|
Кобозева И.М.
Лингвистическая прагматика – дисциплина, изучающая язык не «сам в себе и для себя», а как средство, используемое человеком в его деятельности. О естественном языке принято говорить, что он является важнейшим средством человеческого общения. Однако за исключением так называемой фактической коммуникации, т.е. общения ради общения, мы используем язык, чтобы посредством этого решить какие-то иные задачи: сообщить о важном событии, побудить адресата к определенным действиям или их прекращению, выразить свои чувства или дать оценку чьим-либо поступкам. Наконец, в целом ряде случаев использование языка является если не единственным, то самым основным компонентом действия, в корне меняющего социальную действительность или индивидуальную судьбу (ср. отмена крепостного права, заключение перемирия, вынесение обвинительного приговора или присуждение государственной премии). Поэтому вполне оправданным является изучение языка как инструмента действия. Именно под этим углом зрения и рассматриваются языковые явления в рамках лингвистической прагматики.
Исследуя язык СМИ с позиций лингвистической прагматики, мы должны рассматривать высказывания, продуцируемые в этой сфере речевой деятельности, как действия и фокусировать свое внимание на тех языковых средствах и техниках, использование которых призвано обеспечить запланированное воздействие на сознание адресата.
1. Теория речевых актов как основополагающая теоретическая концепция лингвистической прагматики
Ядро теории речевых актов (далее ТРА) составляют идеи, изложенные английским логиком Дж. Остином в курсе лекций, прочитанном в Гарвардском университете в 1955 году и опубликованном в 1962 году под названием «How to do things with words» (на русском языке этот курс был опубликован под названием «Слово как действие», см. [Остин 1968]). Впоследствии эти идеи были развиты американским логиком Дж. Серлем в монографии «Речевые акты»[1]
[1] и ряде статей (см. [Серль 1986а, б, в]). В результате возникло то, что можно назвать стандартной теорией речевых актов в отличие от разнообразных ее модификаций, появившихся позднее.
Отличительной чертой ТРА в подходе к языковому высказыванию является трактовка его как действия. Если все прежние логико-философские трактовки использования языка были сосредоточены на отношении языкового высказывания к (истинно или ложно) отражаемой в нем действительности, то в данной теории центр тяжести переносится на то, какое действие совершает или пытается совершить говорящий, используя высказывание, каких целей он при этом стремится достичь. Отразить то или иное положение дел в мире – это цель только одного из многих типов высказываний, а именно высказываний репрезентативного, или констативного типа[2]
[2] (утверждений, сообщений, описаний и т.п.), обычно выражаемых повествовательными предложениями. Но кроме репрезентативов существуют вопросы, приказы, клятвы, покаяния, поздравления, благодарности и множество других видов речевых действий, характеризующихся совершенно иными целями. Нельзя понять сущность языкового употребления, ограничиваясь изучением отношения высказывания к действительности. Необходимо включать в рассмотрение отношение высказывания к говорящему и адресату. (Ср. проводимое общей семиотикой различение в процессе коммуникации семантического и прагматического аспектов языкового знака.)
Рассматривая языковое употребление под таким углом зрения, ТРА предложила оригинальный взгляд на строение речевого действия, который с небольшими изменениями может быть применен к любым коммуникативным актам, а не только к тем, которые осуществляются вербально.
Структура речевого коммуникативного акта
Единый речевой акт представляется в ТРА как трехуровневое образование. Речевой акт в отношении к используемым в его ходе языковым средствам выступает как локутивный акт. Речевой акт в его отношении к манифестируемой говорящим цели и условиям его осуществления выступает как иллокутивный акт. Наконец, в отношении к тому воздействию, которое речевой акт оказал на слушающего (аудиторию), он выступает как перлокутивный акт. Поясним это на конкретном примере. Когда мы видим на первой странице оппозиционной газеты набранное крупным шрифтом во всю ширину листа высказывание НАРАЩИВАТЬ ПРОТЕСТНОЕ ДАВЛЕНИЕ НА ВЛАСТЬ, мы, во-первых, анализируем его как локутивный акт, который в свою очередь включает в себя:
a) (в случае письменной речи) использование определенных графических символов (букв и т.п.) определенного размера и жирности;
b) использование слов наращивать, давление, на и власть с присущими им в данном контексте языковыми значениями и соединение их в предложение по правилам грамматики данного языка;
c) осуществление при помощи этих слов отсылки к определенным объектам и явлениям действительности – к социальной группе потенциальных читателей данного органа, к правящим в данное время в данной стране органам и возможным действиям первых, выражающим несогласие с политикой, проводимой вторыми, и направленных на то, чтобы вынудить их к корректировке этой политики.
Во-вторых, мы анализируем данное высказывание как иллокутивный акт призыва, имеющий целью выдвинуть определенную программу действий и побудить аудиторию к осуществлению этой программы.
В-третьих, мы можем проанализировать данное высказывание как перлокутивный акт, и тогда мы должны исследовать, какое воздействие оно оказало на аудиторию: какая часть читателей решила активнее участвовать в акциях протеста, а какая, возможно, вообще не поняла, о чем идет речь.
Троичная структура речевого действия находит свое соответствие в представлении о трех сторонах высказывания. Используя языковые средства в ходе локутивного акта, говорящий наделяет свое высказывание локутивным значением. Манифестируя цель говорения в определенных условиях в ходе иллокутивного акта, говорящий сообщает высказыванию определенную иллокутивную силу. Вызывая те или иные изменения в сознании (мыслях и чувствах) адресата в ходе перлокутивного акта, автор с помощью высказывания достигает определенного перлокутивного эффекта. Таким образом, имеется три пары взаимосвязанных категорий анализа речевого акта и высказывания: локутивный акт – локутивное значение, иллокутивный акт – иллокутивная сила (или функция), перлокутивный акт – перлокутивный эффект.
Условия успешности коммуникативного акта и коммуникативные неудачи
Поскольку коммуникативный акт – вид действия, при его анализе используются по существу те же категории, которые необходимы для характеристики и оценки любого действия: субъект, цель, способ, инструмент, средство, результат, условия, успешность и т.п. Субъект речевого акта – говорящий или пишущий – производит высказывание, как правило, рассчитанное на восприятие его адресатом. (В случае коммуникации по каналам СМИ высказывание всегда адресовано той или иной аудитории.) Высказывание выступает одновременно и как продукт речевого акта, и как инструмент достижения определенной цели. В зависимости от обстоятельств или условий, в которых совершается речевой акт, он может либо достичь поставленной цели и тем самым оказаться успешным, либо не достичь ее. Чтобы быть успешным, речевой акт как минимум должен быть уместным. В противном случае говорящего ждет коммуникативная неудача[3]
[3].
Условия, соблюдение которых необходимо для признания речевого акта уместным, называются условиями успешности речевого акта. Так, допустим, что в рубрике «Семейная консультация» в женском журнале психолог рекомендует при нарастании напряженности в отношениях между супругами, связанном с бытовыми трудностями, сопровождающими появление первого ребенка: Хотя бы на неделю оставьте ребенка на попечение бабушки и отправляйтесь в путешествие, чтобы вдали от забот вновь почувствовать радость от общения друг с другом. Тем самым он совершает речевой акт совета, цель которого – побудить адресата в его же собственных интересах совершить определенное действие. Для признания этого высказывания уместным необходимо по меньшей мере, чтобы предлагаемый курс действий был в принципе осуществим для адресата и чтобы следование этому курсу было в его интересах. Если журнал рассчитан на читательниц с низким уровнем доходов, то едва ли оба этих условия будут соблюдены. Даже если у молодых супругов с низким уровнем доходов и есть человек, с которым можно на время оставить ребенка, у них вряд ли найдутся средства для покупки туристической путевки, а если они и изыщут необходимые средства, то такой расход нанесет слишком большой удар по семейному бюджету, что чревато дальнейшим обострением семейных проблем. В этих условиях совет психолога оказывается неуместным, и он потерпит коммуникативную неудачу, теряя при этом доверие читательниц.
Но даже при соблюдении всех условий, обеспечивающих уместность речевого акта, результат, к которому он приведет, может соответствовать или не соответствовать поставленной говорящим цели. Так, в нашем примере результатом совета психолога может быть, как намерение адресата последовать ему, так и игнорирование мнения специалиста. Отказ следовать рекомендации при этом может быть как мотивированным (например, нежеланием подвергать себя хотя бы минимальному риску, связанному со всяким путешествием), так и немотивированным. Анализируя условия успешности коммуникативного акта, ТРА установила, что многие из этих условий связаны с адресатом[4]
[4]. Неудивительно поэтому, что фигуре адресата лингвистическая прагматика уделяет большое внимание.
Фактор адресата в общении
Если цель коммуникативного акта определяет адресант, то его уместность, а значит, и успешность во многом зависят от адресата, который должен быть лицом, «подходящим» для решения поставленной коммуникативной задачи в заданных условиях общения.
Характеризуя разнообразие возможных адресатов высказывания, M.M. Бахтин писал, что адресат «может быть непосредственным участником-собеседником бытового диалога, может быть дифференцированным коллективом специалистов какой-нибудь специальной области, может быть более или менее дифференцированной публикой, народом, современниками, единомышленниками, противниками и врагами, подчиненным, начальником, низшим, высшим, близким, чужим и т.п., он может быть и совершенно неопределенным неконкретизированным другим (при разного рода монологических высказываниях эмоционального типа) – все эти виды и концепции адресата определяются той областью человеческой деятельности и быта, к которой относится данное высказывание» [Бахтин 1979, 275]. И далее он указывает, что отбор адресантом всех языковых средств при порождении высказывания производится под большим или меньшим влиянием адресата и его предвосхищаемой ответной реакции [Бахтин 1979, 280].
Итак, планируя и реализуя речевой акт, адресант должен учитывать множество разнообразных характеристик адресата. Некоторые из этих характеристик являются общими для всех видов речевых актов. К ним относятся, например, физическая способность адресата воспринимать звучащую или письменную речь; владение языком, который предполагается использовать; культурный и образовательный уровень адресата, определяющий ту базу знаний, которая имеется в его распоряжении для понимания адресованных ему высказываний. Другие характеристики могут быть специфичными для того или иного типа или вида речевого действия. Так, планируя побуждение адресата к совершению тех или иных действий, надо учитывать его социальный статус. Когда статус адресата выше статуса адресанта, последний может либо просить, либо требовать, чтобы адресат совершил действие, но не может приказать или скомандовать, чтобы он сделал это. Статус адресата и степень близости отношений между участниками коммуникативного акта регулируют выбор той или иной степени вежливости, которая проявляет себя в выборе формы обращения, в степени категоричности формулировок, в тоне голоса (при устном общении), в использовании специальных маркеров вежливости. А правильный выбор уровня вежливости свою очередь является необходимым условием достижения запланированного перлокутивного эффекта. Для речевого акта аргументации кардинально важна исповедуемая адресатом система ценностей. Поскольку всякая аргументация опирается на ценности, даже логически безупречный аргумент обречен на неудачу, если он исходит из чуждых адресату принципов и идеалов.
Адресат массовой коммуникации в отличие от адресата в ситуации непосредственного диалогического общения – это не присутствующий в ситуации коммуникативного акта реальный индивидуум, а потенциальное неопределенное множество лиц, которые могут взять в руки данный журнал или газету, оказаться слушателями радиопередачи или зрителями телепрограммы. Поэтому автор текста массовой информации сам моделирует своего типового адресата, осуществляя коммуникативный акт, рассчитанный на определенную группу, выделяемую по половому, возрастному, национальному, социальному, конфессиональному, мировоззренческому и т.п. признакам. Например, московская молодежная газета либерально-демократической ориентации конструирует своего адресата как молодого человека, находящегося в достаточно близких неформальных отношениях с автором текста и приверженного западным ценностям и стилю жизни, а центральное печатное издание национал-патриотической ориентации обращено преимущественно к тем представителям коренной национальности, мировоззрение и система ценностей которых формировалось в годы советской власти. Естественно, что и тон «разговора» с аудиторией, и стратегии убеждения в этих СМИ будут существенно отличаться друг от друга.
Особой спецификой в отношении фигуры адресата обладает такой жанр массовой коммуникации, как интервью. Здесь у каждого высказывания есть и прямой адресат – интервьюируемый или интервьюер, и адресат-наблюдатель (тот, кто читает, слушает или смотрит интервью). Целый ряд особенностей построения интервью обусловлен именно наличием адресата-наблюдателя. В частности, в интервью повышена частота встречаемости так называемых интерпретирующих речевых актов, призванных модифицировать исходное высказывание собеседника таким образом, чтобы оно больше соответствовала целям оказания нужного воздействия на адресата, находящегося «за кадром» (подробнее см. [Кобозева, Лауфер 1994]).
Прямые и косвенные коммуникативные акты; прагматические эффекты косвенности
В ТРА проводится различие между прямыми и косвенными речевыми актами. В прямых речевых актах иллокутивная цель говорящего непосредственно манифестируется с помощью специально предназначенных для этого языковых маркеров – иллокутивных показателей. Так, цель побуждения адресата к действию в речевых актах побуждения прямо выражается либо соответствующими перформативными[5]
[5] лексическо-синтаксическими конструкциями (приказываю, запрещается, (вас) вызывают, попрошу и т.п.), либо императивной формой смыслового глагола: Сделай(те) это; Не делайте этого и т.п. Та же самая цель побуждения может быть выражена и косвенно, т.е. с помощью показателей, исходно предназначенных для маркировки других иллокутивных целей: выражения желания, чтобы что-то было сделано (Я хочу, чтобы вы это сделали), или вопроса о будущих действиях адресата (Вы не выходите на следующей остановке?) либо о его способностях осуществить действие (Вы не могли бы одолжить мне денег до получки?). Известная из риторики фигура речи, называемая риторическим вопросом, – тоже косвенный речевой акт, так как риторический вопрос задается не для того, чтобы получить в ответ какую-либо информацию, а для того, чтобы констатировать факт или высказать мнение (ср. Может ли честный человек мириться с этим? = Честный человек не может мириться с этим.)
В широком смысле косвенным можно назвать всякий коммуникативный акт, как речевой, так и невербальный, действительная цель которого не выражена явно. При такой трактовке вставание одного из собеседников из-за стола можно рассматривать как косвенный коммуникативный акт информирования адресата о том, что разговор окончен. В этом смысле к косвенным речевым актам можно отнести намеки, аллюзии, инсинуации и тому подобные способы непрямого информирования (подробнее см. [Кобозева, Лауфер 1988]).
Что дает использование косвенных речевых актов вместо прямых или каковы прагматические эффекты косвенности? Во-первых, косвенность «развязывает руки» автору высказывания, позволяя ему, если это понадобится, сказать, что он имел в виду только буквальный смысл сказанного. Во-вторых, косвенная форма осуществления, как правило, повышает этикетность коммуникативного акта, так как один из главных принципов вежливости состоит в предоставлении адресату большей степени свободы реагирования.
Принципы коммуникативного взаимодействия, правила (постулаты, максимы), обеспечивающие их соблюдение и эффекты, вызываемые нарушением этих правил
Помимо ТРА в концептуальный аппарат лингвистической прагматики входят принципы коммуникативного взаимодействия, а также правила (постулаты, максимы), обеспечивающие их соблюдение. Прежде всего, как и всякая целесообразная деятельность, коммуникативная деятельность подчиняется принципу рациональности, или принципу экономии усилий, который состоит в том, что, желая достичь некоторой цели, человек выбирает такое действие, которое позволит достичь этой цели быстрее и с минимальными затратами усилий и ресурсов. Важнейшим специальным принципом, лежащим в основе целенаправленной коммуникации, является принцип коммуникативного сотрудничества, сформулированный американским логиком Полом Грайсом в его знаменитой среди лингвистов работе «Логика и речевое общение». Этот принцип гласит: «Делай свой вклад в разговор на данной его стадии таким, как этого требует принятая цель или направление разговора, в котором ты участвуешь» [Грайс 1985]. И хотя данный принцип был сформулирован для разговора, т.е. устного общения между конкретными адресатом и адресантом в едином временном интервале, он легко может быть распространен и на случай массовой коммуникации, поскольку СМИ также вступают в коммуникативное взаимодействие с различными социальными группами, чтобы в конечном счете способствовать решению разнообразных проблем, возникающих в процессе функционирования современного общества. Поэтому и здесь действует принцип коммуникативного сотрудничества и поддерживающие его правила, которые Грайс называет максимами. Это максимы количества информации (сообщай не больше и не меньше информации, чем требуется на данной стадии развития коммуникативного процесса); максимы качества информации (сообщай только то, что считаешь истинным и для чего у тебя есть достаточные подтверждения); максима отношения (сообщаемое должно быть релевантным, т.е. как минимум иметь отношение к обсуждаемой проблеме); максимы способа (высказывание должно быть ясным, недвусмысленным, кратким по форме и последовательным). Поскольку аудитория ожидает от СМИ соблюдения этих правил, их демонстративное нарушение порождает импликатуры – домысливание информации, не высказанной в явном виде.
2. Лингвистическая модель текстообразования
В последние годы в лингвистическую прагматику проникли идеи когнитивной лингвистики, провозгласившей своей целью моделирование речемыслительной деятельности человека с учетом данных когнитивной психологии[6]
[6]. Был предложен ряд моделей текстообразования, в которых речевое действие представлено как поэтапный переход от замысла говорящего к его воплощению в слове, называемый процессом текстообразования или вербализации.
Замысел говорящего или, по терминологии M.M. Бахтина, речевой замысел – понятие, не получившее пока в лингвистике строгого определения, но в той или иной форме, под тем или иным названием – например, «(актуальный) смысл», «мысль», «(субъективное) значение говорящего» – присутствующее во всех моделях речевой деятельности. Ясно, что в речевом замысле необходимо выделять по меньшей мере две составных части – интенциональную (цель говорящего в данном речевом акте, формирующуюся с учетом специфики наличной коммуникативной ситуации) и пропозициональную (отображающую тот или иной фрагмент действительности, как правило, внешний по отношению к коммуникативной ситуации и становящийся темой, содержанием высказывания). Эта двоякая обусловленность речевого замысла, лежащего в основе всякого высказывания (дискурса, текста), отражена в общей схеме текстообразования, предложенной А.Е. Кибриком [Кибрик 1992, 289]:
Данная схема приложима и к массовой коммуникации. Так, пропозициональная часть замысла всякого информационного сообщения – это некоторое событие, определенным образом отраженное в сознании автора сообщения, а интенциональная часть замысла – это цель внести информацию о представленном таким образом событии в сознание адресата.
Этапы процесса вербализации (текстообразования)
«Когда мы строим свою речь, нам всегда предносится целое нашего высказывания: и в форме определенной жанровой схемы и в форме индивидуального речевого замысла. Мы не нанизываем слова, не идем от слова к слову, а как бы заполняем нужными словами целое» [Бахтин 1979, 266].
Итак, имея некоторую коммуникативную цель (например, проинформировать адресата об открытии художественной выставки), автор в зависимости от типа коммуникативной ситуации сначала выбирает речевой жанр из репертуара речевых жанров, используемых в данном типе коммуникативных ситуаций, соответствующий данной цели (допустим, это журналист из отдела культуры в газете, и он выбирает жанр короткого сообщения, предполагающий передачу только самых основных сведений о выставке без каких-либо комментариев). Выбор жанра уже задает макроструктуру (композицию) создаваемого текста, т.е. набор содержательных блоков, из которых он должен состоять, и порядок их следования (в случае выставки это должны быть блоки об открытии выставки, о представленных на ней авторах, жанрах произведений, времени их создания, месте проведения и времени работы выставки). Переходя к вербализации отдельных блоков содержания текста, автор начинает строить соответствующие заданному этапу предложения-высказывания, отражающие ситуации (положения дел), выделяемые в соответствии с речевым жанром и замыслом в соответствующем фрагменте действительности.
Согласно одной из гипотез при вербализации замысла, лежащего в основе отдельного предложения-высказывания[7]
[7], вначале происходит его семантическое структурирование, приспосабливающее целостное, недискретное мыслительное содержание к потребностям дискретного языкового оформления. В этом процессе можно выделить отдельные аспекты «приспособления» мысли к языку, из которых мы остановимся лишь на двух, поскольку они чаще других служат источником вариативной интерпретации действительности.
Во-первых, языковое выражение мысли, всегда более богатой и сложной, чем все, что может быть выражено в одном высказывании, с необходимостью предполагает отбор (selection). Так, из всего богатства впечатлений о выставке, хранящихся в памяти журналиста, побывавшего на вернисаже, он сможет вербально отразить в своем тексте только часть, независимо от того, будет ли это короткое информационное сообщение или обстоятельный обзор. Во-вторых, вербализация предполагает категоризацию отраженного в сознании фрагмента действительности, т.е. отнесение его к некоторой понятийной категории. Поскольку объективно один и тот же фрагмент действительности может быть рассмотрен в разных аспектах и с разных точек зрения, подводя его под ту или иную категорию, автор уже на этом этапе осуществляет определенную интерпретацию действительности[8]
[8]. Так, в зависимости от точки зрения на мировую политику одни и те же действия могут быть подведены либо под категорию проявлений сепаратизма, либо под категорию борьбы за национальное самоопределение. Кроме того, одна и та же ситуация может быть подведена под категории разной степени конкретности/обобщенности. Так, в строительстве нового завода можно увидеть не только ситуацию строительство завода, но и ситуации создание новых рабочих мест, решение демографических проблем, загрязнение окружающей среды и т.п.
В конечном счете категоризация предполагает лексический выбор для выражения мысли о некотором положении дел. Слово выступает при этом как средство активации в сознании адресата не просто отдельного понятия, а целостной системы представлений, частью которой это понятие является (семантического поля, фрейма, сценария, стереотипа). Кроме того, в семантике слова понятие (сигнификативное значение) часто оказывается устойчиво связано с рядом дополнительных представлений, называемых ассоциациями или коннотациями. При этом особо важными для оказания нужного воздействия на сознание являются эмоционально-оценочные коннотации, апеллирующие к эмоциям адресата, его интересам и ценностям. Не случайно в языке часто сосуществуют слова, обозначающие по сути одно и то же явление, но встроенные в разные системы представлений, противопоставленные по оценочным признакам «свой – чужой», «хороший – плохой», «правильный – неправильный» и т.п., ср. такие пары, как разведчик vs шпион, фантазер vs лгун, хулиганство vs шалость. Нагруженность слова оценочными коннотациями иногда заставляет искать новые средства для выражения той же идеи, но с другим оценочным значением. Так, при смене идеологических ценностных приоритетов слова проститутка и бандит с закрепленными за ними отрицательными коннотациями начинают заменяться в языке выполняющих социальный заказ СМИ на синонимичные им заимствования путана и рэкетир, которые вместо отрицательных коннотаций «преступности» имеют скорее положительные коннотации «заграничного шика».
С категоризацией сопряжено действие лексико-синтаксические механизмов вариативной интерпретации действительности, позволяющих подать описываемую ситуацию в определенной перспективе, вынося на передний план одних ее участников и отодвигая на задний план или вовсе не упоминая других. Эта возможность обеспечивается существованием в языке глаголов, соотносящихся с одной и той же категорией ситуаций (например, КОММЕРЧЕСКИЙ АКТ), но по-разному ранжирующих ее участников. Так, выбрав глагол купить, мы подчеркиваем значимость того участника ситуации, который приобретает товар, отдавая деньги, так как именно этому участнику коммерческого акта данный глагол приписывает роль агента – активного инициатора ситуации (X купил у Y-a Z за W); выбрав глагол продать, мы отдаем приоритет тому участнику, который реализует товар (Y продал X-у Z за W); выбрав глагол стоить или обойтись, мы представим ту же ситуацию, но на первый план будет вынесен товар, а продавец вообще окажется «за кадром» (Z стоил X-у Жили Z обошелся X-у в W).
Помимо выбора лексемы, обозначающей тип ситуации и служащей предикатом предложения-высказывания, вариативность перспективы, в которой подается информация, обеспечивается и чисто синтаксическими средствами и техниками: выбором залога (действительного vs страдательного), заполнением или опущением факультативных синтаксических валентностей лексем.
Создатели текстов СМИ (осознанно или неосознанно) избирают средства и способы вербализации, которые в наибольшей степени соответствуют тому взгляду на событие, который журналист хочет сформировать у аудитории. Это положение хорошо иллюстрирует следующая подборка заголовков газетных статей, посвященных одному и тому же событию – расстрелу демонстрации чернокожего населения в тогдашней Южной Родезии[9]
[9]:
(1а) PoliceshotdeadAfricans.
полицейские застрелили мертвый африканцы
«Полицейские расстреляли африканцев».
(2а) Africans shot dead by the police.
«Африканцы расстреляны полицейскими».
(3а) Africans shot dead.
«Африканцы расстреляны».
(4а) Africans died.
«Погибли африканцы».
(5а) ...deaths...
«Жертвы...» (букв. «Смерти»).
(6а) Factionalismcauseddeaths.
Фракционность вызывала смерти
«Фракционность привела к жертвам».
Если (1) представляет собой наиболее прямое и объективное отражение реального события, то в (2) «полицейские» через трансформацию пассивизации отводятся на задний план, хотя и остаются в качестве исполнителей действия, в (3) они же через опущение агентивного косвенного дополнения выводятся за рамки описания, в (4) вообще упоминается только смерть африканцев (изменение состояния) без указания на ее причину, в (5) не упоминаются уже и пострадавшие от действий полиции африканцы, и, наконец, в (6) вводится псевдопричина смерти, что в корне меняет оценку денотируемой ситуации.
3. Эксплицитная и имплицитная информация в сообщении; различия в способах их воздействия на сознание
Информация, закодированная в высказывании с помощью языковых средств, неоднородна по степени легкости и осознанности ее декодирования. Часть информации в высказывании выражается эксплицитно, т.е. с помощью языковых средств, специально предназначенных для ее непосредственного выражения. Именно на этой части содержания высказывания, по замыслу его автора, должно сосредоточивается сознание адресата. Эксплицитная информация осознается адресатом как та мысль, ради выражения которой и было употреблено данное высказывание. Но помимо эксплицитной информации практически любое высказывание содержит имплицитную информацию, которая характеризуется пониженной коммуникативной значимостью и косвенностью кодирования. Эта информация тоже передается адресату, но в отличие от эксплицитной она в меньшей степени контролируется его сознанием, сосредоточенным на эксплицитной информации. Это свойство имплицитной информации часто используется с целью манипулирования сознанием: сомнительные идеи «протаскиваются» именно в этой, слабее контролируемой части содержания высказывания[10]
[10].
В лингвистической семантике различается несколько видов имплицитной информации в высказывании, из которых для анализа языка СМИ особенно важны такие ее виды, как пресуппозиция, исходное предположение (установка) вопроса, вводный компонент и импликатура дискурса.
Пресуппозиции
Во всяком высказывании, независимо от его иллокутивного типа (сообщение, вопрос, требование и т.п.), можно выделить содержащееся в нем утверждение, или ассерцию – то, что, собственно, говорящий сообщает, спрашивает или требует, и пресуппозиции – те фоновые аспекты содержания высказывания, которые подаются как само собой разумеющиеся и не подлежащие сомнению. Критерием пресуппозитивности той или иной части информации, передаваемой предложением, является сохранение ее при преобразовании данного предложения в отрицательное или вопросительное. Так, содержание подзаголовка одной статьи в газете «Советская Россия» (la):
(1a) Железнодорожники продолжают воровать –
включает пресуппозицию (1b):
(1b) Железнодорожники и раньше воровали.
Чтобы проверить, так ли это, надо построить соответствующее (la) отрицательное предложение (1c) или вопросительное предложение (1d) и убедиться, что в нем не подвергается отрицанию и не ставится под вопрос информация (1b):
(1c) Железнодорожники не продолжают (= перестали) воровать.
(1d) Продолжают ли железнодорожники воровать?
Таким образом, пресуппозиции образуют условие осмысленности высказывания. Поскольку адресат исходит из презумпции осмысленности того, что проходит по каналам СМИ, он склонен некритически принимать на веру пресуппозиции высказываний, не подвергая их сомнению. Подробный лингвистический анализ пресуппозиций и других типов в сопоставлении с другими видами имплицитной информации в высказывании дан в [Падучева 1985].
Исходное предположение вопроса
Для вопросительных высказываний помимо пресуппозиций характерен еще один вид имплицитной информации, называемый исходным предположением или установкой вопроса. Этот компонент семантики вопроса можно определить как информацию, являющуюся следствием любого допустимого ответа на этот вопрос, кроме отрицательного. Так, в служащем заголовком вышеупомянутой статьи вопросе (2а) имеется в качестве имплицитного компонента исходное предположение (2b):
(2a) Как «зайцев» стригут?
(2b) «Зайцев» каким-то образом стригут.
Поскольку адресат исходит из презумпции, что автор не станет задавать беспочвенный вопрос, на который возможен отрицательный ответ (в нашем случае Никак не стригут), он будет склонен принять как данность исходное предположение вопроса, не подвергая его сомнению.
Вводные компоненты
Еще один вид имплицитной информации в высказывании образуют вводные компоненты, выражаемые с помощью вводных (парентетических) конструкций. Имплицитность вводной информации состоит в том, что она подается автором текста и должна воспринимается его адресатом как побочная, лежащая в стороне от вопроса, служащего непосредственной темой обсуждения. Пониженный коммуникативный статус вводной конструкции делает ее удобным средством выражения той информации, на которой автор не хочет сосредоточивать внимание адресата либо в силу ее действительно не столь существенного характера, либо в силу ее сомнительности. Ср. пример (3) из газеты «Аргументы и факты»[11]
[11]:
(3) Школьник возьмет два литра (потому что девушки смотрят исключительно на таких парней, у которых из каждого кармана торчит по бутылке) – о дальнейшем узнаем уже из милицейских протоколов.
В придаточном причины, оформленном как вводное предложение, автор имплицитно высказывает мнение, с которым можно и нужно спорить, но, заключенное в скобки как необязательное пояснение, оно, скорее всего, не остановит на себе внимания читателя. Поскольку в функции пояснения обычно используются суждения, истинность которых заведомо более очевидна, чем истинность того, что они поясняют, адресат примет эту имлицитную информацию как общеизвестную истину о девушках.
Импликатуры дискурса
Импликатуры дискурса – это умозаключения, которые делает адресат высказывания, опираясь на максимы (правила) речевого общения, о которых говорилось в разделе 2. Исходя из презумпции соблюдения автором высказывания принципа коммуникативного сотрудничества и всех поддерживающих его максим, адресат мысленно достраивает содержание высказывания таким образом, чтобы примирить сказанное с принципом коммуникативного сотрудничества. Импликатуры широко используются в СМИ, в частности в рекламе. Покажем на одном примере, как порождает импликатуры максима релевантности. В работе [Пирогова 2000, 102] это правило применительно к рекламе интерпретируется следующим образом: информация, которая содержится в рекламе, должна иметь отношение к товару и товарной категории; в противном случае нет никакой разумной причины, почему автор внес ее в это сообщение. Более того, если в рекламе говорится, что товар не обладает какой-то характеристикой, единственной разумной причиной для этого может быть тот факт, что конкурирующие товары имеют эту характеристику. Так, реклама телевизора Phillips с системой Matchline (4a) порождает импликатуру (4b):
(4a) Чтобы глаз наслаждался, не уставая.
(4b) Другие телевизоры утомляют глаза.
Основанием для умозаключений данного типа служит максима релевантности вкупе со свойственной многим склонностью к поспешным выводам.
Список литературы
Баранов А.Н. Спор метафор: языковая метафора как средство аргументативного воздействия // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000. [С. 132–135.]
Баранов А.Н. Язык – инструмент лжи или средство прояснения истины? // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000. [С. 159–161.]
Баранов А.Н., Паршин П.Б. Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание // Роль языка в средствах массовой коммуникации: Сб. обзоров. М., 1986.
Болинджер Д. Истина – проблема лингвистическая // Язык и моделирование социального взаимодействия. M., I987.
Борисова Е.Г. Знаковые уровни в политической рекламе // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000. [С. 209–214.]
Борисова Е.Г., Пирогова Ю.К. Имплицитная информация в рекламе и пропаганде // Имплицитность в языке и речи. М., 1999. [С. 145–151.]
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. M., 1979.
Вайнрих X. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987. [С. 44–87.]
Городецкий Б.Ю., Кобозева И.М., Сабурова И.Г. К типологии коммуникативных неудач // Диалоговое взаимодействие и представление знаний. Новосибирск, 1985. [С. 64–78.]
Грайс П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985. [С. 217–237.]
Дейк Т.А., ван. Анализ новостей как дискурса // Дейк Т.А., ван. Язык. Познание. Коммуникация. М, 1989. [С. 113–136.]
Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. Гл. 19. Эскиз лингвистической модели текстообразования. М., 1992. [С. 287–301.]
Кобозева И.М. Теория речевых актов как один из вариантов теории речевой деятельности // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986. [С. 7–21.]
Кобозева И.М., Лауфер Н.И. Интерпретирующие речевые акты // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994. [С. 63–71.]
Кобозева И.М., Лауфер Н.И. Об одном способе косвенного информирования // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1988. № 5. [С. 462–470.]
Кубрякова Е.С., Демьянков В.3., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.
Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986. С. 22–129.]
Пааучева Е. В. Высказывание и его соотношение с действительностью. М., 1985. [С. 19–78.]
Паршин П.Б. Речевое воздействие: основные сферы и разновидности // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000. [С. 55–75.]
Пирогова Ю.К. Имплицитная информация в рекламе // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000. [С. 95–108.]
Рахилина Е.В. Основные идеи когнитивной семантики // Фундаментальные направления современной американской лингвистики / Под ред. А.А. Кибрика, И.М. Кобозевой, И.А. Секериной. М., 1997. [С. 370–389.]
Сахно С.Л. «Свое – чужое» в концептуальных структурах // Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991. [С. 95–101.]
Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986а.[С. 151–169.]
Серль Дж. Р. Косвенные речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 19866. [С. 195–222.]
Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. M., 1986B. [С. 170–194.]
Чейф У. Память и вербализация прошлого опыта // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 12. М., 1983.
Ченки А. Семантика в когнитивной лингвистике // Фундаментальные направления современной американской лингвистики / Под ред. А.А. Кибрика, И.М. Кобозевой, И.А. Секериной. М., 1997. [С. 340–369.]
|
