедов А.С. Полное собрание сочинений. Т.II. СПб, 1999. С. 232.
Кавказ в русской поэзии. Ростов н/Д, 1986. С. 43.
Гордин Я.А. Русский человек и Кавказ // Культура и общество. Альманах Фонда им. Д.С. Лихачева. Вып. 2-3. СПб., 2006. С. 115.
Лермонтов М.Ю. Сочинения. Т.I. М., 1988. С.323.
Там же. С. 330.
Там же. С. 324.
Там же.
Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения. Т.II.1981.С.28.
Там же.
Там же.
Кавказ в русской поэзии. Ростов н/Д, 1986. С. 20.
Пушкин А.С. Кавказский пленник // URL: http://public-library.narod.ru/Pushkin.Alexander/ple... [Дата обращения: 15.03.2011]
Цит. по: Патракова В.Ф. Кавказская война в общественном сознании России первой трети XIX века // Esse quam videri: Памяти Ю.И. Серого (1922-1986). Ростов н/Д, 2003. С. 149-150.
Там же.
Цит. по: Дударев С.Л. Образ А.П. Ермолова на рубеже XX-XXI вв. // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы VI Международной Кубанско-Терской научно-практической конференции. Краснодар-Армавир, 2008. С. 151.
Гордин Я.А. «Новый цезарь» или «Великий шарлатан»? Легенда о Ермолове // Гордин Я.А. Дороги, которые мы выбираем, или Бег по кругу. СПб, 2006.
Грибоедов А.С. Полное собрание сочинений в трех томах. Т. II. СПб, 1999. С. 292-293.
Там же. С. 293.
Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения в двух томах. М., 1981. С. 129.
Генерал А.П. Ермолов и российско-кавказские отношения в XIX - начале XX века. СПб, 2009.
Максудов С. Чеченцы и русские. Победы, поражения, потери. М., 2010. С. 54.
Там же. С. 55.
Зиссерман А.Л. Двадцать пять лет на Кавказе (1842-1867). Ч.I. СПб., 1879.
А.А. Бестужев-Марлинский был далеко не одинок среди писателей восхищавшихся кавказскими женщинами. Приведем цитату из менее известного автора В.Н. Григорьева, который в стихотворении «Грузинка» (1828) так описал жительницу Кавказа: «Свежей весны и тополя стройней…».
Зиссерман А.Л. Указ. соч. С. 1.
Дзюбенко В.А. Воспоминания. Полувековая служба за Кавказом // Русская старина. Т. 25. № 38. 1879. С. 638.
Там же.
Пушкин А.С. Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года // URL: http://www.rvb.ru/pushkin/01text/06prose/01prose/087... [Дата обращения: 8.06.2011]
Мордовченко Н. И. Лермонтов в оценках Белинского // Белинский В. Г. М. Ю. Лермонтов: Статьи и рецензии. Л., 1941. С. 11.
Пушкин А.С. Путешествие в Арзрум // URL: http://www.rvb.ru/pushkin/01text/06prose/01prose/087... [Дата обращения: 8.06.2011]
Там же. [Дата обращения: 8.06.2011]
Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени // URL: http://lib.ru/LITRA/LERMONTOW/geroi.txt [Дата обращения: 9.06.2011]
Захаров В.А. Указ. соч. С. 110.
Толстой Л.Н. Казаки. Повести и рассказы. М., 1981. С. 27.
Толстой Л.Н. Собрание сочинений. Т.III. С.139.
Далгат У.Б. Элементы дагестанской народной лексики и фразеологии в языке повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат» (в различных её редакциях) // Л.Н. Толстой. Сб. статей о творчестве. М., 1956. С. 167.
Толстой Л.Н. Собрание сочинений. Т. III. С. 234.
|
