Реферат: Образ Петербурга в русской литературе

Министерство общего и профессионального образования

Свердловской области

Муниципального общеобразовательного учреждения

«Средней общеобразовательной школы №1 с углубленным изучением отдельных предметов»

Предмет МХК

Петербург

в русской

литературе

Выполнила: ученица 11Б класса

Прокопьева Лариса Алексеевна

Проверила: учитель I категории

русского языка и литературы

Москалейчикова О.В.

г. Верхняя Пышма

2008г.

Петербург – это не только великий город, но и важнейшая тема русской литературы. Поэтому, начиная уже с первой половины 18 века, его образ находит отражение в творчестве Н.Д. Кантемира, В.К. Тредиаковского, М.В. Ломоносова, А.Н. Радищева. Противоречивость Петербурга отобразили художники более позднего периода: А.С. Пушкин, Ф.М. Достоевский. Этой проблемы коснулись и литераторы нашей эпохи: А.А. Блок, В.В. Маяковский, А.А. Ахматова, В.В. Набоков, О.Э. Мандельштам. Трагедию блокадного города запечатлели стихи О.Ф. Берггольц, А.М. Адамовича, Д.А. Гранина, В.С. Шефнера.

Петербург, это окно в Европу (он же – окно из Европы в Россию), дал вторую, необходимую для творческого равновесия точку опоры не только русской истории, но и русской словесности. Он явился своего рода лабораторией, где русская национальная культура разрабатывала связи и взаимодействия с иноязычными культурами, как российскими , так и зарубежными.

Даже в самом имени города соединились три языка: Санкт (SANTA-святой) – слово латинское, Петр (PETER, в голландской или немецкой огласовке – слово по происхождению греческое: PETROS-камень, скала), бург (BURG-замок, крепость) – слово немецкое.

От этого «триязычного» и тем не менее русского названия тянутся нити связей к античному язычеству, к изначальному христианству, к европейскому возрождению. Облик Петербурга создавался в результате слияния художников, архитекторов и скульпторов России, Италии, Германии, Голландии, Англии, Испании. Город вбирал в себя культуру, религии, быт, языки народов Европы, Азии, Ближнего и Дальнего Востока. Но при этом Санкт-Петербург остается крупнейшим архитектурным, научным, литературным центром Русского Севера, памятником РУССКОЙ культуры.

В данной работе сделана попытка сопоставить и раскрыть многогранный образ Петербурга, созданный А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, Ф.М. Достоевским и художниками начала 20 века; показать соединение образа города, его судьбы с судьбами писателей.

Важно отметить исследования А.М. Туркова, М.А. Христенко, Н.И. Якушина, М.Ф. Пьяных, В. Виленкина, Д.С. Лихачева, С.Ю. Куняева. Они провели глубокий анализ произведений писателей о Петербурге.

Станислав Юрьевич Куняев (р. 1932) – советский поэт, автор многих критических статей. В 1989 году в своей статье «К столетию со дня рождения А.А. Ахматовой» он отразил взгляд поэтессы на Петербург – Петроград – Ленинград.

Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906-1994) – русский литературовед, академик, опубликовавший множество своих трудов о русской культуре и наследовании ее традиций. Проживший всю жизнь в Петербурге, он никогда не мог забыть всех тягот, связанных с Октябрьской революцией, с голодными блокадными днями. На его глазах менялся облик города на протяжении последнего столетия.

История Петербурга начинается со взятия крепости Ниеншанц Петром Первым в войне со Швецией. Одна писательница прошлого века в своей книге говорит о выборе русским государем места «соединения русских с европейцами», «столицы их образованности, их будущей славы»: «Для него всего важнее выгоды народа, для которого он готов переносить труды бесчисленные»¹ . Выбор Петра выпал на остров Льюст Элант (в переводе со шведского – «остров веселья»), который теперь мы знаем под именем Петербургской стороны. Здесь было заложено первое строение новой столицы – Петропавловская крепость. Позже на территории крепости был торжественно заложен деревянный собор «Во имя апостолов Петра и Павла», что впоследствии дало и всей крепости название Петропавловской. Таким образом, Петр и Павел стали покровителями города.

По церковному преданию Петр был первым, кто провозгласил Иисуса мессией (Христом). В ответ ему тогда Иисус сказал: «Ты Петр (камень), и на сем камне Я создам церковь мою, и врата ада не одолеют её. И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то и будет связано на небесах, и что разрушишь на земле, то будет разрушено на небесах». (Матф. Гл.XVI, 13-28). Возможно, эти «ключи» и хранятся в Петропавловской крепости, которая как бы «связывает» Санкт-Петербург, а вместе с ним и всю Россию, в единое целое.

Павел же был по учению фарисей. Он «гнал даже до смерти последователей учения Христова» (Деян. ХХII, 3,4), будучи твердо убеждён, что преследованием христиан он угождает Богу. Строгая последовательность Павла (Савла) не могла уступать тому, что шло вразрез с его пониманием в данную минуту; пламенная душа его не могла мириться с тем, что ему казалось оскорблением возлюбленного им Моисеева закона… Он мог быть остановлен только сверхъестественной силы. И Иисус явился ему, «и тот час как бы чешуя отпала от глаз Савла, и вдруг он прозрел».(Деян.IХ, 10-17). С тех пор он стал проповедником, как и Петр. Но больше всего интересуют нас его послания. В послании Коринфянам Павел усердно убеждал их сохранить единство веры. Единство же веры влечет за собой и единство народа, который, в свою очередь, «да будет покорен властям, ибо нет власти не от Бога». (Посл.1-ое к Римл. ХIII, 1-5). «Подражайте мне, как я Христу», - взывает письменно ап. Павел к Коринфянам. (Посл. 1-ое к Кор. IV,16). Пожалуй, этот призыв «подражать» и стал символом взаимоотношений всей России и Петербурга. Этот город по праву можно считать примером того нового, что Петр I стремился дать России. Понадобились десятилетия, чтобы ростки этого нового окрепли и распространились по всей стране, но начало было положено, и процесс стал необратимым.

Петербург всем казался уникальным городом не только по своему архитектурному обличию, но и по складу жизни, быта. В то время как генерал-полицейместер столичного города хлопотал, чтобы его население

^1. Ишимова А.О. История России в рассказах для детей. М., 1995, с.375

носило башмаки, Русь за вычетом нескольких городов еще два столетия

шлепала в лаптях и одевалась в длиннополое платье. Поэтому, новая столица не олицетворяла всю Россию.

Анонимный автор, современник строительства города на Неве, начинает свое описание Петербурга 1710-1711гг. с Петропавловской крепости. Автор описания был очевидцем того «что всю землю к строению рабочие носили… в полах своей одежды или на плечах в небольших рогожих мешках». Жизнь в шалашах-землянках, изнурительный труд от зари до зари, нищенская оплата труда работников не позволяли приобрести минимум продуктов. Строптивых усмиряли тростью, батогами, «…говорят даже, будто бы свыше ста тысяч при этом погибло»¹ . Но мрачная репутация Петербурга как кладбища людей строго хранилась в секрете, так как она исключила бы всякую возможность перевода работ в городе на наемный труд.

В тот же время Петр I заботился и о просвещении нового города. В этих целях он использовал выставленные скульптуры в Летнем саду. Эту сторону петровских преобразований отметил Яков Штелин в «Анекдотах о Петре Великом». Петр хотел, чтобы люди, гуляющие в саду, находили бы в нем что-нибудь поучительное: «Я думаю, - сказал он, - поместить здесь изображения Эзоповых басен…»² . Государь, думая, что весьма немногие из прогуливающихся в саду будут знать содержание этих изображений, а ещё менее понимать их значение, приказал возле каждого фронта поставить столб с белой жестью, на которой четким русским письмом написана была бы каждая басня с толкованием.

Таким образом, Петербург был не только любимым детищем и гордостью Петра, но и символом его царствования, выражением эпохи преобразований. Уже со строительства города мы начинаем ощущать противоречивость его образа.

Итак, Петербург – новая столица России, которая сзывает, притягивает к себе молодые таланты. Окончив Лицей, сюда приезжает и юный А.С. Пушкин. Он поселяется в стороне от шумного, блестящего центра столицы, так как жить в центре города было не по средствам. Но он не остаётся в стороне от светского общества. Иван Пущин вспоминал, что А.С. Пушкин «кружился в большом свете³ ».Да! Он любит балы, развлечения, влюбляется в светских дам, посвящает им стихи, но и, кроме того, всегда стремится к участию в литературных делах. А.С. Пушкин часто бывает у братьев Тургеневых, в старинном доме князя Голицына на Фонтанке. Оттуда поэт подолгу смотрит

На грозно спящий средь тумана

Пустынный памятник тирана,

Забвенью брошенный дворец⁴ .

^1. См. кн.: Н.И. Павленко. Петр Великий. М., 1990, с.514-549

^2. Штелин Я. Указ. Соч. ч.1, с.224-226

^3. См. в кн.: Марацман В.Г. Литература. М., 1992, с.187

^4. Ода «Вольность», 1917

Такое неприятие вызывает Михайловский замок, в котором убили ПавлаI. Создавая свой конный памятник, Э.М. Фальконе говорил, что важнее всего личность созидателя, а не полководческие заслуги. А.С. Пушкин вслед за М.В. Ломоносовым, Г.Р. Державиным прославляет строителя Петербурга:

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

(«Пир Петра Первого»)

Несколько лет спустя в «Медном всаднике» эта похвала вдруг испытывает головокружительную метаморфозу:

Добро, строитель чудотворный! –

Шепнул он, злобно задрожав, -

Ужо тебе!..

А.С. Пушкин далеко опережал в предвидениях свой век. Он назвал «роковой» волю Петра по поводу основания города. И этот рок мы видим в описании страшного наводнения, постигшего Петербург в 1824 году:

И всплыл Петром, как тритон,

По пояс в воду погружен.

Здесь, в поэме «Медный всадник» мы наблюдаем горестную участь личности, страдающей как бы вследствие избрания места для новой столицы, где подверглось гибели столько людей, и мы сочувствуем герою, но вдруг, посмотрев на изваяние ПетраI, снова склоняемся в священном трепете, будто в создании тяжкого греха, хотим бежать, думая слышать за собой

Как будто грома грохотанье,

Тяжело – звонкое скаканье

По потрясённой мостовой…

Мы понимаем вдруг, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном всаднике, который как бы любуется городом… И нам чудится, что из его медных уст исходит творящее: «да будет!», а простертая рука гордоповелевает утихнуть разъяренным стихиям… При взгляде на великана, гордо и неколебимо возносящегося среди всеобщей гибели и разрушения и как то символически осуществляющего собою несокрушимость его творения, мы сознаемся что этот бронзовый гигант не могут уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства, что за него историческая необходимость и что взгляд его на нас уже его оправдание…

За картиной величия стихии следует картина крушения веры Евгения. Совершается полный поворот. Восстановившаяся жизнь города куда как далека от той, красивой, что дана во вступлении. «Порядок прежний» означает, что «со своим бесчувствием голодным ходил народ», что «чиновный люд на службу шел», что действовал «торгаш отважный». Именно в ряду таких новостей сообщается, что граф Хвостов «уж пел бессмертными стихами несчастье невских берегов». А.С. Пушкин вполне осознавал, что сам-то он делает нечто иное. У него город восторга больше не вызывает, а Евгению, утратившему веру в незыблемость града Петрова, остается без толку скитаться да спать на пристани. Он уже раздавлен.

Тему негостеприимного города продолжает А.С. Пушкин в «Евгении Онегине». Петербург нарисован им как царство строгих правил благопристойного лицемерия. Начиная с «пожилых дам в чепцах и розах, с виду злых», до «диктатора больного», румяного, «как вербный херувим», - все играет какую-нибудь роль.

Образ Петербурга – маскарада был закреплен дальнейшей историей русской литературы.

Автору «Евгения Онегина» и «Медного всадника» холодность, жестокость, призрачность великолепия Петербурга известны. Но А.С. Пушкин видит здесь и другое. Его музу любуется «шумной теснотою, мельканьем платьев, и речей, явленьем медленным гостей». Достоинство, отточенность форм, напоминающая высшие образы искусства («И темной рамою мужчин вкруг дам, как около картин»), сдержанность аристократизма, отсутствие вульгарности, стройность упорядоченности и ума, синий лед Невы, на котором играет солнце, - поэт и в Петербурге видит то, что позволяет его любить. Недаром именно с восхищения Петербургом начинает А.С. Пушкин свой вдохновенный гимн:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит.

(«Медный всадник»)

Набережные Невы – одно из самых лучших украшений города. Еще К.Н. Батюшков восклицал в статье «Прогулка в Академию художеств» (1814): «Какой город! Какая река! Взгляните… на набережную, на сии огромные дворцы…, на сии домы.… С каким удовольствием мой взор следует вдоль берегов и теряется в туманном отдалении между двух набережных, единственных в мире!».¹ В этом отрывке из статьи К.Н. Батюшкова мы внезапно узнаем будущий мощный запев пушкинского «Медного всадника».

^1. Турнов А. Высокое небо. М., 1977, с.16

Прошло сто лет, и юный град…

Вознесся пышно, горделиво.

Отдав должную дань его предшественнику, только и можно по достоинству оценить, что внес А.С. Пушкин в «чужой сюжет» и каким новым, грандиознейшим содержанием наполнил его.

Тут очень уместно вспомнить приведенные в статье К. Батюшковым французские стихи:

Souventunfaibleglandreceleuncheneimmense¹ , потому что соотношение батюшковского эскиза, наброска, самого по себе прекрасного, и пушкинской «картины» - это, конечно же, родство желудя и дуба.

Таким образом, А.С. Пушкин все-таки предстает перед нами державником, его покоряет энергичность Петербурга, вдохновение, которым насыщена была жизнь и деятельность Петра – и сам А.С. Пушкин в известной мере тот же Петр – только в иной области, иного покоя.

С какой безжалостностью «выбрасывает» Петербург на улицу пушкинского Евгения, с такой же негостеприимностью встречает город Н.В. Гоголя. «…Оно бы и хорошо, когда бы я мог ничего не есть, не нанимать квартиры и не изнашивать сапог», - пишет Н.В. Гоголь матери.

Спустя десять лет он, что называется, с полным знанием дела опишет мытарства, которые претерпел в столице просителем капитан Копейкин. У юного Н.В. Гоголя не было заслуг, подобных солдатским доблестям этого героя, но было горячее желание быть полезным Отечеству.

«Во сне и наяву мне грезится Петербург, с ним вместе и служба государству», - признавался он матери.

Он рвется в Петербург, мечтая соединиться с таким же прекраснодушным ревнителями общественной пользы. Но на дворе стоит 1829 год, четвертый от начала николаевского царствования. Все должно быть смирно. «Свое суждение иметь» - дерзость! Лучшая порука безопасности – с солдатской, нерассуждающей готовностью исполнять, что велят.

Мертвый штиль встречает рвущегося к деятельности юношу в Петербурге.

«Тишина в нем необыкновенная, - пишет Н.В.Гоголь матери, - никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют, о своих департаментах, все подавлено, все погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их».

Но, может быть, это просто придирка озлобленного первыми неудачами человека? Нет, другие современники сходными чертами описывают даже петербургские празднества:

«Пестрая толпа чинно, почти угрюмо бродила по дорожкам; нигде веселья, а везде только одно любопытство. Гуляющие казались не живыми лицами, а тенями, мелькающими в волшебном фонаре»² .

^1. «Часто малый желудь заключает в себе огромный дуб»(франц.) – несколько видоизмененный стих из поэмы Ж.Н. Делиля «Воображение»

^2. См. в кн.: Турков А. Высокое небо. М., 1977, с.84

Такой беспощадный портрет города, в котором гибнет и искажается все человеческое, создает Н.В. Гоголь в течение работы над «Петербургскими повестями». Этот термин условный , сам Н.В. Гоголь не давал им такого названия. Тем не менее, оно верно, точно и оправдано, так как через все повести проходит образ Петербурга, и все они были задуманы и написаны также в Петербурге. В 1835 году повести «Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего» впервые были напечатаны в сборнике «Арабески». Они представляют собой серию сюжетно связанных картин, изображающих одну или несколько сторон жизни Петербурга 30-х годов XIX века.

Повесть «Невский проспект» рассказывает нам об обманчивости одной из петербургских улиц.

Невский проспект показан в разные часы дня. От двух до трех часов полудни он являет собой парадную витрину империи Николая I. Все на нем блестит, сверкает. В этот час на Невском появляются люди, словно маски: «превосходные бакенбарды», «усы, сверкающие в изумлении», «платья, платки, дамские рукава, похожие на два воздухоплавательных шара», галстуки, шляпки, сюртуки, «талии тоненькие, узенькие», «ножки в очаровательных башмачках».

Основная черта этой улицы – беспечная праздность: «Если только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем».

Если же мы выйдем на улицу в раннее петербургское утро, то Невский проспект будет выглядеть совсем иначе: мальчишки, которые бегут «молниями» «готовыми сапогами в руках»; мужики «в сапогах, запачканных известью», «толкующими о семи грошах меди»; лакеями, «швыряющими нищим объедки»… Невский проспект для Н.В. Гоголя олицетворяет весь Петербург. Поэтому, показывая проспект в разное время суток, автор представляет нам социальные слои Петербурга, те контрасты, которые он включает в себя.

«Нет ничего лучше Невского проспекта…» - начинает Н.В. Гоголь свою повесть, постепенно переходя на более сатирические ноты в описании столичного великолепия. Но этот тон не покидает его даже в лирических отступлениях.

В сложности воспроизведенной в «Невском проспекте» картины жизни Петербурга говорят нам истории, случившиеся с Пискаревым и Пироговым. Во сне Пискарева Н.В. Гоголь вернулся к образу привилегированного Петербурга, он отмечает, что сюжет повести на том и строится, так как на Невском «все не то, чем кажется». Пискарев – мечтатель, живущий вне действительности. Он противостоит главной улице – «улице-красавице», с ее светской толпой, чванливо выставляющей свои великолепные сюртуки и бакенбарды. Пирогов же, напротив, был весь от повседневного быта этой улицы, он рядовой участник всей пошлости, что встречалась на проспекте.

Петербург в повести Н.В. Гоголя предстает городом двойственности. Писатель подчеркивает противоречие между его видимостью и сущностью, между выставкой дорогих «чепчиков» и равнодушием к человеку и ко всему живому.

В конце повести Н.В. Гоголь срывает красивые покровы города и высказывает всю ненависть к нему.

Столица теперь представлялась писателю не стройной, строгой громадой, а кучей набросанных друг на друга домов, царством мертвых душ, быть может, - самым холодным и законченным его проявлением.

Но времени правления Александра II образ имперской столицы уже претерпел глубокую ароморфозу. Блеск его стерся, вода его сгнила. «Мне не раз, среди этого тумана, сдавалась страшная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли вместе весь этот гнилой склизлый город, подымится с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото…». Этот пассаж из романа Ф.М. Достоевского «Подросток» (1875) не уступит в пафосе ненависти к Петербургу восторгу перед ним К.Н. Батюшкова.

Оба эти образа имели определенную топографическую привязку. Петербургов было уже два, враждебных и противостоящих и социально, и культурно. К.Н. Батюшков и А.С. Пушкин воспевали аристократический Петербург дворцов и набережных Невы. Ф.М. Достоевский проклинал Петербург дворов-колодцев и смердящих каналов, Петербург Мещанских, подьячих и колонны.

Екатерининский канал пересекая город, как бы отражал собой полярную природу пространств двух Петербургов: линейно-строгий в дворцово-аристократической части, он теряет свою аристократическую осанку в разночинной коломенской части, где находит свое отражение безродный, бедный Петербург.

Здесь живет и работает Ф.М. Достоевский. Скудные материальные средства и бродячий дух писателя заставляли его часто менять квартиры – не в богатых районах столицы, а на так называемых «серединных улицах, в холодных угловых домах, лишенных всякой архитектуры, где люди «так и кишат». Герои Ф.М. Достоевского сторонятся «Пушкинских кварталов».

Когда писатель творил свое «Преступление и наказание», жил он в той части Петербурга, где селились мелкие чиновники, ремесленники, торговцы, студенты. Здесь, в холодном осеннем тумане и жаркой летней пыли возник перед ним образ бедного студента Родиона Раскольникова, здесь и поселил его ф.М. Достоевский, в столярном переулке, где в большом доходном доме, снимал квартиру сам.

Он видел другой Петербург, нежели А.С. Пушкин, - «дома без всякой архитектуры», кишащие «цеховым и ремесленным населением», набережные канавы, харчевни, распивочные, трактиры, лавчонки, лотки мелких торговцев, ночлежки…

Из крохотной клетушки по Садовой, Гороховой и другим «серединным улицам» идет Раскольников к старухе-процентщице, встречает Мармеладова, Катерину Ивановну, Соню… Часто проходит через Сенную площадь, где еще в XVIII веке был открыт рынок для продажи скота, дров, сена, овса, где крепостные подвергались публичному наказанию. В двух шагах о т грязной Сенной находился столярный переулок, состоявший из 16 домов, в которых находилось 18 (!) питейных заведений. Раскольников по ночам просыпается от пьяных криков, когда завсегдатай покидают кабаки.

От такой жизни люди начинают тупеть, смотреть друг на друга «враждебно и с недоверчивостью, между ними не может быть других отношений, кроме безразличия, звериного любопытства, злорадной насмешки».¹

Интерьеры «петербургских углов» не похожи на человеческое жилье. Каморка Раскольникова, «проходной угол» Мармеладова, «сарай» Сони, отдельный номер в гостинице, где проводит последнюю ночь Свидригайлов, - это темные сырые « гробы».

Все вместе: пейзажные картины Петербурга, сцены его уличной жизни, интерьеры «углов» - создают общее впечатление города, который враждебен человеку, теснит, давит его, создает атмосферу безысходности, толкает на скандалы и на преступления.

Внутренняя драма романа вынесена на улицы и площади Петербурга. Здесь Соня приносит себя в жертву, на улице падает замертво Мармеладов, на мостовой истекает кровью Катерина Ивановна, на проспекте застреливается Свидригайлов, на Сенной площади пытается всенародно покаяться Раскольников. Многоэтажные дома, узкие переулки, пыльные скверы и горбатые мосты – вся сложная конструкция большого города середины столетия вырастает тяжеловесной и неумолимой громадой над мечтателем о безграничных правах и возможностях одинокого интеллекта. Петербург неотъемлем от личной драмы Раскольникова.

Основной поток повествования словно вбирает в себя все интонации и оттенки отдельных сцен и образов, постоянно возвращается к этим темам и придает роману некоторое симфоническое звучание современного Петербурга. Этот поток как бы сливает огромное многоголосье подавленных рыданий и возмущенных воплей в единое целое раскольниковской трагедии.

Живя в Петербурге, Ф.М. Достоевский внимательно всматривается в окружающую действительность. Многое ему казалось страшным и непонятным. «…Петербург, не знаю почему, - писал он, - для меня всегда казался какою-то тайною»² . И в эту тайну ему хотелось проникнуть, понять, как и в чем живут обитатели нищих кварталов.

Действие романа «Униженные и оскорбленные» развивается в том же Петербурге. Писатель обостренно воспринимает и воспроизводит кричащие противоречия большого города, где соседствуют дворцы и трущобы, богатство и нищета. Внимание Ф.М. Достоевского сосредоточено также, как и в более позднем романе «Преступление и наказание», преимущественно на изображении жизни столичной бедноты. Весь роман пронизан горячим сочувствием автора к отверженным и несчастным людям. На улицах

^1. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Ч.1, гл.1

^2. Якушин Н.И. Жизнь и творчество Ф.М. Достоевского. М; 1993, с.18

Петербурга Ф.М.Достоевский часто встречал маленьких беспризорных мальчиков, просящих милостыню. Вид этих с младенческих «оскорбленных» безжалостным обществом детишек вызывал у писателя чувство невольной вины и сострадания. Он не мог спокойно видеть, как во время рождественских праздников одни дети, веселые и нарядные, кружились вокруг богато украшенных елок, а другие – в лютый мороз шли на улицу «с ручкой» за подаянием. («Дневник писателя»)

Картину тесноты, нравственной подавленности людей, ютящихся «на аршине пространства», дополняет чувство духовного одиночества человека в огромном городе. В этом плане Петербург Ф.М. Достоевского интересно сравнить с Петербургом Л.Н.Толстого. У него Петербург – «тюрьма для души, где положительный герой в полной мере ощущает свое одиночество. Вспомним, как неуютно князю Андрею в Петербурге светских салонов и гостиных. Он чувствует свою ненужность, ведь не зря говорит он Пьеру при встрече с ним: « Эта жизнь, которую я здесь веду, эта жизнь не для меня.»

Петербург для Л.Н. Толстого – это источник искушения и всяческих бед. Жизнь светского Петербурга пагубным образом влияет на Пьера после того. Как он стал наследником графа Безухова. Он пускается во все тяжкие преступления: пьет, устраивает несуразные кутежи и хулиганства, наподобие случая с медведем, ведет праздный, бессмысленный образ жизни.

Подобно напряженной искусственности этого города, искусственность и фальшь царят в душах представителей петербургского высшего света. Интриги, придворные сплетни, карьера, богатство – вот их интересы. Вот все, чем они живут. Все здесь насквозь пропитано ложью: и дежурные улыбки Анны Павловны Шерер, и лакированные от чужих нескромных взглядов плечи Элен, и чопорность Бергов, и холодная любезность таких, как Друбецкой. В этом обществе нет ничего правдивого, естественного, простого (того, что так ценит в человеке Л.Н. Толстой). Их речь, жесты, интонация и поступки определяются «условными правилами светского поведения». Город, в котором они живут, сыграл с ними мрачную шутку, наложив на них свой отпечаток на их души: он сотворил их по своему образу и подобию.

Несмотря на то, что оба великих писателя по-разному изобразили Петербург в своем творчестве, отношение их к городу одинаковое: они не любят и не принимают его. Образ Петербурга в их романах символичен. Он является, с одной стороны, социальным фоном, с другой, является сам действующим лицом, губящим человеческую сущность.

Одиночество Ф.М. Достоевского присуще и А.А. Блоку. Впервые это почувствовали М. Горький, которому до этого были чужды слова и настроения поэта. М. Горький приводит рассказ «барышни с Невского» о том, как в один осенний, слякотный петербургский день ее пригласил на улице «человек с красивым, очень гордым лицом». Усталая, она уснула у него на коленях, а он положил на стол двадцать пять рублей и тихо вышел, «а потом коридорный сказал, что это поэт А.А. Блок, и показал портрет в

журнале.»¹

Беглый рассказ уличной женщины заставил М. Горького сердцем почувствовать поэта «очень понятным и близким». А.А. Блок тоже считал себя гуманистом, гуманистом «по крови, по рождению», поэтому он и чувствует себя «гражданином своей родины»² .

18 октября 1905 года в ответ на опубликование царем манифеста о «даровании» конституции, А.А. Блок написал стихотворения «Вися над городом всемирным…» и «Еще прекрасно серое небо…», а В.Я. Брюсов – стихотворение «Довольным». Оба поэта поняли обманный характер царского манифеста.

Первое стихотворение А.А. Блок закончил, адресуя к Медному всаднику:

И если лик свободы явлен,

То прежде явлен лик змеи,

И ни один сустав не сдавлен

Свернувших колец чешуи,

А второе начал строфой:

Еще прекрасно серое небо,

Еще безнадежна серая даль.

Еще несчастных, просящих хлеба,

Никому не жаль, никому не жаль!

Для А.А. Блока обман оборачивался закреплением нищеты народа. Этот мотив народного горя звучал и в стихотворении «Поднимались из тьмы погребов…» И там люди подвалов «волочили кирки и лопаты», улицы Петербурга становились серыми от нищих толп.

Стихотворения «Митинг», «Барка жизни встала…», «Поднимались из тьмы погребов…», ставшие непосредственным откликом на революционные события 1905 года, вошли в цикл «Город», в котором так и мелькает угловатый профиль Николая Васильевича Гоголя. В фантастическом городе Н.В. Гоголя бродила тень несчастного чиновника, лишившегося новенькой шинели, нос майора Ковалева щеголял в шляпе с плюмажем и являл вид знатного человека. Гоголевское описание «Невского проспекта» А.А. Блок «трансформировал» в стихотворение «Обман». Здесь также все предметы оказываются ложью:

Девушку манит и пугает отраженье.

Издали мигнул одинокий фонарь.

Красное солнце село за строенье.

Хохот. Всплеск. Брызги. Фабричная гарь.

Такая же неприютная фантастика лихорадит стихотворение «Город в красные пределы…». Оно заканчивается строфами:

Красный дворник плещет ведра

С пьяно-алою водой.

^{1 .} Горький М. Собрание сочинений, т.15, с.334

^2. Из письма А.А. Блока к В.В. Розанову. 17 февраля 1909 г.

Пляшут огненные Бедра

Проститутки площадной.

Кстати будет заметить тут, что «красный дворник», «огненные бедра»

напоминают нам лексику урбанистических стихов В.В. Маяковского. Перекличка тут не внешняя, не формальная. Признание, что «уюта – нет!»

и привело к пересечению орбит В.В. Маяковского и А.А. Блока. Скрестившись в какой-то точке, пути их все же разошлись.

Ненависть к городу-спруту породила в поэзии В.В. Маяковского неистовость бунта, призыв к «голодненьким» поднять камень с земли. В А.А. Блоке брезгливость к антиэстетичности и безнравственности города вызывали страстное тяготение к романтическому исходу из ада.

В стихотворении «Вечность бросила в город…» поэт скажет:

В этот город торговли

Небеса не сойдут

И закончит молением:

Этот воздух так гулок,

Так заманчив обман.

Уходи, переулок,

В дымно-сизый туман…

Гуманистический протест поэта был расплывчат, поиски положительного идеала были лихорадочны, и цикл стихов, посвященных «Городу», захлебнулся в тоске, проклятиях, фантастике, в отрицании антиэстетической действительности, в томительном стремлении уйти в «дымно-серый туман».

В цикл «Город» А.А. Блок ввел и группу стихов под рубрикой «Мещанское житье». В творчестве А.А. Блока «мещанская» тема была проходной, даже чуждой характеру его восприятия, однако интерес она представляет хотя бы как попытка демократизации поэзии. В символическом движении это была отнюдь не первая попытка такого рода. Нечто схожее предпринимали и В.Я. Брюсов, и А. Белый. Символисты пробовали освоить демократическую проблематику петербургского быта. Ближе был им Ф.М. Достоевский, коренной петербургский писатель, исследователь душевных глубин человека, которого ломает бездушная громада державного города, города власти и угнетения.

Зачинатель русского символизма, неутомимый экспериментатор В.Я. Брюсов не устрашился ввести в поэзию и городской мещанский фольклор. Его «Фабричные» с их частушечными ритмами, с жалостливыми всхлипами «жестокого романса» и были такой попыткой освоения демократического содержания:

Есть улица в нашей столице.

Есть домик, и в домике том

Ты пятую ночь в огневице

Лежишь на одре роковом.

Однако «фабричные» эксперименты В.Я. Брюсова по существу лишены социального текста, они оформлены как любовные томления «под шарманку». Да это и не удивительно – В.Я. Брюсов был далек от подлинной жизни городской окраины. Ее быт воспринимался им сквозь экзотику мещанского фольклора. Знакомство не выходило за рамки своего рода литературного любопытства.

А. Белый пишет стихотворение под названием «На окраине города», в котором также нет примет социальных драм петербургской фабричной окраины:

Был праздник: из мглы

неслись крики пьяниц.

Домов огибая углы,

бесшумно скользил оборванец.

Эти строки порождены напором пробуждавшихся социальных симпатий к «меньшому брату», при помощи них сказывалось намерение подчеркнуть пошлость низкой действительности Петербурга.

Цикл А.А. Блока «Мещанское житье» начисто лишен экспериментаторского рвения. Его уединенное сознание человека трагического мира искало выхода из своего одиночества.

Для А.А. Блока «мещанское житье» синоним не обывательщины, а горькой безысходности. Поэт взглянул на мир глазами человека, задавленного нуждой. Но так же, как В.Я. Брюсов и А.Белый, житейски А.А. Блок отгорожен от повседневности трудовых низов Петербурга.

Стихотворение А.А. Блока «Окна во двор» перекликается с «фабричным» стихотворением В.Я. Брюсова «Есть улица в нашей столице…» и «Свиданием» А. Белого. Сквозь нехитрый сюжет проступает одиночество человека, задавленного тяготами жизни и равнодушием каменной пустыни города. А самое страшное одиночество – одиночество на виду шумного торжества.

А.А. Блок верил в способность человека творить красоту. Глазами чердачного жителя он глянул на мир и увидел, что мир-то как раз и враждебен лучшему в человеке – его таланту любить и порождать красоту:

Голодная кошка прижалась

У желоба утренних крыш.

Заплакать – одно мне осталось,

И слушать, как мирно ты спишь.

В трагедии чердачного жителя поэт разглядел отражение всеобщей трагедии времени, нарушившего связи людей, обрекшего человека на горе, на одиночество.

Стихотворения А.А. Блока «Последний день» и «Ты проходишь без улыбки…» также вошли в цикл «Город». Они очень схожи со стихотворением В.Я.Брюсова «Конь Блед».

На разбушевавшейся улице капиталистического города Валерий Брюсов увидел апокалипсического всадника на белом коне, предвещающего конец мира. И в великом ужасе лишь городская проститутка и безумец, сбежавший из больницы, видят конец мира, приветствуют посланца смерти. Женщина целует лошадиные копыта, а безумец восклицает: «Люди! Вы ль не узнаете божьей десницы!»;

Но и их решительно людские волны смыли,

Как слова ненужные из позабытых строк.

Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,

Был неисчерпаем яростный людской поток.

В.Я. Брюсов как бы сохранил в стихотворении апокалипсическую безжалостность, сознание неотвратимости гибели.

А.А. Блок подхватил внешнюю форму стихотворения В.Я. Брюсова, сохранил даже ритм стиха, он дал прямое название – «Последний день». И все же стихотворения получились несхожие. А.А.Блока влекла не общая идея гибели машинной цивилизации, а боль о человеке. А.А. Блок отбросил брюсовскую урбанистичность. Вместо водоворота улицы, на которой вывески сверкают со «страшной высоты тридцатых этажей», он представил провинциальное подворье: «Верба, раздувшая почки. Раскачнулась под ветром, осыпая снег», « Улицу скрывал дощатый забор». Вместо кэбов и омнибусов – на грязной улице дворники, мальчишки, собачий лай.

А.А. Блок дал стихотворению название «Последний день» потому, что для него гибель любви и свидетельствует о всеобщем крушении, гибели человека, красоты мира. Блудницы в таких петербургских стихотворениях А.А. Блока, как «Последний день», «Повесть», - это образ городского обесчеловечивания, лик обесчещенной любви.

Улица, улица…

Тени беззвучно спешащих

Тело продать,

И забвенье купить,

И опять погрузиться

В сонное озеро города –

Зимнего холода…

Гениальная баллада «Незнакомка», включенная в цикл «Город», воплотила отчаянность мечты покорить сумятицу мира верой в Прекрасную Даму, трагическую хранительницу ускользающей красоты мира.

На улицах Петербурга А.А. Блоку провиделась женщина, похожая на «вечерних богородиц», и с ней «кроткий мальчик в белой шапке»:

Я хочу внезапно выйти

И воскликнуть: «Богоматерь!

Для чего в мой черный город

Ты младенца привела?»¹

В «Незнакомке» сказалась очередная, на этот раз отчаянная попытка автора «Стихов о Прекрасной Даме» совместить с пошлостью обыденности положительный идеал, с увядшим Петербургом – город сказки.

^1. «Ты проходишь без улыбки…» (29 октября 1905 г.)

Петербургский сумрак, туман, фрагменты ресторанной атмосферы вбирает в себя стихотворение «Двойник». Его «пейзажный фон» настойчиво, монотонно, равномерно проводится через весь текст – «вдавливается» в сознание читателя. Это – ночной туман во всех его качествах: «октябрьский туман», «непроглядный туман», «промозглый туман». Вся поэзия А.А. Блока в целом и стоящая за А.А. Блоком традиция «петербургской литературы» требуют прикрепление этого фона к образу осеннего, непогожего Петербурга. При этом читателю становится ясно, что лицо Петербурга здесь не только совпадает с тем, которое складывалось в «Пиковой даме», в произведениях Н.В.Гоголя, Ф.М. Достоевского, но и отличается от него. Развернутый этими писателями «петербургский пейзаж» сводится у А.А. Блока к чисто блоковскому пониманию. В результате «петербургская фантастика» становится еще более фантастичной, призрачной, угрюмой, чем это было у ее первооткрывателей. Это была одна из особенностей поздней лирики А.А. Блока, подготовлявшей образ Петербурга в знаменитом романе А.Белого «Петербург».

В «Петербурге» А.Белого, как сказал сам А. Белый, «сознание… отрывается от стихийности», превращаясь в «мозговую игру». В подобной лжедеятельности пребывают все: сенатор Аполлон Аблеухов, его сын Николай, дама «полусвета» Софья Лихутина… «Летящая в пустоту культура» - лейтмотив «Петербурга». Классические образы, мотивы (А.С.Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого) предельно искажены. Приход Медного Всадника к Дудкину сопровождается «ударами металла, дробящего камень», «сбрасыванием лавров с венка Петра». А. Белый считал, что царь «каменной цивилизацией заложил дегуманизированный, чуждый России путь».¹

В облике «антигероев», самом повествовании ясно проступает влечение писателя к мастерству Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского. Но мрачные нотки усиливаются предельно. Иронический сказ исполнен издевки; предметный мир – единственная реальность, так как внутреннее бытие для персонажей романа сводится к абсурду, «вихрям сознания». Непрерывен ряд пугающих символов: чердака-тюрьмы, бесконечной лестницы, «расчерченного на куски города».

Катастрофическое состояние Петербурга наводит на печальную мысль о драме человека, лишенного себя, своей души. Видимо, потому младший Аблеухов в эпилоге романа с упоением читает гуманиста Г. Сковороду, который пророчит очищение и преображение страны.

Такое очищение А.А. Блок видел в возможности революции. Но что же получилось в результате этой самой революции? Картина революционного Петербурга в поэме «Двенадцать» А.А. Блока изображает кровь, преступления, человеческие падения:

Трах – тарарах! Ты будешь знать,

Как с девочкой чужой гулять!..

^1. Пронина Е.П. Русская литература XX века. Очерки. Портреты. Эссе. М., 1994.

Утек, подлец! Ужо, постой,

Расправлюсь завтра я с тобой!

Р. Иванов – Разумник оправдывает преступления двенадцати тем, что «через этих самых запачканных в крови людей в мир идет новая благая весть о человеческом освобождении».¹

Критик говорит, что двадцать веков назад «благая весть» уже приходила, но она была только духовной, а от физических лишений не освобождала. И вот впереди двенадцати Р. Иванов – Разумник ставит Петра, «убившего свою возлюбленную, намекая тем самым на значение Петербурга как первого революционного города.

В 1921 году А.А. Блок упомянет об этих событиях в стихотворении «Пушкинскому Дому»:

Наши страстные печали

Над таинственной Невой,

Как мы черный день встречали

Белой ночью огневой.

Почему А.А. Блок назывет день освобождения «черным днем»? поэт, обращаясь в прошлое к А.С. Пушкину, просит у него помощи:

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Почему во времена Советской власти А.А. Блок говорит о какой-то «немой борьбе»? Возможно, он ощущает все противоречие новых порядков и, взывая к А.С. Пушкину, пытается вернуть в мечтах прежний величественный Петербург.

Таким образом, творчество символистов определило Петербург как город фантастики, тайны, оно не спустилось ниже мира грез. Лишь А.А. Блок попытался это сделать, но был остановлен «вихрем» революции.

А.А. Ахматова так же, как и А.А. Блок, обращается к пушкинскому Петербургу. Она отразила такой Петербург в своем романе «Пушкин и Невское взморье» и отдельных записях. Здесь она сопоставляет повесть В.П. Титова «Уединенный домик на Васильевском», и пушкинский отрывок «Когда порой воспоминанье…», где снова возникает тот же «печальный остров», изображенный и в «Медном Всаднике». Всюду один и тот же пустынный пейзаж – остров Голодай, где были тайно похоронены казненные декабристы.

Статья А.А. Ахматовой «О красочном эпитете» могла быть своеобразным прологом к ее работе «Пушкин и Невское взморье». Свою «повесть» о Невском взморье А.А.Ахматова писала в гравюрной манере – ни одного красочного эпитета.

«Мы узнаем, что – направо, что – налево, ощущаем под ногой топкость почвы. Все это увидено не из окна кареты и даже не с дрожек. Автор так

^1. Иванов-Разумник Р. Александр Блок. Андрей Белый. П., 1919

занят северной оконечностью Васильевского острова, что даже моря не замечает».

И там, где А.С. Пушкин «моря не замечает», преобладающим становится не «красочный, а летописный слог.

«От звона часов на Думе вздрагиваешь, как от неожиданности, потому что нет ни Невского, ни Гостиного двора, ни дворцов, ни набережных. К сюжету описание острова Голодая не имеет ровно никакого отношения, и ничто другое так подробно в повести не описано».

Таковы фрагменты исторической прозы А.А. Ахматовой. Кроме того, она пишет очерки о Петербурге – Ленинграде.

В очерке «Город» рассказ А.А. Ахматовой о себе переплетается с рассказом об облике города 1890-1920-х годов. Здесь она сожалеет об исчезновении в городе багровых и красных окрасок домов, о деревянных особняках на Каменном проспекте, о большом количестве зелени 70-х годов. «Теперь, - говорит она, - гранит и вода».

С 90-х годов помнит она Петербург Рождественских, Псковской, Витебской, Садовой улиц, Охты, где в мрачных домах с окнами во дворы – колодцы ютится служилый люд, небогатые чиновники, находила приют городская беднота. Это был в сущности Петербург Ф.М. Достоевского. Он был с ног до головы в безвкусных вывесках, совсем без зелени, без травы, без цветов, весь в барабанном бое, так всегда напоминающем смертную казнь, в хорошем, столичном французском языке, в грандиозных похоронных процессиях и описанных Мандельштамом высочайших проездах».¹

В первые годы после революции А.А. Ахматова видит город уже разоренным, с людьми «одного и того же выражения лица».

В 1938 году арестовывают ее сына, и она проводит семнадцать месяцев в тюремных очередях для того, чтобы добиться свидания с ним. Здесь и рождается сюжет «Реквиема», где возникает образ города, который резко отличен от прежнего ахматовско-блоковского Петербурга и лишен традиционного «пушкинского» великолепия. В нем уже нет былой красоты и гармоничности, он также мрачнее того облика, что знаком нам по Ф.М. Достоевскому. Это город-привесок к гигантской тюрьме, раскинувшей свои свирепые корпуса над неподвижной Невой.

Но, несмотря на все лишения и травлю, в эти годы А.А. Ахматова не оставила родного ей Петербурга, дорогую Россию. Ощущение кровной близости с Петербургом никогда не покидало ее. Оно обнажалось в годы великих потрясений – войн, революций.

В марте 1941 года она пишет стихотворение, которое сейчас не может не восприниматься как последняя прощальная улыбка ленинградскому мирному дню:

Eadransolaire² на Меншиковом доме.

Подняв волну, проходит пароход.

^1. Опубл. Жирмунским В.М. в кн.: «Творчество А.А. Ахматовой». Л., 1972, с.139

^2. Солнечные часы (франц.).

О, есть ли что на свете мне знакомей,

Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!

Как щелочка, чернеет переулок.

Садятся воробьи на провода.

И наизусть затверженных прогулок

Соленый привкус – тоже не беда

(«Ленинград в марте 1941 года»)

Традиционный петербургский пейзаж, хорошо знакомый нам по ее прежним произведением, просвечен в этом стихотворении какой-то кроткой улыбкой. Солнечные часы на Меншиковом доме показывают два месяца до войны. И когда началась Великая Отечественная, А.А. Ахматова мужественно переносила тяготы жизни в блокадном Ленинграде. И людям, переносившим достойно с ней эту блокаду. Она посвятила «Поэму без героя».

В каждой из строф поэмы А.А. Ахматовой звучит память о тоне прошлого:

А вокруг старый город Питер,

Что народу бока повытер

(Как тогда народ говорил), -

В гривах, сбруях, в мучных обозах,

В размалеванных чайных розах,

И под тучей вороных крыл…

Поэтесса внимательно вглядывается в хорошо знакомую ей когда-то эпоху. В этих местах на смену призрачному кружению мертвецов, балу метелей, стуку костей, на смену всей этой «петербургской чертовне» галлюцинациям и бредам приходят четкие нейзажи живого, исторического Петербурга. Мы уже видели, что А.А. Ахматова очень точна в передаче его различных обликов. Своеобразие ее поэмы заключается в том. Что в рамках одного произведения существуют два противоположных плана: один – исторический. Четкий, материальный, другой – идущий от Н.В. Гоголя, А. Белого…

Призрачный мир «Петербургской повести» в «Эпилоге» бесследно и навсегда исчезает:

И стоит мой Город зашитый…

Тяжелы могильные плиты

На бессонных очах твоих…

В горьких, омытых слезами и проникнутых великой горечью строфах «Эпилога» она описывает разлучение с Петербургом, длинный, скорбный путь в эвакуацию и картины страдающей земли. В «Эпилоге» она многократно воспроизводит мотив внутреннего родства с Городом. Уезжая и оплакивая его, А.А. Ахматова оставляет в нем большую часть собственной жизни, и эта часть, по ее представлениям, не может быть отторгнута ни от площадей, неоднократно воспетых ее голосом, ни от улиц, бывших свидетелей ее далеких драм, ни от ажурных решеток, окаймляющих его каналы:

Мне казалось, за мной ты гнался,

Ты, что там погибать остался

В блеске шпилей, в отблеске вод.

Она не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя затем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе.

Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых

много материнских невыплаканных слез и сострадательной нежности:

Постучись кулачком – я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда…

1942

Опять же она пишет о верности своему Городу и о слитности с ним.

Так же глубоко чувствовал Петербург и О.Э. Мандельштам. В дореволюционном городе прошло его детство:

А над Невой – посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жесткая порфира.

Как власяница грубая, бедна…

Он видит Петербург в разгар классовых боев:

Дикой кошкой горбится столица,

На мосту патруль стоит,

Только злой мотор во мгле промчится

И кукушкой прокричит…-

И Ленинград 20-30-х годов:

Вы, с квадратными окошками, невысокие дома,-

Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

От этой точности деталей образ города становится по-мандельштамовски щемящим. В его стихах преобладают предчувствия и воспоминания, как, например. в стихотворении «Ленинград», впервые напечатанном в «Литературной газете» в ноябре 1932 года:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда – так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей.

В январе 1931 года О.Э. Мандельштам пишет другое стихотворение («С миром державным я был лишь ребячески связан…»). Где он попытался отречься от своего прошлого и соединиться с родным городом:

Так отчего ж до сих пор этот город довлеет

Мыслям и чувствам моим по старинному праву?

Эта тоска по Петербургу – Ленинграду действительно сопутствовала О.Э. Мандельштама всю жизнь.

А.А. Ахматова и О.Э. Мандельштам считали Петербург своей духовной родиной. Они возродили в нас пушкинское восприятие этого города, исключив острые контрасты его различных сторон.

Итак, мы видим, насколько сложен, многолик Петербург, насколько неповторим и своеобразен. Пушкинские сады, проспекты Ф.М. Достоевского, фонари и набережные А.А. Блока и О.Э. Мандельштама, мосты и ветры А.А. Ахматовой… Только пройдя через всю эту поэзию, мы сможем увидеть Петербург целиком, ощутить его притягательное действие.

Его неповторимый облик выражен не только ансамблями камня и зелени, ограды и воды, но и речью, одеждой, бытом, повседневным поведением. В создании этого красивого города вместе с архитекторами, скульпторами, садовниками, каменщиками участвовали и писатели. Но у них было особое дело в этом непрерывном процессе градостроительства: их искусство создавало духовный облик города, воздействовавший на всех, кто его строил и в нем жил, у отразившийся в судьбах многих поколений людей.

Поэтому тема петербургской жизни является одной из главных и в то же время трагедийных тем русской литературы. Критик А.А. Архангельский говорил, что «… каждый великий город обладает своей «аурой», своей духовной атмосферой, которая, сгущаясь и уплотняясь, дает культуре завязь особого жанра»¹ . Так Петербург-Петроград-Ленинград, наша каменная скрижаль, подарил нам идею русской трагедии, назревавшей в творчестве позднего А.А. Пушкина, Выношенной в «петербургских повестях» Н.В. Гоголя, рожденной в прозе Ф.М. Достоевского, унаследованной А.А. Блоком и его младшими современниками; трагедии личности; живущей в особенных условиях русского города. Эта мысль еще будет волновать долго творцов русской культуры.

^1. См. в кн.: Виленкин В. В сто первом зеркале. М., 1990.
Список литературы:

1. Бабаев Э. Пушкинские страницы Анны Ахматовой – «Новый мир», 1927, с.153,162

2. Басина М. «Петербургская повесть», 1974

3. Виленкин В.В. «в сто первом зеркале»,1990

4. Горелов А. «Гроза над соловьиным садом»,1970

5. Ишимова А.О. «История России в рассказах для детей»,1995, с.262-276

6. Каплан И.Е., Пинаев М.Т. «Русская литература 10 класс», «Хрестоматия историко-хронологических материалов»,1993

7. Куняев С. «Городу и миру к 100-летию со дня рождения А.А. Ахматовой», «Москва»,№6, 1989, с.200-201

8. Максимов Д. «Поэзия и проза А.А. Блока» 1975

9. Нерлер П. «Город знакомый до слез…», Ленинградская панорама, 1984

10. Павленко Н.И. «Петр Великий», 1990, с.514-549

11. Павловский А.И. «Анна Ахматова. Жизнь и творчество»,1991

12. Пронина Е.П. «Русская литература ХХ века», очерки «Портреты», эссе кн. Для учащихся, 1994

13. Пьяных М.Ф. Александр Блок, Андрей Белый «Диалог поэтов о России и революции»,1990

14. Турков А. «Высокое небо», 1977

15. Якушин Н.И. 2Жизнь и творчество Ф.М. Достоевского»,1993