Курсовая работа: "Записки из подполья" как исток философии экзистенциализма Ф.М. Достоевского

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ РФ

СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

КАФЕДРА ЛИТЕРАТУРЫ

КУРСОВАЯ РАБОТА ПО ТЕМЕ:

«ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ» КАК ИСТОК ФИЛОСОФИИ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА

Выполнила:

Студентка филологического ф-та

III курса гр. РЛА-61

Рябухина М. С.

Проверила:

Кандидат филологических наук, доцент

Склейнис Г.А.

МАГАДАН,

2009

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ДОСТОЕВСКИЙ И ФИЛОСОФИЯ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА

1.1 Философия экзистенциализма

1.2 Достоевский как экзистенциальный философ

ГЛАВА 2. «ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ КАК ИСТОЧНИК ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ПРОБЛЕМАТИКИ

2.1 «Записки из подполья» — проблема авторской позиции

2.2 Трагедия подпольного сознания — «безмерная гордость и безмерное презрение»

2.3 Философия Парадоксалиста и Достоевского

ВЫВОД

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Творчество Ф.М. Достоевского почти полностью проникнуто неразрешенными. полными глубины вопросами Бытия. Такие вопросы еще называют экзистенциальными. Часто из-за этого Достоевского ставят в ряд с такими зачинателями экзистенциальной философии как Ницше и Кьеркегор. Н. Бердяев и Л. Шестов, русские философы-экзистенциалисты считают Достоевского своим «идейным отцом».

В антропологии «Экзистенциализм от Достоевского до Сартра» В. Кауфмана первая часть повести «Записки из подполья» определена как «наилучшее введение в экзистенциализм, которое когда-либо было написано».

В своей курсовой работе мы попытаемся ответить на вопрос «Можно ли считать Достоевского философом-экзистенциалистом?». Безусловно, ответить на этот вопрос изучая лишь одно из великих произведений художника, невозможно, но мы исследуем повесть «Записки из подполья», где сосредоточенна большая часть экзистенциальных идей писателя.

Исследуя данный вопрос, мы опирались на следующие научные труды:

1. дипломная работа Мосолкова Ф.А. «Своеобразие выражения авторской позиции в повести Ф.М Достоевского «Записки из подполья»;

2. статья А. Н. Латыниной «Достоевский и экзистенциализм»;

3. статья Н. Кашиной «Трагедия «подполья».

В ходе работы мы рассмотрим такие вопросы как:

1. что такое экзистенциализм?

2. место Достоевского в философии экзистенциализма

3. идейное содержание повести «Записки из подполья»

4. проблема разграничения автора и героя в повести.

Достоевский оставил после себя тысячи вопросов. Как трактовать его творчество? Видеть ли в его романах положительные идеи самого Достоевского? Считать ли эти идеи противоположными мыслям писателя, создававшего свое произведение для их обличения? Именно исходя из того, как трактовать произведения Достоевского, нужно и отвечать на главный вопрос данной курсовой работы.

Мы изначально предполагаем, что суждение о том, что Достоевский тесно связан с философией экзистенциализма, не верно. Мы попытаемся доказать наше предположение.

ГЛАВА 1. ДОСТОЕВСКИЙ И ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

1.1 Экзистенциализм

Экзистенциализм (от позднелатинского — ex(s)istentia — существование), или философия существования, — одно из крупнейших направлений философии 20 в. Экзистенциализм возник накануне 1-й мировой войны в России (Шестов, Бердяев), после нее в Германии (Хайдеггер, Ясперс, Бубер) и в период 2-й мировой войны во Франции (Марсель, выдвигавший идеи Э. еще во время 1-й мировой войны, Сартр, Мерло-Понти, Камю)[1]

Экзистенциализм — спорное, достаточно условное обозначение, которое объединяет большое количество иррационалистических концепций, в разной степени близких и родственных, хотя и расходящихся, оспаривающих друг друга по ряду принципиально важных, иногда исходных, позиций. Например, Бог и проблема свободы человека в религиозном экзистенциализме Марселя и в "обезбоженном" пространстве философии Сартра; понятие бытия, трактовка человека и его отношений с бытием у Хайдеггера и Сартра и др. Большая пестрота (от левого радикализма и экстремизма до консерватизма), неоднородность и разногласия характерны и для социально-политических позиций представителей этого направления. К тому же далеко не все они называли свои концепции экзистенциализмом и были согласны с подобной квалификацией. Тем не менее, для отнесения их к единому направлению философствования имеются определенные основания в их исследовательском почерке и стилистике.

Различают экзистенциализм религиозный (Ясперс, Марсель, Бердяев, Шестов, Бубер) и атеистический (Сартр, Камю, Мерло-Понти, Хайдеггер). Среди своих предшественников экзистенциалисты указывают Паскаля, Кьеркегора, Унамуно, Достоевского, Ницше. В целом на экзистенциализм оказали сильное влияние философия жизни и феноменология Гуссерля.

Согласно философии экзистенциализма, человек — это временное, конечное существо, предназначенное к смерти. Человек не должен убегать от осознания своей смертности, а поэтому высоко ценить все то, что напоминает ему о суетности его практических начинаний. С этим связано учение о «пограничных ситуациях» — предельных жизненных обстоятельствах, в которые постоянно попадает человеческая личность. И смерть — главное из таких обстоятельств. «Пограничные ситуации» ставят человека перед выбором. Здесь мы находим главное различие между религиозным и атеистическим экзистенциализмом. Для религиозного экзистенциализма главный момент выбора: «за» (путь веры, любви и смирения) и «против» Бога (отречение, чреватое божественной карой). В атеистическом варианте экзистенциальной философии выбор связан с формой самореализации личности, которая определяется фактом «случайности» человеческого бытия, его «заброшенности» в этот мир[2] .

Атеистический экзистенциализм сводится к суждению Ницше о том, что «Бог мертв», Бога нет. А отсюда нет и правил, нет запретов, кроме как запретов собственных: «Человек сам себя выбирает» — пишет Ж.-П. Сартр.

Экзистенциалисты единодушны в своем критическом отношении к предшествующей рационалистической философии, философии рефлексивного анализа. Они упрекают классический рационализм в отрыве от живого конкретного опыта человеческого существования в мире, в сосредоточении внимания исключительно на "эпистемологическом субъекте как органе объективного познания" (Марсель) и придании абсолютного приоритета "чистому субъекту"[3] .

Принимая кьеркегоровское понятие экзистенции и связанное с ним противопоставление явлений жизненного ряда (вера, надежда, боль, страдание, нужда, заботы и тревоги, любовь, страсть, болезнь и т.п.) и явлений познавательного ряда, они развивают идею онтологической самостоятельности, устойчивости и конститутивности явлений жизни и их нередуцируемости к познанию.

Субъект-объектному отношению и опосредованию как принципу мышления рационализма экзистенциалистский анализ опыта экзистенции противопоставляет идею целостности и неразложимости непосредственного переживания человеком своей ситуации в мире, и это переживание (понимание), будучи исходной единицей экзистенциально-феноменологического описания бытийных отношений человека с миром, полагается и исследуется в качестве онтологического основания, онтологической структуры мира[4] .

Первый призыв философии экзистенциализма: «Человек, пробудись!». Экзистенциализм выдвигает на передний план проблему человека, сосредотачивает свое внимание на духовной выдержке человека перед лицом враждебного ему мира. Представители этой философии «отказываются превращать человека в инструмент, которым можно манипулировать: в инструмент познания или производства»[5]

Преимущественным объектом философского осмысления здесь выступает бытие индивидуальности, смысл, знания, ценности, образующие «жизненный мир» личности. Одна из главенствующих установок экзистенциализма — это противопоставление социального и индивидуального бытия, радикальной разорванности этих двух сфер человеческого бытия.

1.2 Достоевский как экзистенциальный философ

Мы уже говорили о том, что в зависимости от того, как именно трактовать творчество Достоевского, можно либо относить его к философии экзистенциализма, либо исключить его из ряда философов-экзистенциалистов. Но проблема «Достоевский и экзистенциализм» не меньше обусловлена пониманием самого этого термина.

А. Н. Латынина в своей статье «Достоевский и экзистенциализм» довольно разносторонне рассматривает данный вопрос. Многие ученые по-разному трактуют понятие «экзистенциализм», и в зависимости от своего понимания, либо расширяют, либо сужают его. Часто те, кто говорит об экзистенциализме Достоевского, подразумевают совсем иное. Кто-то видим «Записки из подполья» «увертюрой к экзистенциализму» (таково мнение В. Кауфмана в его труде «Экзистенциализм от Достоевского до Сартра»). Кто-то считает идеи Достоевского, равными экзистенциальным в его религиозных формах. Нередко ученые, рассуждая об экзистенциализме писателя, имеют в виду лишь вопросы, важные для решения проблемы человеческого существования, которыми насквозь пропитано все творчество Ф.М. Достоевского.

Э. Брейзак перечисляет эти вопросы: «ощущение жизни как трагедии и борьбы», «требование свободы и ответственности за нее», «поиски подлинности существования», «недоверие к возможности преобразовать мир и человеческую жизнь на разумных началах»[6] . Но он же и говорит о том, что эти самые вопросы мы наблюдаем в выдающихся литературных произведениях. Действительно, мировая литература, как и философия, начиная с античности, всю свою историю задается вопросами «экзистенциального характера» (ведь «экзистенция» — это Бытие). И Достоевский, как великий и гениальный писатель, не мог обойти их стороной.

С этой точкой зрения соприкасается и виденье проблемы М. Грин, которая занималась исследованиями по экзистенциальной философии. Она отмечает некоторое сходство в постановке проблем у Достоевского и в экзистенциальной философии, но считает необоснованным причисление писателя к философам экзистенциального характера.

При «зыбкости» понятия «экзистенциализм» в отношении Достоевского многие исследователи вносят необходимую терминологическую ясность в этот вопрос. Пауль Тиллих разграничивает экзистенциальное отношение к миру как человеческую позицию и экзистенциализм как философскую школу. Он говорит: «Экзистенциальному противостоит отчуждение, экзистенциализму — эссенциализм. При экзистенциальном мышлении объект находится в себе. При не экзистенциальном — объект отчужден. Таким образом, теология — экзистенциальна, наука — не экзистенциальна, философия включает в себя элементы обоих»[7] . М. Шайкович, опираясь на эти размышления Тиллиха, считает, что Достоевский может быть назван «экзистенциальным художником», но не экзистенциалистом.

Чтобы самим ответить на вопрос «Является ли Достоевский экзистенциалистом» необходимо найти общий аспект философской мысли писателя и философии экзистенциализма. И здесь мы рассматриваем концепцию человека и находим много точек соприкосновения. Во-первых, и там, и там выдвигается идея верховного значению человеческой личности. Во-вторых, и в творчестве Достоевского, и в трудах философов-экзистенциалистов важное место занимает конфликт общества и личности. Еще один схожий пункт в нашем сопоставлении: экзистенциализм противостоит позитивизму, а в «Записках из подполья» ярко выражена полемика с позитивистскими идеями, в частности с теорией «разумного эгоизма» Чернышевского. Все это, несомненно, дает повод отождествлять идеи Достоевского с философией экзистенциализма.

Особую роль в понимании Достоевского как экзистенциального философа сыграли Л. Шестов и Н. Бердяев. Оба они, будучи представителями «русского экзистенциализма», в качестве своего учителя называют именно Ф. М. Достоевского. «Величайшим русским метафизиком и наиболее экзистенциальным был Достоевский», — говорил Бердяев, считавший, что русская литературная и философская мысль была всегда по своему ходу и по своим темам экзистенциальна.

Часто экзистенциализм также называют «философией кризиса», так как появился он накануне Первой Мировой войны. Кризис капитализма в России создал объективные предпосылки для развития трагического, безнадежно-обреченного мироощущения. Борьба против социально-революционного миросозерцания шла под знаком утверждения прав личности, утверждения абсолютного приоритета личности, подавленной обществом. Этот период русской культуры Горький назвал «позорным десятилетием». Это «русский духовный ренессанс». Однако это время имело новый литературно-эстетический аспект — В. Розанов, Д. Мережковский, Л. Шестов начали переоценку всей литературы и искусства ХХ века, требуя освобождения ее от утилитаризма. Ими и был «поднят на щит Достоевский как зачинатель нового учения о человеке, по-новому поставивший проблему личности»[8] .

Бердяев пишет: «Достоевский сделал великие открытия о человеке, и от него начинается новая эра во внутренней истории человека. После него человек уже не тот, что до него. Только Ницше и Кьеркегор могут разделить с Достоевским славу зачинателей этой новой эры. Эта новая антропология учит о человеке как о существе противоречивом и трагическом, в высшей степени неблагополучном, не только страдающем, но и любящем страдания»[9] .

У. Барретт (автор монографий «Что такое экзистенциализм?» и «Иррациональный человек») называет Шестова и Бердяева «духовными детьми Достоевского», а Р. Бирмен пишет следующее: «Хотя Бердяев и Шестов обычно упоминаются вместе и рассматриваются как два представителя русского экзистенциализма, имеется фундаментальная разница между ними. Самым почитаемым для них писателем был Достоевский, но каждый отвергал то понимание писателя, которое предлагал другой… Для Бердяева главная мысль Достоевского выражена в «легенде о великом инквизиторе», для Шестова — в «записках из подполья»… Для Бердяева Великий Инквизитор важен, потому что здесь Достоевский ставит проблему свободы и ее уничтожения авторитарной властью, утверждающей, что она борется за счастье человека….

Для Шестова экзистенциальная проблема лежит совсем в другом плане. Он требует для человека гораздо большей свободы, чем Бердяев. Он озабочен даже проблемой порабощения человека разумом. Подобно «подпольному человеку», он протестует против рациональных конструкций, против самого рассудка…. Для Шестова разум — глухая стена, в которую замурован человек»[10] .

Как мы видим, связь Достоевского и экзистенциализма бесспорна. Но дает ли она основание считать его представителем этой философии? Возможно, но лишь при поверхностном рассмотрении проблемы. «Записки из подполья» — это своеобразный философско-художественная прелюдия к «идеологическим» романам писателя — «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы». Но где здесь философия Достоевского, а где — философия его вымышленного героя? На каких из идей в романе, принадлежащих собственно писателю, можно строить суждения относительно вопроса «Достоевский и экзистенциализм»? Разберемся с проблемой авторской позиции в повести «Записки из подполья».

ГЛАВА 2. «ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ» КАК ИСТОЧНИК ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ПРОБЛЕМАТИКИ

«Записки из подполья» вводят

нас в философию трагедии. В желчной и

«неблагообразной» болтовне парадоксалиста

выражены величайшие прозрения русского

философа. Отточенным лезвием анализа

вскрыта болезнь сознания, его инерция

и раздвоение, его внутренняя трагедия.

Мочульский К.В.

(Гоголь. Соловьев. Достоевский)

2.1 «Записки из подполья» — проблема авторской позиции

Здесь мы опираемся на дипломную работу Ф. А. Мосолкова «Своеобразие выражения авторской позиции в повести Ф. М. Достоевского «Записки из подполья», который подробно разработал этот вопрос в своем труде.

«Записки из подполья» часто рассматриваются как программное философское произведение Достоевского. Такой подход возник из-за отождествления Парадоксалиста с автором. Еще Лев Шестов в работе «Достоевский и Ницше» писал: «Записки из подполья» это «публичное — хотя и не открытое — отречение от своего прошлого»[11] . Философ считает, что в этой повести Достоевский объявляет свою «новую правду», правду крайнего индивидуализма: «Пусть свет провалится, а чтоб мне чай пить». Он говорит: «Нужно было великое отчаяние для того, чтобы такие мысли возникли в человеческой голове, нужна была сверхчеловеческая дерзость, чтоб явиться с ними перед людьми»[12] .

А.С. Долинин также считал «Записки» «пародией Ф. М. Достоевского на свои же собственные идеалы, которые вдохновляли его в 40-е и в 60-е годы»[13] .

Н. Бердяев придерживается кардинально иной точки зрения: «Был ли сам Достоевский человеком из подполья, сочувствовал ли он идейной диалектике человека из подполья? <…> миросозерцание человека не есть положительное миросозерцание Достоевского. В своем положительном религиозном миросозерцании Достоевский изображает пагубность путей своеволия и бунта подпольного человека. Это своеволие и бунт приведет к истреблению свободы человека и к разложению личности. Но подпольный человек со своей изумительной идейной диалектикой об иррациональной человеческой свободе есть момент трагического пути человека, пути изживания свободы и испытания свободы. <…>

То, что отрицает подпольный человек в своей диалектике, отрицает и сам Достоевский в своем положительном миросозерцании. Он будет до конца отрицать рационализацию человеческого общества, будет до конца отрицать всякую попытку поставить благополучие, благоразумие и благоденствие выше свободы. Будет отрицать Хрустальный Дворец, грядущую гармонию, основанную на уничтожении человеческой личности. Но он поведет человека дальнейшими путями своеволия и бунта, чтобы открыть, что в своеволии истребляется свобода, в бунте отрицается человек»[14] .

Действительно, протест против чистого разума, против позитивистских идей Парадоксалиста находим и у самого Ф.М. Достоевского. Напомним, что позитивизм — это такое течение в философии, согласно которому позитивное, то есть положительное, знание может быть получено как результат сугубо научного (не философского) познания; «Пафос позитивизма заключается в отказе от философии ("метафизики") в качестве познавательной деятельности, обладающей в контексте развития конкретно-научного познания синтезирующим и прогностическим потенциалом»[15]

После Сибири у Достоевского изменились «постепенно и после очень-очень долгого времени» его «убеждения». Суть этих перемен Достоевский в самой общей форме сформулировал как «возврат к народному корню, к узнанию русской души, к признанию духа народного». В журналах «Время» и «Эпоха» братья Достоевские выступали как идеологи «почвенничества». «Потребность братской общины»,— считает Д.,— сумела сохранить русский народ, «несмотря на вековое рабство, на нашествия иноплеменников», так как она в натуре русского человека.[16] Поэтому именно в России возможно преобразование общества на братских, христианских основаниях. Этот утопический идеал (в позднейшей терминологии Достоевского — «русский социализм», «русское решение вопроса») писатель противопоставляет современным буржуазно-позитивистским концепциям, остро полемизируя как с охранительными идеями Каткова, так и с теорией «разумного эгоизма» Чернышевского и «утилитарными» представлениями Добролюбова. Подтверждение этих идей мы видим в «Зимних заметках о летних впечатлениях».

Сложность в понимании авторской позиции в повести также составляет повествование от первого лица. Это дает особую свободу автору выражать не только соображения своего героя, но и личные мысли и идеи. Ф. А. Мосолков, опираясь на М. М. Бахтина, считает, что Достоевский «объективирует «авторскую творческую субъективность», «делая предметом восприятия то, что было формой восприятия». И перед нами не манифест «подпольного философа», а уникальный психологический портрет»[17] .

Исследователи творчества Достоевского давно обратили внимание на автобиографические черты в образе Парадоксалиста. В повести герой так говорит о себе: «Я, например, ужасно самолюбив. Я мнителен и обидчив»[18] . А.П. Скафтымов же отмечал о самом Достоевском следующее: «Безмерное самолюбие, подозрительности, болезненная обидчивость, острая чуткость к чужому самолюбию, вспышки злобы за свою недостаточность — все это в нем было»[19] . Сам Достоевский признавался: «А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная: везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил». Ту же мысль находим и у Парадоксалиста.

Эта автобиографичность делает образ «подпольного человека» максимально реалистичным. Но она не используется автором в качестве изживания своих мыслей и идей, она носит особый художественный замысел. Ведь только прочувствовав то, что переживал Парадоксалист, можно создать такой полный и детальный образ.

Несмотря на то, что автор и герой сближаются благодаря автобиографичности, их разграничение видим в следующем. И автор, и герой, находятся в одной плоскости — они сочиняют. Достоевский создает образ Парадоксалиста, а он — собеседника: «Разумеется, все эти слова я сам теперь сочинил. Это тоже из подполья». Разницу между автором и «подпольным человеком» видим в их отношении к своим персонажам: Достоевский дает полную волю своему герою с целью разоблачить его, показать читателю то, чего не видит Парадоксалист. А тот, в свою очередь, полемизируя со своими собеседниками-«господами», не нуждается в их мнении, но ему важна их реакция. И образ собеседника Достоевский вводит в повесть с целью показать, что парадоксалисту нужно лишь доказать свои точки зрения, убедить всех и главное себя в своей правоте. Слабоволие парадоксалиста не дает ему возможности реализоваться в «живом» мире, поэтому он пишет «из подполья». И здесь Достоевский — гуманист, а Парадоксалист — откровенный индивидуалист.

А.П. Скафтымов пишет: «До тех пор, пока выясняется неискоренимая потребность индивидуальной самостоятельности, пока защищается полная свобода волевого самоопределения, автор и подпольный герой выступают заодно, здесь они союзники»[20] , но «понимая глубины и восторги возносящегося самоутверждения и зная всю силу индивидуалистических влечений («воли к власти»), Достоевский в своем творчестве никогда не был апологетом индивидуализма, никогда не звал к нему… Достоевский знает и любит пафос личного своеволия, восторг индивидуальной самозаконности, но это лишь до тех пор, пока ему нужно сказать о глубине и ценности личного самосознания в человеке»[21] .

Но это не единственное различие в мировоззрениях Достоевского и Парадоксалиста. Ниже мы рассмотрим другие точки расхождения в их философии. Но сначала необходимо понять, что же такое «подполье» и кто такой «подпольный человек».

2.2 Трагедия подпольного сознания — «безмерная гордость и безмерное презрение»

Достоевский писал: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону. Трагизм состоит в сознании уродливости. Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться!»[22]

В первой главе «Записок», которая называется «Подполье», в примечании Достоевский говорит, что «такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество». Это «один из характеров протекшего недавнего времени, … один из представителей еще доживающего поколения»[23] . В этой главе герой описывает самое себя, объясняет причины, по которым он ушел в «подполье», именно здесь в большей части выражены все воззрения Парадоксалиста.

«Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек» — так начинает герой свое повествование. Как отмечает Ф. Мосолков, здесь мы видим три сферы человеческого существа — физические качества, нравственное состояние и сферу, связанную с отношениями с людьми. И везде недовольство собой, внутренний дискомфорт, который говорит о чрезмерной рефлексии. Герой испытывает злость, которая идет от бессилия («я ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым»[24] ). Но и эта злость, по его мнению, напускная: «Но знаете ли, господа, в чем заключался главный пункт моей злости? Да в том то и состояла вся шутка, в том-то и заключалась большая гадость, что я поминутно, даже в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно осознавал, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу. У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь»[25] .

Парадоксалист — человек «страдающий». Боль от того, что он не стал тем, кем хотел бы быть, пронизывает все «Записки» Парадоксалиста. Он тот человек, с кем соотносимо выражение «горе от ума». Он и сам признается: «слишком сознавать — это болезнь, настоящая, полная болезнь <…> но не только очень много сознания, но даже и всякое сознание болезнь»[26] .

Исток же своих страданий Парадоксалист видит в изначальном неравенстве между собой и окружающим миром. Он говорит: «мучило меня то…, что на меня никто не похож и я ни на кого не похож. «Я-то один, а они-то все», — думал я и — задумывался». Герой делит людей на два типа. Первый тип — человек «настоящий, нормальный», человек непосредственный и глупый. Это человек такой, «каким хотела его видеть сама нежная мать — природа, любезно зарождая его на земле» [27] . Второй тип — «антитез «нормального» человека, то есть человек усиленно сознающий, вышедший, конечно, не из лона природы, а из реторты». Себя герой осознает именно таким «экспериментальным» человеком, и человеку нормальному «до крайней желчи завидует». Но мало того, что завидует, так еще и при всем своем интеллектуальном превосходстве перед ним пасует и «добросовестно считается за мышь». Для «нормального» человека он непонятен, смешон и бессмыслен. В итоге самолюбие порождает обиду, а обида — «вековечную злость». Он видит себя виноватым во всем, причем «без вины виноватым и, так сказать, по законам природы. Потому, во-первых. Что я умнее всех»[28] .

Трагедия «подполья» состоит в разрыве между сознанием идеала, то есть отчетливым пониманием, какой должна быть истинная прекрасная жизнь, и реальным действием, осуществляемым уже совсем не по идеалу, а по тем дурным законам, по которым развертывается действительность», — говорит Н. Кашина[29]

Но в то же время, парадоксалист совершенно справедлив в убеждении, что, даже не будучи равными нравственно, люди, и «нормальные», и «ретортные» тем не менее, могут находиться «на равной социальной ноге».[30]

Ушинский когда-то говорил: «Делай то, что хочешь, а не то, что получается». Парадоксалист же делает все, как получается. Сколько раз он пытался отомстить тому высокомерному офицеру, сколько раз в мыслях продумывал свою месть до мелочей, но когда приходила важная минута, он отступал? Это из-за недостатка воли и слабости характера. Но свое право на собственное желание Парадоксалист будет отстаивать до конца. «Я достаточно образован, чтобы не быть суеверным, но я суеверен»[31] . Здесь появляется мотив «хотения» и мотив обреченности. Герой не смотрит вперед, он обращен в прошлое. Он понимает, что «сделанного опять-таки никак не воротишь». К тому же он осознает, что сам виноват во всем, что с ним происходит, но не хочет это признавать.

Парадокс «подпольного человека» также заключается в том, что он, по мнению Н. Михновец, «сближает эстетические и этические понятия. Он допускает подмену одной логики другой»[32] . Поэтому мы видим: «в те самые минуты, в которые я наиболее способен был сознавать все тонкости «всего прекрасного и высокого», … мне случалось уже не сознавать, а делать … неприглядные деяния». Парадоксалист признается: «чем больше я сознавал о добре и о всем этом «прекрасном и высоком», тем глубже я и опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней». [33]

Парадоксалист испытывает удовольствие от страданий и мучений, от душевной боли, от своей злости («Я был груб и находил в этом удовольствие»[34] ), от своей униженности («наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения»[35] ). Что тянуло «подпольного человека» на Невский, туда, где он чувствовал себя «беспрерывно всем уступающей мухой, всеми униженной и всеми оскорбленной»[36] ? Его тянуло удовольствие от осознания того, как он никчемен и жалок. Многозначительно и следующее признание героя: «до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренно, тайно, грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость и наконец — в решительное, серьезное наслаждение!»[37] . Самопознание «подпольного человека» превращается в самокапание, и то, что он «откапывает» в себе обусловливает его неудовлетворенность собой, а отсюда и самоедство.

Автор «записок» самолюбив, мнителен, обидчив «как горбун или карлик», он злопамятен неимоверно, раздражителен. Ему скучно. Он «сам себе приключения выдумал и жизнь сочинял, чтоб хоть как-нибудь да пожить»[38] . Ему, как человеку рефлективному, необходима пища для соображения, для развития, но «подполье», это духовное скитание, не дает Парадоксалисту этой пищи. Круг его замкнулся, и он уже чувствует безысходность. Безысходность, которая и подталкивает его писать свои записки. Лев Шестов писал так о «Записках из подполья»: «Это раздирающий душу вопль ужаса, вырвавшийся у человека, внезапно убедившегося, что он всю жизнь л г а л, притворялся, когда уверял себя, что высшая цель существования — это служение последнему человеку. До сих пор он считал себя отмеченным судьбой, предназначенным для великого дела. Теперь же он внезапно почувствовал, что он ничуть не лучше, чем другие люди, что ему так же мало дела до всяких идей, как и самому обыкновенному смертному»[39] .

Парадоксалист спасается в своих мечтах. Здесь он способен и на великодушие, и на любовь, он мог верить и надеяться. «Бывали мгновения такого положительного упоения, такого счастья, что даже малейшей насмешки внутри меня не ощущалось, ей-богу». Однако мечтал герой в основном после «развратика», мечты приходили к нему «с раскаяньем и слезами, с проклятием и восторгами»[40] .

В отдельные минуты жизни Парадоксалист способен и на спонтанные светлые чувства. Человек живет в социуме, он развивается благодаря своему взаимодействию с обществом. Человек вне общества — уже не Человек. Так и «ретортный человек» также нуждается в людях. Он сам признается: «с летами развивалась потребность в людях, в друзьях». Но дружить, понятно, Парадоксалист не умеет. Он «деспот в душе» и хочет «неограниченно властвовать над душой» другого.

Достоевский вводит в повесть второстепенных персонажей с целью раскрыть глубже образ Парадоксалиста. В ситуации со Зверковым проявляется вся его несостоятельность перед действительным миром. Мы видим, что вся внутренняя желчь героя проливается и во вне. Он несдержан, нервозен и нетерпим. А его самолюбие мы видим в фразах типа «как они не понимают, что это я, я им делаю честь, а не мне они!». Мы видим, как расходятся у Парадоксалиста мысли и действия, «подпольный мир» и реальные поступки. Про себя он говорит: «Господи, мое ли это общество!...Сию минуту ухожу», и потом сразу: «разумеется, я остался»[41] . Далее встречаем «Буду сидеть и пить… и петь, если захочу, да-с, и петь, потому что право такое имею…чтоб петь… гм». Но я не пел»[42]

Лиза — это антипод Парадоксалиста, это его двойник. Именно она наводит его на понимание необходимости перемен. «Я был измучен, раздавлен, в недоумении. Но истина уже сверкала из-за недоумения. Гадкая истина!»[43]

Герои Достоевского всегда внутренне в движении. Они не статичны. Не даром, Вл. Соловьев в работе «Три речи в память Достоевского» говорил, что в художественном мире «Записок из подполья» «все в брожении, ничто не установилось, все еще только становится. Предмет романа здесь не быт общества, а общественное движение »[44] .

Вектор движения для «подпольного человека», который наметил Достоевский, видим в его письме к брату, получив журнальный текст первой части своей повести. Он писал: «…Уж лучше было совсем не печатать предпоследней главы (самой главной, где самая-то мысль и высказывается), чем печатать так, как оно есть, то есть с надерганными фразами и противуреча самой себе. Но что ж делать! Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду , — то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа — то запрещено».[45]

Конец повети можно трактовать по-разному. Герой пишет «Но довольно; не хочу я больше писать «из Подполья»…» Многоточие здесь это одно из слов-лазеек, которые герой использовал в своих «записках» для отступления, давая себе этим самым выбор. М.М. Бахтин считал: «Он знает, что последнее слово за ним, и во что бы то ни стало стремиться сохранить за собой это последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нем стать уже не тем, что он есть. Его самосознание живет своей завершенностью, своей незакрытостью и нерешенностью». Так и конец повести вроде завершен, но не закрыт. Что было после этого многоточия? Смог ли герой выбраться из «Подполья»? или оно засосало его целиком и полностью? И автор дает нам ответ: «впрочем, здесь не кончаются «записки» этого парадоксалиста. Он не выдержал и продолжал далее».

Ф.М.Достоевский: "В одной мудрой древней книге сказано, что ангел смерти, слетающий к человеку, дабы разлучить его душу с телом, весь покрыт глазами. Иногда, ошибаясь, он спускается за душой слишком рано, когда еще не настал человеку срок покинуть землю, и тогда удаляется он от него, отметив, однако, неким особым знаком: парой из своих бесчисленных глаз; и становится тот человек непохожим на прочих: своими природными глазами видит он, как другие, а ангельскими — то, что недоступно прочим смертным, и так, как видят лишь существа иных миров. И эти два зрения столь различны, что _возникает великая борьба в человеке, борьба между его двумя зрениями. Эти две лишние пары глаз — у человека из подполья"

2.3 Философия Парадоксалиста и Достоевского

«Лучшие люди" твердили о торжестве разума, о великой цели гуманизма, а подпольщик о том, что "всякое сознание — болезнь", "лучшие люди" выдвигали Великие Идеи, не задумываясь о том, как они сообразуются с «живой жизнью», а подпольный «человек не только не скрывает ее, но даже эпатирует ею. Все идеи (даже самые любимые) становятся для Достоевского проблематичными, все должны выдержать испытание»[46] .

Можно спорить о том, в какой мере в антигерое подполья Достоевский "сгустил" себя, но, сравнивая «Записки» с «Дневником писателя», слишком часто мы видим поразительную тождественность если не характеров, то идей этого антигероя и самого писателя. Розанов считал, что идеи «Записок» — первая линия миросозерцания Достоевского, включающего как само подполье, так и его отрицание: "Сам знаю, как дважды два, что вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду!"[47]

Общую тему в творчестве Достоевского и философии экзистенциализма, проблему свободы и ответственности, лучше всего рассматривать по другим произведениям писателя «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы».

Но что такое, по сути, свобода? У экзистенциалистов свобода — один из определяющих моментов «подлинности» человеческого существования. Человек, зависящий от «озабоченного мира»», не свободен. Свобода — это внутренняя творческая энергия человека, она зависит не от внешнего мира, а от соответствия поступков человека его собственной экзистенции. Но, ставя свою личную свободу превыше всего, личность попадает в ситуацию, которая хранит глубокую опасность: что ждет человека, реализующего свою свободу, — прорыв к подлинности существования или разрушение личности?. Если для человека нет Бога, то все позволено. Ф.М. Достоевский пришел к выводу, что чем больше свобода, тем больше ответственность за свои поступки, за свою жизнь и жизнь окружающих людей. «Подполье, — считает Латынина, — не «мир свободы», а мир человеческих отношений… Достоевский мыслит взаимодействие между этими двумя мирами совершенно по-иному, чем экзистенциализм, выворачивающий на изнанку традиционно-гуманистическое понимание отношений личности и общества»[48]

Достоевский всегда выступал против «всемости». Почему индивидуалистическое начало в таком случае вдруг стало болевой точкой Достоевского? Откуда такая экзистенциальность? «Записки» это всего лишь реакция на сибирские годы его? Нытье старых ран? «Нет, нет и нет! — заявляет И.И. Гарин, — «Царство Божие наступит тогда, когда вы снова будете ходить нагие и не будете стыдиться, учил Христос». Вот и разгадка: он [Достоевский] не боялся обнажиться. Эксгибиционизм духа опасен, но он же — последняя надежда»[49]

Поэтому «подполье» — не апогей индивидуализма, это его крах. «Подпольный» человек в отличии от человека «нормального», не только сознательнее, но, что самое главное, искреннее, в первую очередь, перед собой. Он выводит самые темные стороны своей души, вскрывает самые неприятные нарывы. Он просто честен с собой. Подполье — признак развитости сознания. Без подполья жизнь — лакированная ложь, суесловие, лицемерие, фальшь.

Основой философии Парадоксалиста можно считать понятие «каменной стены» («законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж если докажут тебе, что человек от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть..»). по мнению героя, «каменная стена» это «отвод» для «нас, людей думающих».

С темой «каменной стены» соприкасается понятие «хрустального дворца». Тому, что свято для «нормального человека», Парадоксалист с удовольствием бы «показал кукиш». Он размышляет: «Уничтожьте мои желания, сотрите мои идеалы, покажите мне что-нибудь лучше, и я за вами пойду», а пока «да отсохни у меня рука, коль я хоть один кирпичик на такой капитальный дом принесу!»[50] . По мнению А.А. Гарина, то, что неприемлемо для нас в подпольном — «даже не его вневременность, а его отношение к хрустальному дворцу. Самим фактом своего существования он подрывает его, не говоря уж о том, что не скрывает своего отношения к нему». Когда будет выстроен хрустальный дворец, говорит парадоксалист, станет ужасно скучно, ибо человек превратится в «муравья», «штифтик», а жизнь — в расписание, «табличку». Но этому будущему не бывать, ибо ему противостоит "живая жизнь", человек реальный, созданный Богом.

«Подпольный человек» восстает против Разума. Л. Шестов и Р. Харпер считают, что это есть и позиция самого Достоевского. Однако они не учитывают всех целей, которые преследовал писатель, подвергая критике разум. Да, Парадоксалист идет против «стены» — незыблемых законов природы, естественного развития, необходимости, и это очень похоже на позицию Шестова, сделавшего борьбу против разума главной темой своей философии.

«Хотение… совершенно и упрямо разногласит с рассудком», — говорит Парадоксалист, утверждая, что суть человека именно в том, чтобы подчиняться хотению, а не рассудку, хотя бы и вопреки собственной выгоде. «А что если так случится, что человеческая выгода иной раз не только может, но даже и должна именно в том состоять, чтоб в ином случае себе худого пожелать, а не выгодного?»[51] — это ли не иррационально? Выгоды, уверен подпольный человек, посчитаны неправильно. Есть еще одна выгода, которая не может уложиться ни в какую классификацию. Эта «самая выгодная выгода» называется «самостоятельным хотением». Ведь человек «глуп феноменально» и «неблагодарен так, что поискать другого, так не найти», и любит человек действовать «вовсе не так, как повелевали ему рассудок и выгода»[52] . А если подогнать все под одну черту, придумать какую-нибудь формулу для человеческих «хотений», жить по «дважды два четыре», то человек превратится из Человека в «органный штифтик».

Парадоксалист говорит: «рассудок, господа, есть вещь хорошая, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни…»[53] . «Хотение» даже если приносит нам вред и противоречит самому здравому рассудку, «сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и индивидуальность»[54] .

В этих размышлениях мы видим Достоевского. Но неужели до ужаса циничная фраза «Свету ли провалиться, или мне вот чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить» — есть тоже отражение мировоззрения Достоевского? Шестов уверен, что Достоевский создал своего антигероя как антураж для изложения собственных взглядов, которые не осмелился бы высказать прямо.

Но против чего направлен иррациональный бунт Парадоксалиста? Что именно в разуме кажется Достоевскому неприемлемым? Сам разум или аморальное его использование? Именно второе. Достоевский критикует те ухищрения разума, которые освобождают от нравственных норм.

Критика разума не означает у Достоевского прославление иррационализма. Бердяев пишет, что Достоевский на стороне «подпольного человека», протестующего против рационализации человеческой природы и общества и верящего в неосуществимость подобной рационализации: «Всегда остается иррациональный остаток, и в нем — источник жизни»[55] .

Окончательно расставаясь с отвлеченными и абстрактными идеями своей мо-лодости, бесплодно будоражащими общество, Достоевский противопоставлял им много-образие «живой жизни», выходящей за пределы рассудка и не желающей считаться с его расчетом.

Что же такое «живая жизнь» для Достоевского? Парадоксалисту мешает жить «живой жизнью» его замкнутость, его закрытый для других мир. «Подлинной» жизнью в романах писателя живут не Ипполит, не Парадоксалист, не Версилов или Раскольников, а Соня и Лиза, князь Мышкин, Алеша Карамазов и Зосима. Они находятся не в состоянии вражды с обществом, не в «подполье», они готовы принять на себя грехи людей, искупить их, очистить общество от скверны.

По мнению Вл. Соловьева, тот положительный общественный идеал, к которому пришел Достоевский тесно связан с Верой, Церковью и идеалом Христа. Трагедия Парадоксалиста в том, что он до конца так и не пришел к Вере.

Н. Кашина отмечает: «Идеальное для Достоевского общественное бытие — это нравственное единство, любовное объединение людей на основе благих для всех и каждого целей деятельности. С этих позиций не только общественная бездеятельность, но и деятельность эгоистическая также рассматривается как неучастие в «живой жизни» «Записки из подполья» — проблема авторской позиции[56]

ВЫВОД

За многолетнюю историю толкования Достоевского многие исследователи называли его творчество «прелюдией» в экзистенциализму. Кто-то считал его творчество экзистенциальным, но самого Достоевского не экзистенциалистом.

Многие вкладывают в речь Парадоксалиста из «Записок из подполья» мысли самого Ф.М. Достоевского. Как, например, Лев Шестов, который «безоговорочно занял сторону личности, сторону «подпольного человека», утверждающего свой «своевольный каприз»[57] . Другие, как М. Гус, полагавший, что Достоевский «делал такую проверку (проверку истинности идеалов — прим. наше) методом доказательства от противного, ставя в своих произведениях один психологический и философский эксперимент за другим»[58] .

Но мы согласимся с А.Н. Латыниной в том, что «ни одну идею, содержащуюся у Достоевского, нельзя рассматривать как окончательную. Достоевский — своего рода диалектик, и он показывает взаимодействие идей, их неотрывность друг от друга»[59] . Каждому тезису у писателя обнаруживаем свой антитезис.

В ходе нашего исследования мы постарались ответить на интересующий нас вопрос «Можно ли считать Достоевского экзистенциалистом?» и пришли к выводу, что полное отождествление писателя с философами-экзистенциалистами неправомерно.

Концепция личности в философии экзистенциализма противоположна гуманистической: ситуация человека в мире безысходно трагическая. Такая концепция обуславливает появление замкнутости сознания, индивидуализма.

У Достоевского же концепция человека сходна с экзистенциальной в том, что ввиду этой темы поднимается проблема кризиса и дана критика рационалистически-гуманистической концепции личности. Но выход из него Достоевский видит не в отказе от гуманизма, а в его углублении. Достоевский не разуверился в человеке. Он видит трагизм судьбы человека в мире, сложность отношений личности и общества[60] .

Проблемы, затронутые Достоевским в его произведениях, отражены в последующих работах философов-экзистенциалистов, ведь вопросы «кто такой человек?», «какова его сущность?», «что такое жизнь для него?» сугубо экзистенциальны.

Можно сказать, что Достоевский действительно много дал экзистенциализму, ставя перед собой и миром «проклятые вопросы» и не всегда давая на них свой ответ.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Достоевский Ф. М. Записки из подполья: повесть. — СПб.: Издательский Дом «Азбука-Классика», 2008. — 256 с.

2. Громова Н. А. Достоевский: документы, дневники, письма, мемуары, отзывы литературных критиков и философов. — М.: «Аграф», 2000. — 240 с.

3. Гус М. Рок и воля. — М. : «Знамя», 1968. — № 7.

4. Кашина Н.В. человек в творчестве Достоевского. — М.: Худож. лит., 1986. — 318 с.

5. Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм // Достоевский— художник и мыслитель : сб. статей. — М. : Изд. «Художественная литература», 1972. — 688 с.

6. Михновец Н. «Записки из подполья»: проблема пути // Достоевский Ф. М. Записки из подполья: повесть. — СПб.: Издательский Дом «Азбука-Классика», 2008. — 256 с.

7. Мосолков Ф.А. Своеобразие выражения авторской позиции в повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья» : дипломная работа. — Магадан, СВГУ, 2001. — 31 с.

8. Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. — Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998. — 896 с.

9. Радугин А. А. Философия : курс лекций. — М.: Владос, 1995. 304 с.

10. Соловьев Вл. С.. Три речи в память Достоевского // Достоевский Ф. М. Записки из подполья: повесть. — СПб.: Издательский Дом «Азбука-Классика», 2008. — 256 с.

11. Шестов Л. Сочинения. / Сост., вступ. статья и прим. Поляков Л.В. — М.: «Раритет», 1995. — 431 с.

Электронные источники:

12. Аксючиц В. Духовная революция XIX века. Становление русской философии http://www.pravoslavie.ru/jurnal/ideas/duhrev07.htm

13. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. http://www.vehi.net/berdyaev/dostoevsky/

14. Биография Ф.М. Достоевского. http://www.school-city.by/index.php?option=com_content&task=view&id=10784&Itemid=159

15. Гарин И.И. Многоликий Достоевский http://lib.meta.ua/book/9885/

16. Николаевская Т. Е. Достоевский и Бердяев. «Проклятые вопросы» Достоевского в европейском экзистенциализме. http://www.portalus.ru/modules/philosophy/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1132101372&archive=1208465572&start_from=&ucat=1&

[1] Новейший философский словарь. С. 833

[2] Радугин А. А. Философия : курс лекций. С. 253

[3] Новейший философский словарь. С. 833

[4] Там же. С. 834

[5] Радугин А. А. Философия : курс лекций. С. 251

[6] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 211

[7] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 212

[8] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 215

[9] http://www.pravoslavie.ru/jurnal/ideas/duhrev07.htm

[10] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 214

[11] Шестов Л. Сочинения. Достоевский и Ницше. С. 49

[12] Там же, с. 50

[13] Скафтымов А.П. «Записки из подполья» среди публицистики Достоевского. С. 88

[14] http://www.vehi.net/berdyaev/dostoevsky/

[15] Ю.В. Баранчик, Новейший философский словарь, с. 527

[16] http://www.school-city.by/index.php?option=com_content&task=view&id=10784&Itemid=159

[17] Мосолков Ф.А. Своеобразие выражения авторской позиции в повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья». С. 5.

[18] Достоевский Ф. М. Записки из подполья. С. 49

[19] Скафтымов А. П. Указ. соч. С. 128

[20] Скафтымов А. П. Указ. соч. С. 90-91

[21] Там же. С. 105

[22] http://www.school-city.by/index.php?option=com_content&task=view&id=10784&Itemid=159

[23] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 43

[24] Там же, с. 45

[25] Там же, с. 44

[26] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 47

[27] Там же, с. 51

[28] Там же, с. 50

[29] Н. Кашина. Трагедия «подполья», с. 295

[30] Там же, с. 100

[31] Там же, с. 43

[32] Михновец Н. «Записки из подполья»: проблема пути. С. 9

[33] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 48

[34] Там же, с. 44

[35] Там же, с. 49

[36] Там же, с. 96

[37] Там же, с. 48

[38] Там же, с. 58

[39] Л. Шестов. Достоевский и Ницше. М., 1909, С. 51)

[40] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 101

[41] Там же, с. 122

[42] Там же, с. 125

[43] Там же, с. 155

[44] Там же, с. 190

[45] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 23

[46] http://lib.meta.ua/book/9885/

[47] Там же

[48] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 236

[49] http://lib.meta.ua/book/9885/

[50] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 80

[51] Достоевский Ф.М. Записки из подполья, с. 62

[52] Там же, с. 68

[53] Там же, с. 70

[54] Там же, с. 71-72

[55] http://www.vehi.net/berdyaev/dostoevsky/

[56] Н. Кашина. Трагедия «подполья», с. 197

[57] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 223

[58] М. Гус, Рок и воля., с. 232.

[59] Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм, с. 225

[60] Там же, с. 258