| Титул «император» и понятие «империя» в России в первой четверти XVIII века
О.Г. Агеева
22 октября 1721 года в Петербурге в Троицком соборе царю Петру I был поднесён титул «император». Принято считать, что именно в этот день Российское царство, Московия, официально превратились в Российскую империю и начался отсчёт нового, имперского периода в истории страны.
Время и место объявления России империей (или русского царя — императором) не были случайностью. 30 августа 1721 года победоносно для России завершилась Северная война. Мир, заключённый в Ништадте, не только положил конец военному соперничеству со Швецией, но и, как писал голштинский дипломат Г.Ф.Бассевич, «должен был определить форму и значение русской монархии в Европе»1. Ключевым событием в многомесячном грандиозном праздновании Ништадтского мира стала 22 октября торжественная служба в Свято-Троицевом соборе Петербурга. Для участия в ней со всей страны в новую столицу съехались высшие военные и гражданские чины (около 1000 человек), прибыли части 27-и полков армии-победительницы, на Неву в район Троицкой площади подошли 125 галер русского Балтийского флота2.
После литургии, чтения ратификационной грамоты о мире и проповеди состоялась церемония объявления царя Петра I императором. Этим актом публично фиксировался общий итог Северной войны — новый реальный военно-политический вес России в Европе.
Смена политического наименования страны всегда обусловлена особенностями общественной жизни и несёт на себе отпечаток политического самосознания общества. Поэтому в истории присвоения России титула «империя» заслуживают внимание не только причины, предыстория события и его осуществление, но также и рационализация понятия «империя» в данную эпоху и в данном обществе (форма принятия титула, его понимание, истолкование, оценочные ориентации, выбор идей и символов).
Официальная версия события и его официальная мотивировка были изложены в специальной реляции от 1 ноября 1721 г. («Что прежде при отправлении... в 22 день октября сего 1721 году торжества явилось») и опубликованной отдельно речи канцлера Г.И.Головкина в Троицком соборе. Дополнительную информацию, не во всём совпадающую с официальной, содержат «Протоколы заседаний Святейшего Синода» о поднесении Петру I титула «император». Интересны также описания событий свидетелями-современниками: французским консулом Лави и голштинским дипломатом Ф.В.Берхгольцем3. Эти источники позволяют выяснить, как и по чьей инициативе готовился акт в Троицком соборе, что представляла собой его внешняя, церемониальная сторона.
Судя по протоколам Синода, вопрос о поднесении царю титула «император» был поставлен 18 октября, то есть всего за четыре дня до объявленной заранее даты торжеств. В этот день члены Синода «имели секретное рассуждение». Рассмотрев «дела», «труды» и «руковождения» его царского величества в связи с «вечным миром» и «короною Свейскою», они решили, что следует «изобрести приличное» для монарха «от общего для всех подданных лица». Этим «приличным» стало решение «молить царя» «прияти титул Отца Отечества, Петра Великого и Императора Всероссийского». Понимая, что речь идёт о деле государственном, члены Синода «рассудили» сообщить о нём «секретно» светской власти — Сенату. 19 октября это было сделано через вице-президента Синода Феофана Прокоповича. 20, 21 и утром 22 октября прошли совместные заседания Сената и Синода в аудиенц-камере, то есть в парадном тронном зале Петербурга, находившимся в здании «мазанковых коллегий» на Троицкой площади4.
По данным реляции от 1 ноября 1721 г. после совместного заседания Сената и Синода 20 октября к Петру I «с письменным прошением» был отправлен А.Д.Меншиков. Состоялось также переговоры царя с некоторыми сенаторами и архиепископами Новгородским и Псковским, Феодосием Яновским и Феофаном Прокоповичем. Переговоры с монархом оказались необходимы, так как царь «долго отрекался» принять титул и приводил к тому многие «резоны». Однако «важные представления» сенаторов и архиереев взяли верх и Пётр «склонился на то» 5.
Из протоколов заседаний Синода следует, что основательно обсуждался вопрос о причинах поднесения нового титула, тщательно разрабатывались детали церемонии. Так, в протоколах приведены три варианта речи, с которой предполагалось обратиться к монарху: речь, сочинённая П.П.Шафировым с поправками от Сената, или «сенатская»; «архиерейская», от Синода; «синодская», исправленная Феодосием Яновским. Существенное отличие имела речь от Синода — в ней было зафиксировано возглашение «Виват Отец Отечества, Петр Великий и Император Всероссийский!» 6.
Возможно, что на совместных заседаниях Сената и Синода возникли разногласия относительно того, кто — представитель светской или духовной власти — должен подносить титул. 21 октября было решено, что речь произносит Феодосий Яновский, ему был даже вручён текст обращения к царю. Однако на следующий день в роли «просителя» от народа выступил канцлер Головкин, лицо светское. Не имеет объяснений и решение в соборе говорить речь архиерейскую, в народ же публиковать «сенатскую»7.
Исключительной простотой отличалась церемониальная сторона поднесения титула. 22 октября в Троицком соборе «при народном собрании» Г.И.Головкиным была прочитана речь-прошение. При чтении «купнособранные» Сенат и Синод «предстояли» перед царём-императором. Затем последовала ответная речь царя (всего три фразы) и троекратное возглашение новых титулов. Их выкрикивали все присутствующие под пушечный и ружейный салют и «трубный глас». После молебны и молитвы местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского знатные особы поздравляли Екатерину I и её дочерей как Её Величество императрицу и имперских принцесс8.
Событие, произошедшее 22 октября 1721 года, повлекло за собой изменение титулатуры русского монарха, государственной символики (государственных регалий), церемониалов коронационных, траурных и прочих торжеств, церковного возглашения членов правящей фамилии. Фраза «великий государь, царь всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец» менялась на «Мы, Петр Первый, император и самодержец Всероссийский», титул «государыня царица и великая княгиня» — на «ее величество императрица» и т.д. В государственной символике (например, в гербе) царская корона над двуглавым орлом была заменена короной имперской.
Итак, поднесение Петру I титула «император» 22 октября 1721 г. было подготовлено в течение 4-х дней высшими должностными лицами России. Все они упоминаются в названных выше источниках. Исключительно активны были члены Синода — вице-президенты Феодосий Яновский и Феофан Прокопович, которые вели переговоры с царём и готовились непосредственно участвовать в церемонии: Феофан Прокопович произнёс 22 октября проповедь, Феодосий Яновский должен был зачитать обращение к царю. Возможно, что и сама идея празднования Ништадтского мира для поднесения нового титула Петру I принадлежала одному из них. В октябрьских заседаниях участвовали и другие члены Синода: архимандриты московских Симоновского и Новоспасского монастырей Пётр и Ерофей, костромского Ипатьевского Гавриил, иерей Анастасий Кондоиди, протопопы петербургских Троицкого и Петропавловского соборов Иоанн и Пётр, обер-секретарь Синода иеромонах Варлаам Овсянников. По-видимому в стороне от этого важного дела остался глава Синода Стефан Яворский: он не присутствовал ни на одном из подготовительных заседаний.
Что касается Сената, то из 11 его членов оказались причастны к событию 9 человек. Наиболее активны были А.Д.Меншиков (собирал Сенат и вёл переговоры с царём), вице-канцлер П.П.Шафиров (являлся автором первоначального текста обращения к царю) и канцлер Г.И.Головкин (публично зачитывал речь-обращение). В заседании 21 октября и церемонии в Троицком соборе участвовали кн. Дм.Кантемир, кн. Г.Ф.Долгоруков, П.А.Толстой, кн. Д.М.Голицын, граф А.А.Матвеев и обер-секретарь И.Д.Поздняков. Наконец, согласие на титул дал сам Пётр I.
Новый государственный статус страны, тем более статус, как говорили в петровскую эпоху, «первого градуса», не может по своей сути относиться к числу явлений, равных сиюминутному жесту лести всесильному монарху. Событие, произошедшее 22 октября, предполагает более глубокие корни. Представляется, что празднование Ништадтского мира стало лишь удобным моментом для принятия и осуществления давно назревшего решения. Причины же изменения титула русского царя были связаны прежде всего с внешнеполитическими проблемами страны.
«Россия не есть целый свет». Это утверждение Петра I, записанное англичанином Дж.Перри, очень точно отобразило ощущение русских людей начала XVIII столетия10. Новый уровень общения с внешним миром, обустройство новых контактов (от ставших нормой дворянской жизни частных поездок на Запад до появления постоянных посольств при крупнейших дворах Европы), новые торговые и военные отношения в связи с выходом к морям и появлением самого современного средства связи — морского флота, потоки информации в области культуры и образа жизни — всё это изменило картину мира русского человека, перевернуло систему его ценностей. Россия перестала быть центром мира, единственным «правильным» (православным) государством; рядом с ней «появились» другие «хорошие» страны с наукой и искусством, «правильными», регулярными армиями, флотами, колониальными владениями, процветающей промышленностью и торговлей. Центром этого нового мира, лежащего за пределами России, была Западная Европа. Налаживание же более близкого общения с ней предполагало, помимо всего прочего, знание политической иерархии европейских государств.
Высшую политическую номинацию в Западной Европе на рубеже XVII — XVIII вв. имела Священная Римская империя, объединявшая, а точнее, регулировавшая отношения десятков немецких государств-княжеств и городов, а также королевств. Затем шли независимые королевства — Англия, Франция и др. Далее — Венецианская республика, Соединённые штаты Нидерландов и пр. Особое место занимал папский престол. Международное право и дипломатический этикет точно фиксировали все исторически сложившиеся связи, представлявшие собой своеобразное международное местничество. Нарушение их вызывало трения и конфликты11. И хотя такие государства, как, например, Англия и Франция, уже превратились в огромные колониальные державы, в силу цепкости внутриевропейских политических традиций их государи императорских титулов не принимали (только в XIX в. Наполеон Бонапарт принял титул «император», а английская королева Виктория с одобрения парламента стала «императрицей Индии»). Остаётся добавить, что по представлениям, бытовавшим в России, помимо западной Священной Римской империи существовала империя и на востоке — Оттоманская империя12.
Сближение России с Европой в начале XVIII в. поставило вопрос о месте страны-новичка в европейской иерархии. Этот вопрос приобрёл оттенок конфликтности, так как взгляд на Россию из Европы и представление о своём месте в Европе русских не совпадали. Для русской стороны понятие «царь» уже был равно «цесарь» (титул императора Священной Римской империи), для Запада же титул русских государей был неопределённым и варьировался в зависимости от обстоятельств. Исходя из политической конъюнктуры, в дипломатических документах русских князей, великих князей Московских, а затем и царей, не сообразуясь с принятой в России титулатурой, именовали князьями, великими князьями, королями (rex), цесарями, императорами. С XVI в. имелись прецеденты, когда русских князей именовали императорами. К этой форме лести неоднократно прибегали папский престол, Польша, Англия (королева Елизавета, Мария и её супруг Филипп), Ливонский орден и др.13 В целом же Европа была склонна приравнивать титул русских царей к королевскому.
Что касается Петра I, то западная сторона именовала его императором, быть может, чаще других царей. Так, во время пребывания в Англии в 1698 г. имперский резидент Гофман сообщал, что русского монарха все «называют здесь императором России», а после посещения царём парламента кто-то пустил шутку, что видел «короля на троне и императора на крыше» — Пётр через окно наблюдал, как английский король утверждал билль о поземельном налоге14. Императором именовали Петра I и выходцы из Западной Европы, служившие в России. Только так к нему, например, обращался в многочисленных письмах и проектах блистательный французский архитектор Ж.Б.А.Леблон15.
Обращение к московскому царю как к императору, по-видимому, было позволительно при отсутствии постоянных дипломатических отношений. В начале XVIII в. ситуация изменилась и потребовалось чётко зафиксировать ранг русского монарха в Европе.
Стремление утвердить императорский титул русского монарха проявилось в русском обществе задолго до 1721 г. В 1700-х гг. вслед за жалованием русским должностным лицам титулов и званий Священной Римской империи жаловать графское и княжеское достоинство своим подданным начал русский царь: первое пожалование в графы российские относится к 1706 г. (Б.П.Шереметев, а затем — И.А.Мусин-Пушкин, Ф.М.Апраксин, Н.М.Зотов и др.), первое русское княжеское пожалование (А.Д.Меншиков) — к 1707-му, до этого времени князьями становились только по праву рождения, по крови16.
Следует иметь в виду, что когда-то пожалование титула графа было прерогативой империи. Так, оказавшийся не у дел племянник последнего византийского императора Андрей Палеолог продавал вместе с правом носить инсигнии и оружие византийских императоров и право присваивать графские титулы17.
Своеобразным обращением к имперской атрибутике было присвоение высшему судебному органу петровской России наименование Сенат (1711 г.), а двумя годами ранее лицам, возглавлявшим Посольскую канцелярию, наименование государственный канцлер и вице-канцлер. Как отметил один из западных дипломатов, «царские министры... добились у царя титулов имперского великого канцлера и имперского вице-канцлера.., рассчитывая чрез то пользоваться большим почётом и уважением»18.
Поворотным пунктом в практическом осуществлении утверждения за Россией звания «империя» стал, по-видимому, 1709 г. Полтавская победа позволила русской дипломатии действовать более активно. «Теперь, после Полтавской победы, — писал датский посол Ю.Юль, — как в России, так и за границей находятся люди, которые ищут понравиться царскому двору императорским титулом, побуждая в то же время царя добиваться ото всех коронованных особ Европы "признания /за ним/ этого титула"». В 1710 г. во время извинительной аудиенции в Кремле английского посла Ч.Уитворта вице-канцлер П.П.Шафиров показывал Юлю копии речи Уитворта, в которой тот «всюду давал царю титул имперского /Keizerlige/ величества». Ю.Юль отметил, что Шафиров «беспристрастно повторил это, разумеется, с целью намекнуть, что и другие коронованные особы должны бы давать царю тот же /титул/... высокомерие русских возросло до такой степени, что они стремятся переделать слово "царь" в "Keizer" или "Caesar"». Среди этих «высокомерных» русских Юль отметил Шафирова и царского посланника при имперском и датском дворе Урбиха, следовательно, первыми, кто понял значение высшей государственной номинации для России, были царские дипломаты19.
Важной вехой в отстаивании прав России на звание «империя» стала публикация на русском и немецком языках грамоты 1514 г. императора Максимилиана I. Грамота была обнаружена в Москве среди старинных бумаг посольской канцелярии братом П.П.Шафирова и напечатана указом Петра I в мае 1718 г. тиражом в 310 экз. В тексте грамоты вел. кн. Василий III неоднократно именуется «божиею милостью цесарем и обладателем всероссийским и великим князем», «великим государем цесарем и обладателем всероссийским». Это позволило указать в предисловии к публикации, что цесарское «высокое достоинство за толко уже лет всероссийским монархам надлежит» 20.
По свидетельству ганноверского резидента Х.Ф.Вебера, царь велел показывать грамоту Максимилиана I «в подлиннике всем и каждому». Сам Вебер не только ознакомился с подлинником, но и счёл нужным скопировать его и поместить в своих записках о России21.
Смысловое поле понятия «империя» исключительно велико. Оно могло обозначать политический статус и права страны, её этническое и административное устройство, размеры, место в политической иерархии государств, претензии на роль мирового лидера, уровень развития и цивилизованности (через противопоставление варварскому миру), определённые черты политической деятельности (миссионерство) и проч., и проч. При актуализации идеи империи в той или иной стране менялся набор её наиболее важных признаков и обоснование прав на это звание. Так было в Болгарии в X в. при царе Симеоне, в государстве франков при Карле Великом, век спустя в германских герцогствах при Оттоне I, в России рубежа XV — XVI и середины XVII вв. и т.д.22
В начале XVIII в. представление о государстве персонифицировалось в лице монарха, то есть политическая номинация страны определялась титулом государя. Это была одна из особенностей менталитета той эпохи. Поэтому специального объявления России империей не было — новое название государства вытекало из изменения титулатуры Петра I и его мета в иерархии правителей.
Следствием этого изменения стало также внимание и западной, и русской стороны к самому слову «царь», его написанию, которое не являлось прямым аналогом западного латинского «цесарь». Так, Ю.Юль отмечал, что если заменить составляющие слово «царь» русские буквы соответствующими им латинскими, то «надо бы писать "tzar" а не "czar"», то есть сокращённое «caesar», как это было ошибочно принято на Западе. Для русских понятие «царь» и «царство» являлись сокращённым произнесением слова «цесарь», «цесарство»23. В русском политическом обиходе они появились ещё в Киевской Руси в XI в.24 В середине XVI в. титул «цесарь»-«царь» стал официальным для русских правителей. Поэтому в начале XVIII в. традиционно «царь» и «цесарь» воспринимались в России как синонимы. Примеры многочисленны, приведём лишь один. В словаре «Вокабулы или речи на словенском, немецком и латинском языках» И.Копиевского 1718 г. издания слова «Imperator, Coesar, Augusftus» переводились как «кесарь, царь», а «rex» — как «король»25. Западная сторона такой перевод, а следовательно, и равенство этих терминов отрицала. Ю.Юль, например, привёл в своём дневнике целое лингвистическое исследование, призванное уравнять слово «царь» со словом «rex»-король26.
Что касается самого Петра I, то он разделял сложившийся в XVI — XVII вв. взгляд, что русский монарх является цесарем и преемником византийских императоров ещё со времён Киевской Руси. Об этом свидетельствует собственноручная записка царя-преобразователя о русском гербе, датируемая приблизительно 1712 — 1718 гг. Вот её текст: «[Сей герб] Сие имеет свое оттуду, когда Владимир монарх расийскую свою империю разделил. 12 сынам своим, из которых Владимирския князи возимели себе сей герб С.Егория, но потом Ц.Иван Ва., когда монархию от деда его собранную паки утвердил и короновался, тогда орла за герб империи росиской принял, а княжеской герб в груди оного поставих»27.
Восприятие в первых десятилетиях XVIII в. терминов «царь», «цесарь», «император» как синонимов означало, что в 1721 г. русская сторона сознательно шла на компромисс, вводя, вопреки собственным представлениям, отличие прежнего титула «царь» от нового «император». Быть может, именно с этим были связаны возражения Петра I на поднесение ему нового титула, а также стремление современников события подчеркнуть, что имперский титул не является чем-то новым для России. Иностранным послам в Петербурге, например, сообщалось, что титул «император всея России» и прежде носили предки Петра, «что это не есть нововведение». Тот же довод прозвучал и в проповеди Феофана Прокоповича «Слово на похвалу... памяти Петра Великого», где отмечалось, что и до принятия в 1721 г. звания «великий император» титул этот «и прежде был и от всех нарицался»28.
В семантическом поле понятия «империя» важную роль всегда играли географические и этнополитические признаки: огромная территория, полиэтничность, многоступенчатость политической организации, регулирование взаимоотношения местных элит имперским центром. Ни один из этих признаков даже риторически не прозвучал в 1721 г. в связи с провозглашением России империей. По-видимому, в начале XVIII в. эти имперские характеристики воспринимались совершенно нейтрально, в силу чего и оказались оттеснены на второй план, хотя, например, тема огромной территории и многочисленности народов, подвластных царю, присутствовала в русских проповедях петровской эпохи. Интересно, что в 1710 г. не русский автор, а англичанин Ч.Уитворт именовал Россию империей именно при описании её географии29.
Но что же тогда представлялось значимым для современников царя-преобразователя при поднесении Петру I нового титула? Как они аргументировали свои действия? Ответ содержит речь канцлера Головкина и Реляция от 1 ноября 1721 г., в которую вошли доводы членов Синода, прозвучавшие на заседании 19 октября.
Причиной действий светских и церковных властей объявлялось не какое-либо новое состояние государства и общества, а личные заслуги Петра I, его «великоименитые дела», целью которых было прославление Всероссийского государства, «польза» всех верноподданных, «сильное и доброе состояние» государства, «вечный мир с короною Шведскою». В речи Г.И.Головкина прозвучали ставшие широко известными слова, что делами царя его «верные подданные из тьмы неведения на феатр славы всего света, и тако рещи, из небытия в бытие произведены и во общество политичных народов присовокуплены...»30.
Инициаторы поднесения императорского титула Петру I, Сенат и Синод, действовали, как объявлялось, от «общего всех верных подданных лица», то есть источником имперского звания царя признавалась воля народа, «всех чинов»31.
Таким образом, в обосновании имперского звания русского царя явственно проступило влияние европейской естественно-правовой теории (Г.Гроций, Т.Гоббс, С.Пуффендорф). Прежде всего, был создан образ идеального «мудрого правителя». Этот «мудрый правитель» трудился на благо подданных, а с точки зрения идеологических постулатов нового времени «конечная вина установлений власти» — «всенародная польза», «общее благо». Наконец, новый титул монарх получал от представителей «всех чинов» своего народа, что вполне соответствовало характерному для эпохи рассмотрению некоторых вопросов происхождения и форм правления вне теологических догматов32.
Ориентация на Запад, или европоцентризм сознания, проступила и в том, что исключительно высоко оценивались «политичные» государства Западной Европы, к которым присоединялась Россия, ценилась «слава» российского народа именно на Западе. Международное мнение представлялось для русской стороны исключительно важным. На это указывают и тексты источников. Так, уже в первых предложениях Синода, а затем в Реляции от 1 ноября, в указах об императорском титуле и при переговорах с иностранными дипломатами постоянно звучала мысль, что «да не явится Россия в зазор всему свету» ( «а зазора за титлу цесарскую не опасатся»), и далее шли призванные подтвердить право русской стороны на императорский титул ссылки на грамоты Максимилиана I и иных «многих потентантов», в том числе, королей французского, испанского и Венецианской республики. При обосновании поднесения званий «Великий» и «Отец Отечества» также указывалось, что титул «Великий» «уже многие и в печатных письмах прилагают», а имя «Отец Отечества» даётся «по прикладу древних греческих и римских сингклитов, которые своим монархам оное предлагали»33.
О многом говорит и избранная Сенатом и Синодом форма поднесения титула. Его церемониал, как уже отмечалось, состоял, во-первых, в публичном чтении в церкви текста обращения к царю от имени «всех чинов» государства, при этом сенаторы и члены Синода «предстояли» перед монархом. Во-вторых, в краткой ответной речи царя. И хотя Пётр ни в одном из её пунктов не упоминал о титуле — он говорил о заключённом мире, о «неослаблении» в воинском деле и труде «на пользу и прибыток общий», всё же речь символизировала согласие принять «подношение» подданных. В-третьих, церемониальный характер носили коллективные троекратные возгласы «Виват, виват, виват Пётр Великий, Отец Отечества, Император Всероссийский!».
Все эти три элемента весьма отдалённо, но всё же напоминали традиции инвеституры (введения в должность) римских и византийских императоров. Избрание Римских императоров до середины V в. осуществлял Сенат, военачальники и представители народа. Император, помимо прочих обрядовых действ (поднятие на щите, возложение на голову шейного обруча и т.п.), говорил речь-благодарение. Обязательным было и трёхкратное возглашение, содержание которого со временем менялось. Авторами церемонии 1721 г. был избран принятый на рубеже XVII — XVIII вв. западный вариант возглашения: «Виват, император..!».
Таким образом, при составлении церемонии в петербургском Троицком соборе были использованы реминисценции раннего светского римского коронования и современный западный текст возглашения. При этом декларировалось обращение именно к древней традиции, так как происходящее обосновывалось ссылками на практику «древних греческих и римских синклитов». В первые века Римской империи инвеститура носила сугубо светский характер. Представители церкви стали участвовать в ней с середины V в. В Византии к IX в. светская военная коронация совершенно отпала и осталось лишь церковное венчание на царство34. При императорской инвеституре Петра I чин коронования, включавший миропомазание, совершён не был. Следовательно, замена царского достоинства на имперское не предполагала по представлениям сподвижников царя наделения его новым духовным качеством, дополнительной святостью. Святость прежних русских царей не принижалась.
Поднесение имперского титула Петру I стало единственным случаем светской имперской инвеституры в России. Восстановление церковного чина венчания произошло уже в 1724 г., когда была коронована Екатерина I. Причиной этого стали сугубо внутренние события, связанные с проблемой престолонаследия: имперский титул, поднесённый царю в 1721 г., позволил ему ещё раз расставить акценты в сложной семейной ситуации. Наследников мужского пола у Петра I и Екатерины I не было, следовательно, преимущественные права на трон имели не дочери Петра I Анна и Елизавета, родившиеся до брака родителей, а сын царевича Алексея Пётр и дочери царя Иоанна V. В этой ситуации введение указом от 23 декабря 1721 г. императорских титулов для Екатерины I и её дочерей ставило вторую семью Петра I выше других Романовых. В 1722 г. для утверждения их прав был издан указ о назначении наследника «по достоинству», а не «по первородству»35, а затем, в мае 1724 г., проведена коронация Екатерины I.
Следует сказать, что обычная специально короновать цариц в России не было, исключение составляла лишь коронация Марины Мнишек. Царское достоинство автоматически получала супруга царя при бракосочетании. На Западе такая традиция существовала. Обращение к западному опыту и стало одним из ориентиров русского общества при подготовке и проведении коронационных торжеств 1724 г.
Архивное дело, касающееся коронации Екатерины I, свидетельствует о стремлении соотнести, унифицировать коронационный церемониал с западноевропейскими нормами подобных актов. Среди подготовительных документов делопроизводства имеется выписка расположенных в четыре колонки церемоний коронования: 1) российских царей, 2) «цесаря Иосифа в короли римские в Аугсбурге», 3) «цесаревы римской в Праге», 4) «королевы шведской в Упсале». В этом деле также находились записки о коронации в 1720 г. короля французского Людовика XV и коронации в 1723 г. римского цесаря Карла VI в короли богемские (чешские). Они не понадобились. Зато для имперской коронации Екатерины I оказались востребованы описания коронаций императора и двух королев. Из коронаций русских царей были использованы описания венчаний на царство Алексея Михайловича («154» год) и Петра и Иоанна Алексеевичей («190» год)36.
Сравнение этих документов с «Описанием коронации ее величества императрицы Екатерины Алексеевны», опубликованного в 1724 г., позволяет предположить, что особое внимание организаторов торжеств привлекли государственные символы — инсигнии. В Аугсбурге это были цесарские «понтификальная одежда», включавшая мантию, и «государственные знаки» — имперская корона, меч, скипетр и держава; в Праге — «чешская корона, скипетр и держава»; в Упсале — королевская корона и мантия, государственное знамя. Постоянным атрибутом коронаций был специальный балдахин37.
Ориентация на европейскую традицию привела к тому, что на коронации Екатерины I впервые для венчания на российский престол были приняты новые имперские инсигнии: императорская, отличная от русских, корона, имперская мантия (золотой штоф с орлами, подбитый горностаями), дополнявшие европейское платье царицы; а также названный имперским скипетр с двуглавым орлом («который издревле употреблен при коронации и помазании императоров Всероссийских») и глобус (держава) «такого фасона, как Глабер в своих историях о древних императорских глобусах упоминает. Дело же глобуса есть древнее римское...»38. Императорские регалии представлялись современникам исключительно важными: их специальное описание завершало печатную реляцию о короновании Екатерины I.
Разумеется, в реляции подданным русского монарха не сообщалось об упразднении не имевших западного аналога царских инсигний «византийского» происхождения: св. креста, венца — шапки Мономаха и барм (диадемы), представлявших собой оплечье с образами. Во второй половине XV, в XVI и в XVII столетиях эти регалии подчёркивали византийскую преемственность («передачу царства») и были исключительно важны для русского самосознания. Не случайно после принятия царского титула Иваном IV в «Родословце» 1555 г. и «Сказании о князьях Владимирских» появляется рассказ о венчании Владимира Мономаха византийским царским венцом, бармами и скипетром. Введение в общественное сознание этой легенды подтверждало средневековую идею о божественном происхождении государственности и переходе царств (государственности) от народа к народу через передачу каких-либо предметов, символизировавших царское (цесарское) достоинство39.
Ориентация на Запад видоизменила этот взгляд на русское государство и его символы. Отмена византийско-русских знаков власти означало обесценивание идеи византийского наследия и косвенно принижало царское достоинство предшествующих веков. Параллельно с вытеснением идей и символов XVI — XVII вв. в разработке понятия империя наметилось ещё одно направление: по-видимому обращение к древности, уходящие в глубь веков корни являлись обязательной составляющей представления об имперском достоинстве. В силу этого взамен византийских усилился поиск более древних римских (т.е. западного происхождения) прав на имперское звание. Об этом свидетельствует и приведённый выше церемониал поднесения Петру I императорского титула, в котором частично в изменённом виде была возвращена форма римских и ранневизантийских коронаций, и Реляция об этом событии со ссылками на «сингклиты» Греции и Рима, и описание регалий Екатерины I, в котором указывалось на то, что «глобус»-держава выполнен по фасону «древних римских» и что «дело того глобуса есть древнее римское и весма удивления достойное»40 (как известно, «глобус»-«яблоко»-«держава» в качестве русской инсигнии появилась при коронации Бориса Годунова в 1598 г.41).
Актуализация в петровскую эпоху темы древнего императорского Рима особенно ярко проявилась в обращении к образу Константина Великого. В русский политический обиход образ этого императора вошёл ещё во времена Киевской Руси. В легендах Начальной летописи, в сочинениях Иакова и Иллариона кн. Владимир сравнивается с Константином, затем параллели Владимира Святого — Дмитрия Донского — Константина Великого разрабатывались в памятниках письменности конца XIV — XV вв.42
В начале XVIII в. тема Константина Великого проявлялась в различных, часто не связанных друг с другом ситуациях и событиях общественной жизни. Так, в 1711 г. при торжественном отправлении царя в Прутский поход в московский Успенский собор вносились знамёна, одно из которых копировало «Labarum» царя Константина — на знамени вокруг изображения креста шла надпись «Сим знамением победиши!»43 Прототип этого стяга, осенённый крестом, когда-то принёс Константину Великому победу в битве с Максенцием. Неоднократно Пётр I сравнивался с царём Константином в панегириках начала XVIII в.44
Прямую параллель между «великим и равноапостольным царем Константином», основавшим Константинополь, и Петром I, заложившим Петербург, представил читателю автор сочинения «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга». Изложив легенду об основании Константинополя, по которой орёл принёс инструменты каменщиков «к стенам Византии», тем самым символически отметив место строительства будущего города, автор «обставил» соответствующим «добрым предзнаменованием» и закладку Петропавловской крепости на Заячьем острове 16 мая 1703 г. Из его истории о начале Петербурга читатель мог узнать, что в этот день в небе над Невой также парил орёл, который затем спустился и сел на ворота новой крепости45.
Самым неожиданным образом тема римского императора св. Константина проявилась при подготовке коронации Екатерины I. В 1723 г. Г.И.Головкин, П.А.Толстой, Феодосий Яновский и Феофан Прокопович прорабатывали вопрос о тайном изготовлении императорской короны по рисунку с короны императора Константина Великого (рисунок предоставил П.А.Толстой). Корону предполагалось поставить в Кунсткамере «якобы старую», однако это предприятие не состоялось46.
По-видимому, следует упомянуть ещё об одном факте, связанном с царём Константином, хотя о нём имеются лишь краткие и неясные сведения. По датированным 1726 и 1727 гг. челобитным дворянина Андрея Култашева, поданным на имя Екатерины I и Петра II, в первые годы Северной войны русские власти предприняли шаги по отысканию и перенесению в Россию какого-то креста, именуемого «крестом Константина». Судя по челобитным, указом Петра I в 1702 г. Андрей Култашев, тогда гдовский воевода, был отправлен проведывать тайно к Нарве «древней царя Константина честной крест господень». Крест был им изыскан, выкуплен у шведов посланными от воеводы купцами «Гаврилой Лыковым да Федором Ивановым» и отправлен в Псков Б.П.Шереметеву. За удачно выполненное поручение «по его императорского величества указу» было велено Култашеву «учинить награждение». Спустя почти 25 лет Култашев бил челом, прося наградить его за прежнюю заслугу недвижимым имуществом — деревнями с крестьянами47.
По челобитной Култашева и сопровождавшим её материалам невозможно определить о каком именно кресте идёт речь и что с ним стало в дальнейшем. Однако очевидно, что в первые годы XVIII в. у Петра I и лиц из его окружения возник особый интерес к теме «креста Константина», которая в предшествующие века русской истории была лишь «неясной и слабой» чертой великорусского исторического сознания48. По христиаским, в том числе и западным, представлениям, «крест Константина» — это «оружие победы, орудие власти, символ христианской силы», «обретение» же креста страной, народом символизировало соединение христианства с земной жизнью, утверждение «царства», вступление государства в период его «истинного существования»49. С этой точки зрения, перенесение символа, святыни от шведов к русским могло пониматься как перенесение, передача власти или воинской удачи от одного государства или войска к другому.
В понятие «империя» всегда важную роль играло представление о ней как политическом и культурном центре (центре цивилизации). Эта сторона смыслового поля империи получила своеобразную интерпретацию в России начала XVIII в. Но связана она оказалась не с прошлым, а с представлении о будущем преобразованной Петром I страны, с концепцией предназначения её судьбы как «цивилизованного», «регулярного» государства.
В 1714 г. кн. Дмитрием Кантемиром был написан трактат о природе монархий («Монархий физическое рассуждение»). В нём историософские идеи, уже несколько столетий бытовавшие в Европе, перерабатывались применительно к современной России. Полагая, что история — это чередование восточной (персидской), южной (Ал.Македонского), западной (римской) и, наконец, четвёртой — северной — монархий, Кантемир предрекал перенесение центра всемирной цивилизации в Россию. Именно эта страна, по его взгляду, должна была стать и реально становилась в правление Петра Великого преемницей западных монархий, то есть монархией северной50.
Сам царь-преобразователь представлял будущее своего государства в духе концепции духовного круговорота Г.В.Лейбница. Пётр считал, что «науки, искусства и образ жизни», зародившись в Греции, затем перешли в Италию, из Италии разошлись по всем европейским странам, теперь же очередь дошла до России. Науки «со временем оставят свое место пребывания в Англии, Франции и Германии, продержатся несколько веков у нас и затем снова возвратятся... в Грецию», при этом «русское имя будет вознесено на высшую ступень славы»51.
В концепциях будущего России и Дм. Кантемира и Петра I была одна общая черта. В основе их лежало представление о существовании центра мира (политического или культурного) и его перемещении из страны в страну. Однако ни тот, ни другой не указывали на прямую связь «цивилизованной» «северной» монархии России с её политическим статусом империи. Это было сделано в последние годы жизни царя-преобразователя в упоминавшемся выше сочинении неизвестного автора «О зачатии и здании... Санкт-Петербурга». Повествуя о том, что в октябре 1721 г. царь принял императорский титул, автор сочинения отметил, что в этот день «начало восприяла четвертая монархия северная, то есть Российская империя». Далее он сообщил, что ещё в 1714 г. «о сей северной монархии» «предложил» кн. Дм. Кантемир, причём сделал это до «наименования России империею»52. Таким образом, в сочинении о начале Санкт-Петербурга представление о «преобразованной России», России — «северной монархии», соединялось с идеей империи как центра мира.
Реформы Петра Великого, сближение России с Западом остро поставили вопрос о месте страны в западноевропейской иерархии, о её политической номинации. В первые два десятилетия XVIII в. русская дипломатия пыталась утвердить в западноевропейских правящих кругах своё традиционное представление о равенстве титула царя-преобразователя титулу «император». Сломать или изменить установку Европы не удалось. В ответ всеми доступными способами Запад стремился доказать «неимперскость» России и не допустить официального признания за русским царём высоко котировавшегося титула «император». Так русская сторона создала ситуацию, позволившую ей потребовать от стран Запада точной фиксации в дипломатической практике имперского статуса русского государя.53
В новых межгосударственных отношениях, складывавшихся в начале XVIII в., проблема соотношения западной и русской титулатур решалась в основном через принятие Россией западных образов (символики, терминов и т.п.). Однако европеизация внешней стороны «государственного быта» не сводилась к механическому и бездумному его переделу. Как это ни парадоксально, в основе внешне прозападного решения о принятии титула «император» лежало глубоко укоренившееся представление о русском государстве, как о независимом от западноевропейского политического мира. Ещё в конце XV в. позицию русских в этом вопросе чётко сформулировал имперскому послу Николаю Поппелю великий князь московский Иван III. В ответ на предложение императора Священной Римской империи Фридриха III получить от него королевский титул князь московский заявил: «А что если нам говорил о королевстве, если нам любо от цесаря хотети кралем поставлену быти на своей земле, и мы Божиею милостию Государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы, .. а поставления есмя наперед сего не хотим ни от кого..»54. В новую историческую эпоху, когда присоединение к европейскому сообществу и его правилам международного этикета стало необходимостью, Пётр I уравнял свой титул со званием высшего лица западноевропейского мира. Эти шагом он продемонстрировал, что политически независим от западной иерархии и фактически сделал заявку на создание Европы с двумя христианскими имперскими центрами.
Ценой успешной дипломатической игры стало согласие русской стороны в ущерб собственным национальным представлениям с европейским взглядом на прежний царский титул как равный по рангу королевскому, а не кесарскому, при осуществлении акта 22 октября 1721 г. коронации Екатерины I в 1724 г. Тем самым обесценивалась идея византийской преемственности, не имевшая веса на Западе. На уровне исторических представлений это проявилось в снижении статуса самой Византии как страны, потерявшей государственность. Не случайно Пётр I в ответной речи при поднесении ему титула «император» заявил, что «надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не стало, как с монархиею Греческою»55. В области символов стало возможным убрать из государственного обихода византийско-русские инсигнии — св. крест, бармы и шапку Мономаха.
Вытеснение на второй план идеи «византийского наследия» (Рима 2-го) и всего, что было с ним связано, компенсировалось ориентацией на Рим 1-й, императорский. Представляется, что 1-й Рим получил особую значимость, ибо воспринимался как «единое» историческое прошлое и Западной, и Восточной Европы. Выстроить исторические связи-ассоциации этого единства позволял образ св. Константина Великого, отсюда — его актуализация в начале XVIII в.
Отказ от традиционных представлений о власти (её происхождении и т.п.) был труден, так как был связан с принижением статуса страны и её правителей в предшествующие столетия. В этом, по-видимому, причина колебаний и черт половинчатости при принятии императорского сана (не коронование Петра I имперской короной, а всего лишь поднесение титула, то есть молчаливое признание прежней царской коронации; смешение старого и нового в государственной символике — сочетание старых и новых инсигний; двойственность декларируемых постулатов — утверждение, что принятие титула «император» не есть «нововведение»; постоянные ссылки на грамоту Максимилиана I и проч., и проч.).
Ставшая актуальной в отношениях с Западной Европой идея имперского статуса России после её публичного декларирования русскому обществу в 1721 г. постепенно стала соотноситься в сознании людей не только с политическим рангом страны во внешнем мире, но и с образом новой России XVIII в., её территориальными, этническими и культурными реалиями, сложившимися к новому времени. Резкие изменения в общественной жизни России начала XVIII в., стремление осмыслить будущее страны привели к поискам новых историософских идей, терминов, концепций. В 1710-х гг. происходящее в России получило отражение в теории 4-х монархий и понятии монархии «северной», в российском варианте культурного круговорота. После принятия Петром I титула «император» в середине 1720-х гг. это историософское истолкование соединилось с представлением об имперском статусе страны.
Таким образом, в сознании русских людей начала XVIII в. возникли новые ассоциации, параллели, связи между римскими и западноевропейскими политическими обычаями, художественными образами и символами, установками сознания Московской Руси и идеями нового времени, образовавших в результате новое смысловое понятие «Россия — империя».
Список литературы
Бассевич Г.Ф. Записки графа Бассевича, служащие к пояснению некоторых событий из времени царствования Петра Великого. М., 1866. Cтб. 85.
См.: Берхгольц Ф.В. Дневник камер-юнкера Ф.В.Берхголца. В 4 ч. М., 1902 — 1903. Ч. I. С. 134.
Речь, какова... его императорскому величеству... от господина канцлера графа Головкина говорена в 22 день октября 1721 году. СПб, 1721; То же // Быкова Т.А., Гуревич М.М. Описание изданий гражданской печати, 1708 — янв. 1725. М. — Л., 1955. № 618; Там же. № 619; Реляция, что прежде и при отправлении... в день октября сего 1721 году торжества о заключении с короною швецкою вечного мира явилось // Там же. № 625; Там же. № 632; Речь, которая публично... говорена вице-президентом Св. Синода архиепископом новгородским Феодосием... // Там же. № 655; Акт поднесения государю царю Петру I титула императора Всероссийского и наименования Великого и Отца Отечества 22 октября 1721 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 1-е. Т.6. СПб., 1830. № 3840; Протоколы заседаний Св. Синода, особенно и общего с Сенатом, о поднесении царю Петру Алексеевичу титула Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского // Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т. 6. СПб., 1868. 1542 — 1721. Прил. XLII. C. CCCCLII — CCCCLIX; [Донесение] г. Лави к кардиналу Дюбуа от 8 ноября 1721 г. // Сб. РИО. Т. 40. СПб., 1884ю С. 305 — 306; Берхгольц Ф.В. Указ. соч. С. 133 — 135.
Протоколы... C. CCCCLII — CCCCLIII.
ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840. С. 444 — 445.
Протоколы... C. CCCCLV.
Там же; ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840; Берхгольц Ф.В. Указ. соч., с. 133; Были опубликованы речи-обращения к царю и канцлера Головкина, и Феодосия Яновского, см.: Быкова Т.А., Гуревич М.М. Указ. соч. №№ 618, 619, 655.
Протоколы... C. CCCCLV; ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840.
[Указ] «О императорском титуле в грамотах, указах, прошениях и приговорах от 11 ноября 1721 г.» // ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6, № 3869 (Полный текст этого указа см.: РГАДА. Ф. 198: Дела кн. Меншикова. Д. 178: 1721. Копия с докладу синодского о даче императорского титула.)
Перри Дж. Состояние России при нынешнем царе // Чтения в Обществе истории и древностей российских. Кн. 2. СПб., 1871. С. 152.
См.: Левашов П.А. О первенстве и председательстве европейских государей, их послов и министров. СПб., 1792.
См.: Русский посол в Стамбуле: Пётр Андреевич Толстой и его описание Османской империи начала XVIII в. М., 1985. С. 46, 48, 55 и др.
Лакиер А.Б. История титолов государей России // Журнал Министерства народного просвещения. Ч. 54. №№ 10 — 12. СПб., 1847. С. 118 — 120.
См.: Андреев А.И. Пётр I в Англии в 1698 г. // Пётр Великий: Сборник статей. М. — Л., 1947. С. 81.
РГАДА. Ф. 198. Д. 696: Письма, донесения, мемориалы архитектора Леблона.
В 1701 г. первым имперским графом стал Ф.А.Головин, имперским князем в 1705 г. — А.Д.Меншиков. См.: Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена. Л., 1991. С. 54 — 55.
См.: Савва В.И. Московские цари и византийские василевсы: К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. Харьков, 1901. С. 19.
Юль Ю. Дневник датского посланника при Петре Великом, 1709 — 1711. М., 1900. С. 158.
Там же. С. 155 — 156, 158.
[Грамота Максимилиана I к великому князю Василию III 1514 г.] СПб., 1718. С. [1 — 5]; Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом: В 2 т. Т. 2. СПб., 1862. № 338. С. 429; Быкова Т.А., Гуревич М.М. Указ. соч. № 298.
Вебер Х.Ф. Записки о России // Русский архив. 1872. № 9. Стб. 1652.
См.: Славяне и их соседи: Имперская идея в странах центральной, восточной и юго-восточной Европы. Тезисы XIV конференции. М., 1995.
Юль Ю. Указ. соч. С. 156. В литературе встречается иное мнение. См.: Лакиер А.Б. Указ. соч. C. 117 — 118; Карамзин Н.М. История государства Российского: В 4 кн. Ростов-на-Дону, 1989. Кн. 2. Т. 4 — 6. C. 540 — 541.
См.: Горский А.А. О титуле «царь» в средневековой Руси (до середины XVI в.) // Одиссей — 1996. М., 1996. С. 205.
Копиевский И. Вокабулы или речи на словенском, немецком и латинском языках. СПб., 1718. С. 88.
Юль Ю. Указ. соч. С. 156 — 158.
См.: Белавенец П.И. Изменение Российского государственного герба в имперский период // Вестник имп. Общества ревнителей истории. Вып. 2. Пг., 1915. С. 68 — 69.
[Донесение] г. Кампредона к кардиналу Дюбуа от 21 ноября 1721 г. // Сб. РИО. Т. 40, № 97, с. 338; Феофан Прокопович. Слово на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великого // Панегирическая литература петровского времени. М., 1979. С. 298.
См.: Стефан Яворский. Неизданные проповеди Стефана Яворского // Христианское чтение. 1867. Май — июнь. СПб., 1867. С. 831; Феофан Прокопович. Панегирикос. 27 июня 1709 г. // Панегирическая литература... С. 182; Уитворт Ч. Россия в начале XVIII в. М. — Л., 1988. С. 58.
Протоколы... C. CCCCLII — CCCCLIII; ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840. С. 445.
ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840. С. 444.
Феофан Прокопович. Правда воли монаршей. СПб., 1722. См. также: Зайченко А.Б. Теория просвещённого абсолютизма в произведениях Феофана Прокоповича // Из истории развития политико-правовых идей. М., 1984. С. 76 — 83.
Протоколы... C. CCCCLII; ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840. С. 445; РГАДА. Ф. 198. Д. 178. Л. 1об.; [Донесение] г. Кампредона... С. 338.
Острогорский Г.А. Эволюция византийского обряда коронования // Византия. Южные славяне и Древняя Русь. Западная Европа: Искусство и культура. М., 197. С. 34 — 38. См. также: РГАДА. Ф. 156: Исторические и церемониальные дела. Д. 100: 1658 г. Описание коронации имп. Леопольда / Л. 6 об.
Феофан Прокопович. Правда воли монаршей. М., 1722.
РГАДА. Ф. 1239: Комиссия о коронации Екатерины I. Д. 34744: Краткая выписка о прежних обрядах миропомазания российских государей... Л. 8 — 14. Из дневника асессора Петра Курбатова следует, что переводы коронаций цесаря римского Иосифа 1690 г., шведской королевы Ульрики Леоноры и шведского короля Фридриха 1720 г. предоставил П.А.Толстой (Ф. 1239. Д. 34739: 1723 июня 22. Дела... комиссии... коронации... имп. Екатерины Алексеевны. Л. 4). Материалом сводной росписи коронаций послужили дела, хранящиеся в ф. 156 (Д. 104, 111, 115). В этом же фонде отложились дела о коронациях шведского короля Фридриха I (Д. 112), французского короля Людовика XV (Д. 113), цесаря Карла VI в короли Богемские (Д. 114).
РГАДА. Ф. 1239. Д. 34744. Л. 13 об. — 14.
Описание коронации ее величества императрицы Екатерины Алексеевны, торжественно отправленной в царствующем граде Москве 7 майя 1724 году. СПб., 1724. Л. 25. Глабер Рауль — французский хроникёр XI в.
Карпец В.И. Символизм в политическом сознании. Эпоха Московской Руси // Из истории развития историко-правовых идей. М., 1984. С. 63; Горский А.А. Указ. соч. С. 210. См. также: Дмитриева Р.П. Сказание о князьях владимирских. М. — Л., 1955.; Гольдберг А.Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ. Т. 30. Л., 1976. С. 205 — 207.
Описание коронации... Л. 25.
Соболева Н.А., Артамонов В.А. Символы России. М., 1993. С. 34.
См.: Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995. С. 120 — 121; Ранчин А.М. Принцип «Translatio imperii» и Киевская Русь в историософской концепции «Москва — Третий Рим» // Славяне и их соседи... С. 63 — 64.
Походные и путевые журналы имп. Петра I: Походный журнал 1711 г. СПб., 1854. С. 3 — 4.
См., например: Феофан Прокопович. Сочинения. М. — Л., 1961. С. 55, 127.
О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга // Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. Прилож. 2. С. 258 — 259. Легенда взята из «Повести о взятии Константинополя турками в 1453 г.», приписываемой Нестору-Искандеру (См.: Дворниченко А.Ю., Кривошеев Ю.В. Древнерусские источники о начале Петербурга // Петербургские чтения: Тезисы докладов конференции. СПб., 1992. С. 51.
РГАДА. Ф. 1239. Д. 34739. Л. 2 — 3. Переговоры об изготовлении короны велись с цейхмейстером Самсоном Ларивоновым («русский человек»), «делавшим алмазные вещи» при дворе императрицы.
РГАДА. Ф. 248. Сенат. Канцелярия Правительствующего Сената. Опись 106. Д. 619: Дело о награждении дворянина Андрея Култашева недвижимым имуществом за участие его в розыске креста царя Константина. Л. 1 — 4.
Плюханова М.Б. Указ. соч. C. 105, 106.
Там же.
Кантемир Дмитрий. Монархий физическое рассуждение. Рукопись // Библиотека РАН в Санкт-Петербурге. Собрание Петра Великого. Ф. 1, 5, 78.
Вебер Х.Ф. Записки... № 6. Стб. 1074 — 1075.
О зачатии и здании... C. 261.
См., например: Юль Ю. Указ. соч. С. 155 — 158; Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом. Т. 2. СПб., 1862, № 388. С. 429 — 431. Титулатурная война за признание императорского титула русских монархов продолжалась несколько десятилетий. В 1721 г. титул признала Пруссия, в 1722 — Голландия, в 1723 — Швеция, в 1732 — Дания, в 1741 — Турция, в 1742 — Англия и Австрия, в 1745 — Франция и Испания, в 1772 — Польша.
Памятники дипломатических сношений Древней России с державами иностранными. Ч. 1. Т. 1: Памятники дипломатических сношений с империею Римскою (с 1488 по 1594 г.). СПб., 1851. Стб. 12.
ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 6. № 3840. С. 446.
|
