Введение

Права человека и «гуманитарные вмешательства», то есть применение военной силы для предотвращения или устранения массовых нарушений прав человека в другом государстве, относятся к актуальным пунктам (hot spots) международной повестки дня. Так, в сентябре 1999 года президент Билл Клинтон в речи перед Генеральной Ассамблеей ООН заявил, что международное сообщество государств имеет полное право на вмешательства, направленные против массовых убийств и изгнания в ходе внутренних конфликтов. В то же время, «войны во имя прав человека» - это парадокс, поскольку в этом случае «любовь к человеку сочетается с насилием в отношении человека».

Никогда в истории человечества универсальная система защиты прав человека не была столь высоко развита, как в наши дни. С тех пор, как в 1945 году была образована Организации Объединенных Наций, не только заключены многочисленные конвенции о защите прав человека, но и разработаны некоторые способы их обеспечения. И на региональном уровне защита прав человека как никогда ранее превратилась в приоритет. Негосударственные организации в значительной степени способствовали тому, что права человека сегодня занимают высокое ценностное место в сознании широкой общественности; об этом свидетельствует присуждение в 1999 году Нобелевской премии мира организации «Врачи без границ».

Тем не менее, нынешнее положение ошеломляет: бойня и геноцид в бывшей Югославии, Руанде, Косово, Восточном Тиморе и Чечне, если называть только самые худшие проявления, свидетельствуют, что гражданское население проливает в ходе вооруженных конфликтов столько крови, как никогда раньше, если не учитывать потери, связанные с мировыми войнами, произошедшими в двадцатом веке. Трудно рассматривать названные события как отдельные случаи ввиду интенсивности зверств и их близкой временной последовательности. Требование в области защиты прав человека и реальность значительно расходятся и подвергают степень доверия к международному сообществу трудному испытанию.

Одна из фундаментальных международно-правовых норм межгосударственных отношений заключается в отказе от применения силы, закрепленном в статье 2 Устава ООН, запрещающей любую угрозу силой или ее применения против «территориальной неприкосновенности» или «политической независимости», или каким-либо другим образом «несовместимым с Целями Объединенных Наций». С другой стороны, статья 2 Устава содержит запрет на вмешательство органов ООН в ее отношениях с государствами-членами; таким образом, военное вмешательство сообщества государств в исключительном случае возможно лишь тогда, когда Совет Безопасности определил нарушение мира, угрозу миру или акт агрессии (Глава VII Устава ООН).

Коллизия между вытекающей из Устава волей к поддержанию мира и безопасности, с одной стороны, и растущим значением прав человека, для обеспечения которых в качестве ultima ratio возможно применение силы с другой стороны, составляют суть проблематики, связанной с возможностью вмешательства.

С завершением холодной войны, казалось, создались все предпосылки для окончательного утверждения уже в международной практике принципа неприменения силы. Ключевая из этих предпосылок - возможность на полную мощь задействовать потенциал ООН, прерогативы ее Совета Безопасности. Однако, к большому сожалению, не все оказались готовы к тому, чтобы воспользоваться этим историческим шансом. Драматический опыт агрессии против Югославии лишний раз свидетельствует, что незаконное использование силы умножает проблемы, а не решает их, усугубляет, а не облегчает людские страдания.

Воздействие концепции "гуманитарной интервенции" на систему международных отношений может быть поистине разрушительным. Именно поэтому не может не беспокоить та напористость, с которой некоторые ведущие страны Запада пытаются "дополнить" ею общепризнанные международно-правовые принципы, расшатав тем самым их стройную систему и подменив в итоге силу права в международной жизни правом силы на основе однополярной, а точнее, натоцентристской модели мироустройства.

Попытки подрыва устоев международного правопорядка обосновываются неким "несовершенством" современного международного права, не позволяющего применять силу в обход Устава ООН и полномочий СБ. Возникает вопрос: если кто-то полагает необходимым "восполнить пробелы" в международном праве, то разве делать это нужно келейно, а не путем коллегиального международного обсуждения? Или теперь бомбардировка суверенного государства рассматривается как подходящее средство развития международного права?

Встает и другой вопрос: действующее международное право, Устав ООН никто не отменял. Соответствующие правовые нормы не факультативны и не позволяют выбирать из них те, которые кому-то нравятся, и отбрасывать неустраивающие. Иерархии принципов международного права не существует: все они взаимосвязаны и подкрепляют друг друга. Целостное применение международной правовой системы призвано исключить как "гуманитарные катастрофы", "этнические чистки", так и акты агрессии.

Как известно, Устав ООН предусматривает законную с точки зрения международного права возможность применения силы только в двух случаях. Первый - индивидуальная или коллективная самооборона в ответ на вооруженное нападение на члена ООН. Второй - с санкции Совета Безопасности при угрозе международному миру и безопасности, решение о наличии которой принимает сам Совет. На протяжении полувека Устав ООН оставался краеугольным камнем всей системы международных отношений, обеспечивая стабильность и порядок в мире. Попытки под каким бы то ни было предлогом (в том числе и защиты прав человека) предпринимать односторонние или групповые акции в нарушение Устава и без санкции Совета Безопасности чреваты подлинным хаосом в международных отношениях, тем более что никакой разумной альтернативы существующей системе не предлагается.

Особенно остро встала проблема гуманитарной интервенции в связи с последними событиями в Афганистане и Ираке, когда международному сообществу пришлось легитимизировать действия США, так как протестовать – означало вступить в открытое противостояние с Америкой.

Таким образом на сегодняшний момент складывается двойственная ситуация: гуманитарная интервенция, dejureнедопустимая без санкции ООН, defakto является реальностью современной мировой политики США и НАТО.

В этой связи актуальным представляется проведение всестороннего анализа международного законодательства, посвященного данной тематике, а также примеров проведения подобных операций.

Операция НАТО в Косово представляет собой наиболее яркий и показательный пример использования концепции гуманитарной интервенции. Анализ ее последствий как для самой Югославии, так и для международного сообщества и международного права.

Цель работы: проанализировать концепцию гуманитарной интервенции как новую форму миротворчества на примере конфликта в Косово.

Задачи работы:

1. Определение правовых аспектов во время проведения гуманитарной интервенции.

2. Роль ООН во время проведения гуманитарной интервенции.

3. Определение форм и методов гуманитарной интервенции США в Косово

4. Оценка гуманитарной интервенции в контексте развития отношений на Балканском полуострове, последствия для международного сообщества.

Кроме статей Устава ООН в своей работе я опирался на Новую стратегическую концепцию НАТО, которая была принята в ходе Вашингтонского саммита (23-24 апреля 1999 г.). Эта концепция закрепляет за НАТО право проведения «гуманитарной интервенции» по самым разнообразным поводам, без соответствующей санкции ООН. Также были использованы различные резолюции Совбеза ООН, в частности, резолюция №1199, предусматривающая немедленное прекращение военных действий в Косово. А резолюция № 1244 стала международно-правовой основой урегулирования косовского кризиса после проведения гуманитарной интервенции. Также был использован сборник материалов «WashingtonProfile» по военной операции НАТО в Косово, цикл статей по гуманитарному вмешательству – «Актуальные проблемы Европы».

Глава I. Политико-правовые аспекты гуманитарной интервенции

1.1 История вопроса

Самое обширное из последних академических исследований «гуманитарной интервенции» было предпринято Шоном Мёрфи, профессором права из Университета Джорджа Вашингтона и бывшим советником по правовым вопросам американского посольства в Гааге. Оно охватывает два периода истории: после подписания в 1928 году пакта Келлога-Бриана об отказе от войны как орудия национальной политики и после принятия Хартии ООН, которая закрепляла и ясно формулировала его условия. На первой из этих стадий, пишет Мёрфи, самыми яркими примерами «гуманитарной интервенции» явились нападение Японии на Маньчжурию, вторжение Муссолини в Эфиопию и оккупация Гитлером части Чехословакии; все они сопровождались возвышенной гуманитарной риторикой и оправданиями, в основе которых лежали реальные факты[1] . Япония собиралась создать в Маньчжурии «рай на земле», защищая ее жителей от «китайских бандитов» при поддержке ведущего китайского националиста, личность которого заслуживала куда больше доверия, чем любая из тех фигур, на которые могли уповать США, атакуя Южный Вьетнам. Муссолини, неся очередному народу цивилизующую миссию Запада, якобы избавлял от рабства тысячи людей. Гитлер объявил о намерениях Германии положить конец этническим трениям и насилию и способствовать «сохранению национальной индивидуальности немецкого и чешского народов» посредством операции, в основе которой лежит «искреннее желание служить реальным интересам народов, населяющих данную область», отвечающее их собственной воле. Словно узаконивая его намерения, словацкий президент попросил Гитлера объявить Словакию своим протекторатом[2] .

Другим полезным интеллектуальным упражнением явилось бы сравнение этих лживых оправданий с мотивами тех интервенций, которые совершаются в эпоху после принятия Хартии ООН — в том числе интервенций «гуманитарных».

Вероятно, в данную эпоху прежде всего должен приковывать к себе внимание такой яркий пример третьего выбора, как вьетнамское вторжение в Камбоджу, предпринятое в декабре 1978 года с цельна остановить полпотовский террор, который вскоре возобновился и достиг своего пика. Вьетнам предварительно испросил для себя права на самооборону от вооруженного нападения, причем это был один из немногих примеров за всю эпоху после принятия Хартии, когда основания для такой просьбы были достаточно весомыми: режим красных кхмеров (так называемой Демократической Кампучии, ДК) вел кровопролитные атаки в приграничных районах Вьетнама. Весьма поучительна реакция Америки на эту просьбу. Пресса осудила азиатских «пруссаков» за неслыханное нарушение международных законов. Они были жестоко наказаны за свое преступление, состоявшее в прекращении зверств Пол Пота, — сначала вторжением китайцев, которых поддерживали Соединенные Штаты, затем навязанными США крайне суровыми санкциями. Вашингтон признал правительство ДК в изгнании законной властью в Камбодже: Госдепартамент объяснил это его «преемственностью» с режимом Пол Пота. Не мудрствуя лукаво, Вашингтон продолжал оказывать поддержку красным кхмерам в их непрекращающихся атаках в Камбодже.

Данный пример еще более красноречиво говорит о «практике и обычае», лежащих в основе столь актуальных «формирующихся правовых норм гуманитарной интервенции».

Другой иллюстрацией третьего выбора является индийское вторжение в Восточный Пакистан, произошедшее в 1971 году. Оно положило конец жестокому кровопролитию и гигантскому потоку беженцев (по оценкам того времени, составившему более десяти миллионов человек). США осудили Индию за агрессию, пригрозив ей войной. Киссинджер пришел в крайнюю ярость от действий Индии, видимо, главным образом потому, что это совпало с его тщательно подготовленной тайной поездкой в Китай через Пакистан, в ходе которой можно было бы сделать отличные снимки, рассчитанные на публику. Вероятно, это один из тех эпизодов, которые имел в виду историк Джон Льюис Гэддис в своем восторженном отзыве на последний том мемуаров Киссинджера, где он указывает, что бывший госсекретарь «признает здесь более явно, чем прежде, что на его личность повлияли воспитание, полученное в условиях нацистской Германии, и пример его родителей, вследствие чего он не мог совершать поступки, выходящие за нравственные границы»[3] . Что ж, логика железная, — как и примеры из биографии, слишком хорошо известные, чтобы перечислять их.

Летопись «гуманитарных интервенций» начинается, конечно, не с пакта Келлога-Бриана, принятого в 1928 году. У них вообще примечательная родословная. Как уже отмечалось, гуманитарная интервенция, по-видимому, является почти всеобщим признаком агрессии и насилия. Конечно, есть и исключения, когда о гуманитарных намерениях вообще речь не идет. Наиболее известные из таких исключений восходят к истокам нашей морально-этической традиции, в свою очередь, вытекающей из божественных наставлений, которые повелевают увековечивать запечатленный в Библии геноцид и истово реализуются представителями избранного народа и их ретивыми преемниками, — это, например, франкские рыцари, которые тысячу лет назад опустошили Левант, следуя все тому же божественному велению, и «дети Израиля», повиновавшиеся воле Господа в «новом мире», а также бесчисленное количество других эпизодов «священной войны».

Если бы в нашем распоряжении были соответствующие письменные документы, мы наверняка бы нашли свидетельства того, что Чингисхан и Аттила заявляли о своих гуманитарных намерениях. В одной только истории США полно таких иллюстраций: например, Теодор Рузвельт приводил гуманитарные мотивы в оправдание покорения Дальнего Запада, в ходе которого было практически истреблено коренное население (такой же результат к тому времени был уже достигнут на Востоке): «справедливейшей из всех войн, безусловно, является война с дикарями» или установление господства «преобладающих мировых рас»[4] .

Когда завоеватели оканчивали свои «безусловно, справедливейшие» войны— «дело выкорчевывания лесов и индейцев и установления своих естественных границ», как это описывается в самой популярной современной книге по истории дипломатии[5] , они выходили во внешний мир, неизменно руководствуясь возвышенными гуманитарными мотивами. В 1898 году им очень своевременно удалась интервенция на Кубу, позволившая предотвратить ее освобождение от Испании и превратившая ее «фактически в колонию» Соединенных Штатов (по словам двух гарвардских историков), — тем самым была достигнута изначальная цель новоиспеченных свободных Штатов в области внешней политики[6] . Это вторжение самонадеянно объяснялось «интересами цивилизации, гуманности и свободы». «Мы взяли в руки оружие, подчиняясь исключительно соображениям гуманности и желая исполнить свои высокие общественные и моральные обязательства», — ораторствовал президент Мак-Кинли, действовавший «во имя гуманности», «во имя цивилизации». Очевидно, что Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон были совершенно согласны с ним, равно как и все ведущие ученые и интеллектуалы американской истории вплоть до наших дней.

Несколько труднее было представить в подобном свете завоевание Филиппин, поскольку в этой очередной «безусловно, справедливейшей» из войн старые борцы с «индейцами» оставили за собой сотни тысяч трупов. Но и эта задача оказалась осуществимой — ко всеобщим аплодисментам, которые слышатся до сих пор. Президент признался, что он не полностью заручился согласием филиппинцев, чтобы «исполнить великий акт во благо гуманности», который он и предпринял. Но в этом не было необходимости: «Мы повиновались высокому моральному обязательству, возложенному на нас и не требующему чьего-либо согласия. Мы поступали как должно по отношению к ним, ибо это Бог пролил свет на то, что нам должно делать, это было согласно с нашим разумом и одобрено цивилизацией... Освободителю некогда обсуждать с освобождаемыми важные вопросы, касающиеся свободы и власти, когда освобождаемые стреляют в своих спасителей»[7] .

Здесь США не делали ничего нового, они только обогащали опыт применения собственных моделей и методов своих предшественников. После нескольких столетий подобной практики в конце девятнадцатого века появилось соглашение европейцев об обязанности цивилизованных наций делать все возможное для облегчения положения отсталых народов мира — от Китая до Африки и Среднего Востока, включая сербов, то есть всех «жителей Востока, а значит лгунов, ловкачей и мастеров по части отговорок», как германский кайзер брякнул в самом сердце Европы. Последствия подобной позиции в комментариях не нуждаются.

Более рассудительные лидеры отдавали себе отчет в том, что они делают, и порой описывали свои действия с большой точностью, как, например, Уинстон Черчилль, в январе 1914 года представивший своим коллегам по кабинету министров записку, в которой разъяснялась необходимость повышения военных расходов: «Мы не юный народ с невинной историей и скудным наследием. Мы сосредоточили в своих руках... непропорционально огромную долю мировых богатств и торговли. Мы полностью удовлетворили свои территориальные претензии, и когда мы требуем, чтобы нас оставили в покое и не мешали наслаждаться своей большой и роскошной собственностью, б основном приобретенной посредством насилия и с помощью силы. же главным образом сохраняемой, то другим подобное требование часто кажется менее обоснованным, чем нам самим»[8] .

Черчилль понимал, что даже в свободном обществе эти откровения не предназначены «для широкого потребления». Фразы, выделенные курсивом, не вошли в вариант, представленный в его книге «Мировой кризис», написанной в 1920-х гг. Ставшие известными лишь недавно, они едва ли заняли более заметное место в интеллектуальной культуре и системе образования, чем многие другие им подобные слова и дела, — например, энергичные выступления того же Черчилля в пользу применения отравляющих веществ против курдов и других нецивилизованных племен и реализация такой возможности, ныне благополучно вымаранная из его биографий[9] .

Поскольку история богата и разнообразна, и многие ее факты хорошо известны, то было бы весьма интересно проследить, как беспечно развивают и даже превозносят идею «нового гуманизма» люди с большими заслугами в области защиты прав человека. Взять, к примеру, Майкла Гленнона, который пятнадцать лет назад осудил механизм «сознательного игнорирования», созданный для того, чтобы закрывать глаза на ужасные вещи, творимые в то время главным цивилизованным государством, хотя оснований для подобного осуждения было не меньше и до, и после того периода. Занимая такую же позицию и сегодня, Гленнон представляет знакомые «досточтимые» идеи как новую точку отсчета, верно избранную цивилизованными государствами, которые теперь должны отказаться от непригодной «анти-интервенционистской» структуры, созданной после Второй мировой войны, и признать, что «провалы старой системы были катастрофическими». Катастрофическими они были без всякого сомнения. Достаточно вспомнить только один ярчайший пример: тогда такие массовые бесчинства, как войны в Индокитае, США не могли бы даже начать под носом у Объединенных Наций из боязни того, что действия главного цивилизованного государства могут лишить смысла само существование ООН, — и это едва ли единственный пример (но единственный не упомянутый Гленноном, хотя он вполне обоснованно вспоминает советское вторжение в Афганистан). И еще можно вспомнить, что произошло после того, как Международный Суд осмелился оскорбить хозяина, обвинив его в «незаконном применении силы» и обязав прекратить это применение и выплатить существенную компенсацию пострадавшей стороне, а также известные нам — по крайней мере, мы должны это знать, — два государства, заблокировавшие своим вето акцию ООН, когда более тридцати лет назад в процессе освобождения колониальных государств данная организация вышла из-под их контроля. Но эти примеры — не из тех, которые имеют в виду Гленнон и другие[10] . Те, что приводит он, поучительны, но я оставлю их в стороне, отметив только основной пример, который он предлагает в доказательство радужных перспектив «нового интервенционизма»: натовская задача восстановления «международной справедливости» в Косове и прекращения «этнических чисток», которая «очевидно, является тем, что США и НАТО как раз недавно начали выполнять». Это настолько «очевидно», что не требует каких-то доказательств или свидетельств, — все та же знакомая нам позиция, как и констатация совпадения по времени этнических чисток и акций НАТО, предпринятых якобы с целью их прекращения.

В свете истории, который едва ли можно считать недостаточно ярким, вероятно, несколько странно читать о том, что «цивилизованные государства» открывают новую эру человеческих отношений, в рамках которой они присваивают себе право использовать вооруженные силы там, где «это кажется им справедливым», — даже если такая хвала в собственный адрес слегка смягчается следующими разъяснениями: «Новым интервенционистам предстоит примирить свою потребность в широком одобрении их порядков с неизбежностью сопротивления ему со стороны непокорных, инертных и раскольников. Сторонники нового режима должны решить, не превосходит ли цена отречения от неповинующихся ту выгоду, которую может принести им более упорядоченное состояние мира. В конечном счете этот вопрос будет решаться на практике, если некая критическая масса наций не одобрит решения, которое настойчиво предлагают НАТО и Соединенные Штаты Америки, то это решение вскоре вызовет волну негодования. Но новых интервенционистов не должно сдерживать то обстоятельство, что они могут разрушить величественный воображаемый храм закона, ревностно оберегаемый запретами Хартии ООН, которые направлены против интервенционизма»[11] .

Приподнимая вуаль сознательного игнорирования, мы обнаруживаем, что «новый интервенционизм» — это все тот же «старый интервенционизм», и что нет ничего нового и в различии между «цивилизованными государствами» и теми, кто противится их справедливым деяниям — «непокорными, инертными и раскольниками» (кому, как не им возражать против цивилизующей миссии первых?). Традиция соблюдается и в определениях категорий: здесь непреложные истины и доказательства становятся неуместными, и требование таковых, вероятно, является вульгарным проявлением «закоснелого антиамериканизма»[12] .

И нам едва ли следует ожидать «в конечном счете практической» проверки следствий данной доктрины — или, если уж на то пошло, хотя бы единственного вопроса, который возникает в рамках просвещения, и для ответа на который уже представлена калькуляция выгоды и цены. Запасы свидетельств, в основе которых лежат последствия доктрин, вновь восстанавливаемых сегодня в своих правах, весьма обширны, поскольку эти доктрины уже не раз реализовывались цивилизованными государствами, ныне вновь претендующими на ту же миссию, которую они с такими «ценными» результатами несли народам в течение многих веков.

В практических пособиях по международным гуманитарным законам и других научных источниках признается, что сложно назвать подлинные случаи интервенции, предпринятой с гуманитарными намерениями, хотя гуманитарные претензии в таких ситуациях являются обычным делом, а весьма плодотворные последствия порой имеют и военные действия, осуществляемые по иным основаниям, как это было в ряде упомянутых нами случаев или в поражении нацистской Германии, если уж брать какой-то классический пример. Одной из постоянно приводимых иллюстраций поистине гуманитарной интервенции (о ней всегда говорят в таких случаях) является французская интервенция в Левант 1860 года. Но как-то маловероятно, чтобы история могла предложить нашему вниманию всего одно исключение из этого правила, и как, наверное, следует ожидать, этот пример не выдержит более тщательной проверки, о чем уже достаточно красноречиво свидетельствует научная литература[13] .

История была бы более безупречной, имей мы в своем распоряжении по меньшей мере один, но прозрачный пример таких намерений. Понятие истинно гуманитарной интервенции в буквальном смысле может оказаться блефом, если только исследованию этого вопроса не воспрепятствует наша привычка к «сознательному игнорированию». Даже если мы и раскопаем ее истинные примеры, в силу озабоченности данной темой мы, видимо, все равно будем поднимать определенные вопросы, кажущиеся нам важными в свете прошлого и настоящего.

1.2 Гуманитарная интервенция в международном праве

Подавляющее большинство авторов работ по вопросу гуманитарной интервенции согласились с мнением, что в период, предшествовавший принятию Устава, не существовало четких норм гуманитарной интервенции из-за отсутствия последовательной практики деятельности государств и opinio iuris. Практика и гуманитарной интервенции, и гуманитарной помощи должна осуществляться в рамках Устава ООН — это основные правовые нормы, из которых нужно исходить при изучении данного вопроса, это первое фундаментальное положение, так как отсюда вытекает, что данное определение будет иметь основное влияние на концептуальную и правовую основу.

Второе фундаментальное положение состоит в том, что предпринимается попытка дать определение гуманитарной интервенции в точных правовых терминах в свете большого количества в основном противоречивой литературы, а также ввиду широкого круга мнений по этой теме и при отсутствии последовательной четкой и прозрачной государственной деятельности в этой области.

Мы не преследуем цель определить правовые отношения между прежними “неприкосновенными” принципами международного права вроде запрета на применение силы, права на территориальную целостность и суверенитет и т. д. и сегодняшним общепринятым мнением, что крупные и систематические нарушения прав человека больше не являются предметом исключительно внутренней юрисдикции законодательства государства (как говорят некоторые аналитики, причиной, по которой можно говорить о возникновении права на гуманитарную интервенцию).

Третьим фундаментальным положением является признание того, что гуманитарная интервенция, по определению, подразумевает использование вооруженной силы и отсутствие необходимости в действительном согласии законного правительства на проведение действий, предпринимаемых третьей стороной — государством или группой государств. Эти правовые требования, или составляющие элементы, являются по своей сути совокупными. Если один из элементов выпадает, то операция может тем не менее квалифицироваться как обеспечивающая “гуманитарную помощь”, но не может характеризоваться как гуманитарная интервенция[14] .

Это означает, что по крайней мере пять ситуаций не подпадают под доктрину гуманитарной интервенции, даже в том случае, если заинтересованность гуманитарного плана присутствует в контексте данных операций:

а) акции с использованием вооруженной силы по просьбе законного правительства (включая акции, предусмотренные соглашениями);

б) акции, происходящие в рамках традиционных миротворческих операций, проводимых ООН;

в) военные операции, предпринимаемые государством с целью спасения своих подданных за рубежом от неминуемой угрозы их жизни или здоровью;

г) акции принудительного характера, не включающие использование вооруженной силы;

д) операции, включающие использование вооруженной силы, предпринимаемые при отсутствии согласия законного правительства, но не обладающие основными признаками гуманитарного характера.

А. Акции, подпадающие под эту категорию, по своей сути и с теоретической точки зрения не нарушают территориальную целостность и политическую независимость, или суверенитет, государств, поскольку правительство дает разрешение на их проведение. Стоит отметить, что существуют ситуации, при которых нелегко установить, что является законным правительством или действительным согласием, однако этот аспект сам по себе не связан с понятием гуманитарной интервенции.

Б. До сего времени миротворческие операции ООН всегда предпринимались с согласия государства, на его территории и на основе соглашения с ООН. Тенденция, существующая в Секретариате ООН и заключающаяся во введении понятия вроде “операции по прекращению огня или/и по наблюдению”, не только выходит за пределы традиционного миротворчества, но и, более того, может основываться на предыдущих соглашениях по прекращению огня, достигнутых соответствующими сторонами[15] .

В. Военные спасательные операции, проводимые с целью спасения подданных страны за рубежом, не подпадают под понятие гуманитарной интервенции, так как эти операции основываются на праве самообороны, как сформулировано в статье 51 Устава ООН 18 . Здесь не рассматривается ни вопрос о масштабности и правомочности подобных операций по спасению в соответствии с Уставом ООН, ни ситуация, при которой предпринимаются военные операции, включающие как спасение своих собственных подданных, так и меры по защите граждан данной страны от неминуемой угрозы их жизни.

Г. Акции, подпадающие под эту категорию, включают принудительные меры невоенного характера. Это экономические и политические меры, не связанные с гуманитарной интервенцией, поскольку этот аспект связан с положением о запрете Уставом ООН на использование силы.

Д. Как показывает практика государств и доктрина, достаточно трудно определить те акции, которые подпадают под последнюю категорию, поскольку это зависит от (субъективной) интерпретации “политических” фактов и дипломатических деклараций, а также превалирующих политических отношений между участвующими государствами. Но для наших целей главным является то, что здесь мы сталкиваемся с военными операциями в контексте, к примеру, содействия народу путем реализации его права на самоопределение, акций по предотвращению агрессии или содействия правительствам в ведении внутренней войны (нередко по открытому приглашению законного правительства) и таким образом, возможно, подпадающих под категорию а), а также с военными операциями, предпринятыми без согласия законного правительства, но направленными на поддержание или укрепление экономических и/или политических интересов. Однако природа этого типа военных операций и связанных с ней правовых вопросов является абсолютно отличной от вопросов, связанных с гуманитарной интервенцией[16] .

Наконец, четвертое положение. Термин “гуманитарная интервенция” иногда используется для отрицания ситуаций, при которых срочно требуется гуманитарная помощь населению вследствие крупномасштабных природных бедствий или же других подобных ситуаций, которые влекут за собой большие человеческие страдания и могут привести к людским потерям, разрушениям и массовому переселению населения.

Эта проблема впервые на мировом уровне была затронута в работе III Комитета Генеральной Ассамблеи (по социальным, гуманитарным и культурным вопросам) в 1988 г., что привело к принятию Резолюции Генеральной Ассамблеи 43/131 от 8 декабря 1988 г. под названием “Гуманитарная помощь жертвам природных бедствий и чрезвычайных ситуаций”[17] . После признания ответственности мирового сообщества по отношению к жертвам подобных бедствий и чрезвычайных ситуаций Генеральная Ассамблея подчеркнула тот факт, что возможность беспрепятственного доступа к гражданскому населению, запасам продовольствия, лекарствам, а также оказание медицинской помощи наряду с другими формами быстрого улучшения ситуации могут позволить избежать роста числа жертв. Возможность доступа к таким жертвам должна быть открыта как для правительственных, так и для неправительственных организаций.

Генеральная Ассамблея акцентировала внимание на том, что в подобных ситуациях согласие соответствующего государства рассматривается в качестве предпосылки для любой освободительной операции, независимо от того, предпринимаются ли данные акции на правительственном или на неправительственном уровне: “Подтверждаем также право на суверенитет соответствующих государств и их основную роль в инициировании, организации, координации и реализации гуманитарной помощи на их территориях...”.

Такие чрезвычайные операции по оказанию помощи, в случае их проведения, должны осуществляться в нейтральной и непредвзятой форме.

Необходимость согласия государства была также подтверждена в Приложении к Резолюции Генеральной Ассамблеи № 46/182 от 19 декабря 1991 г. об “усилении координации ООН действий по оказанию чрезвычайной гуманитарной помощи”: “3. Суверенитет, территориальная целостность и национальное единство государств должны быть полностью соблюдены в соответствии с Уставом ООН. В данном контексте гуманитарная помощь должна оказываться при условии согласия соответствующего государства и основываться главным образом на просьбе данного государства”[18] .

Однако операции по оказанию гуманитарной помощи (в т. ч. и чрезвычайной), которые обладают политическими и правовыми рамками, определенными соответствующими резолюциями Генеральной Ассамблеи и программами, организациями и отделениями ООН, выходят за рамки данной статьи, поскольку не имеют отношения ни к толкованию понятия гуманитарной интервенции в международном праве, ни и к типу гуманитарной помощи, который рассматривается в данном исследовании. Поскольку ни тот ни другой не зависят от согласия соответствующего государства, не являются реакцией на масштабные и систематические нарушения фундаментальных прав человека в данной стране и не включает в себя использование вооруженной силы, то они не могут применяться в ситуациях вооруженных конфликтов.

Таким образом, предпочтительнее характеризовать этот тип операций в правовых терминах как операции по оказанию чрезвычайной гуманитарной помощи, принимая во внимание их достаточно сформулированные и разграниченные правовые рамки, и сохранять термин “гуманитарная помощь” для операций, предпринимаемых в ситуациях, указанных во введении (ситуации вооруженного конфликта).

В свете существующего права и в рамках Устава ООН можно представить две теоретические ситуации, в которых применима гуманитарная интервенция.

Первая включает в себя использование вооруженной силы в ситуациях, когда правительство систематически и крупномасштабно нарушает права человека или, говоря иным языком, где правительство подвергает свое население систематической политике террора (к примеру, бывший режим Красных кхмеров в Камбодже). Вторая может быть описана как ситуация, при которой население сталкивается с потерпевшим крах правительством, тотальным хаосом и анархией, вытекающими из данной ситуации и ведущими к этническим, религиозным или/и гражданским волнениям вследствие нарушения прав какой-либо части граждан (“failed state”).

Независимо от того, с какой мы здесь сталкиваемся ситуацией, с первой или второй, релевантные средства в данном контексте — виды вооруженных акций для уменьшения трагизма ситуации — являются двусторонними, как правильно отметил Маланчук в своем исследовании о правомочности использования вооруженной силы: “Вмешательство в форме коллективных акций под именем или с санкции компетентной всемирной или региональной организации и, во вторых, многосторонние или односторонние акции государств без такой санкции”[19] .

1.3 Проблема соотношения гуманитарной интервенции и вооруженных вмешательство ООН

Законность и характер использования вооруженной силы в рамках Устава ООН и коллективной системы безопасности с целью защиты фундаментальных прав человека должны определяться и оцениваться в свете известных положений Устава и недавней деятельности ООН.

В статье 2 (4) говорится: “Все участники должны воздерживаться от угрозы или применения силы против территориальной целостности или политической независимости любого государства, равно как каких-либо других действий, несовместимых с целями ООН”.

Правда, существуют два исключения, касающиеся данного запрета: статья 42 и статья 51.

Статья 51 подтверждает “неотъемлемое право на индивидуальную или коллективную самооборону” и выходит за рамки этого исследования.

Статья 42 разрешает использование вооруженной силы Советом Безопасности в том случае, если Совет решит на основе статьи 39 Устава, что ситуация представляет собой “... угрозу миру, нарушение мира или акт агрессии”. В соответствии со статьей 24 Устава, только Совет Безопасности может определять, существует ли угроза миру, нарушение мира или акт агрессии и, таким образом, является единственным органом в системе коллективной безопасности ООН, обладающим правом решать, “... какие меры могут быть предприняты в соответствии со статьями 41 и 42 для укрепления или восстановления мира и безопасности”. Статья 39 законно наделяет Совет правом использовать свои политические полномочия для определения мер по поддержанию или восстановлению мира и безопасности. Это право Совета Безопасности на “автоматическую интерпретацию” с целью определения тех ситуаций, которые представляют собой угрозу миру, нарушение мира или акт агрессии, а также принудительных мер, которые должны предприниматься в свете подобных решений, согласно статье 42, если Совет решит, что это необходимо и адекватно ситуации[20] .

Существуют ли правовые барьеры для Совета Безопасности в положениях статьи 2 (7) Устава? Вероятно нет, поскольку статья 2 (7) открыто заявляет: “Ничто, содержащееся в данном Уставе, не должно давать право ООН вмешиваться в дела, по существу входящие во внутреннюю компетенцию любого государства, или требовать отмены представления таких дел на рассмотрение в порядке настоящего Устава, однако этот принцип не затрагивает применения принудительных мер, согласно главе 7”.

Наряду со сделанными нами ранее замечаниями о том, что в государственной практике и в теории принято не причислять крупные нарушения фундаментальных прав человека к сфере исключительно внутренней компетенции государства, последнее предложение статьи 2 (7) не оставляет и намека на двусмысленность: Совет имеет право вводить принудительные меры, согласно статье 42, если, как отмечено в статье 39, злодеяния и другие систематические или массовые нарушения фундаментальных прав человека внутри государства представляют собой угрозу миру или затрагивают поддержание или восстановление международного мира и безопасности[21] .

У Совета есть два пути в рамках статьи 42: он может принять принудительные меры, санкционируя проведение военных акций, или же может дать согласие государствам—членам ООН прибегнуть к использованию вооруженной силы. Из-за отсутствия особых соглашений, предусмотренных в статье 43 Устава, Совет не будет прямо решать вопросы о принудительных мерах военного характера, если не доказана их эффективность, возможность и политическая осуществимость в данной конкретной ситуации.

Если санкция на принудительные меры предоставляется государствам-членам, то какая-либо отдельная страна не должна сама прибегать к вооруженной силе для исправления ситуации в соответствующей стране (хотя принудительные меры являются обязательными и для соответствующей страны и для других государств). Это является лишь “рекомендацией, которая подтверждает законность использования вооруженной силы, что запрещено в других случаях статьей 2 (4) Устава”.

Возникает вопрос: обладает ли Совет Безопасности правом вводить принудительные меры, согласно статьям 39 и 42, в ситуациях, описанных в начале данного параграфа? Это мы и рассмотрим в следующем разделе.

После разрушительной второй войны в Персидском заливе Совет Безопасности принял десятью голосами “за” и тремя “против” (Куба, Йемен и Зимбабве) при двух воздержавшихся (Индия, Китай), гуманитарную Резолюцию Совета Безопасности № 688 от 5 апреля 1991 г. Для многих аналитиков данная резолюция являет собой целую веху в деятельности Совета Безопасности в духе Устава: по их мнению, резолюция обеспечивала прочную правовую основу для вмешательства сил союзников, создания “безопасных портов” и введения “зон запрета для полетов”. Согласно этим мнениям, резолюция санкционировала первую операцию в духе главы 7 для целей гуманитарного характера: вопиющие нарушения прав человека и варварские действия против гражданского населения (главным образом против курдов на севере страны), проводимые правительством Ирака, и доказала свою первостепенность по отношению к доселе неприкосновенному принципу суверенитета.

Если глубоко задуматься над данной проблемой, то можно поставить под сомнение возможность создания союзниками “безопасных портов” и введения “зон запрета для полетов”, основывающихся на резолюции. Другими словами, взгляды на Резолюцию Совета Безопасности № 688 до сих пор отражают старые дискуссии между “реалистами” и “теоретиками”, или между сторонниками права на гуманитарную интервенцию и теми, кто утверждает, что данное право не существует в международном праве в период после принятия Устава.

Уже отмечалось, что “только” десять членов Совета Безопасности голосовали “за”, по крайней мере четыре члена (особенно Индия и Йемен) весьма четко выразили мнение о том, что военные принудительные меры, согласно Резолюции Совета Безопасности № 688, являются незаконными; Китай дал понять, что он воспользуется правом “вето” на введение операций по “военному принуждению”. Данные государства считают эту резолюцию не обязывающей к такого рода действиям[22] .

В Резолюции Совета Безопасности № 688 не упоминаются ни глава 7, ни формулировка, используемая в Резолюции Совета Безопасности № 678, которая призывала все государства—участники ООН “использовать все необходимые средства” для “восстановления международного мира и стабильности в регионе”. Более того, в Преамбуле резолюции явно присутствует содержание статьи 2 (7), где говорится о суверенитете, территориальной целостности и политической независимости Ирака и всех государств региона.

В оперативной (постановляющей) части резолюции именно Генеральный секретарь ООН должен “преследовать гуманитарные цели” и “использовать все средства, имеющиеся в его распоряжении”, ради срочного содействия гражданскому населению Ирака, находящемуся в крайне сложном положении. Нигде в резолюции нет санкции Совета в отношении государств-членов на вооруженное вмешательство, нигде нет и какой-либо ссылки на проведение коллективных принудительных мер согласно статье.

Точка зрения о том, что резолюция не обеспечивает правовую основу для акций, которые должны последовать за ней, подтверждается не только подготовительными материалами и существующими формулировками резолюции, но и мнением Правового комитета Государственного департамента США, который пояснил, что введение “зон запрета для полетов” было добровольным шагом; резолюция носила “... гуманитарный характер по направленности и являлась добровольной, поскольку не дает ссылки на главу 7 Устава ООН”.

Действительная ситуация показывает, что эти действия не были инициативой составителей (Бельгии и Франции, позднее поддержанных Великобританией и США), направленной на то, чтобы представить обязывающую резолюцию на заседании, поскольку США были согласны на идею создания “безопасных портов” спустя пять дней после принятия резолюции.

Однако действительно верным является то, что в оперативной части резолюции осуждается “подавление гражданского населения Ирака”; Совет настаивает на том, чтобы Ирак “разрешил немедленный доступ международных гуманитарных организаций”. У этой ситуации, однако, существуют “последствия”, т. е. “массовый поток беженцев по направлению и через международные границы” и “набеги через границу”, которые ставили под угрозу международный мир и безопасность в регионе. Таким образом, можно согласиться с Маланчуком, который делает вывод, что резолюция “не может рассматриваться как прецедент для положения о том, что Совет Безопасности расценивает внутренние массовые нарушения прав человека в рамках одной страны как таковые, без трансграничных последствий и как прямую угрозу международному миру и безопасности. Это является важным прецедентом для случаев с подобными последствиями внешнего характера, касающихся нарушений прав человека”[23] .

Что касается югославского кризиса, то из деятельности Совета нельзя вывести прямых заключений.

В этом случае можно говорить о том, что специальные принудительные меры являлись следствием не зверств и серьезных нарушений прав человека, главным образом в бывшей Югославии, а позже в Боснии и Герцеговине. Хотя Совет Безопасности много раз и осуждал эту жестокость, в данном случае принудительные меры не предусматриваются статьей 42 . Это очевидным образом может быть проиллюстрировано на примере Резолюции № 770 Совета Безопасности от 13 августа 1992 г. Данная резолюция признавала в своей Преамбуле, что ситуация в Боснии и Герцеговине представляет собой угрозу международному миру и безопасности и что крупные нарушения прав человека продолжают иметь место. Совет также признавал, что положение о “гуманитарной помощи” было важным элементом в “попытках восстановить международный мир и безопасность в регионе”. Но кроме “требования” в главе 7, которая обязывает создать беспрепятственный и продолжительный доступ Международного Красного Креста и иных организаций к лагерям, пленным и центрам для интернированных, можно признать, что Совет не был готов предпринять следующий шаг: военные принудительные меры для восстановления нормальной ситуации с правами человека внутри Боснии и Герцеговины. Представляется также важным то, что параграф первый Преамбулы подтверждает “необходимость соблюдать суверенитет, территориальную целостность и политическую независимость Республики Босния и Герцеговина”; эта фраза с тех пор постоянно используется в каждой резолюции по Боснии и Герцеговине[24] .

Резолюция Совета Безопасности № 771 (также от 13 августа 1992 г.) осудила практику “этнических чисток” и выразила “... серьезную обеспокоенность продолжающимися сообщениями о повсеместных нарушениях международного гуманитарного права на территории бывшей Югославии и особенно в Боснии и Герцеговине, включая сообщения о массовых насильственных высылках и депортации граждан, захвате и нарушении работы больниц и станций медицинской помощи, препятствовании доставке продовольствия, лекарств для гражданского населения, а также бессмысленных разорениях и разрушении собственности”.

Однако, несмотря на данные “повсеместные нарушения”, подпадающие под главу 7, Совет вновь воздержался от принятия решения по принудительным мерам, указав, что в случае продолжения нарушений он будет вынужден предпринять дальнейшие меры согласно Уставу. Подобные дальнейшие меры, однако, также не были отражены в Резолюции Совета Безопасности № 787 от 16 ноября 1992 г. касательно принудительного введения экономических санкций против Сербии и Черногории. Государствам было дано право на принятие мер по введению эмбарго, но Совет воздержался от санкционирования государств-участников на принятие мер в контексте серьезных нарушений прав человека и продолжающихся этнических чисток 39 . Недостаточная реакция Совета последовала после выявления случаев зверств в лагерях для интернированных и лагерях для женщин (массовые изнасилования). Совет осудил эти “акты чрезвычайной жестокости” и решил продолжать “держать руку на пульсе событий”.

По сравнению с Резолюцией Совета Безопасности № 688, Совет все-таки изменил свою позицию в отношении исключительно внутренних нарушений прав человека в Боснии и согласился, хотя и не единогласно, с тем, что эта ситуация может представлять угрозу международному миру и безопасности. Это стало ясно после резолюций Совета Безопасности по “безопасным портам” или “безопасным территориям”, и особенно Резолюции Совета Безопасности № 815 от 30 марта 1993 г. по мандату сил по поддержанию мира, Резолюции Совета Безопасности № 819 от 16 апреля 1993 г. и Резолюции Совета Безопасности № 824 от 6 мая 1993 г. Более того, в Резолюции Совета Безопасности № 824 Совет оказался готов предпринять дальнейшие шаги, если в том будет необходимость: “Объявляет свою готовность в том случае, если какая-либо из сторон нарушит Резолюцию, незамедлительно рассмотреть принятие любых дополнительных мер, необходимых для ее полного осуществления ...”

Хотя уже известная формулировка “все необходимые средства” и не была использована, Совет практически полностью показал свою готовность прибегнуть к военным принудительным мерам по отношению к нарушениям прав человека внутри страны.

Однако двусмысленное поведение Совета вновь проявилось при принятии Резолюции Совета Безопасности № 836 от 4 июня 1993 г., где отмечается принятие концепции “безопасных территорий” как “реакция на чрезвычайные ситуации”, которая могла внести “ценный вклад” в сохранение мира на основе плана Вэнса-Оуэна, но “не должна никоим образом рассматриваться как самоцель, поскольку является частью процесса Вэнса-Оуэна...”. В данной Резолюции, однако, Совет сделал последний шаг и дал разрешение Силам по поддержанию мира “в качестве самозащиты” использовать вооруженную силу в ответ на: “... бомбардировки безопасных территорий любой из сторон при вооруженном вторжении или же в случае любого умышленного препятствования свободе передвижения Сил по поддержанию мира или охраняемых гуманитарных конвоев внутри или вокруг данных территорий”[25] .

Наиболее важный, 10 параграф оперативной части дает разрешение государствам-участникам в тесной координации с Генеральным секретарем и под его руководством предпринимать “все необходимые меры” для содействиям Силам по поддержанию порядка.

Если сравнивать ситуацию с иракской проблемой, то создается впечатление, будто Совет готов согласиться с тем, что ситуация с нарушением прав человека внутри страны может создать угрозу международному миру и безопасности, независимо от внешних последствий. До сих пор неясно, принял ли Совет также единогласно идею того, что военные принудительные меры могут быть предприняты с санкции Совета. Кроме всего прочего, различные соответствующие резолюции гуманитарного содержания подтвердили суверенитет и территориальную целостность Боснии и Герцеговины и должны рассматриваться в контексте полной картины конфликта. Но более важно помнить, что боснийские власти неоднократно и недвусмысленно просили ввести военные принудительные меры для защиты безопасных портов, под чем очевидно подразумевалось согласие боснийским правительством на введение вооруженных сил.

Нежелание Совета Безопасности принимать решения по введению принудительных мер, включая и использование вооруженной силы, и приравнивать защиту прав человека к принципам суверенитета показывает, что Совет, хотя и обладает большой властью, до сих пор колеблется в вопросе санкционирования принудительных мер согласно статье 42 в связи с нарушением прав человека и с целью восстановления международного мира и безопасности[26] .

Если в случае с Боснией и Герцеговиной ситуация выглядела достаточно неоднозначной, то в случае с Сомали Совет действовал быстро и решительно, что выразилось в принятии Резолюции Совета Безопасности № 794 от 3 декабря 1992 г. После того, как Совет определил, что “... огромная человеческая трагедия, вызванная конфликтом в Сомали и еще более усугубленная теми преградами, которые создаются на пути распределения гуманитарной помощи, создает угрозу миру и безопасности во всем мире”.

Резолюция недвусмысленно дала полномочия государствам-членам совместно с ООН использовать вооруженную силу (“использовать все необходимые средства”) для “установления благоприятных условий для операций по гуманитарной помощи в Сомали”.

Для этого предложения четким прецедентом является то, что Совет Безопасности рассматривает массовое, но чисто внутреннее нарушение прав человека само по себе, без последствий вне страны 48 , как прямую угрозу международному миру и безопасности. Более того, изучение ситуации в Сомали показывает, что Совет готов использовать меры военного принуждения (допустимое использование оружия) для исправления таких ситуаций.

В случае Сомали может быть одна оговорка: “Признавая особый (уникальный) характер существующей ситуации в Сомали и учитывая ее чрезвычайность, сложность и тенденцию к ухудшению, требующую реагировать немедленным и особым образом”[27] .

Этот абзац был включен по настоянию африканских государств, опасавшихся слишком широкой формулировки прецедента. С другой стороны, понятие “недействующего государства” само по себе является исключительной ситуацией. Однако наиболее важным является признание того, что Совет действительно заложил удивительные прецеденты, расширив сферу приложения статей 39 и 42 по сравнению с принятым ранее решением и подняв статус прав человека по соотношению к суверенитету, территориальной целостности и невмешательству[28] .

Почти идентичный шаг был предпринят Советом Безопасности в отношении ситуации в Руанде. В резолюциях Совета Безопасности № 929 от 22 июня 1994 г. Совет хотя и признал исключительность ситуации в Руанде, но определил в достаточно резкой форме, что масштабы кризиса представляют угрозу миру и безопасности в регионе, и санкционировал полномочия стран—членов ООН на проведение военных операций по ликвидации кризиса (“используя все необходимые средства для достижения гуманных целей”).

Что представляется важным с концептуальной точки зрения, так это то, что действия, совершаемые в рамках коллективной системы безопасности ООН, в том виде, как они заложены в Уставе этой организации, действительно свидетельствуют и подтверждают, что “принудительные меры”, согласно статьям 39 и 42 главы 7, могут и будут предприниматься Советом Безопасности с целью улучшения ситуации с нарушением прав человека, поскольку данные внутренние ситуации представляют собой угрозу миру и влияют на международные мир и безопасность. Совет Безопасности обладает такими полномочиями и, следовательно, не превышает их в данных ситуациях.

Однако такие обязательные меры, принятые Советом Безопасности согласно главе 7, не могут быть охарактеризованы как составная часть доктрины гуманитарной интервенции. Наоборот, мы имеем дело с принудительными мерами в духе статей 39 и 42 Устава. Кто-то может утверждать, что в тех ситуациях, когда Совет Безопасности дает санкцию государствам-участникам на использование вооруженной силы с целью вмешательства в другое государство в гуманитарных целях, подобное вмешательство может быть описано как “принудительные меры в гуманитарных целях”. Однако как с правовой, так и с концептуальной точки зрения такому определению предпочтение не отдается, поскольку обязательные принудительные меры, независимо от их объема, содержания и природы, направлены на поддержание или/и восстановление международного мира и безопасности. Они не предпринимаются в гуманитарных целях, и введение либо использование такой терминологии может привести к дальнейшим разночтениям и двусмысленным толкованиям[29] .

Представляется предпочтительным говорить о принудительных мерах в русле статьи 42 Устава, как об обеспечении гуманитарной помощи с целью сохранения или восстановления мира и безопасности. Данные меры являются лишь одной из форм принудительных мер в русле главы 7 Устава и не представляют собой специальную правовую категорию, равно как и трактовку понятия гуманитарной помощи со своим правовым статусом и содержанием, используемой в деятельности Совета Безопасности.

1.4 Гуманитарная интервенция за рамками Устава ООН

Рассмотрение вопроса о том, имеет ли международный закон право санкционировать гуманитарную интервенцию в период после принятия Устава, может быть весьма кратким. Такого права не существует. Для внесения ясности можно сказать, что мы имеем дело с международным гуманитарной интервенцией в чистом виде или, другими словами, классической гуманитарной интервенцией.

“Угроза применения или использования силы государством или группой государств исключительно в целях предотвращения или защиты от серьезных нарушений фундаментальных прав человека, особенно права на жизнь, независимо от национальности, может иметь место как без разрешения соответствующих органов ООН, так и без разрешения законного правительства данного государства”.

Как уже отмечалось во введении, существует более чем достаточное количество литературы по этой теме. Однако провести линию между сторонниками (такими, как Д’Амато, Чан Ленг Сан, Дьюк, Гэллант, Хелтон, Лиллиу, Макдугал, Рейзман, Саймон, Тисон и др.) и их оппонентами (к примеру, Фарер, Хенкин, Маланчук, Офодийл, Родли, Сай, Вервей и др.) не представляется возможным[30] . Тем не менее доктрина, будучи “вторичным” источником международного права, не является нормой права, и из ее юридических текстов нельзя вывести каких-либо определенных выводов.

Более убедительны с юридической точки зрения разработки Международного суда относительно случая с Никарагуа, когда Суд определил, что международное право не санкционирует вмешательство без одобрения Совета Безопасности 56 . Суд не приемлет несанкционированного использования государством вооруженной силы для исправления ситуации с серьезными нарушениями в области прав человека в другом государстве. Дальнейшие свидетельства можно найти в резолюциях Генеральной Ассамблеи № 2625 и № 3114 касательно определения агрессии 57 .

Данная позиция принята подавляющим большинством исследователей по данной теме.

Маланчук приводит цитату из заявления официального лица британского Министерства иностранных дел и по делам Содружества: “Однако сегодня подавляющее большинство юристов выступает против права на гуманитарную интервенцию по трем основным причинам. Во-первых, Устав ООН и современное международное право не предусматривают такое право; во-вторых, деятельность государств в последние два столетия, и особенно после 1945 г., в лучшем случае указывает лишь на несколько явных случаев гуманитарной интервенции, а согласно большинству оценок, их вообще не существует; в конечном счете, масштаб возможности злоупотребления таким правом в целях предосторожности ставит под сомнение смысл его существования”[31] .

Глава II. Формы, методы и последствия гуманитарной интервенции для западных держав

2.1 Гуманитарная интервенция в Косово как часть стратегической концепции НАТО на Балканах

"Стратегическая концепция НАТО" характеризуется тем, что, выдвигая далеко идущие военно-политические установки для деятельности союза в предстоящие годы, она пытается сконструировать для них и некие особые международно-правовые, а то и квази-международно-правовые параметры[32] .

В "Концепции" НАТО это достигается тем, что ее установки затрагивают не только Договор 1949 г., на котором основывается функционирование альянса, - Североатлантический пакт, ныне все чаще называемый Вашингтонским договором, - но и де-факто вносят в него немалые коррективы, а главное, во многом посягают на сложившийся на протяжении более чем полстолетия международный правопорядок и его договорную основу, воплощенную прежде всего в Уставе ООН.

На содержании "Концепции" в немалой степени сказалось то обстоятельство, что ее разработка совпала с подготовкой в кругах НАТО военной акции против СРЮ, а окончательную доводку она проходила в условиях, когда эта акция началась и приобрела достаточно масштабный характер. Многие положения документа поэтому предстают как попытка обоснования предпринятых НАТО военных мер на Балканах и возведения возможности такого рода действий в правило, в некую новую модель дальнейшей политики и практики альянса, а в целом - как далеко идущие притязания на якобы особые роль и место НАТО в системе современного международного правопорядка. На содержании "Концепции" не могли, конечно, не сказаться и разногласия между членами альянса, главным образом США и Англии, и ведущими европейскими членами союза, в том числе и по международно-правовым параметрам[33] .

Рассматривая международно-правовую сторону дела, следует прежде всего отметить, что само по себе наличие в рамках международного правопорядка договора между группой государств о коллективной обороне не является чем-то, что могло бы оправдывать такого рода притязания. В мире имеются и другие договоры военно-политического характера, объединяющие узкие группы государств и содержащие сопоставимые обязательства в сфере безопасности. Достаточно сослаться на существующий в Европе с 1948 г. (частично изменен в 1954 г.) Брюссельский договор, предусматривающий наряду с экономическим и культурным сотрудничеством коллективную оборону в случае вооруженного нападения на его участников и являющийся правовой основой Западноевропейского союза. С окончанием холодной войны и затуханием конфронтации Восток-Запад этот союз встал на путь реалистического переосмысливания своего места в преодолевающей раскол Европе.

Иное дело НАТО. После прекращения существования ее военно-политического антагониста - Варшавского договора, а затем с распадом СССР, казалось, должны были отпасть мотивы для военной активности Североатлантического альянса. На римском саммите НАТО в 1991 г. был предпринят ряд мер, в итоге которых и ныне альянс подтверждает в "Концепции", что "не считает себя противником какой бы то ни было страны"[34] . Элементарный здравый смысл и логика требовали бы завершить это положение признанием того, что тем самым исчерпывается и военная заостренность механизма НАТО. Однако "Концепция" показывает, что военной машине альянса уготовано еще более претенциозное и опасное, чем ранее, предназначение. Рождается новая Европа, и при этом развертывается евроатлантическая структура безопасности, "основу которой составляет НАТО", - возвещается в "Концепции". Тем самым Североатлантический блок, состоящий из 19 государств, претендует на то, чтобы быть основой безопасности на континенте, где уже функционирует Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе, охватывающая 50 с лишним стран. Невольно создается впечатление, что, лишившись военного противника в регионе, НАТО видит в ОБСЕ своего политического если не антипода, то соперника, стремится отодвинуть эту общеевропейскую структуру на задний план, расширяя при этом возможности для своей военной активности.

Нарушения принципа неприменения силы и попытки деформирования института самообороны через самоприсвоение права действовать вне рамок статьи 5 Договора НАТО в "Стратегической концепции" осуществляются прежде всего в вопросе об использовании вооруженной силы для действий против других государств[35] .

На рубеже тысячелетий, казалось бы, излишне напоминать, что применение силы, и прежде всего вооруженной, одним государством или группой государств против другого запрещено, если речь не идет о мерах законной самообороны в ответ на вооруженное нападение или об участии в санкциях по решению Совета Безопасности ООН. Именно эти положения выражены в статьях 2 (п. 4), 39, 42 и 51 Устава ООН и в формуле принципа неприменения силы, содержащейся в Хельсинкском заключительном акте, да и в самом Вашингтонском договоре.

О том, что запрет на применение силы носит характер императивной нормы международного права, т.е. правила, которое признается международным сообществом в целом как норма, отклонение от которой недопустимо, Соединенным Штатам, лидирующим в военной акции против Югославии, известно как никому другому. На императивный характер такого запрета указал Международный суд ООН в своем решении, вынесенном против США в 1986 г. по жалобе Никарагуа в связи с американскими военными происками в отношении этого государства.

Нарушение этой императивной нормы квалифицируется в международном праве как акт агрессии - и не только согласно определению, принятому ООН в 1974 г., где в числе актов агрессии указывается "бомбардировка вооруженными силами государства на территории другого государства". Уместно напомнить, что сами США еще в 1945 г. при разработке Устава Международного Нюрнбергскою военного трибунала предусмотрели в перечне действий, составляющих "преступление агрессии", такой акт, как "нападение наземных, военно-морских и военно-воздушных сил, хотя бы и без объявления войны, на территорию, суда или самолеты другого государства".

"Стратегическая концепция" трактует полномочия НАТО и участвующих в альянсе стран на применение вооруженной силы против других государств, как если бы все эти постулаты международного и общеевропейского правопорядка были в состоянии отмирания либо накануне упразднения[36] .

Упомянув о том, что действия альянса в случае вооруженного нападения предусматриваются статьями 5 и 6 Вашингтонского договора, в "Концепции" заявляют, что отныне альянс привержен некоему широкому подходу к проблеме безопасности, одним из проявлений чего является "эффективное реагирование на кризисные ситуации", "в том числе путем осуществления операций, не предусмотренных статьей 5", иначе говоря, военных мер, не имеющих ничего общего с самообороной или санкциями по Уставу ООН.

На проведении таких операций в документе делается едва ли не больший акцент, чем непосредственно на обороне от реального нападения. Операции, не предусмотренные статьей 5, "могут оказаться такими же насущно необходимыми, как решение некоторых задач в области коллективной обороны", - подчеркивается в документе.

Чтобы максимально расширить возможность военных мер вне рамок этой статьи, их конкретные основания прописаны в "Концепции" настолько широко и неопределенно, что к числу рисков для безопасности стабильности в Евроатлантическом регионе и вокруг него отнесены и региональные кризисы "на периферии альянса", а равно "этническая и политическая вражда, территориальные споры, неадекватные или неудачные попытки реформ, нарушения прав человека и распад государств". Попросту говоря, все аномальные явления, свойственные переходному - от биполярности к новой модели международных отношений - периоду трактуются в Концепции как факторы, могущие обуславливать военно-силовое реагирование со стороны НАТО.

А в изложении еще более конкретных по существу повод для войны "Концепция" вообще утрачивает чувство меры: заявляется, что "интересам безопасности союза может угрожать более широкий" (чем вооруженное нападение) круг явлений, в том числе терроризм, саботаж и организованная преступность, а также перебои в поставке жизненно важных ресурсов" и даже "неконтролируемое перемещение огромных масс людей, особенно в результате вооруженных конфликтов".

Нельзя не заметить, что для россиян в ряде этих положений весьма узнаваемо, кто и что может стать объектом такого реагирования, да и вообще не так уж много найдется в мире государств, которые не сталкивались бы с подобного рода проблемами и тем самым не оказывались бы потенциальными жертвами вооруженных акций НАТО, проводимых вне рамок ст. 5 Вашингтонского договора, а то и на еще более широком и менее определенном основании - в порядке "реагирования на кризисные ситуации".

Выражаемое этими понятиями нововведение в регламентации применения вооруженной силы "Концепция" сопровождает оговоркой "в соответствии с международным правом". Но уже более полувека в международном праве, как уже указывалось, осуждается и отвергается возможность применения вооруженной силы против государства по такого рода основаниям, не имеющим ничего общего с самообороной или санкциями. Как видно из Декларации принципов международного права, принятой ООН в 1970 г., за исключением этих случаев угроза силой или ее применение "является нарушением международного права и Устава ООН"; "они никогда не должны применяться в качестве средства урегулирования международных вопросов"[37] .

Но не только в этом дело. "Стратегическая концепция НАТО" деформирует само право государства на индивидуальную или коллективную самооборону, которая Уставом ООН допускается лишь в случае, "если произойдет вооруженное нападение на члена Организации", и меры осуществления которой "никоим образом не должны затрагивать полномочий и ответственности Совета Безопасности". За расширенную интерпретацию права на индивидуальную и коллективную самооборону еще в ноябре 1998 г. высказалась Североатлантическая ассамблея, где было высказано мнение, что это право должно "включать защиту общих интересов и ценностей, в том числе в случае, когда последним угрожают гуманитарные катастрофы, преступления против человечности и военные преступления". Не просто отвергая эту трактовку, но и активно возмущаясь ею, профессор Симма, член Комиссии международного права ООН, член консультативного совета по международному праву и делам ООН при МИД Германии, по поводу подобного расширения сферы применения права на самооборону высказался в том плане, что оно "нетерпимо и, конечно, абсурдно с точки зрения правовой и не заслуживает дальнейшего комментирования"[38] .

В качестве основания для применения вооруженной силы против стран "третьего мира" "Стратегическая концепция НАТО" поименно не ссылается на допустимость так называемой гуманитарной интервенции, как она признается среди некоторых специалистов международного права на Западе. Однако в ходе разработки "Концепции" и особенно в связи с ситуацией в Косово существенный акцент делается на то, что грубые и массовые нарушения прав человека и вообще надвигавшаяся в этом крае гуманитарная катастрофа являются чуть ли не императивным основанием для военного вмешательства НАТО, т.е. все той же "гуманитарной интервенции". Да и ряд цитированных выше положений "Концепции", по существу, выражает притязания НАТО на право осуществлять такую интервенцию. Но притязания эти не имеют международно-правовых оснований.

Посягательства на права человека и принципы гуманности подлежат квалификации как нарушения соответствующих норм международного права и конкретных международных соглашений. Реакция со стороны стран "третьего мира" или их организаций не может выходить за пределы того, что называют репрессалиями. Но "государства обязаны воздерживаться от актов репрессалий, связанных с применением силы", - подчеркивается в Декларации о принципах международного права. Другая сторона дела состоит в том, что "гуманитарная интервенция" вообще не известна как институт позитивного международного права.

Со времени Французской революции 1789 г. и известного послания президента США Монро 1823 г. относительно невмешательства оно явилось предметом регулирования во многих международных актах, но ни в одном из них не предусматривалась допустимость "гуманитарной интервенции". Устав ООН, закрепляя принцип невмешательства в дела, "по существу, входящие во внутреннюю компетенцию любого государства", делает из этого принципа только одно исключение: в случае "применения принудительных мер на основании главы VII", т.е. по решению Совета Безопасности ООН, а не по собственному усмотрению какого-либо государства, либо их альянса.

Концепция "гуманитарной интервенции" не выдерживает проверки на обоснованность. Это констатировали, в частности в МИД Великобритании, когда в 1986 г. его представители высказались в том плане, что подавляющее большинство современных правовых авторитетов "выступает против существования права на гуманитарную интервенцию" по трем главным основаниям. Во-первых, не представляется, что Устав ООН и в целом современное международное право предусматривают такого права. Во-вторых, практика государств за последние два века, и особенно с 1945 г., знает лишь небольшое число случаев действительно гуманитарной интервенции, а по мнению многих, вообще ни одного. И наконец, масштабы злоупотребления таким правом в сильной мере свидетельствуют против его создания. "Гуманитарные интервенции", "военный гуманизм", как это иногда называют на Западе, включающий угрозу или применение силы без полномочий от Совета Безопасности, будут в принципе оставаться нарушением международного права[39] .

Характерны также соображения, высказывавшиеся в германском бундестаге в октябре 1998 г., когда речь шла лишь об угрозах НАТО в адрес СРЮ. Признавая юридическую уязвимость своей позиции, правительство ФРГ тем не менее утверждало, что ситуация в Косово настолько отчаянна, что оправдывает эти угрозы, даже без мандата со стороны ООН, "в состоянии гуманитарной необходимости, не оставляющей выбора средств". При этом подчеркивалось, что германское согласие с правовой позицией, занятой альянсом в специфическом случае с Косово, не должно рассматриваться как "зеленый свет" для подобных интервенций вообще. По словам тогдашнего министра иностранных ФРГ Кинкеля, "решение НАТО не должно стать прецедентом". В том, что касается монополии Совета Безопасности на применение силы, "мы должны избежать того, чтобы оказаться на скользком склоне"[40] .

Таким образом, "гуманитарную интервенцию" с применением военной силы невозможно квалифицировать иначе как вооруженной агрессией. В международном праве, международной практике еще с 30-х гг. нынешнего столетия сложился постулат, в силу которого, как подчеркивается в принятом ООН определении агрессии, "никакие соображения любого характера, будь то политические, экономические, военные или иные, не могут служить оправданием агрессии"; "Агрессия влечет за собой международную ответственность". Она является международным преступлением. Интервенция, вмешательство во внутренние или внешние дела государств рассматриваются в проекте Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, подготовленном по линии ООН, как одно из таких преступлений.

Международная норма непререкаема: "никакие соображения...", а значит и "гуманитарность" интервенции не может служить ее оправданием. Гуманитарные акции вообще не могут осуществляться антигуманными методами - бомбежками, обстрелами и т.п. методами, применяемыми НАТО против СРЮ.

В процессе разработки Стратегической концепции немалое место занял вопрос о расширении пространственной сферы действия НАТО, каковой согласно Вашингтонскому договору является Североатлантический регион к северу от Тропика Рака.

Напрямую "Концепция НАТО" говорит о такого рода расширении весьма сдержанно. Однако из ряда ее положений прямо вытекают распространенные сферы действия альянса за пределы обозначенного в договоре региона. Со ссылкой на то, что в договоре предусмотрено отражение нападения на территорию государств-участников, "откуда бы оно ни исходило", в "Концепции" утверждается, что "соображения безопасности альянса требуют рассмотрения этого вопроса во всемирном масштабе". В этой связи документ предусматривает, что вооруженные силы альянса будут выполнять его обязательства по коллективной обороне "и проведению операций в кризисных ситуациях", возникающих иногда "вдали от районов их обычного расположения, в том числе за пределами территорий стран НАТО".

Присваивание со стороны НАТО функций борьбы с распространением ядерного, химического и бактериологического оружия особенно выпукло отражает намерение альянса проводить свои действия и в других регионах[41] .

Известно, что хотя проблема нераспространения этих видов оружия, по существу, носит глобальный характер, она едва ли остро стоит в Европе и тем более в Североатлантическом регионе, где, кроме признанных ядерных держав - России, Англии и Франции, нет других государств, имеющих программы создания ядерного оружия. Следовательно, закрепляемая в "Концепции" функция НАТО противодействовать распространению оружия массового уничтожения означает, что альянс имеет в виду распространять свои прерогативы, в том числе в отношении военного противодействия, на другие районы, и это, конечно, учитывая складывающиеся реальности, прежде всего Азия.

При всем этом по вопросу о "географической досягаемости" НАТО, его "радиусе действия", как, впрочем, и по другим подобного рода новациям в сфере военно-политической деятельности альянса, за положениями "Концепции" скрываются прежде всего американские замыслы.

С точки зрения США, фундаментальная цель НАТО после холодной войны должна сместиться "с защиты общей территории к защите общих интересов членов альянса". Это означает его трансформацию не в некий "глобальный блок", а в "блок, который глобально активен". Союзники уже согласились, что на Балканы прерогативы альянса должны распространяться. Не без юмора Строуб Тэлботт в одном из недавних выступлений однако, заметил, что в НАТО никто не предлагает размещать силы блока, например, на островах Спартли.

Говоря о расширении пространственной сферы действия альянса, он вместе с тем отрицал, что это, как и наделение НАТО прерогативой применять вооруженную силу вне рамок ст. 5 Вашингтонского договора, требует его пересмотра. По его словам, создатели этого договора "были достаточно осмотрительны, чтобы не налагать произвольных функциональных или географических ограничений на то, что альянс мог бы делать для защиты своей безопасности". "Мы нуждаемся в силах, доктринах и коммуникационных средствах, позволяющих нам, когда необходимо, ответить на вызовы этнической борьбы и региональных конфликтов, - продолжал Тэлботт, - которые затрагивают нашу безопасность, но находятся за пределами территории НАТО"[42] .

Весьма показательно, что анализу тех положений проекта "Стратегической концепции", которые посвящены расширению радиуса действия НАТО, профессор Симма предпослал заголовок "Вне района" или "Вне договора?", в котором, в частности, упомянул мнение одного из членов Конституционного суда ФРГ о Вашингтонском договоре как о "договоре на колесах".

Однако такого рода подвижность этого договора, вернее, границ его действия означает не что иное, как попытку эвентуально распространить его действие на третьи, не участвующие в нем государства, создавая положение, в котором для них возникали бы некие обязательства по отношению к НАТО. В известной Венской конвенции о праве договоров 1969 г. на этот счет предусматривается ряд критериев, которые игнорируются в "Концепции": требуется, чтобы обязательство для третьего, т.е. не участвующего, государства возникло "из положения договора" и чтобы "именно это положение" участники договора имели "намерение сделать" "средством создания обязательства". Никаких положений такого рода в договоре НАТО нет, и ни одно из положений "Стратегической концепции" - недоговорного документа не может явиться их заменителем. А главное состоит в том, что согласно Венской конвенции обязательство для государства из договора, в котором оно не участвует, возникает лишь в том случае, если оно "определенно принимает на себя в письменной форме это обязательство". Не приходится и говорить, что ни от одного из государств, кодовые может иметь в виду НАТО, подобного рода принятия натовских "благодеяний", тем более в письменной форме, не последовало, не говоря уже о том, что сами члены НАТО отнюдь не едины в том, что касается расширения географической сферы альянса. Не случайно накануне саммита профессор Даалдер писал, что союзникам "следует общим образом ограничить географическую сферу досягаемости НАТО, в том числе в отношении угрозы и применения силы Евроатлантическим регионом[43] . В то же время им не следует делать ничего, что отнимало бы у тех союзников, которые этого желают, возможность действовать за пределами этого региона, если и когда они считают это необходимым. По его мнению, одна из уникальных сильных сторон альянса состоит в том, что он обеспечивает солидную основу для военных акций некоторых или всех союзников "в защиту их территории, ценностей и интересов, где бы такого рода акций они ни сочли бы уместными".

Именно такой подход и санкционирует "Стратегическая концепция НАТО", не считаясь не только с постулатами международного права, но и с положениями Вашингтонского договора[44] .

2.2 Гуманитарная интервенция как средство усиления влияния США на Балканском полуострове

23 февраля 1998 г., в ответ на провокацию со стороны сепаратистской Освободительной армии Косово, приведшую к гибели сербских полицейских, Белград направил в край дополнительные силы безопасности для проведения крупномасштабной полицейской акции, в которой были задействованы вертолеты и тяжелая военная техника. Впоследствии в Косово были введены отдельные подразделения Югославской народной армии, а численность внутренних войск в крае была утроена. Политическая реакция со стороны администрации США последовала незамедлительно. Уже 4 марта 1998 г. специальный представитель США на Балканах Роберт Гелбард, отвечая на вопрос о том, действует ли до сих пор "рождественское предупреждение" Дж. Буша С. Милошевичу, заявил, что "политика США не менялась" и что "Милошевич соответствующим образом предупрежден"[45] . Особенно резкими были выпады в адрес сербских властей со стороны госсекретаря М. Олбрайт: уже в первые дни кризиса она заявила, что США "располагают всей необходимой информацией для того, чтобы считать все происходящее в крае этнической чисткой", и "не намерены оставаться в стороне и наблюдать за тем, как сербские власти творят в Косово то, что им более не позволено творить в Боснии". Уже на этом этапе официальные представители США не исключили возможность применения военной силы против Белграда.

Международная реакция на резкое обострение обстановки в Косово также не заставила себя ждать. На чрезвычайных заседаниях Контактной группы в Лондоне и Бонне (март 1998 г.) было решено высказаться в пользу принятия Советом Безопасности ООН резолюции об эмбарго на поставку вооружения в СРЮ, заморозить экспортные кредиты Сербии и отказать в визах сербским официальным лицам, связанным с проведением военно-полицейской операции в Косово. Тогда же к рассмотрению вопроса о военном вмешательстве в косовский конфликт приступил Совет НАТО. Представители альянса провели чрезвычайную встречу с руководством Албании и договорились об оказании этой стране военной и другой помощи включая новые системы связи и технику для патрулирования границы с Косово, а также о создании военной миссии НАТО в Тиране с целью укрепления обороноспособности албанских вооруженных сил. На встречах министров иностранных дел и министров обороны стран - членов НАТО (в мае и июне 1998 г.) было принято решение о начале военного планирования в связи с ситуацией в Косово по трем основным направлениям: подготовка серии превентивных мер по предотвращению дальнейшего распространения кризиса, возможное нанесение воздушных ударов по Сербии и проведение "миротворческой" операции по контролю над выполнением соглашения о мире или перемирии, если таковое будет достигнуто. К середине июня силы НАТО приняли участие в воздушных маневрах над Албанией и Македонией, а в августе и сентябре - в наземных маневрах албанской армии. В сентябре в Македонии прошли многонациональные учения НАТО и государств - участников программы "Партнерство во имя мира" по отработке сценария масштабной операции по поддержанию мира[46] .

Однако резкие заявления официальных представителей США и НАТО в адрес Белграда не означали, что администрация Б. Клинтона сформировала свою позицию по косовской проблеме. Этот процесс растянулся на более длительный срок, и вплоть до начала осени 1998 г. носил весьма неоднозначный и противоречивый характер, что объяснялось как сложностью самой проблемы, так и тем, что руководство США просто не успело более или менее четко определить собственные интересы и приоритеты в отношении конфликта в Косово. Как заметил в июне 1998 г. Мортон Абрамовиц, президент Международной кризисной группы - неправительственной организации, ведущей активную деятельность на Балканах, риторика по косовскому вопросу "меняется каждый день", и "ни Запад, ни С. Милошевич не знают, что делать" в cложившейся ситуации. По мнению президента американского Балканского института Джеймса Хупера, цель политики США на этом этапе состояла в том, чтобы "избежать каких-либо рискованных действий, прямой вовлеченности в конфликт и ответственности за его исход". В целом у политических наблюдателей порой даже возникало ощущение, что реальной целью переговоров, ведущихся американскими посланниками в Косово, было "затягивание решения косовской проблемы до того момента, когда президент Клинтон покинет Белый дом". Эта неясность и двойственность в полной мере отразилась на отношении администрации США к этническим общинам, а также политическим и военно-политическим группировкам в самом Косово[47] .

Соединенные Штаты долгие годы поддерживали умеренную часть албанской оппозиции в Косово во главе с лидером Демократической лиги Косово И. Руговой, неофициально избранным в 1992 г. первым "президентом" самопровозглашенной "Республики Косово". 14 мая 1998 г. американскому посланнику на Балканах Р. Холбруку удалось организовать первую встречу И. Руговы с С. Милошевичем, на которой было принято решение продолжить переговоры в ходе дальнейших контактов. Такие переговоры состоялись 22 мая, однако уже следующая встреча была отложена из-за поездки И. Руговы в Вашингтон. Встреча с Б. Клинтоном, которая, по замыслу американских дипломатов, должна была поднять авторитет И. Руговы среди косовских албанцев, привела к обратному результату, укрепив за ним репутацию "марионетки США". Этому способствовало и совпадение визита И. Руговы в США с временной отменой Контактной группой (19 мая) и Европейским Союзом (26 мая) решения о запрете инвестиций в экономику СРЮ в качестве поощрения Сербии, начавшей диалог с косовскими албанцами. Хотя официально администрация Б. Клинтона продолжает считать "д-ра Ругову, избранного более чем 85% албанского населения Косово, законным представителем косовских албанцев", внешнеполитические круги США все более укреплялись в мысли, что "лидирующие позиции г-на Руговы серьезно, если не окончательно, ослаблены"[48] .

Позиция США по отношению к экстремистской Освободительной армии Косово носила не менее противоречивый характер. В течение всего 1998 г. нельзя было однозначно ответить на вопрос, "рассматривает ли администрация Освободительную армию Косово в качестве легитимной политической единицы, с которой можно вести переговоры, или террористической организации". 23 февраля 1998 г., буквально накануне начала сербской полицейской операции в Косово, США объявили о некотором смягчении санкций против СРЮ в качестве поощрения С. Милошевича за поддержку умеренного правительства боснийской Республики Сербской во главе с Милорадом Додиком. Тогда же, выступая в Приштине, специальный представитель Госдепартамента Р. Гелбард назвал ОАК "без всякого сомнения, террористической группой", подчеркнув, что США резко осуждают террористическую деятельность в крае. Однако уже 12 марта, выступая перед конгрессменами, Р. Гелбард признал, что, хотя ОАК несет ответственность за ряд террористических актов, "правительство США официально не рассматривает эту организацию как террористическую". Позднее эту позицию подтвердил и пресс-секретарь Госдепартамента Дж. Рубин, заявивший, что организация, отдельные члены которой совершили акты терроризма, не обязательно является террористической. При этом "обеспокоенность" США действиями ОАК не шла ни в какое сравнение с озабоченностью по поводу политики Белграда, который, по мнению американских официальных лиц, "несет основную ответственность за принятие мер по прекращению насилия" и за то, что "под угрозу поставлено само существование сербского государства"[49] .

По мере обострения обстановки и активизации военных действий в Косово США перестали игнорировать растущее политическое влияние ОАК. Американские посредники неоднократно встречались с представителями ОАК, пытаясь вовлечь их в политический диалог. Долгое время эта задача осложнялась практическим отсутствием политического крыла в рамках ОАК, представлявшей собой, по словам американских наблюдателей, "разнородное объединение партизанских групп", лидеры которых "малоизвестны и плохо связаны друг с другом". Первые контакты США с радикальными албанскими сепаратистами на высоком дипломатическом уровне относятся к концу июня 1998 г., когда Р. Холбрук на следующий день после переговоров с С. Милошевичем встретился с повстанцами в Юнике, а Р. Гелбард вступил в контакт с представителями ОАК в Западной Европе, пытаясь убедить их признать политическое лидерство И. Руговы в обмен на допуск к участию в переговорах. Хотя в начале июля США в рамках Контактной группы впервые с начала кризиса позволили себе довольно резкую критику в адрес ОАК, подчеркнув "неприемлемость насилия как способа решения проблемы Косово", уже в конце того же месяца Р. Гелбард официально заявил, что "Освободительная армия Косово - это реальная сила в крае, и как бы мы ни осуждали насилие с обеих сторон, ОАК должна быть представлена на любых переговорах о перемирии или мирном урегулировании". Показательно, что при тесных контактах с представителями албанского населения Косово США практически игнорировали сербскую общину: за все время своих поездок по краю Р. Холбрук не нашел времени встретиться с лидерами сербской общины и представителями православного духовенства[50] .

Осенью 1998 г. политика США по "косовскому вопросу" явно активизировалась. Этому способствовал ряд факторов, и прежде всего развитие военно-политической ситуации в крае. Еще в середине июля 1998 г. представители ОАК заявляли, что контролируют около 40% территории Косово (по американским данным на тот же момент, около трети территории края либо полностью контролировалось ОАК, либо было ареной ожесточенных вооруженных столкновений). Однако в августе - сентябре того же года сербским силам безопасности совместно с армейскими подразделениями удалось подавить основные очаги сопротивления и практически полностью взять под контроль ситуацию в крае. Ответной реакцией со стороны международного сообщества во главе с США стала эскалация военно-политического давления на Белград. 23 сентября 1998 г. Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 1199, требовавшую немедленного прекращения военных действий в Косово и постановлявшую в противном случае "рассмотреть дальнейшие действия и дополнительные меры по поддержанию или восстановлению мира и стабильности в регионе"[51] . 24 сентября на неформальном заседании в Виламоре (Португалия) министры обороны стран НАТО приняли решение о начале подготовки к нанесению ракетно-бомбовых ударов по Сербии и к наблюдению и контролю за перемирием, если таковое будет достигнуто. 1 октября Госдепартамент США призвал всех американских граждан срочно покинуть территорию СРЮ, а 12 октября Б. Клинтон выдвинул ультиматум С. Милошевичу, потребовав немедленного выполнения условий резолюции Совета Безопасности ООН №1199. На следующий день генеральный секретарь НАТО Х. Солана объявил о приведении вооруженных сил альянса в 96-часовую боевую готовность.

Помимо противодействия успешным операциям сербской армии и полиции по подавлению очагов сепаратизма в Косово, еще одной причиной резко усилившегося с конца сентября 1998 г. давления на Белград стало неблагоприятное для США развитие ситуации в регионе в целом (в частности, победа на сентябрьских выборах в Боснии национал-радикалов во всех трех боснийских общинах, нанесшая серьезный удар по Дейтонским соглашениям, а также самые сильные с весны 1997 г. беспорядки в Албании, вылившиеся в настоящий мятеж оппозиции). Наконец, свою роль, безусловно, сыграли и конъюнктурные внутриполитические интересы администрации и лично Б. Клинтона: за три дня до ультиматума С. Милошевичу палата представителей США проголосовала за проведение Конгрессом полномасштабного расследования на предмет возможного начала процедуры отстранения президента от власти. Стремление администрации сгладить политические последствия скандала вокруг личной жизни Б. Клинтона за счет решительных действий на внешнеполитическом фронте в данном случае было усилено задачей подготовки к промежуточным ноябрьским выборам в Конгресс[52] .

В более общем плане активизация американского вмешательства в косовский кризис явилась не только и не столько способом решения сиюминутных внутриполитических проблем и реакцией на успешные действия Белграда против албанских сепаратистов, сколько свидетельством того, что США наконец более или менее определили свои внешнеполитические интересы в связи с этим конфликтом. Среди них наиболее важными представляются два момента: стратегический и идеологический.

Рассуждая о стратегических интересах США применительно к данному конфликту, представители администрации Б. Клинтона постоянно заявляли, что целью американского вмешательства в косовский кризис является прежде всего предотвращение выхода конфликта за рамки Сербии, что привело бы к дестабилизации ситуации во всех соседних странах включая балканских союзников США по НАТО - Грецию и Турцию. Причем, по оценкам официальных представителей США, "в случае резкого обострения ситуации в Косово риск распространения вооруженного конфликта во всех направлениях... будет значительно выше, чем в свое время в Боснии". Отметим, что хотя дестабилизационный потенциал косовского кризиса в случае его выхода за пределы Сербии действительно довольно высок, непосредственное вовлечение в конфликт таких стран, как Греция, Болгария или Румыния, также как и резкое ухудшение греко-турецких отношений (вплоть до возможного военного конфликта) из-за разногласий по косовской проблеме, все же представляется маловероятным[53] .

Гораздо более реальную угрозу для США представляло возможное негативное влияние косовского кризиса на процесс мирного урегулирования в Боснии и Герцеговине. Администрация Б. Клинтона, потратившая много сил и средств на разработку и реализацию Дейтонских мирных соглашений по Боснии, было крайне заинтересована в поддержании региональной стабильности и в том, чтобы избежать необходимости новой широкомасштабной миротворческой миссии и программы реконструкции на Балканах. Именно угроза срыва процесса выполнения Дейтонских договоренностей, а также дестабилизации граничащих с Косово Македонии и Албании в результате "действий югославских и сербских властей" в крае была указана президентом Б. Клинтоном в качестве основной причины ужесточения экономических санкций против республик СРЮ в июле 1998 г.

Другим важным стратегическим интересом США является использование конфликта в Косово в целях "укрепления позиций НАТО в качестве основного инструмента по обеспечению мира и безопасности в Европе" за счет дальнейшего усиления "миротворческо-полицейской" функции альянса. С начала обострения кризиса в Косово в 1998 г. руководство США осознавало невозможность отстраниться от решения косовской проблемы, полностью оставив ее на усмотрение своих европейских союзников по НАТО. Кроме того, разразившийся в Косово кризис в очередной раз поставил под вопрос своевременность и адекватность расширения НАТО на восток в качестве ответа на основные угрозы безопасности в Европе. В этом смысле проблема Косово, подобно боснийскому конфликту, стала для США "делом принципа", своеобразным "испытанием на лидерство и решимость"[54] .

Другой комплекс причин активизации американского вмешательства в Косово, на первый взгляд, носил ярко выраженный идеологический характер. Представители администрации Б. Клинтона постоянно указывали в качестве одной из главных причин американского вмешательства на резко ухудшившуюся ситуацию с правами человека в Косово в результате сербских полицейских операций, а также на отсутствие основных атрибутов демократического общества в этом автономном крае и, что особенно важно, в Сербии и СРЮ в целом. При этом открыто заявлялось, что главной помехой на пути "демократического развития" Сербии является правление социалистов и лично С. Милошевича в качестве президента СРЮ.

Для США С. Милошевич с момента избрания на пост президента Сербии в 1990 г. представлял собой нежелательного партнера как "неконтролируемый" Западом "неокоммунистический" лидер, стремившийся к тому же к построению на Балканах единого сербского государства (непосредственно примыкающего к южному флангу НАТО), политика которого вряд ли соответствовала бы курсу США на вовлечение стран Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в сферу влияния Североатлантического альянса. Администрация Б. Клинтона была вынуждена несколько смягчить это отношение в ходе разработки и начала реализации Дейтонских соглашений, заключение которых не в последнюю очередь стало возможно благодаря лично С. Милошевичу. Однако, по мере того как процесс мирного урегулирования в Боснии набирал силу, администрация США возобновила поиск предлогов для ослабления "режима Милошевича" или даже отстранения его от власти. Казалось, такой шанс давали массовые демонстрации "демократической оппозиции" зимы 1996-1997 гг., однако эти ожидания не оправдались[55] . В июле 1997 г. С. Милошевич стал президентом СРЮ; осенью того же года коалиция левых сил во главе с социалистами сумела получить наибольшее число мест (110 из 250) на выборах в сербскую скупщину, а ставленник С. Милошевича Милан Милутинович был избран на пост президента Сербии. Более того, на выборах 1997 г. значительно укрепили свои позиции националистические силы: второе место заняли представители Сербской радикальной партии, получившие 82 места, а третье - националистическое Сербское движение обновления во главе с В. Драшковичем (45 мест). Чтобы сформировать правительство, левым пришлось пойти на союз с сербскими радикалами, лидер которых В. Шешель занял в марте 1998 г. пост заместителя премьер-министра Сербии. Победа осенью 1997 г. противников С. Милошевича во главе с М. Джукановичем на президентских и парламентских выборах в Черногории, сопровождавшаяся обострением сербско-черногорских противоречий в рамках СРЮ, не способствовала усилению позиций С. Милошевича, но и не смогла их существенно подорвать.

В этом смысле косовский кризис, резко обострившийся с начала 1998 г., предоставил в распоряжение администрации США новый мощный рычаг политического давления на С. Милошевича - возможность представить в качестве основной причины конфликта "антидемократический" характер правящего в Сербии режима. Официальные представители США поспешили заявить, что "в конечном счете проблема не в ситуации в Косово... а в отсутствии в Сербии и Югославии демократии и демократических институтов". Именно "неспособность США помочь развитию демократии в Сербии", по словам Дж. Хупера, явилась "основной причиной наших проблем на Балканах". Смысл подобных высказываний очевиден: как заявил лидер демократического меньшинства в сенатском комитете по международным делам Джозеф Байден, "...пора перестать считать Милошевича частью решения [косовской] проблемы, а не самой проблемой. В долгосрочной перспективе в регионе нет шансов для мира, пока на смену Милошевичу не придет демократическое правительство". По словам видного сенатора-республиканца Ричарда Лугара, "...долговременное урегулирование балканских кризисов невозможно до тех пор, пока в руководстве Сербии и СРЮ не произойдут коренные перемены... Приоритетом политики США должно быть содействие таким переменам"[56] .

Однако в данном случае важно четко различать политическую риторику и реальное понимание ситуации: несмотря на все публичные выпады против С. Милошевича, администрация США продолжает исходить из того, что "на данный момент Милошевич продолжает контролировать ситуацию независимо от того, нравится это нам или нет", и что его политические позиции внутри Сербии остаются достаточно прочными. Так, в отличие от публичных заявлений официальных лиц США, выступления законодателей и экспертов на слушаниях по косовскому вопросу в комитетах и подкомитетах Конгресса свидетельствуют об их довольно скептическом отношении к "сербской демократической оппозиции". По словам сенатора Дж. Байдена, потратившего, по его собственному выражению, "уйму времени на поиск демократической середины в Сербии", для него "наиболее печальным открытием было то, что по крайней мере половина оппозиции настроена гораздо более националистически, чем Милошевич", считая последнего "излишне уступчивым"[57] . По мнению Дж. Байдена, "в Сербии нет сил, способных генерировать реальную демократическую инициативу в тех временнПх рамках, которые отпущены на решение косовской проблемы".

Итак, реалистически мыслящая часть американского внешнеполитического истеблишмента осознавала, что надежды США на подрыв режима С. Милошевича изнутри остаются призрачными. Более того, у части американских экспертов было понимание того, что фактически у С. Милошевича нет иного выбора, чем та политика, которую он проводит. Как отмечал М. Абрамовиц, теоретически "Сербия может продолжать контролировать Косово только путем усиления репрессий или массированного притока в край сербского населения параллельно с “выталкиванием” огромного числа косовских албанцев"[58] . Так как сербская "реколонизация" Косово и насильственное изгнание из края значительного числа албанского населения вряд ли возможны, "у Милошевича есть только два способа изменить существующий баланс сил: проводить этнические чистки или приступить к разделу края". В связи с этим все большее распространение среди американских экспертов получала идея о том, что С. Милошевич сознательно пошел на обострение конфликта, чтобы так или иначе разрешить наконец "косовскую проблему", параллельно укрепив свои внутриполитические позиции. Так, Р. Гелбард неоднократно выражал сомнение, "не специально ли правительство подыгрывает Освободительной армии Косово" и "не существует ли какого-либо негласного соглашения между двумя сторонами, направленного на поляризацию ситуации и ослабление позиции умеренных сил во главе с д-ром Руговой"[59] .

Однако эти нюансы не меняют сущности проблемы: для администрации США ослабление или подрыв режима С. Милошевича являлось не столько средством урегулирования косовского кризиса, сколько самоцелью. Таким образом, основными стратегическими интересами США, повлиявшими на решение администрации активизировать вмешательство в косовский кризис, были: предотвращение угрозы срыва Дейтонского процесса мирного урегулирования по Боснии, стремление использовать косовский кризис как инструмент давления на режим С. Милошевича, а также более широкие внешнеполитические интересы, главным из которых остается необходимость обеспечить взаимодействие с европейскими союзниками по НАТО и способствовать дальнейшему укреплению позиций этого военно-политического блока в Европе и мире.

2.3 Информационная составляющая гуманитарной интервенции в Косово

В предельно общем виде информационная кампания по поводу гуманитарной интервенции в Косово включала несколько основных этапов:

I) Подготовка общественного мнения, в ходе которой учитываются самые разные группы реципиентов: массовый потребитель, ЛПР, близкие к ним лица и истеблишмент в целом, специалисты в области внешней политики и международных отношений. Показательным в этой связи является освещение событий боснийского конфликта до и после обнаружившегося факта геноцида в г. Сребреница (Босния и Герцеговина) в июле 1995 года. Если поначалу ситуация подается как классический внутренний конфликт между различными конфессиональными и этническими группами, то в дальнейшем отношение резко меняется, а событие трактуется как гуманитарная катастрофа. Как следствие, изменяются и возможные способы урегулирования конфликта[60] .

До июля 1995 года общепринятая схема миротворчества, как она излагается в средствах массовой информации, строится в такой последовательности: прекращение огня → подписание соглашения о перемирии → размещение в зоне конфликта сил поддержания мира (как правило, под эгидой ООН) → начало переговоров между конфликтующими сторонами. Такая последовательность действий привычна для массовой аудитории. После событий в Сребренице ситуация резко меняется. От традиционного образа миротворческой акции СМИ переориентируются на принципиально иную модель – идеологию «гуманитарной интервенции»: присущая политическому реализму классическая концепция защиты национальных интересов сменяется принципами «бескорыстной войны»[61] . Более того, классическую идеологию миротворчества начинают активно критиковать, а политику невмешательства – называть «соглашательством» и «новым Мюнхеном».

Для массового сознания война подается как абсолютно альтруистская акция, направленная на защиту мирного населения – в частности, боснийских мусульман, ставших жертвами геноцида после захвата анклава Сребреница, или косовских албанцев. В специализированных же изданиях «ценности гуманизма» (values of humanity) типа прав человека, открытого общества, власти закона (rule of law) или свободы слова обретают статус «национальных интересов», а в перечень угроз национальной безопасности вводятся геноцид, массовое перемещение населения, региональные конфликты.

С принятием концепции «гуманитарной интервенции» изменяется фактически и функция НАТО в урегулировании локальных конфликтов: в отличие от малоэффективной ООН, НАТО признается отныне в качестве единственной организации, способной проводить политику «принуждения к миру» (peace enforcement). Новая стратегическая концепция Североатлантического союза[62] принимается в ходе Вашингтонского саммита (23-24 апреля 1999). Эта концепция не только подтверждает политику «принуждения к миру» (пункт 31), но и определяет к тому же новые виды угроз для безопасности, в том числе локальные и этнические конфликты, массовое перемещение беженцев (пункт 24).

II) Создание обобщенного образа врага через посредство масс-медиа. В качестве характерной иллюстрации здесь можно привести образ бывшего президента ФРЮ Слободана Милошевича, представшего перед Гаагским трибуналом. Как правило, такие политические деятели характеризуются западными СМИ в терминах «диктатор» (dictator), «опасный» (dangerous), «безжалостный» (ruthless) человек в рамках бинарной оппозиции «добро» vs «зло», «демократия» vs «тоталитаризм». Но в отличие от периода «холодной войны», нельзя не заметить, нет явно выраженного противостояния двух систем и двух идеологий («капитализм» vs «коммунизм», «свободный мир» vs «советский блок»). Гуманитарным ценностям, как они даются в либеральных западных трактовках, противопоставляются не идеологические системы, а отдельные политические фигуры или группы людей – например, военное и политическое командование боснийских сербов.

В теоретическом обосновании «гуманитарной интервенции» можно выделить два подхода: «массовый» и «специализированный». Причем «специализированный» предполагает в свою очередь две относительно самостоятельных группы реципиентов: истеблишмент и научное сообщество. «Массовый подход», с которым мы сталкиваемся в «международных разделах» популярных газет, в новостных передачах на радио и телевидении, рассчитан по определению на рядовых членов общества, мало интересующихся внешней политикой. «Специализированный» подход нацелен, напротив, на круг лиц, серьезно интересующихся внешней политикой. Его проводником являются, в частности, такие ежедневные газеты и еженедельники, как «The New York Times», «The Washington Post», «The Los Angeles Times» в США, «Le Monde» и «Le Figaro» во Франции. Как показывают проведенные исследования, подобные СМИ нередко являются важным альтернативным источником внешнеполитической информации для истэблишмента, наряду с закрытой информацией, предоставляемой спецслужбами. Эти источники информации не исключают, а скорее дополняют друг друга. Доказательством могут служить некоторые высказывания американских политиков и публицистов. Например, чтобы проверить достоверность ввода советских танков в Будапешт, утверждает Вильям Ф. Бакли (W. F. Buckley), сотрудники Госдепартамента США обращаются в «New York Times»[63] . А по заявлению американского политического деятеля Дж. К. Гэлбрейта (John K. Galbraith), нет такой значимой информации, которая ему не попадалась бы на страницах New York Times»[64] . Подобные высказывания доказывают, что не только СМИ подвержены воздействию со стороны власти, но и сама власть со стороны СМИ.

Политическому истеблишменту адресованы также выступления политических и военных лидеров, высокопоставленных дипломатов – например речь премьер-министра Великобритании Энтони Блэра в Экономическом клубе города Чикаго 23 апреля 1999 года[65] . Это выступление тем более интересно, что позволяет уяснить основные параметры политики «гуманитарной интервенции». По заявлению британского премьера, 1. операция в Косово базируется на защите ценностей гуманизма (values of humanity), а не на территориальных претензиях (territorial ambitions), как это было прежде; 2. целью военных действий является не военная победа над противником, а «восстановление справедливости» (нарушенных прав человека) и наказание военных преступников; 3. угроза безопасности заключается не в отдельных государствах и распространении оружия массового поражения, а в таких явлениях, как массовое перемещение населения, геноцид мирного населения, нарушение прав человека; 4. понятие безопасности строится на принципах глобальной взаимозависимости: стабильность всего «международного сообщества» ставится отныне в зависимость от любой гуманитарной катастрофы. Короче говоря, все страны образуют, по словам Тони Блэра, единое «международное сообщество»: нестабильность в одном месте может привести к серьезным последствиям для других членов сообщества.

В свою очередь специальные публикации Гвина Принса по международному праву и практике гуманитарных интервенций обращены к иной аудитории – представителей научного сообщества. Вышеупомянутые статьи написаны в разный период – до начала и в период военной операции Альянса против Югославии. Стремясь определить сущность вооруженного конфликта и войны в целом, автор отмечает некоторые коренные изменения в трактовке данного явления после окончания «холодной войны». По мнению Принса, переломный момент наступает с момента, когда западные СМИ отказываются от трактовки боснийских событий в терминах классической войны, т.е. вооруженного столкновения между отдельными государствами, а бомбардировка позиций боснийских сербов подается в качестве внутреннего конфликта (intrastate violence). Такая трактовка событий тем более существенна, что намечает новые принципы ведения и урегулирования конфликта: классический межгосударственный конфликт, регламентированный рядом международных конвенций и протоколов, сменяется нерелевантным ранее внутренним конфликтом. Причем приоритетным, по Принсу, становится соблюдение прав человека и ценностей гуманизма, а вооруженное вмешательство определяется как «справедливая война, основанная не на территориальных претензиях, но на ценностях гуманизма»[66] Ранее формальные документы типа «Всеобщей декларации прав человека», принятой Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 году, становятся правовым базисом политики «гуманитарных интервенций».

Таким образом, подводится теоретическая база для доктрины «гуманитарной интервенции». Косовский кризис становится фактически новоизобретенным способом решения внутренних и внешних противоречий евро-атлантической системы. Стабильность видоизмененной – в данном случае монополярной – системы международных отношений достигается отныне не в рамках стратегии «сдерживания», а путем обострения, а затем урегулирования «ситуации на периферии». Локальные кризисы нового типа позволяют не только разрешать внутренние системные противоречия, но и противостоять альтернативному объединению «внесистемных» сил против основных центров принятия решений. Как следствие, общественное мнение подготавливается к практике малого перманентного конфликта.

2.4 Международные последствия гуманитарной интервенции в Косово

События 1999 года в Косово, военная операция НАТО в Югославии значительно изменили сложившуюся международную практику урегулирования кризисов. Впервые в современный период под морально-этическим предлогом предотвращения гуманитарной катастрофы военный альянс одних суверенных государств совершил вооруженное вмешательство во внутренние дела другого суверенного государства. Причем сделано это было в обход ООН и не в строгом соответствии с нормами международного права, закрепленными в главе VII Устава ООН.

Силовая акция стран НАТО вызвала сильнейший резонанс во всем мире. Особенно острой была реакция России. В развернувшихся по этому поводу дискуссиях принимали участие официальные лица, политические движения и партии, научные и военные круги, общественность. Кризису в Косово посвящено множество публикаций и монографических работ. События в этом регионе стали предметом обсуждения международных семинаров и конференций. «Гуманитарная интервенция» НАТО на Балканах поставила перед учеными, политиками и представителями общественности ряд серьезных вопросов – Каковы были причины, приведшие к наступательной операции НАТО? Каковы международные последствия косовского кризиса? Какие реальные проблемы современного международного права требуют конструктивного ответа от мирового сообщества? Какие внешнеполитические задачи встают в данных условиях перед Россией и другими государствами?

Что касается выявления причин агрессии НАТО, политики и исследователи высказывают самые разные, подчас противоположные мнения. Ряд авторов разделяют позицию руководства Альянса, считая, что главной причиной военной операции на Балканах было стремление предотвратить гуманитарную катастрофу и распространение ее на ближайшие государства[67] .

Однако большинство российских политиков и ученых убеждены в том, что объявленные руководством НАТО цель и причины операции «Союзная сила» были лишь прикрытием для достижения иных геополитических, военно-стратегических и политических целей. Среди таких целей, в частности, приводятся следующие:

- устранение Слободана Милошевича с политической арены[68] ,

- усиление США своего влияния в регионе путем создания нового масштабного плацдарма в Европе ближе к целям на Востоке, получения дополнительного контроля над устьем Дуная и проливами, а также близость к Ближнему Востоку[69] ,

- резко ослабить роль и влияние международных организаций, кроме НАТО,

- за счет разногласий среди европейских стран-партнеров НАТО по поводу «миротворческой» миссии Альянса в Югославии, добиться ослабления единства членов ЕС для предотвращения формирования объединенной Европы как реального конкурента США в экономическом и политическом плане[70] .

Некоторые ученые высказывали мысль, что причину столь беспрецедентной акции НАТО следует искать в сфере глобальных финансов, то есть - дестабилизация европейской валюты и исключение возможности ее превращения в мировую резервную валюту. Введение евро могло привести к сокращению потребности в долларах, массовому возврату долларов в США и их дестабилизации. Чтобы избежать такого поворота событий, США выбрали путь дестабилизации самой еврозоны ударами по ее «неустойчивой периферии»[71] .

В целом можно сказать, что в большинстве своем российские политическая и научная элиты, а также общественное мнение не восприняли всерьез те аргументы Запада, которые относились к гуманитарной стороне вопроса, и обвинили США и НАТО в использовании «двойных стандартов» в подходе к вопросу о нарушении прав человека.

Что же касается последствий военной операции, проведенной НАТО на Балканах, большинство исследователей единодушны в том, что события в Косово серьезно ухудшили обстановку не только в Европе, но и во всем мире.

Опыт Косово показал, что гуманитарное вмешательство становится все более опасным оружием в руках нескольких государств. При этом возникает угроза нового мирового противостояния - между государствами-сторонниками силовых методов в международном праве и их противниками (среди последних не только большинство стран "третьего мира", но и Россия, и Китай). Какими бы соображениями ни руководствовались инициаторы гуманитарного вмешательства, они все равно встают на сторону одной из конфликтующих групп.

В случае Косово - НАТО на практике встало на сторону одного из участников многолетнего конфликта (албанцев) против другого (сербов), хотя права человека нарушали как те, так и другие. Как отмечал профессор права Школы права Висконсинского университета США Р.Б.Билдер, стремление НАТО добиться прекращения жестокостей и этнических чисток по отношению к албанцам путем бомбардировок гражданских объектов и разрушения базовой структуры югославского общества вызвали у сербов еще больший гнев и зверства против косоваров. С этой точки зрения, пишет Билдер, бомбардировки вряд ли имеют гуманитарное оправдание[72] .

В этом отношении роль НАТО в гуманитарном кризисе вокруг Косово носила двойственный характер – одновременно со строительством лагерей и оказанием гуманитарной помощи беженцам велась война против страны, которую они покидают, то есть косвенно инициировались новые потоки беженцев.

НАТО оказалась не в силах разрешить большинство проблем, а в некоторых случаях ее действия даже послужили причиной возникновения дополнительных – теперь все неалбанское население края стало жертвами этнических чисток, систематически организуемых при безразличном отношении к этому со стороны международных миротворцев из контингентов КФОР. Это исключает, по крайней мере, сейчас, всякую возможность воссоздания многонационального Косово.

Применительно к Балканам в целом массированно проведенная здесь боевая акция НАТО превратила этот регион в нестабильный как никогда прежде. Все окружающие государства ощутили на себе всю тяжесть конфликта и многие из них понесли серьезный ущерб из-за остановки навигации по Дунаю.

Косово поставило перед международным сообществом и ряд других проблем: как решать этнические конфликты, что делать с внутренними сепаратистами, стремящимися к самоопределению, которые после событий в Косово могут прийти к выводу, что только насилие является единственным действенным аргументом в борьбе за независимость, способным заставить Запад считаться с ними как с реальной политической силой.

Отсюда вывод: гуманитарное вмешательство, какими бы соображениями ни руководствовались его инициаторы, не является эффективным средством разрешения многолетних или даже многовековых проблем, которые обычно и вызывают национальные, религиозные и другие виды конфликтов.

Уроки Косово подтверждают, что, с одной стороны, использование "политики силы" не может решить сложных проблем, лежащих в основе межэтнических конфликтов и гуманитарных кризисов. А с другой - лишний раз показывают бесперспективность попыток НАТО действовать вне рамок ООН, попирая международное право.

События на Балканах также оказали огромное влияние как на внешнюю политику России, так и на ее внутриполитическую ситуацию. Отмечалось, что часть элит некоторых постсоветских государств (стран Закавказья в первую очередь), следивших за ходом событий в Югославии, усмотрели в натовской акции возможность таким же способом решать конфликтные ситуации внутри своих государств или в отношениях с соседями. Серьезный ущерб был нанесен отношениям России со странами Запада. Военная интервенция Альянса серьезно дискредитировала саму идею сотрудничества с НАТО и изменила представления России об этой организации. Таких антиамериканских настроений в российском обществе не было вопреки всей официальной пропаганде, даже в худшие времена «холодной войны»[73] . Действия НАТО и сложившаяся после них международная и внутриполитическая обстановка поставили перед Россией вопрос о существенном пересмотре и переосмыслении своих внешнеполитических и общих стратегических приоритетов. В новых международных условиях для России открываются новые дополнительные перспективы в плане развития отношений с ключевыми, как для регионального, так и для общемирового расклада сил, ведущими державами, прежде всего с Китаем и Индией. При этом речь идет не о поиске союзников против НАТО, а о выработке сбалансированного внешнеполитического курса, основывающегося на отстаивании собственных национальных интересов.

Если же говорить о международных аспектах последствий операции НАТО на Балканах, то нужно отметить прежде всего то, что военная операция против суверенного европейского государства нанесла серьезный удар по существующему миропорядку, по авторитету ООН и ОБСЕ. События 1999 г. подвергли испытанию на прочность не только принцип невмешательства во внутренние дела суверенного государства, но и исключительную роль ООН как инициатора внешнего вмешательства для принуждения к миру. При этом окончательная девальвация роли ООН в мире и ОБСЕ в Европе вряд ли отвечает долгосрочным интересам национальной безопасности как европейских стран, так и США.

Международное сообщество должно реагировать на острые гуманитарные ситуации и кризисы. Это его прямая обязанность, закрепленная в Уставе ООН. Другое дело, что поиск конкретных форм такого реагирования должен вестись коллективно, на прочном фундаменте международного права. Устав ООН и соответствующие международно-правовые механизмы предусматривают широкий спектр возможностей реагирования мирового сообщества на такие нетерпимые ситуации - от превентивной дипломатии, переговоров, примирения, посредничества до санкций, и в крайнем случае - использование силы.

О необходимости выработки новых норм и концепций международного права, которые бы наиболее адекватно соответствовали современной международной действительности, высказывался целый ряд исследователей, занимающихся проблемами урегулирования региональных конфликтов. Также внимания заслуживает выработка соответствующих механизмов раннего предупреждения конфликтов, которые в последствии можно было бы применять в случаях возникновения конфликтов. Что же касается использования вооруженных сил при проведении миротворческих операций, то необходимость их применения должна быть четко аргументирована. Как говорится в документе о защите населения в ситуации вооруженного конфликта, принятом на Заседание Центрального комитета Всемирного Совета Церквей (ЦК ВСЦ), проходившем в Потсдаме, Германия, 29 января - 6 февраля 2001 года, «вооруженное вмешательство вообще должно осуществляться только тогда, когда международное сообщество установило определенную невозможность преодоления кризиса мирными средствами». А сопровождать его «следует декларацией ясно обозначенных целей и границ вмешательства, причем необходимо, чтобы масштабы и характер применения силы соответствовали этим целям и границам»[74] .

Вопрос правомочности использования военной силы является приоритетным еще и потому, что в ходе военной операции могут быть затронуты и те страны, представительства которых расположены на территории государства, где проводится операция. Если вспомнить тот факт, что во время проведения акции «Союзная сила» пострадали граждане Китая, находившиеся в Посольстве КНР в Белграде при очередном этапе бомбардировок авиации НАТО. Что привело к возникновению напряженности в отношениях между Китаем и США и в целом обострению в области международных связей.

Ученые отмечали еще ряд угроз, которые могли быть спровоцированы событиями на Балканах. Это - вероятность нового витка распространения ядерного оружия или иных типов оружия массового поражения как гарантии против вооруженного вмешательства извне, по каким бы мотивам и с какой бы стороны оно ни предполагалось; а также усиление угрозы терроризма, и прежде всего международного, используемого для решения тех или иных внутренних проблем. Как можно заметить, события 11 сентября 2001 года в США являются ярким тому подтверждением.

В целом, несмотря на расширение возможностей прямого международного вмешательства в кризисы и конфликты конца ХХ – начала ХХI в., международное сообщество пока так и не смогло выработать эффективной стратегии противостояния современным локально-региональным угрозам. Более того, как показал опыт международного вмешательства на Балканах и в других регионах мира в конце ХХ – начале ХХI в., внешнее воздействие, направленное на урегулирование того или иного конфликта, нередко усугубляло ситуацию, становясь фактором локально-региональной дестабилизации и способствуя затягиванию конфликта. Таким образом, перед международным сообществом все еще стоит проблема поиска ответа тому вызову, который представляет собой основной тип современного локально-регионального конфликта – интернационализированный внутренний конфликт.

Международное право всегда адаптировалось к новым условиям. Мы могли наблюдать вспышку международного правотворчества в ответ на рост международной торговли, транспорта и финансов. Развитие международного права за последнее десятилетие отражает развитие в других областях от транспорта до появления новых международных стандартов и норм. Изменения в глобальном окружении ставят под сомнение такие бывшие фундаментальными принципы, как невмешательство во внутренние дела суверенных государств. В то же время оппозиция против глобальных стандартов проявляется в каждой области от законов о защите интеллектуальной собственности до стандартов охраны труда. Некоторые, как Г.Киссинджер, предсказывают оппозицию против глобализации со стороны развивающихся стран. Другие, как К.Аннан, приравнивают глобальную культуру американской культуре и предупреждают о грядущей оппозиции американским ценностям[75] .

Традиционный принцип суверенитета ставится под сомнение тенденциями экстерриториальности, регионализации и всеобщности права. Изменения в этих областях оказывают значительное влияние на межгосударственное взаимодействие. Другая область - регулирование ведения боевых действий. Хотя попытки регулировать военные действия ведут свое начало со времен доктрины справедливой войны Бл.Августина, пик этой активности начинается в девятнадцатом веке. К этим действиям относятся Женевская конвенция 1864 г., Санкт-Петербургская декларация 1868 г., Гаагская декларация 1899 г., Гаагская конвенция 1907 г., Гаагские правила воздушной войны 1923 г., Женевская конвенция о химической и биологической войне 1925 г., Женевская конвенция об обращении с военнопленными 1929, Женевская конвенция 1949 г. (и протоколы 1977 г.). Сюда же можно отнести и Договор о противопехотных минах (не подписанный США, Россией и Китаем), конвенции, регулирующие действия ВМФ.

Помимо всего прочего, государства во все большей степени пытаются применять собственные законы к гражданам и событиям, происходящим за пределами их границ. В области уголовного права США и ряд других стран пытаются применять собственные законы к событиям, происходящим за границей (например, терроризм и перемещение наркотиков), основываясь на последствиях этих событий для них самих. Тенденция к экстерриториальности законодательства может быть прослежена и в случае антитрестовского, торгового и финансового права. Например, в 1984 году суд постановил, что американское антитрестовское законодательство применимо к иностранным авиаперевозчикам (дело Лэйкер Эйрвэйз против Сабены). Антитрестовские законы ЕС запрещают заключение соглашений, которые ограничивают конкуренцию. Это применимо даже к соглашениям, заключенным за пределами ЕС, если они исполняются на его территории. Растущая экстерриториальность применения национальных законов отражает глобализацию, поскольку она является новым способом межгосударственного взаимодействия. Граждане и группы были признаны в качестве субъектов международного права на основании таких соглашений, как уставы Токийского и Нюрнбергского военных трибуналов (1945 г.), Всеобщей декларации гражданских прав (1949 г.), Конвенции гражданских и политических прав (1966 г.) и европейской конвенции по гражданским правам (1950 г.)[76] .

Согласно традиционным принципам вестфальской системы, гражданские права являются сугубо внутренним делом государств. Однако, начиная с запрета пиратства в восемнадцатом веке и работорговли в девятнадцатом веке, этот принцип стал размываться. Венский конгресс 1815 года был, пожалуй, первым в новое время обращением международных элит к проблеме гражданских прав. На конгрессе обсуждались вопросы религиозной свободы, гражданских и политических прав и отмены рабства. За ним последовал ряд договоров по отмене рабства. К примерам относятся Берлинская конференция по Африке 1885 года, Брюссельская конференция 1890 года, Женевская конференция 1926 года. Гаагские мирные конференции 1899 и 1907 годов ввели принцип права индивидов обращаться в апелляционный суд. Версальская мирная конференция 1919 года обсуждала среди прочего и вопрос о защите меньшинств. Попытки установить всеобщие стандарты гражданских прав начались после Второй мировой войны с принятием Конвенции о геноциде 1948 года и Всеобщей декларации гражданских прав 1949 года. Отражением снижения роли государств (особенно недостаточных) является явление гуманитарной интервенции. Идея интервенции для «защиты прав иностранных подданных диктаторского правителя» была впервые разработана Г.Гроцием в семнадцатом веке. Однако сам термин «гуманитарная интервенция» был впервые использован европейскими великими державами в девятнадцатом веке для оправдания интервенции по защите христиан, угнетаемых в Оттоманской империи. Первым примером была интервенция в Греции в 1827 году, которая в 1830 году привела к независимости страны. Примерами гуманитарной интервенции в девятнадцатом веке были действия христиан против мусульман в Северной Африке, на Балканах и в Леванте. В двадцатом веке также было довольно трудно различить гуманитарную интервенцию и агрессию. Иллюстрацией может быть вторжение Гитлера в Чехословакию под предлогом защиты немецкого меньшинства в Судетах. Устав ООН попытался ограничить применение силы, проведя различие между агрессией и мерами по принуждению. Существовало признание гуманитарной интервенции в случае, если она одобрена ООН. Конфликт в Косово установил новые правила для гуманитарной интервенции. При этом, как отметил Р.Элсворв, "военная интервенция для защиты демократии в других странах может показаться остальному человечеству формой спасения без представительства"[77] .

По мнению же сторонников "гуманитарного вмешательства", суверенитет никогда не был понятием абсолютным. "По сущест­ву, внутренний порядок, — писал еще в 60-х годах один из авто­ритетных специалистов в области международного права Ри­чард Фальк, — никогда не был автономным в строгом смысле...Суверенитет наделяет нацию лишь главной компетенцией; он не является и никогда не был исключительной компетенцией"[78] .

Во время холодной войны принцип невмешательства во внутренние дела других государств имел приоритет над гуманитарными соображениями. Хотя даже в это время имели место интервенции, которые можно считать гуманитарными (хотя предлоги для них были совсем другими). К ним относятся индийская интервенция в Бангладеш в 1971 году, вьетнамская интервенция в Камбоджи в декабре 1977, танзанийская интервенция в Уганде, приведшая к свержению режима И.Амина в апреле 1979 года.

К изменению взглядов на гуманитарную интервенцию в 1990-х годах привели две основные причины:

1. Распространение новых форм войны, в особенности в Африке и Восточной Европе. Эти новые формы развились из партизанских действий и контрпартизанских операций более раннего периода. Они часто называются гражданскими или внутренними войнами, хотя на самом деле в них вовлечен целый ряд глобальных акторов.

2. Развитие гуманитарных НПО. В их развитии переломным моментом была война в Нигерии в 1971 году. Именно тогда Международный комитет Красного Креста отказался от принципа нейтралитета и организовал воздушный мост в Биафру без согласия властей Нигерии.

Изменение международных норм в отношении гуманитарной интервенции может рассматриваться как выражение развития глобального гражданского общества. Опыт проведения гуманитарных интервенций был достаточно неудачным (Руанда, Сомали, Косово).

В начале 1990-х годов проводилось только восемь операций ООН по поддержанию мира, в которых участвовало около 10000 человек. В конце 2000-го года таких операций было уже 15, и в них было задействовано 38000 человек. В миссии по предотвращению конфликтов были вовлечены и региональные организации.

Конечно, гуманитарная интервенция сама по себе не может разрешать конфликты. Однако она может создать безопасное окружение, в котором укрепляется гражданское общество и могут быть найдены мирные решения проблем.

Международное право было центральным для таких важных международных режимов, как режимы, установившиеся вслед за Вестфальским миром 1648 г., Венским конгрессом 1815 г., Версальским миром 1919 г. и Уставом ООН. Каждый из этих режимов установился после крупной войны и пытался установить новый международный порядок для обеспечения мира, безопасности и нормальных межгосударственных отношений. События конца 1990-х годов привели к ослаблению роли ООН, после того как военная сила была односторонне применена без санкции СБ ООН (Косово). Исторически ослабление режимов в области безопасности предшествовало периодам конфликтов и затем новом режимам в области безопасности. Время покажет, сохранится ли эта тенденция в двадцать первом веке.

Подводя итог, можно отметить, что налицо появление новых акторов мировой политики. Можно наблюдать также и плавную эволюцию природы государственного суверенитета. Государства также все более дифференцируются на основе признания ими тех или иных форм суверенитета. Однако говорить о том, что в ближайшем будущем режим суверенитета будет заменен другим набором институционализированных практик, преждевременно. Практически все главные негосударственные акторы мировой политики заинтересованы в сохранении status quo.

В ближайшем будущем более вероятно появление переходных форм регулирования международных отношений, не отвергающих государственный суверенитет, а сосуществующих с ним. Отражением этого являются и изменения, которые претерпевает в настоящее время международное право.

Заключение

Повышающееся доверие к способности системы ООН на коллективное вмешательство весной 1999 года претерпело удар после операции НАТО в Косово. В этом случае не имели места ни резолюции Совета Безопасности (ст. 39 Устава ООН), в соответствии с VII главой Устава ООН необходимые для посылки коллективных сил, ни принципиально возможная в соответствии с VII главой санкция на военное вмешательство «в силу региональных соглашений» (ст. 53 п. 1). Одной из причин этого послужило то обстоятельство, что в девяностые годы не была проведена основополагающая реформа механизмов принятия решений в Совете Безопасности, что имело то следствие, что (грозящее) вето одного из постоянных членов Совета Безопасности способно парализовать механизм принятия решения Совета. Последствием стала беспрецедентная акция Североатлантического оборонного альянса, предпринятая praeter legem, то есть в обход правовых принципов, обеспеченных Уставом ООН.

Острую критику выразили не только Россия, но и государства «третьего мира», в частности, Индия и Китай. На Западе эксперты разошлись во мнениях: с одной стороны, критически подмечалось, что действия государств-членов НАТО в Косово в известных обстоятельствах представляют собой вклад в «развитие международного права в направлении права на вмешательство со стороны регионального или глобального гегемона» - с пока неизвестными последствиям; указывалось также на то, что в случае, если подобные действия станут составной частью будущей стратегической программы НАТО, «универсальной системе коллективной безопасности грозит выхолащивание содержания». С другой стороны, говорилось о том, что война в Косово могла означать «прорыв на пути классического международного права, действующего между государствами, в сторону космополитического права для общества граждан мира»: это суждение не осталось без возражений.

Не к меньшей проблематичности в среднесрочной перспективе может привести и отсутствие правовой основы для «гуманитарных вмешательств», создающей международно-правовую базу в аспекте безопасности и гарантирующей объективность. Своим решением от 20 апреля 1994 года Европейский парламент призвал государства-члены ЕС принять участие в (основанном на международном обычном праве) процессе, направленном на признание права на вмешательство. При этом были названы три критерия для «гуманитарного вмешательства». А со времени вступления в силу Амстердамского договора от 1 мая 1999 года в задачи ЕС входят и «гуманитарные задачи и спасательные операции, мероприятия, направленные на сохранение мира, а также боевые операции по преодолению кризисов, включая меры по поддержанию мира». Пока, однако, не привели к успеху попытки кодифицировать право на вмешательство или по крайней мере лучше, чем до сих пор, обеспечить его с правовой (и с финансовой) точки зрения, «гуманитарные вмешательства», направленные на спасение людей, будут постоянно находиться под огнем критики.

Неоднократно критиковавшееся невмешательство ООН по предотвращению геноцида в Руанде в 1994 году наметило границы коллективной воли к вмешательству. И в будущем опасность «интервенционизма» «a la carte» нельзя сбрасывать со счетов, что ведет не только к известной правовой неопределенности для сторон, но и к избирательности в проведении операций, внушающей опасения в аспекте неотъемлемости и неделимости прав человека. Существует опасность того, что части мира, в которых права человека нарушаются систематически и в не менее массовом порядке, что, например, годами происходит в южном Судане, Алжире или Бурунди, разовьются в «забытые зоны» или «зоны невмешательства». Продолжает обостряться отмеченная выше проблема достоверности, что вредит как жертвам тяжких нарушений прав человека, так и (моральному) единству потенциальных участников вмешательства.

Если и далее не будут приниматься решения, способные решить проблему, то есть смысл задуматься о лучшем правовом обеспечении института «гуманитарного вмешательства», направленного на спасение человеческих жизней за границей. Инициативы в этой области могут исходить от Организации Объединенный Наций, Европейского Союза, а также от негосударственных организаций. Осуществление таких инициатив, а также их успех в конечном сете зависят от того, будет ли достаточно велика на государственном уровне политическая воля к тому, чтобы более не терпеть систематических нарушений прав человека и геноцида и - отбросив соображения, связанные с суверенитетом - принимать против них энергичные меры. Поскольку, однако, вооруженное вмешательство без санкции Совета Безопасности ООН делает необходимым изменение Устава ООН, широкомасштабных изменений в действующем праве ожидать не приходится.

Литература

1. Абашидзе А.Х., Эмин В.Г. Членство в международной организации//Между-народные организации. М., 1994.

2. Александров С. Новая Венская конвенция по дипломатическому пра-ву//Международная жизнь, 1975. - № 7.

3. Анчуков С. Начало интервенции//Washington Profile: Начало интервенции, 2003.

4. Арбатов А.Г. Безопасность: Российский выбор. – Москва, 1999

5. Беннис Ф. Империя против ООН: Соединенные Штаты подрывают международное право // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

6. Tony Blair, “Doctrine of the International Community”, Speech in Chicago, 23 April 1999

7. The Atlantic Alliance's Strategic Concept, 1999

8. Билдер Р. Б. Косово и "новый интервенционизм": Надежда или опасность? // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3.

9. Блищенко И.П. Дипломатическое право. - М., 1991.

10. Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 43/131 от 8 декабря 1988 г., одобренная III Комитетом 22 ноября 1988 г. (A/43/877)

11. Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 46/182

12. Бовин А.Е. Главный урок иракского кризиса//Независимая газета. – 2003. – 7 апреля.

13. Бодсон Ж. Европа Алитридов. - Белград, 1996.

14. Брутенц К.Н. Введение в ХХI век?//Свободная мысль. – Москва, 1999.

15. В мир пришла мода на гуманитарные интервенции. Независимая информация и аналитика из США// Washington Profile, 2003.

16. Война с Ираком//Washington Profile:Пришла мода на гуманитарные интер-венции//Mignews.com.ua. - 05.10.2002.

17. Волхонский Б. Кофи Аннан зовет к оружию//Коммерсант, 29 октября, 1999.

18. Воронцов В. Истинные цели томагавков//Обозреватель. – Москва, 1999. - №10

19. Гали Б.Б. Повестка для мира. Превентивная дипломатия, миротворчество и поддержание мира. - Нью-Йорк, ООН, 1992.

20. Гали Б.Б. Повестка дня для мира. 1995. - Нью-Йорк, ООН, 1995.

21. Гали Б.Б. Радикальные преобразования в мировой системе после окончания холодной войны, естественно находит отражение в деятельности ООН // Международная жизнь, 1996, № 5.

22. Гуманитарная интервенция//Washington Profile: Военно-политическая ситуация в мире, 2003.

23. Гуманитарная интервенция в исполнении военной машины НАТО//Washington Profile: Untitled, 2003.

24. Гуманитарное вмешательство: к новому международному праву // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

25. Гусейнов В. Гуманитарная интервенция как элемент нового правопорядка//Washington Profile:Современная «философия интернационализма», 2003.

26. Гуськова Е.Ю. Урегулирование на Балканах: от Бриони до Дейтона (мирные планы 1991 -1995 гг.). - М, 1998.

27. Дайзерот Д. «Гуманитарные вмешательства» и международное право. // Neue Juristische Wochenschrift, № 42, 1999

28. Делягин М.Г. Главная задача, которую решали США в Югославии, - в сфере глобальных финансов//Междунар.жизнь. – Москва, 1999.- №9

29. Дмитриев Г.Ф. Многосторонняя дипломатия США: теория и практика. - М., 1981.

30. Жданов Ю.Н. Принудительные меры в международном праве. - М., 1998.

31. Жирнов О. А. "Гуманитарная интервенция" НАТО в Косово и ее последствия для мирового сообщества: Взгляд из России // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

32. Иванов И.С. Внешняя политика России в эпоху глобализации., - М., 2002.

33. Ивлева Т. В. "Гуманитарное вмешательство" и внешняя политика Германии // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

34. Крейтор Н.К. Новый американский колониализм//www. prezident.ru

35. Кулагин В. Международные отношения на пороге XXI века.// Международная жизнь. №7, 1999. C.32.

36. Михайлов Н. Особенности XXI века//Независимая газета, 12 октября, 1999.

37. Морозов Г. Миротворчество и принуждение к миру//Мировая экономика и международные отношения, 1999. - № 2.

38. Нарочницкая Н.А. Избежать нового передела мира//Междунар.жизнь.-Москва, 1999.- №11

39. Независимая информация и аналитика из США//Washington Profile: В мир пришла мода на гуманитарные интервенции.

40. Образ и реальность. Вопросы и ответы об Организации Объединенных Наций. - М., 1998.

41. Пархалина Т.Г. Россия и НАТО: Проблемы восприятия//Актуальные проблемы Европы: Европа и мир. – Москва,2000, №2

42. Петровский В.Ф. ООН действует от имени 184 государств//Международная жизнь, 1994. - № 10.

43. Петровский В.Ф. Стратегия и инструменты урегулирования конфликтов// Дипкурьер. – 2001. - 21 июня.

44. Прадетто А. НАТО, гуманитарная интервенция и международное право; Урегулирование конфликтов посредством военного вмешательства? Дилемма политики Запада в отношении Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

45. Применение силы: «серые зоны права»//Washington Profile: Право и обязанность гуманитарного вмешательства: куем единство, пока горячо, 2003.

46. Пураск Н. Миротворческие акции и проблема гуманитарного вмешательства//Власть. – 2002. - № 2.

47. Робертс А. Натовская "гуманитарная война" над Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

48. Романов В.А. Война в Югославии выявила острые противоречия с международным правом//"Независимое военное обозрение", 02.07.1999

49. Романов В.А. Договор Пелиндаба // Московский журнал международного права, 1997, № 3.

50. Сандровский К.К. Дипломатическое право. - Киев, 1981.

51. Сборов А. Россия и США будут дружить большими домами // Коммерсант, 1999. - 1 октября.

52. Софайер А. Международное право и Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

53. Танья Г. Гуманитарная интервенция и гуманитарная помощь: эхо прошлого и перспективы//Белорусский журнал международного права и международных отношений, 1998. - № 4.

54. Тузмухамедов Б.Р. Некоторые правовые проблемы операции по поддержанию мира // Московский журнал международного права, 1999.

55. Федоров А. Новые тенденции в современном мире: гуманитарная интервенция// Washington Profile: Из двух зол – меньшее, 2003.

56. Фролова И.Ю Последствия гуманитарного вмешательства запада в урегулирование этнополитического конфликта в Косово – М., 2002

57. Хабермас Ю. Жестокость и гуманизм. Война на грани между правом и моралью. // Die Zeit, № 18, 29.4.1999.

58. Ханс-Йохим Зандер Война во имя прав человека? // Orientierung, №.23/24, 15./31.12.1999

59. Хомский Н. Новый военный гуманизм: уроки Косова – М., 2002

60. Цейтлин Ю. В. Проблемы гуманитарных катастроф в современном мире // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

61. Челлини К. Г. Формирование концепции внешней политики США после конфликта вокруг Косово: (обзор публикаций в журнале "Foreign affairs") // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

62. Шатуновский С.В. Организационно-правовой механизм развития международного права // Московский журнал международного права, 1997. - № 2.

63. Политика «гуманитарной интервенции» в малых конфликтах нового типа: формирование общественного мнения.// Новые информационные технологии: возможности сотрудничества или поле для конфликтов в российско-американских отношениях: Материалы научного семинара 21-22 сентября 2001 г. – Нижний Новгород, с. 130-137

64. Эмин В.Г. Региональные конфликты и международные организации. - М., 1991.

65. Bilder R.B. Kosovo and the “New interventionism”:Promise or peril?//Journal of transnational law and policy. – Tallahassene 1999. – n 1. p.153-182

[1] Хомский Н. Новый военный гуманизм: уроки Косова – М., 2002

[2] Цейтлин Ю. В. Проблемы гуманитарных катастроф в современном мире // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[3] Ханс-Йохим Зандер Война во имя прав человека? // Orientierung, №.23/24, 15./31.12.1999

[4] Пураск Н. Миротворческие акции и проблема гуманитарного вмешательства//Власть. – 2002. - № 2.

[5] Там же

[6] Применение силы: «серые зоны права»//Washington Profile: Право и обязанность гуманитарного вмешательства: куем единство, пока горячо, 2003

[7] Жданов Ю.Н. Принудительные меры в международном праве. - М., 1998

[8] Дайзерот Д. «Гуманитарные вмешательства» и международное право. // Neue Juristische Wochenschrift, № 42, 1999

[9] Там же

[10] Гусейнов В. Гуманитарная интервенция как элемент нового правопорядка//Washington Profile:Современная «философия интернационализма», 2003

[11] Гусейнов В. Гуманитарная интервенция как элемент нового правопорядка//Washington Profile:Современная «философия интернационализма», 2003

[12] Гуманитарная интервенция//Washington Profile: Военно-политическая ситуация в мире, 2003

[13] Гуманитарная интервенция//Washington Profile: Военно-политическая ситуация в мире, 2003

[14] В мир пришла мода на гуманитарные интервенции. Независимая информация и аналитика из США// Washington Profile, 2003

[15] Блищенко И.П. Дипломатическое право. - М., 1991

[16] Блищенко И.П. Дипломатическое право. - М., 1991

[17] Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 43/131 от 8 декабря 1988 г., одобренная III Комитетом 22 ноября 1988 г. (A/43/877)

[18] Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 46/182

[19] Федоров А. Новые тенденции в современном мире: гуманитарная интервенция// Washington Profile: Из двух зол – меньшее, 2003

[20] Танья Г. Гуманитарная интервенция и гуманитарная помощь: эхо прошлого и перспективы//Белорусский журнал международного права и международных отношений, 1998. - № 4.

[21] Танья Г. Гуманитарная интервенция и гуманитарная помощь: эхо прошлого и перспективы//Белорусский журнал международного права и международных отношений, 1998. - № 4.

[22] Пураск Н. Миротворческие акции и проблема гуманитарного вмешательства//Власть. – 2002. - № 2.

[23] Война с Ираком//Washington Profile:Пришла мода на гуманитарные интер-венции//Mignews.com.ua. - 05.10.2002

[24] Билдер Р. Б. Косово и "новый интервенционизм": Надежда или опасность? // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[25] Оперативный параграф 9 Резолюции Совета Безопасности № 836

[26] Анчуков С. Начало интервенции//Washington Profile: Начало интервенции, 2003

[27] Параграф 2 Преамбулы Резолюции Совета Безопасности № 794.

[28] Гуманитарное вмешательство: к новому международному праву // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[29] Гуманитарное вмешательство: к новому международному праву // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[30] Гусейнов В. Гуманитарная интервенция как элемент нового правопорядка//Washington Profile:Современная «философия интернационализма», 2003

[31] Жданов Ю.Н. Принудительные меры в международном праве. - М., 1998

[32] Фролова И.Ю Последствия гуманитарного вмешательства запада в урегулирование этнополитического конфликта в Косово – М., 2002

[33] Тузмухамедов Б.Р. Некоторые правовые проблемы операции по поддержанию мира // Московский журнал международного права, 1999

[34] Прадетто А. НАТО, гуманитарная интервенция и международное право; Урегулирование конфликтов посредством военного вмешательства? Дилемма политики Запада в отношении Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[35] Прадетто А. НАТО, гуманитарная интервенция и международное право; Урегулирование конфликтов посредством военного вмешательства? Дилемма политики Запада в отношении Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[36] Петровский В.Ф. Стратегия и инструменты урегулирования конфликтов// Дипкурьер. – 2001. - 21 июня

[37] Петровский В.Ф. Стратегия и инструменты урегулирования конфликтов// Дипкурьер. – 2001. - 21 июня

[38] Петровский В.Ф. ООН действует от имени 184 государств//Международная жизнь, 1994. - № 10

[39] Пархалина Т.Г. Россия и НАТО: Проблемы восприятия//Актуальные проблемы Европы: Европа и мир. – Москва,2000, №2

[40] Ивлева Т. В. "Гуманитарное вмешательство" и внешняя политика Германии // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[41] Кулагин В. Международные отношения на пороге XXI века.// Международная жизнь. №7, 1999. C.32

[42] Морозов Г. Миротворчество и принуждение к миру//Мировая экономика и международные отношения, 1999. - № 2

[43] Морозов Г. Миротворчество и принуждение к миру//Мировая экономика и международные отношения, 1999. - № 2

[44] Нарочницкая Н.А. Избежать нового передела мира//Междунар.жизнь.-Москва, 1999.- №11

[45] Робертс А. Натовская "гуманитарная война" над Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[46] Робертс А. Натовская "гуманитарная война" над Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[47] Там же

[48] Софайер А. Международное право и Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[49] Крейтор Н.К. Новый американский колониализм//www. prezident.ru

[50] Крейтор Н.К. Новый американский колониализм//www. prezident.ru

[51] Там же

[52] Жирнов О. А. "Гуманитарная интервенция" НАТО в Косово и ее последствия для мирового сообщества: Взгляд из России // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[53] Делягин М.Г. Главная задача, которую решали США в Югославии, - в сфере глобальных финансов//Междунар.жизнь. – Москва, 1999.- №9

[54] Делягин М.Г. Главная задача, которую решали США в Югославии, - в сфере глобальных финансов//Междунар.жизнь. – Москва, 1999.- №9

[55] Гуманитарная интервенция в исполнении военной машины НАТО//Washington Profile: Untitled, 2003

[56] Воронцов В. Истинные цели томагавков//Обозреватель. – Москва, 1999. - №10

[57] Воронцов В. Истинные цели томагавков//Обозреватель. – Москва, 1999. - №10

[58] Там же

[59] Билдер Р. Б. Косово и "новый интервенционизм": Надежда или опасность? // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[60] Беннис Ф. Империя против ООН: Соединенные Штаты подрывают международное право // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[61] Tony Blair, “Doctrine of the International Community”, Speech in Chicago, 23 April 1999

[62] The Atlantic Alliance's Strategic Concept, 1999

[63] Политика «гуманитарной интервенции» в малых конфликтах нового типа: формирование общественного мнения.// Новые информационные технологии: возможности сотрудничества или поле для конфликтов в российско-американских отношениях: Материалы научного семинара 21-22 сентября 2001 г. – Нижний Новгород, с. 130-137

[64] Там же

[65] Tony Blair, “Doctrine of the International Community”, Speech in Chicago, 23 April 1999.

[66] Политика «гуманитарной интервенции» в малых конфликтах нового типа: формирование общественного мнения.// Новые информационные технологии: возможности сотрудничества или поле для конфликтов в российско-американских отношениях: Материалы научного семинара 21-22 сентября 2001 г. – Нижний Новгород, с. 130-137

[67] Пархалина Т.Г. Россия и НАТО: Проблемы восприятия//Актуальные проблемы Европы: Европа и мир. – Москва,2000, №2

[68] Брутенц К.Н. Введение в ХХI век?//Свободная мысль. – Москва, 1999.

[69] Нарочницкая Н.А. Избежать нового передела мира//Междунар.жизнь.-Москва, 1999.- №11

[70] Воронцов В. Истинные цели томагавков//Обозреватель. – Москва, 1999. - №10

[71] Делягин М.Г. Главная задача, которую решали США в Югославии, - в сфере глобальных финансов//Междунар.жизнь. – Москва, 1999.- №9

[72] Bilder R.B. Kosovo and the “New interventionism”:Promise or peril?//Journal of transnational law and policy. – Tallahassene 1999. – n 1. p.153-182

[73] Арбатов А.Г. Безопасность: Российский выбор. – Москва, 1999

[74] Софайер А. Международное право и Косово // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3

[75] Романов В.А. Война в Югославии выявила острые противоречия с международным правом//"Независимое военное обозрение", 02.07.1999

[76] Романов В.А. Война в Югославии выявила острые противоречия с международным правом//"Независимое военное обозрение", 02.07.1999

[77] Применение силы: «серые зоны права»//Washington Profile: Право и обязанность гуманитарного вмешательства: куем единство, пока горячо, 2003

[78] Цит по Кулагин В. Международные отношения на пороге XXI века.// Международная жизнь. №7, 1999. C.32.