|
Автор: Тургенев Иван
.
Небольшое, бедное сельцо Колотовка. Несколько тощих ракит, овраг по самой середине улицы. «Невеселый вид», но окрестные жители «ездят туда охотно и часто».
Возле оврага стоит отдельно от других крытая соломой избушка. Её окно «в зимние вечера, освещенное изнутри, далеко виднеется в тусклом тумане мороза и не одному проезжему мужичку мерцает путеводною звездою». Это — кабак, прозванный «Притонным».
Торгует здесь целовальник Николай Иванович, толстый, поседевший мужчина «с заплывшим лицом и хитро-добродушными глазками». Что-то в нем есть такое, что привлекает и удерживает гостей.
«У него много здравого смысла; ему хорошо знаком и помещичий быт; и крестьянский, и мещанский». Он знает толк во всем: в лошадях, в лесе, в любом товаре, в песнях и плясках, много видел на своем веку, «знает все, что делается на сто верст кругом» и, как человек осторожный, помалкивает. У Николая Ивановича «бойкая, востроносая» жена, здоровые и умные дети.
В жаркий июльский день, когда усталый охотник с собакой подходил к кабачку, на пороге вдруг показался мужчина высокого роста во фризовой шинели, на вид дворовый. Он кого-то звал и уже по-видимому успел выпить.
« — Ну, иду, иду, — раздался дребезжащий голос и из-за избы направо показался человек, низенький, толстый и хромой… Кто меня ждет?
— Экой ты, Моргач, чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты ещё спрашиваешь: зачем?.. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет…
— Яшка петь будет? — с живостью проговорил человек, прозванный Моргачем. — И ты не врешь, Обалдуй?»
Охотник, он же автор «Записок», не раз слышал об Яшке-турке, «лучшем певце в околотке» и вдруг представился случай «услышать его в состязанье с другим мастером».
Но сначала несколько слов об устройстве деревенского кабака. Он состоит обычно «из темных сеней и белой избы, разделенной надвое перегородкой», за которую посетителей не пускают. В перегородке «над широким дубовым столом проделано большое продольное отверстие. На этом столе или стойке продается вино. Запечатанные штофы разной величины рядком стоят на полках, прямо против отверстия. В передней части избы, предоставленной посетителям, находятся лавки, две-три пустые бочки, угловой стол».
Здесь собралось уже «довольно многочисленное общество». Николай Иванович стоял за стойкой, в пестрой ситцевой рубахе. За ним в углу виднелась его востроглазая жена. На середине комнаты стоял Яшка-турок, «худой и стройный человек лет двадцати трех», в голубом нанковом кафтане. «Он смотрел удалым фабричным малым…, все его лицо изобличало человека впечатлительного и страстного. Он был в большом волненье…». Рядом стоял «мужчина лет сорока, широкоплечий, широкоскулый». Выражение его смуглого лица было бы почти свирепым, если б оно не было так спокойно — задумчиво.
Он почти не шевелился и только медленно поглядывал кругом, как бык из-под ярма… Звали его Диким Барином. Напротив сидел рядчик из Жиздры, невысокого роста, лет тридцати, с «живыми карими глазками. Он бойко поглядывал кругом» и «беспечно болтал». И ещё в углу сидел какой-то оборванный мужичок в «изношенной свите». В этот жаркий, душный день в комнате было прохладно.
Охотник спросил себе пива и сел в уголок возле оборванного мужичка.
« — Жеребий кинуть — с расстановкой произнес Дикий Барин: — да осьмуху на стойку».
Николай Иванович поставил на стол «осьмуху». Первым петь выпало рядчику.
« — Какую ж мне песню петь? — спросил рядчик, приходя в волненье».
Ему сказали, чтобы пел какую хочет «а мы уж потом решим по совести».
Мы ждем самого состязания, но ещё до его начала здесь некоторые данные о каждом из действующих лиц.
Обалдуй, он же Евграф Иванов. Загулявший дворовый, от которого давно отступились собственные господа и который, не работая, не имея ни гроша, «находил однако средство каждый день покутить на чужой счет. У него было множество знакомых…».
Моргач, «некогда был кучером у старой бездетной барыни», но сбежал, прихватив с собой вверенную ему тройку лошадей. После бедствий бродячей жизни вернулся хромой, бросился госпоже в ноги и потом, заслужив милость примерным поведеньем, попал в приказчики. После смерти барыни, Моргач «неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю», торговал, разбогател. Это человек опытный, расчетливый, «тертый калач». Его глаза «никогда не смотрят просто — все высматривают да подсматривают».
Яков, прозванный Турком, действительно происходил от пленной турчанки. Он «по душе художник», «а по званию — черпальщик на бумажной фабрике у купца».
Рядчик — с виду изворотливый и бойкий городской мещанин.
Дикий Барин, неуклюжий, как медведь, отличался «несокрушимым здоровьем», «неотразимой силой» и «спокойной уверенностью в собственном могуществе». «Не было человека более молчаливого и угрюмого». Никто не знал, из какого он сословия и чем живет, но деньги, правда небольшие, у него водились. «Особенно поражала меня в нем смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства».
Рядчик выступил вперед и запел веселую плясовую песню. У него был лирический тенор, все слушали с большим вниманием и он, чувствуя, что имеет дело «с людьми сведущими», «просто лез из кожи».
Сначала слушали спокойно, потом Обалдуй вдруг «вскрикнул от удовольствия. Все встрепенулись. Обалдуй с Моргачом начали вполголоса подхватывать, подтягивать, покрикивать: „Лихо!“… Забирай, шельмец!.. Накаливай ещё, собака ты эдакая, пес!»… Николай Иванович из-за стойки одобрительно закачал головой… Обалдуй, наконец, затопал, засеменил ногами и задергал плечиком, — а у Якова глаза так и разгорелись, как уголья, и он весь дрожал, как лист»…
Ободренный рядчик «совсем завихрился» и когда, наконец, «утомленный, бледный», он издал «последний замирающий возглас, — общий, слитный крик ответил ему неистовым взрывом. Обалдуй бросился ему на шею»… Даже «мужик в изорванной свите, не вытерпел и, ударив кулаком по столу, воскликнул: „А — га! Хорошо, черт побери — хорошо!“ и с решительностью плюнул в сторону.
— Ну, брат, потешил! — кричал Обалдуй… Выиграл, брат, выиграл! Поздравляю — осьмуха твоя. Яшке до тебя далеко…».
Потом Дикий Барин приказал молчать и скомандовал: « — Яков, начинай!»
Взглянув кругом, Яков «закрылся рукой». «Все так и впились в него глазами, особенно рядчик, у которого на лице, сквозь обычную самоуверенность и торжество успеха, проступило невольное, легкое беспокойство…
Когда же, наконец, Яков открыл свое лицо, — оно было бледное, как у мертвого… Он глубоко вздохнул и запел… „Не одна во поле дороженька пролегала“ пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобной голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый… в нем была и… молодость, и сила… и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны… Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас…
Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня… я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью к окну… Николай Иванович потупился, Моргач отвернулся;. серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку, с горьким шепотом покачивая головой; и по железному лицу Дикого — Барина из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза; рядчик поднес сжатый кулак ко лбу и не шевелился»…
Кончилась песня, но все ещё какое-то время ждали.
« — Яша, — проговорил Дикий — Барин, положил ему руку на плечо и — смолк.
Мы все стояли, как оцепенелые. Рядчик тихо встал и подошел к Якову.
«Ты… твоя… ты выиграл; произнес он наконец с трудом и бросился вон из комнаты»…
Все заговорили шумно, радостно… Моргач стал целоваться с Яковом, Николай
Иванович объявил, что «прибавляет от себя ещё осьмуху пива; Дикий — Барин посмеивался каким-то добрым смехом;. серый мужичок то и дело твердил в своем уголке, утирая обоими рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «а хорошо вот, будь я собачий сын, хорошо!»
В этот миг нельзя не любить их всех, всех без исключения. Вот она, та самая любовь, о которой сказано: «Возлюби ближнего»…
Охотник потом уснул на сеновале и когда проснулся, был уже вечер. «По деревне мелькали огоньки; из недалекого, ярко освещенного кабака несся нестройный смутный гам».
Он подошел к окошку и увидел «невеселую картину: все было пьяно — все, начиная с Якова». Совершенно «развинченный» Обалдуй «выплясывал вперепрыжку»; бессмысленно улыбаясь, «топотал и шаркал ослабевшими ногами» серый мужичок; язвительно посмеивался Моргач, весь красный, как рак… В комнату набилось много новых лиц и все были пьяны.
Ещё недавно — восторг, от всей души доброта! А теперь вовсю разгул! В этом бедламе Дикого-Барина вообще не было, а Николай Иванович сохранял свое «неизменное хладнокровье».
«Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма, на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая равнина; затопленная мглистыми волнами вечернего тумана, она казалась ещё необъятней и как будто сливалась с потемневшим небом».
|
