Министерство образования Российской Федерации.

Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого.

Гуманитарный институт.

_________________________________________

Исторический Факультет

Кафедра история.

К защите допустить: ____________________

Подпись заведующего кафедрой.

Дипломная работа

На тему: А. Гамильтон и американская Конституция.

Студента 6 курса

Кихтенко А. В. _______________

Руководитель: _______________

Учёная степень, должность.

Моховикова Г. Н. _______________

Великий Новгород.

2002 год.

Оглавление :

Введение.3

Глава I.А. Гамильтон – личность и политик.7

§1. А. Гамильтон – становление личности, формирование политических взглядов.7

§2. А. Гамильтон как государственный деятель.16

§3. А. Гамильтон – о месте главы исполнительной власти и администрации в жизни страны.20

§4. Экономическая политика А. Гамильтона.24

Гамильтон и экономика. 24

§5. Гамильтон и армия.29

Глава II. Конституция США и Билль о правах.36

§1. Принятие конституции США.36

§2. Конституция США и Билль о правах.43

§3. Анализ Конституции США.45

● Власть народа.45

● Гарантии прав и свобод человека. Билль о правах.46

● Федерализм и суверенитет.46

● Разделение властей, система сдержек и противовесов.47

● Историческая эволюция.48

Заключение.50

Библиография.54

Введение.

История нашей страны неразрывно связана с историей всего мира. Вопросы, освещённые в дипломной работе, остаются актуальными в наше время. Россия, Европа, Америка неоднократно влияли на развитие друг друга. Даже появление «железного занавеса» не изменило это положение. Причина выбора этой темы для дипломной работы – попытка разобраться в этом сложном и зачастую непонятном термине «демократия». Россия за прошедшие 11 лет сделала гигантский скачок. Но куда? Иллюзии первых лет развеялись, и перед страной стоят всё те же вопросы – куда идти дальше? Что ждёт впереди?

Когда Россия встала на путь реформ, главным примером, выбранным как эталон демократического государства, были США. Стабильная, экономически развитая, с многовековой историей демократического правления, Америка казалась идеальным примером того, какое общество необходимо строить. Но все попытки строительства идеального демократического государства оказались тщетными. У этого было много причин, но среди них можно выделить следующие:

Первая причина заключается в том, что демократия в США строилась «с чистого листа», в стране, у которой не было многовековой истории. Американская молодая нация, а точнее, её лидеры, опираясь на теории мыслителей Просвещения и собственную изобретательность, поставили эксперимент, примера которому нет в истории прошлых лет, и который не удалось в полной мере повторить, кому бы то ни было в последующие годы. Сами американцы признают, что стабильное развитие их общества и практически полная невозможность повторить их государственную систему связана не с каким-то особым отличием их нации от других[1] , а отсутствием ужасных потрясений (что не раз происходило в истории России).

Другая возможная причина неудачи построения демократического общества (а точнее, его вырождения в некую уродливую форму), связана с культурным развитием России. Наша страна находится на стыке Европы и Азии, и к ней не подходит в полной мере ни одно из определений государственного устройства.

Неудачи в ходе демократизации Российского общества привели к возникновению достаточно устойчивого мнения, что Россия и русский народ самобытны и у страны есть свой собственный, обособленный от всего остального мира, путь развития.

Это не так. В современном нестабильном и быстро меняющемся мире нельзя отгораживаться от остального общества идеей о «Великой России» и её «особой судьбе». Только страна, которая сумеет измениться и перестроиться в течение короткого времени, сможет сохранить своё место в мире. А одним из самых важных факторов развития государства и сохранения его положения в мире является стабильность. Примером такого рода стабильности служит государственная система Соединённых Штатов. Система сдержек и противовесов, которая, по мнению американских социологов, иной раз приводит к «энтропии Мэдисона» – необходимость сохранения равновесия до крайности затрудняет ведение государственных дел в современном обществе, – эта система за более чем двести лет своего существования так и не дала серьёзного сбоя.

Дипломная работа не сводится только к анализу американской конституции. Основное место в ней занимает попытка описать и раскрыть одну из самых выдающихся и неоднозначных личностей в истории Америки – Александра Гамильтона.

В Америке широко распространено мнение о Гамильтоне, как об убеждённом консерваторе, жёстком противнике демократии, защитнике аристократического правления и даже монархии. Конечно, Гамильтон критиковал демократию и не верил в способность народа рационально и компетентно распоряжаться своими правами. Но Гамильтон приводил весьма весомые аргументы в пользу своей точки зрения, в частности, он дал блестящую критику знаменитых американских демагогов, которые умело эксплуатировали к своей личной выгоде демократические устремления народа. Высказывания Гамильтона было бы необходимо принять во внимание нашему обществу и государственным деятелям. Особенно это касается разделения властей, как гарантии от коррупции в высших эшелонах власти и опасности демагогов для молодой республики.

Отвергая демагогию и популизм, Гамильтон «выплёскивал с водой и ребёнка» – концепцию политической демократии, которой он противопоставлял политическое правление просвещённой элиты. Оно осуждал демократию, но не был противником республиканизма и выборности политической элиты, равно как и прав человека и экономического либерализма. Преобразовательные планы Гамильтона, в первую очередь экономические, реализуемые на основе предпринимательских усилий максимального количества граждан и дирижистской политики государства и элиты, определённо сулили Америке обогащение и выдвижение в ряды ведущих мировых держав.

Предмет дипломной работы – А. Гамильтон и конституция США. Нельзя представить жизнь американского общества без конституции, а конституцию – без одного из отцов-основателей, Александра Гамильтона. Конституция США была принята в 1787 году и все эти годы она служит гарантом мира и стабильности в американском государстве.

Роль Александра Гамильтона в создании конституции и в её принятии невозможно не отметить. Один из главных авторов этого документа, он приложил все силы для того, чтобы сделать конституцию жизнеспособной. Как автор «Федералиста» Гамильтон использовал свой талант публициста для влияния на умы сограждан, отстаивая и доказывая преимущества конституции.

Целями дипломной работы являются:

· изучение опыта создания конституции США,

· изучение вклада Александра Гамильтона в работу над ней,

· изучение влияния Александра Гамильтона на развитие Соединённых Штатов,

· анализ экономической политики Александра Гамильтона на посту министра финансов,

· анализ влияния мировоззрений Александра Гамильтона на его судьбу.

В эпоху основания государства классический республиканский подход был в значительной мере аристократическим, предполагавшим существование огромной дистанции между лидерами и народом. Аристократическая концепция Гамильтона сохранилась в течение долгого времени, а его последователи ограничивались лишь внешними формами демократизации этого принципа. Гамильтона пугали демагоги, способные демонтировать сконструированную им систему. Он считал исполнительную власть ядром американского политического строя. Для Гамильтона исполнитель был энергичным деятелем, добивающимся национального процветания и имперской экспансии. Историческая ценность теории и практики Гамильтона имела большое значение для американского руководства. Влияние его идей можно обнаружить в поступках Т. Рузвельта и Дж. Кеннеди. Не избежал влияния Гамильтона и Ф. Рузвельт.

Указанные цели обусловили основные задачи диплома:

· проследить развитие Александра Гамильтона как личности и политика,

· рассмотреть влияние философии Античности и Просвещения на мировоззрения А. Гамильтона,

· проследить развитие Гамильтона – политика и те изменения, которые в нём произошли,

· раскрыть роль А. Гамильтона в создании и принятии конституции,

· осветить работу Гамильтона на посту министра финансов и его экономическую политику,

· проанализировать личный военный опыт А. Гамильтона и реформирование им вооружённых сил молодой республики,

· провести анализ конституции Соединённых штатов.

Хронологические рамки дипломной работы охватывают период от первых публикаций статей молодого Гамильтона в нью-йоркской газете осенью 1778 года и до подготовки им американских вооружённых сил для войны с Францией в 1798-99 годах. Этот период стал эпохальным в жизни Соединённых Штатов Америки. Борьба за независимость против одной из сильнейших держав того времени и последовавшие после окончания войны экономические и социальные проблемы стали тяжелым испытанием для молодого государства. Принятие новой конституции взамен документов, переставших удовлетворять требованиям общества, стало тем решением, которое спасло американскую нацию и государство от распада. Одну из ведущих ролей в этом событии сыграл Александр Гамильтон. Публицист, целеустремлённый и одарённый человек, отзвуки идей которого нашли своё место в политических программах многих американских политиков, достиг одного из высших постов в правление первого президента США Дж. Вашингтона – пост министра финансов. Гамильтон использовал весь свой дар экономиста и политика, чтобы заложить основу для будущего процветания американского государства. Находясь в отставке, Александр Гамильтон продолжал следить за политической жизнью Соединённых Штатов. Выборы 1800 года доставили Гамильтону сильное беспокойство – Джефферсон и Бэрр получили одинаковое число голосов. Его страх перед приходом к власти политика-демагога стал обретать реальные черты. Гамильтон разразился серией яростных посланий, направленных против Бэрра, так как считал Бэрра разрушителем всего того, что он построил.

Стремясь сохранить созданное, Гамильтон был даже готов пожертвовать жизнью, чтобы остановить Бэрра, и не для себя лично, а ради тех ценностей, которые он защищал[2] . В 1804 году Гамильтон был смертельно ранен на дуэли Бэрром. Дуэль стала результатом отказа Александра Гамильтона взять назад «злобные высказывания» в адрес Бэрра.

В процессе написания данной дипломной работы была использована следующая литература: Плутарх «Избранные сочинения», «Всемирная история», «Соединённые штаты Америки. Конституция и законодательные акты», «История США», «Американские президенты» под редакцией Ю. Хайдекинга, «Хроника человечества» Ю. Хайдекинга, «Американская мозаика» И. А. Геевского, Н. К. Сетунского, «Федералист»: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея, Т. Джефферсон «Автобиография», «Новая история» под редакцией А. А. Нарочицкого, Брюс Майрофф «Лики демократии», В. В. Согрин «Мифы и реальность Американской истории», «История США» под редакцией Н. Н. Болховитинова, газета «История», приложение к газете «Первое сентября», «Новая история. Первый период» под редакцией В. В. Юровской.

Для анализа результатов влияния эпохи Просвещения на политическое мировоззрение Гамильтона – работы философов Монтескье, Локка, Гоббса.

Наиболее важным источником при описании создания и принятия конституции, а также, участия в этом процессе А. Гамильтона служит «Федералист».

Человек, которому принадлежит идея создания «Федералиста» и один из соавторов этого документа, Гамильтон, сделал всё, что было в его силах, чтобы защитить от нападок только что созданную конституцию. «Федералист» стал свидетельством яростной борьбы между сторонниками и противниками новой конституции. Его авторы – А. Гамильтон, Дж. Мэдисон и Дж. Джей – неординарные личности, объединили свои усилия для защиты конституции от нападок, а зачастую и от искажённого представления о ней.

Этот документ составляют 85 статей, напечатанных в нью-йоркских газетах в течение 1787 – 1788 годов. Первая статья увидела свет 27 октября 1787 года в газете «Индепендент Джорнэл». С самого начала авторы подписывали свои статьи одним псевдонимом – Публий. Уже в конце 1787 года статьи «Федералиста» завоевали широкую известность. «Федералист» неоднократно переиздавался. К его редактированию приложил руку Дж. Мэдисон, просматривавший текст и внёсший исправления в издание 1818 года. Относительно скромный вклад Дж. Джея в совместное литературное предприятие объясняется тем, что он тяжело болел как раз в те месяцы, когда писался «Федералист». Статьи «Федералиста» подробно раскрывают цель создания конституции США, обосновывая необходимость изменения государственного строя молодой республики и создания жизнеспособного государственного аппарата.

Во время работы по анализу конституции кроме «Федералиста» был использован ещё ряд документов – «Статьи Конфедерации» от 1777 года, конституции нескольких штатов, конституция США, принятая в 1787 году и «Билль о правах».

Принятая на Филадельфийском конвенте 1787 года конституция США на фоне феодально-абсолютистских политических систем имела прогрессивное значение. Изменения, произошедшие в мире и в американском обществе за более чем двести лет, почти не коснулись этого документа. И в наше время американская конституция является примером для многих демократических государств.

Глава I. А. Гамильтон – личность и политик.

Александр Гамильтон выставлял себя в качестве образчика аристократического государственного деятеля, который ведёт нацию умело и решительно, обеспечивая народу процветание и усиливая его мощь, а без него народ мучился бы в условиях дезорганизации и бесплодной свободы. Адаптировав концепцию Гамильтона к условиям демократической культуры, его приемники, например, Теодор Рузвельт и Джон Ф. Кеннеди, создали для себя ещё и некий героический имидж, доставлявший удовольствие публике и создающий иллюзию участия в политике. В то же время, они прочно держали бразды правления в своих руках и руках своего окружения, представляющего «нескольких избранных умов». Гамильтоновская традиция руководства придала американской традиции руководства немало величия, блеска и мужества.

Гамильтон побудил новое центральное правительство учредить государственные институты, которые должны были способствовать динамичному развитию капиталистической экономики. Он преуспел также в создании образа сильного главы исполнительной власти, то есть, президента, который сдерживает демократическую оппозицию и наращивает экономическую и военную мощь государства. Но поражение, которое он потерпел от сторонников Джефферсона, означало возвращение в додемократическую эру.[3] Тем не менее, этот тип лидерства продолжает подспудно существовать в американской политике. Его наследники предусмотрительно обряжают своё стремление к власти и славы в одежды демократии, прибегая к риторике, пользоваться которой Гамильтон считал ниже своего достоинства. Но, несмотря на эту маскировку, образ лидера, созданный Гамильтоном, просматривается и сейчас.

§1. А. Гамильтон – становление личности, формирование политических взглядов.

Александр Гамильтон разработал жизнеспособную форму аристократического руководства. Она пережила его правление и продолжала существовать под видом демократии. Веря в то, что демократия отвергает грязные методы руководства (имеется ввиду Аарон Бэрр), Гамильтон видел в аристократах – государственных деятелях спасителей Республики. Он пытался предстать в роли образцового государственного деятеля, чьё классическое стремление к славе, «преобладающая страсть благородных умов», было поставлено на службу современным радикальным взглядам. Он нашёл строительный материал для создания национального величия в духе предпринимательства, а не республиканской добродетели. Исповедуя убеждения, которые он считал откровением свыше, он намеривался погасить демократические страсти американцев, используя для достижения своей цели алчность американских представителей бизнеса.

Сам Гамильтон не всегда стоял на таких позициях. Ещё молодым офицером в Революционной армии он обличал проявления алчности и призывал следовать классической американской политике добродетельных действий. Личность молодого Гамильтона вызывает живой интерес и представляет собой любопытный контраст с тем зрелым государственным деятелем, каким он стал в боле поздние годы.

Три статьи, отправленные в нью-йоркскую газету осенью 1778 года и подписанные псевдонимом Публий, были первыми работами Гамильтона с начала войны. Взяться за перо его заставило дело Самюэла Чейза. Чейз, воспользовавшись бывшей у него как делегата Континентального конгресса информацией, монополизировал запас муки, которую конгресс предполагал закупить для 4-го флота, а затем более чем вдвое поднял на неё цену. Осуждая Чейза, Гамильтон со всей решимостью изложил свою концепцию борьбы между республиканской добродетелью и коррумпированностью.

Согласно широко распространённому в то время классическому республиканскому мировоззрению, дух коммерции и погоня за прибылью разлагают добродетельный народ, чья верность общественному благу стоит выше заботы о личных интересах. Жажда богатства и роскоши не только мешает служению обществу, но и полностью изменяет цели, то есть, выдвигает на первый план интересы сугубо личные. Так писал молодой Публий, осуждая Чейза и называя его выходцем из того «самого племени, которое, пользуясь моментом, вознесло дух монополии и вымогательства едва ли не на беспрецедентную высоту». Если этот «дух монополии и вымогательства» не получит должного отпора, он разрушит все достижения революции. Высказывая эти опасения, Публий пользовался примерно теми же словами, которые полтора десятилетия спустя будут повторены, чтобы осудить политику министра финансов Гамильтона: «Когда в государстве всем правит алчность, это предвещает его падение».

Чейз, как и все люди подобного типа, вызывал у Гамильтона резко отрицательное отношение. Человек посредственных способностей и сомнительных нравственных качеств, он, прибегнув ко лжи, добился расположения избирателей и победил на выборах. Появление на общественном поприще людей, подобных Чейзу, Гамильтон считал дурным предзнаменованием для молодой республики: «Мы начали соперничать с государствами самыми опытными и процветающими в искусстве коррупции».[4]

Заключительная статья Публия рисовала яркий портрет общественного деятеля, мотивы и действия которого были полной противоположностью алчности и коррумпированности Чейза. В ней подробно излагался кодекс поведения политика, которому Гамильтон будет следовать, даже всё боле убеждаясь в неспособности к этому других:

«Быть членом конгресса – значит занимать самый блестящий и значительный из всех постов, какие я могу себе представить. Конгрессмен – это не только законодатель, но и основатель империи. Человек высокой нравственности и блестящих способностей, обличённый таким высоким доверием, должен радоваться, что судьбою ему было уготовано родиться в такое время, когда возможности способствовать человеческому счастью наиболее благоприятны. Нести добро человечеству – не столько долг, сколько привилегия его служения; с высоты своего положения он будет с презрением смотреть на любые низкие и эгоистические устремления».[5]

Дело Чейза вызвало тревогу, свидетельствуя о явной коррумпированности, но Гамильтон был уверен, что идеальные законодатели, о которых он говорил, способны контролировать человеческую алчность. Надо только поставить в известность американский народ и объединить все усилия под знаменем нравственности. Итак, молодой Публий самонадеянно предсказал падение Чейза (плохо представляя, что в один прекрасный день Чейз станет судьёй в верховном суде Соединённых Штатов, выдвинутым от Федералистской партии).

Классическое республиканское мировоззрение молодого Публия питало его страстные обличения и мечту о высоконравственном руководстве и гражданстве. Но по мере того, как нарастало его недовольство неумелыми действиями конгресса и непрочным положением армии, в его высказываниях классического республиканца стало проявляться разочарование и в судьбе страны, и в своей собственной.

Сомневаясь в существовании в коммерциализованной Америке нравственности, Гамильтон не видел перспектив своей карьеры государственного деятеля. В январе 1789 года он написал Лоуренсу, что претендентам на государственные посты, чьи заслуги ничем не отличаются от его заслуг, оказывается предпочтение: «Я чужой в этой стране. У меня нет здесь собственности, нет связей. И если я, как ты утверждаешь, обладаю талантами и честностью, то в просвещённый век они справедливо считаются весьма иллюзорным основанием для того, чтобы на что-то рассчитывать при отсутствии других, более весомых талантов». Его мечты стать законодателем и основателем нравственной и сильной верховной власти, по-видимому, разбились, и Гамильтон не видел иного пути к чести и славе, кроме романтической смерти в бою. Разочарование в политике ещё некоторое время продолжало звучать в его письмах к Лоуренсу, но женитьба помогла ему войти в круг нью-йоркских джентри, он приобрёл связи, необходимые для поддержки его «талантов и честности». Разочарованный сторонник классических республиканских идей начал постепенно отходить от политической философии, которая завела его в тупик. Его принципы, изложенные в статьях за подписью Публия, он сохранил для себя и немногих других; на большинство соотечественников он возлагал теперь совсем другие надежды. Отказ Гамильтона от иллюзий чётко обозначился к 1782 году: «Мы можем проповедовать необходимость бескорыстия, пока не устанем от этой темы, но так и не обратим в свою веру ни одного человека.… Обращаться в поисках моделей к рациональным эпохам Греции или Древнего Рима так же смешно, как искать их у готтентотов или лапландцев».

Критическая точка зрения на природу человека, которая в дальнейшем стала широко известной частью политических воззрений Гамильтона, просматривалась и у горячего молодого защитника республики. Возможно, её породило обстоятельство, глубоко ранившее его, – клеймо незаконнорожденности и нищего детства, или она подогревалась чтением в ранней молодости работ скептически настроенного Дэвида Юма.

По мере угасания его республиканских надежд Гамильтон 1780-х годов стал гордиться тем, что показывает человечество в неприукрашенном виде. Его проза в эпоху Конституционного конвента и «Федералиста» изобиловала описаниями и сценками, рассказывающими о человеческих пороках. Ему не терпелось разбить доводы тех, кто остался приверженцем классических республиканских добродетелей, демонстрируя им, что «люди амбициозны, мстительны и алчны». Его откровеннейшее заявление о природе человека прозвучало на конституционном конвенте (дошедшее до нас в изложении Роберта Йетса): «Человечество, в общем, порочно»[6] .

В этой мрачной точке зрения на природу человека были и определённые просветы. Слова «в общем» допускали значительные исключения. Обращаясь к собранию выдающихся людей, которых едва ли можно было заподозрить в признании собственной порочности, Гамильтон охарактеризовал политическую элиту, руководствующуюся мотивами, которые крайне отличались от устремлений народных масс. «Возьмите человечество таким, какое оно есть, что им управляет? Их страсти. В каждом правительстве может быть несколько избранных личностей, которые, может быть, действуют, исходя из более достойных побуждений…Возможно, в любом государстве несколько человек могут, движимые патриотическими мотивами или желанием продемонстрировать свои таланты, заслужить восхищение общества, выдвинуться вперёд». Здесь мы видим не только автопортрет Гамильтона, но также и его психологическое обоснование лидерства элиты.

Политическая нравственность была для Гамильтона редким феноменом, присущим скорее узкому кругу, элите, чем массам. Он выделял и ещё один вид элиты – людей хорошо осведомлённых в вопросах экономики; другими словами, в рассуждения о природе человека привносился классовый аспект. Так, при ратификации Конституции на законодательном собрании штата Нью-Йорк в 1788 году Гамильтон сказал:

«Опыт ни в коей мере не подтверждает наше предположение, что один класс добродетельнее другого. Взглянем в обществе на богатых и бедных, на образованных и невежественных. Где преобладает добродетель? Различие не в количестве, а в пороках, присущих разным классам. Преимущества принадлежат богатым. Их пороки, вероятно, в большей степени содействуют процветанию государства, чем пороки бедняков, и к тому же от них менее отдаёт разложением».

Несмотря на такое разграничение, точка зрения Гамильтона на природу человека на первый взгляд кажется более мрачной, чем у всех остальных отцов-основателей. Всё же, в одном, весьма существенном отношении, касающемся потенциального использования качеств человеческой природы, Гамильтон был более оптимистичен, чем его коллеги. Если Джеймс Мэдисон и Джон Адамс в поисках противовеса честолюбию и алчности обращались к теории сбалансированного правительства, которое нейтрализовало бы наиболее опасные человеческие побуждения, Гамильтон, напротив, полагался не на нейтрализацию этих страстей, а на использование заложенной в них энергии и для осуществления целей государственного деятеля.

Более всего Гамильтон опасался концентрации эгоистических устремлений и местнических интересов, которые были характерны для правительств штатов. Федеральное правительство, утверждал он, должно иметь средства для пресечения таких страстей. Эту точку зрения он особо подчёркивал в набросках своего главного выступления в Конституционном конвенте:

«ЧЕСТОЛЮБИЕ, АЛЧНОСТЬ, любые СТРАСТИ должны быть обращены на пользу правительству…Правительство должно иметь такой состав, чтобы его члены могли обеспечить сильную мотивацию. Короче говоря, в общих интересах пробуждать все СТРАСТИ индивидов и обращать их в это русло». [7]

Централизованное правительство элиты, развивал он свою точку зрения, могло бы предоставлять посты и воздавать почести, достаточно привлекательные для самых честолюбивых людей. Оно предлагало бы не только более высокие должности, но и более длительные сроки службы на них, чем правительства штатов, поскольку не испытывало бы давления со стороны радикальных республиканцев, настаивающих на ротации представителей. К тому же, считая, что «желание награды является одним из важнейших стимулов человеческого повеления», Гамильтон был намерен перевести исполнение этого желания из штатов на общегосударственный уровень.

Желание вознаграждения является одной из самых сильных мотиваций поведения людей. Даже любовь к славе, всепоглощающая страсть благороднейших умов, подтолкнёт спланировать и выполнить громадные и трудные предприятия ради общественного блага... [8]

С вступлением президента в должность законодательное собрание раз и навсегда объявляет о размере вознаграждения за его службу¼ После этого законодательное собрание не имеет права изменять его увеличением или уменьшением до наступления нового периода службы после новых выборов. Ни союз и ни один из его членов не сможет ни предоставить, ни получить любое другое вознаграждение, не предусмотренное в этом акте.[9]

Гамильтон считал алчность более важным фактором, чем честолюбие. В отличие от других отцов-основателей, он думал, что алчность может быть преобразована во что-то не только доброкачественное, но и полезное. Хотя сам Гамильтон – политик, стоявший на стороне элиты, – считал ниже своего достоинства погоню за материальными выгодами, его главный проект, как государственного деятеля, заключался в том, чтобы вместо классической республики создать капиталистическое государство с процветающей экономикой, отвечающей нуждам современности и приумножающей богатство нации.

Классическая республиканская теория, которую ранее исповедовал молодой Публий, традиционно рассматривала алчность, как фактор, ослабляющий государство, подрывающий гражданские добродетели и способствующий погоне за личной выгодой в ущерб интересам государства. Зрелый Гамильтон хотел, чтобы государство поощряло стремление к наживе, называемое теперь уже не «алчностью», а «духом предпринимательства». Эффективное предпринимательство, являющееся источником жизненной силы, а отнюдь не болезнью, упрочит государство, чья сила зиждется на экономическом росте. При той структуре союза, которую представлял себе Гамильтон, капиталисты не будут заинтересованы в том, чтобы грабить государственную казну. Напротив, политика штатов будет направлять их усилия на новые и более выгодные виды частного предпринимательства. И если страсть к материальной выгоде не позволит считать их добродетельными гражданами в классическом понимании республиканцев, то она сделает их верными гражданами государства, которое внимательно относится к их интересам.

Гамильтон отождествлял демократию с хаосом. Своих коллег в Конституционном конвенте он упрекал в том, что, несмотря на их критику демократических тенденций в Америке, они не осознают всю величину этой опасности. Причину этого он видит в «отсутствии должного понимания удивительно ожесточённого и буйного общего характера демократии. Народные чувства, порождаемые каким-либо государственным проектом, распространяются как лесной пожар и становятся непреодолимыми. Представление Гамильтона о демократии было заимствовано в значительной мере из древней истории.

Гамильтон не избежал влияния культа античности. В работах Гамильтона неоднократно появляются ссылки на республики античности. Отстаивая свои взгляды на страницах «Федералиста», Гамильтон часто ссылался на печальный опыт республик Греции и на Рим. Выступая за необходимость сплочения молодого американского государства, он указывал на то, что принцип законодательства для штатов или общин, действующих как политические единицы, может быть опасным для конфедерации. Он пишет: «Этот исключительный принцип может быть¼ назван отцом анархии». Из всех конфедераций античных времён, о которых история донесла до нас вести Лицианская и Афинская лиги, в той мере, в какой остались известия о них, по-видимому, были наиболее свободны от пут этого ошибочного принципа и поэтому наилучшим образом заслужили и наиболее щедро получили одобрение политических писателей.[10]

Среди конфедераций древнего мира наиболее значительной было объединение греческих республик под эгидой Совета Амфиктонии. Судя по лучшим сочинениям, посвящённым этому знаменитому установлению, оно имело сходство – и весьма поучительное – с нынешней конфедерацией Соединённых Штатов. Как и в сегодняшнем конгрессе, власть принадлежала полномочным лицам, назначаемым городами согласно их политическим правам, и осуществлялась над ними так же, согласно их политическим правам. Отсюда – слабость, шаткость и, в итоге, распад конфедерации.

Говоря о необходимости более тесного объединения, Гамильтон ссылается на историю Греции: «Если бы Греция¼ объединилась в более тесную конфедерацию и держалась за свой союз, Греция никогда не попала бы под пяту Македонии и, возможно, оказалась бы камнем преткновения для широких замыслов Рима».

В конце статьи 18 «Федералиста» он даёт положительную оценку Ахейскому союзу и пишет, что сведения о внутреннем устройстве союза «послужили бы с большой пользой науке федерального правления[11]

Гамильтон ещё раз обращается к истории древних государств, когда опровергает суждение о том, что дееспособный президент не совместим с духом республиканского правления.

В статье 70 «Федералиста» он пишет: «Каждый хоть немного знакомый с историей Рима знает, как часто республике приходилось искать спасения в абсолютной власти одного, носившего могущественный титул, диктатора, обеспечивавшего защиту как против интриг амбициозных индивидуумов, стремившихся к установлению тирании, и целых мятежных классов сообщества, поведение которых грозило вообще уничтожить любое правительство, так и против внешних врагов, вынашивающих планы завоевания и разрушения Рима». В этой же статье Гамильтон пишет: «Единство неоспоримо порождает дееспособность».

«Единство может быть уничтожено двумя способами: передачей власти двум, или большему числу должностных лиц, обладающих равным достоинством и авторитетом, или вручением её якобы одному человеку, но находящемуся полностью или частично под контролем других, но сотрудничающих с ним в качестве советников. Примером первого способа служит наличие двух консулов в Риме, второго – конституции нескольких штатов. Оба способа уничтожения единства исполнительной власти имеют своих сторонников¼ Против тех и других можно выдвинуть¼ сходные возражения.

Опыт других наций даёт очень мало поучительного по этому вопросу. Если он чему-нибудь и учит, то не обольщаться плюрализмом исполнительной власти. Мы знаем, что ахейцы, пойдя на эксперимент с двумя преторами, ликвидировали одного. В истории Рима много примеров нанесения ущерба республике разногласиями между консулами и между военными трибунами».

Триумф радикалов во Франции дал ему современный пример демократического террора. Защищая в 1795 году договор Джея, Гамильтон утверждает, что его заключение урегулировало споры между Америкой и Англией и предотвратило опасность войны, которая привела бы Американских демократов к власти:

«Многие из нас в значительной мере заражены страшными принципами якобинства, которое, переходя от одной крайности к другой, залило Францию морями крови¼ Более чем вероятно, что ведение войны, если бы она началась, оказалось бы в руках именно таких людей. Последствия этого, которые можно только вообразить, заставили бы содрогнуться любого храброго солдата».[12]

Демократия вызывала у Гамильтона тревогу, поскольку она не только угрожала собственности и порядку, но и порождала самый презренный вид высшей государственной власти. Гамильтон негативно относился к способностям политиков-демократов. Даже потерпев поражение от сторонников Джефферсона, он насмешливо называет их «маленькие политики» и с уверенностью предсказывает им скорое падение. Но временами презрение уступало место глубокому страху. Если большинство «маленьких политиков» дрались за одержание мелочных побед, самые опасные из них лелеяли более честолюбивые замыслы. Таким образом, демократия предоставляла широкое поле деятельности для демагога.

Фигура демагога, словно тень, неотступно присутствовала в политических взглядах Гамильтона, возникала почти во всех политических коллизиях его карьеры. В первом выпуске «Федералиста» Гамильтон пишет о демагоге, как о ловком враге новой конституции:

«¼Опасные амбиции чаще скрываются под маской радетеля о правах народа, чем за пугающими стремлениями к наведению твёрдого и эффективного правления. История учит нас, что первое – куда более верная дорога к деспотизму, чем второе, и подавляющее большинство тех, кто уничтожал свободу в республиках, начинали свою карьеру, заигрывая с народом, будучи ДЕМАГОГАМИ, а затем превращались в ТИРАНОВ». [13]

В своих работах Гамильтон неоднократно возвращается к характеристике демагога, но наиболее яркими получались у него портреты конкретных личностей. Один из них, Джордж Клинтон, занимал доминирующее положение в нью-йоркской политике и был политическим соперником Гамильтона. Другой – Аарон Бэрр – являл собой более серьёзную угрозу, как для государства, так и для Гамильтона лично. Эссе Гамильтона, дающее оценку этим двум политикам, представляет собой любопытное социологическое исследование деятельности демагога.

Губернатор штата Нью-Йорк Джордж Клинтон был когда-то другом и союзником Гамильтона, но в 1780-е годы враждебное отношение к установлению сильного федерального правительства обратило его в опасного врага. Решительные попытки Клинтона превратить Нью-Йорк в центр оппозиции против принятия новой конституции в конечном счёте заставили Гамильтона выступить против него. Это произошло в 1789 году во время нью-йоркских выборов. Статьи Гамильтона, опубликованные в одной из газет за подписью H. G., а так же его прямое обращение к избирателям, должны были убедить их, что Клинтон является не более чем демагогом.

Губернатор Клинтон, предупреждал нью-йоркских избирателей Гамильтон, «слишком опасный человек, чтобы доверить ему пост главы штата». Но с появлением на политической арене более грозного демагога, Аарона Бэрра, личность Клинтона поблекла. Поэтому, хотя во время избирательной кампании 1792 года Гамильтон и предпочёл Клинтону Джона Адамса в качестве вице-президента, он сказал, что Клинтон – «это человек, владеющий собственностью, и в частной жизни, насколько мне известно, безукоризненно честен», а Аарон Бэрр – это «беспринципный человек, как в общественной, так и в частной жизни». Амбиции Клинтона не простираются дальше пределов штата, а честолюбие Бэрра преследует куда более далеко идущие цели. «Короче, если у нас в Соединённых Штатах есть человек, имеющий задатки Цезаря, то это Бэрр.

На политические взгляды А. Гамильтона оказала большое влияние политическая мысль эпохи Просвещения. Историческая и философская наука характеризуют Просвещение как эпоху безграничной веры в человеческий разум, в возможность перестройки общества на разумных основаниях, как эру крушения теологического догматизма, торжества науки над средневековой схоластикой и церковным мракобесием. Просвещение (17 – 18 век) тесно связано с Возрождением (13 – 15) и унаследовало от Ренессанса гуманистические идеалы, преклонение перед античностью, исторический оптимизм, свободомыслие. Однако, идеология Просвещения возникла на более зрелой стадии формирования капиталистического уклада и антифеодальной борьбы. Поэтому просветительская критика феодализма была острее и глубже ренессансной, затрагивала всю структуру общества и государства. Идеологи Просвещения поставили вопрос о практическом устройстве будущего общества, считая краеугольным его камнем политическую свободу гражданское равенство, поэтому их критика была направлена не только против деспотизма церкви, но и против деспотизма абсолютной монархии. Они выступили против всего феодального строя с его системой сословных привилегий.

Просветители, в том числе и Монтескье, исходили из договорной теории, утверждая, что политический строй создаётся не потусторонними силами, людьми и в интересах людей. Люди поняли, что вне государства они не смогут нормально существовать и развиваться, и поэтому предпочли государство естественному состоянию. Будучи представителем правого крыла просветителей, Монтескье не верил в силы и способности народных масс, он оставлял за трудящимися сравнительно ограниченные функции в общественно-политической жизни. Однако он считал, что государственная власть существует для народа и соответствует характеру народа.

Монтескье мечтал о классовом компромиссе буржуазии и феодально-аристократической власти. Отстаивая монархический принцип, Монтескье исходил из интересов буржуазной верхушки. Он пишет, что нельзя мыслить себе монархическое правление без наличия привилегированного меньшинства, без богатых купцов, предпринимателей и родовитого дворянства. Однако он выступает за буржуазно-демократические свободы и требует, чтобы монархическая власть относилась к народу с должным уважением.

Анализируя республиканский порядок, Монтескье выступает в защиту всеобщего избирательного права. Он доказывает, что народ может выбирать достойных руководителей и контролировать их. Вместе с тем он против того, чтобы выходцы из народа избирались на руководящие должности. Он видит главный порок республики в том, что ею руководят народные массы, действующие «по влечению сердца, а не по велению разума». Он предпочитал разумного монарха, опирающегося на законы.

Несмотря на своё сочувствие просвещённой монархии, Монтескье находит в истории доказательства известных преимуществ республиканского строя. Он был противником революционного свержения монархии, высказывался за компромисс с королевской властью.

Взгляды Монтескье на место народа в государстве оказали влияние на Гамильтона и его политические решения.

Просветители доказывали, что абсолютная власть в первую очередь развращает самого монарха, а вслед за ним и всю страну. Локк считал, что хорошим противоядием от злоупотреблений может стать разделение властей на законодательную и исполнительную. Законы может принимать лишь орган, сформированный народом и собирающийся только на непродолжительное время.

Вслед за Локком Шарль Монтескье увидел лучшее «лекарство от деспотизма» в разделении властей. К двум независимым друг от друга ветвям власти – законодательной и исполнительной – он, опираясь на давнюю французскую традицию независимых судов, прибавил третью – судебную власть.[14] Это устройство Гамильтон считал необходимым положить в основу конституции США.

Однако, не все идеи Просветителей нашли отражение в политических взглядах Гамильтона:

«Когда Монтескье рекомендует, чтобы республики имели небольшую территорию, то принятые им критерии куда меньше, чем размеры почти всех наших штатов. Если мы примем его идеи на этот счёт за критерий истины, перед нами встанет альтернатива – либо немедленно обрести убежище в лоне монархии, либо разбиться на бесконечное количество крошечных, ревнивых, сталкивающихся друг с другом, буйных общин, непрекращающихся раздоров и убогих объектов всеобщей жалости и презрения».

Выступая за конфедерацию, Гамильтон отказывался от идеи Монтескье о необходимости ограниченной территории для республиканского правления.[15]

Мнение Гоббса – чтобы успешно выполнять свою главную задачу – защищать жизнь подданных – государственная власть должна быть сильной, неразделённой и неограниченной – было неоднократно отражено в статьях «Федералиста» Гамильтоном в защиту единого федерального правления.

Из политической теории Томаса Гоббса следовало, что все люди по своей природе равны и обладают одинаковыми естественными правами.

В некоторых своих принципах Гамильтон был также последователем Гоббса. Его философия логически подводила к государству – Левиафану с высокоцентрализованной, принудительной и действенной властью. Но Гамильтон не был идеалистом и не считал государство божественным вместилищем власти, вечной сущностью, независимой от гражданина и стоящей над ним.

Гамильтон отрицал теорию естественного равенства людей. Деление людей на богатых и бедных, а соответственно на просвещенных и непросвещенных, способных и неспособных управлять делами общества, было для него бесспорным. По этому поводу он писал следующее:

«Во всяком обществе происходит деление на большинство и меньшинство. К первым относятся масса народа, ко вторым – богатые и знатные. Глас народа называют гласом божьим, однако, как бы часто это положение не повторялось и сколько бы людей в него не верило, оно не соответствовало действительности. Народ – буйная и изменчивая сила. Его суждения редко правильны. Посему второму классу надлежит представить твердую и постоянную роль в управлении государством. Он будет обуздывать непостоянство первого и, поскольку изменения не несут ему выгод, навсегда обеспечит хорошее правление. Можно ли описать, что демократическое законодательное собрание, ежегодно переизбираемое народом, будет стремиться неуклонно к всеобщему благу? Только постоянно существующий орган в состоянии сдержать неразумие демократии. Её бурный и необузданный нрав нуждается в узде ограничения».[16]

Имитация опыта античных демократий людьми, стоявшими у истоков государственного строительства в Америке очевидна. Видный американский историк К. Бенер писал:

«Революционный склад ума в XVIII столетии питался так же идеальной концепцией классического республиканизма и римской добродетели».16

Находясь на переднем крае политической науки XVIII века, авторы «Федералиста» неоднократно ссылаются на опыт древних. Для обоснования новейшего тогда кредо федерализма псевдоним «Публий» был избран сознательно. Американские историки, знатоки становления государственности США, указывают на его генезис – имеется ввиду легендарный основатель республики Публий Валерий Публикола в представлении его биографа Плутарха.

Мэдисон, Гамильтон и Джей объединили этим собирательным псевдонимом всех новаторов, тех, кто был за конституцию на конвенте, и выступали от их имени – отцов-основателей США.

Публий, неоднократно ссылаясь на опыт античных демократий, без малейшего колебания покусился на святая святых политической мысли Просвещения – культ античности. «Нельзя читать историю крошечных республик Греции и Италии – сказано в статье 9 «Федералиста», – не испытывая ужаса и отвращения по поводу безумия, непрерывно охватывающего их, и вспыхивающих в быстрой последовательности революций». Не помогали и усилия «ярких талантов и возвышенных гениев, за что справедливо прославлены избранные земли, давшие их». Гамильтон и другие отцы-основатели США решительно трансформировали приоритеты, существовавшие в прекрасную весну человечества на европейском Средиземноморье, в классическом республиканизме. Да, на страницах «Федералиста» постоянно звучат античные Греция и Рим, но «в старые мехи вливалось новое, молодое вино».

На это обратил внимание профессор Торонтского университета Т. Тэнгл, сделав акцент на новом значении римской «добродетели», введённом Публием. Понятие классической «добродетели» покоится на четырёх китах – мужество, умеренность, справедливость, житейская мудрость. Всеми этими качествами, по «Федералисту» щедро наделены приверженцы республиканского образа правления.[17] Что до США, то они превосходят классические добродетели, так как здесь господствует «бдительный и мужественный дух американского народа, дух, который питает его свободу и, в свою очередь ею питается». Этим духом и вдохновлялись отцы-основатели, создавая новое государство. Профессор Тэнгл подчёркивает «…тот мужественный дух, который, как мы видели, Публий приписывает населению, будет неверно понят, стоит счесть его, главным образом, атрибутом воина революции. Мужское начало в Америке естественно проявляется в духе авантюризма, отличающем коммерческое предпринимательство Америки, который уже вызвал тревожные настроения в Европе: трудолюбие людей нашего времени, стремящихся к выгоде, улучшению сельского хозяйства и торговли, несовместимо с существованием нации солдат, а таковы были условия жизни в этих (древних) республиках»[18] .

Авторы «Федералиста» хранят глухое молчание по поводу почитания высших сил и преклонения перед жизнью, проводимой в развлечениях, как наиболее угодной богам. Они постоянно твердят об «умеренности», но имеют в виду не столько ограничения свыше, как благородство в сдерживании эгоизма и плотских желаний, сколько рассудительный учёт собственных интересов, а это клонится к обузданию фанатизма, включая чрезмерное рвение в отношении религии и моральных ценностей.

§2. А. Гамильтон как государственный деятель.

Рассматривая вопрос о политическом лидерстве, Гамильтон чётко обозначал альтернативу: или американский народ будет обманут «ловкостью демагога», или ему принесут пользу таланты «политического деятеля». Не видя перспектив установления ответственного демократического руководства, Гамильтон отдавал предпочтение аристократическому правлению, которое служит подлинным интересам народа, и в то же время сдерживает его ложно направленные страсти. Образ такого государственного деятеля фигурирует во многих его работах и начинаниях; однако, рисуя портреты демагогов, он анализировал лишь отдельные качества государственного деятеля, вероятно, потому, что представление Гамильтона о государственном деятеле в большей степени основывались на его собственных качествах и убеждениях, а не на какой-либо тщательно разработанной концепции.[19]

У демагога и государственного деятеля одна общая черта: их необыкновенная энергия. Ловкий демагог маскирует отсутствие настоящих талантов, а государственный деятель – человек исключительных способностей. Сдержанный и благоразумный, он разбирается в государственных делах и исполняет свои обязанности, отлично понимая значение порядка и системы. Однако, он не раб жёстких правил и институтов; широкое толкование творческих возможностей управления позволяет ему вводить новое, равно как и сохранять уже существующее. Такие способности, по убеждению Гамильтона, чаще всего встречаются среди предпринимательской и общественной элиты. Ещё в 1789 году он выступил с предложением конгрессу назначать на все главные государственные посты «людей, обладающих первоклассными способностями, собственностью и безупречной репутацией на континенте». Однако, признавал он, талантливого государственного деятеля можно найти и в других слоях общества.

Необходимыми предпосылками истинной верховной власти являются наличие таланта и сильной воли, но руководить ими должна политическая прозорливость. Гамильтон высмеивал некоторых своих соперников за их привязанность к абстрактным теориям. Жалуясь Руфусу Кингу на действия президента Адамса, он отмечает: «Вы знаете¼ насколько сильно различие между самим правление и рассуждениями о нём». А, иронизируя по поводу предложений президента Томаса Джефферсона в области государственных финансов, Гамильтон характеризует своего давнего соперника как одного из тех людей, «которые, целиком погрузившись в туман теоретических рассуждений, постоянно ищут какое-то идеальное совершенство, которого в действительности никогда не было, и быть не может». Гамильтон как государственный деятель слишком умён и реалистичен, чтобы оказаться в плену иллюзий, рождённых фантазией. Тем не менее, он не может не признавать значения теории. Не поддерживая утверждения некоторых коллег-федералистов, что Бэрр, совершенно не интересующийся вопросами политической теории, предпочтительнее Джефферсона, Гамильтон резко замечает: «Разве отсутствие интереса к теории – это достойная рекомендация? Может ли человек, незнакомый с теоретическими учениями, быть последовательным и активным государственным деятелем? Я убеждён, что нет».

Область деятельности подлинного государственного деятеля лежит между авантюрами Бэрра, направленными лишь на приумножение своей власти, и оторванными от реальности рассуждениями Адамса и Джефферсона. В коночном счёте Гамильтона мало волновали возможности человеческой натуры или наилучшая форма политических институтов; эта сфера была слишком гипотетической, далёкой от арены политических действий, чтобы его интересовать. Деятельность Гамильтона как государственного деятеля относится скорее к области архитектоники, чем философии; она концентрируется вокруг «умеренных или расширенных планов обеспечения общественного блага». Учитывая пределы, устанавливаемые материалом, с которым ему приходится работать, Гамильтон, тем не менее, достаточно широко трактует теоретические принципы, чтобы построить то, что приблизит страну к величию. Свободный от безрассудства своих врагов и наделённый неизмеримо большей проницательностью, чем его сторонники, он обладает «достаточной широтой взглядов, чтобы осознать грандиозность задачи». [20]

Главной – хотя и не высказанной – целью этого государственного деятеля была слава. Наиболее откровенные (и часто цитируемые) высказывания Гамильтона о стремлении к славе появились в «Федералисте». В № 72 Гамильтон утверждает, что лишение президента права быть избранным на второй срок ослабит побудительные мотивы к «хорошему поведению», расхолаживая наиболее дальновидного представителя исполнительной власти и тем самым лишая народ пользы, которую может принести применение его талантов:

«Даже любовь к славе, всепоглощающая страсть благороднейших умов, которая вдохновит человека ради общественного блага спланировать и выполнить громадные и трудные предприятия, подготовка и осуществление которых требуют длительного времени, не заставит его взяться за такое предприятие, если он предвидит, что ему нельзя льстить себя надеждой на то, что удастся закончить начатое и придётся уйти со сцены до завершения работы, передав её вместе со своей репутацией в руки людей, которые могут или не справиться с задачей, или равнодушно отнестись к ней».

Это высказывание носит явно автобиографический характер. Под «благороднейшими умами» Гамильтон имеет в виду себя; только он один из всей когорты отцов-основателей планировал «громадные и трудные предприятия ради общественного блага». Для государственного деятеля, каким был Гамильтон, путь к славе лежит через строительство процветающего и могущественного государства, которое будет глубоко чтить государственного деятеля, заложившего основы его возвышения. [21]

Стремление к славе присуще многим ведущим политикам периода основания государства. Но настойчивое желание Гамильтона связать воедино личное величие и величие государства значительно опережало желания Джорджа Вашингтона; Гамильтон не намеривался стать Цинциннатом. И это, в конечном счёте, приведёт его к острой конфронтации с Джоном Адамсом, который шире толковал понятие «слава». Адамс придерживался классической республиканской концепции славы: для него величие было в защите республики и её главных ценностей от сил, которые угрожали разложить и уничтожить её. Гамильтон же, напротив, стоял за необходимость создания динамичной и расширяющейся империи. Во время кризиса 1798 – 1800 годов между этими политиками произойдёт столкновение, и их борьба серьёзно повредит славе и того и другого.

Человек выдающихся способностей, исключительной прозорливости и благородных чувств, государственный деятель Гамильтон стоял как бы на командной высоте, выше простых людей, и экономической элиты. С учётом открывшейся ему перспективы он направлял их деятельность в русло, которое наиболее соответствовало его планам. Он не ощущал духовного родства с ними, поскольку превосходил их во всех отношениях. Тем не менее, он не мог позволить себе игнорировать их интересы или даже их предубеждения. Знаменитую речь в Конституционном конвенте Гамильтон целиком посвятил своим планам будущего Америки. Поскольку Америка стоит перед кризисом небывалых масштабов, утверждал он, «это даёт нам основание мечтать о том, что мы считаем необходимым». Он обрисовал план создания правительства элиты с такими структурами, как сенат и президент, которые будут находиться на службе только «на срок их достойного поведения». Из-за этой формулировки Гамильтону постоянно приходилось защищаться. До конца своей карьеры ему придётся опровергать обвинения в том, что его речь в конвенте доказывает пристрастное отношение к аристократии и склонность к монархии.[22]

Попавший в трудное положение за слишком откровенные высказывания, Гамильтон признавал, что государственный деятель должен практически подходить к осуществлению своих планов. Выступая в защиту своей финансовой системы, он убедительно изложил соображения в пользу реалистической направленности государственного правления:

«Ему (министру финансов) следует стремиться к объединению двух составляющих его плана: истинной добродетели и разумной вероятности успеха. Может возникнуть мысль, что первое является единственной заботой, то есть он должен разработать такой план, который, по его разумению, является, безусловно, наилучшим.… Но не будет ли это означать отказ от слишком многого? Если предложенный план слишком далёк от преобладающих точек зрения и в силу этого не получит поддержку большинства, каковы будут последствия? Министр терпит поражение в первом же начинании…Оттеснённый на задний план, он теряет уверенность и влияние…Но ещё больше страдают государственные интересы».[23]

Таким образом, государственный деятель должен быть, как считает Гамильтон, «истинным политиком». Истинный политик, Гамильтон понимал ситуацию и работал с имевшимся под рукой часто неподатливым материалом. Принимая природу человека, «какой он её видит, то есть сочетание хорошего и дурного… он не стремится переделывать или деформировать её естественную направленность… Он будет приветствовать все те институты и планы, которые могут сделать людей счастливыми соответственно их природным склонностям, что умножает источники человеческой радости, природных возможностей и сил». [24]

Этот американский государственный деятель собирался действовать, конечно, в рамках конституционного порядка. Гамильтон не только был талантливым публицистом, эффективно защищавшим новую конституцию, но и имел весомый голос в расширительном толковании конституционных прав. Клинтон Росситер пишет: мы живём сегодня по Гамильтоновской конституции, основному закону, который получает именно то толкование, самым эффективным и энергичным защитником которого в американской истории является Гамильтон». Гамильтоновская конституция очень далека от той, отцом которой обычно считают Джеймса Мэдисона. Документ Мэдисона чётко распределил и уравновесил силы, следуя скорее институциональной логике, чем человеческой мудрости. Конституция же Гамильтона создавала политическую платформу для государственной деятельности.

Необходимо отметить, что Гамильтон рассматривал конституцию как инструмент для реализации планов государственного деятеля. Он подробно разработал конституционные обоснования для каждого элемента своей экономической программы. Поставив задачу найти конституционное обоснование для создания национального банка, он дал подробное объяснение пункту «о необходимом и надлежащем», утверждая, что «полномочия, касающиеся формирования правительства… должны ради достижения общественного блага истолковываться весьма свободно». Не остановившись на этом, Гамильтон предлагал ввести государственные премии для поощрения новых отраслей промышленности в Соединённых Штатах, построив свою аргументацию на том, что власть конгресса должна обеспечивать «общее благосостояние» – фраза, которая была, по его убеждению, «так же понятна, как и любая другая, которая могла быть, использована в этом контексте». В конституции не содержалось ничего, по крайней мере, в толковании Гамильтона, что стояло бы на пути осуществления намерений этого государственного деятеля.

Облечённый властью, которую ему дала конституция, не ограничиваемый ею, Гамильтон как государственный деятель имел дело с двумя типами электората: народом и экономической элитой. Во взаимоотношениях с народом в большинстве случаев Гамильтон выступал с позиции государственного деятеля, твёрдо отстаивающего интересы народа против ошибочного мнения большинства.

Тем не менее, учитывая сложившуюся обстановку, Гамильтон проявлял осторожность, чтобы не вызвать слишком большого недовольства народа, поскольку это могло повредить его далеко идущим планам. Он надеялся повлиять на народ силой убеждения. В противовес образу народа, введённого в заблуждение риторикой демагога, Гамильтон выдвигал образ народа, восприимчивого к языку государственной деятельности. «Следует ожидать, что ухо народа останется глухо к избитым темам, которые появляются и так легко и умело разносятся интриганами, распространяющими предвзятое мнение. Но никогда не нужно бояться представлять всю правду на взвешенный и решающий суд просвещённого и трезво мыслящего народа». Эта «вся правда» взывала к разуму «просвещённого и трезво мыслящего народа», однако, в ней находили отражение и близкие народу надежды и опасения. Считаясь с надеждами народа, ситуацией в стране, Гамильтон говорил о процветании, стабильности и порядке, а учитывая опасения народа – о решительном обеспечении законности и военной силе.

На посту министра финансов Гамильтон стремился влиять на общественное мнение, прибегая к обоснованным, вызванным необходимостью аргументам. Но по мере того, как его политические противники набирали силу, ему приходилось обращаться к поискам более убедительных средств. Он мог презирать предубеждения народа, но не мог их игнорировать. Символам свободы, смоделированные его врагами, ему придётся противопоставить символику сильной власти.[25]

Хорошо зная местнические настроения, Гамильтон, тем не менее, лелеял надежду, что американский народ начнёт идентифицировать себя с федеральной властью. В 1792 году в газетной войне с Джефферсоном Гамильтон под псевдонимом Американец перечислял, какие блага даст народу сильная федеральная власть, установлению которой Джефферсон постоянно противился. В том числе он подчеркнул, что «роль народа возрастает с ростом уважения к стране, которая из жалкого и унижаемого, из-за отсутствия сильного правительства, государства в результате принятия мудрой конституции и проистекающих из неё мер превратится в государство, достойное похвалы и восхищения всего человечества». А восхищение иностранцев федеративным государством, равно как и его силой, приведёт к восхищению его народом.

Образ великой страны с сильной центральной властью, безусловно, создан Гамильтоном, а отнюдь не его оппонентами. Другим возможным объектом символики была религия. В 1797 году в связи с возросшей напряжённостью между Соединёнными Штатами и Францией Гамильтон предложил ввести «некоторые торжественные церемонии, которые бы серьёзно влияли на умонастроения людей». Призывая к проведению «дня смирения и молитвы», он советовал политику «отнестись к этому как к важному средству влияния на настроения народа и считать, что активное противопоставление религиозных идей его соотечественников атеистическим взглядам их врагов является важным фактором в противостоянии с Францией. [26]

Предлагая Джеймсу Бэйарду создать христианское конституционное общество, Гамильтон говорил о необходимости прибегать к помощи символики:

«К несчастью…для нас, в соревновании за умонастроения народа наши противники обладают огромным преимуществом по той простой причине, что зло всегда активнее добра…Однако, если нам не удастся овладеть определёнными умонастроениями и чувствами народа и сохранить их, наши расчёты на какие-либо существенные или длительные результаты окажутся напрасными».

Наиболее полезным в символике власти Гамильтон считал образ Джорджа Вашингтона. Большая часть успехов Гамильтона была достигнута под сенью этого государственного деятеля. Даже после того, как Вашингтон покинул пост президента, Гамильтон старался использовать его авторитет. В 1798 году он уговаривал его совершить поездку по штатам, враждебно относящимся к агрессивной позиции Франции.

Попытки Гамильтона обратиться к символике власти не были слишком удачны. Вашингтон отклонил предложение о поездке на Юг, поскольку предлог для неё был слишком очевиден; оппозиция, подчеркнул он, «прибегнув к злостным инсинуациям, обратит её в свою пользу». Бэйард выдвинул аналогичный аргумент, отклоняя предложение Гамильтона о создании какого-либо христианского конституционного общества.

Блестящий публицист и оратор, когда речь шла об аргументации и продиктованных благоразумием призывах, Гамильтон был неуклюж в создании политической символики. Его позиция защитника аристократии настолько отдаляла его от народа, что не позволяла правильно оценить его настроения. И если она и способствовала каким-либо другим его начинаниям, то вызывать одобрение масс она не могла.

Аристократическая отдалённость от масс вызывала большую тревогу по поводу предлагаемого Гамильтоном государственного устройства, чем политические препятствия. И хотя блеск его ума неоспорим, а диапазон его архитектоники практически не имеет аналогов в американской истории, истоками его идей служили разочарование в американском народе и неверие в него. Гамильтон считал, что большинство американцев способны только уважать силу и наслаждаться процветанием, а не достойно использовать политическую свободу. Его взгляды обещали американцам величие, сравнимое с тем, что имеют европейские державы Англия и Франция, но не то чувство достоинства, которое обещала американская революция – достоинство граждан республики, которые не были согласны, чтобы власть формировала их мнение и манипулировала ими и утверждали, что сами способны мудро и достойно управлять.

§3. А. Гамильтон – о месте главы исполнительной власти и администрации в жизни страны.

Проведению в жизнь курса Гамильтона способствовали кабинет министров и нью-йоркская адвокатская практика. Но основой государственного устройства при новом федеральном правительстве было президентство, и Гамильтон направил все свои усилия как теоретического, так и практического плана, на эту сферу деятельности. Развивая и осуществляя свою концепцию энергичного главы исполнительной власти, он внёс большой вклад в американскую политическую мысль и оказал огромное влияние на последующее понимание американцами возможностей политического лидерства. Гамильтон никогда не разделял опасений деятелей Американской революции о возможности установления авторитарной власти. Как отмечает его друг Гавернир Моррис, он «не был врагом королей». В Конституционном конвенте он внёс предложение «о пожизненном сроке пребывания президента на этом посту», что было скопировано «с английской модели». Такой президент должен был избираться на основе трёхступенчатых выборов, что было сложной и громоздкой процедурой, при которой окончательное решение на две ступени отстояло от выбора, сделанного народом. Президент наделялся высшей исполнительной властью и, кроме того, – в этих двух случаях проект Гамильтона выходил за рамки власти, предоставляемой высшему исполнительному лицу конвентом, – правом абсолютного вето на решения конгресса и единоличного назначения «глав и главных лиц в департаментах, ведающих финансами, военными делами и внешней политикой».

Отсутствие в институте американского президентства модели идеального главы исполнительной власти не охладило Гамильтона. В дальнейшем он постарается это исправить и сделает всё, чтобы поднять президентство на уровень, соответствующий его высоким требованиям. Первые шаги в этом направлении были предприняты почти сразу же в его расширенном комментарии по вопросу о президентстве, опубликованном в «Федералисте». Однако Гамильтону приходилось проявлять осторожность относительно высказываний Публия о высоком исполнительном лице: он должен был выказывать почтительное отношение к страху американцев перед усилением единоличной власти. Таким образом, в центре его статей стоял вопрос тщательно уравновешенных действий. С одной стороны, Гамильтон по возможности подчёркивал энергичность, силу и достоинство новой американской власти. С другой стороны, он делал всё, чтобы опровергнуть перед общественным мнением то, за что выступал в конвенте, то есть сходство президента с британским монархом. Он подчёркивал высокую ответственность президента перед американским народом.

Публий убеждал своих читателей, что президент Соединённых Штатов будет совершенно особым типом индивида. Благодаря механизму действия коллегии выборщиков самые достойные люди нации устраняют не только неподходящих, но и опасных претендентов, а так же демагогов. Человек, прошедший через такое сито, будет свободен от низких страстей и пороков, присущих большей части человечества. «Талант к низкому интриганству и махинациям может оказаться достаточным для вознесения человека в ряды почёта в одном штате, но потребуются другие таланты и другие достоинства для того, чтобы он пользовался уважением и доверием всего союза… отнюдь не будет преувеличением сказать, что, по всей вероятности, на этом посту мы будем всегда видеть людей выдающихся способностей и добродетелей».[27]

Итак, «выдающиеся люди» займут пост, требующий от них независимости, силы воли и, превыше всего, энергичности. В «Федералисте» № 70 Гамильтон опубликовал свой знаменитый трактат об энергичности главы исполнительной власти. Его всеобъемлющие аргументы утверждали главную роль энергичности в успехе нового конституционного порядка: «Дееспособность президента – главная черта, которая характеризует хорошее правительство». Он противопоставлял твёрдые и энергичные действия унитазного исполнительного лица осторожным и часто нелогичным рассуждениям законодательной власти. Гамильтоновский образ президента обладал естественными качествами, необходимыми государственному деятелю: решительностью, активностью, сдержанностью и стремительностью.

«Составляющие дееспособности президента: во-первых – единство, во-вторых – продолжительность пребывания на посту, в-третьих – достаточные ресурсы для его поддержки, в-четвёртых – компетентность власти. Единство неоспоримо порождает дееспособность. Решительность, активность, скрытность и быстрота обычно характеризуют поступки одного человека, куда в большей степени, чем действия любой группы людей, а по мере роста её численности названные качества убывают».[28]

Энергичность главы исполнительной власти Гамильтон считал главной силой, которая призвана сдерживать народ и законодательную власть. И, хотя президент подвергается тщательной оценке народа каждые четыре года, этот срок достаточно продолжителен, чтобы позволить человеку, обладающему «определённой решительностью», следовать своей концепции общественного блага, несмотря на сопротивление масс. Он постарается объяснить народу свою точку зрения, заставить его понять, что осуществляемая программа преследует именно интересы народа. Четыре года – это «достаточный срок…, чтобы убедить общество в правильности мер, которые президент собирается предпринимать».[29]

Излагая свои взгляды на энергичность и независимость высшего исполнительного лица, Гамильтону приходилось заверять общество, что оно сохранит контроль за действиями президента и что его свободам ничто не грозит, а также опровергать «известное, вызванное ревностью республиканцев высказывание о том, что власть гораздо безопаснее, если она в руках нескольких людей, а не одного человека». Гамильтон, перефразировав этот афоризм, утверждал, что власть гораздо безопаснее, если она в руках одного человека, а не нескольких людей. Президент как единоличное исполнительное лицо будет испытывать более острое чувство ответственности, чем любой коллегиальный орган, кроме того, действия одного лица гораздо легче контролировать. Президент, являясь уникальной, выдающейся фигурой, практически постоянно находится на виду, и «уже потому, что он один, за ним бы более тщательно следили и с большей готовностью подозревали, а он бы не смог приобрести такого влияния, какое бы имел в союзе с другими».[30] Аргументы Гамильтона были блестящи, но несколько неискренни. Высшая исполнительная власть будет действовать в обстановке секретности и, как вскоре покажет Гамильтон, станет потенциальным символом отстранённости и величия. Как бы заметен президент ни был, даже для самых наблюдательных многое в нём останется неясным.

Предполагая, сто пост президента будут занимать самые выдающиеся люди Америки, Гамильтон, тем не менее, утверждал, что эта должность настолько надёжна, что приход на неё и не столь выдающихся людей не создаст никакой опасности. Положение о праве на вторичное избрание будет стимулом, который любого заставит вести себя достойно. Алчный удовлетворится сохранением значительных привилегий, которые даёт этот пост, честолюбивый – тем, что останется «на вершине оказываемых страной почестей». Президентство станет такой высокой, ни с чем не сравнимой наградой, даст такое «возвышенное положение», что вдохновит на деятельность, исполненную сознания долга, даже при отсутствии выдающихся талантов и безукоризненной нравственности. Гамильтон хорошо понимал притягательность, которую приобретает институт президентства; он даже предвидел, что некоторые превратятся в «разочарованных невидимок », если будут лишены возможности остаться на этом посту.

«Что поможет миру сообщества или стабильности правительства, если среди нас окажется с полдюжины людей, достоинства которых позволили им занимать пост президента, а теперь они бродят недовольными призраками, вздыхая по должности, которой им не суждено больше никогда занимать».[31]

Разработанную Гамильтоном концепцию президентства не следует рассматривать, исходя лишь из статей в «Федералисте». Будучи при Вашингтоне министром финансов, он пользовался любой возможностью, чтобы наделить пост президента дополнительной властью, энергичностью и величием.[32] Величие президента стало одной из первых забот Гамильтона. Идеальной возможностью для этого служил сам Джордж Вашингтон, единственный человек, который мог «придать вес этому посту с самого начала его учреждения». Когда Вашингтон обратился к Гамильтону за советом относительно президентского протокола, Гамильтон высказался в пользу создания образа президента, обладающего чувством собственного достоинства, предлагая сочетать благородное поведение с поступками, призванными усыпить подозрения республиканцев. Вашингтон получил совет отвести для приёма посетителей один день в неделю. Но диалог между президентом и гражданами протоколом исключался. Несмотря на желание Гамильтона избежать критики, формальность церемонии в сочетании с природной холодностью Вашингтона вряд ли грела сердца республиканцев.

Гамильтону всегда лучше удавалось толкование конституции, чем оценка настроения масс. Поэтому он добился гораздо больших успехов в установлении конституционного простора и свободы действий для президента, чем в создании символики, подчёркивающей его величие. Возможность расширить предоставленную конституцией власть президента представилась Гамильтону при защите Декларации о нейтралитете, обнародованной Вашингтоном в 1793 году. В статье за подписью Пасификус он комментировал статьи II конституции, прибегая к смелым аргументам, которые привели в бешенство Джеймса Мэдисона, его бывшего соавтора, равно как и Томаса Джефферсона. Пасификус писал, что первые слова статьи II предоставляют президенту «всеобъемлющий дар» исполнительной власти; а следующее далее «перечисление определённых полномочий» раскрывает главные, но не все, полномочия, которыми президент обладает. «Таким образом, основное положение нашей конституции утверждает, что ИСПОЛНОТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ в государстве принадлежит президенту и все исключения и ограничения зафиксированы в данном документе». Для Гамильтона энергичность исполнительной власти была ключом, открывавшим путь к созданию сильного правительства, и он добился значительного успеха, убедив Вашингтона, что конституция не препятствует энергичной деятельности главы исполнительной власти.

Величественная и независимая высшая исполнительная власть, вооружённая широкими и неопределёнными полномочиями, могла направить свою энергию для осуществления инноваций так же, как и защищать статус-кво. Гамильтон стремился к тому, чтобы исполнительная власть брала в свои руки инициативу и влияла на события – была «автором повестки дня» или, говоря современным языком, использовала президентскую эрудицию. Ирония, конечно, заключалась в том, что повестка дня исходила не от главы исполнительной власти, а от его министра финансов и советника по всем вопросам. Главным вопросом Гамильтоновской повестки дня по внутренней политике была экономическая программа молодой республики. Её принятие и осуществление требовали энергичных действий. Как отмечает Джон Миллер, Гамильтон «контролировал весь процесс работы законодательной власти, от разработки проектов законов до их принятия, следил за назначением комитетов, благосклонно настроенных к его планам, решал с влиятельными конгрессменами вопросы стратегии и руководил своими сторонниками в конгрессе, когда шло голосование». Согласно «Федералисту», президент опирался на право вето, «сохраняя существующее в данный период времени положение вещей». На самом деле глава исполнительной власти прибегал к более сложным и неформальным методам, чтобы осуществлять стремительные коренные преобразования в экономике и обществе. А. Гамильтон, выступая за наделение президента правом вето, пишет:

«Первейший мотив наделить президента правом, о котором идёт речь, заключается в том, чтобы дать ему возможность защищаться; во-вторых, увеличить шансы сообщества против принятия из-за спешки, небрежности или злого умысла скверных законов… наличие такого права у президента будет часто оказывать молчаливое и незаметное, но сильное воздействие. Когда занятые недостойными делами знают, что им могут поставить препятствие из источника, неподвластного их контролю, они из простой боязни оппозиции воздержатся от того, что с готовностью бы сделали, если бы не опасения препятствий извне».[33]

В равной мере крайне необходимо, считал Гамильтон, чтобы глава исполнительной власти был центральной фигурой в определении американской внешней политики. Он убеждал Вашингтона активнее действовать на международной арене. Когда посол революционной Франции, гражданин Жене, выдавая захваченное британское судно за частное французское, намеривался отплыть из Филадельфии с целью захвата британских судов, Гамильтон (совместно с военным министром Ноксом) предупредил президента о последствиях, если Жене не будет остановлен. Языком, который является прообразом формулировок доктрины доверия времён «холодной войны», Гамильтон заявил, что «нерешительность в таком случае неизбежно нанесёт удар по уважению к правительству, как дома, так и за границей, ослабляя его власть и поощряя действия строящей козни иностранной державы».

Энергичный глава исполнительной власти должен не только решительно реагировать на события, но и вырабатывать стратегию, влияющую на их ход. В 1794 году в преддверии кризиса, грозившего войной с Англией, Гамильтон предложил Вашингтону пакет подробно разработанных мер. Доказывая необходимость «некоторых активных действий главы исполнительной власти», соответствующих «критическому повороту событий», он призывал президента занять ведущее место в решении вопросов американской внешней политики.

Говоря об энергичности высшего официального лица, Гамильтон имел ввиду нечто большее, чем его активность. Чтобы оказывать значительное влияние на общество, целеустремлённость и эффективность президентства должны быть подкреплены институтами, которые выполняют волю президента. Чтобы планы государственного деятеля стали реальностью, он должен сформировать административный аппарат. Таким образом, Гамильтон,

сторонник институционального подхода, рассматривал административную систему и порядок как главное средство сохранения и упрочения власти. Гамильтон, безусловно, был, как сказал Леонард Уайт, «величайшим административным гением своего поколения в Америке и одним из величайших администраторов всех времён.

Без опытного государственного аппарата «как умеренные, так и широкие планы на благо народа» будут сведены к нулю. Там, где Гамильтон оказал влияние на исполнительные ветви власти, например, в министерстве финансов, административный аппарат был достаточно большой и действовал эффективно. Без его вмешательства результат часто был плачевным. В самые тяжёлые моменты Гамильтон приходил к мысли, что дело не в соответствующих мерах или людях, а в самом духе республиканизма. «В таком правительстве, как наше, существует естественная антипатия к системе любого типа».11 Системность администрации не следовало путать с её негибкостью. Гамильтон был сторонником благоразумия в управлении, и это особенно касалось высших официальных лиц. Он считал, что «если статьи закона имеют несколько толкований, то предпочтительнее действовать исходя из того, которое принесёт наибольшую пользу… Работа аппарата связана с таким огромным разнообразием обстоятельств, что его жёсткая конструкция будет бесконечно останавливать колёса управления». Нельзя допускать, чтобы энергичность была побеждена «чрезмерно тщательным следованием общим правилам».

Эффективный, хорошо организованный и вместе с тем гибкий управленческий аппарат, считал Гамильтон, приобретает поддержку элиты и народных масс, федерального правительства и главы исполнительной власти. Считая, что демократическая политика прямого участия непосредственно связана с волнениями и беспорядками, Гамильтон считал, что сильная администрация может сдерживать народ и его склонность быть в гуще политических акций. В этой концепции административной власти народу отводилась роль скорее получателя услуг, чем активных граждан.

В своих работах Гамильтон утверждал образ сильного американского высшего исполнительного лица: независимого, твёрдого, решительного и дальновидного, даже готового по-своему толковать конституцию.

Гамильтон и экономика

«Деньги совершенно справедливо считают основой политических структур, обеспечивающих их существование и деятельность, выполнение самых важных функций». Из всей когорты отцов-основателей сделать такое заявление мог только Александр Гамильтон. Невозможно представить, чтобы оно исходило от Джефферсона, Адамса или Мэдисона. Федеративная республика, по представлениям Гамильтона, не может зависеть от обязательств граждан или детально разработанной и сложной организации политической власти, основой ее должна быть сильная власть. Государству нужны деньги, но не для того, чтобы наполнять свои сейфы, а чтобы способствовать развитию новой экономической системы. Поэтому на государственного деятеля возлагается, помимо всего прочего, и ее создание. Принимаемые им меры обеспечат, по сути дела. Фундамент для рождающегося американского капитализма.[34]

Гамильтон отстаивал необходимость передачи всей власти в области налогообложения национальному правительству. Он пишет в статье 31 Федералиста: – «Доходы являются основным двигателем, при помощи которого обеспечиваются средства для удовлетворения национальных нужд, право на получение потребных средств полностью должно по необходимости входить в полномочия ассигнований на эти нужды. Поскольку теория и практика доказали, что полномочия для получения доходов бесполезны при применении в отношении штатов в их коллективном качестве. Федеральное правительство должно быть по необходимости наделено неограниченной властью налогообложения обычными методами».

Гамильтон указывал на целесообразность власти для регулирования торговли: «Даже при самом беглом взгляде очевидно, что нет другого предмета, касающегося интересов торговли или финансов, который требовал бы больше федерального регулирования. Отсутствие его уже оказалось препятствием для заключения выгодных договоров с иностранными державами и вызвало недовольство между штатами».[35]

В 1791 г. по предложению Гамильтона был основан Первый национальный банк для кредитования государства и частных предпринимателей. Правительство, взяв займы у своих и английских банкиров, выпустило новые бумажные деньги- доллары. Будучи министром финансов, Гамильтон в январе 1790 –декабре 1791 года создал главные экономические предпосылки для реализации свой финансовой системы. Он преложил конгрессу субсидировать невыплаченный федеральный долг, принять на себя долги штатов, создать национальный банк и ввести экономические стимулы для развития промышленности. Таким образом, создав твердую основу государственным кредитам, он планировал стабилизировать американскую экономику, а затем симулировать ее дальнейшее развитие с помощью новых источников финансирования, которые способствовали бы повышению деловой активности. Обосновывая целесообразность своей экономической программы, он говорил о ней как об источнике животворной силы. Что касается, в частности, национального банка, то его задачей было обеспечивать «наращивание в стране активного или производственного капитала. Золото и серебро, используемое лишь как инструмент обмена и отчуждения, – это подвергающиеся деноминации мертвые активы, при депонировании же в банки они становятся основой обращения бумажных денег… и в этом случае получают жизнь или, другими словами, активное и продуктивное качество».[36]

Гамильтон подчеркивал, что предлагаемые им меры рассчитаны непосредственно на государственных кредиторов, инвесторов, вкладывающих средства в ценные бумаги, и промышленников и не задаются целью предоставить преимущества одним группам или секторам за счет других. Призывая к гармонии интересов, он обещал всеобщее процветание, в том числе и аграрного большинства. Существенный подъем промышленного сектора, предсказывал он, «в некоторых случаях создаст новый, а во всех остальных обеспечит более устойчивый и долговременный спрос на излишки сельскохозяйственной продукции». Все же очевидный упор гамильтоновской программы на развитие коммерции и промышленности, в том числе на быструю прибыль, которую она обещала бизнесменам Севера, в очень скором времени привел к образованию мощной оппозиции, главным образом на Юге и среди аграрных штатов. Борьбу между Гамильтоном и его противниками, вызванную конфликтом экономических интересов, обостряла начавшаяся в печати идеологическая полемика. Враги Гамильтона видели в нем не предвестника экономических перемен, а преемника коррумпированных сил, от которых американцы только недавно освободились. Как отмечает Ланс Бэннинг, гамильтоновская «программа финансирования сразу же оживила в памяти английский опыт и неохаррингтоновские страхи перед перераспределением собственности, что, в конечном счете, подрывает социальную структуру, на которой держится республиканское государство».[37]

Что касается собственности. То министр финансов действительно стремился склонить чашу весов в пользу предпринимателей за счет плантаторов и мелких землевладельцев. Тем не менее, его отношение к классу предпринимателей взывает не столько к британскому (колониальному) прошлому, сколько к американскому будущему. Как и ряд его последователей, Гамильтон иногда заигрывал с предпринимателями, иногда проклинал их, но нуждался в них, поскольку они занимали центральное место в его планах. Сам же он как государственный деятель, был движим скорее политическими, чем экономическими мотивами, хотя был уверен, что капиталистическая жажда к наживе может быть первостепенной задачей для большинства американцев и главным средством к достижению величия страны. Таким образом, успех Гамильтона – государственного деятеля зависел от правильности подхода к экономическим стимулам и их использования.

Гамильтон считал, что широко распространенная в Америке жажда богатства способствует предпринимательской деятельности. И если американцам не хватало духа гражданственности, то, по крайней мере, у некоторых из них присутствовал дух предпринимательства. В 11-ом номере «Дифенса», в серии статей в защиту договора Джея, он заявил: «Каковы бы ни были результаты предпринимательства, нам не надо бояться, что кто-либо в мире нас превзойдет. Можно смело утверждать, что предпринимательство – наша национальная черта».[38]

Предпринимательство объединяет в себе, с точки зрения Гамильтона, главным образом, энергию и готовность идти на риск, а также определенное благоразумие и широту интересов. Земледелец привязан к традиционным методам ведения хозяйства и скован узкими местническими интересами. Предпринимателя же, напротив, можно научить пользоваться возможностями, которые открывают новые методы хозяйствования и расширение экономической активности. Земледелец – перспективная добыча провинциальных политиков – демократов и мелких демагогов. Предпринимателю же выгоднее ориентироваться на центральное правительство и руководствоваться политикой, проводимой государственным деятелем Гамильтоном.

Предлагаемая Гамильтоном экономическая система предусматривала партнерство политиков и бизнесменов, и если мотивы и цели первых были по сути классическими, то у вторых они, несомненно, отвечали требованиям современности. Государственный деятель будет заниматься государственными делами, а предприниматели посвятят себя делам частным. Но четко определить границы между сферами деятельности политической и экономической элиты было невозможно. При таком тяжелом положении американской экономики Гамильтон не мог удовлетворяться существующим уровнем формирования капитала и капиталистического сознания. Его задачей было улучшить молодую капиталистическую систему и ускорить ее развитие.

Американский дух предпринимательства поражал Гамильтона, однако, его очень тревожило стремление большинства бизнесменов следовать хорошо проторенными путями. В коммерческой и финансовой сферах активность была велика, но слишком мало американцев пробовало свои силы в трудном и рискованном секторе обрабатывающей промышленности, которую Гамильтон считал основой будущей экономики. Тенч Кокс, готовивший материалы к докладу о состоянии мануфактур, сообщил Гамильтону, что «отсутствие капиталовложений в промышленном секторе все еще остается большой трудностью». Гамильтон намеривался ликвидировать этот недостаток. Если среди бизнесменов Америки нет доверия к потенциальным возможностям промышленности, то министр финансов его создаст:

«Опыт учит нас, что люди так часто и настолько прочно руководствуются традициями, что принимают простейшие и очевиднейшие улучшения, даже в самых обычных профессиях, с колебаниями и нежеланием медленно переходят от одной стадии к другой. Можно ожидать, что в группе, длительное время занимающейся определенной деятельностью, добровольный переход к новому виду будет сопровождаться большими трудностями…. Поэтому желаемые скорейшие перемены в этой области потребуют от правительства стимулирования и гарантий».

Многочисленные формы государственной поддержки, предложенные Гамильтоном в целях поощрения роста промышленного производства – тарифы, субсидии, страховые премии и т. д. – были нацелены на изменение сложившихся традиций и преодоление нерешительности американских бизнесменов. Гамильтон стремился не столько к поддержке уже активно действовавших капиталистов, сколько к увеличению их числа и внушению им уверенности, которая переполняла его самого. Новая система стимулирования в американской экономике позволяла ему формировать характер, взгляды и действия предпринимателей и передавать им свои убеждения. Если Гамильтон – государственный деятель с пессимизмом относился к потенциальному воспитанию политической нравственности, то его намерения создать добровольных экономических деятелей отличались смелостью и дальновидностью. Вместо того чтобы пытаться обучать и воспитывать хороших граждан. Он поставил целью поощрение и формирование класса хороших капиталистов.

Гамильтон создал не только класс промышленников, необходимый для развития капиталистического метода хозяйствования, но и капитал, с которым они будут работать. В докладе о состоянии промышленности Гамильтон доказывал, что Америка уже имеет основу для привлечения капитала, необходимого для финансирования промышленного развития, приводя в качестве примеров рост банков, привлечение иностранного капитала и «использование консолидированного долга как одного из видов капитала». Эти три источника получения капитала появились главным образом благодаря действиям самого Гамильтона. Инициатора консолидации долга и создателя Банка Соединенных Штатов. Введя гарантированные кредиты, Гамильтон добился динамики экономического роста, что привлекло крупные иностранные инвестиции. Начав с создания экономических средств, Гамильтон перешел к разработке системы стимулирования класса предпринимателей в Америке.[39]

Объединившая промышленное производство, коммерцию и финансы капиталистическая экономика как сфера деловой активности и риска была динамичной и непредсказуемой; ей необходима была прочная инфраструктура: кредиты, субсидии система налогообложения и регулирования. Гамильтон занялся решением и этого вопроса. Его организационная деятельность, особенно в министерстве финансов, способствовала принятию систематических мер, благодаря которым оправдались прогнозы капиталистического пути развития. Его штат сотрудников эффективно работал в поисках возможностей поощрения экономической жизнеспособности новой системы и одновременно удовлетворения стремлений народа к соблюдению законности.

Не остановившись на создании поощрительных мер, источников капитала и надежной инфраструктуры для развития промышленного производства. Гамильтон стремился продемонстрировать возможности, которые оно открывало для бизнесменов. Государственный деятель становился, по крайней мере, на какой-то момент, настоящим капиталистом. В этом новом проекте Гамильтон опирался на Общество полезных мануфактур. Он организовал и даже написал проект о выпуске акций этой корпорации с капиталом в один миллион долларов (это сделает ее крупнейшим предприятием в Соединенных Штатах), которая наладит новейшее промышленное производство в штате Нью-Джерси, в местечке, ставшим позднее городом Патерсоном. У Гамильтона не было финансовой доли в этом обществе, но политические соображения побудили его использовать огромное влияние, которое он имел как министр финансов, в интересах корпорации.

Усилия Гамильтона стимулировать рост капиталистической экономики заслужили одобрение бизнесменов. Фишер Эймс писал ему из Бостона о « совершенном доверии, с которым наши состоятельные люди относятся к правительству. Все здесь полны восторга и благодарности. Им известно, кто заслуживает похвалы, и они с благодарностью ее воздадут». Окрыленные экономическим бумом, которому в огромной степени способствовала программа Гамильтона, предприниматели видели в министре финансов идеального государственного деятеля. Тем не менее, их восхищение не превращалось в готовность следовать его курсом по незнакомому экономическому пространству или отказаться от сомнительных способов наживы. Действия Гамильтона – государственного деятеля были гораздо успешнее в создании прибылей для нарождающегося класса капиталистов, чем в направлении их деятельности в русло выбранного им курса. О том, что большинство американских капиталистов того периода предпочитали дававшие быструю прибыль спекуляции, а не разумное и осторожное предпринимательство, которое способствовало бы экономическому росту, говорят финансовые скандалы, разразившиеся в 1791 и 1792 годах. В первом случае продажа акций в Банке Соединенных Штатов вызвало спекулятивную вакханалию, которая грозила сорвать экономические планы Гамильтона; во втором – манипулирование рынком государственных облигаций привело к финансовой панике и краткосрочной депрессии. И если стабилизировать курс государственных ценных бумаг Гамильтону удалось, то в борьбе со злоупотреблениями он оказался практически бессилен. В письме к Филиппу Ливингстону он делится своими разочарованиями.

Письмо к Филиппу Ливингстону говорит о намерении Гамильтона возложить на капиталистов ответственность перед обществом:

«Я замечаю, что определённые деятели продолжают спекулировать на рынке ценных бумаг, пренебрегая интересами своих сограждан. На этот раз должно быть проведено чёткое разграничение между честными людьми и негодяями, между уважаемыми акционерами и биржевыми спекулянтами и просто беспринципными игроками. Публичный позор должен сделать то, что не может сделать закон».[40]

В этом письме звучит разочарование. Однако, новая экономическая программа настолько способствовала спекуляциям, что у Гамильтона не оказалось эффективных средств противодействия. Если недостойно вели себя простые граждане, он обращался к закону, властям и даже репрессивным мерам, чтобы установить контроль над этой деятельностью; однако, если аналогично вели себя капиталисты, он прибегал лишь к угрозе публичного позора. Государственного деятеля, связывавшего свои надежды с капиталистической жаждой наживы, неминуемо ожидало разочарование, вызванное жадностью и недальновидностью предпринимателей. Гамильтон – государственный деятель, наделивший властью федеральное правительство, обнаружил, что он бессилен перед злоупотреблениями тех, кого он считал творцами американского процветания и прогресса.

Самым амбициозным и опасным из спекулянтов был прежний помощник и близкий друг Гамильтона Уильям Дуэр. Занимая первый в истории пост заместителя министра финансов и располагая, в силу своего положения, конфиденциальной информацией, Дуэр воспользовался ею в целях личной наживы. Реакция Гамильтона была прямо противоположной той резкой критике, с которой он в свои молодые годы обрушился на С. Чейза.

Молодой Публий ужасался корыстолюбию и эгоизму людей, стремившихся обогатиться за счёт государства. Министр финансов, посоветовав своему коррумпированному другу умерить свою безграничную жадность, отнёсся к нему скорее как к глупцу, чем нечестивому республиканцу.

Если пример Дуэра показал, как трудно трансформировать алчность в добродетель, двигающую вперёд экономическое развитие, то Общество полезных мануфактур стало показателем неспособности американцев в 1790-е годы поддерживать тот тип промышленного производства, к которому стремился Гамильтон. Общество оказалось убыточным, и в 1795 году его деятельность прекратилась. Помимо неразумного управления корпорация страдала от отсутствия производственного опыта и нехватки квалифицированной рабочей силы. Однако наиболее серьёзной причиной её краха было нежелание американских инвесторов вкладывать средства в производство, тогда как спекуляция акциями и землёй сулила более выгодные перспективы. Возможно, на их расчёты повлиял и отказ конгресса принять предложенные Гамильтоном меры по стимулированию индустриального развития, содержащиеся в его докладе о развитии мануфактур. Но даже если бы они и были приняты, весьма сомнительно, чтобы американские предприниматели были готовы реализовать его преждевременные, хотя и пророческие планы экономического развития. Ещё до того, как предложить свою экономическую программу, Гамильтон, выступая в Нью-Йорке за ратификацию конституции в 1788 году, сделал оказавшееся не менее пророческим заявление:

«Пока собственность остаётся примерно равно распределенной, и значительная доля информации просачивается в общество, при голосовании будет существовать тенденция отдавать должное заслугам даже самых незаметных людей. С ростом богатства и концентрацией его в руках меньшинства, с усилением в обществе стремления к роскоши, добродетели будут всё в большей степени рассматриваться лишь как приятное добавление к материальным ценностям, и в складывающейся обстановке проявится тенденция к отходу от идеалов республиканизма… Это общая беда, которая грозит конституции не только нашего штата, но и всех остальных».[41]

В 1788 году Гамильтон рассматривал концентрацию экономической и политической власти как явление неизбежное. Однако, будучи министром финансов, он пришёл к заключению, что необходимо обдумывать и возможное неравенство.

Он не испытывал сожаления по поводу того, что активное наступление его экономической программы может привести «к отходу от идеалов республиканизма». Сложную задачу примирения порождаемого капитализмом неравенства и принципов республиканизма он оставлял в наследство своим преемникам. И для будущих лидеров отношения с торгово-промышленными кругами останутся одной из самых сложных сторон их деятельности. Однако, перед ними стояла проблема иная, чем перед Гамильтоном; им не пришлось стимулировать деятельность капиталистов, что так дерзко попытался сделать Гамильтон. Они, скорее, пытались отстаивать свою независимость от набирающих силы деловых кругов.

§5. Гамильтон и армия.

Влияние Войны за независимость

на мнение о профессиональной армии.

Гамильтон – государственный деятель обладал полнотой власти как в финансовой, так и в военной сферах. Военная сила и слава занимали ведущее место в его архитектонике, являясь, безусловно, главными мотивами, определяющими его многообразную деятельность. В одном из ранних, дошедших до нас писем Гамильтона мы читаем о мальчике из Вест-Индии, неудовлетворённом «униженным положением клерка», который заявляет другу, что хочет «более высокого положения» и в заключение пишет «я мечтаю о войне». Желание юноши сбылось – он сделал карьеру и нашёл себя в революционной армии. Ему было тяжело представить, что с наступлением мира его связь с армией прервётся. В сентябре 1783 года в письме к Вашингтону он обращается с необычной просьбой (которая, кстати, не была удовлетворена): «Я надеюсь, что после установления мира мне будет разрешено сохранить своё звание – без вознаграждения и приписки к приписки к какой-либо службе – в качестве почётной награды за то время, которое я посвятил государству. Так как в дальнейшем я, возможно, буду совершать поездки по стране, мне будет приятно выступать от имени человека, которого я поддерживал во время Революции».[42]

На всём протяжении своего триумфального пути Гамильтон, знаменитый адвокат, один из отцов-основателей нового государства и министр финансов в федеральном правительстве, не переставал жаждать военной славы. Не имея официальной военной должности, он организовал и возглавил вооружённый отряд, который, перейдя через горы Пенсильвании, подавил Спиртной бунт. В 1798 году, когда война с давним противником, Францией, казалась весьма вероятной, он приложил все силы к тому, чтобы стать заместителем главнокомандующего: возраст и состояние здоровья делали Вашингтона лишь номинальным главой армии. Упорно работая над созданием армии, Гамильтон вынашивал свою мечту: возглавить американские вооружённые силы, которые с помощью британского флота изгонят испанцев из их колоний и сделают англо-американцев финансовыми хозяевами обоих американских континентов.

Военная мощь притягивала Гамильтона и с психологической точки зрения: в ней воплощались решительность, власть и сила – черты, которые он хотел видеть в политическом лидере. Но военная сила была и неотъемлемой частью его концепции государственной деятельности. Среди многих причин, по которым Гамильтон считал американцев таким неподатливым материалом – они неохотно участвовали в создании национального величия, которого он хотел для них, – была их глубокая враждебность к профессиональным вооружённым силам. Будучи сторонниками добровольных вооружённых формирований и опасаясь регулярных армий, американцы, как считал Гамильтон, не понимали необходимости организованной и обученной армии, присутствие которой обеспечивало бы уважение к федеральному правительству за границей и способствовало поддержанию законности и порядка внутри страны. Гамильтон возьмёт на себя задачу создания армии так же, как задачу развития индустриального сектора в экономике. Гамильтон – государственный деятель не хотел оставаться безоружным.

Его идея создания американской армии наиболее полно проявилась в 1798 – 1800 годы, когда Гамильтон командовал соединением, образованным после дела «Икс-игрек-зет». По его замыслу профессиональная армия должна была в корне отличаться от преобладавших тогда добровольных отрядов и ополчения. Гамильтон видел недостатки этих отрядов – они служили интересам штатов, ставя их выше общенациональных, а в политическом отношении были ненадёжны, так как в любой момент могли занять скорее сторону недовольных граждан, чем центральной власти. И помимо того, что Гамильтон опасался их вовлечения в политику, они оскорбляли его стремление к эффективности и порядку.

Армия, которую, по мнению Гамильтона должно иметь центральное правительство, будет так же хорошо организована и действенна, как ранее созданная им финансовая система. Работая, как обычно, без устали, он предусмотрел все аспекты её создания. Для подготовки профессиональных военных необходима военная академия. Гамильтон не только настаивал на её создании, но и разработал требования к преподавателям и учебные программы. Он занялся также организацией интендантской службы, проведением парадов, определением задач различных воинских формирований и вопросами военной тактики. Гамильтон хотел, чтобы американские солдаты даже маршировали, буквально следуя его указаниям: «Длина шага – это вопрос первостепенного значения в тактике пехоты. В уставах других государств в этом наблюдаются различия… Правильный стандарт следует определять, исходя из природных данных, и принять за правило обычный шаг человека среднего роста, скажем, пяти футов и восьми дюймов». (Хотя Гамильтона часто считали невысоким, он был человеком среднего роста – пяти футов и семи дюймов.)[43]

Исходя из концепции Гамильтона, профессиональная армия предназначалась для действий внутри страны, а также при конфликтах с другими государствами. Идея использования общенациональной армии как инструмента для ликвидации внутренних политических беспорядков неоднократно высказывалась в «Федералисте»:

«Нельзя отрицать, что бывают случаи, когда национальное правительство вынуждено применять силу… независимо от того, имеем ли мы одно правительство для всех штатов, или разные правительства для их различных комбинаций и даже если произойдёт полное отделение штатов, порой возникает необходимость применения силы, составленной по-иному, чем ополчение, для обеспечения мира сообщества и поддержания справедливого авторитета законов против насильственного их попрания в восстаниях и мятежах».[44]

Гамильтона не тревожила перспектива применения вооружённых сил против бунтующих граждан. В 1790-е годы, во время алкогольного бунта, восстания Фриза и выступлений в Вирджинии против законов об иностранцах и подстрекательстве к мятежу, он был одним из главных сторонников их подавления с помощью вооружённых сил. Однако, Гамильтон последовательно отстаивал точку зрения, что их задача – не уничтожение мятежников, а их устрашение. «Прибегая к оружию, правительство должно быть подобно Геркулесу, вызывая к себе уважение лишь демонстрацией силы». У тех, кто бросает вызов федеральной власти, один только вид армии Гамильтона должен был отбивать охоту к выступлениям.

Примером показательного применения вооружённых сил в целях удаления внутренних «опухолей» явился для Гамильтона Спиртной бунт. Нараставшее возмущение на западе Пенсильвании в связи с введением акциза на виски вызвало не только резкие массовые выступления против центрального правительства, но и нападения на сборщиков налога. Увидев в этом серьёзное противостояние центральной власти, Гамильтон заявил, что «наступил решающий момент, когда необходимо определить, в силах ли правительство охранять свою сласть». В этом случае Гамильтоном руководили и личные мотивы: участники Спиртного бунта выступали против ведённого им налога и его системы фундирования. Вероятно, это и послужило причиной преувеличения им не только угрозы федеральной власти со стороны бунтовщиков, но и военной опасности. «Мятежники проявляют активность и инициативу», – заявил он.

Встретив сопротивление, Гамильтон настаивал на уместности немедленного обращения к силе. Хотя власти штатов призывали к проведению переговоров, а президент Вашингтон тянул время, желая заручиться поддержкой конгресса в случае применения военной силы, Гамильтону не терпелось ввести войска. Его цель была скорее политической, чем чисто военной, символической демонстрацией силы, а не стремлением к кровопролитию. «Сила должна быть, если это удастся достичь, впечатляющей, такой…, которая в состоянии отпугнуть от противостояния власти, не допустить кровопролития и обеспечить достижение поставленной цели».

Будучи с давних пор настойчивым и последовательным сторонником создания вооружённых сил, Гамильтон просил разрешения президента – и получил его – выступить вместе с войсками и разделить с ними все связанные с этим опасности. Когда перед тяжёлым горным переходом главнокомандующий покинул отряд, Гамильтон оказался командующим де-факто, то есть, в ситуации, которой он, несомненно, ждал. По мере прохождения отрядов через западную Пенсильванию выступления фермеров прекратились, и Гамильтон несказанно радовался не только успешному устрашению недовольных, но и утверждению позиции федералистов как защитников создания общенациональных сил.

При рассмотрении вопроса об использовании американских военных сил в международных конфликтах он был более осторожен. Однако, как ни дорога была ему воинская слава, в нём возобладал финансист, понимавший, насколько губительна война для международной торговли и финансов. Милитаристский дух сдерживало и понимание военной слабости Америки по сравнению с Англией и Францией. У Гамильтона уже была возможность выступить в качестве Геркулеса перед собственными гражданами, но перед лицом великих европейских держав Америка была «Геркулесом, который находился ещё в колыбели». Поэтому Гамильтон неоднократно предостерегал от участия в вооружённых конфликтах, как с англичанами, так и с французами. Соединённые Штаты, предупреждал он в 1795 году, должны «воздерживаться от войн ещё десять – двенадцать лет», пока «не достигнут зрелого возраста». У него не было желания противопоставить Соединённые Штаты Америки армиям и флотам Европы, пока американцы не овладеют навыками профессиональных военных и не создадут экономическую и организационную базу для своей мощи.

Вопросы коммерции и финансов, а трезвое понимание американской военной слабости сдерживали пыл Гамильтона, однако, перспектива захватить колонии ослабленной Испании смела все преграды. Перед соблазном создания империи такой государственный деятель, как Гамильтон устоять не мог. Конечно, подобное стремление владело многими сторонниками Гамильтона, но их взгляды были обращены на Запад вообще, к захвату огромных новых территорий. Гамильтону Запад не был нужен. Он опасался, что форсированное заселение западных территорий растянет и без того непрочную ткань центральной власти и обострит нехватку рабочей силы в индустриальных районах на Востоке страны. Его взгляд был обращён не Южную Америку, на создание империи финансово-торговой, а не территориальной и сельскохозяйственной. Его имперские устремления были одновременно и более грандиозными и более милитаристскими.

Александр Гамильтон будучи во время войны адъютантом Вашингтона стал свидетелем тяжелого положения американской армии в сражениях с английскими регулярными частями. Этот опыт он после войны использовал в качестве аргумента в защиту создания американской регулярной армии. В статье 25 Федералиста он пишет: …я ожидаю, что мне заявят об ополчении страны как ее естественном форпосте, всегда могущем обеспечить национальную оборону. Этой доктрине мы, по существу, обязаны тем, что едва не потеряли свою независимость. Она обошлась Соединенным Штатам в миллион долларов, которые могли быть сохранены. Факты из нашего собственного прошлого свидетельствуют о том. Что нельзя полагаться на такую опору. И они настолько свежи в нашей памяти. Что нас не введут в заблуждение такие разглагольствования. Правильные операции в войне против регулярной и дисциплинированной армии успешны только при применении такой же силы – соображения экономики. Не менее чем стабильности и успешного ведения дел. Подтверждают это положение. Американское ополчение в ходе прошлой войны своей доблестью во многих случаях воздвигло вечные памятники своей славе. Однако самые храбрые воины чувствуют и знают: одними их усилиями, как бы ни были они велики и ценны, нельзя было добыть свободы для их страны. Война. Как и многое другое, является наукой, которую можно постичь и усовершенствовать прилежанием, упорством, временем и практикой».

На протяжении всей государственной деятельности Гамильтона не покидала мечта об американском господстве. Случай осуществить её представился в 1798 – 1799 годах. Уверенный, что Соединённые Штаты вступят в войну с Францией, он вместе со своим другом Руфусом Кингом, американским посланником в Англии, разработал план по захвату колоний Испании, бывшей в то время союзницей Франции. Гамильтон информировал Кинга, что англичане предоставят военный флот.

«Я рад, что главным участником будут Соединённые Штаты: они обеспечат необходимые сухопутные силы. Вполне естественно, что командование будет возложено на меня… По достижении поставленных целей будет провозглашена независимость отделённой территории во главе с губернатором и установлены совместные гарантии участвующих сторон, предусматривающие равные привилегии в сфере финансов».[45]

В последующих письмах Кингу и другим лицам Гамильтон проявлял такое воодушевление, что даже не задавался вопросом о том, как получить санкцию президента Адамса (не одобрявшего имперские авантюры и глубоко не доверявшего Гамильтону) на проведение подобной экспедиции. Несмотря на то, что Адамс предпринимал шаги к установлению мира с Францией и противился любым имперским проектам, Гамильтон был весь во власти риторических мечтаний о судьбах страны и о её предназначении. Он заверял Кинга, что «страна очень скоро займёт положение, соответствующее её великой судьбе, величественной и полной свершений». Он просил сенатора Джеймса Ганна обеспечить ассигнования на приобретение мортир для «наступательных операций», поскольку с началом войны с Францией «в пределах нашей досягаемости окажутся весьма соблазнительные объекты». Империя, которую Гамильтон мечтал создать с помощью Англии, должна была дать невиданные преимущества американским финансовым интересам и принести ему славу и величие. Исторические устремления государственного деятеля-аристократа Гамильтона осуществлялись с созданием современной капиталистической экономики и окончательным утверждением империализма.

Таким образом, в стране, где формировалось демократическое общественное самосознание, Гамильтон был склонен считать свою деятельность образцом аристократической власти, что оборачивалось для него непониманием и даже оскорблениями. В данном случае не имеется ввиду власть, передаваемая по наследству. Это скорее откровенное утверждение власти политической элиты, которая держится особняком от народа в целом. Она гордится своими талантами и мудростью, и её притязания на политическое руководство основываются на утверждении, что именно она лучше всех знает, как способствовать благу общества.

Гамильтон выдвинул идею лидерства аристократии, несмотря на бурю демократических и эгалитарных страстей, поднятую Американской революцией. Освободившись от власти англичан, американцы поставили под вопрос существование любой власти, не исходящей непосредственно от суверенного народа. Наиболее радикальные деятели, такие как Томас Пейн, высказывали сомнения относительно каждого, кто ставил себя выше масс. Но противоречия в экономике и разочарования в политике, возникшие в десятилетие между принятием Декларации независимости и Конституции, возродили стремление к власти и лидерству, особенно среди джентри. Наиболее аргументированные концепции руководства, возникавшие в эпоху основания государства, отражали консерватизм элиты и более радикальные позиции джентри, стремившихся сохранить превосходство в новом и бурно развивающемся демократическом политическом мире.

Большинство создателей конституции 1787 года надеялись, что созданные государственные институты и отдалённость центрального правительства охладят демократические страсти. Однако. Гамильтон был убеждён, что главная роль принадлежит лидерству. Видя во французской революции лишь буйство толпы и террор, Гамильтон утверждал, что только предлагаемое им лидерство аристократии способно защитить свободное, но упорядоченное общество от американского варианта правления кровожадных якобинцев. Таланты «государственного мужа», который ценит будущую славу выше популярности и власти, необходимы для подчинения «демагога», умеющего манипулировать массами и использовать их недовольство.

Выдвинутая Гамильтоном концепция руководства аристократии была чисто американской. Строй, в защиту которого он выступал, не связан традициями и навязчивой идеей сохранения стабильности. Это должен быть подвижный, гибкий строй, защищённый от демократического неистовства, чтобы успешно развивать динамичную экономику. Там, где классические добродетели аристократии сталкивались с такими разрушительными пороками, как алчность и честолюбие, Гамильтон собирался использовать их в качестве исходного материала. Его задачей было не воспитание активных членов общества, гражданская обязанность которых защищать республику, а скорее, создание класса капиталистов, чья предпринимательская деятельность и энергия будут способствовать её процветанию. Умеряя активность народа, стремление которого к ничем не ограниченной свободе ставило под угрозу «свободу подлинную» – порядок, собственность и религию, – он стремился показать американцам, как они могут стать процветающими, сильными и, следовательно, счастливыми.

Наиболее яростными критиками государственной деятельности Гамильтона были его выдающиеся противники – Джон Адамс и Томас Джефферсон. Адамс, будучи президентом, считал, что успехи Гамильтона основываются на обмане и хитрости. Увольняя военного министра Джеймса Макгенри за приверженность идеям Гамильтона, Адамс возмущённо заявил, что «Гамильтон – это интриган, величайший интриган в мире, человек, лишённый моральных принципов, незаконнорожденный и такой же чужеземец, как Элберт Галлатин». Джефферсон, в свою очередь, утверждал, что методы и цели Гамильтона не имеют законного права на существование в американском государственном устройстве. Он рассматривал Гамильтона как лидера «англиканской, монархической и элитистскойпартии». Система Гамильтона, заявлял он, «проистекает из принципов, противоречащих свободе, и рассчитана на подрыв и уничтожение республики».

И Адамс и Джефферсон относились к преобразованиям Гамильтона лишь как к опасному умыслу и явно преувеличивали их угрозу для сохранения республики. Ни тот, ни другой не понимали причин силы и успехов своего врага. Гамильтон, действительно, проявлял склонность к интригам, но он был слишком откровенен и импульсивен в своих высказываниях и поэтому не мог стать очень ловким интриганом. Адамс не видел действительных причин возвышения Гамильтона: его дальновидности, целеустремлённости, таланта блестящего полемиста. Обвинения Джефферсона в скрытом монархизме тоже были ниже всякой критики. Не испытывая глубокой привязанности к республиканизму, Гамильтон руководствовался принципами практической государственной деятельности, и это вынуждало его соотносить свои преобразования с настроениями и предубеждениями тех, чей республиканизм был непоколебим. Возможно, Джефферсону казалось, что централизованный и капиталистический строй, предлагаемый Гамильтоном, обрекает республику на гибель, но весь последующий исторический путь развития Америки докажет, насколько Джефферсон был не прав.

Всё же, если они и ошибались относительно основ государственной деятельности Гамильтона, то в ряде суждений были правы, справедливо отмечая некоторые тревожные аспекты. Адамс видел, что желание Гамильтона стоять над народом и направлять его, в то же время, манипулируя всеми инструментами власти ради достижения своих планов, не способствовало росту доверия к мудрости элиты. Оно, скорее, ослабляло честное и надёжное правление, разрушая политическое равновесие и усиливая власть небольшого и непредставительного слоя элиты. Джефферсон считал, что государственная деятельность Гамильтона враждебна классическому духу республиканизма и, если не дать ей отпор, может заменить его стяжательством и милитаризмом. Гамильтон стремился к тому, чтобы американский народ идентифицировал себя с властью правительства и восторгался силой и могуществом богатства. Джефферсон же опасался, что это подорвёт стремление народа к свободе.

Опасения Адамса и Джефферсона оказали влияние на многих историков и представителей политической мысли, вызвав сложное отношение к Александру Гамильтону. И всё же, в американской теории политического лидерства Гамильтона никогда не считали «чужеземцем». Личность Гамильтона – энергичного и дальновидного государственного деятеля, сильного администратора, который устанавливает рычаги управления и эффективно ими действует, военного государственного деятеля, выступающего в роли Геркулеса для врагов Америки, сторонника индустриального развития, стремящегося к воспитанию у народа скорее экономических, чем гражданских добродетелей, – оказала огромное воздействие на американскую историю. Его черты проглядывают в деятельности таких непохожих друг на друга американских лидеров, Эндрю Джексон, Теодор Рузвельт, Джон Кеннеди и даже Рональд Рейган.

В годы после избрания Джефферсона президентом и до своей трагической гибели Гамильтон пережил горькое чувство разочарования, вызванное неприятием американцами его идеи лидерства аристократии. Рассказывая Гаверниру Моррису о своей «странной судьбе», он писал: «С каждым днём мне становится всё яснее, что этот американский мир был создан не для меня». Но судьба Гамильтона готовила ему ещё более странный поворот, которого он никак не мог предвидеть. Его тип лидерства будет вызывать сопротивление большинства американцев лишь до тех пор, пока он будет оставаться откровенно присущим элите с её покровительственно-снисходительным отношением к народу. Но как только ему будет придана демократическая форма, он сразу найдёт аудиторию, которая его оценит.

Действительно, Гамильтона часто будут принимать за желаемый образ лидера-демократа. Многие американцы будут восхищаться действиями лидеров, которые опираются на талант и силу воли, согласятся с утверждением, что сами они в политическом отношении слабы и не обладают всеми нужными качествами, вследствие чего нуждаются в опекунах – энергичных и властных лидерах, которые действуют от их имени и защищают их интересы. Они отдадут предпочтение лидерам, которые предлагают капиталистическое изобилие и экспансионистскую славу, обещанные Гамильтоном. Гамильтон – государственный деятель продолжает жить в новом образе – даже если его иногда приходится подправлять изрядной долей демагогии, которая бы ужаснула Гамильтона. Если мы хотим понять, что является самым сильным, соблазнительным и опасным в имидже лидера в американской политической жизни, то нужно обратиться к личности АЛЕКСАНДРА ГАМИЛЬТОНА.

Глава II. Конституция США и Билль о правах.

Принцип разделения властей опирается на идеи, восходящие ещё к древнегреческому мыслителю Аристотелю. Основную разработку они получили в 18 веке у французского философа Ш. Монтескье. Согласно его взглядам, свобода, то есть право делать всё, что не запрещено законами, может быть обеспечена только в таком государстве, где власть разделена на три ветви: законодательную, исполнительную и судебную. В условиях демократического режима каждая из властей обладает определённой самостоятельностью и уравновешивается другими властями. Компетенция каждого органа определяется так, чтобы исключить его господство над другими органами. Это одна из важнейших гарантий против произвола. Пример достаточно жёсткого разделения властей дала конституция США.

§1. Принятие конституции США.

Формирование США, как независимого госу­дарства, занимает сравнительно небольшой исторический отрезок времени. С момента образо­вания на территории современного государства первых английских переселенческих колоний в первой половине XVII века и до юридического оформления США в единое федеративное государ­ство после принятия Конституции в 1787 году прошло чуть более полутора веков. Но именно в тот период были заложены основы американской государственности, созданы предпосылки для появления на свет юридического документа но­мер один в истории Соединенных Штатов Америки – Конституции 1787 года. Процесс ее разработки неотделим от истории борьбы за государственную независимость, свободу и объединение штатов в единое госу­дарство.[46] А воплощённые в ней традиции закладывались еще первыми поселенцами, принесшими на новые земли идеалы естественного права, английское «общее право», суд присяжных за­седателей и другие прогрессивные правовые ин­ституты того времени, ставшие первоосновой при формировании колониальных органов управ­ления.

С течением времени, в процессе укрепления ко­лоний и их борьбы за независимость, зарождается и развивается специфическая американ­ская практика компромиссов, сыгравшая впоследствии решающую роль в процессе принятия Конституции 1787 года. Суть ее состояла в том, что при совместном рассмотрении политических вопросов штатами нередко принимались компромиссные решения, отвечающие, в первую очередь, соображениям рациональности и практической пользы для сто­рон (даже если эта «польза» вступала в про­тиворечие соображениям существующей морали).

В ходе совместной вооруженной борьбы за неза­висимость, длившейся с 1775 по 1783 год, и превратившейся в, своего рода, буржуазную ре­волюцию, ликвидировавшую многие феодальные пережитки, штаты прошли путь от добровольного военного союза до конфедерации, созданной в 1781 году.

Необходимо отметить, что в этот период были созданы юридические документы, оказавшие влияние не только на ход событий того вре­мени, но и на развитие американских демократических традиций в будущем. Это, прежде всего, «Декларация независимости Соединенных Штатов» 1776 года, главным автором которой яв­ляется Т. Джефферсон, а также Статьи Конфеде­рации 1781 года, ставшие фактически первой Конституцией образовавшегося межгосударствен­ного союза. Нельзя не вспомнить в этой связи и о первом проекте федерации, созданном еще в 1748 году Б. Франклином.

Все эти документы в большой степени оказали влияние на содержание Конституции 1787 года. Таким образом, заклады­валась ее юридическая база.

В начавшейся войне Англии, «владычице морей», сильнейшей в военном и экономическом отношениях державе, противостояли 13 восставших колоний. Хотя большинство их жителей боролось за дело революции, население колоний не было единым. К сторонникам Англии, тори, или лоялистам, принадлежали английские чиновники, агенты английских купцов, англиканские священники, землевладельцы-феодалы средних колоний, многие богатые плантаторы и купцы. В рядах сторонников революции, вигов, или патриотов, как их называли, так же шла борьба между консервативной верхушкой, боявшейся демократического порыва масс, и радикальным, буржуазно-демократическим крылом. К последнему примыкали фермеры, городские рабочие ремесленники и т. д., возглавляла же его радикальная буржуазия. Среди важнейших деятелей этого движения были Томас Джефферсон, Сэмюэль Адамс, Патрик Генри.

Джефферсон, один из образованнейших американцев своего времени, был последователем английских философов и французских просветителей.

Патриархом американской революции был великий учёный, писатель, общественный и государственный деятель Бенджамин Франклин. Крупнейший представитель просвещения, которое в Америке и Европе являлось идеологической подготовкой буржуазной революции, он был выразителем нарождавшегося американского национального самосознания и провозглашал идею единства колоний.

В мае 1775 г. собрался второй континентальный конгресс. В июне он решил образовать регулярную армию и назначил её главнокомандующим Джорджа Вашингтона, богатого виргинского плантатора-аристократа, который в конгрессе принадлежал к группировке умеренных. Конгресс провозгласил право американцев взяться за оружие, но опять отправил королю петицию о перемирии, названную «оливковой ветвью». В ответ король объявил колонии мятежными.

Логическим выходом из всей борьбы колоний с Англией было провозглашение независимости, но прошло немало времени, пока оно свершилось. Левое, демократическое крыло вигов, всё время требовавшее решительных мер и немедленного разрыва с Англией, настаивало на провозглашении независимости. В процессе войны выковывалось единство колоний, рождалась американская нация.

4 июля 1776 г. второй континентальный конгресс принял «Декларацию независимости» . День этот стал американским национальным праздником. Штаты (бывшие колонии) Америки объединились (отсюда название «Соединённые Штаты Америки ») и провозглашали, что отделяются от Англии. В «Декларации» , автором которой был Томас Джефферсон, это отделение обосновывалось как общими принципами, так и конкретными обстоятельствами. «Декларация независимости» была выдающимся документом своей эпохи. Возникшая под влиянием передовой европейской и американской мысли, она воздействовала на политические идеи в других странах. «Декларация» провозглашала равенство всех людей, их право на «жизнь, свободу и стремление к счастью». Она утверждала принципы народного суверенитета и самоопределения наций. [47]

Победа под Саратогой была началом перелома в войне. Она изменила международное положение в пользу американцев. В 1780 г. по инициативе России возникла «Лига нейтральных», отстаивавшая право нейтральных стран перевозить во время войны на своих кораблях любые товары воюющих держав, кроме оружия. Был провозглашён «вооружённый нейтралитет» – члены Лиги грозили защищать свои права силой в случае надобности. В Лигу вступили многие страны, и её создание довершило международную изоляцию Англии, которая до этого, пользуясь своим могуществом на морях, пыталась разрушить всю морскую торговлю своих противников. Осенью 1781 г. американские войска Вашингтона и французские части во главе с Рошамбо и Лафайетом окружили крупную армию английского генерала Корнуоллиса, сосредоточившуюся у прибрежного виргинского города Йорктауна. 19 октября 1781 г. армия Корнуоллиса капитулировала, и это было фактическим окончанием войны на Американском материке. Длительные и сложные мирные переговоры, которые вели в Париже с английскими представителями американский посол в Париже Бенджамин Франклин и другие уполномоченные Соединённых Штатов Америки, завершились предварительным мирным договором в 1782 г. и окончательным – в 1783 г. [48]

Из войны новая держава вышла в довольно неустойчивом экономическом положении. В политическом отношении Соединённые Штаты Америки не представляли собой сплочённого целого. Первая их конституция – «Статьи конфедерации» , принятая конгрессом в 1777 г. и утверждённая штатами в 1781 г., представляла отдельным штатам фактическую самостоятельность, вплоть до права объявления войны; конгресс же конфедерации являлся консультативным органом, и даже бюджет его составлялся только из добровольных взносов штатов.

Казна конгресса была пуста, между тем государство было отягощено военными долгами, войска требовали уплаты жалования и обещанных льгот. Перед роспуском, в 1781 – 1783 гг., в армии происходили на этой почве волнения и даже были попытки государственного переворота. Частично требования солдат и офицеров были удовлетворены предоставлением земельных участков.

После окончания войны и устранения главного внутреннего врага – лоялистов – усилилась классовая борьба в рядах патриотов. Народные массы, стремившиеся к истинному равенству, ожидали от революции большего, чем она дала им. К тому же экономические тяготы послевоенного периода пали главным образом на них. Уплата долгов, государственных и частных, при переходе от обесцененных бумажных денег к твёрдым металлическим, который проводила буржуазия, разоряла фермеров и ремесленников, доводила их до долговой тюрьмы. Поэтому народное движение объединилось в требовании «дешёвых » денег и в выступлениях против взыскания долгов. Высшим его пунктом было восстание Шейса, в котором участвовали многие бывшие фронтовики.[49]

Восстание Шейса послужило сигналом для власть имущих – сомнений не было – грядёт революция .отряды Шейса удалось рассеять .победители безмерно радовались тому ,что у Шейса не оказалось качеств военного вождя .

Но прославленный государствовед Дж. Мэдисон взглянул в корень дела – бывшие сторонники Шейса устремились на выборы в штатах , «придав выборам такой оборот ,при котором смогут проводить в жизнь свои взгляды под эгидой конституционных положений. В случае их победы возникнет законный шейсизм, против которого противоядия нет». Эта угроза была похуже нового восстания.

Политические перемены назрели, их необходимо было претворить в жизнь. Правящими кругами было принято решение преодолеть приближающийся кризис путем изме­нения государственного устройства объединив­шихся колоний. В этом процессе сыграть ре­шающую роль была призвана новая Конституция, закрепившая федеративное устройство страны. Осуществление этих планов было поручено Учре­дительному конвенту, собравшемуся в 1787 году под председательством Д. Вашингтона. Непо­средственное участие в разработке текста Кон­ституции приняли ведущие юристы Америки и об­щественные деятели государства: Д. Мэдисон, Т. Джефферсон, Б. Франклин, А. Гамильтон и др.

События, происшедшие в Америке после 1776 г., так же как и история правительства Британии, заставили «отцов основателей » усомниться, способно ли народное согласие само по себе быть достаточным гарантом свободы. Народное правительство может оказаться слишком слабым, чтобы предотвратить внутренние беспорядки (как это было в Массачусетсе). Народное большинство может, с другой стороны, обладать склонностью к тирании. Фактически, тирания большинства, по утверждению Д. Мэдисона, грозит даже более серьёзными неприятностями, чем власть меньшинства.

Делегаты совещания в Филадельфии (май 1787 года) считали, что «демократия » в том виде, как её понимали раньше, – то есть власть толпы, обнаруживается, например, в ходе восстания Б. Шейса, – не могла привести к решению проблемы. С другой стороны, аристократия – власть меньшинства – тоже не была выходом из положения, поскольку меньшинство так же можно испортить властью, как и большинство. Д. Мэдисон считал, что свободу нельзя защищать только разработкой конституции, которая ограничивала бы полномочия правительства.

Сразу после того, как конституционное совещание было созвано, делегация Вирджинии предоставила всеобъемлющий план, в значительной мере разработанный Мэдисоном, с целью учреждения абсолютно нового национального правительства. Этот план в короткое время стал основным предметом обсуждения на совещании.

Соглашаясь рассмотреть «План Вирджинии» , участники совещания изменили его основную задачу. Они отказались от пересмотра статей Конфедеративного договора в пользу создания истинно национального правительства. «План Вирджинии» призывал к созданию прочного национального государства, организованного по принципу существования трёх независимых ветвей власти – законодательной, исполнительной и судебной. Они должны основываться на двух ключевых принципах: общенациональная законодательная власть может принимать решения по всем вопросам, по которым не полномочны действовать отдельные штаты, например, налагать вето на любой или все законы штатов; по крайней мере, одна из законодательных палат должна избираться прямым общенародным голосованием.

Во время дебатов представители штата Нью-Джерси и других малых штатов начали проявлять беспокойство о том, что на совещании будет принята конституция, согласно которой штаты окажутся представленными в обеих палатах Конгресса на основе численности населения. Малые штаты опасались, что более крупные штаты всегда будут иметь перевес голосов. Вильямом Патерсоном был предложен альтернативный «план Нью-Джерси» , который предлагал не замену, а пересмотр Конфедеративного договора, создание более сильного централизованного правительства, но с сохранением представительства в нём штатов, как было условлено ранее в Конфедеративном договоре – один голос от одного штата. «План Нью-Джерси» предполагал создание однокабинетного или однопалатного Конгресса, в котором каждый штат обладал бы равным количеством голосов.

До того, как было достигнуто соглашение между штатами, главной проблемой была не демократия, а свобода, а точнее – правильное её дозирование. У противников нового правительства, которых стали называть антифедералистами, было множество возражений разного рода, но их всех объединяла вера в то, что свободу можно сохранить только в маленьких республиках, где управляющие пространственно близки к управляемым.

Напротив, Гамильтон и Мэдисон утверждали, что свобода в большей степени сохраняется в крупных республиках, в которых сосуществуют различные точки зрения и интересы, а не в единообразных малых обществах. Предпочитая большую республику, Мэдисон вовсе не пытался подавить демократию. Более того, он стремился показать, как реально работает демократическое правительство и как можно улучшить его работу. Для того, чтобы управлять, различные интересы должны объединяться и создавать коалицию, то есть союз.

Мэдисон пришёл к заключению, что в странах такого размера, как Соединённые Штаты, с их огромным разнообразием интересов «согласие большинства вряд ли может быть достигнуто на других принципах, чем принцип справедливости и общего блага» Из своих рассуждений Мэдисон сделал достаточно смелые выводы. Он предположил, что национальное правительство должно находиться на известной дистанции от народа и быть изолированным от его минутных настроений, поскольку люди не всегда хотят поступать должным образом. Правительство должно иметь возможность защитить и политиков и народ от того, что их станут использовать в недостаточно обдуманных или неблаговидных целях.

Когда пенсильванский делегат Джеймс Уилсон 1 июня 1787 г. вынес на повестку дня Конституционального Конвента в Филадельфии вопрос о будущей «исполнительной власти» , то – согласно записям Джеймса Мэдисона – воцарилось долгое молчание. 55 депутатов 12-ти участвующих штатов – Род-Айленд отказался от участия – сознавали, что они коснулись болевой точки новой правительственной системы: большинство из них считали усиление исполнительной власти по сравнению с положениями опубликованных в 1777 г. «Статей конфедерации» обязательным; одновременно царила неизвестность о конкретной форме, которую должна была принять такая исполнительная власть, а так же о готовности населения принять рост власти этой традиционной, наблюдаемой с особым недоверием, ветви правительства.

Уже первая конституция «Статьи конфедерации» , знала институт президента, глава которого возглавлял Конгресс, своего рода собрание дипломатов тринадцати участвующих штатов. Этот президент избирался конгрессом на один год и действовал только как «первый среди равных» и церемониальный глава без права влиять на политические события. И это было полностью созвучно общему направлению революционной эпохи, которая поднимала престиж законодательной власти и увеличивала влияние парламентов по отношению исполнительной.

Когда в 1776 – 77 гг. в большинстве отдельных штатов была разработана новая конституция, губернаторов сделали чисто исполнительными органами парламентов, урезав, ссылаясь на суверенитет народа и республиканский принцип самоуправления, их полномочия .

Отсюда исходила тенденция к господству парламента, на которое потом – вместе с неспособностью действовать и финансовой бедностью Конгресса – в 80-е годы была переложена ответственность за слабость и грозящий развал союза. После окончания войны за независимость в 1783 г. множились голоса критиков, которые настаивали на коренных реформах как конституций отдельных штатов, так и «Статей конфедерации» . По их мнению, союз можно было спасти, только устранив превосходство государственных парламентов и укрепив позиции федерального правительства, особенно федеральной исполнительной власти. Это «национальное движение» , интеллектуально оформленное и организационно форсированное Александром Гамильтоном и Джеймсом Мэдисоном, вызвало недовольство верных принципам радикальных республиканцев, но влилось, однако, под давлением кризиса в Конвент реформ в Филадельфии. Здесь делегаты игнорировали данные им родными парламентами инструкции, по которым должны были предложить только «поправки» к «Статьям конфедерации» ; вместо этого, исходя из плана делегации Вирджинии, они начали обсуждение совершенно новой конституции, по которой коренным образом изменялось соотношение сил в союзе.

Дебаты об исполнительной власти были особенно затруднительны, так как чётко выявляли отход от радикальных основных принципов революции к умеренным представлениям о равновесии власти в смысле английской конституционной традиции[50] .

Большинство делегатов в Филадельфии видели идеал не в ограниченном господстве большинства граждан, а в перенесении разделения власти между королём, лордами и третьим сословием , восхваляемого Монтескье как сохраняющее свободу и стабилизирующее в американские условия.

Вопрос состоял только в том, кто должен занять место короля и лордов , так как в Новом Свете не было родового дворянства. В качестве последнего свои услуги предложила федеральная структура Соединённых Штатов, так как «верхняя палата» Конгресса, сенат, мог рассматриваться как представительство отдельных штатов. Замену для короля, который мог бы одержать победу над сильной законодательной властью, состоящей из двух палат, было найти нелегко, тем более, что исполнительная власть всегда идентифицировалась в сознании современников с наследственной монархией. Конвент рассмотрел целый ряд мелочей, начиная с навечно выбранного президента (предложение Гамильтона, которое, ввиду общественного мнения, не имело шанса реализации) и заканчивая коллегиальным руководящим органом, наиболее соответствовавшим бы республиканским принципам.

Джеймс Уилсон уже своё первое высказывание связал с заявлением о том, что «исполнительная власть должна состоять из одного человека» . Хотя Эдмонд Рендлльф из Вирджинии предостерегал что это «зародыш монархии» , предложение Уилсона было принято в ходе обсуждения. По мнению большинства, таким образом, будет обеспечено то, что исполнительная власть будет располагать единой волей, имея достаточно энергии и эффективности для служения благу нации и, одновременно будут господствовать чёткие условия, касающиеся ответственности за действия исполнительной власти. Подспудно при этом свою роль сыграло то обстоятельство, что многие делегаты видели в Джордже Вашингтоне, победителе Войны за независимость, председательствовавшем на Конституционном Конвенте, желаемого кандидата на новую должность.

Уже изначально конституция была составлена так, что президент и Конгресс постоянно зависели друг от друга, а конфликт и кооперация являлись двумя сторонами одной медали.

Федералисты, как себя называли защитники новой конституции, постарались донести эту общую картину до ещё довольно скептического населения и дебатах по ратификации, которые длились с 17 сентября 1787 года, когда был опубликован филадельфийский проект, до конца лета 1788 года. Ведомство президента испытало атаки антифедералистов, хотя критика концентрировалась скорее на общем перемещении власти из отдельных штатов в федеральное правительство. С точки зрения противников конституции, устранение суверенитета отдельных штатов и усиление федерального правительства указывали направление к единому централизованному государству, американской империи, править которой будет якобы честолюбивая и жаждущая власти национальная элита. Президентство они воспринимали как инструмент этой элиты, окончательной целью которой являлось бы введение монархии по английскому образцу. [51]

Ожесточённость нападок потрясла создателей конституции. Федералисты, прежде всего Гамильтон, Мэдисон и Джон Джей, в письмах к общественности (которые уже в 1788 году были изданы как книга под названием «Федералист» ) красноречиво защищали конституцию, включая и новый институт президентов. Они признавали, что президент располагает такими же полномочиями, как английский король, так как должность не наследуется, то человеку, неспособному по природе, доступ к государственной вершине остаётся закрытым, а президент, оказавшийся неподходящим для этой должности, может быть заменён в обычном порядке или, в случае необходимости, процедурой импичмента смещён с должности. Только предложенная конституция осуществляет идеал правительственной системы, полностью построенной на демократически-республиканской основе.

Конституция могла вступить в действие только после ратификации девятью из 13 штатов. В ходе её обсуждения в стране развернулась небывало острая и жаркая борьба, в которой сложились первые американские политические партии. Одна из них – федералисты – защищала сильное центральное правительство и требовала утверждения конституции, выражая тем самым интересы финансовой и торгово-промышленной буржуазии и части плантаторов. К ним примкнули все те, кто хотел «закона и порядка» , устав от сепаратизма штатов, волнений фермеров и трудового люда городов. Идеологами этой группы выступили Дж. Мэдисон, Дж. Джей и А. Гамильтон. Они публиковали свои соображения в газете «Федералист» . Среди них особенно выделялся 32-летний Александр Гамильтон, бывший адъютант Вашингтона, вступивший в бизнес чуть ли не с 14 лет. Он предложил свой план развития экономики, обеспечивавший прогресс капитализма свободной конкуренции: уничтожение торговых барьеров между штатами; защиту отечественной промышленности от иностранной конкуренции с помощью протекционизма, т. е. высоких пошлин на ввозимые промышленные изделия; свободу действия банков и накопления капиталов и др. Гамильтон считал, что на первых порах государство должно опекать не аграриев, а промышленников, купцов и банкиров. Его недаром называли архитектором американского капитализма и первым идеологом буржуазии.

Антифедералисты (Т. Джефферсон, П. Генри и др.), или демократы-республиканцы, отстаивали интересы аграрной демократии – фермеров и части плантаторов, ратовавших за широкие права штатов и сильную местную власть. Они добивались свободы торговли и возражали против новых налогов. Их поддерживала мелкая и средняя буржуазия, «низы» городов.

В начале октября 1787 года А. Гамильтон отправился в небольшой городок Олбани, столицу штата Нью-Йорк, чтобы принять участие в осенней сессии Верховного суда. По всей вероятности, там, среди собравшихся взволнованных государственных мужей, истцов и ответчиков он осознал глубину споров по поводу конституции.

Одарённый публицист, оригинальный политический мыслитель, Гамильтон решил объяснить жителям своего штата преимущества новой конституции. Он привлёк к сотрудничеству опытнейшего юриста Дж. Джея, одно время бывшего президентом континентального конгресса, и виргинца Дж. Мэдисона, справедливо считавшегося «отцом конституции» . Конечно, такие яркие личности, как Гамильтон – в будущем выдающийся министр финансов первого правительства США, Мэдисон – отслуживший два срока президентом страны, Джей – верховный судья США, имели свои личные взгляды и пристрастия. Гамильтон был столь яростным сторонником олигархической республики, чуть ли не монархии, что даже не счёл нужным высиживать на всех заседаниях конституционного конвента.

В то судьбоносное для США время они, оставив всё, что их разъединяло, заговорили одним голосом Публия.

Время торопило, и, по преданию, Гамильтон набросал первую статью «Федералиста» в кабине шлюпа на обратном пути в Нью-Йорк. Она увидела свет в нью-йоркской газете «Индепендент Джорнэл» 27 октября 1787 года. Все трое авторов не имели определённых планов как в отношении периодичности написания и публикации статей, так и их количества, равно как точно не договорились о темах, которые будут затронуты. Создатели «Федералиста» с самого начала положили говорить одним голосом и по сему соблюдать строжайшую анонимность.

Уже в конце 1787 г. статьи «Публия» завоевали самую широкую известность. Вслед за публикацией в издательстве «Маклин» «Федералист» в быстрой последовательности выдержал два французских (1792 и 1795 гг.) и ещё два американских издания. Во французских изданиях анонимность авторов оказалась нарушена – указывались авторы: «господа Гамильтон, Мэдисон и Джей, жители штата Нью-Йорк. [52]

Центром оппозиции новой конституции стали Вирджиния и Нью-Йорк. Род-Айленд и Северная Каролина два года не ратифицировали конституцию. И всё же 21 июня 1778 г. Удалось добиться её ратификации. Новая конституция начала действовать в марте следующего, 1789 г.[53]

Принятие конституции требуемым количеством штатов было достигнуто не столько благодаря пропаганде её преимуществ, сколько благодаря обещанию федералистов добавить к тексту требуемую критиками декларацию основных прав (Билль о правах) для защиты личности и отдельных штатов от федерального произвола.[54] Вместе с этим большую роль сыграло доверие, которое оказывало Джорджу Вашингтону большинство американцев.[55]

§2. Конституция США и Билль о правах.

Конституция США, хотя и далеко не безупречна, но существует без особых изменений вот уже более 200 лет, больше, чем какая-либо другая в мире. За 200 лет к ней было принято всего 26 поправок, придавших ей гибкость и соответствие изменяющимся условиям жизни страны. И всё это благодаря тому, что создатели конституции 1787 г. трезво учли предшествующий исторический опыт и достижения передовой общественной мысли своего времени, идеи Ш. Монтескье, Ф. Бэкона, Дж. Локка и др. Конечно, это была Конституция, закрепившая власть богатого меньшинства, но она давала конституционные гарантии демократическим правам и свободам.[56]

Основополагающим принципом конституции был провозглашен принцип разделения властей, который предполагает организационную незави­симость трех ветвей государственной власти – законодательной, исполнительной, судебной и разграничение функций между ними. Анализируя исторический опыт, авторы Конституции пришли к выводу, что если в одном органе или у одного лица сосредотачивается вся полнота власти, то это неминуемо ведет к возникновению тирании. Чтобы этого не произошло, власть должна быть разделена между различными органами госу­дарства таким образом, чтобы они взаимно кон­тролировали и сдерживали друг друга. В ре­зультате каждая из основных властей получала значительную независимость. Особое внимание при разработке конституции было обращено на создание действенной системы взаимных сдержек и противовесов. Джеймс Мэдисон, один из глав­ных «архитекторов» Конституции США, по этому поводу говорил, что до тех пор, пока органы государственной власти «... не будут связаны и переплетены до такой степени, чтобы предо­ставить каждому из органов конституционный контроль над другими, максимально требуемый уровень разделения, как сущность свободного правительства, иногда на практике не сможет быть организован надлежащим образом» . (цитата по: Карнентэр Д. «Познаем Америку» – Санкт-Петербург, 1995 г. с. 28).

Конституция США сравнительно краткий документ. В ней содержится приблизительно 7 тыс. Слов. Она включает три компонента:

Преамбула, которая не признаётся судами и американской доктриной за составную часть закона, а рассматривается только с точки зрения источника, от которого она исходит, и целей, ради которых она выработана. Текст её таков:

«Мы, народ Соединённых Штатов, с целью образовать более совершенный Союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать общему благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим провозглашаем и устанавливаем настоящую Конституцию для Соединённых Штатов Америки».[57]

Семь статей, обозначенных римскими цифрами, занимающих иногда до нескольких страниц. Большинство статей делятся на разделы. Статьи главным образом определяют структуру органов государственной власти и регулируют их взаимоотношения, построенные на принципе сдержек и противовесов, т. е. Распределяют компетенцию на федеральном уровне (статьи I – III), между союзом и штатами (статьи I и IV); устанавливают порядок изменения самого основного закона (статья V); содержат разноплановые положения в статье VI, часть из которых утратила силу (о признании США доконституционных долгов), а другие, наоборот, приобрели особое значение (нормы о соотношении внутреннего и международного права). Статья VII говорит о вступлении в силу самой конституции. Если характеризовать текст, содержащийся в статьях, то можно отметить, что он на первый взгляд кажется простым, логичным, сжатым и небольшим по объёму, хотя при более внимательном рассмотрении в нем много нечёткого, неконкретного и противоречивого. Он изобилует общими выражениями, отсутствуют положения о важнейших институтах политической и государственной власти – о конституционном контроле, политических партиях, исполнительном аппарате, поверхностно характеризуется порядок избрания высших должностных лиц и органов, парламентская процедура.[58]

27 поправок, последняя из которых была принята в 1992 году. Поправки призваны восполнять содержащиеся в Конституции пробелы. Первые 10 поправок носят название «Билль о правах». К настоящему времени некоторые поправки изменили положения предыдущих поправок, которые в свою очередь модифицировали первоначальный текст (например, последовательное преобразование и уточнение порядка избрания и замещения должностей президента и вице-президента, установленного в ст. II и поправках XII, XX и XXV). Все принятые поправки дописываются к основному тексту, а отменённый текст не устраняется, что затрудняет понимание.

Конституция США относится к жёстким конституциям. Поправки к ней могут быть приняты двумя третями членов обеих палат высшего законодательного органа – Конгресса – либо специальным конвентом, созванным по инициативе 2/3 штатов (случаев такого отзыва не было). Они подлежат ратификации (утверждению) законодательными собраниями 3/4 штатов либо 3/4 конвента штатов, созванных по решению федерального конгресса (ст. V).

Концепция прав человека, лежащая в основе конституционного регулирования США, исходит из идеи о естественных и неотчуждаемых правах. Политические права гражданина были включены в конституцию впоследствии, а о социально-экономических и культурных правах в конституционных текстах вообще не говорится (за исключением поправки V о гарантиях частной собственности). Эти права не считаются фундаментальными и не обеспечиваются судебной защитой путём исков – защищаются лишь производные от них права, например, право на оплату труда, а не само право на труд. Эти пробелы конституционного регулирования восполняются отдельными законами.

Билль о правах тоже исходит из концепции естественных прав. Поэтому его формулировки носят запретительный характер, так как запрещают ограничивать права и свободы, которые резюмируются. Это относится и к политическим правам. Билль устанавливает, что конгресс не должен издавать законы, ограничивающие свободу слова, печати, собраний (мирных и без оружия), право народа носить и хранить оружие, право обращаться к правительству с петициями. Согласно Биллю о правах, обеспечивается свобода совести, охрана личности, бумаг (документов, переписки и др.), имущества, предусматривается суд присяжных не только по уголовным делам, но и по определённой категории гражданских дел, право обвиняемого на защиту, право отказываться от дачи показаний против самого себя. Не допускается двойное наказание за одно и то же преступление, запрещается требовать большой залог по судебным делам, налагать чрезмерные штрафы, применять жестокие и необычные наказания.

Первые 10 поправок, получившие название Билль о правах были приняты первым конгрессом в 1789 г. Для ратификации штатам было предложено 12 поправок, из которых 10 были приняты. Билль о правах вступил в силу 15 декабря 1791 г., после его утверждения одиннадцатым штатом из существовавших тогда четырнадцати. Закреплённые права и свободы относились к политическим и личным. Почти не затрагивались социально-экономические права и свободы.[59] Эти поправки не охватывают весь необходимый круг вопросов, и эти пробелы конституционного регулирования восполняются отдельными законами.

Кроме Билля о правах в дальнейшем было принято около 10 поправок, которые касаются прав и свобод человека. Однако в целом Декларация независимости, конституция США и поправки к ней не содержат того перечня прав и свобод, который соответствовал бы международным стандартам – Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в 1948 г., международным пактам о правах человека, вступившим в силу в 1976 г. Как отмечалось, эти недостатки хотя и не полностью, но восполняются конституциями отдельных штатов, федеральными законами, судебными прецедентами.

§3. Анализ Конституции США.

Анализ содержания Конституции позволяет выделить следующие принципы, определяющие политический строй и систему государственной власти США:

· Верховенство власти народа и закона

· Гарантии прав и свобод человека

· Федерализм

· Разделение властей, система сдержек и противовесов

· Возможность изменения и дополнения Конституции – внесение поправок

Рассмотрим некоторые конституционные основы и критерии американской демократии подробнее.

● Власть народа.

Преамбула Конституции устанавливает, что именно народ – единственный источник государственности и власти, и именно народ учреждает Конституцию. Верховенство власти народа – фундаментальный принцип демократии, означающий, что государство должно служить народу, а не народ государству.

Для американской Конституции есть понятия «народ» и «гражданин». Для обозначения «народа» в ней фигурируют самые разнообразные определения: «свободные люди», «избиратели». В этот список не попадали женщины, зависимые экономически от своих мужей и отцов; негры-рабы, бывшие собственностью плантаторов, или индейцы, ведущие «нецивилизованную» жизнь. Таким образом, избирательным правом наделялись лишь мужчины, лично независимые и платящие налог с собственности. Слово «налогоплательщик» стало в американском лексиконе с тех пор синонимом понятия «гражданин».

Постепенно менялась страна, менялся и сам народ, и его роль в управлении государством. В 1865 , после кровопролитной Гражданской войны, была принята XIII поправка, за которой следовали также XIV и XV, согласно которым негры были освобождены и наделены избирательными правами. В 1920 г. XIX поправка предоставила избирательные права женщинам. Последняя из принятых поправок- XXVI (вступившая в силу с 1971г. и напрямую вызванная войной во Вьетнаме), закрепила избирательные права за гражданами с 18 лет

Власть народа проявляется в форме как непосредственной демократии (собрания избирателей, самоуправления, политической инициативы, референдума, анкеты и опросов избирателей), так и представительной демократии, путем передачи властных полномочий избираемым государственным органам и лицам. Наряду с местными, американцы прямым голосованием выбирают и высших должностных лиц – президента, губернаторов, мэров, а также членов муниципалитетов, советников, директоров, судей, и т.п.. Всего в США в 1990 г. насчитывалось свыше 500 тысяч избранных должностных лиц.

Однако Конституция одновременно и ограничивает власть народа. Например, Президент обладает правом вето, которое создается для проверки и защиты от тирании большинства. Некоторые ученые видят роль Президента во внесении монархической функции в конституционный порядок нации, в то время как Сенат вносит аристократический или олигархический элемент, дабы создать сбалансированное правительство.

● Гарантии прав и свобод человека. Билль о правах.

Идеи неотъемлемых прав личности, построенные на признании достоинства и ценности человека как такового, нашли правовое закрепление в Билле о правах. Возможно, самым непопулярным решением, принятым основателями американской Конституции, было решение не включать Билль о правах в окончательный текст. Им пришлось долго уверять ратификаторов в том, что такое перечисление прав, как в Билле, будет достигнуто принятием поправки сразу же после ратификации Конституции. Ее защитники полагали, что особой необходимости во включении Билля о правах нет – правительство остается правительством ограниченных полномочий, и гражданам не будет отказано в их традиционных правах. Александр Гамильтон утверждал, что «Конституция сама является Биллем о правах». Однако народ требовал гарантий, и он их получил в лице первых 10 поправок к основному тексту Конституции, обобщенных под единым названием «Bill of Rights», или «Билль о правах». Это сравнительно короткий документ.

Гарантии прав и свобод имеют целью, прежде всего, защиту от произвола властей, а уж потом – от иных посягательств. История показала, что это весьма мудро. Для примера стоит лишь вспомнить «расцвет» «холодной войны» и разгул «маккартеизма».

● Федерализм и суверенитет.

США стали первым в истории федеративным государством, политическое устройство которого определено и закреплено в Конституции (статьи IV и VI; позже и X поправка).

Согласно Конституции, федерализм являет собой двойную форму государственного правительства, в которой присутствует функциональное и территориальное разделение власти. Федерализм представляет собой как бы компромисс между двумя другими формами политического устройства: унитарной и конфедеративной. В унитарном государстве вся полнота власти находится в руках центрального правительства. В альтернативной форме – конфедерации – общий центральный орган – Совет Конфедерации обсуждает лишь вопросы общей политики и играет больше рекомендательную роль по отношению к своим суверенным членам, а вся полнота власти находится у них. В федерализме между центральным и местными правительствами существует установленное Конституцией и законами разделение властных полномочий и функций.

В принятии принципа федерализма видят гений американской политики. Т. Джефферсон много лет спустя после этих событий выпукло показал, что ещё крылось за спорами о федерализме. «Правительство становится хорошим не в результате консолидации или концентрации власти, а в результате её распределения… Именно благодаря последовательному распределению ответственности, нисходящей от общей в частной, можно наилучшим образом обеспечить руководством массы людских дел для всеобщего блага и процветания».[60]

Составители Конституции США четко распределили полномочия, которыми было наделено федеральное правительство, а все «остальные» (без детализации и перечисления) отдали властям штатов. Таким образом, центральному правительству принадлежит исключительное право проведения внешней и оборонной политики, предоставления гражданства США иммигрантам, эмиссии денег и контроля денежного оборота, обеспечения внутренней безопасности, определения национальных приоритетов и ряд других.

В ведение штатов вносятся такие статьи как гражданское и уголовное законодательство, организация народного образования, здравоохранения, обеспечение общественного порядка, строительство и поддержание дорог и коммуникаций, контроль за использованием земли и природных ресурсов, и т.д. Некоторые функции, например налогообложение или экологическая безопасность, принадлежат и центру, и штатам. Вообще, система разделения государственных доходов и расходов между центром и штатами довольно четко и последовательно распределена: определенные уровни власти имеют определенные источники поступления в бюджет, тем самым, избегая конфликтного дележа.

Важно, что даже при наличии у штатов всех атрибутов суверенитета (герб, флаг и т.п.), статья IV Конституции недвусмысленно устанавливает полный и истинный суверенитет только на федеральном уровне, все федеральные законы и договоры союза должны исполняться на всей территории США в любом штате. Первоначально это вызывало жесткие разногласия и даже привело к Гражданской войне 1861-1865гг, самой кровопролитной из когда-либо ведущихся на территории Америки, и посеявшей наибольший за всю историю раздор между гражданами страны. Однако, как кажется, с тех пор этот пункт неминуемо выполнялся штатами. Данное положение рассматривается как краеугольный камень существования и функционирования американской федерации.

● Разделение властей, система сдержек и противовесов.

Влиятельная фигура в ранней Америке, Джон Адамс, говорил, что целью конституционного правительства является создание правительства законов, а не правительства людей. Это значит, что он хотел быть управляемым установленными и беспристрастными правилами, а не предрассудками или пристрастиями, которые свойственны человеку.

В соответствии с принципом разделении властей каждая из трех ветвей правительства (исполнительной, законодательной и судебной) функционирует относительно независимо от других. Вместе с тем «встроенная» в этот принцип система сдержек и противовесов наделяет каждую ветвь способностью контролировать действия других. Например, Конгресс может осуществлять контроль действий Президента через бюджет, принятие которого является главным приоритетом законодательного органа. С другой стороны, Президент может использовать право вето законов, принимаемых Конгрессом. Этот принцип разделения властей с учетом системы сдержек и противовесов вошел в историю как Мэдисоновская модель правительства.

Относительная независимость властей связана и с различным способом их формирования: Конгресс – прямым голосованием избирателей ( правда, на различные сроки для обеих палат); Президент – через избираемую прямым голосованием коллегию выборщиков.; Верховный Суд – пожизненным назначением судей Президентом с согласия Сената

Двухпартийность, установившаяся в США, также влияет на систему сдержек и противовесов. Постоянное соперничество и противоборство партий ведет к их взаимоконтролю на всех уровнях власти, и, с другой стороны, не дает «разброса» и не вызывает недоумения избирателей, которое создает многопартийная система. Партия меньшинства в США контролирует правительственное большинство, обе фракции Конгресса – Президента и исполнительную власть.

Несмотря на многие проблемы, связанные со сложностью механизма разделения властей (например, затягивание на столетие принятия Закона об избирателях, который расовой дискриминации негров), Мэдисоновская модель оградила США от диктатуры (ее в истории страны просто не было, что нехарактерно, к примеру, для европейских держав) и надежно защитила конституционные основы демократии. Многие американцы верят, что именно этот реализм в отношении человеческой природы и внимание к институционным проверочным механизмам являются одним из главных вкладов основателей в образование системы, которая была эффективной в гарантировании свободы и предотвращения тирании.

● Историческая эволюция.

Черты американской Конституции, описанные выше, продолжают характеризовать Конституцию и в конце двадцатого столетия. В то же время, с 1787 года произошли серьезные перемены из-за формальных изменений в ней, а также из-за эволюции в интерпретации и применении документа. Это сочетание преемственности и перемен лучше всего продемонстрировано в федеральной системе, созданной Конституцией.

С одной стороны, местные правительства и правительства штатов продолжают играть значительную роль в американской политической системе и берут на себя довольно широкий спектр задач, в то время как центральной прерогативой федерального правительства остаются вопросы международной политики и дел общенациональной важности.

С другой стороны, в нашем веке полномочия федеральной власти интерпретируются настолько широко, что Конгресс в принципе может регулировать все, что он считает проблематичным для всей нации. Хотя и ясно, что идея законной проверки национальной власти значительно уменьшилась, все же в 1994 году Верховный Суд США объявил один федеральный закон неконституционным, так как тот вторгался в сферу полномочия штатов.

Система сдержек и противовесов властей продолжает эффективно действовать, проверять и разделять власть. А Конституция продолжает содержать смешение демократических и антидемократических черт, чтобы установить, а также ограничить народный авторитет. В течение двух веков широко развернулась практика голосований, хотя и претерпела некоторые изменения по сравнению с 1787 годом.

Удивительным образом Конституция США, старейшая и кратчайшая (содержит 4400 слов, не считая текста поправок) из всех писаных конституций правительств, вот уже на протяжении более 200 лет продолжает эффективно действовать. Комментаторы утверждают, что ее секрет – в гибкости и возможности по-разному трактовать различные положения. Но в то же время она является самым стабильным законом, так как формально внести в нее изменения очень сложно. Конституция также необходима для контроля власти правительства, так как эта власть «происходит» от людей. Это представляет контраст с остальными формами права, созданными правительством для контроля за людьми.

Таким образом, творцы конституции явно опасались тирании со стороны большинства, которое бы передало бразды правления в руки правящего меньшинства, как это часто случалось в европейских странах. Поэтому и самой главной и весомой причиной обращения к разделению властей была возможность предотвращения с его помощью узурпации власти одной из ветвей и установления диктаторского режима.

Сами создатели и разработчики конституции, несмотря на различия в политических взглядах, симпатиях и пристрастиях, были последователями, а порой и знатоками концепций общественного договора и разделения властей. Им особенно были близки Дж. Локка и Ш. Монтескье. На их правовые взгляды и позиции значительное влияние оказали также государственно-правовые установления Великобритании, её правовая доктрина и практика. (Вспомним, что даже Монтескье в качестве образца реального разделения властей называл Великобританию.) Теория Ж.-,Ж. Руссо об Общественном договоре, так же так же как и теория Дж. Локка о сущности представительного правления нашли своё отражение в тексте Конституции, в преамбуле которой утверждается принцип, что законность правления зиждется на согласии управляемых.

Превращение теории Общественного договора в реальность потребовало создания представительных институтов и такой политической системы, при которой эти институты действительно отражают интересы и мнения народа. В начале существования республики избирательное право жёстко ограничивалось. Поправки к Конституции и решения судебных органов постепенно расширяли и гарантировали равные права, отменяя ограничения, обусловленные расой, полом или собственностью.

Федеральная модель конституционной системы была списана с конституции штата Массачусетс; она в наибольшей мере импонировала как самой идее народовластия, так и рациональному распределению бремени власти между тремя её ветвями. Как отмечал Ш. Монтескье, это задача трудная, ибо «чтобы образовать умеренное правление, надо уметь комбинировать власти, регулировать их, приводить их в действие, подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она могла уравновешивать другую; это такой шедевр законодательства, который редко удаётся выполнить случаю и который редко позволяют выполнить благоразумно» .

В конституции нашли своё воплощение взгляды А. Гамильтона на устройство государственного аппарата. Сильную исполнительную власть, во главе которой стоит один человек, А. Гамильтон считал залогом стабильности в государстве. Стремление Гамильтона расширить полномочия президента, что в его время было расценено как наступление на основы демократии, в ХХ веке стало свершившимся фактом. С 50-х годов власть президента Соединённых Штатов приобрела размеры, сравнимые с властью ряда монархов Европы. Разделение ветвей власти как гарантия предупреждения узурпации власти в стране небольшой группой лиц – один из основных столпов конституции США – является заслугой Гамильтона как одного из соавторов главного закона Соединённых Штатов Америки. Ещё одним вкладом А. Гамильтона стало декларирование приоритета федеральных законов над законами штатов. Включение этого положения в конституцию стало залогом пресечения сепаратизма штатов – того, с чем молодому американскому государству пришлось столкнуться в первые десятилетия своего существования. Роль Александра Гамильтона в разработке конституции США не вызывает сомнения. Это, безусловно, – чрезвычайно важная роль.

Американский опыт доказывает, что теория разделения властей отнюдь не плод досужей фантазии юристов; она итог многовекового развития государственности, неустанного поиска механизмов, способных обуздывать наиболее вопиющие злоупотребления властью, когда она сосредотачивается в одном органе, становясь бесконтрольной и деспотичной.

Под крышей Конституции 1787 года развивались и совершенствовались и само законодательство, и законодательная техника, и вся система правозащитных механизмов, что позволило американцам преуспеть во многих отношениях, а главное, обеспечить стабильность и правопреемственность в своём экономическом и социальном развитии. В силу гибкости конституционного механизма, обеспечивающего законность, серьёзных попыток скомпрометировать существовавшие правовые механизмы не предпринималось в течение двух веков.

Однако, когда речь идёт о влиянии конституции, то следует помнить, что в её словах и фразах нет ничего магического. Могущественна не сама конституция, а конституционная система. Эта система складывается, во-первых, из отношения общества к Конституции, а во-вторых, из образцов поведения и институтов, взращённых вокруг Конституции.

Опыт других стран подтверждает основательность этой точки зрения. Десятки стран писали конституции, но некоторые из них оказывались либо декларативными, либо неэффективными, либо ущербными для граждан.[61]

Что бы ни было в других странах, в США конституционное правление является могущественной силой, с которой необходимо считаться.

Заключение.

Для американцев Конституция – это больше, чем просто свод законов. Это символ , мирская библия . В ней отражены все ценности общества, все приоритеты и формы этих приоритетов. Этот документ является для американца чем-то гораздо большим, чем просто гарантией демократии его страны, Соединённых Штатов Америки . Для многих политиков в мире государственное устройство США служит примером для построения стабильного демократического общества. Но путь к своему нынешнему положению в мире, как примеру демократического общества был тернист.

Положение Соединённых Штатов, победивших в войне, – хрестоматийный пример того, к чему приводит «парад суверенитетов». Профессор Н. Н. Яковлев пишет:

«Патриоты по инерции твердили, что «дух 76-го года» вызвал к жизни великую нацию; они с большими основаниями могли бы заявить: тот самый дух породил целый выводок – тринадцать крошечных враждующих наций, готовых вцепиться друг другу в глотки».[62]

Отцы-основатели нашли выход из создавшегося положения. Конституция США закрепляла централизацию американского государства, которая, будучи подчинённой, прежде всего, защите интересов «имущих верхов», отражала и общенациональные интересы и пользовалась весьма обширной поддержкой. Централизация объективно способствовала укреплению североамериканских штатов, являясь условием сохранения и развития их экономической независимости, политического престижа на международной арене, где властвовали европейские монархи. К осознанию необходимости централизации стали подходить и простые граждане. Таким образом, за усиление централизованного правительства ратовали как «имущие верхи», так и «низы» – рабочие, ремесленники, фермеры.

Проект основного закона США, одобренного участниками конвента в Филадельфии, содержал широкое определение прав централизованного правительства и, что очень важно, провозгласил супремацию федерального права над правом штатов. Среди прерогатив национального правительства США особое значение имели введение и сбор любых – как прямых, так и косвенных налогов и регулирование торговых и коммерческих отношений между штатами. Федеральное правительство в полной мере наделялось «властью меча и кошелька», о которой так долго мечтали Мэдисон и Гамильтон и их единомышленники. Конституция, законы и договоры США объявлялись верховным правом страны, обязательными для исполнения даже в том случае, если они противоречили законам отдельных штатов.

Государственный суверенитет штатов не устраивал участников филадельфийского конвента не в последнюю очередь и по той причине, что сохранял влияние сохранял влияние конституций штатов на политический процесс в Северной Америке. По убеждению федералистов, преодоление «пороков» этих конституций могло быть достигнуто только с помощью возвышения над ними «добропорядочной», т. е. общеамериканской конституции. По общему убеждению лидеров буржуазно-плантаторского блока, государственное устройство американских штатов, как оно сложилось в революционный период, привело к перерождению народного суверенитета в анархию и даже в систему демократического деспотизма, направленную, по мнению Дж. Мэдисона, на подчинение «имущих верхов» «неимущему большинству».

Соотнесение конституции с разными течениями Просвещения обнаруживает, что авторы основного закона США решительно отмели радикальные доктрины этой идеологии и восприняли только её умеренные принципы. Кроме того, некоторые положения конституции находились в вопиющем противоречии с заветами Просвещения. Она сохраняла рабство негров, что шло в разрез с первой заповедью просветителей – о юридическом равенстве людей. Конституция США воплотила в себе компромисс двух господствовавших тогда групп – северо-восточной буржуазии и плантаторов-рабовладельцев Юга.

Вожди конвента были признанными лидерами умеренно-консервативного крыла Американской революции, среди их имён мы не найдём видных демократов. Участник конвента просветитель-демократ Б. Франклин в силу возраста и плохого самочувствия не смог занять в конвенте активной позиции. Воплощением коллективной воли федералистов стала конституция 1787 года, а развёрнутым её философским выражением признаны 85 статей «Федералиста», опубликованных совместно А. Гамильтоном, Дж. Мэдисоном и Дж. Джеем в 1787 – 1788 годах. Особое значение при этом имело достижение единства между Гамильтоном, духовным вождём северо-восточной буржуазии, и Дж. Мэдисоном, политическим лидером южных плантаторов.

В США федеральной конституции посвящено большое количество работ, в частности, исторических исследований. Большинство работ носит апологетический характер, но есть и критические исследования, стиль которых не вписывается в эту традицию. Ч. Бирд охарактеризовал конституцию Соединённых Штатов как воплощение правовых гарантий собственнических интересов американских верхов. По мнению А. Шлезингера старшего, конвент 1787 года утвердил господство новой торгово-финансовой аристократии. Г. А. Фолкнер писал:

«Премудрые отцы-основатели ни мало не заботились о так называемых «правах человека» но права частной собственности, конечно не были упущены из виду, а наиболее важным дополнением власти федерального правительства стали прерогативы, означающие сбор налогов, регулирование торговли, защиту промышленности и чеканку монет».[63]

В молодости Авраама Линкольна беспокоило, что отцы-основатели, создавая впервые в истории систему, «позволявшую людям управлять самими собой», уже «сняли урожай» с американского «поля славы», оставив своим политическим наследникам лишь жалкие остатки былого. Но он недооценивал усилий, которые потребуются для продолжения американского эксперимента с самоуправлением. Дело в том, что ему постоянно угрожали возвеличивание руководства и принижение сообщества рядовых граждан. Он ещё более недооценивал усилия, необходимые для продолжения и завершения этого эксперимента. Линкольн был прав, заявляя, что американские политические лидеры всегда будут жить под сенью отцов-основателей. Однако, потребовалось очень много демократических достижений, чтобы трансформировать этот, в сущности аристократический, порядок в более эгалитарную всеобъемлющую демократическую систему.

Но, несмотря на все демократические изменения, далеко не все американские политологи считают США образцовой демократией. Более того, большинство американских политологов, по мнению В. В. Согрина, Америку таковой не считают – в отличие от их российских коллег. Среди американских политологов существуют четыре основные точки зрения на политическое управление и политический режим в США. Согласно первой, США представляют собой образцовую демократию. Другая, прямо противоположная точка зрения, утверждает, что американское политическое правление является олигархическим. Между этими двумя точками зрения расположились две промежуточные: одна определяет американское политическое управление как систему политического плюрализма, а вторая – как демократический элитизм. Именно эти промежуточные «серединные» точки зрения и пользуются наибольшей популярностью среди профессиональных политологов. Концепция политического плюрализма утверждает, что политическая власть в США формируется и осуществляется на основе конкуренции разнообразных социально-экономических и политических интересов, групп, институтов (политолог Р. Даль назвал эту систему полиархией). Как видно, это не власть некоего механического большинства народа, осуществляемая, к тому же, самим народом, что предполагает концепция демократии, но определёнными демократическими чертами она, безусловно, обладает.

Наиболее реалистической является концепция демократического элитизма. Эта концепция предполагает, что политическое управление в США, как оно осуществляется на практике, состоит из двух основных компонентов. Первый – это демократический механизм формирования политической власти (главный среди них – регулярные всеобщие выборы), второй – отправление политической власти элитой, или правящим классом. Таким образом, реальное повседневное управление страной находится в руках элиты, а не народа. На протяжении более 200 лет конституция США 1787 года служит надёжной опорой американского государства. Вместе с тем, за эти годы конституционное право претерпело в США важные изменения. Наряду с «писанной» федеральной конституцией 1787 года в США оформилась и так называемая «живая конституция», без которой невозможно понять американских политических реалий. Под «живой конституцией» понимают все государственные законы, судебные постановления, политические институты, властные функции, не зафиксированные в основном законе, но по своей фактической роли ему равнозначные, или даже возвысившиеся над ним.

Важной частью «живой конституции» являются политические партии, которые в тексте основного закона США даже не упомянуты. А, между тем, именно им принадлежит доминирующая роль в организации политического процесса страны. Нынешняя двухпартийная комбинация сложилась в 30-е годы ХХ века. В этот период, как отмечает, советский историк А. С. Маныкин, определилась современная расстановка сил и в механизме двухпартийной системы. Демократы заняли в ней положение центра и чуть левее, республиканцы обосновались в центре и правее его. Обе партии пользуются поддержкой различных социальных слоёв.

«Двухпартийная система – важное средство, которое позволяет манипулировать массовым сознанием и политическим поведением американцев. Предвыборные баталии между демократами и республиканцами помогают сохранению в массах веры в возможность и реальность подлинно народного волеизъявления. Этому способствует и стиль проведения кампаний, когда кандидаты разъезжают по своим округам, жмут руки простым американцам, целуют их детей…Предвыборные кампании играют большую роль в политической жизни страны».[64]

В последние годы политические программы обеих партий становятся всё более похожи одна на другую. На последних президентских выборах это привело к тому, что конституционное право едва не дало опасного сбоя. Совпадение ряда моментов в предвыборных программах кандидатов в президенты от демократической и республиканской партий привело к практически равному распределению голосов избирателей между кандидатами и длительному пересчёту голосов. В стране с менее стабильной государственной системой такое длительное состояние неопределённости сразу после выборов привело бы к серьёзным потрясениям в обществе.

В равной мере и вина и заслуга в том и другом случае лежат на конституции США. Сложность и многоступенчатость системы выборов президента стали причиной тех трудностей, которые сопровождали заключительный этап президентских выборов 2001 года. Но, вместе с тем, заслугой конституции является стабильная государственная система, которая продолжала действовать при отсутствии главы государства. В начале нового века на долю Соединённых Штатов Америки выпало тяжёлое потрясение. После чудовищной трагедии 11 сентября 2001 года Америка никогда не станет прежней – уверенной в своём всесилии и своей непогрешимости. После событий в Нью-Йорке в США на совместную конференцию собрались деятели литературы и искусства. Главной темой обсуждения был вопрос – как после 11 сентября будет развиваться американское общество и государство. По мнению деятелей культуры, перед Соединёнными Штатами есть два пути. Двигаясь по первому пути, США, преодолев потрясения, останутся открытыми для окружающего мира и покажут пример того, как во время тяжёлых испытаний можно сохранить демократические свободы. Другой путь приведёт США к отчуждению от остального мира, к глухой обороне от «варваров», посягающих на «американский образ жизни». Соединённые Штаты в этом случае окажутся в положении Римской империи. Хочется верить, что американский народ сделает правильный выбор.

Библиография .

Источники:

1. Плутарх. «Избранные жизнеописания». В двух томах. Пер. с древнегреческого, сост. и прим. М. Томашевской. Москва. Правда, 1990 год.

2. «Соединённые Штаты Америки: Конституция и законодательные акты». Перевод с английского, сост. В. И. Лафитский; Под ред. и со вступ. от О. А. Жидкова. Москва. Прогресс – Универс, 1993 – 768 стр.

3. «Федералист». «Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва, 1993 год

4. Т. Джефферсон. «Автобиография. Заметки о штате Вирджиния». Литература, 1990 год.

5. «Практикум по новой истории» 1640 – 1871 гг. Выпуск I . Москва 1981 год.

6. «Хрестоматия по истории меэдународных отношений нового времени». Составители В. И. Киселёв, Л. Е. Кертман и др. Москва, 1963 год.

7. «Хрестоматия по новой истории». Под ред. А. А. Губера и А. В. Ефимова. Москва, 1963 год.

8. «Конституция и законодательные акты буржуазных государств XXVII – XIX вв». Москва, 1957од.

9. «Сборник документов по истории нового времени. Буржуазные революции XVII – XVIII вв». Москва, 1990 год.

Литература:

1. «Всемирная история» в 24 томах. Том 12, «Начало колониальных империй». Минск «Литература» 1998 год.

2. «Всемирная история» в 24 томах. Том 14, «Эпоха Просвещения». Минск «Литература» 1998 год.

3. «Хроника человечества» под ред. Юргена Хайдекинга.

4. Брюс Майроф. «Лики демократии» . Издательство «ВЕСЬ МИР». Москва 2000 год.

5. «История США». Учебное пособие. Б. Ю. Козенко, Г. Н. Севостьянов; Самара. Редактор Е. М. Андреева. 1994 год. Стр. 479. Издательство Самарского областного института повышения квалификации и переподготовки работников образования.

6. «Верховенство права». Москва. «Прогресс» – Универс», 1992 год.

7. «Новая история. Первый период.» Учебное пособие для студентов-историков. Под ред. В. В. Юровской и др. , Москва. «Высшая школа», 1983 год, стр. 399. Издание 2-е, перераб. и доп.

8. «Американские президенты». под редакцией Юргена Хайдекинга. Ростов-на-Дону «Феникс», Москва «Зевс». 1997 год. Стр. 636.

9. «Новая история». Часть 1, 1640 – 1879 годы. Учебник для пед. институтов. Под ред. действ. чл. Академии пед. наук СССР проф. А. А. Нарочицкого. Изд. 2-е, доп. Москва, «Просвещение», 1972 год. Стр. 719.

10. «Американская мозаика». И. А. Геевский, Н. К. Сетунский. Москва, Политиздат, 1991 год.

11. Газета «История». Приложение к газете «Первое сентября» № 46, декабрь 1998 г.

[1] Научная конференция в Чикаго, апрель 1992 года. Речь профессора Ф. Риггза.

[2] «Лики демократии» стр. 40.

[3] «Лики демократии» стр. 29.

[4] «Лики демократии» стр. 40

[5] «Лики демократии» стр. 42

[6] «Федералист»: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[7] «Федералист»: № 72. Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[8] «Федералист» № 73. Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[9] «Лики демократии» стр. 50.

[10] «Федералист» № 16 : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[11] «Федералист» № 18. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[12] «Лики демократии» стр. 50.

[13] «Лики демократии» стр. 51.

[14] Газета «История», приложение к газете «Первое сентября» № 46. Декабрь 1998 г. «Век разума в Европе, Америке и России».

[15] «Федералист» № 9. Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[16] «Федералист»: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год стр. 14.

[17] «Федералист»: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год стр. 15.

[18] «Федералист» № 11, 8: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[19] «Лики демократии». стр. 41.

[20] «Федералист» № 30.: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[21] «Лики демократии» стр. 43.

[22] «Лики демократии» стр. 43.

[23] «Лики демократии» стр. 44.

[24] «Лики демократии» стр. 44.

[25] «Лики демократии» стр. 46.

[26] «Лики демократии» стр. 46.

[27] «Федералист» № 68.: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[28] «Федералист» № 70. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[29] «Федералист» № 71.: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[30] «Федералист» № 70. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[31] «Федералист» № 72. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[32] «Лики демократии» стр. 50.

[33] «Федералист» № 73.: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[34] «Лики демократии». стр. 54.

[35] «Федералист» № 22. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[36] «Лики демократии». стр. 55.

[37] «История США», том I, 1607 – 1877 гг. Издательство «Наука», Москва 1983 год. Стр. 217.

[38] «Лики демократии». стр. 56.

[39] «Лики демократии». стр. 58.

[40] «Лики демократии» стр. 59.

[41] «Лики демократии» стр. 60.

[42] «Лики демократии» стр. 61.

[43] «Лики демократии» стр. 63.

[44] «Федералист» № 28. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год.

[45] «Лики демократии» стр. 65.

[46] Всемирная история т. 12. Минск Литература 1998 стр. 154.

[47] «История США», том I, 1607 – 1877 гг. Издательство «Наука», Москва 1983 год. Стр. 131-143.

[48] «История США», том I, 1607 – 1877 гг. Издательство «Наука», Москва 1983 год. Стр. 180-182.

[49] «История США», том I, 1607 – 1877 гг. Издательство «Наука», Москва 1983 год. Стр. 171.

[50] «Американские президенты» под ред. Юргена Хейденинга 1997 г. стр. 8.

[51] «Американские президенты» под ред. Юргена Хейденинга 1997 г. стр. 21.

[52] «Федералист» политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва 1993 стр. 568 – 569.

[53] История США. Самара, 1994 г. стр. 46 - 47.

[54] «Американские президенты» под ред. Юргена Хейденинга 1997 г. стр. 23.

[55] «История США», том I, 1607 – 1877 гг. Издательство «Наука», Москва 1983 год. Стр. 194.

[56] История США. Самара 1994 г. стр. 47.

[57] Соединённые Штаты Америки, Конституция и законодательные акты, под ред. О. А. Жукова. Москва, 1993 г.

Стр. 29-40

[58] Соединённые Штаты Америки, Конституция и законодательные акты, под ред. О. А. Жукова. Москва, 1993 г.

[59] Соединённые Штаты Америки, Конституция и законодательные акты, под ред. О. А. Жукова. Москва, 1993 г.

Стр. 40 - 42.

[60] Т. Джефферсон. Автобиография … Литература, 1990 г. стр. 78.

[61] «Федералист»: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва 1993 г. Стр. 26 - 27.

[62] «Федералист»: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва, 1993 год. Стр. 7

[63] «Лики демократии» стр. 109.

[64] «Американская мозаика». Стр. 34.