Размышляем над страницами пьесы Антона Чехова Вишневый сад
«Вишневый сад»… Невозможно найти человека, который не знал бы этой пьесы Антона Павловича Чехова. Есть что-то удивительно трогательное в самом звучании этих слов - «вишневый сад». Это лебединая песня писателя, последнее «прости» миру, который мог бы быть человечнее, милосерднее, красивее.
«Комедия в четырех действиях». Вспоминаются разговоры на уроке о том, что Чехов настойчиво рекомендовал ставить «Вишневый сад» именно как лирическую комедию. Ну что ж, попробуем увидеть в чеховской пьесе комедию, не забывая, однако же, о лиризме, неотъемлемом качестве Чехова-художника.
«Уже май, цветут вишневые деревья», мы в имении, «прекрасней которого нет на свете». Сад «весь белый». Картина потрясающая! И чудится, что ангелы небесные никогда не покинут этот райский уголок. Разве возможны в этом божественном месте страдания людские? Здесь самый черствый, бездушный человек должен стать поэтом, преисполниться самых возвышенных чувств. Впрочем, не будем торопиться с выводами. Посмотрим на эту картину внимательнее. Чехов, проникновенный лирик, дает нам возможность взглянуть на сад со стороны, да еще на фоне заходящего солнца. И что же мы видим? «Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка… большие камни, когда-то бывшие… могильными плитами…» Что-то ущербное есть в этом пейзаже. И, конечно же, «ряд телефонных столбов» и видный сквозь ветки «большой город» вряд ли могут оживить его. На этом фоне - комедия? Возможно ли?
Первые страницы пьесы наполнены тревогой ожидания. Ждут хозяйку имения, Любовь Андреевну Раневскую, возвращающуюся из Парижа. И причину приезда едва ли можно назвать веселой: из-за отсутствия средств с молотка продается имение. То самое имение, в котором прошло ее детство, где «счастье просыпалось» с ней каждое утро, где «длинная аллея» блестит в лунной ночи! Каждый предмет здесь необычайно дорог ей. Она не может без слез видеть детскую. И «столик» и «шкафчик» приводят ее в умиление. Нет, попытка поцеловать шкаф еще не делает пьесу комедией. И даже напыщенные фразы типа «дорогой, многоуважаемый шкаф…» не основание для подобного утверждения. Что же тогда? «Белая жилетка и желтые башмаки» Лопахина? Или книга в его руке, в которой он «ничего не понял»? Или то, что муж Раневской «умер от шампанского»? А может, Гаев, обожающий только «бильярд и леденцы», по-настоящему смешон? А Епиходов, «развитой человек», как он сам себя характеризует, читающий «разные замечательные книги», страдающий от невозможности дать ответ на почти гамлетовский вопрос: жить ему или застрелиться, - разве не смешон? А Дуняша, «нежная», «такая деликатная», что аж дух захватывает?
И наконец-то подлинная находка - Яша. Уже в том, как он деликатно идет через сцену, как задает вопрос («Тут можно пройти-с»?), чувствуется откровенная авторская издевка. Впрочем, Яша не столько смешон, сколько страшен. «Могла бы и завтра прийти?» - это он говорит о матери, пришедшей навестить его после пятилетней разлуки. А с Фирсом он и вовсе не церемонится: «Хоть бы ты поскорей подох». И вряд ли прав Фирс, называющий его недотепой. Это слово явно не исчерпывает - Яшиной подлой, лакейской душонки. Сейчас он с восторгом глядит на Раневскую: может, возьмет в Париж? Глядит на Лопахина: может, возьмет на службу? Его взоры устремлены туда, где власть и деньги. Его время еще не пришло. Пока он только курит отвратительные сигары, пьет хозяйское шампанское да «девок щупает». Он прост - в этом его сила. Он всем нужен: и Раневской, и Лопахину. Возможно, и Пете понадобится, которому как холоп всегда нужен, даже если противен. И еще: от него пахнет селедкой. Не знаю почему, но сразу вспоминается
Шариков из «Собачьего сердца.. И становится совсем не смешно. Даже как-то грустно. Неоднократно доводилось слышать, что Чехов, не разделяя революционных взглядов и убеждений, все свои надежды связывал с интеллигенцией. Значит, стоит повнимательней присмотреться к Пете Трофимову. Ох, как не хочется повторять шаблонные фразы о Петиных достоинствах! «Вся Россия - наш сад». Звучит красиво. Но, если вдуматься, кто произносит эти слова? Недоучка, демагог, фразер. Трескучие фразы о «высшей правде», «высшем счастье», о «яркой звезде», которая горит там, вдали, не имеют абсолютно ничего общего с реальной жизнью. Петя - «смешной чудак, урод… облезлый барин».
Много пролито слез. Много горьких слов сказано о необходимости расстаться с садом. Уже «раздается глухой стук топора по дереву». А Чехов не хочет грустить. «Здравствуй, новая жизнь!» - провозглашает он. Значит, перед нами действительно комедия, хотя совершенно необычная, лирическая. В Чехове всегда жил поэт. Чехов-драматург не только не утратил этого качества, но, наоборот, приоткрыл нам совершенно новую грань своего поэтического дара. Его пьесы так полны жизни, что их нельзя было «играть». Ими можно было только «жить». Для Чехова чрезвычайно важно все: и пейзаж, удивительно красивый, ранящий душу, и ремарки, в изобилии рассыпанные в пьесе (особенно часто глаз натыкается на слово «пауза» - и это не пустое слово: ведь мы живем не только словами, но и чувствами, скрытыми в глубине души, в самих потаенных ее уголках), звуковые эффекты: звуки свирели (именно под эту нелепую музыку Петя произносит: «Солнышко мое! Весна моя!»), гитары («Ужасно поют эти люди», наверное поэтому Шарлотте так мучительно одиноко), звук лопнувшей струны, от которого обрывается сердце, и даже бормотание Фирса, создающее своеобразный фон пьесы.
Поразительная простота сюжета, отсутствие внешних эффектов, отказ от сценических штампов - все это удивительно сочетается со значительностью темы и при этом очень тонко, ненавязчиво переводит повествование в лирический план. Если вернуться к вопросу о жанре, то можно согласиться, что перед нами лирическая комедия. Лирическая не только по эмоциональной насыщенности и выразительности в передаче переживаний персонажей, но и по ясной ощутимости голоса самого автора, его печали и гнева, скорбной усмешки и бодрой веры в будущее родины, которую он хотел бы увидеть в образе нового, цветущего вишневого сада, лучше и прекраснее разрушенного.
И все же опыт современных режиссерских трактовок и всяческих театральных экспериментов (достаточно вспомнить постановку Л. Трушкина) красноречиво свидетельствует, что не все ясно и для нас, что гениальное творение неисчерпаемо, что сценические воплощения «Вишневого сада» - задача вечная, как постановка «Гамлета», например, и что новые поколения режиссеров и зрителей будут искать свои ключи к этой пьесе, столь совершенной, талантливой и глубокой.
|
