Тема материнского страдания в поэме Ахматовой Реквием
Поэма А.А. Ахматовой озаглавлена названием заупокойной службы. Но это имеет, скорее, общекультурный смысл; религиозная сторона воспринимается как обращение к всевышней справедливости, как расширение образа лирической героини до образа Богоматери, заступницы всех женщин на земле. Ахматову все воспринимали, по точному замечанию И. Бродского, «поэтом человеческих связей», поэтому совершенно оправданно эта тема заступничества за миллионы матерей зазвучала из ее уст. Лирическая героиня поэмы чувствует себя не просто жертвой или рядовой участницей советской истории, она готова взять на себя более глобальную миссию – миссию Богородицы.
Важно, что Ахматовой не нужно было перевоплощаться из светского человека в богомолку, это состояние всегда жило в глубине ее души. Чувство православной соборности не дает поэту свести к личной драме «Реквием», несмотря на, действительно, очень личный характер произведения и то, что в поэме не всегда можно отделить героиню – мать и жену – от автора. Поэма масштабна, будучи эпическим произведением. Лично пережитое, автобиографическое тонет в общенародном безмерном страдании:
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари…
Ночь.
Многоголосие в поэме равнозначно безымянной всеголосности. Когда поэта спросили: «А это вы можете описать?» – она ответила согласием, она взяла на себя ответственность произнести слово за всех нас, в том числе и за «женщину с голубыми губами» (говорящая деталь в облике персонажа как бы готовит читателя к тому, что ему предстоит пережить, слушая описание жизни таких, как она). В «Эпилоге» автор будто дает отчет перед всеми, от чьего имени написана поэма:
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде…
И нигде нет мысли о себе лично, только в связи с ролью, озвученной в словах: «…мой измученный рот, которым кричит стомильонный народ…». Право быть представительницей «стомильонного народа» можно заслужить, лишь имея «подруг двух моих осатанелых лет», представляя, как «трехсотая, с передачею, под Крестами будешь стоять», подсчитав, что «семнадцать месяцев кричу, зову тебя домой», и зная, «где стояла я триста часов». Все эти числительные словно документально фиксируют в памяти народа трагедию миллионов матерей.
Доказательством того, что Ахматова обратилась к теме материнского страдания не только в связи с арестом сына, является существование мотива материнства еще в ранней ее лирике:
Доля матери – светлая пытка,
Я достойна ее не была.
В белый рай растворилась калитка,
Магдалина сыночка взяла.
……………………………………….
Все брожу по комнатам темным,
Все ищу колыбельку его.
(1914)
В стихотворении 1940-го года мы находим прямую аллюзию:
Буду я городской сумасшедшей,
По притихшим бродить площадям.
Мотив безумия, связанный потерей ребенка, в «Реквиеме» сочетается с мотивом памяти. Память кажется героине смертельной («Приговор»):
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
Но историческую память России-матери невозможно истребить. Образ лирической героини, действительно, вырастает в образ самой России, православной, богомольной, страдающей за своих детей. Героиня «Реквиема» воспринимается нами глубоко верующей христианкой, пробуждающейся затемно, чтобы пораньше занять место под тюремной стеной, – «подымались, как к обедне ранней». Для нее естественно с арестованным мужем прощаться в комнате, где «у божницы свеча оплыла», чувствовать на губах при прощальном поцелуе «холод иконки». В атмосферу поэмы органично вписывается и «звон кадильный» во время молебна о здравии, и панихидная «вечная память» по невернувшимся.
Убеждение Ахматовой в том, что кровь ничем не может быть оправдана, покоится на вечной христианской заповеди: «Не убий». В этом контексте не кажется странным и появление образа «стрелецких женок», связывающего прошлое с настоящим. Ведь героиня «Реквиема» скорбит о всех погибших сыновьях и о горе всех матерей. Поэма звучит не просто как заключительное обвинение поэта страшным злодеяниям кровавой эпохи. Это само время обращается к памяти поколений, ставит монумент всем безвинно погибшим:
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег.
А матери – горестные свидетели творимых на земле бед – будут вечно скорбеть по сынам, пропуская через свою душу поток времени:
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
|
