Двадцатого июня 1605 года новый царь торжественно въехал в Москву. Народ падал ниц перед ним. Названный Дмитрий ехал медленно на превосходном белом коне в превосходной царской одежде и дорогим ожерельем на шее. Со всех сторон раздавались здравицы в его честь:
- Здравствуй, отец наш, государь всероссийский! Даруй тебе Боже многие лета!
-Солнышко ты наше! Взошло ты над землей Русской!
Царь отвечал благодарно:
-Боже, храни мой народ! Молитесь Богу за меня, мой верный и любезный народ!
Молодой царь был статно сложен, хотя и не отличался красотой: с виду неказистый, худощавый, со смуглым лицом, рыжеватыми волосами, с приплюснутым носом и бородавками на лбу и на носу. Но голубые глаза его смотрели умно, часто задумчиво.
День был ясный, солнечный. Когда царь вступил на Москворецкий мост, неожиданно поднялся страшный вихрь. Суеверные люди крестились: это был дурной знак.
Лжедмитрий остановился около собора Покрова, снял шапку, взглянул на народ, на Кремль, и со слезами на глазах стал благодарить Бога: "Господи Боже, благодарю Тебя! Ты сохранил меня и сподобил увидеть город отцов моих, народ мой возлюбленный!" Люди, видя слезы царя, принялись также рыдать. Звонили во все колокола. Духовенство благословило царя. Многие заметили, что к образам он прикладывался не совсем так, как это делал истинно русский человек.
В Кремле Лжедмитрий обошел с молитвою храмы. В Архангельском соборе он припал ко гробу Грозного с такими искренними слезами, что никто не мог допустить мысли в неистинности сына Ивана.
Все с нетерпением ждали встречи царя с матерью, Марией Нагой (в иночестве Марфой), за которой он послал в ее монастырь. Он отложил свое царское венчание до ее приезда.
В Москве тем временем поймали несколько человек, распространявших по указанию Василия Ивановича Шуйского слух о том, что царь вовсе не Дмитрий, а самозванец Гришка Отрепьев. По какой причине лукавый Шуйский говорил еще недавно обратное - неизвестно. Вероятно он хотел сначала избавиться руками Лжедмитрия от ненавистного Годунова, а затем, изобличив самозванца, самому сесть на трон. Но заговор открылся. Суд, в котором царь не принимал никакого участия, приговорил Шуйского к смертной казни. Уже голова боярина лежала на плахе, когда объявлено было о его помиловании.
18 июля царь встретился с матерью, которую привезли в Москву. Свидание их проходило наедине в шатре, раскинутом близ дороги. Народ с радостью увидел счастливых мать и сына, выходящих в объятиях из шатра. Любезный сын под радостные слезы народа посадил мать в великолепную колесницу, а сам шел рядом пешком несколько верст с открытой головой.
30 июля Лжедмитрий особо торжественно венчался на царство. Торжество было ознаменовано царскими милостями. Многие сосланные при Борисе были возвращены из ссылки. Вернулись Нагие, оставшиеся в живых Романовы. Филарет (Федор Никитич Романов), вернувшийся из заточения, был возведен в сан ростовского архиепископа. Бывшей супруге его были возвращены вотчины, и она с сыном Михаилом поселилась в Ипатьевском монастыре близ Костромы.
Государственная деятельность Лжедмитрия во многом была реформаторской, необычной и непонятной россиянам. Каждый день он сам присутствовал в Думе, преобразованной им в Сенат, где сам разбирал дела. Поражала его легкость мышления и действий в решении сложных вопросов, над которыми члены Думы часто бились в долгих бесплодных спорах. Два раза в неделю царь принимал челобитные и всем предоставлялась возможность объясниться с ним. Вместо давней русской традиции укладываться спать после сытного обеда, царь ходил пешком по городу, запросто заглядывая в разные мастерские, где беседовал с мастеровыми людьми. На улицах свободно общался со встречными поданными. В беседах с боярами убеждал их в необходимости дать народу образование, самим путешествовать по Европе, посылать туда учиться своих детей.
Во всяком деле чувствовалась прежде всего доброта царя:
-Есть два способа царствовать, - говорил он, - милосердием и щедростью, или суровостью и казнями; я избрал первый способ. Я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его.
Заветной мечтой царя было помочь христианскому миру освободить от турок Византию, и он всерьез надеялся осуществить в союзе с другими европейскими государствами поход против турок. Вот почему он старался ладить и с католиками, и с иезуитами, чем оскорблял благочестивых православных христиан.
Лжедмитрий осуждал тех, кто проповедовал исключительность православия. "Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская лютеранская вера? Все такие же христиане, как и греческие. Пусть всякий верит по своей совести. Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли богослужение по своему обряду".
Много заботился царь о жизни подданных. Всем служилым и приказным людям было вдвое увеличено содержание и жалованье; были увеличены поместья помещикам; была несколько облегчена участь крестьян. И хотя Лжедмитрий не решился отменить крепостное право, он постановил, что в случае отказа крестьянам в помощи в голодные годы, помещики теряют на крепостных свои права. Была отменена потомственная кабала: в случае смерти хозяина холоп становился вольным и не передавался по наследству.
Всем подданным царь предоставил возможность свободно заниматься промыслами и торговлей. Были уничтожены все ограничения на выезд и въезд в государство. "Я никого не хочу стеснять, - говорил царь, - пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое государство".
Царь, казалось, всей душой хотел блага своей земле, но все это было для россиян как-то неожиданно и поспешно. Многие бояре и сановники весьма недоверчиво встречали его новшества, приписывая их молодости, неопытности и легкомыслию. Им не нравились образ жизни и привычки молодого царя. Они осуждали его за то, что он ведет себя с подданными слишком просто, не по-царски; вводит в соборную церковь иноверных; смеется над суевериями набожных россиян; не крестится перед иконами; не велит кропить святой водой царские палаты; не думает следовать русским обычаям; садится за обед не с молитвой, а с музыкой; любит ездить верхом на диких жеребцах и т.п.
Но простому люду молодой и веселый царь был по душе. Только недовольны были они тем, что благодушный Дмитрий был слишком падок до женщин и позволял себе в этом отношении грязные удовольствия. В особенности осуждали царя за то, что он сначала сделал Ксению Годунову своей наложницей, а потом отправил ее в монастырь.
2 мая 1606 года невеста царя Марина Мнишек с отцом приехала, наконец-то, в Москву. С ней вместе приехало около 2 тысяч гостей – знатных польских панов со своим двором, шляхтой и челядью. Для их размещения были изгнаны из своих домов купцы, дворяне и лица духовного сана.
8 мая Марина была коронована, а затем обвенчана с Лжедмитрием по старому русскому обычаю. Ревнители старины отметили, что Марина не была крещена в православную веру. Кроме того, свадьба состоялась накануне пятницы и святого праздника, что недопустимо по церковному уставу.
Дни с 9 по 14 мая были свадебными празднествами, которым, казалось не будет конца. В эти дни крайне непристойно вели себя хвастливые пьяные польские гости. Бесчинствуя, они врывались в дома москвичей, творили насилия, оскорбляли людей. Среди кремлевских соборов, где ранее царила благовейная церковная тишина, гремела польская музыка, шел озорной перепляс, пьяный разгул. Во время свадьбы, царского венчания Мнишек, празднеств, приемов было сделано много оскорбительного для русского национального достоинства, что и без того накалило обстановку до предела. Москва волновалась. Против поляков зрела тайная смута. Этим решил воспользоваться Василий Шуйский.
Шуйский давно жаждал власти. Представитель знаменитого рода еще со времен Рюрика, он с трудом сносил над собой власть «незнатного татарина Годунова», а затем и вовсе безродного самозванца. Тайное собрание сторонников Шуйского разработало тактику действий. Учитывая любовь москвичей к самозванцу, решили действовать обманно: поднять чернь на ненавистных поляков, и, пользуясь суматохой, самим расправиться с Дмитрием.
Лжедмитрию докладывали о готовящемся заговоре.
«Я и слышать не хочу об этом! – отвечал он. – Я не терплю доносчиков и наказывать буду их самих». С непонятным легкомыслием продолжал он беспечно веселиться.
На рассвете 17 мая Шуйский приказал выпустить из тюрьмы преступников и раздать им топоры и мечи. В три часа утра во всех церквах ударили в набат. Людям, сбегавшимся на Красную площадь, Шуйский с соратниками кричали: «Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите быть Литву!». Народ кинулся к домам поляков и стал беспощадно убивать их.
Тем временем в Кремль въехал Шуйский. В одной руке у него был меч, в другой крест. За ним следовала большая толпа заговорщиков, вооруженных топорами, бердышами, ружьями и рогатинами. Приложившись в храме Успения к иконе Владимирской Богоматери, Шуйский воскликнул: «Во имя Божие, идите на еретика».
Набатный звон разбудил царя. Верный Басманов пытался защитить самозванца от толпы, но был убит. Спасаясь, самозванец выпрыгнул в окно, но неудачно: вывихнул ногу, разбил грудь и голову. Его схватили, потащили во дворец; затем сорвали одежду и нарядили в какое-то рубище. Дикая толпа забыла человеческое чувство, издеваясь над несчастным.
- Говори, кто ты, кто твой отец и откуда ты родом?
Измученный Дмитрий проговорил слабым голосом: «Вы знаете, я царь ваш Дмитрий. Вы меня признали и венчали на царство. Если теперь не верите, спросите мать мою; вынесите меня на лобное место и дайте говорить народу».
Два выстрела прекратили допрос и жизнь Лжедмитрия. Толпа бросилась терзать мертвого.
Изуродованный труп потащили веревками из Кремля. Возле Вознесенского монастыря остановились, вызвали инокиню Марфу и потребовали, чтобы она объявила перед всем народом, ее ли сын убит.
- Не мой, - сказала Марфа. Она винилась, что признала в самозванце своего сына из-за страха.
Тело самозванца выволокли на Красную площадь и положили на стол. У ног его кинули труп Басманова. Один из бояр бросил на тело маску, волынку, а в рот воткнул дудку.
- Долго мы тешили тебя, обманщик, - сказал он, - теперь ты нас позабавь. Целых шесть часов длилась дикая расправа черни над поляками, и целых шесть часов гремел набат под призывные крики: «Секи, руби поляков!». Ярость и злоба заглушили человеческое чувство. Дом, где заперлись польские послы, родные царицы и вооруженные поляки, москвичи чуть было не расстреляли из пушек. Шуйскому и его соратникам удалось предотвратить расправу над ними и над Мариной.
Толпа три дня издевалась над трупом Лжедмитрия. Вдруг пронесся слух, что около тела ночами стал появляться какой-то таинственный свет. Тогда самозванца похоронили за Серпуховскими воротами. Но судьба не дала ему мирного убежища в земле. С 18 по 25 мая были сильные морозы, и суеверие предсказывало их волшебству Лжедмитрия. Тело достали из земли, сожгли и, смешав пепел его с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву…
Вот такой необычный конец в судьбе этого необычного человека. Костомаров пишет: «Кто бы ни был это названный Дмитрий, и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывающий его к новой жизни, к новому пути. Он заговорил с русскими голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства, объявил полную веротерпимость. Его толки о заведении училищ оставались пока словами, но почва для этого предприятия подготовлялась именно этой свободой. Объявлена была война старой житейской обрядности. Царь собственным примером открыл эту борьбу, как поступил впоследствии и Петр 1, но названный Дмитрий поступал без того принуждения, с которым соединялись преобразовательные стремления последнего…
Повторяем, что бы впоследствии не вышло из Дмитрия – все-таки он был человек нового, зачинающегося русского общества».
|
