Техносфера как объект философской рефлексии
Василий Шубин
Машина — повелевающее творение, бездушный гипнотизер, друг человека — враг человечества, «доброе» оружие.
Е. Смотрицкий [10]
Поводом для написания данной статьи явилась монография по философским вопросам техники, которая представляет собой солидное теоретическое исследование, ценность и результативность которого видится в следующем.
Во-первых, в отличие от многих, если не большинства работ, посвященных техникознанию, в ней содержится категориальный анализ техносферы. Ведь философский подход прежде всего в этом и должен проявляться. В монографии проясняется целый ряд понятий: техника, техническое знание, техническое мировоззрение, техническое мышление, техническая реальность, технология, технический идеал, техническая деятельность, техническое образование, техническая теория, техническая практика, техническая рациональность, технический закон, техническая культура, технический объект, техническая парадигма, технический прогресс. Ясно, что не все перечисленные понятия обладают статусом категории. В тоже время «техническое» и «технический идеал» обозначены в монографии в качестве категорий [7, с.50]. Но по нашему мнению категориальный анализ всё-таки недоопределен, так как нет четкого критерия, какие же понятия употребляются в ранге категорий. Видимо, такие понятия как «техносфера», «техника», «технический закон», «техническая парадигма», «техническое мировоззрение» действительно обретают в настоящее время достоинство научно-философских категорий.
Во-вторых, изложена новая интерпретация техники как способа существования отрефлексированных систем [7, с.24-34]. Такой подход обладает несомненной эвристической ценностью, поскольку нацеливает на осознание присущего техносфере диалектического противоречия между служебной функцией техники и способностью к ее саморазвитию. Это очень важный аспект монографии. Мы привыкли к определению техники как средства, которое человек ставит между собой и природой, усиливая с ее помощью свои возможности. Такое понимание техники может и годится, но только по отношению к технике, как она осмысленна в теории механизмов и машин, но уже не подходит к современной, а тем более к будущей технике. Надо понять, что до поры до времени техника подчиняется человеку, то есть является средством в реализации человеческих целей. Но в силу внутренней логики технического прогресса техносфера обретает относительную самостоятельность и может войти в конфликт с антропосферой. И чем больше техника берет на себя человеческие функции, особенно управленческие, информационные и интеллектуальные, тем быстрее техника замещает и вытесняет человека. Интеллектуальные системы, работающие в русле гибких эвристик, – это уже не механизмы и машины, а искусственные технические субъекты, с которыми человек ведет диалог. К чему это может привести, в свое время предупреждал Норберт Винер, ссылаясь в собственном трактате «Творец и робот» на трагическую концовку в рассказе английского писателя Джакобса «Обезьянья лапа». Редукционистская методология все упрощает, в том числе и проблему взаимоотношения техносферы и антропосферы, а она чем дальше, тем становится сложнее, поэтому акцент авторов монографии на имманентных источниках технического процесса очень важен и актуален.
В-третьих, пристального внимания заслуживают размышления авторов о «технических законах» [7, с. 188-195]. Ведь понятно, если функционирует и развивается техносфера, то должны быть выявлены и ее законы, а между тем нас приучили к мысли о том, что есть законы природы и социальные законы. Техника же редуцируется либо к природе, либо к социуму и лишается самостоятельного бытия, своей качественной определенности и способности к имманентному развитию. Исключением является, пожалуй, книга Алексея Боголюбова «Творения рук человеческих» [2], в которой используется биологическая терминология для описания «эволюции машин». Признание наличия технических законов обязывает более внимательно исследовать техносферу, и в этом аспекте монография стимулирует творческие искания. К тому же авторы, и прежде всего Капитон В.П., вообще переосмысливают статус научного закона, о чем я писал в своей рецензии на его монографию «Культура і об’єктивні закони» [13, c.311-316].
Физика Нового времени стала математической, поэтому закон в механике и физике приобрел конкретную форму математического соотношения, благодаря чему он получил статус объективной реальности, стал восприниматься как данность, существующая в онтологическом смысле. Такая онтологизация законов природы была обязана «математическому платонизму», то есть ощущению у математиков, что объекты их науки живут какой-то независимой жизнью, а крупнейшие физики и механики Нового времени были одновременно и математиками: Декарт, Лейбниц, Галилей, Ньютон, Эйлер, Лагранж, Даламбер и др. Но вся магия математических соотношений рушится перед простым вопросом: где находятся законы природы?
Самое любопытное здесь вот что. Создается впечатление, что ученые и философы, рассуждающие о законах природы и их статусе, либо никогда не читали Канта, либо же читали, но никогда его не понимали. Видимо, сложившийся стиль мышления в научном сообществе тверже бетона. Ведь революционное доказательство Канта, содержащееся в «Критике чистого разума» [6] в том и заключается, что без познающего субъекта вообще бессмысленно говорить о законах науки. Анализируя механику Галилея и физику Ньютона, Кант приходит к выводу, направленному против эмпиризма, а именно: разум не просто обобщает факты, полученные индуктивным способом, а законодательствует, то есть предписывает законы природе. Гравитация, конечно, существует объективно, но закон обратных квадратов формулирует человек (Гук и Ньютон). Ведь материальная точка не может знать, что ей надо притягиваться к другой частице по закону обратных квадратов. Это может знать и формулировать в виде научного суждения, то есть закона, только познающий субъект.
Не прибегая к идеализации, не вводя научные «эйдосы», нельзя было создать науку, ибо последняя могла возникнуть лишь тогда, когда изучение природных объектов выходит на абстрактный уровень, когда можно ввести в познавательный процесс суждения, «синтетические априори». Вот и возникли в ходе научной революции ХVII века эти абстракции – «законы». Но платой за данный прогрессивный шаг в познавательной деятельности стала их объективация, онтологизация. А между тем это не такая уж безобидная процедура. Воистину, «плюсы» и «минусы» научного прогресса неразрывны как магдебургские полушария. Редукционистская методология и сциентистский стиль мышления – прямое следствие онтологизации законов природы и общества. Механицизм, социал-дарвинизм, географический детерминизм, физикализм, физиологизм в понимании психики, «кибернетизм», «синергетизм», экономический детерминизм и технократизм расцветали и существуют именно на почве отрыва законов от познающего субъекта. Все эти формы редукционизма, как детерминистские, так и индетерминистские (особенно в современной «хаосологии») по-прежнему «живут и побеждают» [9; 11; 12]. Философ при анализе подобных экстраполяций конкретно-научных концепций на область мировоззрения и общей картины мира должен проявлять ту осторожность, которую в подобных случаях проявлял Гегель, а не хвататься за очередную, хотя и модную, волну в науке. Тем более это актуально по отношению к законам общества, ибо апелляцией к неумолимым законам, которые, якобы, действуют помимо воли и сознания людей и тащат их в «светлое царство свободы», доказывается необходимость и возможность реализации социальных утопий.
Заслуживают внимания и размышления авторов о перспективе дальнейших исследований техносферы. Выделяются два уровня проблем – методологический и футурологический. В методологическом аспекте требуется всесторонний анализ инженерного творчества с целью выявления тех механизмов, которые стимулируют или же, наоборот, блокируют объективацию технических законов. Но еще больше проблем порождает футурологический уровень исследований. Вот уж где дает сбой редукционистсткая методология, так это в прогнозах. Самое большее, что она может, так это проецировать в будущее существующую техносферу в несколько модифицированном виде. Авторы справедливо замечают: «Антропоцентричность в восприятии техники – порой это едва ли не предрассудок, который лучше всего виден при анализе футуристических образов, созданных в прошлом, ХХ веке. Люди упорно воспринимают технику исключительно в служебном, подчиненном качестве» [7, с.272].
Проблеме прогнозирования техники посвящена отдельная глава [7, с.209-270], пожалуй, наиболее интересная и читабельная в монографии. В принципе, в ней нет прогнозов появления новой техники, но в этом как раз и достоинство главы. К сожалению, не дан ответ на вопрос, почему же до сих пор не удавалось никому предвидение новой техники. Поскольку авторам, судя по обширной библиографии (315 источников) не знакомы мои публикации по философии техники, в том числе и учебное пособие для технических университетов «Культура. Техника. Образование» [14], то выскажу, пользуясь случаем, свои соображения на сей счет.
В самом деле, ведь почти весь XVIII век, начиная с «огненной машины» Ньюкомена и завершаясь созданием промышленного варианта парового двигателя Уайта, прошел в поисках создания машинной техники; в данном случае – теплотехники. Но кто-нибудь предвидел в XVII веке наступление промышленной революции? – Нет, конечно.
Изобретение курантов вдохновляло на создание не паровой машины, а механического человека. Часы – это первый автомат, на основе которого развивалась вся теория равномерного движения. В XVII веке многие выдающиеся умы следили за попытками создания механических автоматов. Уже Рене Декарт ставил перед собой задачу найти способ отличия человека от искусственно созданной механической системы. В XVIII веке создание механических автоматов достигло наибольшего расцвета. В этой связи следует назвать имя выдающегося французского механика Ж. Вокансона (1709–1782), создавшего большое количество автоматов, среди которых наибольшую известность получил андроид-флейтист. Эти успехи в конструировании андроидов-автоматов дали основание Ламетри Ж. сделать вывод, который содержится в его трактате «Человек-машина» о том, что человеческий организм представляет собой часовой механизм, то есть механический автомат [8]. Такой же позиции придерживался до него Декарт, но только по отношению к животным.
Одним словом, будущее техники мыслилось в рамках все той же механической парадигмы, начатой Героном Александрийским и Архимедом в античную эпоху. Достижения данной технической тенденции несомненны: рычаг, винт, шестеренка, червячная передача, кривошипно-шатунный механизм и т.д., без которых теплотехника была бы нефункциональна, а тем более без достижений теоретической механики. Термодинамика возникла в XIX веке (вначале в виде таблиц С. Карно) как обобщение эмпирического опыта работы тепловых машин, но в XVII и частично в XVIII веке, не было предвидения новой технической парадигмы. Странно, что в условиях всеобщего увлечения механическими автоматами, нашлись люди, посвятившие свою жизнь освоению энергии пара. Это были аутсайдеры, занимавшиеся, по мнению современников, никому не нужным делом. Прозрения паровой техники не было бы, но именно эта теневая тенденция в научно-техническом сообществе XVIII века привела к индустриальной революции.
В XVII-XVIII веках властно утвердилась галилеевско-ньютоновская парадигма. Редукционистская методология получила новый импульс. Все в природе, обществе и психике сводилось к механическим причинам и силам. Но зародился этот подход в эпоху Возрождения. Считалось, что Аристотель все усложнил, надумав «скрытые сущности», и его квалитативная физика только мешает познанию и покорению природы. На самом же деле природа устроена просто; она написана языком математики; в ней действуют простые законы и силы, поэтому в познавательных процедурах надо действовать в соответствии с «бритвой Оккама», то есть не умножать сущности, а кажущуюся сложность сводить к простым моделям. Почти весь XIX век прошел под знаком господства механицизма, с позиции которого пытались построить механическую модель даже электромагнитных явлений. И тут вышла осечка. В конце концов, Максвелл Д. отказался от попыток обосновать физическую модель и создал математическую модель электромагнитного поля.
Опять-таки, кто предвидел возникновение электротехники и радиотехники? – Никто, пока Фарадей М. не открыл явление электромагнитной индукции, а Герц Г. не открыл электромагнитные волны, подтвердив тем самым реальность существования электромагнитного поля, теоретически предсказанного Максвеллом Д. Таким образом, электротехника и радиотехника возникли как результат объективации новой естественно-научной теории. Такая же история случилась с атомной техникой. Казалось, что к концу XIX века здание физики уже достроено, оставались кое-какие мелочи, вроде фотометрического, гравитационного и термодинамического парадоксов, которые никак разумно не объяснялись с позиций существующих теорий. Но вот на рубеже XIX и XX столетий совершается ряд открытий, которые ознаменовали очередную революцию в естествознании. Физика микромира, теория относительности, а чуть позже нестационарная модель Вселенной радикально изменили научную картину мира. В результате новая научная парадигма вызвала новую парадигму в технике и технологии.
Современная техника информационных процессов явилась результатом опредмечивания кибернетики и теории информации. Лазер, электроника, нанотехнологии, биохимия и биотехнология, генная инженерия, компьютерные сети – все это стороны современной техногенной цивилизации, в которой человек на каждом шагу зависит от техники и погружен в техносферу.
Но знаем ли мы Природу? – Только кое-что! Экстраполировать нынешнее состояние науки и техники в обозримое будущее – пустая затея. Опыт последних 300 лет показал, что обязательно возникает новая концепция Природы, рано или поздно порождающая принципиально новую технику и технологию. Но если сейчас человек является элементом технических и информационных систем, то какова же будет ситуация с местом человека в будущей техносфере? Этого мы не знаем.
Зададим себе вопрос: почему техника обретает все большую самостоятельность? Да потому, что человек передает ей все новые и новые свои функции. В результате техника антропологизируется, а человек, наоборот, «технизируется». Совершается инверсия, и это авторы монографии отмечают, равно как и непредсказуемость последствий перестановки мест в системе «человек-техносфера»: «Дальнейший технический прогресс будет лишь обострять проблему соотношения естественного и искусственного в жизни человека. … Возможно создание целиком искусственной биосферы» [7, с.272]. Что из этого следует? Только то, что человечество уже не сможет жить без техносферы; прогресс ее, конечно, помогает на время решать некоторые проблемы, но больше порождает новые и более сложные.
Подведем итоги. Авторы монографии ушли от вопроса, когда и какой будет следующая техническая парадигма. И правильно сделали. Но я формулирую вывод категоричнее, а именно: мы это знать принципиально не можем. Кантовский агностицизм имеет смысл. Ведь для того, чтобы спрогнозировать будущую техническую и технологическую парадигму, надо сначала предвидеть научную парадигму, ибо техническая парадигма вторична, она является объективацией новой научной концепции. А какой будет новая картина мира, новая естественно- научная парадигма, мы тоже не знаем, и знать наперед не можем. Почему? – Да потому, что природа сложна, а не проста, она таит в себе такие «скрытые сущности» и силы, которые могут в любой момент перевернуть все наши представления о мире и человеке. Это, кстати, один из главных выводов фундаментального исследования «Природа и понятие» современного немецкого философа Вольфганга Нойзера [1].
Согласно данным современной космологии, видимая материя составляет 4, 6 % от общего материального массива Вселенной. Только эта часть материи излучает и поглощает электромагнитные волны всего диапазона, от радиоволн до гамма-лучей и поэтому воспринимается человеком непосредственно или с помощью приборной техники. Но гравитационное воздействие на космические тела оказывает также «темная материя», феномен которой с позиций современных представлений о пространстве и времени ученые объяснить не могут. Астрофизики приписывают «темной материи» способность искривлять пространство, вступая в гравитационные взаимодействия. В нашей Вселенной доля «темной материи» в 5 раз превышает долю видимой материи и составляет 23% от общей массы материальной субстанции. Остальные почти 72% гравитационного воздействия на видимую материю космологи приписывают уже «темной энергии», которая считается «виновницей» ускоренного расширения Вселенной [4, с.26-31].
Так если мы видимую часть Вселенной знаем плохо, то что же можно говорить о невидимой, непроявленной в известных нам формах вещества и поля. Повторяю, мы плохо знаем Природу, поэтому, вопреки редукционистской методологии, можно ожидать принципиально новых концепций мироустройства, которые могут непредсказуемо материализоваться в принципиально новой техносфере. Но уютно ли будет в ней человеку и вообще нужен ли он будет там - это уже другой вопрос.
Отчасти эту ситуацию хорошо иллюстрируют слова Евгения Смотрицкого в его «Философских арабесках» [10]:
9. Игра
Человек всегда жил играючи. Он всегда выдумывал правила игры и строго следил за их выполнением. Нарушение правил всегда строго наказывалось. Занятия, важнее игры, у человека в жизни не было. Чем ответственнее он играл, тем серьезнее он жил. Но вдруг человек вырос, почувствовал себя взрослым и отказался от детских забав. Он ощутил себя богоподобным демиургом. Вначале он творил, творил, творил. Упивался своей силой. Человек стал жить всерьез. И чем серьезнее он старался жить, тем смешнее это у него получалось. Сама жизнь оказалась вдруг игрой. Он выдумывал все новые и новые игры и правила. В конце концов, запутался и... стал играть без правил, без цели, без смысла. Игра в жизнь стала обременительной и человек для разрядки, для быстрого и приятного отдыха придумал... игровые автоматы. И вот мы уже играем с автоматами, по их правилам, в их ритме. Автоматы нас тестируют и выбирают, ставят нам оценки и утешают. Сбылась мечта идиотов: человек создал искусственный интеллект... У себя... Из своего естественного... Подобный машинному.
Чем серьезнее мы живем, — тем больше мы похожи на игровые автоматы.
Чем серьезнее мы играем — тем осмысленнее жизнь.
Списоклитературы
Neuser W. Natur und Begriff. - Stuttgart-Weimar: Verlag I.B. Metzler, 1995. - s. 256.
Боголюбов А. Н. Творения рук человеческих: Естественная история машин. – М.: Знание, 1988. – 176 с.
Винер Н. Творец и робот.
Вселенная, пространство, время // Международный научно-популярный журнал, 2011, №8, с.26-31.
Джекобс В.В. Обезьянья лапа. - Санкт-Петербург, 1912 г., Типография Акционерного Общества Типографского Дела.
Кант И. Критика чистого разума.
Капитон В.П., Бескаравайный С.С. Философия техники. – Днепропетровск: ДГФА, 2012. – 302 с.
Ламетри Ж. О. Человек-машина // Ламетри Ж.О. Сочинения М. Мысль, 1976
Смотрицкий Е.Ю. ”Новый рационализм” как средство преодоления редукционизма // Мiжвузiвський зiбрник наукових праць «Фiлософiя. Культура Життя”, Вып.1, Днепропетровск, 1998.
Смотрицкий Е.Ю. Философские арабески // Литературно-философский журнал «Топос» - http://www.topos.ru
Смотрицкий Е.Ю., Шубин В.И. Естественнонаучный редукционизм и его основные формы // Вісник ДНУ. Серія “Історія і філософія науки і техніки”. Дніпропетровськ, ДНУ, 2009. – С.25-33.
Смотрицкий Е.Ю., Шубин В.И. Сциентизм и технократизм как современная форма фетишистского сознания и редукционистской методологии // Філософські, культурологічні, релігієзнавчі аспекти осмислення сучасного світу та їх науково-методичне значення. Вип.1, Запоріжжя, 2000.
Шубин В.И. Критический взгляд на монографию Капитона В.П. “Культура та об’єктивні закони” // «Філософія. Культура. Життя». Вип.15, 2002, с.311-316.
Шубин В.И. «Культура. Техника. Образование». – Днепропетровск: «Полиграфист», 1999. - 193 с.
|
