О СМЫСЛЕ РУССКОГО НЕОКОНСЕРВАТИЗМА
Подлинная христианская цивилизация (как и подлинная человеческая личность) обязана быть уникальной. Это обязанность, этот долг основываются на том, что основное свое богатство мы получаем в дар от Бога и от предшественников.
Обсуждение мировоззренческих основ русской цивилизации давно идет в нашем обществе, особенно в контексте поиска "национальной идеи". В этом смысле публикуемая статья представляет несомненный интерес. К сожалению, используемые в ней термины "либерализм", "консерватизм" и т.п. совершенно по-разному понимаются разными людьми; разным наполнением обладают они и в политической, культурной, религиозной областях. Тем не менее, мы надеемся, что это не затруднит понимание основных мыслей уважаемого автора.
За последние полгода ситуация в России резко изменилась - многие и не замечают этого. Однако, достаточно очевидны перемены, если сопоставить хотя бы тон и патетику публицистики конца прошлого года и публицистики лета-осени 2000-го года. Вчерашние либералы и полулибералы заговорили как консерваторы, стали искать традиционных схем для решения нетрадиционных задач, то, от чего вчера они шарахались, сегодня жадно ловят в воздухе. Те, кто вчера превыше всего ставили "свободу" от всех и вся, сегодня желают встроиться в жесткую иерархию. Стали говорить о снятии жесткого противостояния либеральной и консервативной парадигм, относительности критериев "правого" и "левого".
Но что же следует из снятия либерально-консервативной схемы? Да и была ли в девяностые годы эта схема адекватной политической действительности? Не являлась ли она некоей химерой в головах тогдашних политиков и аналитиков? Полагаю, что парадигмы либерального и консервативного в наше "Смутное время" не имели никакого положительного смысла. Мало у кого повернется язык назвать консерваторами думских коммунистов или тем более "новых правых". Путин просто обнажил эту бессмысленность и неадекватность либерально-консервативной парадигмы. Полемический аспект темы см. на сайте "Докса" (www.doxa.ru) - в рубриках "Контраналитика" и "Дискуссия о консерватизме".
В своей статье я попытаюсь ответить на вопрос, в чем же состоит глубинный смысл снятия либерально-консервативной схемы в современной политической ситуации.
Ключевым в этом разрезе оказывается проблема наследства: СССР как наследник российской империи и современная Россия как наследница СССР. Восприятие Советского Союза как цивилизационного наследника Российской империи было характерно для многих авторов Русского Зарубежья. Сама по себе эта постановка вопроса по природе своей является неоконсервативной, связанной с видением политической ситуации в большой исторической перспективе.
В советской научной и общественной мысли осознание этих перспектив происходило очень медленно. Главная трудность заключалась в необходимости реинтерпретировать революцию 1917 года, вложить в нее новое историческое содержание. В 1986 году ряд советских авторов выступил с интересной коллективной монографией "Революционная традиция в России", в которой была дана попытка исторически объяснить русскую социалистическую революцию тем, что русская ситуация не укладывалась во всемирно-историческую схему и требовала радикальных решений. Авторы монографии стремились описать большевизм как своего рода неоконсервативную реакцию на сверхмодернизацию, которая начинала разворачиваться в России. По существу Ленин и большевики вывели Россию, эту страну "второго эшелона", из навязанной ей неравной игры. Гениальность Ленина заключалась в том, что он решил не дожидаться вызревания предпосылок революции, но обеспечить достижение нужного уровня культуры уже спустя какое-то время после захвата власти. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России: 1783-1883 гг. - М., 1986. - С. 299 - 301. Авторы монографии нарисовали картину модернизированного мира, близкую как раз той, что создал в своей программной работе "Европа и человечество" Н.Трубецкой. Если в Европе происходил постоянный органический синтез традиционных элементов с "модерном", то в странах второго эшелона (России, Японии, Турции, Бразилии, на Балканах) происходила инверсия этапов складывания общественных отношений: Процесс капиталистического развития в запоздавших странах деформируется, "сжимается" во времени, что приводит общества второго эшелона к гораздо большему социальному напряжению, диспропорциям, общественным противоречиям и конфликтам. (См. указ. соч. стр. 25) Докапиталистические культурные традиции в России содержали мало предпосылок для формирования нетрадиционного, буржуазного типа личности (См. указ. соч. стр. 47). Что касается стран "третьего эшелона", колоний Запада, то здесь вообще наблюдалась вряд ли преодолимая пропасть между центром и периферией, обрекающая бывшие колонии на вечную зависимость от цивилизованной метрополии.
Действительно, ленинская революция выражала в себе определенную "реакцию" на вовлечение России в модернизационный проект. Однако была ли эта реакция (в ее раннем или же более позднем, сталинском фазисе) адекватным ответом? Была ли направлена эта реакция на поиск "органического" для России выхода из сложившейся в мире ситуации или же это была попытка провести модернизацию "в отдельно взятой стране" по своим собственным внутренним правилам?
Когда я говорю о "советском модернизме", я прежде всего подразумеваю, что для большевиков не были актуальными ни проблема "инаковости" по отношению к современному миру, ни проблема своеобразия России и "органики" преобразований. Эти проблемы отступали на задний план перед идеей мировой революции, в свете которой Россия представлялась фронтом большого прорыва и плацдармом для окончательного штурма буржуазной цивилизации. Задачей большевиков было не столько оспорить право Запада на определение судеб мира, сколько возглавить модернизацию мира, стать "западнее" самого Запада, охватить своей универсальной идеей весь мир. По мере того как претензия советского типа модернизма на мировую революцию ослабевала - в нем возрастал неоконсервативный элемент, советский мир осознавался как "особая" цивилизация и приходила догадка о том, что она является исторической наследницей Российской империи. Но, тем не менее, советский тип мировоззрения так и оставался модернистским вплоть до крушения СССР. Правду же об исторических преемствах России в XX веке высказывали в основном мыслители-эмигранты.
Являемся ли мы, представители современной России наследниками советского уклада жизни? Если абстрагироваться от юридического аспекта - правопреемства Российской Федерации по отношению к СССР - то придется признать, что проблема наследования советского "модернизма" и его устоев является открытым полем и болезненным вопросом. Динамический консерватизм (консерватизм традиционалистского типа) тем и отличается от консерватизма чисто-охранительного, этого "правого" полюса модернистской общественной системы, что он свободно и непредубежденно относится ко всем этапам русской истории. Советское время для него - эпоха отпадения от традиционных ценностей. Страшна не сама технологическая и культурная модернизация, в которой можно усмотреть и благо, но те "зачем?", "для чего?", которые служили импульсом грандиозных потрясений.
Русские неоконсерваторы (и в первую очередь евразийцы) были теми мыслителями, которые стремились построить хотя бы в сфере идей прочную основу для исторической преемственности, очертить живую форму русской цивилизационной традиции.
Среди предшественников евразийцев следует упомянуть, в первую очередь, К.Н.Леонтьева, выступившего с целым рядом мыслей, предвосхищающих евразийскую социальную философию и идеологию. Леонтьев был родоначальником концепции "славяно-азиатской цивилизации", которая может по праву считаться зародышем концепции "евразийского мира". В "Письмах о восточных делах" Леонтьев прямо говорил о том, что Россия представляет собой "целый мир особой жизни, особый государственный мир, не нашедший еще себе своеобразного стиля культурной государственности (говоря проще - такой, какая на других не похожа)". Леонтьев К. Собрание сочинений в 9 томах. Т. V. - М., 1912. - С. 380. Леонтьев применял свою концепцию оригинального культурного мира не только к России, но и к другим государствам и в первую очередь азиатским государствам, для культуры которых, как он считал, европейская эмансипация пагубна, внутренней дисциплине которых она враждебна. В этом смысле Леонтьев рассматривал азиатские и русскую цивилизацию как миры, предназначенные к солидарности. "В самом характере русского народа есть очень сильные и важные черты, которые гораздо больше напоминают турок, татар и других азиатцев, или даже вовсе никого, чем южных и западных славян". (См. указ. соч. стр. 386) Русская нация есть "туранская в среде славянских наций", но если исходить из ее самостоятельного источника, то в ней найдется "многое такое, что не свойственно было до сих пор ни европейцам, ни азиатцам, ни Западу, ни Востоку". (См. указ. соч. стр. 387) Помимо Леонтьева следует упомянуть также и Н.Я.Данилевского, В.И.Ламанского, А.Д.Градовского, из идей которых евразийцы почерпнули для своей идеологии немало ценного, в частности, хорошо разработанный концепт правильности исторического развития по разным самостоятельным национально-государственным (этнокультурным) руслам. В европейской социальной науке такая продвинутая постановка вопроса относится уже к третьей четверти XX века - имею в виду концепции "мультилинейной эволюции". Определенное предчувствие своего мировоззрения могли видеть евразийцы и у позднего Достоевского периода последних выпусков "Дневника писателя" (особенно 1981 года). Но к Достоевскому я еще вернусь.
Что же касается цивилизационной преемственности, то евразийцы не скрывали своих взглядов. Савицкий прямо говорил о том, что видит в революции 1917 года регенерирующую традицию. Согласно Трубецкому, русский народ сумел вобрать все лучшее из традиции монгольской государственности и, очистив ее от тех черт, которые мешали ее устойчивому развитию, создал собственный синтез государственных принципов: То современное государство, которое можно назвать и Россией, и СССР (дело не в названии), есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингисханом. (См. указ. соч. стр. 225) Евразия представляет собой некую географически, этнологически и экономически целую единую систему, государственное объединение которой было исторически необходимо. <…> Русское государство инстинктивно стремилось и стремится воссоздать это нарушенное единство и потому является наследником, преемником, продолжателем исторического дела Чингисхана ("Наследие Чингисхана"). (См. указ. соч. стр. 230)
Савицкий и Трубецкой воспринимали духовный аспект культурных традиций как "вросший" в конкретную эмпирию, включенный в быт, воплотившийся в данную "местность" и народность. Согласно Савицкому, русское (и евразийское) отношение к традиции широко, сочетает в себе полярные заряды, собирает в себе веры и национальные особенности, одновременно плюралистично (терпимо) и монистично (центростремительно), прагматично и религиозно. Для создания идеократического государства, говорил Трубецкой, необходимо живое ощущение общих традиций, общность исторической судьбы, совместная работа над созданием единой культуры или государственности, непрерывность месторазвития ("Об идее-правительнице идеократического государства"). (См. указ. соч. стр. 520-530)
Все крупнейшие теоретики евразийства сошлись в том, что можно считать "инвариантом" русской цивилизационной традиции, ядром русского динамического консерватизма. Этим ядром они называли "православную народность", "народную религиозность", которая сохраняется несмотря на Смутное время, определяемое как "неумение раскрыть миросозерцание Православия" (Карсавин). Близкую этому концепцию "духовного национализма", сплава православной религиозности и русской этнической специфики выдвинул и другой неоконсерватор - Иван Ильин. В неоконсерватизме русская мысль склонилась не просто к признанию права каждого христианского народа на своеобразную культуру, но и к признанию долга вырабатывать такую культуру, чтобы христианство оказалось воспринятым органически и "интимно слилось с данной национальной психикой". Для подлинного христианства необходима именно "органическая" традиция, традиция самобытности и самопознания. В этом смысле подлинная христианская цивилизация (как и подлинная человеческая личность) обязана быть уникальной.
Отвержение либерально-консервативной парадигмы во имя иного - динамического консерватизма (или традиционализма) - обусловлено тем, что либеральные консерваторы как на Западе, так и в России узурпировали право на измерение и определение смысла социальной инновации и реставрации. Они попытались представить дело таким образом, что только в либеральном консерватизме возможно диалектическое сочетание старого с новым, уход как от оголтелого революционаризма, так и от косного застоя. В этом, собственно, и состоит классическая, западная позиция в социальной мысли. Однако Православная Церковь, которая является типоформирующим фактором складывания русской цивилизации (и кстати являлась им для стран Западной Европы более тысячи лет назад), находила иные модели социального наследования. Церковь хранила то, что необходимо, и обновлялась в том, в чем это было целесообразно. Но Церковь не позволяла покушаться на свое действительно "аутентичное" и действительно "подлинное" метафизическое измерение. По образу и подобию такого динамического консерватизма строится и христианское (в настоящем смысле слова) государство или, если хотите, государство христиан. Традиционализм никогда не исключал обновления, не исключал реформ и только внутри модернистской парадигмы (то есть парадигмы после революции) "консервативная идея" превратилась в формулу политического релятивизма.
Генетически правильно понимать дело таким образом, что либеральный консерватизм мимикрирует под консерватизм динамический. Он совершает "кражу", поскольку на секулярном уровне пытается спародировать внешний принцип церковной традиции - принцип свободы в обновлении преходящих форм предания. При этом он игнорирует внутренний принцип Церкви - поэтому и свобода либеральная оказывается поверхностной, недостаточной, в конечном счете ложной свободой. Настоящий водораздел в созидании культуры проходит не между новаторами и охранителями - но между "изобретателями" и "потребителями", между людьми творческими, способными на жертву и дар и людьми замкнутыми на себя, стремящимися "сэкономить" на ближнем, на соседе.
В цивилизации массовой культуры и массового потребления распорядители социальных инноваций крадут "славу" жертвенных и бескорыстных изобретателей. Они поворачивают сам поток технической и технологической культуры, накопленной веками, в направлении противоположном этой культуре. То, что призвано освобождать дух человека, порабощает его.
Изобретения и творчество принадлежит, как правило, не тем, кому принадлежат доходы от внедрения этих изобретений. Изобретатели и жертвенные люди творят не ту культуру, которая возникает в результате присвоения плодов их жизни иждивенцами. Когда нам говорят, что изобретения принадлежат людям "нового времени", что будущее творят новаторы, реформаторы и революционеры - совершается демагогическая подмена. Не те, кто формирует "массовую культуру", не те, кто создает культуру комфорта, обеспечивают ее. Творец всегда укоренен в богатстве предшествующей культуры, творческий человек, в своем подобии подлинному Творцу, всегда консерватор - он накопляет не энергию и богатство, захваченные у своего ближнего, но свои собственные энергию и богатство, основу и оплот всякого созидания - духовное и творческое наследие.
Список литературы
Виталий Аверьянов. О смысле русского неоконсерватизма
|
