Христианская ментальная революция в культуре Киевской Руси в XI в
Крещение Киевской Руси князем Владимиром положило начало формированию специфической ценностно-тематической системы, которую будем называть христианской субкультурой. Появление христианской субпространственной конфигурации в недрах самодовлеющего языческого ценностно-мыслительного пространства и быстрое её расширение в первой половине XI в. (рост христианских общин, количества монахов и монастырей, церковное строительство и т.д.) было подобно вспышке сверхновой звезды на темном языческом небосклоне, которая взорвала устоявшиеся структуры натуралистически-мифологического духа. Суть этого глубокого духовного переворота заключается в разрушении синкретического натуралистически-мифологического единства языческого пространства древнерусской культуры, в открытии восхитившей прозелитов, чисто духовной божественной реальности (Троица, Царство небесное и т.д.) и творении ценностно-мыслительного пространства на другой фундаментальной онтологической основе: сознании несовместимости и противостоянии, прежде всего, двух реальностей, высшей, духовной, божественной и низшей, материальной, тварной, поскольку своеобразие субъективной реальности в XI – XII вв. ещё в полной мере не осознавалось. Вероятно, учение о чисто духовном божественном мире производило одно из самых сильных впечатлений на язычников. Выслушав проповеди представителей различных религий, князь Владимир в частности заметил боярам: “Мудро говорят они, и чудно слушать их, и каждому любо их послушать, рассказывают они и о другом свете…”.
Разделение универсума на два мира, чувственный и сверхчувственный, стало наиболее фундаментальной и всеобщей характеристикой средневекового мировосприятия в эпоху Киевской Руси. Митрополит Киевский Никифор в “Послании” к Владимиру Мономаху пишет: “От того двойственно бытие наше: разумное и неразумное /”словесное и бессловесное”/, и духовное /"бесплотное"/, и телесное. Ведь разумное и духовное – это нечто божественное и чудное, подобное бесплотному естеству, а неразумное – подобно страстному и сластолюбивому. И поэтому борьбы в нас много, и противится плоть духу, а дух плоти". Во всех текстах без исключения этого периода трансцендентный, божественный мир выступает средством объяснения происходящих природных и социальных событий, законообразной посылкой ("экспланансом") в структуре объяснения. "Размышляй, милый, размышлять надлежит и знать, – пишет в своем "Послании" Климент Смолятич, – как все существует, и управляется, и совершенствуется силой божьей: никакой нет силы, кроме силы божьей, никакой нет помощи, кроме помощи божьей, ибо все, как сказано, что пожелал он, все создал на небесах, и на земле, и в море, во всех безднах и прочее". Владимир Мономах в своем "Поучении" замечает: "Господь наш не человек, но бог всей вселенной, – что захочет, во мгновение ока все сотворит…". Чувственный мир теряет всякую самостоятельность. Так, все победы и поражения в битвах объясняются только божественной причиной. "В том же году, – читаем в Ипатьевской летописи, – побудил бог Святослава, князя Киевского и великого князя Рюрика Ростиславича пойти войной на половцев.… А половцы, увидев отряд Владимира, смело идущий им навстречу, побежали, гонимые гневом божьим и святой богородицы.… А великий князь Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславович, получив от бога победу над погаными, возвратились по домам со славой и честью великой". Объясняя нашествие половцев, летописец поучает: "Это бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел.… Через нашествие поганых и мучения от них познаем владыку, которого мы прогневали: прославлены были – и не прославили его, чествуемы были – и не почитали его, просвещали нас – и не уразумели, наняты были – и не поработали, родились – и не усовестились его как отца, согрешили – и наказаны теперь. Как поступили, так и страдаем: города все опустели; села опустели; пройдем через поля, где паслись стада коней, овцы и волы, и все бесплодным ныне увидим; нивы заросшие стали жилищем зверям. Но надеемся все же на милость божью; наказывает нас хорошо благой владыка…". Подобного рода цитирование можно было бы продолжать бесконечно.
Божественный мир
Сверхчувственный мир в представлении древнерусских людей выступает как сложное, многослойное, динамичное образование – источник добра и зла и состоит из божественного и дьявольского миров. Самым сокровенным, чистым, абсолютно трансцендентным уровнем духовности является Бог (Отец, Сын, и Святой Дух). Другой слой составляют образы совершенной чистоты и духовности, которые являются в зримом облике в видениях, снах людей (ангелы, богородица, Иисус Христос в облике, доступном для восприятия). Они непосредственно определяют все позитивные процессы в окружающем мире и служат важнейшим источником добродетели, а также средством наказания за грехи. К третьему уровню божественного мира следует отнести людей_ рыцарей Духа, ставших образцами служения (святых, мучеников), которые также принимают активное участие в распространении добродетели. "Святослав же и великий князь Рюрик одержали победу по молитвам святых мучеников Бориса и Глеба и пошли каждый восвояси, славя бога в троице – отца, и сына, и святого духа". В "Киево-Печерском патерике" приводится следующая история. Совсем здоровый внезапно умирает монах, который притворялся постником и целомудренником, а сам втайне ел и пил и жил распутно. Его тело, из которого исходил большой смрад, положили в пещеру. "И явился святой Антоний пресвитеру Онисифору, с гневом говоря ему: "Что это ты сделал? Такого скверного, и порочного, и лживого, и многогрешного здесь положил, какого еще никогда не было положено, так что осквернил он святое место сие". Очнувшись от видения и пав ниц, Онисифор взмолился богу, говоря: "Господи! Зачем скрыл ты от меня дела человека этого?" И приступил к нему ангел, и сказал: "В назидание всем согрешающим и не покаявшимся было это, чтобы видевши, покаялись". И сказав сие, сделался невидимым". Ангелы могут являться в образе праведника. В "Житии Феодосия Печерского" в предсмертный час монаха Дамиана ему является ангел в образе Феодосия и обещает исполнение его молитв. Ангел может карать строптивых. Когда монах отказался примириться с другим монахом, то ангел ударил его пламенным копьем, и тот упал мертвым.
Можно выделить еще одну подсистему Царства Небесного – рай, который составляют души праведников. Однако поскольку эта подсистема выступает в качестве абсолютной цели и лишена функции источника добродетели, то её расположение в иерархии духовности представляется затруднительным.
Мир Сатаны
Исключительно важный мир образуют Сатана или дьявол, бесы, черти, которые являются единственным источником зла. Своеобразие этого мира заключается в том, что он не может быть отнесен ни к материальному миру, поскольку носит сверхчувственный характер, ни к божественному, поскольку выступает воплощением чувственности, натурализма. Дьявол или Сатана правит "царством Зла", служит первопричиной всего злого, безнравственного, низкого в мире. Поэтому Сатана как принцип абсолютного зла служит универсальной посылкой в объяснении всех негативных процессов в мире. Сатана (дьявол) как падший ангел обладает огромной сверхъестественной ангельской силой воздействия и мощью, которая, однако, (поскольку он "падший") имеет абсолютно отрицательную направленность. Сатана (дьявол) неязыческого, а чисто христианского происхождения. Бесы представляют собой народ многоликий и более добродушный. Они образуют как бы второй слой "царства Зла", подчиненный Сатане (дьяволу), хотя нередко именуются Сатаной, дьяволом, т.е. употребляются как синонимы.
Если дьявол чаще всего выступает причиной объективных, надличностных, наиболее злых и опасных, приносящих большой материальный и духовный ущерб, событий, то бесы большей частью выполняют функции устрашения, искушения конкретного человека. Они более тесно связаны с индивидуально-психической реальностью, внутренним миром человека и непосредственно на него воздействуют. С точки зрения современного психоанализа, бесы и вся их деятельность могут быть объяснены как порождение бессознательных стремлений. В Древней Руси они, безусловно, рассматривались как внеличностные человеку образования. Происхождение их объясняется дальнейшей деградацией языческих богов после принятия христианства. "Бесы же, не стерпев обиды, – читаем в "Киево-Печерском патерике", – что, некогда почитаемые и ублажаемые неверными и признаваемые за богов, оказались они ныне у угодников Христовых в пренебрежении, и унижении, и бесчестье, и как рабы купленные работают…". Поэтому бесы несут на себе печать языческих мировосприятий. Однако бесы часто выступают в обозначенных выше функциях дьявола и наоборот. Различие функций дьявола (Сатаны) и бесов можно привести лишь в преобладающей тенденции, не строго однозначно. Мир дьявола и бесов отличается также большим динамизмом. Своеобразную подсистему образует ад как абсолютное дно, местоположение которого, как и рая в божественном мире, в структуре "Царства Зла" весьма неопределенно.
Таким образом, сверхчувственный мир составляют высший божественный и низший "дьявольский" миры. При этом абсолютное влияние первого нисколько не ограничивается. Дьявольские и бесовские деяния осуществляются с "санкции" Бога, в конечном итоге определяются Богом. "Видя дьявольскую силу и злобу беса на нас", – пишет автор "Жития Авраамия Смоленского", – господь не дал ему полной свободы, но допускает по своему усмотрению, чтобы мы соразмерно нашей силе могли вступать с ним в борьбу, ибо господь сказал в Евангелии, что сатана "не имеет власти даже над свиньями без божьего повеления"; пусть так божьи рабы укрепляются".
Объективация субъективности
Разделение на мир сверхчувственный, определяющий и мир чувственный, поддерживаемый и управляемый Богом, как известно, является исходной, всеобщей мыслительной структурой европейского средневекового мышления в целом. Наиболее примечательной и важной особенностью древнерусского мировосприятия после принятия христианства стала глобальная объективизация субъективности, которая привела к истолкованию всего разнообразия внутренних переживаний в образах внешних, внеличностных, объективных. В текстах древнерусской литературы внутренний мир человека оказывается полностью элиминированным, полем битвы внеличностных объектов (чаще всего ангелов и бесов). Уникальность древнерусского христианского духа в истории мировой культуры заключается в осмыслении столь близкого, очевидного и понятного нам языка субъективных чувств, страстей, переживаний в языке внеличностного порядка, в языке внешних, сверхчувственного и материального, миров. Поэтому повествования христианских (и не только христианских) деятелей Киевской Руси оказываются лишенными субъективной составляющей, какими-то объективистскими, что при поверхностном чтении создает впечатление упрощенности и даже примитивности внутренней жизни. Поразительность этих текстов заключается в восприятии, осознании индивидуальных, психических образов как внешних, самостоятельных объектов.
Наиболее богатый материал для культурологического анализа представляют, прежде всего, "Киево-Печерский патерик", жития Феодосия Печерского и Авраамия Смоленского, "Повесть временных лет", а также поучения деятелей церкви и др., в которых раскрывается сложная, доходящая до крайнего внутреннего напряжения духовная жизнь древнерусского монашества. Суровый аскетический образ жизни (строгий пост, бдение, затворничество и т.д.), направленные на умерщвление плоти, разрыв связей с внешним миром, приводили к взрывному обострению внутренней жизни. Древнерусские же подвижники внутренние эмоционально-психические, физиологические трудности выносили во внешний план и таким образом рассматривали имманентные коллизии духовного и плотского как борьбу внешних сил ангелов и бесов.
В этом смысле показательна история монаха Киево-Печерского монастыря Арефы, который в келье имел много богатства, но был очень скуп. Однажды ночью пришли воры и украли все его богатство. Арефа очень жалел о потере золота, впал в недуг лютый и уже при смерти, но и тут не унялся от роптания и хулы. Далее приведем отрывок полностью: "Но господь, который всех хочет спасти, показал ему пришествие ангелов и полки бесов, начал он взывать: "Господи, помилуй! Господи, согрешил я, все твое, и я не жалуюсь". Избавившись же от болезни, рассказал он нам, какое было ему явление. "Когда, – говорил он, – пришли ангелы, то пришли также и бесы, и начали они спорить об украденном богатстве моем, и сказали бесы: "Так как не обрадовался он, но возроптал, то теперь он наш и нам предан". Ангелы же говорили мне: "О окаянный человек! Если бы ты благодарил бога о своей потере, то вменилось бы тебе это, как Иову. Если кто милостыню творит, – великое это дело перед богом, но творят по своей воле; если же кто за взятое насилием благодарит бога, то это больше милостыни: дьявол, делая это, хочет довести до хулы человека, а он все с благодарением предает господу, – так вот это более милостыни". И вот, когда ангелы сказали мне это, я воскликнул: "Господи, помилуй, господи, прости! Господи, согрешил я! Господи, все твое, а я не жалуюсь". И тотчас бесы исчезли, и ангелы, возрадовавшись, вписали мне в милостыню пропавшее серебро". Как мы видим, борьба в душе Арефы между сожалением об утраченном богатстве, привязывавшем к мирскому, и стремлением к духовному спасению воспроизводится как спор ангелов и бесов, а в завершении акцент делается не на внутреннем примирении в предсмертном состоянии, а на исчезновении бесов и ангелов после его покаяния, которое в контексте носит формальный характер признания своей вины, хотя в этих коротких фразах выражается крик души измученного человека.
Противостояние плотского и духовного сопровождает людей на протяжении всей жизни, а среди монахов (причем, наиболее преуспевших в подвижничестве) оно принимает наиболее ожесточенный характер, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Нестор в "Житии Феодосия Печерского" пишет: "И много раз злые духи досаждали ему, являясь в видениях в той пещере, а порой и раны ему наносили, как пишут и о святом и великом Антонии. Но явился к Феодосию тот, и велел ему дерзать, и невидимо с небес даровал ему силу для победы над ними.
Кто не подивится блаженному, как он, оставаясь один в такой темной пещере, не устрашился множества полчищ невидимых бесов, но выстоял в борьбе с ними, как могучий храбрец, молясь богу и призывая себе на помощь господа Иисуса Христа. И так победил их силой Христовой, что не смели они и приближаться к нему и лишь издали являлись ему в видениях. После вечернего пения садился он подремать, ибо никогда не ложился, а если хотел поспать, то садился на стульце и, подремав так немного, снова вставал на ночное пение и коленопреклонение. Когда же садился он, как мы говорили, то тут же слышал в пещере шум от топота множества бесов, как будто одни из них ехали на колеснице, другие били в бубны, иные дудели в сопели, и так все кричали, что даже пещера тряслась от страшного гомона злых духов. Отец же наш Феодосий, все это слыша, не падал духом, не ужасался сердцем, но, оградив себя крестным знамением, вставал и начинал распевать псалмы Давидовы. И тотчас же страшный шум этот затихал. Но как только, помолившись, он садился, снова, как и прежде, раздавались крики бесчисленных бесов. Тогда снова вставал преподобный Феодосий и снова начинал распевать псалмы, и тотчас же смолкал этот шум. Вот так много дней и ночей вредили ему злые духи, чтобы не дать ни минуты сна, пока не одолел он их с божьей помощью и не приобрел от бога власть над ними, так что с тех пор не смели они даже приблизиться к тому месту, где блаженный творил молитву". Этот фрагмент требует более детального анализа. Мы только заметим, что бесы являлись Феодосию только в видениях, когда он начинал засыпать. При этом создавалась реальность, в которой трудно было различить субъективное (видения), сверхчувственное (бесы) и чувственно-объективное ("пещера тряслась"). В западноевропейской и буддистской литературе проблеме достижения просветления и описанию этого состояния уделяется чрезвычайно большое внимание, здесь же десубъективистски-объективистская установка препятствует остановиться на повествовании важнейшего момента в жизни Феодосия – его просветлении, когда бесы оставили его. К тому же, мастерски убирая в тень роль самого Феодосия в победе над бесами, утверждается, что одолел он их с божьей помощью и приобрел от бога власть над ними.
Повышенная чувствительность, экзальтированность монашеского мировосприятия приводит к более крайним формам объективации духовных переживаний. Тот же Нестор пишет о страстях Иллариона: "А вот что поведал мне один из монахов, по имени Илларион, рассказывая, как много зла причиняли ему в келье злые бесы. Как только ложился он на своей постели, появлялось множество бесов и, схватив его за волосы, тащили и толкали, а другие, приподняв стену (!- В.М.), кричали: "Сюда волоките, придавим его стеною!". И творили такое с ним каждую ночь, уже не в силах терпеть, пошел он к преподобному отцу Феодосию и поведал ему о пакостях бесов. И хотел из этого места перейти в другую келью. Но блаженный стал упрашивать его, говоря: "Нет, брат, не покидай этого места, а не то станут похваляться злые духи, что победили тебя и причинили тебе горе, и с тех пор начнут еще больше зла тебе причинять, ибо получат власть над тобою. Но молись богу в келье своей, и бог, видя твое терпение, дарует тебе над ними победу, так что не посмеют и приблизиться к тебе". Тот же снова обратился к нему: "Молю тебя, отче, не могу больше находиться в келье из-за множества живущих в ней бесов". Тогда блаженный, перекрестив его, снова сказал: "Иди и оставайся в келье своей, и отныне не только не причинят тебе никакого зла коварные бесы, но и не увидишь их более". Он поверил, и, поклонившись святому, пошел в свою келью, и лег, и выспался сладко. И с тех пор коварные бесы не смели больше приблизиться к тому месту, ибо были отогнаны молитвами преподобного отца нашего Феодосия и обратились в бегство".
Приведем еще один фрагмент из "Жития Авраамия Смоленского", в котором проявляется многообразие превращений "дьявольского" мира, их частично эротическая обусловленность, а также своеобразие единства субъективного, сверхчувственного и материального миров: "Сатана, видя, что силой Христа побежден он святым, являлся ему иногда ночью, иногда днем, устрашая и угрожая ему, освещая его ночью как огонь, так что многие вместе с ним не могли спать, иногда же сатана пугал его, или являясь ему во многих наваждениях ростом вплоть до потолка и снова нападая на него как лев, устрашая его, как лютые звери, или же нападая и избивая его подобно воинам, иногда даже сбрасывал его с постели. Когда же блаженный пробуждался, вкусив мало сна из-за злых окаянных бесовских видений, тот ему днем еще более досаждал, являясь ему иногда в собственном виде, иногда преображаясь в бесстыдных женщин, как пишется и о Великом Антонии".
Неисчерпаемость принимаемых бесами форм так велика, что они могут являться в образе праведника, ангела и даже Иисуса Христа, и таким образом стирается грань между божественным и дьявольским, что опять-таки отражает сложность борьбы между праведным и злым началами. В "Киево-Печерском патерике" приводится история преподобного Исакия пещерника, который затворился в пещере. Великий Антоний через день приносил ему одну просфору и немного воды и подавал в оконце, куда едва проходила рука. "И в таком житии провел семь лет Исакий, не выходя наружу, не ложился на бок, но сидя спал, понемногу. Однажды, как обычно, когда наступил вечер, он стал класть поклоны и петь псалмы, и так до полуночи и, утомившись, сел на сиденье свое. И когда он сидел так, как всегда, свечу погасив, внезапно засиял свет в пещере, как от солнца, такой, что мог ослепить человека. И подошли к нему двое юношей прекрасных с лицами блистающими, как солнце, и сказали ему: "Исакий, мы – ангелы, а вот идет к тебе Христос с ангелами". Исакий встал и увидел толпу бесов, и лица их были ярче солнца, а один среди них светился ярче всех, и от лица его лучи исходили. И сказали ему: "Исакий, это Христос, пав, поклонись ему". Исакий же, не поняв бесовского наваждения и забыв перекреститься, вышел из келии и поклонился, как Христу, бесовскому действу. Тогда бесы воскликнули и сказали: "Теперь ты наш, Исакий!". Ввели они его в келию, посадили и сами стали садиться вокруг него. И вся келия и проход пещерный наполнились бесами. И сказал один из бесов, тот что назывался Христом: "Возьмите сопели, и бубны, и гусли и играйте, а Исакий нам спляшет". И грянули они в сопели, и в гусли, и в бубны, и начали забавляться. И, измучив его, оставили его еле живого, и ушли, надругавшись над ним". Любопытно было бы провести психологическую интерпретацию подобного рода текстов.
Основными средствами в борьбе с дьявольскими наваждениями служили пост, физический труд и молитва. Пост играет двоякую роль: с одной стороны, умерщвление плоти существенно ослабляет телесные желания, а с другой – приводит к обострению чувствительности психики, повышенной экзальтации, что благоприятствует появлению ярких галлюцинаций. Изнурительный труд способствует мобилизации организма. Печерский монах Федор "предал себя на работу тяжкую, чтобы не облениться, пребывая в праздности, ибо из-за этого пропадает страх божий, а бесы обретают власть". Приведенные выше фрагменты свидетельствуют, что сатана и бесы появляются и нападают на подвижника в минуты расслабления, ослабления самоконтроля. Особенно большое значение придавалось молитве, совершение которой обеспечивает непосредственную связь с богом, концентрирует волевые и духовные усилия на переживание трансцендирующей связи с богом. Особенное прилежание имел к молитве Григорий-чудотворец, "и за то получил власть над бесами, так что, находясь даже вдали от него, они вопили: "О Григорий, изгоняешь ты нас молитвою своею!" У блаженного был обычай после каждого пения творить запретительные молитвы.
Если праведник проявляет непреклонную волю в достижении духовного освобождения, то сверхчувственная бесовская активность переключается на внешнее окружение, чтобы помешать достижению подвижником заветной цели. По бесовскому наваждению мать стремилась воспрепятствовать смирению своего сына Феодосия. Когда сын боярина Иоанна постригся в монахи в Печерском монастыре, ненавидящий "все доброе враг наш, дьявол, видя, что побеждаем, он святым стадом, ...начал он злыми кознями разжигать гнев князя на преподобных, чтобы таким образом разогнать святое стадо, но ни в чем не преуспел, и сам был посрамлен молитвами их, и пал в яму, которую сам же выкопал" [104; 325]. Когда сатана, искушая Авраамия Смоленского, не смог одолеть блаженного, "тогда воздвиг на него мятеж...", "сатана, войдя в сердца бесчинных, воздвиг их на Авраамия: и начали одни клеветать на него епископу, другие же хулить его и досаждать ему, одни называли его еретиком, другие же говорили о нем: он читает глубинные книги, другие же обвиняли его в блуде…".
В "Киево-Печерском патерике" имеется рассказ монаха Иоанна о том, как он достиг просветления. "С того часа, брат, поселился я здесь (в пещере – В.М.) в этом тесном и скромном месте, и вот уже тридцатый год, как я живу здесь, и только немного лет назад нашел успокоение. Всю жизнь свою неутомимо боролся я с помыслами плотскими. И сначала жестокой я сделал жизнь свою воздержанием в пище. И потом, не зная, что еще сделать, не в силах терпеть борьбы с плотью, задумал я жить нагим, и надел на себя вергии тяжкие, которые с тех пор и доныне остаются на теле моем, и сушит меня холод и железо. Наконец прибег я к тому, в чем и нашел пользу. Вырыл я яму, глубиною до плеч, и, когда пришли дни святого поста, вошел я в яму и своими руками засыпал себя землей, так что свободными были только руки и голова, и так, под этим тяжким гнетом, пробыл я весь пост, не в силах шевельнуть ни одним суставом, но и тут не утихли желания плоти моей. К тому же враг-дьявол страхи разные наводил на меня, чтобы выгнать меня из пещеры, и ощутил я его злодейство. Ноги мои, засыпанные землей, начали снизу гореть так, что жилы скорчились и кости затрещали, потом пламень достиг до утробы, и загорелись члены мои, я же забыл лютую ту боль и порадовался душою, что она очистит меня от такой скверны, и желал лучше весь сгореть в огне том господа ради, нежели выйти из ямы той. И вот увидел я змея, страшного и свирепого, который хотел всего меня пожрать, дыша пламенем и обжигая меня искрами. И так много дней мучил он меня, чтобы прогнать из пещеры. Когда же наступила ночь воскресения Христова, вдруг напал на меня лютый тот змей и пастью своей ухватил голову и руки мои, и опалились у меня волосы на голове и бороде, как ты можешь видеть и теперь. Я же в пасти змея того уже был и возопил из глубины сердца своего... И когда я окончил молитву, вдруг блеснула молния, и лютый тот змей исчез от меня, и после того я не видел его и доныне. Тогда свет божественный, как солнце, осиял меня.… И пришел на меня свет неизреченный, в котором и ныне пребываю, и не имею нужды в свече ни ночью, ни днем; да и все достойные, приходя ко мне, наслаждаются этим светом и ясно видят утешение его, осветившего мне ночь, ради надежды на свет будущий". Примечательно, что объективистские геоцентристские ориентации приводят к истолкованию просветления не как внутреннего духовного очищения, а как нисхождение внешней благодати в виде чувственно воспринимаемого света, не как индивидуального подвига, победы индивидуального духа, а как дара свыше, дара божьего. В "Слове о законе и благодати" Иллариона "благодать" рассматривается в объективно-идеалистическом плане как высшая объективная духовная реальность, а не как высшее состояние индивидуального духа.
В "Житии Сергия Радонежского" также дается объективистская интерпретация просветления великого подвижника: "Чтобы преподобный, твердый душой, видимо и невидимо с бесами борющийся, победителем бесов стал, для этого вскоре некая божественная сила внезапно его осенила, и лукавых духов разогнала она быстро, и окончательно без вести рассеяла их, и преподобного утешила, и божественным неким наполнила его весельем, и усладила сердце его сладостью духовной. Сергий же, тотчас осознав быструю помощь бога и милость и благодать божью уразумев, благодарность и похвалы к богу воссылал".
При подготовке данной работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru
|
