Целые поколения, преодолевая пласты времени, жили для того, чтобы ты появился на свет. Двое, а потом еще двое, и еще — именно те, единственные, — не разминулись во времени и пространстве, выжили друг для друга среди опасностей и болезней для того, чтобы на свет появился ты. «Что же должен чувствовать человек, ради которого жили поколения?..», — спрашивает Валентин Распутин в повести «Прощание с Матерой», одном из значительных, быть может, даже итоговом произведении замечательного пласта отечественной словесности, условно называемого «деревенской литературой». И писатель отвечает на этот вопрос удивительным, уникальным по своему драматическому психологизму и эмоциональной насыщенности образом главной героини произведения — старухи Дарьи.
«И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя для Матеры, для острова и деревни, носящих одно название», — последняя потому, что пошли слухи, будто остров затопят, а жителей перевезут в строящийся за Ангарой новый поселок. Слухи были верные, и их хватило для того, чтобы внести разлад в налаженную веками жизнь деревни: неухоженными стали огороды, опустели некоторые избы, покосились заборы. Эта деревня многое повидала на своем веку за три с лишним сотни лет. Но такое на ее веку было в первый и, видно, теперь уж в последний раз. Осенью, с окончанием строительства плотины для электростанции, вода поднимется, а перед тем деревню пустят под огонь, остров очистят, и прости-прощай. Все знали об этом. Но знать — одно, а поверить в такое — совсем другое, не каждый и сможет. Особенно если вся жизнь прошла тут, если каждый куст и пригорок знакомы, с любым местом связано что-то памятное. Если тут и отец твой с матерью похоронены, и дед с бабкой. Вроде бы, давно уж и нет их на свете, но как же без них-то совсем, когда все в воду уйдет? Это — как без памяти.
Мы постепенно знакомимся с Матерой и ее историей, что позволяет не только привыкнуть ко времени и месту действия, но и сродниться с ними. Вначале автор знакомит нас с островом и деревней. Это как бы взгляд с высоты птичьего полета, некий общий пока портрет. Потом мы знакомимся с главной героиней произведения, «самой старой из старух» Дарьей, с прочими обитателями острова. Знакомимся не поверхностно, а сразу погружаемся в их быт, заботы, судьбы, начинаем догадываться, как они жили, видим, каковы они и что для них ценно. Здесь начинается в повествовании то теснейшее переплетение человеческих жизней и судьбы Матеры, которое будет прослеживаться, углубляться и исследоваться на протяжении всего произведения.
С первых страниц повести автор уделяет большое внимание Дарье, этой цельной сильной личности. Ее образ и есть тот философский эпицентр, от которого в немалой степени зависит происходящее. Влияние Дарьи на односельчан велико и обоснованно. О том, какова она, мы можем составить представление из первых же штрихов к ее портрету: «Старуха Дарья, высокая и поджарая…»; у нее «строгое бескровное лицо с провалившимися щеками». «Несмотря на годы, была старуха Дарья пока на своих ногах, владела руками, справляла посильную и все-таки немаленькую работу по хозяйству ». Все в ее хозяйстве прочно и слажено, прибрано и ухожено — и затевалось надолго, и продолжается без сучка и задоринки, по заведенному порядку.
Матера приучила людей к неторопливой деловитости, к труду, связывающему прошлое и будущее в узел настоящего. Но прежде сами люди возделали эту землю, обжили ее, обиходили. Жители Матеры давно уже стали одним целым, и потому особенно остро воспринимается начинающееся несоответствие настроя материнцев и природы, которая еще не знает о предстоящей беде, а если и догадывается, то единственное, чем может ответить, — своею невозмутимостью: «…кругом благодать, такой покой и мир, так густо и свежо сияла перед глазами зелень, еще более приподнявшаяся, возвысившая над водой остров, с таким чистым, веселым перезвоном на камнях катилась Ангара, и так все казалось прочным, веч - ным, что ни во что не верилось — ни в переезд, ни в затопление, ни в расставание». Старухи словно принимают на себя боль природы, давая ей возможность последние месяцы остаться естественной. Перед нами предстает еще один важный герой, со странным именем Богодул. Это старик, выговаривающий всего несколько слов, да и те ему не нужны — его и так научились понимать, потому что живет он на острове одному Богу известно сколько. Не из-за экзотической чудаковатости, а благодаря внутреннему благород ству, словно компенсирующему внешнюю безобразность, этот герой воспринимается не иначе, как своеобразный дух Матеры, наиболее явно демонстрирующий связь природы с человеком. И именно он, а не кто-то другой приносит весть, побудившую героев перейти от пассивного состояния к активным действиям, — весть, с которой начинается одно из основных событий сюжета. Войдя к пьющим чай старухам, он возвестил: «Мертвых грабют!». С этого начинается тот этический, философский конфликт, который приобретает затем форму противостояния памяти и беспамятства, времени и временности, ценности и цены. Многое могли бы старухи снести молча, безропотно, многое, но не это: «Мертвых грабют!» — что в их сознании оценивается однозначно: совершают надругательство. Именно этот конфликт демонстрирует разное отношение людей к одному и тому же: что для одних свято, то для других буднично, что для одних вечно, то для других бренно. Так, для работников санэпидемстанции все это — чужое, абстрактное, к чему они не имеют отношения: приказали — выполняют. Для Дарьи и других материнцев кладбище — нечто святое, быть может, крепче всего связывающее их с жизнью. Не зря даже сдержанная Дарья ударила одного из мужиков палкой, со справедливым гневом вопрошая: «А ты их тут хоронил? Отец, мать у тебя тут лежат? Ребяты лежат? Не было у тебя, поганца, отца с матерью. Ты не человек. У какого человека духу хватит?!».
«Неуважение к предкам есть первый признак безнравственности », — говорил Пушкин. И в этом смысле материнцы являют собою как раз образец людей высочайшей нравственности. Они чувствуют и свою вину, что не смогли, не успели противостоять, упредить содеянное. Их готовность защищать кладбище буквально с оружием в руках — это естественная потребность нравственного человека отстаивать честь своего рода, тех, кто дал ему жизнь и кто уже не в состоянии постоять за себя, но кто уходил в мир иной в уверенности, что это сделают потомки — не дадут в обиду. Иначе, зачем они? Как мы относимся к предкам — далеким ли, близким ли, — так и к нам будут относиться наши потомки, беря пример с нас. Случай на кладбище — это действительно глубокая рана, психологическая травма, тем более усугубленная пошлым и кощунственным «объяснением »: мол, по будущему морю по едут интуристы, а тут плавают вымытые водой кресты, — как будто это и есть самое важное. Такие моральные качества и чувства, как благородство, верность, уважение, гордость, любовь, стыд не существуют в отвлеченном виде — они должны подтверждаться поступками. Именно поступки, дела, а не слова и благие намерения доказывают, каков человек и каковы его принципы. Поэтому человеческая память — как хранительница нравственного опыта предыдущих поколений — играет первостепенную роль в становлении человека как личности. А без ощущения человеком связи с прошлым он становится ущербным недочеловеком.
Изображая несколько поколений одной семьи, писатель достаточно прозрачно высказывает мысль о том, что чем ближе к настоящему, тем связь поколений все слабее. Вот старуха Дарья, пятидесятилетний Павел и его сын, Дарьин внук Андрей. Дарья до слова помнит завет своего отца: «Живи, на то тебе жить выпало… живи, шевелись, чтоб покрепче зацепить нас с белым светом, занозить в ем, что мы были». И она свято чтит память об ушедших и тем самым достигает внутреннего ощущения исполненности долга перед ними. Сын ее, Павел, настроен уже менее решительно, он понимает мать, но то, что ее волнует, — для него не самое главное: пообещав выполнить ее просьбу, он так и не сделает этого. А Андрей и вовсе не понимает, о чем речь, всерьез ли бабка заводит столь странный разговор. Для него не представляет сложности принять решение пойти строить именно ту плотину, из-за которой и будет затоплен остров. Его влекут и вдохновляют достижения научно-технической революции, прогресс, по сравнению с которым Матера — лишь частный случай, песчинка. Их поистине философский спор с бабкой, видимо, оставляет какие-то следы в его сознании, но переубедить его Дарье уже не удается. Дело ведь не в том, что прогресс плох, — нет, он необходим. Вопрос в том, насколько он нравственно обеспечен, насколько учтена им душа человека и сам человек не как придаток прогресса, а как потребитель его достижений. Повесть, появившаяся за несколько лет до начала обсуждения проекта поворота рек, воспринимается как предупреждение. По страдают не только десятки и сотни подобных островов и деревень, пострадают тысячи человек, тем более что далеко не все они похожи на Дарью. Такие, как Андрей, будут созидать, разрушая, и когда задумаются, будет уже поздно: сожженные дотла избы не восстанавливаются, надорванные сердца не излечиваются. Рушится Матера со всех сторон. Но среди начинающихся пожаров, среди вырубок и надругательств сохраняется все же нечто стержневое, прочное, что и держит в уверенности: нет, Матера не погибнет до конца, такое не может исчезнуть бесследно. Это нечто — не только отвоеванное кладбище, но и тот устойчивый миропорядок, расставание с которым хочет предотвратить старшее поколение.
Дарья — как «царский листвень», которому в повести отведена целая глава. До него тоже добрались чужие руки, которым приказано очистить, оголить остров. Они рубили листвень топором — но топор отскакивал обратно, пытались пилить — не брала его ствол пила, поджигали — но огонь не приставал. Эта притча напрямую связана с образом Дарьи, с ее внутренней крепостью, глубокими корнями, нежеланием и неумением поступаться вечным во имя временного, бренного. Кажется, что не мимо Матеры, а мимо нее прошли века, и из каждого века она брала только плодоносное, жизнетворное, что теперь оберегала в надежде если и не передать по наследству, то хотя бы сохранить, коли уж наследникам эта ноша не по плечу. Земля и человек на ней, природа и люди — это единство, которое со времен сотворения мира было незыблемым и которое рушится теперь с затоплением острова. И это единство Дарья продолжает сохранять в себе.
Повесть так композиционно построена, что, несмотря на разорения и пожары, несмотря на внешнее подчинение грубой силе, Матера не теряет высоты своего духа: мы видим так и не покорившийся листвень, видим уважительнейшее, благоговейное отношение Дарьи к родовому гнезду. Затем, словно болевая вспышка, возникает пугающая старух перспектива переезда в новый поселок, где уже умер от тоски Егор. И, наконец, в последней главе сама природа словно прячет на время остров от недобрых людей в густом тумане — то ли заблудилась Матера в торопящемся веке, то ли надо ее любой ценою сохранить для будущего. В этих завершающих главах обряжение Дарьей избы — глава особая, она как прощальный речитатив, реквием. Превозмогая усталость, старуха белит избу, подмазывает печь, моет подоконники, пол и окна. И «чем меньше оставалось дела, меньше оставалось и ее. Казалось, они должны были изойти враз, только того Дарье и хотелось». Но судьба распорядилась иначе: долго еще, всю ночь, оплакивала Дарья избу сухими слезами, и изба словно понимала, что с нею делают. И, видно, кому-то это было нужно: этот поступок Дарьи даже у одного из поджигателей вызвал уважение — дом они собирались сжечь завтра. Сама Дарья, простясь с домом, помнила только, что шла и шла, сама не зная куда, — до вечера старухи не могли ее найти. А рядом все время бежал невиданный ранее зверек и смотрел ей в глаза.
В повести «Прощание с Матерой», как ни в каком другом произведении Распутина, равноправным действующим лицом становится природа, играющая огромную роль с первой главы (обещание весны) по заключительную (туман, прячущий остров). Природа и символико-фантастический ряд позволяют воспринимать Матеру как самостоятельную часть вселенной, модель мира, призванного жить, но приговоренного к уничтожению теми, кому сам этот мир дал право первого вздоха и готов принять вздох последний. Словно в другом уже мире — непривычном, ирреальном — находятся последние обитатели острова: и разговор их странен, и самих их в темноте можно различить лишь на ощупь. Есть ли они, нет ли их? Есть ли Матера, была ли она? Или, по словам Дарьи, «и о Матере люди, которые останутся, будут вспоминать не больше, чем о прошлогоднем снеге? Если даже о родных своих забывают так скоро?». …Во время одного из споров с внуком Дарья уверенно сказала: «Думаешь, люди не понимают, что не надо Матеру топить? Понимают они. А все ж таки топют.
— Значит, нельзя по-другому…
— А нельзя, дак вы возьмите и срежьте Матеру… Срежьте ее и отведите, где земля стоит, поставьте рядышком. Господь когды землю отпускал, он ни одной сажени никому лишней не дал. А вам она лишняя стала. Отведите и пущай будет. Вам сгодится и внукам вашим послужит. Оне вам спасибо скажут.
— Нету, бабушка, таких машин. Таких не придумали.
— Думали б, дак придумали бы».
…Много еще таких островов на реках, и плотин, наверное, немало еще будет построено. А машин подобных и по сей день не придумано. А может, не только о машинах думать нам надо? Может, и к рассуждениям старухи Дарьи о душе стоит прислушаться? Она все-таки немало на свете пожила. Зла не делала, а виноватой себя чувствовала. Чью же вину на себя принимала? Не нашу ли?
|
