| Проблематика и поэтика новеллы Н. Готорна "Итен Бренд"
Шейнкер В.Н.
Известно, что Готорн был глубоким знатоком пуританского наследия и что он тщательно изучал труды пуританских мыслителей XVII — XVIII вв.[1-3], из которых особо большое влияние оказал на него Джонатан Эдвардс (1703-1758), утверждавший, что греховность составляет неотъемлемую принадлежность рода человеческого. “Грех, — писал он, — есть вселенское страдание, свойственное всему человечеству, — и бремя его нужно нести с момента рождения до смерти” [4]. Вместе с тем Эдвардc был наиболее прогрессивным среди пуританских писателей. Он отвергал основополагающую идею пуританизма о детерминированности судьбы каждого человека, выдвинув принцип свободной воли; произвел перелом во взглядах на соотношение разума и чувств (“головы” и “сердца”), так как традиционно пуритане с большим подозрением относились к миру чувств, который, по их мнению, был наиболее открыт козням дьявола и потому “от праведного пуританина требовалось постоянное их подавление, так что его духовный мир оказывался в безраздельном владении разума” [5].
Влияние идей Эдвардса ощущается во многих произведениях Готорна, в частности это касается одной из важнейших проблем почти всех 116 рассказов и 4 романов писателя: проблемы греха, то есть вины людей в их отношениях к Богу и друг с другом, тех последствий, которые несет грех как для самого его носителя, так и для окружающих.
Однако большинство грехов, учитывая милость Господа, теологи считали искупимыми и лишь некоторые из них признавались за “непростительные”. Проблема непростительного греха занимала умы многих богословов: о нем писали католические мыслители, а также Кальвин, Лютер, многочисленные толкователи и комментаторы Библии. Истоком этого понятия служили слова Христа в Евангелии от Матфея: “Если же кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем” (12:32). Пуританские теологи, развивая эту идею, значительно расширили сферу ее применения, включив в понятие “непростительного греха” всякое проявление неуважения к Богу, отрицание его милосердия, неверие в кровь, пролитую Христом. Однако всякое светское прегрешение исключалось из числа непростительных.
Готорн секуляризирует это понятие, модифицируя его в более житейские, человеческие формы. В “Американских записных книжках” писателя есть такие слова: “Быть может, непростительный грех состоит в недостатке любви и уважения к Человеческой Душе. Поэтому тот, кто его ищет, заглядывает в темные глубины души не с надеждой или целью сделать ее лучше, а из холодного философского любопытства, наперед испытывая удовлетворение оттого, что она окажется в какой-то мере порочной, и лишь желая ее изучить Не есть ли это — иначе говоря — отделение ума от сердца?” [6].
Эта мысль была как бы зародышем и послужила толчком к созданию новеллы “Итен Брэнд”, заглавный герой которой, бывший скромный обжигальщик извести, отправился искать непростительный грех. Он начал с того, это свою девушку Эстер “с ледяным спокойствием, без тени угрызений совести избрал объектом для своих психологических опытов, опустошив, поглотив, быть может, даже уничтожив в ходе исследований ее душу” (360). Вслед за тем он поступил точно так же еще не с одним человеком, толкая их на преступлениям ради единственной цели — найти в их душе непростительный грех. После 18 лет скитаний и подобных экспериментов Брэнд в итоге понял, что он сам оказался носителем этого непростительного греха, и, вернувшись туда, откуда начал свои поиски, покончил с собою, бросившись в печь, огонь которой символизировал адское пламя. “Все, чему была отдана его жизнь, больше чем жизнь, оказалось заблуждением”, — так с помощью несобственно прямой речи подводится итог его исканиями (365).
Что толкнуло Брэнда вступить на этот порочный путь? Ведь 18 лет назад это был совсем другой человек. “С какой приязнью и теплотой, с каким сочувствием к людям и состраданием к их грехам и несчастьям” (363) относился он к ближним, “с каким благоговейным чувством заглядывал тогда в человеческое сердце, ибо считал это сердце божественным храмом” (364). Но Готорн неслучайно любил повторять слова Баньяна о том, что дорога в ад начинается от врат рая. Так и произошло с протагонистом новеллы. Его всецело увлекла мысль о том, такое грех и непростительный грех, в частности. “Умственная жизнь, все более напряженная, нарушила в конце концов равновесие между разумом и сердцем Итена Брэнда. Завладевшая им Идея толкнула его на путь познания, развила заложенные от природы способности до возможного для них предела, вознесла полуграмотного рабочего на такие высоты, куда вряд ли могли бы последовать за ним даже философы, постигшие всю университетскую премудрость. Так обстояло дело с его разумом Ну, а что произошло с сердцем? Сердце сморщилось, иссохло, окаменело, погибло... Итен Брэнд оторвался от магнетической цепи, связующей людское общество” (364). Таков прямой вызов романтика Готорна традиционным пуританским воззрениям на соотношение разума и чувств. Писатель явно указывает, что культивирование одного рассудка, забвение “сердца” и есть прямой путь к непростительному греху Это расплата за знание без любви, за холодный анализ.
Все события в новелле сконструированы так, чтобы сосредоточить внимание читателя на итоге исканий Брэнда, показать в наиболее отрицательном, мрачном свете, во что превратился этот человек. Каждая деталь, каждый персонаж служат этой цели. В частности, ради этого автор соблюдает полные классические единства места и времени. Действие начинается вскоре после заката солнца и длится до рассвета (что усиливает сумрачный колорит повествования), оно сосредоточено возле раскаленной гигантской печи для обжига извести, время от времени озаряющей все вокруг себя зловещим пламенем, что как бы предуказывает на страшный коней Брэнда, котрый появляется возле этой печи и в ней заканчивает свою жизнь. Появление Брэнда на страницах новеллы подготавливается и мрачным, наводящим ужас пейзажем и, так сказать, акустически. Прежде чем возникает его фигура, в темноте раздается чей-то ужасный смех. В обычном повествовании, в обычном контексте смех как раз является противоположностью ужасного. Однако здесь это был “взрыв смеха (a roar of laughter) — безрадостного, долгого, даже торжественного, точно гул ветра, клонящего кроны деревьев в лесу” (352). Этот смех проходит лейтмотивом через всю новеллу и характеризуется как “laugh of scorn”, “awful laugh”, “slow, heavy laugh”, “real of laugh”. Готорн пишет: “Когда смех неуместен и неурочен или вызван чувствами болезненно смятенными, он придает человеческому голосу порой безмерно жуткое звучание. Недаром у поэтов злые духи и всякая нечисть разражаются в соответствующих случаях леденящим душу хохотом” (355).
Писатель использует еще один лейтмотив для характеристики Брэнда. Это постоянно повторяющиеся описания печи и ее пламени, как выражения того адского огня, который пылает в душе Итена. Печь описывается в начале новеллы так подробно, как ни в одной другой новелле Гортона не описывается ни один предмет. При первом появлении Брэнда Бартрем, чтобы лучше разглядеть его, “открыл печную дверь, и сразу же пламя нестерпимо ярким светом (a gush of fierce light) залило лицо и фигуру ночного гостя”. И в этом свете “даже на малочувствительную жесткую натуру обжигальщика начало действовать что-то неуловимое, затаившееся в этом исхудалом, хмуром, отмеченном работой мысли лице, обрамленном всклокоченными, седеющими волосами, в этих запавших глазах подобным огням в глубине таинственной пещеры” (354). Несколько раз “bright eyes” Брэнда отождествляются с “brightness of the furnace”. И, наконец, в кульминационной сцене, когда Итен стоял на печи, вскинув руки, чтобы броситься туда, “синее пламя озарило его лицо жутким мертвенным светом, который разительно подходил к выражению, застывшему на этом лице — так должен выглядеть злой дух, перед тем как броситься в пучину нестерпимых страданий” (365).
Мелвилл, прочитав эту новеллу, которая произвела на него большое впечатление, писал Готорну, что “развитие ума (cultivation of brain) съедает сердце” и восклицал: “Я — за сердце. К чертям собачьим голову! Лучше быть дураком с сердцем, чем Юпитером-громовержцем с головой” [7].
Другие персонажи новеллы далеко уступают Брэнду в интеллектуальном отношении. Писатель нарочно вводит людей, пропивших свой ум, интеллектуально и морально опустившихся, явных грешников, но все же все они выше и человечнее протагониста. Бартрем посылает своего сынишку за старыми знакомыми Итена, теми, что еще до начала поисков Брэнда, просиживали в кабачке “с утра до ночи — зимой потягивая флип у камина, а летом покуривая трубку под навесом крыльца”. Все они образчики того искаженного и извращенного, что есть в человеке, все они грешники, но они лучше Брэнда, ибо не порвали с “магнетической цепью”, связывающей людей. Один из них — театральный антрепренер, пропитанный табаком и бренди, но все-таки в нем при этом был какой-то неуловимый привкус добродушия. Другой — спившийся калека, бывший адвокат Джайлс, но он никогда “не терял мужества и бодрости духа (kept the courage and spirit of a man)... и вел тяжкую борьбу с нуждой и враждебными жизненными обстоятельствами” (358-359). Третий — врач, тоже опустившийся, но сохранивший свое искусство и никогда не отказывающийся помочь людям. Пороки всех троих менее губительны для души, чем пагубный интеллект Брэнда. Тот, кто сохранил в себе хоть каплю человеческого, не может, по мысли Готорна, являться носителем непростительного греха.
Всего несколько строк занимает в новелле внешне комичный эпизод с собакой, но он аллегорически очень важен в контексте всего произведения Вместе с толпой, пришедшей поглазеть на Брэнда, приплелся и “добронравный, воспитанный пожилой пес”: “И вдруг это степенное, это достойное четвероногое по собственному почину (курсив мой. — В.Ш.) и без всякого внешнего повода начало кружиться на месте в погоне за хвостом, который в довершение абсурдности такого поведения был куда короче, чем ему подобало. Еще никогда и никто не проявлял такого упорства, гоняясь за тем, чего нельзя достичь, еще никто и никогда не издавал столь разнообразных и устрашающих громких звуков... словно одна оконечность нелепого животного была в непримиримой, смертельной вражде с другой. Все быстрее и быстрее кружилась дворняга, все быстрее убегал от нее недостижимый обрубок хвоста... пока, обессилев, но нисколько не приблизившись к цели, дурацкий старый пес не прекратил кружения столь же внезапно, как и начал” (362).
Совершенно очевидна параллель между бессмысленным кружением пса и поисками Брэнда. Поэтому внешне комический эпизод лишь углубляет и драматизирует проблему новеллы Автор подчеркивает абсурдность поведения пса словами “the foolish old dog”, “ridiculous brute” и тем, что хвост был настолько короток, что недосягаем. При этом писатель снабжает пса предельно очеловечивающими определениями: до начала своей погони за хвостом это было “воспитанное”, “добронравное”, желающее “быть общительным” создание, что еще больше сближает его с Итеном, каким тот был до начала своих поисков. Кроме того, пес “был сам себе хозяин” и начал крутиться “по собственному почину”, что под пером Готорна означало выпад против пуританской концепции предопределения и указывало на свободную волю живого существа. Только свободная воля могла толкнуть человека на путь греха или вывести его на дорогу добродетели.
С поведением Итена поведение пса сближается словом “абсурдность”, которое повторяется несколько раз применительно к действиям того и другого. И, наконец, внутреннее сближение обоих кроется в словах о том, что одна часть животного была в непримиримой вражде с другой. Так и у Брэнда “голова” находилась в непримиримой вражде с “сердцем”. Чтобы сделать эту параллель более очевидной, автор завершает сцену словами: “Брэнд... уловил, возможно, какое-то отдаленное сходство между своей судьбой и упражнениями дворняги, потому что рассмеялся тем страшным смехом, который лучше всего отражал его внутреннее состояние” (362).
В этом эпизоде кроется еще один глубинный смысл. Трансценденталисты Эмерсон и Торо придавали огромное значение фигуре круток, Эмерсон в эссе “Круги” писал: “Жизнь человека это саморасширяющийся круг, который от крошечного едва заметного колечка распространяется во все стороны, превращаясь во все новые, во все большие круги, и так без конца” [8]. В новелле содержится, очевидно, определенная полемика с Эмерсоном (известно, что Готорн был далеко не во всем согласен со своими друзьями-трансценденталистами): не всякий круг означает эмерсоновский, “важнейший символ структуры окружающего мира”, ибо не всякий круг саморасширяется, превращаясь в спираль, не всякое движение прогрессивно. У многих людей вся жизнь — это бессмысленное движение по кругу, заканчивающееся ничем. Такова жизнь не только Итена Брэнда, но и Уэйкфилда из одноименной новеллы и Крэнфилда из “Тройной судьбы”, которые пытаются искать что-то необыкновенное, но завершают тем же, возвращаясь в исходный пункт, даром растратив долгие годы жизни, ничего не достигнув и причинив только горе близким.
Полной противоположностью этим персонажам был Эрнст, герой известной новеллы “Великий каменный лик”, опубликованной в том же сборнике, что и “Итен Брэнд”. Его жизнь ничуть не напоминает движение по кругу, хотя он тоже посвятил жизнь поискам и в конце концов обнаружил в себе самом то, что искал всю жизнь. Он искал “величайшего и благороднейшего человека своего времени”. Он продолжает жить на одном и том же месте и хотя остается простодушным, скромным человеком, постепенно становится знаменитым среди окружающих за бескорыстие, добрые дела. “Не проходило и дня, чтобы не умножалось добро на земле, и только оттого, что на ней жил такой простой и скромный человек. Он... учил людей благу” (367).
Для понимания образа Брэнда очень важна и антропонимика этого персонажа Известно, что большинство имен жителей южной Англии взято, согласно пуританской традиции, из Ветхого Завета. Однако в художественном произведении эти имена отбираются по воле писателя, ибо антропонимический потенциал очень велик и позволяет более глубоко раскрыть замысел автора, вызывая у читателей-современников определенные ассоциации. Сказанное очень часто относится к персонажам Готорна и, в частности, к имени Итена Брэнда. Литератор Филдз в своей книге “Воспоминания о писателях” писал: “Готорн был прилежным читателем Библии, и когда я порой по своему невежеству бывало спрашивал его, читая верстку, почему он употребляет то или иное имя или слово, он почти всегда отсылал меня к Библии как к своему источнику” [9]. В Третьей книге Царств Господь дает Соломону “сердце мудрое и разумное” (3:12) (в английском тексте Библии это звучит как “largeness of heart”), там же Соломон противопоставляется некому Ефану, у которого упоминается только ум (4:31). Равновесие сердца и ума, которое Готорн считал нормой для человека, воплощено именно в Соломоне. Еще раз встречается Ефан в 88-м псалме, где он слезно умоляет Господа простить ему его грехи. Имя это было, очевидно, достаточно хорошо известно в Новой Англии, ибо этот псалом содержался в пуританских молитвенниках. Готорн иронически дает это имя своему герою, ибо тот воплощает единственный грех, который нельзя простить, да Итен и не думает раскаиваться.
Также из Библии идет понятие о прощенном грешнике как о головне, выхваченной из пламени: “Не головня ли он, исторгнутая из огня?” (Ам 3:2). В английском тексте это звучит так: “Is not this a brand plucked out of the fire?”. Тот же образ встречается и в книге пророка Захарии: “И вы были выхвачены как головня из огня” (4:11) — “and you were as if a fire brand plucked out of the burning”.
Оксфордский словарь цитирует эти слова Захарии и Амоса, определяя “brand” как “человека, спасенного от нависшей опасности”, и приводя целый ряд литературных примеров подобного рода. А в американском словаре Уорчестера первое значение слова “brand” толкуется как “piece of wood partly burned”.
Самое интересное то, что в американских романах 20-40-х годов XIX века фраза “as a brand plucked out of the fire” встречается весьма часто — и используется для обозначения спасения вообще и спасения души в особенности: в 17-й главе романа Мак Генри “Лесной приз-рак” (1823), в 38-й главе знаменитых “Пионеров” Купера (1823), в романе Уиттьера “Листки на дневника Маргарет Смит” (1849), в романе Чини “Взгляд на пилигримов” (1824; 1850). Таким образом, эту фразу можно считать весьма известной в готорновские времена: она выражала идею спасения, которое всегда существует, пока полено еще горит, то есть пока продолжается жизнь. Однако Итену Брэнду нет ни спасения, ни прощения, что весьма характерно для манеры Готорна использовать традиционный образ в нетрадиционном смысле. Брэнд не только не выхвачен из огня, но сам бросается в него, так как его непростительный грех состоит не просто в богохульстве, но, самое главное, в том, что он порвал “магнетическую цепь человечности”.
Литература XX века посвятила немало страниц тем страшным последствиям для человека и общества, к которым приводит отставание нравственного развития от интеллекта. Натаниель Готорн был одним из первых писателей, который еще в XIX веке столь остро поставил эту трагическую проблему, назвав такую ситуацию “непростительным грехом”
Список литературы
1. Kesselring M.L. Hawthorne’s Reading: 1828-1850. N.Y., 1949.
2. Turner H.A. Hawthorne’s Literary Borrowings // PMLA. Vol.51. 1936, June.
3. Warren A. Hawthorne’s Reading // New England Quarterly. Vol. 8. 1935, December.
4. Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т.1. М., 1977. С.121.
5. История литературы США. М., 1997. Т.1. С.374.
6. Натаниель Готорн. Избр. произв.: В 2 т. Л., 1982. Т.2. С.453-454. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте, страницы указываются в скобках.
7. “Сделать прекрасным наш день”. Публицистика американского романтизма. М., 1990. С.438.
8. Selections from Ralph Waldo Emerson. Boston, 1860. Vol.2. P.304.
9. Fields J.T. Yesterdays with Authors. L., 1872. P.94.
|
