Причины появления философии. Любая деятельность может начаться лишь тогда, когда для этого созреет соответствующая способность. А отвлеченное мышление, на основе которого и функционирует философия, как раз представляет собой определенную человеческую естественно-духовную способность, которая, подобно другим нашим силам, вызревает в нас в соответствии с нашей генетической программой.
Является простым эмпирическим фактом то, что разнообразные познавательные способности — ощущение, восприятие, воображение, рассудок, разум — находятся в человеке в определенной, строго упорядоченной системе, развиваются в определенной последовательности и требуют для своего вызревания некоторого времени. Каждая новая, пробуждающаяся способность открывает человеку и порождает в нем новый, не переживавшийся им до сих пор аспект бытия, изменяет и его самого и его восприятие мира. Родившийся младенец “умеет” лишь ощущать и может переживать только свои собственные телесные состояния; для него на этой фазе его развития нет ни внешнего, ни внутреннего миров. Однако уже очень скоро само собой необходимо обнаружится в нем способность восприятия, которая покажет человеку, как нечто отличное от него, внешний мир. На смену восприятию придет способность воображения, преобразующая внешнее во внутреннее и закладывающая основу для внутреннего мира человека. Воображение снимает способность восприятия, т е. отрицает как самостоятельную форму деятельности, и поднимает на более высокий уровень, где восприятие подчиняется уже не собственным законам, а законам воображения. Появление рассудка делает ребенка способным к усвоению языка (вначале пассивному, а затем и активному), после чего он оказывается в состоянии овладеть числом, а в дальнейшем и отвлеченными понятиями. Вызревание разумной способности позволяет человеку усваивать понятия предельного уровня абстрактности. Каждая последующая способность опирается на предшествующую, но заставляет ее функционировать в соответствии со своими законами и доминирует над остальными формами деятельности в течение всего периода своего развития.
Так происходит развитие духовных задатков в отдельном человеке: необходимо, само собой, последовательно. Но так же, в сущности, _вызревают духовные потенции и на уровне рода, и последний в этом отношении вовсе не представляет собой что-то неизменное. Генетические программы индивидуума и всего рода подобны друг другу по виду и “набору” естественно-духовных способностей, они имеют одни и те же ступени и логику их развития. Если отдельный человек в своем индивидуальном развитии проходит определенные фазы — детство, юность, зрелость, старость и смерть, то этнос и человечество в целом в своем многотысячелетнем развитии проходят те же, или, скорее, похожие фазы. И если в индивидуальной жизни на первом этапе (детство) господствуют чувственное мышление и способность воображения, а при переходе границ зрелости проявляется разумность, то и в истории человечества (по крайней мере, в обозримом прошлом) можно различить эпоху доминирования чувственного мышления и воображения, а можно с легкостью усмотреть и такие, где царят рассудок или разум (см. далее пункт “Начало философии”).
Историческая наука свидетельствует, что в развитии человечества были периоды полного его незнакомства с техникой и культурой письма и счета, что свидетельствует о слабости рассудочной способности и чувственно-непосредственном характере мышления. Последний доминирует во всех областях сознания, в том числе и в самых высоких, и обусловливает удовлетворение религиозных и идеологических потребностей человека мифологией, построенной с помощью воображения.
Высокая степень зрелости рассудка заявляет о себе появлением письменных источников и искусства счета. Общение с письменным словом, вырванным из контекста чувственно-конкретной ситуации, а также с числом как абстракцией от качественной определенности предметов, оказывало обратное влияние на мыслительные способности человека: совершенствовало рассудочную деятельность и делало его более восприимчивым к отвлеченному содержанию. Период рассудочной работы с письменным словом и числом довольно длителен и необходим для создания предпосылок к философствованию.
Появление философии не следовало бы связывать с экспансией рассудка за пределы частных областей (математики, медицины, исторических и историко-мифологических описаний и т. п.), в результате чего мифология якобы “перестала удовлетворять” сознание человека. Рассудок по своей природе вовсе не противоречит мифологии и может с ней вполне мирно уживаться, о чем свидетельствует многовековое мирное их соседство в иных культурах. Философия порождается отдельной (другой) способностью, и появляется она (философия) как самостоятельная форма духовной культуры лишь тогда, когда на уровне рода вызревает способность отвлеченного разумного мышления и когда человек оказывается в состоянии усмотреть тождество максимальных противоположностей и сказать: “Все есть Одно”. Происходит это изломе первого тысячелетия до Р. X. (примерно VIII—VI вв. до Р. X.); именно в это время в одночасье различные этносы (индусы, греки, китайцы) независимо друг от друга начали философствовать. Ее (философии) возникновение и развитие, таким образом, есть процесс естественно-исторический и индивидуально-родовой.
Зависимость индивидуума и этноса от возраста рода не означает, конечно же, что даже взрослым людям, живущим в эпоху “родового детства”, будет свойственна полная инфантильность, а представления их должны быть обязательно неглубокими. Вовсе нет. И индивидуумы, и этносы могут быть разумны, мудры, могут стремиться к каким-то обобщениям и типизации, но их разумность не может выражаться иначе, нежели в чувственной форме и в виде мифологических образов. Перешагнуть родовой предел (уровень развития родовых сил в данную эпоху) ни индивидууму, ни целому народу не под силу, и они не могут ни производить, ни усваивать того, до чего еще не созрел род, например, отвлеченных понятий, и окажутся такими же беспомощными по отношению к последним, каким и ребенок, не научившийся еще считать. “Отдельный человек, — подчеркивает Гегель, - может сколько ему угодно, пыжиться, все же он не может подлинной выйти за пределы своего времени, точно, так же, как он не может выскочить из кожи; ибо он принадлежит единому всеобщему духу, составляющему его субстанцию и его собственную сущность”. (Я бы не был бы столь категоричен. На сегодняшний момент, - да, но в перспективе, так или иначе, человек все-равно будет пытаться прыгнуть выше своего роста. А для этого, он должен индивидуальным путем работать над изменением собственной сущности, быть гением, поскольку работающим с принципиально новыми и прогрессивными путями существования и познания. Он должен изменять свое существо, отождествляться с будущим развитием, беря может и не за основу, но за определенные ориентиры хотя бы то-же религиозное сознание, кроющее в своих запасах будущую “теорию” непосредственного духовного познания. Следуя ориентирам этой традиции, даже из кожи лезть не надо, поскольку эта функция в человеческом арсенале уже все более назревает. Вот говоря уже о чем-то еще большем, то тут уж точно кажется, что полный предел. Однако, это только кажется. А если и предел, то столь ли сильно это нас будет волновать. Ведь судим то мы множественно и по индивидуально-целевому. В будущем, ориентиры поменяются. Так что, - пора меняться! Прим. Assambly).
Любая способность, если она назрела, проявляет себя как потребность и интерес (см. прим. выше!), как жажда и любовь к тому, к чему она есть способность. В этом смысле отвлеченное разумное мышление не является исключением. И когда род “дорастает” до этой способности, “вдруг” то здесь, то там, независимо друг от друга и одновременно, как грибы в лесу, появляются люди, любящие мудрость и одержимые поиском причин, а с другой стороны, множатся их благодарные слушатели, и вскоре все общество оказывается охваченным стремлением порождать прекрасные речи и приобщаться к мудрости; оно превращается в общественную потребность и в моду, а со временем становится неотъемлемой нормой жизни.
Для индивидуума не всегда бывает ясна природа такого влечения, и он часто лишь констатирует ее наличие и говорит, подобно Пифагору, что философ — тот, кто просто испытывает влечение к мудрости. Когда способность вызревает и стремится к реализации, человек переживает “зуд” наподобие того, какой описывал Платон в диалоге “Федр” (250 b-d), а функционирование отвлеченного мышления видится ему важным само по себе, самоценным и совершенно бескорыстным, нужным не для чего иного, но только ради него самого (о чем и говорит Аристотель в своей “Метафизике” [кн. I, гл. 1,980 а]) и доставляющим индивидууму прямо-таки эстетическое удовольствие. Все сказанное, конечно, не означает, что с созреванием на уровне рода способности отвлеченного мышления все люди, все этносы должны непременно начать философствовать. Ничего подобного в реальной жизни не происходит. Само по себе понятийное мышление является для возникновения философии хотя и необходимой, но все же недостаточной причиной. Требуются еще и другие факторы, стимулирующие или не препятствующие ее появлению.
К числу важнейших факторов, создающих благоприятные условия для процветания философии, является довольно высокий уровень благосостояния общества и развитые производительные силы. Они позволяли некоторой части населения заниматься непроизводительным трудом и при этом не умирать от голода. Не будь у общества такой возможности, философия, даже и возникнув, не смогла бы превратиться в явление массовое — в форму сознания.
Это обстоятельство не ускользнуло от внимания Аристотеля, и он отмечал, что философствовать люди начали лишь тогда, когда в наличии оказалось почти все необходимое — и то, что облегчает жизнь, и то, что доставляет удовольствия. Чтобы философствовать, человек должен быть освобожден от каждодневных забот о пропитании, иметь достаточно средств для существования и свободное время, что в условиях рабовладельческого общества означало — быть свободным. И первые философы были выходцами из богатых и знатных семей.
Другим, не менее важным фактором является характер государственного строя. Он должен быть достаточно свободным и терпимым к инакомыслию, каковым и была философия, противопоставившая себя традиционному мышлению. Это тем более верно, что философствование есть дело приватное и в отличие от религии опирается только на авторитет философа — частного лица. Он, правда, сам апеллирует к разуму и речи, предметам, по его представлениям, надындивидуальным и объективным, но обнаружение их содержания всецело зависит от индивидуальных способностей того или иного мыслителя. И уж от нравов народа и государственных законов будет зависеть то, насколько высоко станет оцениваться частное мнение и какова будет степень безопасности человека, дерзнувшего его высказать.
Начало философии. Духовное взросление человечества изменяет его видение мира и его самого, корректирует оценки, преобразует формы деятельности. Все это происходит как бы само собой, без специальной сознательной работы. Изменения, происходящие на этом сущностном уровне, связанные, например, с последовательным вызреванием различных сил и способностей, обнаруживается на поверхностном уровне — на уровне культуры — чередой своеобразных духовных явлений: мифологии, поэзии, науки, философии и т. д. Исторически философия возникает тогда, когда на родовом уровне в духовной структуре человека созревает способность разумного мышления.
Разум и его “предшественник” — рассудок, набравший силу значительно раньше, являются формами мышления, а потому сущность их одна и та же: они сводят многообразное к единству. Тем не менее различие между ними есть, и весьма серьезное. Они по-разному видят свой предмет — связь множественности и единства, делают разные акценты и оценки. Рассудок, как первое отрицание чувственности, гораздо теснее связан с чувственностью, множественностью и конечным, чем разум. Рассудок не хочет и не может преодолеть множественности, она видится ему более фундаментальной, более реальной и более важной, нежели единство; последнее может мыслиться им только относительно. Рассудок смотрит на единство сквозь множественность, и потому множественность заслоняет от него единство. Мир предстоит ему как бесконечное множество разнообразных, конечных, обособленных друг от друга предметов.
Разум заявляет о себе как о полной противоположности рассудка. Ему не терпится преодолеть множественность и чувственность, подняться над конечным и увидеть бесконечное. Он смотрит на многое и конечное сквозь призму единства и видит прежде всего именно единство, которое считается им поистине сущим. Лишь достигая разумной фазы, человек может мыслить противоположности (множество) тождественными (одним).
Одним словом, в отношениях рассудка и разума все строится как бы по законам оптики. Сосредотачиваясь на том, что находится на переднем плане (чувственность, обособленность, многое. Рассудок), мы невольно теряем отчетливость восприятия предметов отдаленных; но стоит только изменить фокус и перенести внимание в даль (сверхчувственное, слитное, единство. Разум), как резкость и ясность оказываются присущими отдаленному плану, тогда как близкие предметы теряют свои правильные очертания, расплываются, сливаются и делаются трудноразличимыми.
Чтобы ясны были эти отвлеченные рассуждения, обратимся к конкретному материалу. В мифах, как и в философии, речь также может идти о предельных предметах, например об одном первоначале, являющемся источником всего, порождающем бесконечное множество разнообразных вещей и существ: стихии, богов, людей, животных; о взаимоотношениях этого порождающего единства с порожденным множеством и т. д. Но форма мифического рассмотрения при этом сугубо рассудочная. Миф не преодолевает множественности и считает обособленное существование порожденных отдельных предметов вполне самостоятельным и реальным. Само первоначало из чего-то единственно сущего превращается в процессе порождения мира лишь в один из ряда многих других предметов. Как сын отличается от отца и живет своей жизнью, так и порожденное в мифе считается самостоятельным по отношению к своему источнику.
Совсем иначе видит философское сознание. Здесь порожденное множество не считается самостоятельным по отношению к порождающему единству, и, хотя множество обособленных друг от друга и от своего начала предметов налицо, философ смотрит на него так, как будто его нет. Для него существует только одно, и, кроме одного ничего нет. Именно так нужно понимать центральный тезис “все есть Одно”. Все есть не более чем одно, оно только кажется чем-то отличным от одного, обособленным и самостоятельным, а по сути, по истине множественность подлежит ему, является его метаморфозами. Возникновение обособленных предметов и возвращение их в свою основу никаких существенных изменений в последней не производит, потому вполне можно сказать. что на уровне сущности никаких рождения и гибели нет.
Такой образ мышления вполне можно считать философским, а начало философии связывать с тем воззрением, которое окажется в состоянии сформулировать свое кредо в виде положения, близкого по содержанию тезису “все есть Одно”.
Появление новой способности и сформировавшейся на ее базе философии стимулировало и развитие их самосознания. Надлежало решить двуединую задачу: 1) уяснить себе свою специфику, найти свой объект исследования, отличный, например, от объекта чувственного познания, определить свой собственный источник и понять ту роль, какую мышление играет в мироздании; 2) нужно было найти место разумного мышления в раду других способностей, а соответственно осознать отношение философии к мифологии и к научному познанию, установить границы и компетенцию каждого.
Впервые в древнегреческой философии наличие и своеобразие отвлеченного мышления было усмотрено элейской школой, которая нашла его отличным и даже противоположным прежней основной познавательной способности — чувственному мышлению. Чистая мысль показала себя совершенно невещественной и бестелесной, имеющей свои собственные законы (в сравнении с законами чувственно воспринимаемой реальности), строгой, последовательной и необходимой. Своеобразие и достоинства отвлеченного логического мышления так поразили элейцев, что, например, Парменид связывал получение знания о нем с откровением божества и отразил это в своей поэме.
После элеатов отвлеченную мысль “видели” уже многие и даже пытались составлять логические определения тех или иных предметов, как. например, Демокрит. Но при этом философы совершенно не понимали, что порождает в них такое мышление и к чему оно может быть приложимо. Источник мысли видели в стихиях (земле, огне, воде, воздухе), в их пропорциональном смешении друг с другом, в формах атомов и т. д. Несоответствие нетелесной отвлеченной мысли и телесного ее производителя было достаточно очевидным и не могло не смущать. Однако дело не сдвинулось с места, пока Анаксагор не предложил считать источником чистого мышления по всем параметрам соответствующий ему Ум.
Но уже и обнаружив источник мышления, не могли усмотреть его объект. Элейцы, например, логические характеристики переносили на конкретные чувственные предметы, порождая тем самым апории; Анаксагоров “Ум”, производящий отвлеченное мышление, тоже должен был, за неимением более достойного объекта, довольствоваться чувственными предметами. Но, не усмотрев способа связи ума с веществом и не видя, откуда ум мог бы взять свое содержание, Анаксагор так и оставил его без применения. Только учение об идеях доставит уму и мышлению соответствующий их природе объект.
Едва появившись, философия (т. е. отвлеченное разумное мышление) нашла себя противоположной прежде всего мифо-религиозному сознанию как прежней форме мировоззренческого мышления. Конкуренция была обусловлена тем, что и мифология и философия притязали высказываться об одном и том же предмете — о Боге, о Божественном, т. е. об Одном универсальном всепорождающем начале в его отношении к порожденному конечному множеству, но способы их постижения этого предмета оказались взаимоисключающими. Разум видит этот предмет иначе, чем сила воображения и рассудок (это те способности, которые лежат в основе мифологии).
Для него картина мира, нарисованная мифологическим сознанием, лишена реальности. Реальным в отношении Божественного ему представляется лишь то, что изображено с помощью отвлеченного мышления. В мифологическом же описании мира горнего философия усматривает грубый антропоморфизм. Последний состоял в приписывании божеству чисто человеческих характеристик, начиная от внешнего облика и кончая особенностями поведения.
Предметное сходство и методологические различия сделали мифологию и философию непримиримыми противниками. В этой борьбе, наиболее острой вначале, но постепенно теряющей свой накал, мифологическое сознание утрачивало господствующие позиции и под воздействием отвлеченной мысли превращалось в собрание аллегорий, лишь иносказательно выражающих содержание универсальной (постигаемой в мыслях) мудрости.
Осознав собственное своеобразие, разум приступил к выдавливанию также и рассудка. Иногда это принимало довольно резкие формы, как, например, у элейцев, убежденных, что по истине существует лишь Одно, а многого нет, и отрицавших на таком основании саму возможность участия рассудка в познании истины. Однако такого радикализма они и сами не выдержали и вынуждены были искать компромисс разума с рассудком.
Рассудок, конечно, не философичен и сам своими силами не способен породить философский образ мышления. Это, однако, не исключает того, что и с появлением разума и философии рассудок продолжает активно ими использоваться. Разум не упраздняет рассудок, а лишь теснит его, отменяет его как единственно возможную точку зрения на мир, сужает сферу его применимости, выводя из-под контроля рассудка идею одного и целого и оставляя ему многое и части.
Философия прибегает к услугам рассудка там, где она все же вынуждена исследовать проблемы возникновения и гибели отдельных вещей, их взаимосвязи друг с другом, т. е. где речь идет о множественности и об отношениях конечного к конечному. А это значит, что на долю рассудка выпадает большая часть кропотливой работы, разум же осуществляет общее руководство, определяет цели и задачи.
И последнее.
Найдена была своя предметно-методологическая ниша и для научного познания. Наука и мифология относятся к философии как бы прямо противоположным образом. По характеру мышления наука схожа с философией. Ее представления имеют довольно высокую степень отвлечения, лишены конкретных и личностных моментов, указывают на причины исследуемых явлений. Наука требует личного присутствия, доказательности, ясности и очевидности теоретических положений, отсутствия двусмысленности и аллегоричности. Предметная же область у науки существенно иная. Научное познание — чисто рассудочное и не требует участия разума, его не интересует абсолютное и его связь с конечным. Специфика научного подхода состоит в исследовании взаимосвязи конечных объектов с конечными же объектами. На передаем плане у науки стоят множественность и части, именно в них она видит причину и из них стремиться вывести единство и целое как результат деятельности первых. Один и тот же объект может быть рассмотрен наукой и философией, но как бы с разных точек зрения: последняя будет рассматривать его сквозь призму абсолютного, всеобъемлющей целостности, всеохватного единства, наука же сознательно отвлекается от абсолютного и строит модель объекта так, как если бы ничего абсолютного вообще не было.
ИНФОРМАЦИЯ ВЗЯТА ИЗ КНИГИ
ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ СПб, Изд-во Русского Христианского Гуманитарного Института, 1996г. Часть 1. Физика. Часть 2. Метафизика. Книгу можно приобрести по адресу: СПб, наб. р. Фонтанки,15.
|
