Эпоха Лермонтова, эпоха героев «Думы», эпоха Печорина… Как много мы уже говорили о ней. Отсталая, тупеющая самодержавная Россия. Как долго продолжалась ее реакция на восстание декабристов. Царской России, привыкшей к устоявшимся застоявшимся общественным мнениям и правилам, сразу очень трудно было осознать все то, что влекло за собой это восстание. Но чем больше она это понимала, тем ожесточеннее становилась ее реакция. В это время в России не могло быть ничего человечного. Поэтому душа человека, рвущегося, стремящегося к жизни, но живущего в эпоху реакции, постепенно должна была превратиться в «каменистую почву». В это время важнее всего было сохранить под каменным покровом чувствующую душу, способную откликнуться на тихий зов другой души.

Можно ли обвинить Печорина в том, что он был внешне суров? С самого детства в нем уничтожались все лучшие чувства. Под влиянием мнения окружающих в нем родились те дурные свойства, которых у него не было. Печорин стал «скрытен, злопамятен, завистлив », в то время как «был готов любить весь мир, глубоко чувствовал добро и зло», чувствовал себя выше постоянно веселых и болтливых детей. Так, еще в детстве он стал «маленьким старичком ». «Бесцветная молодость» Печорина «протекла в борьбе с собой и светом». Он отбросил лучшую половину своей души, он уверен, что все чувства «умерли в глубине сердца». Мне кажется, что это не так. Ведь в глазах его есть какая-то детскость, а чувства иногда вырываются наружу. Но все равно в Печорине «душа испорчена светом». И в том, что он стал «нравственным калекой», виновато общество. Печорин ищет всюду настоящую, действенную жизнь, а находит лишь одно разочарование. Загораясь, он бросается в самую гущу событий, но потом, достигнув цели, еще более охлаждается. Так было с Бэлой, с Мери, с «честными контрабандистами».

И всегда кто-то становился очередной жертвой. Этого, по-моему, не искупить никакими прекрасными качествами характера. «Постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели», — говорит Печорин. Мне кажется, ему необходимо было бы иметь какое-то свое дело, какую-нибудь цель. Общество не могло дать ему такого дела, и он вынужден распыляться по мелочам. Такая «разбросанность» привела его к тому, что в разных частях его души образовывались язвы до тех пор, пока вся она (душа) не превратилась в живую кровоточащую рану. Чтобы не растравлять эту рану, Печорин не вспоминает о прошлом. Печорин простился со своей юностью. «Смешно подумать, что на вид я еще мальчик», — говорит он. И невольно вспоминаешь:

Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты — его паденья час!

Вот такая преждевременная «зрелость» — секрет его внешней суровости. Она помогает Печорину владеть собой. Но с какой радостью он иногда находит в себе остатки юношеских чувств. Его радует то опустошение, с которым он следит за удаляющейся Верой, радует то, что он еще способен плакать.

Это созвучно со строчкой «Думы»: «Мы жадно бережем в груди остаток чувства». Люди, которым приходится искать в себе и беречь остатки чувств, мне кажутся очень несчастными. Нет! Душа Печорина — не каменистая почва. Если бы еще в детстве в нее заронили зерно добра, то мы могли бы ожидать от него большей человечности. Но в Печорине произросло одно отчаяние. Поэтому мы можем оправдать некоторые его поступки. Но Печорин растрачивал свои силы впустую. Жизнь его — вспышка огня, никого не согревшая своим теплом; сорвавшаяся звезда, которая потухла, не долетев до Земли, не исполнив чьих-то желаний.