Извечный вопрос «Что есть Истина?», интересовавший человека еще до времен Понтия Пилата остается актуальным и сегодня. Тысячелетия людей творческих это вдохновляло и вдохновляет на создание произведений, в которых ответы на этот вопрос звучат в самых различных интерпретациях. Тема поиска Бога, веры и неверия, греха и искупления в значительной степени присутствует в работах современных авторов кинематографа, творчество которых относится уже к так называемой постхристианской культуре и выражает проявления духовной драмы, внутреннего состояния современного человека. В 90-е годы ХХ века на киноэкранах появилось множество фильмов так или иначе связанных с религиозной тематикой. Некоторые из них стали культовыми, шокирующими своими откровениями, часто кощунством, цинизмом, иногда чрезмерной жестокостью и кровопролитием, некоторые почти забылись, а некоторые стали использоваться в качестве пособий по катехизации в христианских общинах. Зрителям, особенно христианам, сложно сразу разобраться в оценке того или иного фильма. С одной стороны, можно махнуть рукой и решить для себя раз и навсегда не смотреть подобные фильмы, тем более многие из них оскорбляют чувства верующих. Но с другой стороны, это может послужить поводом задуматься – почему такое кино снимают, и тем более, почему такое кино становится культовым. Несколько лет назад в журнале «Искусство кино» появилась серия интервью и статей, посвященных как раз фильмам по данной тематике («Под солнцем сатаны» — режиссер Морис Пиала (Франция), «Плохой лейтенант» — режиссер Абель Феррара (США), «Криминальное чтиво» — режиссер Квентин Тарантино (США), «Рассекая волны» — режиссер Ларс фон Триер (Дания), «Забавные игры» — режиссер Михаэль Ханеке (Австрия), «Идиоты» — режиссер Ларс фон Триер (Дания)).
Список, состоящий из произвольно выбранных киноработ, был предложен для просмотра и оценки христианским священникам разных конфессий. Мы предлагаем вашему вниманию серию специально подобранных материалов из архивов журнала «Искусство кино». В первом выпуске представлена статья по материалам интервью с протоиереем Максимом Козловым, настоятелем Домовой церкви святой мученицы Татианы при Московском государственном университете, профессором Духовной академии.
Полторы тысячи лет назад в Антиохи собрались епископы на Собор. Как обычно на Востоке, сидели попросту, было жарко, дверь в притворе храма открыта, и, что на улице происходит, — видно, отчасти даже слышно. В это время мимо храма в сопровождении толпы торжественно проезжала самая известная, прославленная и ославленная блудница города. Ее звали Пелагея. Она была необыкновенно красива и, конечно, одета с присущей женщинам ее занятий вольностью. Священники, завидев процессию, сочли за лучшее опустить глаза долу и замолчать, чтобы переждать, пока все это их минует. Только один епископ — блаженный Нонн (он был потом канонизирован как святой) — неотрывно смотрел на блудницу. Когда процессия скрылась из виду и все стали приходить в себя, он обратился к собравшимся: «Что же вы, отцы? Или вам не понравилась красота этой женщины, или вы не признаете того, что она, действительно, удивительное творение Божие, или вам не жалко, что такая дивная икона Бога пребывает в таком ужасном состоянии, в такой мерзости запустения, столь себя искажая. Я смотрел на нее и плакал о том, как велик Бог, как прекрасно творение его и как оно может стать далеко от своего Отца Небесного, и молился о ней». Она обратилась к Богу, после того как еще раз встретилась с епископом Нонном. Но что он ей говорил, об этом в Житии сказано не много. Известно только, что Пелагея пережила поворот к святости, преподобности образа жизни. Она уехала в Иерусалим, на Елеонскую гору, где жила в строжайшем воздержании и молитве, питалась хлебом и водой и стала удивительной подвижницей благочестия.
Смысл этой истории в том, что здесь и есть христианский подход в его самой значительной глубине — не отгораживаться от мира, который пребывает во грехе, видеть его трезво, но и с любовной жалостью, с жалеющей любовью и выходить ему навстречу не с целью компромисса, а для того, чтобы, ужаснувшись, помолиться о спасении заблудших, и чья-то душа непременно отзовется.
Подобного отношения к греху и согрешающему человеку нет ни в одном из этих фильмов. И дело вовсе не в том, чтобы не показывать грех, избегать освещения ужаса и мерзости человеческой жизни и, напротив, пропагандировать нравственные идеалы, создавая фиктивно позитивные образы. А в том, чтобы, видя грех и называя все, даже самое ужасное, своими именами, вот так о человеке печаловаться. Всегда помнить, что в каждом, даже тяжко согрешившем, есть образ и подобие Божие, и молитвенно желать ему большей меры жизни, чем та, в которой он пребывает.
Кадр из фильма «Криминальное чтиво»
Этого, конечно, совершенно нет в «Криминальном чтиве» Тарантино. В мире, который там воссоздан, ситуация греха стала настолько обыденной, что и самого понятия «грех» уже нет. А это, по сути дела, и есть основная идея современного секулярного гуманизма. Все нормально, все обыденно, поэтому цитаты из пророка Иезекииля и убийства, Библия и кровь, жизнь человека и гамбургер оказываются в одном смысловом ряду, со всем можно поиграть, ничто не обладает никакой онтологической ценностью. Для последовательного секулярного гуманизма это естественно. Видимо, потому фильм так и отозвался во всем мире, даже стал культовым. Ведь он отражает мировоззрение, которое в контексте всеобщей глобализации претендует на то, чтобы стать определяющим.
Такого отношения к грешному человеку нет и в картине «Под солнцем сатаны» Пиала. Трагедия священника, из-за духовно несостоятельных, неосторожных слов которого несовершеннолетняя девушка, убившая своего любовника, кончает с собой, показана предельно фрагментарно и грубо, почти знаково. Нет и в «Плохом лейтенанте» Феррары, где совершенно очевидны надуманность и сгущение невероятных жизненных катаклизмов: например, изнасилование монахини перед алтарем. Разумеется, нет и в «Забавных играх» Ханеке. Но, как это ни покажется парадоксальным, нет и в «Рассекая волны» фон Триера. Потому что, по сути дела, здесь утверждается дуалистическая концепция: через грех, через аморализм, переступая барьеры, можно прийти, и, быть может, даже более успешно, к такому же результату, к которому зовет совесть, не скажу церковь (о церкви в этих фильмах разговор отдельный). И нигде нет выхода, отрадности. Тут либо гибель во грехе и торжество сатаны, либо постмодернистские игры, как у Тарантино, когда всем все по фигу и осталось только даже не в бисер играть (игра в бисер — слишком значительное занятие), но вот так изо дня в день время проводить.
Есть еще один очень характерный для всех этих фильмов момент, особенно очевидный у фон Триера. Институциональная церковность, то есть серьезное христианство, предстает в них как нечто мрачное, для современного человека неприемлемое. И дело, собственно, не в церкви как организации и не в конкретных конфессиях (в «Рассекая волны» даже, в общем, не важно, скандинавского или шотландского типа этот северный жесткий протестантизм). А в том, что само христианство, по-прежнему почему-то настаивающее на своей уникальности, на том, что истины, которые нам открыты в Священном Писании, определенны и окончательны, решительно выносится за скобки. Почти во всех картинах (мне бы хотелось подключить сюда еще «Стигматы» и «Третье чудо») либо сама церковь, либо действующие лица, так или иначе к ней причастные, есть, а христианства нет. Священник из фильма «Под солнцем сатаны», терзающийся оттого, что до конца не может понять, в чьей он власти — Бога или сатаны, который явился ему для наставительной беседы, изнасилованная в храме монахиня из «Плохого лейтенанта», католический клирик из «Третьего чуда», расследующий природу чуда кровоточения статуи, — все они никак не свидетельствуют о присутствии в церкви Божественного начала. И даже если в фильмах есть какой-то поиск, не скажу Бога, а чего-то выходящего за пределы материального, то он никак с церковью не связан. Напротив, и в «Рассекая волны», и в «Стигматах», и в «Третьем чуде», и в «Под солнцем сатаны» церковь представляется институтом если и не атеистическим, то подавляющим богообщение и от него отводящим. Это и протестантская община в «Рассекая волны», которая на похоронах одного из своих прихожан не отпевает его, а приговаривает за совершенные им грехи гореть в аду. Это и католическое священство в «Третьем чуде», противящееся канонизации и прославлению почившей монахини, статуя которой начала кровоточить. Это и сам Ватикан в «Стигматах», который принципиально не заинтересован в признании кровоточения статуи Мадонны и всячески скрывает этот факт (здесь просто прямое совпадение с сюжетом «Третьего чуда»).
Но не случайно, что во всех фильмах объектом неприятия оказывается именно католическая церковь, за исключением «Рассекая волны», где речь идет о протестантской общине. Католическая церковь в западном обществе воспринимается как последний оплот институционального исторического христианства. Православие практически неприметно для западных людей. Для них это в основном этническая религия греков и русских. Католиков же слишком много, и они слишком свои. И от многого еще не хотят отказаться в своем христианстве. Хотя от многого уже отказались, во многом их уговорили, но все же в католичестве нет ни женского священства, ни апологии сексуальных меньшинств, ни - что самое главное — отказа от провозглашения христианства как истины в конечной инстанции, пусть и при множественности оговорок. Ведь это тоже очень характерная черта конца века, когда объявление греха нормой и отсутствие морали как таковой сочетаются с вынесением серьезного христианства за пределы современного мировоззрения.
Кадр из фильма «Под солнцем сатаны»
Единственное, что после просмотров оставляет надежду, — раз есть раздражение и реакция отторжения, значит, есть еще раздражитель, значит, в западном христианском мире (речь-то в фильмах о нем) есть такое христианство, которое способно вызывать сильные отрицательные чувства у секулярных гуманистов. В фильмах, которые вы отобрали, есть выходы в трансцендентное, но они не к Богу ведут. А если и ведут, то очень мудреными путями.
Если говорить о режиссерских находках в этих фильмах, то я начну с Ларса фон Триера, потому что я и некоторые другие его картины видел. На мой взгляд, это классическое режиссерское кино, где все точно выстроено, почти математически просчитано. Не случайно фон Триер — один из авторов манифеста «Догма», жестко регламентированного набора определенных кинематографических установок. Может быть, поэтому «Рассекая волны» и действует на зрителя столь сильно и безотказно.
В картине Мориса Пиала манипуляция зрительским сознанием наименее очевидна, здесь преобладает элемент душевного поиска автора. У Абеля Феррары, безусловно, есть некая апелляция к идее искупления. Но это тоже очень выстроенный фильм, временами почти гротесковый. Он у меня вызывал ощущение не то что реалистической недостоверности — произведение искусства и не должно претендовать на сугубую реалистичность, — а ощущение недостоверности художественной. Да, идея искупления — в собственном смысле слова христианская идея. Но для христианина в искуплении всегда присутствует Божия любовь, оно потому и возможно, что человек не просто дойдя до предела нечто осознает и кардинально меняется, а потому, что даже в крайних состояниях рядом с ним всегда есть Бог, благодаря жертве Которого, собственно, искупление и возможно. В жизни героя из «Плохого лейтенанта» — и тогда, когда он приходит к идее искупления, — Бога как не было, так и нет. Нет его и в «Рассекая волны», там, если угодно, есть антропологический максимализм, своего рода пелагианство[1.], иными словами, такое отношение к человеку, когда он сам без искупительной жертвы Спасителя может к спасению прикоснуться.
Кадр из фильма «Рассекая волны»
В фильме «Под солнцем сатаны» трагедия священника свидетельствует о том, как опасно все мы ходим. Но здесь нет того личного опыта веры, какой бывает у христианина, того знания, насколько на самом деле Бог близок к человеку и как с Его помощью в жизни верующего преодолевается самое тяжелое, самое греховное, самое искусительное. Трагедия героя Депардье — это трагедия человека, служителя церкви, по сути, не имеющего непосредственного опыта жизни в Боге, не знающего, как устоять в экстремальных обстоятельствах бесовских нападений и как, устояв, еще больше утвердиться в вере. Если нет опыта жизни в Боге и укорененности в ней, то нет и границы между светом истины и солнцем сатаны. Есть «я» и тот мир. Но возможность своевольного непосредственного выхода в мир трансцендентный порождает магизм и в итоге отказ от основ христианской веры, которые даже в фильме Мориса Пиала, казалось бы, на сугубо религиозную тему, не присутствуют.
Комментируя «Рассекая волны» с христианской точки зрения, можно прибегнуть к такому богословскому понятию, как «прелесть», то есть иллюзия богообщения, создаваемая отнюдь не Богом. Ведь слова Христа: «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» — неотменяемы никакими порывами гнева и даже любви, никакими принятыми на себя обязательствами. Если библейские заповеди не абсолютны, что для Ларса фон Триера является несомненным, то и настаивание на их абсолютности неприемлемо. Поэтому в фильме возникает образ жесткой церковной общины, противостоящей главной героине, имеющей дух любви, но не руководствующейся евангельскими критериями. На мой взгляд, это классический пример ложного истолкования слов Спасителя, сказанных Им фарисею о грешнице: «…прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много». То есть в трактовке фон Триера проявляется полное забвение того, что сказано это было о раскаявшейся грешнице, много возлюбившей Христа.
В «Рассекая волны» сама по себе любовь героини к мужу становится по замыслу автора оправданием любых ее поступков. Если говорить на языке христианской аскетики, то это очевидный самообман. Человек, который думает, что он своей любовью спасает другого, ради чего входит в еще большую меру греха, тем более оказывается бессильным кому-либо помочь. Жизнь в церкви без встречи со Христом, искупление без опыта услышанных молитв, жертвенная любовь к человеку без освящения ее высшей любовью к Творцу в конечном итоге свидетельствуют о том, что никакого знания о личном богообщении в современной цивилизации нет. Остались умозрения и конструкции, в лучшем случае поиски и метания. У нынешних властителей дум не сохранилось даже памятование о том, что христианство есть жизнь, которая жительствует. Это характерно для нашего времени, когда, с одной стороны, нормой объявляется аморальное, а с другой — утверждается пафос принятия в человеке всего природного. И со всей очевидностью игнорируется библейская истина, что человек не только творение Божие — в нем есть и противоестественное как следствие прародительского грехопадения, искажающего образ и подобие, в нем заложенные. Это игнорирование очень опасно, ибо приводит к разного рода заблуждениям, практически каждое из которых восходит к от века существующему богоборчеству: мол, Бог такой же, как и я, ничем не лучше, не выше, не значительнее. Раз он Богочеловек, то все человеческое присуще и Ему. Этот классический тип приписывания Богу собственных грехов и немощей лежит в основе многих ересей, видоизменяющихся в зависимости от духа времени.
Но после просмотренных фильмов становится ясно, что когда люди наконец устанут от всех этих относительных правд, полуправд, манипуляций, бесплодных поисков и метаний, им можно будет вновь предложить абсолютную антихристову истину, которую они, пожалуй, и захотят принять. Однако не раньше, чем до предела насытятся тем, что предлагается им в фильмах — от Тарантино до Ларса фон Триера (я специально беру их как полюса), то есть дойдут до конца в отсутствие абсолютного, в забвении евангельских критериев и провозглашении телесной примитивности всего сущего. Вопрос только в том, какой она будет — новая абсолютная истина. А это уже совсем другой разговор.
[1.] Пелагианство - ересь, возникшая в начале пятого столетия. Основной смысл заключалася в том, что человек, живущий по правде Божией или от греха приходящий к правде Божией, может обрести путь ко спасению и вне искупительной жертвы Христа. Пелагиане, естественно, не говорили, что эта жертва — нечто второстепенное, но конечные их умозаключения отодвигали Голгофу за пределы человеческого существования.
|
