Содержание
1. Идейный смысл романа «Преступление и наказание»
2. Нравственные противоречия бунта Раскольникова
2.1 Истоки бунта
2.2 Причины, подтолкнувшие к бунту
2.3 Расхождение теории на практике
2.4 Двойники Раскольникова
2.5 Воскрешение Раскольникова через Соню и любовь
Заключение
1. Идейный смысл романа «Преступление и наказание»
Достоевский – один из наиболее интересных, спорных и даже загадочных писателей в русской литературе. Каждый читатель, каждый критик видят в нём разные грани, делают акценты на разных сторонах его таланта. Но вначале следует обратить внимание на высказывание самого Достоевского о собственном творчестве. В конце творческого пути, незадолго до смерти он определяет как главный принцип «найти в человеке человека». Это – выражение своеобразного гуманизма Достоевского, его уверенности, что в любом, даже самом плохом, человеке есть «искра Божья». «При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу… и в этом смысле я, конечно, народен (ибо направление моё истекает из глубины христианского духа народного), и хотя известен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему.
Меня зовут психологом; неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой».
Самые главные, самые трудные - непосильные – вопросы поднимает он в своём творчестве, самыми беспокойными и беспокоящими мыслями пронизывает своё произведение.
Среди множества произведений Достоевского одним из первых является «Преступление и наказание». В этом произведении раскрывается творческий мир автора как особая реальность, как живой духовный организм, где имеет значение буквально всё, то есть любая мелочь, незначительные подробности. Истоки романа уходят в прошлое Достоевского, когда он был на каторге. 9 октября 1859 года Достоевский пишет своему брату, что он решает писать книгу, что в эту книгу он вкладывает всё «сердце с кровью» и что эта книга – его исповедание. Он знал, что «Преступление и наказание» окончательно утвердит его имя.
Мой реферат основывается на этом романе. Я выбрала тему «Нравственные противоречия бунта Раскольникова». Целью моего реферата является нахождение противоречий в бунте Раскольникова и опровержение его теории. Перед собой я поставила такие цели: найти истоки и причины бунта, показать противоречия в теории Раскольникова и опровергнуть её, а так же показать воскрешение Раскольникова через любовь к Сонечки Мармеладовой. В моей работе мне больше всего помогла статья Тюнькина «Бунт Родиона Раскольникова».
С необыкновенной силой удалось Достоевскому обнаружить в романе опасность для человека, который стремится быть особенным. Огромная трагическая мощь романа, разоблачение буржуазной идеи «сверхчеловека», глубокое воспроизведение социальных условий жизни столичной бедноты, подлинный демократизм и гуманизм писателя, его сочувствие униженным и оскорблённым сделали «Преступление и наказание» одной из вершин реалистических романов 19 веке.
Роман «Преступление и наказание» был задуман вначале в форме исповеди Раскольникова, но на каторге Достоевский сталкивается с сильными личностями, которые повлияли на его дальнейшие рассуждения. В 1859 году роман не был начат, вынашивание замысла продолжалось ещё шесть лет. За это время Достоевский написал «Униженные и оскорблённые», «Записки из мёртвого дома», «Записки из подполья». Основные темы этих произведений – тема бедных людей, тема бунта и героя-индивидуалиста, которые синтезировались затем в романе «Преступление и наказание».
Темой романа стало изображение нищеты униженных и оскорблённых людей, всего бесчеловечного. Проблемы, которые Достоевский показал в своём произведении, очень многочисленны. Это и социальные условия, и жизненные противоречия, ведущие к гибели человека, и взаимосвязь личности и общества, и нравственная ответственность за преступления, и проблема наполеонизма, и индивидуализм, и гуманизм, и закон и человек, и бунт и смирение, и бедность и нищета, и пьянство и проституция, и многое другое. В романе заложена идея столкновения двух идеологий, двух нравственных законов (ложного и истинного) и вытекающие отсюда нормы поведения.
Главная идея произведения – психологический отчёт состояния преступника.
Преступление Родиона Раскольникова – индивидуалистический бунт против порядков окружающей его жизни. Раскольников совершил убийство ради любви к людям (так он считал), но в то же время он презирает людей. Он не видел своей вины, не считал себя преступником, однако совесть оказалась сильней логически неуязвимых теорий, что стало трагедией для Раскольникова. Достоевский глубоко проникает в душу преступника и за идеей заблуждений доброго сердца – « убийство ради любви к людям», «власти ради добрых дел» - открывает самую страшную чудовищную идею – «идею Наполеона», идею власти ради власти, разделяющей человечество на две неравные части: большинство – «тварь дрожащая» и меньшинство – «властелины», призванные от рождения управлять большинством, стоящие вне закона и имеющее право, как Наполеон, во имя нужных ему целей переступить через закон и нарушить божественный мир и порядок. Достоевский много думает над «Преступлением и наказанием», наконец в окончательной редакции идея Наполеона полностью созревает. Итак, в творческом процессе, в вынашивании замысла «Преступления и наказания», в образе Раскольникова столкнулись две противоположные идеи: идея любви к людям и идея презрения к ним. Достоевский решает сохранить обе идеи, показать человека, в котором, как говорит Разумихин о Раскольникове, два противоположных характера поочерёдно сменяются. Мучительно создавал Достоевский и финал романа. В одной из черновых записей значится: «финал романа. Раскольников застрелиться идёт», но это был финал только для «идеи Наполеона». Писатель намечает финал и для любви, когда сам Христос спасает раскаявшегося грешника: «Видение Христа. Прощение просит у народа». Но каков конец человека, соединившего в себе оба противоположных начала? Достоевский прекрасно понимает, что Раскольников не примет ни авторского суда, ни юридического, ни суда собственной совести. Лишь один суд примет Раскольников – «высший суд», суд Сонечки Мармеладовой.
Таким образом, идейный смысл романа подчинён главной и единственной задаче – воскрешению Раскольникова, избавлению сверхчеловека от преступной теории, приобщению его к миру остальных людей.
2. Нравственные противоречия бунта Раскольникова
2.1 Истоки бунта
Герой «Преступления и наказания» - герой времени. Достоевский недаром подчёркивал современность своего романа. «Действие современное, в нынешнем году», - писал он М.Н. Каткову в сентябре 1865 года. Путей самого глубокого – социального, духовного, нравственного – обновления искала передовая русская молодёжь конца пятидесятых – начала шестидесятых годов. Трагические метания Раскольникова имеют тот же источник. Отсюда начинается движение его мысли. Однако в судьбе молодых людей вроде Раскольникова годы реакции сыграли роковую роль, толкнули их к особым, бесплодным, трагическим несостоятельным формам протеста.
Годы, когда создавался роман «Преступление и наказание» (1865 – 1866), были и для самого Достоевского годами тяжёлого одиночества, мучительных мыслей и трудных решений. Когда Достоевский писал «Преступление и наказание», жил он в той части Петербурга, где селились мелкие чиновники, ремёсленники, торговцы, студенты. Здесь в холодном осеннем тумане и жаркой осенней пыли «серединных петербургских улиц и переулков», лежащих вокруг Сенной площади и Екатерининского канала, возник перед ним образ бедного студента Родиона Раскольникова, здесь и поселил его Достоевский, в Столярном переулке, где в большом доходном доме снимал квартиру сам.
Под вечер жарчайшего июльского дня, незадолго до захода солнца, уже бросающего свои косые лучи, из жалкой каморки «под самой кровлей высокого пятиэтажного дома» выходит в тяжкой тоске бывший студент Родион Раскольников. Так начинается роман Достоевского. И с этого момента, не давая себе передышки, без мгновения покоя и отдыха – в исступлении, в глубокой задумчивости, в страстной и безграничной ненависти, в бреду – мечется по петербургским улицам, останавливается на мостах, над тёмными холодными водами канала, поднимается по вонючим лестницам, заходит в грязные распивочные герой Достоевского. И даже во сне, прерывающем это «вечное движение», продолжается лихорадочная жизнь Раскольникова, принимая уже формы и вовсе фантастические. «Ужасный, дикий и фантастический вопрос» гонит и ведёт героя Достоевского.
Какой же вопрос замучил, истерзал Раскольникова?
Уже в самом начале романа, на первых его страницах, узнаём мы, что Раскольников «покусился на какое-то дело, которое есть «новый шаг, новое собственное слово», что месяц назад зародилась у него «мечта», к осуществлению которой он теперь близок.
А месяц назад, почти умирая с голоду, он вынужден был заложить у старухи – «процентщицы», ростовщицы, колечко – подарок сестры. Непреодолимую ненависть и отвращение почувствовал он, «задавленной бедностью», к вредной и ничтожной старушонке, сосущей кровь из бедняков, наживающейся на чужом горе, на нищете, на пороке. «Странная мысль наклёвывалась в его голове, как из яйца цыплёнок». И вдруг услышанный в трактире разговор студента с офицером о ней же, «глупой, бессмысленной, ничтожной, злой, больной старушонке, никому не нужной и, напротив, всем вредной». Старуха живёт «сама не знает для чего», а молодые свежие силы пропадают даром без всякой поддержки» - «и это тысячами, и это всюду!» «За одну жизнь, - продолжает студент, - тысячи жизней, спасённых от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна». Убей старуху, возьми её деньги, «обречённые в монастырь», возьми не себе – для погибающих, умирающих от голода и порока, и будет восстановлена справедливость! Именно эта мысль наклёвывалась и в сознании Раскольникова.
А ещё раньше, полгода назад, «когда из университета вышел», написал Раскольников статью «О преступлении». В этой статье Раскольников «рассматривал психологическое состояние преступника в продолжении всего хода преступления» и утверждал, что оно, это состояние, очень похоже на болезнь – помрачение ума, распад воли, случайность и нелогичность поступков. Кроме того, в своей статье он коснулся, намёком, и вопроса о таком преступлении, которое « разрешается по совести» и потому, собственно не может быть названо преступлением. Дело в том, разъясняет позднее Раскольников мысль своей статьи, « что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда : на низших (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, тот есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». Первые склонны к послушанию, смирению, благоговению перед законом. Вторые – во имя нового, лучшего могут переступить закон, и «для своей идеи», если потребуется, «дать себе разрешение перешагнуть через кровь». Такое «преступление», нарушение закона – не преступление (разумеется, в глазах необыкновенного человека).
Итак давно уже зародилась в мозгу Раскольникова мысль, что во имя справедливости, во имя прогресса кровь по совести может быть оправдана, разрешена и даже необходима. Идея Раскольникова – не только идея, она – действие, дело. «Это человек идеи, - писал позднее Достоевский о своих героях раскольниковского типа – носителях идеи, - идея обхватывает его и владеет им, но имея то свойства, что владычествует в нём не столько в голове его, сколько воплощаясь в него, переходя в натуру, всегда со страданием и беспокойством, и, уже раз поселившись в натуре, требуя и немедленного приложения к делу».
Для студента в трактире столь красноречиво развитая им идея убийства с благой целью, во имя лучшего – только «головная» теория, ведь он – то никогда не убьёт, никогда не переступит, а раз так, «коль сам не решаешься, - замечает офицер, - так нет тут никакой и справедливости». И всё – разговор студента и офицера закончен, содержание, темы его исчерпаны. Сознание же Раскольникова, его мысль продолжают свою напряжённую, беспокойную работу, своё «хождение по мукам», точнее – начинают, с посещения старухи, свой последний круг, чтобы достичь той точки, когда мысль уже действие, уже «дело».
Достоевский, по его собственным словам, не хочет забегать вперед, и поэтому мы почти ничего не знаем о том долгом мыслительном процессе, о той колоссальной работе мысли, в результате которых в конце концов выкристаллизовалась в сознании Раскольникова, за месяц лежания «в углу», в каморке, похожей на гроб, его идея. Мы не знаем сначала и что это за «ужасный, дикий, фантастический вопрос». Лишь после убийства раскроется идея Раскольникова – во всём её величии и во всём ужасе.
2.2 Причины, подтолкнувшие к бунту
А пока что, в три последние перед убийством дня – им посвящена первая часть романа – трижды мысль Раскольникова, до предела, до крайности возбуждённая трагедией жизни, переживает именно те моменты наивысшего напряжения, которое прикрывают, но ещё не открывают полностью самые глубинные его причины преступления.
В отвратительном грязном трактире, под пьяный шум, крик и хохот, слушает Раскольников витиеватую – шутовскую и трагическую – речь «пьяненького» Мармеладова – о семнадцатилетней дочери, Сонечке, её подвиге, её жертве, о спасённом ею – страшной ценою – семействе.
И что же? – привыкли и пользуются: «Катерину Ивановну облегчает, средства посильные доставляет», Мармеладову последние тридцать копеек вынесла – на полуштоф. «Ко всему – то подлец человек привыкает! »
Но правда ли, что нет другого выхода, что «ко всему привыкать», примеряться и терпеть – всеобщий удел, удел всего рода человеческого? И вот яростная вспышка бунтующей раскольниковской мысли. «Ну, а коли я соврал, - воскликнул он вдруг невольно, коли действительно не подлец человек, весь всеобще, весь род, то есть человеческий, то значит, что остальное всё – предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!..»
Подлец тот, кто ко всему привыкает, всё примиряет, со всем смиряется. Но нет, нет, не подлец человек – «весь вообще, весь род человеческий», не подлец тот, кто бунтует, разрушает, переступает – нет никаких преград для необыкновенного, «непослушного» человека. Выйти за эти преграды, переступить их, не примериться!
И ещё один удар, ещё ступень к бунту – письмо матери о Дунечке, сестре, «всходящей не Голгофу», Дунечке, нравственную свободу свою не отдаст за комфорт, из личной выгоды. За что же отдаётся свобода? Чувствует по письму матери Раскольников, что ради него, ради «бесценного Роди» восхождение на Голгофу предпринимается, ему жертвуется. Маячит перед ним образ Сонечки – символ вечной жертвы: «Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит!»
А где же выход? Можно ли без этих жертв, нужны ли они? Письмо матери «вдруг как гром в него ударило. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что – нибудь сделать, и сейчас же, и поскорее. Во что бы то ни стало надо решиться, хоть на что – нибудь, или… «Или отказаться от жизни совсем! – вскричал он вдруг в исступлении, - послушно принять судьбу, как она есть, раз и навсегда, и задушить в себе всё, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!» Послушно склонить голову перед судьбой, требующей страшных жертв, отказывающей человеку в праве на свободу, принять железную необходимость унижения, страдания, нищеты и порока, принять слепой и безжалостный «фатум», с которым, казалось бы смешно спорить – это для Раскольникова – «отказаться от жизни совсем». Но Раскольников хочет «действовать, жить и любить!»
И наконец – встреча с пьяной обесчещенной девочкой на Конногвардейском бульваре. И она – жертва каких – то неведомых стихийных законов, жестокой и непреодолимой необходимости, успокоительно оправдываемой теми, кто принял, кто примирился: «Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то… к чёрту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего!». Но ведь Сонечка, Сонечка-то уж попала в этот «процент», так легче ли ей оттого, что тут закон, необходимость, судьба? И можно ли принять такую судьбу покорно и безропотно? «А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадёт! Не в тот, так в другой?..» Вновь – исступлённый «вскрик», вновь – предельный накал бунтующей мысли, бунт против будто бы «законов» бытия. Пусть экономисты и статистики хладнокровно высчитывают этот вечный процент обречённых на нищету, проституцию, преступность. Не верит им Раскольников, не может принять «процента».
Но при чём тут старуха-ростовщица? Какая же связь между бунтом Раскольникова и убийством гнусной старухи? Может быть, эта связь разъясняется услышанным Раскольниковым рассуждением студента о справедливости и вся разница между студентом и Раскольниковым лишь в том, что Раскольников осуществляет, так сказать, воплощает теорию, идёт до конца, до корня, восстанавливает справедливость? И, значит, убийство совершается с целью справедливою – взять деньги и облагодетельствовать ими нищее человечество? И преступления никакого нет, а есть элементарная арифметика: за тысячи спасённых жизней – одна жизнь ничтожной старухи, и даже меньше одной жизни, ибо старуха вредна?
Может быть, дело ещё проще: студент Раскольников голоден, «задавлен бедностью», «до того худо одет, что иной, даже и привычный человек посовестился бы днём выходить в таких лохмотьях на улицу». И сразу возникает естественное: был голоден - потому и убил.
Конечно, желал бы Раскольников помочь Соне старухиными деньгами, спасти детей Катерины Ивановны, как потом спасает их, определивши в пансионы и приюты, «благодетель» Аркадий Иванович Свидригайлов.
Конечно, и личные невзгоды и боли мучили Раскольникова: ведь недаром письмо матери было, пожалуй, окончательным толчком к бунту, недаром именно это письмо вновь и уже неотразимо поставило перед ним «ужасный, дикий, фантастический вопрос».
Но так ли - в глубине своей, в сути своей – так ли просты нравственные побуждения Раскольникова, подвигнувшие его на убийство? Ведь на какое дело он покусился! Не романтический же он «благородный разбойник», раздающий беднякам награбленные богатства! Да и голоден он если и был, то вовсе не голод – причина его мучений. Да и матери с сестрой мог бы он помочь (признаётся Раскольников Соне), стоило лишь приняться за какую-нибудь работу: давать уроки, переводить – ведь работает ведь Разумихин. Да и комфорту даже мог бы достичь Раскольников, с его-то незаурядными способностями (достиг же Пётр Петрович Лужин, а куда ему до Раскольникова!).
«Не то, не то!» - понимает Соня. «Совсем, совсем, совсем тут другие причины!» - с мучением, почти в бреду, подтверждает Раскольников. «Если бы только я зарезал из того, что голоден был… то я бы теперь… счастлив был!».
Так в чём же тогда дело? Что нужно Раскольникову, с его страстной мятущейся мыслью, что нужно этому «мученику» и «скитальцу» Достоевского? Какой вопрос замучил его?
Не собственная бедность, не нужда и страдания сестры и матери терзают Раскольникова, а, так сказать, нужда всеобщая, горе вселенское – и горе сестры и матери, и горе погубленной девочки, и мученичество Сонечки, и трагедия семейства Мармеладовых, беспросветная, безысходная, вечная бессмыслица, нелепость бытия, ужас и зло, царствующее в мире, нищета, позор, порок, слабость и несовершенство человека – вся эта дикая «глупость создания», как будет сказано позднее в черновиках «Подростка».
Мир страшен, принять его, примириться с ним – невозможно, противоестественно, равносильно отказу от жизни. Но Раскольников, дитя своего «смутного», трагического времени, не верит и в возможность тем или иным способом залечить социальные болезни, изменить нравственный лик человечества. «Так доселе велось и так всегда будет!» Остаётся одно – отделиться, стать выше мира, выше его обычаев, его морали, переступить вечные нравственные законы (не говоря о законах формальных, временных), вырваться из той необходимости, что владычествует в мире, освободиться от сетей, спутавших, связавших человека, оторваться от «тяжести земной». На такое «преступление» способны поистине необыкновенные люди, единственно достойные именоваться людьми. Стать выше и вне мира – это значит стать человеком, обрести истинную, неслыханную свободу. Итак, все бремя неприятия, бунта Раскольников возлагает на себя, на одного себя, на свою личную колоссальную энергию и волю. Или послушание, или бунт «гордого человека», необыкновенной личности – третьего, по Раскольникову, не дано.
Всё это бунт не только против мира, но и против бога, отрицание божественной благости, божественного смысла, предустановленной необходимости мироздания. Навсегда запомнилась Достоевскому богоборческая аргументация его друзей – петрашевцев: «Неверующий видит между людьми страдания, ненависть, нищету, притеснения, необразованность, беспрерывную борьбу и несчастия, ищет средства помочь всем этим бедствиям и, не нашел его восклицает: «Если такова судьба человечества, то нет провидения, нет высшего начала! И напрасно священники и философы будут ему говорить, что небеса провозглашают силу божию! Нет, - скажет он, - страдания человечества гораздо громче провозглашают злобу божию». «Бог, бог такого ужаса не допустит!» - говорит Соня после разговора о гибели, которая неизбежно ждёт детей Катерины Ивановны. Как не допустит?! Допускает! «Да, может, и бога – то совсем нет!» - отвечает Раскольников.
Итак вот идея Раскольникова – встать выше мира и «сломать что надо, раз и навсегда». Но вот вопрос: способен ли ты быть настоящим человеком, право имеющим «сломать», способен ли на бунт – преступление: «…мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею?..» Поистине – «ужасный, дикий, фантастический вопрос»!
Убийство старухи – единственный, решающий, первый и последний эксперимент, сразу всё разъясняющий: «Тою же дорогою идя, я уже никогда более не повторил бы убийства».
Раскольникову этот эксперимент нужен именно для проверки своей способности на преступление, а не для проверки идеи, которая, как он до поры до времени глубоко убеждён, неопровержима. «Казуистика его выточилась, как бритва, и сам в себе он уже не находил сознательных возражений» - это перед убийством. Но и потом, сколь строго он ни судил бы свою идею, казуистика его только вытачивалась всё острее и острее, делалась всё изощрённее. И уже решившись выдать себя, он говорит сестре: «Никогда, никогда не был я сильнее и убеждённее, чем теперь!» И наконец на каторге, на свободе, подвергнув свою «идею» беспощадному нравственному анализу, он не в силах от неё отказаться: идея неопровержима, совесть его спокойна. Сознательных логических опровержений своей идее Раскольников не находит до конца. Ибо вполне объективные особенности современного мира обобщает Раскольников, уверенный в невозможности что-либо изменить: бесконечность, неизбывность человеческого страдания и разделение мира на угнетённых и угнетателей, властителей и подвластных, насильников и насилуемых, или, по Раскольникову, на «пророков» и «тварь дрожащую».
Потрясённый бездонностью человеческих страданий, страданий массы, которой нет места на жизненном пиру, Раскольников отражает по-своему ту форму обособления, которая характерна именно для мира социальной несправедливости, как своеобразное его неприятие – «отделение от нашей общественной формулы, отделение упорное, бессознательное; инстинктивное отделение во что бы то ни стало для – ради спасения, отделение с отвращением от нас и ужасом». Раскольников жаждет отделиться.
Неотразимость «бунта» Раскольникова, его, так сказать, укоренённостью в современном мире Достоевский чувствовал лучше, чем кто-либо другой. Иначе он не возвращался бы к раскольниковским идеям до самого конца жизни и не дал бы их более захватывающий вариант в образе Ивана Карамазова.
Вместе с тем – и в этом гениальность романа Достоевского – как бы параллельно с вытачиванием казуистики «всё нарастает, усиливается и наконец побеждает опровержение раскольниковской идеи – опровержение душой и духом самого Раскольникова, а главное – духом и нравственной силой Сони. Это опровержение не логическое, не теоретическое, - это опровержение жизнью.
Глубочайшая уязвлённость ужасом и нелепостью мира сего родила раскольниковскую идею. Но она же и уничтожила её до конца.
2.3 Расхождение теории на практике
Весь месяц от убийства до признания проходит для Раскольникова в непрестанном напряжении, в не прекращающейся ни на секунду борьбе.
И прежде всего – это борьба с самим собою.
Борьба в душе Раскольникова начинается даже до преступления. Совершенно уверенный в своей идее, он вовсе не уверен в том, что сможет поднять её. И от этого глубоко несчастен. Уже в это время начинаются его лихорадочные метания хождение души по мытарствам.
Благодаря множеству как бы нарочно сошедшихся случайностей Раскольникову поразительно удаётся, так сказать, техническая сторона преступления. Материальных улик против него нет. Но тем большее значение приобретает сторона нравственная.
Без конца анализирует Раскольников результат своего жестокого эксперимента, лихорадочно оценивает свою способность преступить.
Со всей непреложностью открывается ему страшная для него истина – преступление его было бессмысленным, погубил он себя напрасно, цели не достиг: «Не переступил, на этой стороне остался», оказался человеком обыкновенным, «тварью дрожащею». «Те люди (настоящие властелины) вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес, и стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг», - окончательный итог, подведённый на каторге.
Но почему же он, Раскольников, не вынес, и в чём его отличие от необыкновенных людей?
Сам Раскольников объясняет это, с презрением и почти с ненавистью к самому себе именуя себя - «вошь эстетическая». Сам Раскольников даёт точнейший и беспощаднейший анализ своей «эстетической» несостоятельности, производит безжалостную операцию на собственном сердце.
Эстетика помешала, целую систему оговорок построила, самооправданий бесконечных потребовала – не смог Раскольников «вошь эстетическая», идти до конца; вошь «уж потому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, - ха-ха! Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбирая самую наибесполезнейшую …! «Потому, потому я окончательно вошь, - прибавил он, скрежеща зубами, - потому что сам – то я, может быть, ещё сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью!»
Итак, с самого начала, ещё до убийства, ещё лишь думая о его осуществлении, которое должно было ему доказать, что – «никаких преград» - поставил Раскольников себе преграды. Уж если идти до конца, то нечего обманываться и обманывать, нечего «украшать» своё преступление, так сказать, эстетизировать его декорацией некой великолепной цели - и вот первая преграда. И уж если идти до конца, способность свою к преступлению всех преград проверять – выбор наибесполезнейшей вши тут неуместен, да и вообще выбор неуместен. Ведь подлинный – то, настоящий властелин, необыкновенный человек, все границы переступающий, просто ставит батарею поперёк улицы и «дует» в правых и виноватых. И это вторая преграда.
А главное – даже наибесполезнейшую вошь не вынес Раскольников, ибо в глубине души убеждён, что человек, - какой бы он ни был, пусть даже отвратительная старуха, пусть самый ничтожный из ничтожных, - не вошь. И если бы не было у него этого убеждения, то он просто пошёл бы и убил, и не стал бы рассуждать подводить, себя оправдывать перед всеми – Соней, Дуней, Разумихиным. Если же, пусть в подсознании, пусть в самых дальних, сокровенных, не только от всех, но и от себя самого тщательно скрываемых, и всё же предчувствуемых уголках сознания, и даже не в сознании, а в самой нравственной природе, таилась эта мысль, это ощущение – что не вошь человек, что нет и быть не может «твари дрожащей», а есть человек,- тогда рушится вся столь искусно построенная, казуистически выточенная теория : «всё позволено», «нет никаких преград».
И ещё одну преграду не смог преодолеть Раскольников. Порвать с людьми, окончательно, бесповоротно, хотел он, ненависть испытывал даже к сестре с матерью. «Оставьте меня, оставьте меня одного!» - с исступлённой жестокостью бросает он матери. Убийство положило между ним и людьми черту непроходимую. «Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось в душе его». Как бы два отчуждённых, со своими законами, мира живут рядом, непроницаемые друг для друга – мир Раскольникова и другой – внешний мир : «всё – то кругом точно не здесь делается».
Отчуждение от людей, разъединение – вот необходимое условие и неизбежный результат раскольниковского преступления – бунта «необыкновенной» личности. Грандиозное кошмарное видение (в эпилоге романа) разъединенного и оттого гибнущего мира – бессмысленного скопища отчуждённых человеческих единиц – символизирует тот результат, к которому может прийти человечество, вдохновлённое раскольниковскими идеями.
Но не выдерживает Раскольников одиночества, идёт к Мармеладовым, идёт к Соне. Тяжко ему, убийце, что сделал несчастными мать и сестру, и в то же время тяжка ему любовь их. «О, если б я был один и никто не любил меня и сам бы я никого никогда не любил! Не было бы всего этого!» (То есть тогда переступил бы!) Но Раскольников любит и поступиться своей любовью не может. Отчуждения окончательного и бесповоротного, разрыва со всеми, которого он так хотел, Раскольников не в силах вынести, а потому не в силах вынести и своего преступления. Много перетащил на себя Раскольников, по словам Свидригайлова, но одиночества, уединения, угла, отчуждения решительного не перетащил. Поднялся вроде бы Раскольников на высоту неслыханную, необыкновенным, земным людям не доступную – и вдруг почувствовал, что дышать – то там нечем – воздуха нет, - а ведь «воздуху, воздуху человеку надо!» (говорит Порфирий).
И только в том, что «не вынес», видит Раскольников своё преступление. Но здесь же и его наказание: наказание в этом ужасе своей непригодности, неспособности перетащить идею, наказание в этом «убийстве» в себе принципа, наказание и невозможности быть верным своему идеалу, в тяжких мучениях выношенному.
2.4 Двойники Раскольникова
преступление наказание раскольников бунт
Жестоко наказан Раскольников. Но в этом наказании его спасение. Ибо, если бы вынес, кем бы оказался Раскольников? Недаром стоит рядом с Раскольниковым Аркадий Иванович Свидригайлов. Свидригайлов – двойник Раскольникова, оборотная сторона одной медали.
В отличие от Разумихина, Дуни, Сони, Свидригайлов совершенно спокойно и хладнокровно принимает преступление Раскольникова. Он не видит здесь никакой трагедии. И тогда – то обнаруживается самое глубокое различие этих двух «частных случаев» и в то же время истинный, сокровенный смысл раскольниковской идеи. Свидригайлову удивительны трагические метания и вопросы Раскольникова, совершенно лишняя и просто глупая в его положении «шеалировщина» : «Понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? Вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь – то? А коли так, так соваться не надо было: нечего не за своё браться». Так и Свидригайлов ещё раз, по – своему, грубо и резко выговаривает то, что, в сущности, давно уже стало ясно самому Раскольникову – « не переступил он, на этой стороне остался», а всё потому, что «гражданин и человек».
Свидригайлов же переступил, человека и гражданина в себе задушил, всё человеческое и гражданское побоку пустил. Отсюда – тот равнодушный цинизм, та обнажённая откровенность, а главное, та точность, с которой формулирует Свидригайлов самую суть раскольниковской идеи. Свидригайлов признаёт эту идею и своей: « Тут своего рода теория, то же самое дело, по которому я нахожу, например, что единичное злодейство позволительно, если главная цель хороша». Просто и ясно. И нравственные вопросы здесь лишние. «Хорошая» цель оправдывает злодейство, ради достижения её совершенного.
Однако если нет у нас «вопросов человека и гражданина», то как же мы, с помощью каких критериев, определим, хороша ли цель наша? Остаётся один критерий – моя личность, освобождённая от «вопросов человека и гражданина», никаких преград не признающая.
Свидригайлов и в самом деле освободил себя от «вопросов человека и гражданина», перед которыми в смятении остановился Раскольников. Одно осталось и от его личности – сладострастие безграничное, безо всяких преград, «нечто всегдашним разожженным угольком прибывающее». Вот она – «хорошая цель» Свидригайлова! Ради неё – любое («единичное») злодейство. И погибает девочка, и умирает Марфа Петровна, и подготавливается ужасная, отвратительная женитьба на шестнадцатилетней, и замысляется насилие над Авдотьей Раскольниковой.
Но даже Свидригайлов, истинное воплощение тезиса: «никаких преград», вдруг наталкивается на преграду – в себе и в другом. Столь привязанный к жизни, так боявшийся смерти, в конце опустошённый, кончает Свидригайлов самоубийством.
Нравственный поединок Дунечки и Свидригайлова – одно из самых захватывающих мест романа. Не отступил Свидригайлов перед Дунечкиным револьвером, а перед духовной и душевной силой Дунечки – отступил, перед своей к ней любовью отступил. И не осталось ему после этого ничего другого как умереть. Окончательное опустошение, смерть – вот результат последовательного освобождения себя от всех преград, от «вопросов человека и гражданина». Раскольников же, несмотря ни на что, остаётся жить, хотя и он был на грани самоуничтожения.
Своим жестоким экспериментом, своим актом безграничного своеволия, осуществлением своей идеи Раскольников хотел достичь абсолютной для себя свободы, разорвать сковывающие «тварь дрожащую» цепи, сбросить моральные путы. Новый мир свободы должен был неминуемо засиять. Но этого не произошло. Наоборот, идея поработила Раскольникова, лишила свободы действий, превратила в пешку, лишённую воли, повела его.
Итак, стремление к безграничной свободе оборачивается порабощением, несвободой.
Другой двойник Раскольникова – расчётливый буржуазный делец – Пётр Петрович Лужин отбрасывает всю эстетику. Он открыто проповедует эгоизм и индивидуализм, якобы на основах «науки» и «экономической правды»: «Наука» же говорит - возлюби прежде всех одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано». Ему вовсе не нужно переступать существующий формальный закон для удовлетворения личного интереса – он не грабит, не режет, не убивает. Он переступает нравственный закон, закон человечности, и преспокойно выносит то, чего Раскольников вынести не мог.
Самая яркая иллюстрация, самое безусловное подтверждение и самое окончательное разоблачение теории Раскольникова – бесчеловечное надругательство Лужина над Соней, страшная боль ничем не заслуженного жестокого оскорбления. Вот он, «настоящий властелин», хладнокровно превращающий «тварь дрожащую» в средство достижения своих, по его мнению вполне достойных, целей – «ведь всё на личном интересе основано». А тут личный интерес требовал – переступить, что и было незамедлительно исполнено.
Подавление слабых – вот какой стороной оборачивается теория Раскольникова. Бунт его не мыслим, просто не существует без принесения в жертву раскольниковской творческой «необыкновенной» личности, её свободе – другой личности, другой свободы. В своём бунте Раскольников смыкается с тем «единственным», для которого весь мир – лишь средство утверждения своей «единственности», своего безграничного эгоизма собственника. Раскольников стоит на пути к ницшеанскому «сверхчеловеку», утверждающему себя за счёт, а ещё точнее – на крови, на костях другого – «вши», «твари дрожащей».
Признание Раскольникова – так он думает, отправляясь донести на себя, - есть признание собственной несостоятельности, собственного ничтожества – «тварью дрожащей» оказался. Но идея, верит Раскольников, стоит нерушимо и незыблемо.
Не так думает Достоевский. Побеждает человек Раскольников, потрясённый страданиями и слезами людскими, глубоко сострадающий, и в глубине души своей уверенный, что не вошь человек, с самого начала «предчувствовавший в себе и убеждениях своих глубокую ложь». Терпит крах его бесчеловечная идея.
2.5 Воскрешение Раскольникова через Соню и любовь
При косых лучах заходящего солнца вышел Раскольников в самом начале романа из своей убогой каморки – делать «пробу». И вот завершается его трагический путь, уложившийся, как всегда у Достоевского, в несколько катастрофических дней, насыщенных до предела битвами содержания неизмеримого, борьбой «непосильных» идей и «великих сердец».
Опять закатывается солнце, и косые лучи его освещают крестный путь Раскольникова – на перекрёсток, опять на Сенную, где решилось его преступление и где теперь, со слезами припадает он к осквернённой этим преступлением земле.
Целая жизнь, да какая, прожита за эти дни, и всё время сопутствует Раскольникову, страдает с ним и за него, живёт им, проходит тот же крестный путь – Соня Мармеладова.
Соня и Раскольников – два полюса, но как всякие два полюса, они не существую друг без друга. И как Соне открылся в Раскольникове целый новый неведомый мир, так и Раскольникову открывает Соня и новый мир, и путь к спасению, к выходу.
Сделавши свою «пробу», возвращается Раскольников, подавленный и разбитый, в свою каморку. В трактире за бутылкой пива, слышит он повесть о безграничной жертве Сонечки – от шута и безумца Мармеладова, отца.
Жертва, приносимая какому-то ненасытному и всегда голодному божеству, «вечная Сонечка, пока мир стоит», жертва, ужас которой тем бездоннее, что она бессмысленна, не нужна, ничего не меняет, не исправляет – так, как символ вечной жертвенности, понимает Соню Раскольников.
Соня погубила себя, но спасла ли она кого-нибудь? Нет, отвечает Раскольников.
Да! – патетически заключает свою исповедь пьяненький Мармеладов, - спасла, восстановила падшего.
И вот раскольниковскому бунту «гордого человека» во имя свободы противопоставил Достоевский постоянное и активное проявление подлинной, по его мысли, свободы. Накануне своего «выхода на перекрёсток», ещё пытаясь избежать надвигавшейся развязки, Раскольников окончательно понимает: «Соня представляла собою неумолимый приговор, решение без перемены. Тут – или её дорога, или его».
Соне глубоко чужды представления Раскольникова о безграничной и неоправимой бессмыслице всего существующего. Она верит в некий исконный, изначальный, глубинный смысл жизни, высокий смысл человеческого бытия.
Раскольникову этот смысл в полной мере открылся, когда он всей душой, всем сердцем, после смерти Мармеладова, разделил горе несчастного семейства. Его охватила тогда «новое, необъятное ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни».
И в другой раз, когда он идёт на перекрёсток и целует землю, которую своим преступлением осквернил, вновь посещает его «цельное, новое, полное ощущение»: «Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одною искрой и вдруг, как огонь, охватило всего. Все разом в нём размягчилось, и хлынули слёзы. Как стоял, так и упал он на землю… Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю с наслаждением и счастьем»
Лишь изредка, отдельными, иступлёнными вспышками, «припадками» приходит к Раскольникову это счастье. Преступлением своим задавил он в себе «ощущение полной и могучей жизни».
Всегда, не припадками, живёт это ощущение в Соне, как постоянный и ровный огонь согревает оно её тяжкую жизнь, страшнее которой не придумаешь.
Ибо всякий смысл человеческого бытия для Сони (и для Достоевского тоже) – в великой силе сочувствия человека к человеку, силе сострадания, того сострадания, которое, как уверены буржуа Лужины и ничтожные Лебезьятниковы, снимающие накипь современных идей, «наукой воспрещено».
В нравственной стойкости и ненасытном страдании – весь смысл жизни Сони, её счастье, её радость. Ибо не было бы рядом с ней Катерины Ивановны, Полечки, детей Капернаумовых, наконец Раскольникова, Соне осталось бы одно – умереть. И если раскольниковская идея разъединяет его с людьми и осуществлена может быть лишь при окончательном разрыве со всеми, - Сонино «ненасытное сострадание» ведёт её к людям, к единению человеческому, к солидарности.
Соня склоняется перед великим смыслом бытия, пусть не всегда доступным её разуму, но всегда ощущаемым ею, отвергая – как заблуждение – претензию гордого раскольниковского ума на личный суд над законами мироздания: «Как может случиться, чтоб это от моего решения зависело? И кто меня тут судьёй поставил: кому жить, кому не жить?»
«Это человек-то вошь?» - почти со страхом восклицает Соня.
От моего решения не может зависеть – переступать через другого человека, сделать кого-то своим средством. От моего решения может зависеть лишь одно – преступить через себя, отдать себя людям.
В этой самоотдаче, в этом служении людям – нет никаких границ и преград для полного проявления личности, обретающей тем самым истинную свободу.
Отдать свою личность всем, до конца, и тем самым до конца проявить её – ведь это, как писал Достоевский, задумывая «Идиота», идеал, не достигнутый на земле, ещё не выработавшийся, в братстве, «в настоящем братстве» так будет.
Соне отдаёт всё – но ведь гибнет Мармеладов, умирает Катерина Ивановна, погибли бы её дети, не подвернись тут «благодетель» Свидригайлов.
Соня вносит свет, восстанавливает души, поддерживает падших на грани их окончательного падения. Но может ли она противостоять Лужиным, восстановить человеческое в Лужиных и Свидригайловых.
Соня спасает Раскольникова. Но ведь он сам шёл навстречу этому спасению, он наказан, он спасён своей собственной непотерянной человечностью, своим состраданием, своей любовью.
Но как же быть с «настоящими властелинами», истинными Наполеонами, тратящими миллионы невинных жертв, как быть с Лужиными?
Раскольников наказан, но ведь они-то остаются ненаказанными, они продолжают «тратить миллионы».
Перед лицом Лужиных Соня принижается, «стушёвывается», в надежде защитить себя кротостью, покорностью, робостью – делается беспомощной и растерянной. И понятно почему так поразил Соню Раскольников, преклонившийся перед ней – маленькой, робкой, испуганной. Соня спасает Раскольникова от «своеволия», но и Раскольников «восстанавливает», поднимает Соню, наполняет её душу мужеством.
«Их воскресила любовь: сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого».
Заключение
Раскольников, дитя огромного мрачного города, попав в Сибирь (эпилог романа), оказывается в новом для него мире – он вырван из фантастической больной жизни Петербурга, из той искусственной почвы, которая взрастила его страшную идею. Это иной, доселе чуждый Раскольникову мир, мир народной жизни, вечно обновляющейся природы.
Весной, когда так остро и как бы заново пробуждается в человеке жизнь, когда так непосредственно, по-детски неудержимо, возвращается каждый раз вечная радость бытия, - в ясный и тёплый весенний день, в краю, где «как бы само время остановилось, точно не прошли ещё века Авраама и стад его»,- приходит к Раскольникову возрождение, вновь и уже окончательно охватывает его новый путь – новая жизнь. Раскольников расстаётся со своей идеей бунта и своеволия, он выходит на тот каменистый и трудный путь, которым не колеблясь – с мукой и радостью – идёт тихая Соня.
Но неужели Раскольников – мыслящий, действующий, борющийся Раскольников – откажется от сознания и суда? Достоевский знает, что новую жизнь Раскольникову «надо ещё дорого купить, заплатить за неё великим, будущим подвигом». И конечно, свой великий, будущий подвиг Раскольников мог совершить только как Раскольников, со всей мощью и остротой своего сознания, но и с новой высшей справедливостью своего суда, на путях «ненасытимого сострадания».
Это будет подвиг человеколюбия, а не ненависти к людям, подвиг единения, а не обособления.
Несмотря на тяжёлый мрак, окутывающий нарисованную Достоевским в «Преступлении и наказании» картину человеческого бытия, мы видим просвет в этом мраке, мы верим в нравственную силу, мужество, решимость героя Достоевского найти путь и средства истинного служения людям – ведь он был и остался «человеком и гражданином». И поэтому, в конце концов, с светлым чувством закрываем мы эту книгу – одно из самых высоких творений человеческого гения.
Список используемой литературы
1. Бурсов Б. И. «Избранные работы» в 2-х т. Л. Худ. лит., 1982г. Т.2 «Личность Достоевского»
2. Бурсов Б. И. «Национальное своеобразие русской литературы» Л., «Сов. писатель», 1967г.
3. Гарин И. И. «Пророки и поэты» М. Терра, 1994г.
4. Застрожнова Е. М. «Маленький человек» (От Гоголя к Достоевскому) М. Теис, 2004г.
5. «Литературная критика» М. Худ. лит., 1980г.
6. «Литературное наследство. Неизвестный Достоевский. Записные книжки и тетради» М. Худ. лит., 1985г.
|
