Введение
Понятие модерн танца появилось в русле распространенного в 20-х годах стиля модерн. Этот стиль включал в себя две противоположности. С одной стороны, он вбирал в себя черты элитарной культуры, с другой - в нем присутствовал революционный дух масс, господствующий в то время. Основная задача заключалась в том, чтобы высокие элитарные каноны спустились до низов. Модерн постепенно приобретал черты массовости. «Эксклюзивная культура» отходила на второй план. Стиль модерн своеобразен, поскольку акцент в нем делается, прежде всего, на созерцании. Иными словами можно утверждать, что за основу в модерне взято этическое восприятие. Во вторых, модерн обладает своей философией, которую создатель заключает в определенную форму , несомненно, ставящую своей целью гармоничное восприятие. Модерн-танец по своей сути – это аллегорически – пластическое толкование внутреннего мира человека, балетмейстера-постановщика, танцовщика. В лоне этого стиля возникла новая форма танцевания, которая и стала называться «модерн-танец». Изящность, своеобразность и нестандартность модерн танца заставляет привлекать к себе внимание людей с разным достатком, абсолютно несходными интересами, отличающихся по роду занятий. Основоположниками модерн-танца являются Марта Грэхэм, Айседора Дункан, Дорес Хамри. Этим людям обязаны своим появлением целые школы, танцевальные направления по всему миру. Следует отметить, что эти школы совершенно не похожи друг на друга по стилю и технике танцевания. Модерн – танец немыслим без человека, который воплощал бы идею в своем танце. В зависимости от того, какова идея танца, строится хореография, ее форма. Пластика, ритм, настроение модерн- танца находятся в непосредственной зависимости от конкретного танцовщика. Модерн-танцу свойственна сиюминутность, высока доля импровизации. Несмотря на то, что в модерн танце используются фигуры классической школы танцевания, он все равно характеризуется исключительностью. Большое внимание уделяется графике движения, форме фигур, ритму и ракурсу исполнения. Построение танца в основе своей имеет визуальное восприятие человека. Все движения должны быть гармоничны, однако движение перетекает в другое, подобно тому, как человек плавно органично идет по земле, или же словно дерево, качающееся под порывами ветра. При этом все движения должны демонстрировать состояние души исполнителя, идею, роль, с которой на момент сроднился актер-танцовщик. Именно по причине попытки достичь большего олицетворения идеи, модерн танцу свойственна частая смена фигур. Хореография должна полностью соответствовать музыке. Модерн- танец может исполняться не под ритм, но всегда под музыку. Подъем в музыке соответствует «подъему» в хореографии и наоборот. Все музыкально и гармонично.
Идея модерн-танца исключительно важна. Только она помогает стать танцу эмоционально и чувственно «нагруженным». Человек, сидящий в зрительном зале как бы погружается в океан телесной графики и музыки. Зритель не замечает соседей, не ощущает ограниченности зала, он полностью включается в пространство, в котором происходит действие, переносится в другую, параллельную реальность – реальность танца. Своей идеей и эстетической формой танец полностью поглощает человека. Созерцание доставляет неописуемое удовольствие. Трудно описать танец-модерн точнее, чем сделала это сама Дункан в автобиографии «Моя исповедь»: «Свобода тела и духа рождает творческую мысль, движения тела должны быть выражением внутреннего импульса. Танцор должен привыкнуть двигаться так, словно движение никогда не заканчивается, оно всегда есть результат внутреннего осмысления. Тело в танце должно быть забыто, оно лишь инструмент, хорошо настроенный и гармоничный. В гимнастике движениями выражается только тело, в танце же чувства и мысли сквозь тело». «Айседора заставила считать искусство танца важным и благородным. Она заставила считать его искусством. Говоря кратко, танец-модерн -это сочетание серьезной техники, неординарности постановки и постоянного поиска новых форм для выражения внутреннего мира человека. Это танец пространства, танец без границ…
ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ТАНЦА - МОДЕРН
Это направление – целиком детище ХХ века. В доставленном переводе модерн- танец – современный танец. В дальнейшем этот термин стал собственным именем для направления в хореографии. Эта система танца связана с именами великих исполнителей и хореографов. В отличие от джазового или классического танца это направление создавалось на основе творчества того или иного конкретного лица. В танце – модерн существенным является попытка исполнителя выстроить связь между формой танца и своим внутренним состоянием. Большинство стилей танца – модерн сформировалось под влиянием какой-либо четкой изложенной философии или определенного видения мира. Эксперименты в области движения и в частности танца начались еще в середине ХIХ века. Можно упомянуть теорию «телесного выражения» Ф. Дельсарта и эксперименты Ж. Далькроза в области создания движенческого алфавита для зрительного воплощения музыки.
Однако «пионерами» в области сценического танца были яркие и талантливые исполнители Лои Фуллер, Рут Сен-Дени, Тэд Шоун, Айседора Дункан. Дебют нового направления был крайне удачным, поскольку оно глубоко трогало зрителя. О А. Дункан написанного много, поэтому в контексте данного пособия необходимо только упомянуть, что, имея огромное число последователей во всем мире и открыв свои студии в Париже, Нью-Йорке, Берлине и Москве, она все – таки не создала своей школы. На сцене она была совершенно свободна и использовала все возможности движения. Она танцевала босая, в свободной тунике, напоминавшей древнегреческую. Не обладая идеальной фигурой, она буквально гипнотизировала публику, хотя в своем танце не показала какой – либо особой техники. Дункан использовала повседневные движения, шаги, прыжки, простые повороты. Приближенные к естественным, они выражали ее индивидуальность. В творчестве А. Дункан очень сильна интуитивная, импровизационная характеристика танца. Именно сиюминутность, неожиданность привлекали зрителя. Создавалось впечатление, что ее танец никогда не повторяется. Так как стиль Дункан не основывался на определенной системе движений, он исчез вместе с ней.
Немного раньше А. Дункан начинала свои поиски Л. Фуллер. Ее творческий путь шел параллельно с творческими исканиями Дункан (одно время они сотрудничали). Но если поиски Дункан двигались по пути внутреннего, эмоционального, то поиски Фуллер касались внешнего. Костюмы , декорации, свет, вся атмосфера спектакля были ареной для экспериментов. Фуллер вызывала к жизни фантастические формы, играя линиями и яркими красками. Не имея практически никакой хореографической подготовки, Фуллер невероятно выразительно использовала движения рук и корпуса. Привязывая к рукам длинные планки, покрытые метрами шелковой ткани, она создавала образы бабочек и языков пламени. Важным элементом ее постановок был свет. Используя цветовые пятна, фосфоресцирующие материалы и проектор, она превратила исполнителя в объект, сливающийся со всем окружением. Поиски Дункан продолжила также Рут Сен-Дени. В ее работах чувствовалось влияние Востока, религиозных и мистических танцев. Благодаря Дени и ее мужу Тэду Шоуну в 1915 году была открыта первая школа танца- модерн «Денишоун», название которой на долгие годы стало символом профессионального танца-модерн. Из этой школы впоследствии вышли такие известные исполнители и хореографы, как Чарлз Вейдман, Дорис Хамфри, Марта Грэхем. Появление школы и поиски Тэда Шоуна в области методики и теории воспитания исполнителей служили признаком того, что танец – модерн постепенно превращается из экспериментального направления в определенную танцевальную систему, со своими принципами и законами технического исполнения. Именно в «Денишоун» родился американский экспрессионизм в танце, объединивший творчество многих хореографов и исполнителей. Это было первое, наиболее серьезное направление, которое во многом опиралось на теории Зигмунда Фрейда. Характерно, что до середины 30-х годов идеи танца-модерн развивались параллельно и в США, и в Западной Европе, прежде всего в Германии.
Одним из теоретиков и вдохновителей танцевального экспрессионизма был Рудольф фон Лабан. Он обратился в своих работах к философским учениям древней Индии. В своем теоретическом труде «Кинетография» (1928) Лабан предложил универсальную теорию танцевального жеста, которая оказалась применимой для анализа и описания всех пластическо-динамических характеристик, независимо от того , к какой национально- стилевой и жанровой категории они принадлежат. Пространство, Время, Энергия – три константы, на которых построил Лабан свою теорию движения. Главную роль в этом направлении танцевального искусства играет способность исполнителя к импровизации, т. е. его способность самовыражаться в танце. В танце, по Лабану, человек должен быть свободен от канонов, а так как танец выражает общественные отношения, Лабан надеялся через него оказать влияние на общество.
Учеником Р. Фон Лабана был Курт Йосс, а также многие исполнители так называемой «немецкой школы» танца-модер: сестры Визенталь, К, фон Дерп, А. Сахаров, Л. Глосаридругие. «Звездой » этого направления, несомненно, была Мери Вигман. Зачастую в своих постановках ( «Жалоба», «Жертва», «Танцы матери» и многих других) она сознательно отказывалась от традиционно красивых движений. Уродливое и страшное М. Вигман также считала достойным выражения в танце, поэтому ее постановки всегда отличались крайней напряженностью и динамикой формы. В середине 30-х годов центр развития модерн-танца переместился в США. Американский театр модерн-танца стал этапным в развитии всей американской хореографии.
Основоположниками модерн-танца считаются Марта Грэхем, Дорис Хамфри, Чарлз Вейдман, Хелен Тамирис, Ханья Хольм. Их заслуга состоит, прежде всего, в том, что каждый из них был не только блестящим хореографом и исполнителем, но и педагогом, создавшим свою систему подготовки танцовщиков.
Первым педагогом, хореографом и исполнительницей, последовательно создающей систему танца, была М. Грэхем, закончившая школу «Денишоун». Успех ее группе приносят уже первые постановки в Нью-Йорке в 1926 году ( «Еретик» и «Первобытные мистерии».) На первом этапе своего творчества М. Грэхем принадлежала к школе психологического реализма, однако, в дальнейшем она обратилась к символической и легендарно-эпической теме. Героями ее произведений стали люди эпохи заселения Америки: «Фротьер» ( 1935), « Письмо миру» ( 1940 ), « Весна в Аппалачских горах» (1944). В дальнейшем Грэхем создавала спектакли, основанные на сюжетах античной и библейской мифологии. Им был присущ тонкий психологизм в раскрытии образов, усложненная метафоричность танцевального действия: « Смерти и входы» Джонсона, «С вестью в лабиринт» Менотти, «Альцеста» Фаина, «Федра» Старера. Формотворчество не было для Грэхем самоцелью, прежде всего она стремилась создать драматически насыщенный язык танца, способный передать весь комплекс человеческих переживаний. Вторым по значимости в ряду хореографов и педагогов была Дорис Хамфри. Так же, как Грехем, она закончила «Денишоун», но ее сценическая карьера была недолгой. Из-за тяжелой болезни она была вынуждена уйти со сцены и заняться только преподавательской и постановочной деятельностью в труппе Хосе Лимона, который продолжил исполнительские традиции Дорис Хамфри. Уделяя большое внимание пластической отточенности и техничности танца, Дорис Хамфри в то же время выступала против красоты и утонченного стилизаторства Сен-Дени. На ее творчество оказал влияние фольклор американских индейцев и негров, а также искусство Востока. Она первой в США стала преподавать композицию танца и обобщила свой опыт в книге «Искусство танца», которая является настольной книгой каждого балетмейстера танца-модерн.
В 50-е годы начинает творить третье поколение. После второй мировой войны перед молодыми исполнителями и хореографами довольно остро стал вопрос: продолжать традиции старшего поколения или искать свои пути развития танцевального искусства. Часть хореографов полностью отказалась от опыта предыдущих поколений и с головой окунулась в экспериментаторство. Многие из них отрицали привычное сценическое пространство и переносили свои спектакли на улицы, в парки и т. д., отрицали форму спектакля, вовлекая зрителя в театральное действо (хепенинг). Изменилось отношение к костюмам, музыке и другим компонентам театрального действия. Многие хореографы полностью отказались от музыкального сопровождения и использовали только ударные инструменты или шумы. Композиторы зачастую становились сотворцами балетмейстера, создавая музыку одновременно с движением. Одним из тех, кто продолжил традиции предыдущего поколения, был Хосе Лимон. Его хореография – это сложный синтез американского танца-модерн и испано-мексиканских традиций с резкими контрастами лирических и драматических начал. Многим постановкам присущи эпичность и монументальность. Герои изображаются в моменты наивысшего напряжения, крайнего душевного подъема, когда подсознание руководит их поступками. Наибольшую популярность приобрели его спектакли «Павана мавра», «Танцы для Айседоры», «Месса военных времен». Духовным «отцом» хореографического авангарда, несомненно, был Мерс Каннингем. Он был одним из тех, кто пошел своей дорогой и основал собственную школу танца. Его спектакли поражали неожиданным подходом к движению. Каннингем рассматривал спектакль как союз независимо созданных, самостоятельных элементов. Тесно сотрудничая всю свою творческую жизнь с композитором Джоном Кейджем, он перенес многие идеи этого композитора в свои спектакли, построенные на «теории случайностей». Новое понимание взаимоотношения движения и пространства, движения и музыки дало толчок к созданию спектаклей, которые открыли дорогу хореографическому авангарду. М. Каннингем считакал, что любое движение может быть танцевальным, а композиция танца строится по законам случайности. Основная задача балетмейстера - создание сиюминутной хореографии, где каждый исполнитель имеет свой ритм и свое движение. Так же, как М. Грэхем и Д. Хамфри, М. Каннингем создал свою технику и школу танца. Еще несколько имен представителей авангарда так называемого «пост-модерна»: Пол Тейлор, Алвин Николаис, Триша Браун, Меридит Монк и многие другие, каждый из которых имеет свое собственное видение мира, свою философию и свой подход к движению и спектаклю. Таким образом, к началу 70-х годов сложилось несколько основных школ танца – модерн: техника М. Грэхем, Д. Хамфри и Х. Лимона, техника М. Каннингема. Одновременно развивалась и совершенствовалась система джазового танца. Естественно, что педагоги и хореографы все более синтезировали на своих уроках и в постановках различные техники и стили танца. Известным педагогом, создавшим технику танца-модерн, был Лестер Хортон. Из его школы в дальнейшем вышли известные педагоги и хореографы – А. Эйли, Д. Триит, Дж. Коллинз и К. Делавалад. Эта школа положила начало модерн-джаз танцу, техника которого объединяет джазовый танец и танец-модерн.
Танец модерн
«Танец модерн» формировался таким, каким его хотели видеть в конце 1920-х годов танцовщики, принадлежавшие к первому, часто именуемому «героическим», поколению. Эти танцовщики выступали либо с собственными сольными концертами либо возглавляли небольшую группу своих последователей и учеников. Создавать постоянные группы было не по средствам спектакли давались обычно в воскресные дни, корда можно было снять помещение в этот день регулярные представления в театрах были по законам запрещены.
Ученики Сен-Денис и Шоуна не стали подражать учителям. Эти танцовщики разочаровались в тех формах танца которые были не знакомы в балете, который, уводя в прошлое или романтические дали погружал в мир красивого вымысла, в развлекательных музыкальных комедиях и мюзик-хольных представлениях, где «герлс» щеголяли блестками и перцями, а негры били веселую чечітку, в танцах, исполняемых на балах и танцплощадках. И, наконец, для них потеряло притягательную силу также искусство их прямих предшественников и учитилей; Айседоры Дунган, Рут Сен-Денис, Теда Шоуна. К концу 1920-х годов в той же степени как импровизационность и свободная эмоциональность Дункан, не удовлетворяла уже и стилизация Рут Сен-Денис. В данном случае протест вызывало наряду с формой танца и мировоззрение артистов, уповающих на вышую благодать, самоусовершенствование, победу вечного разумного начала и установление гармонии. По мнению молодых танцовщиков, танец мог и должен был рассказывать о нужде и голоде, о расових предрассудках, о социальном гнете, а также о том, что переживает в эпоху кризисов, войн и стремительных жизненных перемен запуганный, растерянный, подверженный всевозможным неврозам человек. Потому в своих выступлениях, которые стали приобретать широкую известность начиная со второй половины 1920-х годов, они, с одной стороны, обличали несовершенство мира и несправедливость, лежащую в основе человеческих отношений, с другой - пытались осознать сложность, противоречивость, хрупкость человеческой души. В этом они сближались с немецким экспрессионистским танцем, влияние которого, несомненно, испытали. В США обосновались, в частности, с 1931 года ученица Мари Вигман Ханоя Хольм.
При этом Дорис Хамфри, Чарлза Вайдмана, Ханью Хольм интересовали главным образом проблемы соцыальные, а Марта Грэхем, тоже отдавая танцам протеста («Бунт», «Поэмы 1917 года» в 1927-1928 годах), затем переключила внимание на проблемы психологические. Первые создавали танцевальные композиции на темы расизма, имущественного и социального неравенства, обличали фашизм и милитаризм. Грэхем пыталась «раскрыть внутреннего человека», постичь сложный механизм стастей, выявить осознанные и потаенные причины и следствия поступков.
Притом, что мастера «танца модерн» хотели говорить о самом волнующем и болезненном, они обращались к зрителю с помощью движений и жестов, непосредственно выражающих порывы души, а не исторически сложившихся, опытом зафиксированных форм, какими пользуется балет. И пластика эта не идеализировала человека, рождая его опэтически-обобщенный образ, а передавала обуревающие его мучительные чувства в угловом рисунке, судорожном ритме, в позах противоречиям традиционным представлениям о красоте. Танцовщики этого направления, как правило, как правило, разрабатывали каждый собственную технику, но в результате взаимовлияния и отбора постепенно сформировалось несколько основних школ, из которых наибольшее распространение получила школа Грэхем, т.е., метод преподавания, направленный на ту технику, которой она пользовалась в своих постановках.
Технология танца модерн
К 1960-м годам хореографический театр США вступил в новый этап развития. Исследовательница Линн Гарафола в одном из своих статей убедительно показывает, как в Нью-Йорке, вопреки космополетическому характеру этого города, оформились истинно американские балетный театр и «танец модерн». Этот процесс шел на протяжении 1930-50-х годов. В балете все начиналось с разрозненных попыток постичь «американское» через тематику (Дикий Запад, города-небоскребы) или лексику; спортивную, бытовую. Но постепенно в балетах, где повествование уступило обобщению, постановках, нередко называемых «абстрактными», оформился стиль танца, отражающий характер и темперамент нации. К 1960-м годам Джордж Баланчин в Нью-Йорк Сити Балле уже поставил свои лучшие спектакли. Конечно, впереди были еще популярные у зрителя работы, такие, как «Драгоценности» (1967) или «Кому каное дело!» (1970), и такие великие произведения, как «Скрипичный концерт Стравинского» (1973) или последний шедевр мастера «Моцартиана» (1981). Тем не менее, искусство Маланчина уже стало классикой, пусть вечно живой, но новаций не содержащей.
Большинство чисто балетных трупп, появившихся в 1960-х годах, многое заимствовали у Баланчина, ображались підчас и более давним традициям, возобновляя старые балеты, но в сфере классического танца открытий не было. Новым было другое; появление большого числа работ, которые трудно причислить только к балету или к «танцу модерн». Особенностью периода стало размывание границ между этими двумя направлениями. Если в 1930-40-х годах они были откровенными антагонистами и ни о каком взаимодействии не могло быть и речи, то к 1960-м годам противостоянию пришел конец. Многие «балетне» хореографы поседующих десятилетий, такие как Джон Фелд, черпают из источника свободного танца, а выходцы из среды «танца модерн» не чураются классики; это верно не только в отношении Глена Тетли, Джона Батлера или Нормана Уокера, но даже Мерса Каннигхэма.«Танец модерн» продолжал развиваться. К концу Второй мировой войны он завоевал прочне положение на американской сцене. Позади были трудности, пережитые поколением 1930-х годов, которое утверждало свои идеи, сталкиваясь со всеобщим непониманием и враждебностью, борясь с нуждой. Марта Грэхем была в это время в зените славы и, совместно с художником Исамо Ногучи, продолжала ставить свои экспрессионистичные мелодрамы, разрабатывая знаменитые мифы прошлого; «Клитемнестра» (1958), часть балета «Эпизоды», посвященная Марии Стюарт (1959), «Легенда о Юдифи» и «Федра» (обе в 1962). В конце 1940-х были изданы и некоторые из самых знаменитых работ Дорис Хамфри. Кроме того у Грэхем, Хамфри, Вайдмана были теперь многочисленные ученики и последователи. Они основывались на достижениях учителей, но в то же время шли дальше их. Каждый- и в этом состоит одна из особенностей «танца модерн», основанном на самовыражении,- разрабатывая собственную лексику, отвечавшую его собственным задачам, искал свои особенные средства выражения.
Эти выразительные средства черпались из разных источников. Не только из классического танца, о чем упомянуто выше, но в еще большей степени из национальной хореографии. Прежде всего, негритянской. Одна из особенностей «танца модерн» этого периода- мощный вклад исполнителей и хореографов- негров: Катрин Дэнхем, Перл Примюс, Алвина Эйли, Талли Битти, Доналда МакКейла и многих других. Танцовщики обращались также к наследию индейского и латиноамериканского населения (Хосе Лимон), американскому народному танцу (Софи Маслов, Джейн Дадли), танцу Востока и Индии (Джек Коул), опирались на пантомиму и цирк (Лотте Гослар), использовали сочетания движения и слова (Нина Фонароф), постоянно прибегали к движениям спортивным и бытовым. Кроме того «танец модерн» питался также достижениями постановочной техники, позволяющей на основе новейшей электронной аппаратуры добиваться невиданных ранее эффектов, как звуковых, так и световых. Самый яркий тому пример – постановки Алвина Николая. Тем не менее, к 1960-м годам выросло поколение артистов, которым идеи и формы традиционного «танца модерн» казались безнадежно устаревшими. Их неприятие того, к чему призывали наставники, их бунтарство, то направление, которое приняли их поиски, вызвали к жизни новое течение американского танца. Его часто, правда, не без оговорок, называют танцем «пост – модерн».
Искания танцовщиков этого направления были связаны с новой музыкой: конкретной, где использовались любые шумы, электронной, создаваемой с помощью электронной аппаратуры и др. Они были связанны и с новым изобразительным искусством, будь то нью-йоркская школа («абстрактный экспрессионизм») с ее коллажами, включавшими повседневные предметы – обрывки газет и афиш, банки, бутылки и прочий бытовой мусор, - будь то более поздние направления, в частности, поп-арт.На танец повлияли также эксперименты в области театра: например, «хэппенинги» Энн Халприн, с которой многие танцовщики этого поколения работали. В этих представлениях действительность как бы превращалась в явление театрального искусства, театр и жизнь смешивались воедино. Участниками были, наряду с актерами, музыканты, художники, а также люди, никакой подготовки ни в одном виде искусства не имевшие. Здесь намеренно разрушалась структурная логика, которой обычно подчиняется театральное произведение, намеренно избиралось нетрадиционное сценическое пространство, совмещалось несколько действий и т. п. Наравне с композиторами, художниками, людьми театра, танцовщики тоже стали освобождаться от прежних представителей о том, что есть их искусство; что есть танец и каково его содержание. И занялись поисками новых подходов к созданию танца и новых его форм.
К 1960-м годам на американской сцене сосуществовали самые разные коллективы. Не только балетные, но и труппы традиционного «танца модерн», наряду с новыми, идущими своим путем. А рядом с ними и в споре со всем и вся- группы «пост- модерн».Танцовщики хореографы негритянского происхождения внесли большой вклад в искусство танца США, особенно это относится к эстраде и «танцу модерн».В мюзик-холлах негры чечеточники, как и исполнители танцев под джаз, появились уже в 1920-е годы. В 1930-х, когда стал развиваться «танец модерн» (в частности, то его направление, которое опиралось на фольклор), возник повышенный интерес и к афро-американской культуре. Ученый-антрополог и танцовщица Катрин Данхэм не только защитила диссертацию на тему «Танцы Гаити», но и поставила ряд танцев в ревю и мюзиклах и специальные программы, в 1940 году «Тропики и Горящий джаз- от Гаити до Гарлема», а позднее ряд других, основанных главным образом на танцах Карибских островов. Перл Примюс сосредоточилась на фольклоре Африки. Она автор серии танцев, включающих местные церемонии («Африканский церемониал», 1943, «Свадьба», 1961 и др.), танцы военные, трудовые, исполняющиеся на карнавалах, житейские сценки и т. п.
Другие хореографы- негры, подвизавшиеся на поприще «танца модерн» в 1940-50-х годах уже не ограничились воспроизведением фольклора, а создавали тематические спектакли, часто на основе музыки джаза.
Доналд МакКейл поставил в 1951 году «Игры», затем самую знаменитую свою работу «Радуга вокруг моего плеча» («The Rainbow’round my Shoulder»,1959) о основанных цепью каторжанах, их воспоминаниях, их попытке бежать, их гибели. Талли Битти создал получившие широкую известность спектакли «Дорога поезда Фэби Сноу» («The Road of Phoebe Snow», 1959) о жизни молодежи в бедняцких районах, примыкающих к железнодорожным путям, и сюиту «Приди и возьми эту красоту горячей» («Come and get the Beauty of it hot», 1960), построенную на джазовом танце. Однако наибольшую известность среди танцовщиков и хореографов- негров получил Алвин Эйли, возглавивший в 1958 году труппу Американский театр Алвина Эйли, отличающуюся от других трупп «танца модерн» тем, что здесь особое внимание уделяется постановкам, представляющим культуру черного населения США. В репертуар его труппы вошли многие произведения хореографов- негров, в том числе упомянутые выше, и он создал немало собственных произведений.
«Откровения» (1960)- большой спектакль в трех частях, где использована негритянская фольклорная музыка религиозного характера: спиричуэлс, песни-проповеди, песни библейского содержания. Но характер движений не носит специфически национального характера; это язык «танца модерн», которому Эйли учился сначала у Лестера Хортона, в чьей труппе он работал в начале 1950-х годов, затем у многих ведущих представителей этого направления- Марты Грэхем, Ханьи Хольм, Дорис Хамфри, Анны Соколовой. Воспринятое от них он переправил в свою собственную технику. Все танцы этого трехчастного спектакля основаны на духовных песнях, обозначены их заголовки и в какой-то мере раскрывают их содержание. Первая часть открывается необычайно выразительной группой, которая стала своего рода «визитной карточкой» для всей труппы Алвина Эйли. Шесть женщин и трое мужчин стоят рядом лицом к зрителю таким образом, что занимающие первый ряд склонились почти до земли, а чем дальше вглубь, тем наклон вперед все меньше, так что все фигуры видны. Вернее, видны туго натянутые на согнутых коленях женщин длинные юбки и раскинутые в сторону, наподобие крыльев, руки женщин и мужчин так что кажется - перед нами стая рвущихся вперед больших прекрасных птиц.
Первая часть окрашена в мрачные тона и идет в полумраке. Спиричуэлсу «Укрепи меня, Иисус» («Fix me, Jesus») соответствует адажио женщины и мужчины, которое воспринимается как мольба о помощи. Оно завершается красивой «летящей» позой, когда женщина как бы рвется вперед и вверх, стоя ногами на бедре партнера, который держит ее за одну вытянутую руку, сам сильно откинувшись назад.
Вторая часть, именуемая «Веди меня к воде» («Take me to the water»),- светлая, жизнерадостная. Сцена залита светом, через нее протянуты две длинные полоски ткани - голубая и белая, имитирующие реку, а исполнители, тоже одетые в белое, как бы купаются в воде, очищаются в ней. Один из главных эпизодов в этой части - женское соло, которое исполняла высокая стройная негритянка (лучшей исполнительницей была Джуди Джемисон), держащая над головой большой белый, старинного вида, украшенный оборками, зонт, которым она играла, то вскидывая его то опуская.
Третья часть начинается со стремительного мужского трио на спиричуэлс «Грешный человек» («Sinner Man»): они выражаются на сцену и несутся вперед, как бы убегая от настигающей опасности. Контрастом этому танцу служит комический эпизод «День прошел и окончился» («The Day is Past and Gone»): женщины выносят табуретки, чтобы посидеть и посудачить на закате. Завершается спектакль общей пляской, преисполненной такой радостной энергии, что зрительный зал неизменно взрывается бурными аплодисментами.
Техника Марты Грэхем
В балете все закруглено- положение рук, мягкие плавные переходы от позы к позе. В танце Грэхем (особенно на раннем этапе) на первое место вышли угловатые движения. Здесь все было резко, отрывисто, напряженно. Взгляд не отдыхал, созерцая гармонию, он (а вместе с ним и сознание зрителя) все время как бы натыкался, ушибался о неровности, углы, потому что утверждала Грэхем, такова настоящая жизнь.
Техника Грэхем формировалась постепенно на протяжении многих лет. Грэхем всегда порицала дилетантизм и считала, что танцовщик должен развивать свое тело, чтобы сделать его послушным инструментом для танца. Заниматься этим нужно всегда и беспрерывно, и для полного владения возможностями тела требуется многолетний тренаж. Вначале, отрицая, как все артисты этого направления, балетный театр. Грэхем демонстративно отвергала и классический тренаж. Позднее, как она признавалась сама, артистка поняла, что нелепо игнорировать то, что является плодом трехсотлетнего опыта, и взяла для себя из классического танца все, что ей казалось полезным. Но мастеров «танца модерн» волновали и другие проблемы. Новое искусство танца питалось соками родной земли, вбирало в себя то, чем был пропитан воздух страны. Стремясь постичь себя и своих современников, танцовщики задавались вопросом: как сложился национальный характер народа? Как отразилось в нем историческое прошлое? Как повлияли на его формирование традиции, жизненные обстоятельства, местные природные условия? Особое внимание привлекал ранний «пионерский» период из истории Соединенных Штатов. Так возникли у Марты Грэхем танцы «Древние мистерии» (комп. Л. Хорст, 1931), «Граница» (комп. Л. Хорст, 1935), «Американский документ» (комп. Рей Грин, 1938), «Весна в Аппалачских горах» (комп. А. Копленд, 1944), у Дорис Хамфри – «Трясуны» (1931).Обращаясь к прошлому, хореографы стремились в этом прошлом уловить основополагающее и важное для будущего. Их танцы рассказывали об американских пионерах: о силе, терпении, упорстве, суровости тех первых, что завоевали новые земли, расчищали целину, шли вперед по «большой дороге» (вспомним «Песню большой дороги» Уолта Уитмена, призыв Р.У. Эмерсона «повозку привязать к звезде»). Одновременно в танцах вставала и сама страна, с ее ширью и мощью, ее просторами, где на тысячи миль тянулись равнины или высились горы, среди которых человек жил, не ведая границ. Свободная инициатива, демократизм во взаимоотношениях – эти черты характера были предопределены самими обстоятельствами, самим окружением. Когда Марта Грэхем ставила «Границу» или «Весну в Аппалачских горах», в танце преобладали движения широкие, уверенные, свободные, открытые, слышались отзвуки веселых народных скуэр–дансов (американских кадрилей). И в то же время границы возникли, и притом такие, преодолеть которые труднее, чем те, что воздвигает природа. Столкновение авантюристического духа пионеров с пуританским воспитанием, где основное внимание уделялось внешней благопристойности, благочестию и морали, а естественные порывы подавлялись, породило те конфликты, которые нашли отражение в американской литературе (Шервуд Андерсон, Фолкнер), драме (Тенесси Уильямс), а также в танце. Сначала у артистов «танца модерн», затем в балете. Проблемы социальные перерастали в проблемы психологические. Марта Грэхем в танце «Письмо миру» (1940) обратилась к переживаниям американской поэтессы Эмили Дикинсон, в чьих стихах отразилась борьба пуританского религиозного мистицизма со свободомыслием. Ее привлекало и творчество английских писательниц, сестер Бронте («Смерти и входы», комп. Х. Джонсон, 1943).На протяжении 1940-х годов постановки Марты Грэхем приобрели одновременно большую масштабность и все более изощренный психологизм. Это уже не концертные номера, а театр. В основе была всегда эмоция, но она облекалась в театральную форму. В искусстве Марты Грэхем родился новый тип танцевальной драмы, где повествование касалось не сколько внешних событий, сколько движений души. Ее называли «Шекспиром танца». Особенно охотно обращалась Марта Грэхем к образам античных и библейских, церковных мифов. Это балеты об Иродиаде (одновременная постановка на музыку П. Хиндемита, 1944), Медее («Пещера сердца», комп. С. Барбер, 1946), Эдипе и Иокасте («Путешествие в ночи», комп. У. Шумен, 1947), Ариадне и Тезее («С вестью в лабиринт», комп. Дж. К. Менотти, 1947), Жанне д’Арк («Диалог серафимов», комп. Н. Делло Джойо, 1955), Клитемнестре (одноименная постановка, комп. Халим Эль-Дабх, 1958) и др. Она подвергала глубинному анализу души своих героев и героинь, улавливая тончайшие нюансы эмоций, проникая в подсознательное. Притом это были абсолютно современные постановки. Танец становился средством самопостижения. Это совпало с тенденциями современного искусства и литературы, уделявшими особое внимание психологическому анализу индивида, раскрывая эмоционально-протеворечивый опыт, выявляя скрытые мотивы поступков. Такой танец отвечал также потребности современного американца решать психологические проблемы с помощью психоанализа, получившего в те годы столь широкое развитие.
Марта Грэхем работала с молодыми композиторами, которые были ее единомышленниками, в частности с Луисом Хорстом, ставшим консультантом ее труппы в области музыки. Придавая огромное значение оформлению спектакля, костюмы Грэхем обычно создавала сама, а наиболее близким ей по духу сценографом был Исаму Ногучи, содружество с которым началось в 1936 году и продолжалось до самой его смерти в 1988 году. Ногучи создавал для Марты Грэхем из проволоки, веревок, дерева и камня такое сценическое пространство, где каждый предмет служил действию, каждая деталь, дополняя движение, сливаясь с ним, обретала значение символа. Грэхем писала о Ногучи: «Я никогда не говорила Исаму точно, что мне нужно, что мне представляется. Но когда я сказала ему, например, что для «Путешествия в ночи мне понадобится постель, он принес мне постель не похожую ни на одну, когда-либо существовавшую: ее образ, сведенный к скелету, к сущности понятия».Другие танцовщики, работавшие в 1940-50-х годах, черпали вдохновение в фольклоре. К ним относится Катрин Данхем и Перл Примюс. Данхем была антропологом и изучала танцевальный фольклор народностей Карибских островов, чтобы затем театрализовать его, используя, в частности, в мюзиклах и фильмах. Перл Примюс исследовала африканские танцы и создала ряд постановок на их основе.
Дорис Хамфри
Среди учениц Рут Сен- Денис выделялась также и Дорис Хамфри. Дорис Хамфри начала ставить танцы еще в «Денишоун», и уже эти ранние ее постановки отличались от тех, что были наиболее типичны для этой труппы. Ее интересовали непосредственно движение, разновидности танцевальных движений, а не экзотический антураж. Она поставила в 1920 году «Парение» («Soaring»)-игры группы девушек с огромным прозрачным куском ткани, а в 1923 году танец «Соната Трагика» («Sonata Tragica»), исполнявшийся без музыкального сопровождения, потому что, как показалось руководителям «Денишоун», сами движения и их ритм были столь выразительны, что от музыки Эдварда Мак-Доуэлла, использованной при постановке, они решили отказаться совсем. Дорис Хамфри принадлежали также многие номера «зримой музыки», появившейся в репертуаре «Денишоун» во второй половине 20-х годов.После поездки в 1925 году по странам Востока, где Хамфри знакомилась с фольклором многих народов, она остро ощутила разницу между подлинным, живущим в народе искусством, и ориентальными фантазиями Сен- Денис, чьи постановки были стилизованны в восточном духе. Уйдя из «Денишоун» в 1928 году, одновременно с танцовщиком Чарлзом Вайдманом и художницей Полин Лоуернс, она начала создавать и исполнять танцы, где ей не приходилось никого и ничего изображать- ни индейские или японские божества, ни китаянок, или жителей Тайланда, ни жриц или морских дев. Она хотела танцевать себя, женщину современной Америки, показать, какая она есть сейчас и что сделало ее такой, какая она есть. Хотела создать танец, выросший на американской почве, в той среде, которая была ее средой и отражала ее собственный жизненный опыт.
Для первой самостоятельной программы Дорис Хамфри было придумано оформление, которое неоднократно использовалось и в дальнейшем: серые ширмы могли образовывать кулисы и задник, быть расставленными в любой конфигурации на сцене, а также из серых кубов составлялись лестницы, платформы, и они же служили для сидения. Столь нейтральная сценография, равно как и нейтральные костюмы, открывали широкие возможности. Она создавала свой танец. Ее поиски шли не путем имитации, а путем начала движения. Как движется тело человека, еще не подчинившемуся условностям той или иной системы, стиля, национальной танцевальной формы? Хамфри изучала свое движущееся тело перед зеркалом и разработала теорию, согласно которой все телодвижения представляют собой различные фазы и вариации двух основных моментов-падения и подъема (foll and recovery). Они колеблются между состоянием равновесия (при вертикальном положении и его полным нарушением, когда тело целиком подчинено земному притяжению (при горизонтальном положении). На этой основе она и создала собственную систему, применимую как для анализа танца- его композиции, ритма, пластико-динамической структуры, так и для обучения. Танцевальный стиль Хамфри отличался от стиля Грэхем как большей плавностью, так и преобладанием широких движений опускающегося на пол и поднимающегося тела и легких переступаний ног.
При этом она не признавала чисто декоративных движений, не несущих смысла. В ее ранних работах движения труппы танцовщиц могли в плавных подъемах и падениях передавать всплески волн, накат морских валов, кружение водоворота («Этюд, посвященный воде», 1928) или полет пчелы на широко расправленных крыльях, борьбу между насекомыми- царствующей маткой и новорожденной, призванной ее сменить («Жизнь пчелы», 1929).Несколько иной характер носил танец «Трясун», он же «Танец избранных», 1931), где были показаны «трясуны», плясавшие во время молитвенных собраний чтобы изгнать из тела грехи, и доводившие себя до экстаза, когда на них снисходил Святой Дух. Начиная с мелких подрагиваний, затем перебежек и мощные прыжки. Наряду с телодвижениями использовался и словесный текст. Важнейшей постановкой Хамфри в 1930-х годах была трилогия, куда входили: «Театр» («Theatre plece»), и «Новый танец», поставленные в 1935-1936 годах. Мысль, положенная в основу первой части- в современном обществе никто не может быть самим собой все играют ту или иную роль, вынужденные подчиняться законам, не ими установленные. Одни устремляются за деньгами, другие за мужчиной (эпизод «За стенами»), третьи- соперничают в спорте до апогея (сцена «На стадионе»). Есть и сцена «В театре», где актеры всеми силами пытаются привлечь к себе внимание, радуясь любой, самой слабой вспышке аплодисментов и двигаясь, как марионетки, которых дергают за веревочку. Есть и «Бега», где все и вся пытаются перегнать друг друга. И только одна, впервые появившаяся в «Прологе» женщина продолжает противиться этому общему безумию. Во второй - «С моими красными огнями»- на пути юной любви встает деспотическая, ни перед чем не останавливающаяся сила в лице матери девушки (роль Верховной Матери- Matriarch-была центральной в балете). Со страстной, почти садистской упоенностью властью она поднимает толпу против влюбленных, наслаждается их унижением и страданием. В финале на сцене истерзанные тела молодых, хохочущие и показывающие на них пальцами Моралисты, группы сочувствующих и торжествующая Мать. В третьей части балета Хамфри хотела показать уже не то, что существовало в реальной действительности и вызывало ее протест, а то, что она хотела бы увидеть. Некий утопический идеал, позволяющий личности находиться в гармонии с обществом. Танцы отдельны небольших групп женщин и мужчин проникнуты чувством радости, взаимного доброжелательства. Затем все группы объединяются в ликующем апофеозе. Хамфри ушла из «Денишоун» вместе с Чарлзом Вайдманом и в дальнейшем многие спектакли они осуществляли вместе, совместно возглавляли школу (до 1945 года), работали и над теорией танца. Однако столь собственных постановок Вайдмана был иным. В них преобладала пантомима, которая часто носила комедийный характер. Марта Грэхем, Дорис Хамфри, Чарлз Вайдман - основоположники американского танца модерн. «Они обнаружили движенческий потенциал человеческого тела, который раньше оставался без внимания. Они не изобрели этих движений и технику свою не конструировали искусственно… Они шли от великого наследия, хоть поначалу и отстранялись от него. Но в дальнейшем это наследие обогащали, чтобы передать следующему поколению, одновременно его развивая. Однако американский танец, который они создали, не ограничивается их творчеством. Были и другие и всегда будут также иные влияния». Так писала о танце модерн 1930-1940-х годах историк танца Маргарет Ллойд в книге «The Borzoi Book of American Dance» («Книга об американском танце издательства «Борзой», 1949).
Мерс Каннингхэм
Ранний интерес к разным видам танца: бальному, народному, чечетке и степа привел Мерса Каннингхэма в 1937 году в Школу искусств. Здесь бывшая танцовщица труппы Марты Грэхем, Бонни Берд обучала его по системе Грэхем. Одновременно он увлекался также ритмической гимнастикой Э. Жак-Далькроза. В Сеетле произошло два знаменитых события: первое- встреча с композитором Джоном Кейджем, чье влияние на Каннингхэма оказалось решающим и привело к сотрудничеству, длившемуся многие десятилетия, вплоть до смерти Кейджа в 1992 году. Второе- общение с Мартой Грэхем, которая пригласила Каннингхэма в 1939 году в свою труппу. Работая в этом коллективе, Каннингхем выступал в ведущих партиях постановок Грэхем, таких как Пастор в спектакле «Весна в Аппалачских горах». Акробат в спектакле «Всякая душа- цирк», Христос в «Кающемся» («El Penitente»). Грэхем использовала в своих работах как исключительную элевацию Каннингхэма, так и его актерское дарование дарование. Продолжая упорно совершенствоваться в танце, он освоил не только технику Грэхем, но и классическую, став постепенно виртуозным танцовщиком.
Но одновременно он начал ставить и танцы, которые сам исполнял. Один из них- «Root of the Unfocus», музыка Джона Кейджа, 1944. «В этом совсем раннем танце я еще стремился к выразительности», говорил Каннингхэм в одной из своих бесед с Жаклин Лесшэв. В данном случае речь шла о выражении страха. В первой части показан человек, который ощущает, что вокруг него все время что-то есть, что-то ему неизвестное. Во второй он переходил в нападение, но тщетно, так как в действительности ничего нет. В третьей части он повержен, и все завершается несколькими падениями на сцене. В этом танце совершенно очевидно влияние драматических, полных экспрессий постановок Марты Грэхем, в чьей труппе Каннингхэм еще работал. Но дальнейший его путь- путь отказа от такого рода выразительности.
После первых самостоятельных концертов, где Каннингхэм объединился с Джоном Кейджем, композитор уговорил его уйти от Грэхем. Это было в 1945 году. Кейдж ссылался на то, что стиль Грэхем, слишком «литературный» уже устарел. Кейдж считал, что Каннингхэм должен идти своим путем, обещая писать для него музыку. Все больше проникаясь идеями, которые исповедовал Джон Кейдж. Каннингхэм выдвинул ряд новых принципов кардинально отличающихся от тех, на которых хореографы основывались до него.
Основополагающая идея- та, из которой проистекают все остальные - касалась содержания танца. Танец не должен иметь никакого «сюжета», не должен ни о чем «повествовать». Более того- танец не должен также ничего «выражать». Содержанием танца должен быть сам танец. Если он о чем и рассказывает, так это о теле танцующего человека.
Но что же такое― «танцующий человек»? Иначе говоря― что есть танец? На этот вопрос, которым теоретики и практики танца задавались испокон веков. Каннингхэм (и все следующее за ним поколение американских танцовщиков) отвечает: танцем может стать все.При этом следует сразу подчеркнуть, что Каннингхэм в противоположность многим другим танцовщикам, работавшим в 1969-1970-х годах не считал необходимым отказываться от техники танца. Сам виртуозный танцовщик, он всегда работал с профессионалами, всегда требовал от своих исполнителей высокого технического умения. Его танцовщики великолепно выучены, а сочиненные им танцы нередко даже несколько напоминают балет. Не чужда классическому тренингу и его система обучения артистов. Анна Киссельгоф в статье, посвященной Каннингхэму, утверждала, что он не бунтует против техники классического танца и приводит его собственное высказывание. «Если исполнитель поднимает ногу, это всегда выглядит как арабеск. Моя проблема касается стиля. В классическом балете считается, что единственный способ сделать жете― это протянуть руку в одном направлении, таков их стиль. А моя техника заключается в том, чтобы использовать спину позвоночник, тело и ноги. В танце модерн используют спину в классическом балете― ноги…».
Танец Каннингхэма сочетает свойственные балету элегантную манеру держаться и блестящую технику движений ног и ступней со свободной торса, гибкостью позвоночника и рук, отличающих школу Грэхем. Но это не простое соединение двух техник. У Каннингхэма свои требования, которым все подчинено. Салли Бейнс в книге «Терпсихора в кроссовках» определила их следующим образом: «Ясность, спокойствие, скорость в самом широком ее понимании, выносливость, каковой требует исполнение столь разных движений, а также то особое состояние некоммуникабельности, появляющееся, когда комбинации создаются по методу случайности. Техническая изобретательность и свобода хореографического рисунка рождают танцевальный стиль, для которого характерны гибкость, свобода, неожиданность и― особенно в соло Каннингхэма― появление столь радующей индивидуальности». Однако сходство с классической техникой или танцевальной манерой Марты Грэхем не означает, что Каннингхэм пользуется в постановках тем же «языком» танца. Сходство идет за счет тренажа, а не лексики как таковой, потому что способ сочинения танцевальных движений у Каннингхэма свой собственный.Одна из главных идей, на которой Каннингхэм сошелся с Джоном Кейджем, это идея «случая», «случайности» (chance). Случайностью он пользуется на всех уровнях создания танца, определяя ею и его лексику, и его композицию, и взаимоотношения с другими авторами― музыкантом, художником.
Пользуясь «случаем» Мерс Каннингхэм бесконечно расширил круг движений, используемых в танце.Он определяет для каждой части тела все движения, какие ей доступны, и записывает их все на листках бумаги. Затем, пользуясь методом случайности, вытягивает бумажки: для головы, для рук, для корпуса, для ног и т.д., пока у него не соберется полный набор. Все это соединится вместе, в тех пределах, конечно, в каких человек способен их выполнить. Иногда приходится прилагать особые усилия, разрабатывать новые двигательные возможности, чтобы соединить казалось бы несоединимое. В одной из бесед с Жаклин Лесшэв он рассказывает о танце «Соло без названия» (1953). Я приготовил целые гаммы движений: одни для рук, другие для головы и т. д. Затем с помощью игрального кубика я установил их порядок. Когда получилась цельная фраза, я ее всю протанцовывал. Если же выпадали отдельные движения, я искал, чем их можно было бы сопроводить. Помню, как однажды выпало одновременно пять независимых движений, и я в течении нескольких дней пытался, без музыки, соединять их вместе, помня об их длительности, что было чрезвычайно сложно. В результате полностью изменилась моя система сочинения. Вначале казалось, что я стремлюсь к невозможному. Но я говорил себе: «Буду пробовать еще». Я потихоньку продвигался вперед. Сначала движения ступней, потом рук и когда это утвердилось, добавлялись движения головы, причем каждый раз я начинал снова. Танец продолжался пять или шесть минут, что для соло много. К концу лета я уже почти мог его исполнить. Странно было услышать музыку; нелегко было в какой-то момент совпасть с той или иной деталью ее построения, а пробовать еще новую комбинацию движений казалось невозможным… И все же удалось этого добиться. Это соло показало мне, что можно идти от одного движения к другому, возникающему самопроизвольно, без моего участия, что можно создать собственную координацию движений и что, вероятно, человеческое тело может сделать то, что раньше считалось невозможным. Я понял, как можно применять игральные кубики. А главное, что можно добиться гораздо большего, чем вначале думал. То, что казалось совершенно недостижимым, может быть достигнуто, если только не давать размышлениям мешать тебе».
Поиски движения подчас определяются и чисто физической задачей: например, желанием разработать все возможные движения пальцев и кисти рук. В танце, поставленном в 1970 году на музыку Кейджа, для десяти танцовщиков и названном «Secondhand» (что означает «Бывший в употреблении», «Вторично используемый», может быть, «Из вторых рук»). Мерс Каннингхэм, как он рассказывает, предложил каждому танцовщику целую гамму различных мелких движений кисти рук и просил исполнять их в любом порядке, либо на протяжении всего 15-минутного танца, либо время от времени. Каждый мог выбрать из предложенной гаммы то, что хотел. Это были совсем мелкие движения: знаки, подаваемые пальцем, ладони, отрывающиеся и закрывающиеся. Эти знаки можно было сохранять, а можно было и изменять, сочетая с другими движениями. Все вместе было похоже на ветер в листве.
Давая интервью Жаклин Лешэв, Мерс Каннингхэм так пояснил свои намерения при постановке танцев. Он говорил, что для зрителя балетного спектакля привычным было бы следующее расположение: в центре солист или пара, и, скажем, по восемь человек справа и слева, исполняющих одно и то же. Но можно ведь сделать так, чтобы справа танцевали одно, а слева другое? Это уже интереснее. А можно пойти и дальше: пусть в каждой восьмерке у четверых будут одни движения, у остальных― другие. А почему не разбить их по двое? И, наконец,― пусть каждый из шестнадцати танцует свое. Какое многообразие возникает при этом! К тому же можно еще заставить их двигаться в разных направлениях (потому что, где сказано, что танец должен строиться только лицом в одну сторону― к публике?). Можно также заставить каждого двигаться в другом темпе. Все это даст самые неожиданные результаты, невиданные ранее комбинации.
Торс В интервью с Жаклин Лешэв, Каннингхэм рассказывал о своей работе над спектаклем «Торс». При этом в книге, где его интервью опубликованы, приводятся также планы, чертежи, таблицы, которыми он пользовался; все то, что позволяло ему отобрать и соединить элементы будущего танца. То, что происходит на сцене, непохоже на привычную форму танца, привычное поведение танцовщиков. «У него танцовщик на одной стороне сцены может прыгать, другой рядом― сидеть неподвижно, третий― крутить зонтик. Вот идут навстречу юноша и девушка: они смотрят в сторону зрителей, а не друг на друга. Он поднимает ее, ставит на землю и уходит, не выражая никакого чувства, как будто ничего и не произошло. Если случается одному танцовщику ударить другого, тот может закружиться в пируэте, может сесть на пол, а может и предложить напавшему на него ложку с вилкой. События совершаются без видимых причин. То, что из них следует― несущественно. А чаще всего ничего и не следует».Достигается это опять же с помощью метода «случайности». Вытягивая бумажки или бросая кубики, монеты, используя специальные таблицы, хореограф определяет все элементы: место исполнителя на сцене, куда он стоит лицом (для Каннингхэма не существует обязательного фронтального построения танца), в каком направлении будет дальше двигаться, сколько времени продлится это движение.
Случай, случайность открывают путь к свободе, неожиданным находкам, как в отношении самого движения, так и их последовательности. Танец приобретает совершенно неожиданный характер из-за необычного сочетания положений частей тела, необычного ракурса, необычайной скорости. Случай вводит, по утверждению Каннингхэма, в «мир стоящий за пределами воображения».
Отдельные «фразы» заготавливаются заранее (В «Торсе» их было 64, и число это определено на основе гексаграмм― шестиугольников― из китайской «Книги перемен»). В каждой фразе количество движений соответствовало ее номеру: от одного до шестидесяти четырех. Затем также на шестьдесят четыре квадрата было разбито пространство сцены. И из этих «фраз», из места танцовщика на планшете и из изменений темпа рождалось то, что должно было быть представлено зрителю. Это открывало хореографические возможности иногда ранее не использованные. Зрителю предлагались танцы, каких ранее никто не создавал. Рушились все привычные представления о пространстве и времени. В танце Каннингхэма нет солиста и нет его окружения. Все танцовщики равны. На сцене нет центральных мест, куда должно быть приковано внимание зрителя, все участки сцены одинаково важны. Нет основного направления в танце― обычно фронтального, лицом к зрителю. Нет согласованности между движением и звуком. И неожиданно меняется само ощущение пространства сцены. Жаклин Лешэв вспоминает, например, об одном из эпизодов танца, когда все исполнители сбиваются в кучу в дальнем углу сцены. И сама сцена неожиданно представляется огромной, как бы лишенной границ. Рождается также впечатление, что на сцене гораздо больше танцовщиков, чем в действительности. Многие зрители думали, что в танце «Торс» занято не менее шестидесяти человек, в то время как их было всего десять. Но эти десять были все время в движении, все время кто-то исчезал, а кто-то появлялся, притом в самых неожиданных местах, что не давало зрителям возможность сразу охватить взором весь танец и осознать количество участников.
Влияние музыкантов и художников на Мерса Каннингхэма
Взаимоотношение танца и музыки (или звука) в постановках Каннингхэма тоже нетрадиционно. Ни о каком «выражении» музыки с помощью движения не может быть и речи, так как одна из основополагающих идей Каннингхэма, также как и Кейджа, это― полная независимость танца от музыки и музыки от танца. Музыка сочиняется сама по себе, танец― сам по себе. Случайность, что танцовщики впервые слышали музыку одновременно с танцем лишь в момент его первого исполнения на публике. В созданных Каннингхэм спектаклях участвовали самые известные художники, также принадлежащие авангарду: Роберт Раушенберг, Джаспер Джонс и др. Они разделяли точку зрения Каннингхэма на работу художника в такого рода постановках, как независимую от музыки и танца, полностью подчиненную собственной логике. С первого взгляда может показаться, что если три главных создателя спектакля― композитор, хореограф и художник действуют независимо, договорившись лишь о размерах сцены, об общей длительности и, может быть, тональности представления, результатом может стать только хаос. В действительности же это было не так.«Это не было слиянием составных частей в одно целое, в один спектакль― совсем нет. Это был коллаж, где элементы сосуществуют, не соединяясь. От нас, зрителей, хотя чтобы мы воспринимали их на трех разных уровнях одновременно, держали в сознании три разные формы и ощущали те легкие моменты взаимодействия, которые возникают. Результат очень сложен, требует сознательного зрительского участия, но и полон неожиданностей как ни одно другое известное нам танцевальное впечатление».
Калвин Томкинс, автор проспекта, выпущенного к выставке, посвященной Каннингхэму, не случайно говорят о «соучастии зрителей». Это очень важный момент, когда речь идет о постановках Мерса Каннингхэма. Когда читаешь описания представлений его труппы, а также, когда присутствуешь на них, становится ясно, какой простор зрительскому воображению открывают эти постановки. Хотя Каннингхэм неизменно настаивает на том, что его танцы ничего не «изображают», в зрительском сознании виденное на сцене и услышанное в музыке, как правило, все же конкретизуется в некое жизненное содержание образ.
Зимняя ветка
модерн танец хореографический
Робота над танцем «Зимняя ветка» («Winter-branch», музыка Ля Монте Йанг, сценография Роберта Раушенберга, 1960), Каннингхэм хотел изучить «все возможные способы падения на пол». Художнику он пояснил, что освищенние должно быть скорее ночным, чем дневным, но не лунным, а электрическим. Он предложил Раушенбергу использовать по его усмотрению в любых местах резкие переходы от света к тьме и в какие-то моменты направлять в зал сильный луч света. Музыкальный фон включал шум, такой сильный, что он «проникал в голову».
Этот танец был показан во многих странах, и в каждом случае люди вычитывали в нем что-то свое, близкое им. В Швеции зрители считали, что речь идет о расовых беспорядках, в Германии вспоминали о бомбардировках и концентрационных лагерях, в США- о войне во Вьетнаме, в Японии- об атомной бомбе. А зрительница, чей муж был морским офицером, прочитала танец как потопление корабля.
Тропический лес
«Тропический лес» (музыка Девида Тюдора, сценография Энди Уорхола, 1968) не рядовой зритель, а опытнейший балетный критик Дон МакДона, как никто другой умеющий распознавать все тонкости хореографии. Даже его тянет на конкретизацию действия.
Оформление танца составляло множество надутых легким газом серебристых подушек, парили в воздухе над танцовщиками. Те перебрасывались ими, но подушки и сами взлетали, опускались, двигались в воздухе, особенно, когда кто-нибудь пробегал мимо на большой скорости или делал резкое движение. На танцовщиках было обтягивающее все тело трико. Однако, перед самой премьерой художник обошел всех исполнителей и ножницами вырезал в разных местах трико множество дырок. Гладкая поверхность подушек должна была контрастировать с «рваной» поверхностью одежды. Действие открывали три исполнителя, стоящие на сцене в то время, как она медленно освещалась. Танцовщики никого и ничего определенного не изображали, просто двигались среди парящих подушек в разных направлениях, танцуя то вдвоем, то соло, то в группе. И в то же время у критика невольно возникают какие-то неопределенные ассоциации. Ему чудится глубина джунглей и странные населяющие их существа. Одна из танцовщиц, исполнявшая дуэт с самим Каннингхэмом, скользила, изгибалась и обвивала тело партнера, точно змея. Другая пара изощрялась в соперничество, похваляясь друг перед другом. Соло одной из девушек напомнило еще одному очевидцу полет гордой птицы, в танце другой- он тоже усмотрел птичьи повадки, «только это была иная птица, крупнее размером и привыкшая жить больше на земле, чем в небе, как фламинго».
Вывод
Модерн-танец – это своеобразный пласт в искусстве танцевания, не похожий ни на классический балет, ни на джаз – танец, ни на бальные танцы. Как и все эти направления, он обладает своей, неповторимой спецификой, изяществом, энергетикой. Модерн выработал свой индивидуальный язык тела, отличный то других танцевальных направлений, поэтому требующий особого подхода к его изучению. Главной особенностью является свободный корпус танцора, позволяющий двигаться естественно и непринужденно. Отличительным признаком модерна является и включение элементов импровизации в профессиональные постановки, когда танец рождается прямо на глазах у зрителя. Такие моменты делают его живым и непредсказуемым, стимулируют развитие творческого мышления не только у хореографа, но и у каждого члена группы танца.
Позднейшие хореографы пытались найти новые методы выражения эмоций. Мерс Каннингхэм (р. 1919 г.) ввел в постановки балетов импровизационное начало и случайность движений. Для этого направления характерны эмоции духовного одиночества, а также качество, родившееся под влиянием восточной философии: неподвижность в движении и движение в неподвижности. Другие типичные черты направления: аллегоричность хореографии, непоследовательность, свойственные танцу абсурда, дегуманизация и некоммуникабельность. Контрастом этому стилю сможет служить основный на джазовых моделях, ритмически полнокровный, эмоционально насыщенный стиль Элвина Эйли. Элвин Эйли (1931-1989 гг.) включал в свои произведения элементы африканских танцев и негритянской музыки. В последние годы такие хореографы, как Марк Моррис (р. 1956 г.) и Лиз Лерманн (р. 1947 г.), бросили вызов представлению о том, что танцоры обязательно должны быть молоды и стройны. И убеждение в том, что изящное, волнующее движение не связанно с возрастом и телосложением, нашло выражение в практике и постановках этих хореографов.
Парадоксальным образом коренные американцы, стоявшие во главе балетных трупп, Плезант и другие, охотно включали в репертуар русскую классику, тогда как Баланчин заявил, что его новая американская труппа создана, чтобы представить аудитории непривычную музыку и новые сочинения, опирающиеся на классические идиомы, а не на репертуар прошлого. С тех самых пор американская балетная сцена являет собой своеобразную смесь возрожденной классики и оригинальных постановок, поставленных такими звездами танца, со временем взявшими на себя роль хореографов, как Джером Роббинс (р. 1918 г.), Роберт Джоффри (1930-1988 гг.), Элиот Фельд (р. 1942 г.), Артур Митчел (р. 1934 г.) и Михаил Барышников (р. 1948 г.).
В модерн-хореографии нашли свое отражение различные психологические и философские темы, от жизненного опыта до воплощения своих мыслей.
Танец― это уже язык тела.
|
