Л. В. Миллер
В рассказе В. Пелевина «Ника» реализуется одна из версий бесконечной и вечной темы взаимоотношения полов в ее традиционном для русской художественной картины мира варианте, когда герой является носителем познавательно-этического начала, отличается оригинальностью и скепсисом, оставаясь в то же время «несчастным скитальцем в родной земле», а героиня — чувственно-созерцательного, оказываясь в итоге выше и цельнее героя.
При этом в развитии конфликта, как правило, важную роль играет тот факт, что герой так или иначе противопоставлен героине. Он или пытается проникнуть в ее особенный духовный мир, чуждый для него, в надежде обновления и возрождения души (князь Андрей и Наташа Ростова в романе «Война и мир»), или оказывается неспособным воспользоваться тем шансом, который сама судьба посылает ему, и, «охлажденным сердцем», не слышит или не хочет услышать зов женской души, не может до конца понять ее чувства (Онегин и Татьяна). Такая трактовка взаимоотношений литературного героя и героини идет от Достоевского, в концепции которого Онегину противопоставлена Татьяна, и продолжается в литературно-критической традиции середины ХIХ века (статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous», «тургеневские девушки» и т. п.).
В национальной эстетической традиции литературная героиня — это натура, наиболее выраженным качеством которой является духовность, «ум сердца», открытость и обнаженность души, готовность отдать эту душу герою. Способная на героическое действие, она оказывается тоньше и глубже героя, при этом «не удостаивая быть умной». Будучи неповторимой индивидуальностью, она обладает способностью страдать и жертвовать собой. «Смысл ее жизни — любовь», благодаря чему она особенно чутка к внутреннему миру своего избранника.
Телесность, «неодушевленность» как доминанту в образе героини формируют следующие дескрипторы. Уже само имя героини (Вероника) — «ботанический термин». Герой является для нее «просто раздражителем, вызывавшим рефлексы и реакции». Ее «животное бытие» определяет тот факт, что «в сущности, она была очень пошла, и ее запросы были чисто физиологическими — набить брюхо, выспаться и получить необходимое для хорошего пищеварения количество ласки» (Пелевин, 1998, с. 360-362). Привязанности Ники также основаны на физиологии: «Я давно догадывался — Нике нравятся именно такие, как он, животные в полном смысле слова»(Пелевин, 1998, с. 371). Даже загадочность ее зеленоватых глаз — «явление чисто оптическое».
«Не-конструкции» также высвечивают вполне определенную оценочно-смысловую доминанту. Ника не считалась с чужими чувствами оттого, что «часто не догадывалась о существовании этих чувств», «слова не проникали в ее маленькую красивую голову». Она не чувствительна к ласкам («мои руки, скользящие по ее телу, немногим отличаются для нее от веток, которые касаются ее боков во время наших совместных прогулок»), ее рассудок не склонен к путешествиям в прошлое и будущее, она не интересуется музыкой, никто не видел ее с книгой.
Можно высказать предположение о том, как построен конфликт рассказа и по какому типу реализуется художественное переживание.
Наиболее очевидным претекстом в данном случае представляется роман «Война и мир», поскольку в раскрытии образа Ники обнаруживается большое количество аллюзий на эпизоды именно этого романа. Героиня Пелевина, как и Наташа Ростова, «была сгущенной жизнью». «Природное изящество и юность придавали всем ее проявлениям какую-то иллюзорную одухотворенность; в ее животном — если вдуматься — бытии был отблеск высшей гармонии, естественное дыхание того, за чем безнадежно гонится искусство, и мне начинало казаться, что по-настоящему красива и осмысленна именно ее простая судьба, а все, на чем я основываю собственную жизнь, — просто выдумки, да еще и чужие» (Пелевин, 1998, с. 363); ср. описание мыслей князя Андрея о Наташе в Отрадном. Князю Андрею становится больно оттого, что «эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование»(Толстой, 1980, с. 162), и герой Пелевина испытывает нечто подобное, когда начинает понимать, что не вызывает у Ники никакого интереса, а «сама Ника, сидящая в полуметре, ... недоступна, как вершина Спасской башни»(Пелевин, 1998, с. 365). Андрей Болконский не перестает задавать себе вопрос: «Чему она так рада? О чем она думает?» Он, как и герой Пелевина, который тоже задает себе подобный вопрос («Но что же тогда такое ее душа?»), устал от своего мира, из которого ему некуда выбраться, потому что везде «умственные построения, как мухи, облепят изображение любого предмета на сетчатке моих глаз». Он надеется проникнуть в ее внутренний мир, чтобы найти в ней «отблеск высшей гармонии», «измениться, избавиться от постоянно грохочущих в голове мыслей, успевших накатать колею, из которой они уже не выходили» (Пелевин, 1998, с. 364-365). Оба героя понимают, что в этом внутреннем мире они не найдут ничего похожего на собственный привычный мир рефлексии, поскольку Наташа, конечно, думает «не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных», а Ника «совершенно свободна от унизительной необходимости соотносить пламя над мусорным баком с московским пожаром 1737 года». Оба они надеются, проникнув в этот загадочный мир, «увидеть какие-то незнакомые способы чувствовать и жить».
Однако эта иллюзорная одухотворенность, которая, видимо, и ввела в заблуждение героя «Ники», недолго остается для него загадкой. Он начинает понимать, разрывая тем самым связь с традицией, что Ника «в сущности... очень пошла», а счастья нет и не будет: «...у меня хватило трезвости понять, что по-настоящему мы не станем близки никогда». А когда лучшие силы его души ушли «на штурм этой безмолвной зеленоглазой непостижимости», тайна была раскрыта: он понял, что имеет дело «не с реально существующей Никой, а с набором собственных мыслей о ней» (Пелевин, 1998, с. 365). (Кстати, именно здесь автор оставляет нам ключ к той мастерски осуществленной им подмене, которую читатель обнаруживает только в конце рассказа: загадочная и необъяснимая Ника оказывается сиамской кошкой.)
Легко видеть, что образ героя строится у Пелевина в русле национальной литературной традиции и подчинен ее конвенциям. Он типичен, а образ героини намеренно противопоставлен устоявшемуся стереотипу.
Однако, поставив на место минуса плюс, мы получим основания считать, что, несмотря ни на что, сюжет рассказа В. Пелевина обусловлен национальной эстетической традицией. Таким образом, можно сделать заключение, что конфликт рассказа В. Пелевина «Ника» построен на частичном следовании национальной эстетической традиции (образ героя) и на намеренном разрыве с ней (образ героини).
|
