| Содержание
Часть I
Часть II
"Бедные родственники"
"Девочки"
"Первые и последние"
"Тайна крови"
"Дорожный ангел"
Заключение
Введение
Творчество Людмилы Улицкой - явление в современной русской литературе заметное, но явно неоднозначное. Несмотря на литературные премии и на то, что её книги постоянно переиздаются в России и переводятся на другие языки (что говорит если не о популярности, то о несомненной востребованности), довольно часто её работы подвергаются критике, как ни странно, не только собственно литературной, но даже этической, прежде всего за тематику.
Стоит признать, что появление Улицкой в литературе выглядит случайным. И хотя сама она немного иронично объясняет своё увлечение писательством некоторой семейной склонностью, уже в этой мысли можно разглядеть наследственность биологии. Она много лет занималась наукой, и как сама признаётся, если бы не заставили, не ушла бы. Не удивительно, что почти во всех её произведениях немало места отводится ученым, врачам, медицине, естественным наукам, но не стоит думать, что в этом заключается основная цель её творчества. Напротив, герой Улицкой - человек, которого нельзя мерить профессиональными, социальными и даже национальными (а этого в её прозе тоже немало)"показателями". Для нее всегда важен человек в чистом виде, из плоти и крови и, обязательно, духа, но без прочей "шелухи"; и принципиальным является вопрос, захочет и сможет ли он не погрести себя под этой "шелухой". Но об этом ниже.
На сегодняшний день У. автор трех романов ("Сонечка", "Казус Кукоцкого" и "Искренне Ваш Шурик"), нескольких повестей ("Весёлые похороны", "Медея и её дети", и др.) и даже детских книг, но, несомненно, наиболее значительную часть её прозы составляют рассказы. Причем, как правило, не отдельные произведения этого жанра, а сборники, в которых рассказы связаны настолько, что можно говорить о некоем едином произведении, несмотря на самостоятельность и завершенность каждой части.
Собственно, объектом данной работы является исследование художественных особенностей прозаических циклов Улицкой. Нас будет интересовать как жанровое своеобразие, так и тематические и языковые особенности творчества писательницы.
Предлагается рассмотреть следующие циклы: "Бедные родственники", "Девочки", "Первые и последние", а также вошедшие в последнюю к данному моменту книгу "Люди нашего царя", "Тайна крови", "Они жили долго…" и "Дорожный ангел". Перечисленные сборники неравнозначны по количеству включенных рассказов и по степени их связанности внутри цикла, но в них всех действуют художественный принцип, отличающий прозу Людмилы Улицкой: если использовать образы близкие первому занятию автора, можно сказать, что цикл похож на многочастный эксперимент, в котором при меняющихся условиях результат каждый раз подтверждает гипотезу. Не надо думать, что такое исследование каким-то образом упрощает собственно литературное творчество, напротив, автор постоянно подчеркивает, что нельзя никак однозначно и чётко сформулировать закон жизни и не стоит пытаться вставить её в какие бы то ни было рамки, потому что она сразу же прекратиться. Весь смысл в непредсказуемых исключениях, ими движется жизнь, и умение их почувствовать, понять и не побояться принять говорит о великой духовной силе человека.
Употребление терминов точных наук применительно к творчеству писательницы допустимо еще по одной, собственно художественной причине. В прозе Улицкой встречается очень много явлений, заимствованных у науки: не только темы и язык, но сам взгляд на вещи и явления, объективно констатирующий факты, устраняющий эмоции и личную склонность. И этот подход делает литературу глубже, потому что ничто не навязывается, и читатель волен принимать и видеть всё так, как он готов это увидеть.
Вместе с тем очевидна правдивость утверждения, что Улицкая - представитель так называемой женской литературы. Дело даже не в том, что герои - женщины, а в удивительно тонком женском восприятии, в умении сказать о “женском”: от физиологии до кухонных разговоров - и открыть в этом поэзию.
Естественно, подобная характеристика творчества писательницы не подразумевает ограниченности для восприятия. Ее проза продолжает рассматривать те проблемы, от которых литература никогда не уходила.
Вообще преемственность и следование традициям языка отличает произведения Улицкой. Во всем, что она пишет, чувствуется предшествующая культура, возможно даже сочетание культур. Известно, что для современной литературы подобное явление не ново, а неизбежно. Но речь идет не о повторении, а о синтезе достигнутого, который будет началом следующего этапа развития. На наш взгляд, Улицкая - одна из тех, кто своим творчеством отражают попытку собрать разрозненный мир современности в некое единство.
Этим объясняется ее внимание к среднему человеку (определение Сергея Малашенка), “но не в смысле способностей, дарований, умственных и душевных, но в смысле надежного отстояния его от всяческих социальных, культурных, и даже прочих границ бытия”. [топос] Такое направление приближает к более всеохватному и утонченному всечеловеческому сознанию.
Одним из вариантов подобной обобщающей модели всегда была религия. Это довольно заметная сторона произведений Улицкой. Она её не скрывает, но и не выпячивает. Это существует, незачем отказываться. Кому необходимо, тот примет. Но и для других её проза не станет непонятной и далёкой. Здесь нет категоричности и фанатизма, автор не стремиться открыть все истины, научить или внушить. В одном из последних ее рассказов есть такие слова: "…я - лицо нерепрезентативное, и не могу представлять никого, кроме лично себя, потому что я по культуре - русская, по крови - еврейка, а по вероисповеданию - христианка" ["Мой любимый араб"]. В сочетании с другими составляющими ее творчества этот пласт, несомненно, расширяет художественное пространство произведений писательницы.
Улицкая не претендует на звание философа, выстраивая какую-либо концепцию, а скорее предлагает размыслить о том, что подвергает анализу сама. Как уже говорилось, автор не пытается никого ни в чем убедить, а лишь показывает результаты собственных наблюдений. Необходимо отметить, что взгляды писательницы претерпевают некоторые изменения, которые находят отражение, прежде всего, в циклах рассказов.
Рассмотрение сборников в качестве своеобразных художественных единств дает возможность говорить об особенностях их внутренней структуры и определять принципы объединения рассказов в циклы. Следовательно, закономерным представляется сравнение циклов разных периодов творчества писателя, которое позволяет более четко определить различия последних работ с ранними произведениями. Исследование сборников подразумевает установление связи между содержанием рассказов (тематикой и проблематикой) и структурой цикла (принципами циклизации). Необходимо на материале циклов проследить эффективность использование традиционных для литературы приемов объединения рассказов, а также выявить новаторство авторских разработок в данной жанровой области.
В соответствии с целью исследования предлагается разделить работу на две части. Первая посвящена изучению приемов, мотивирующих связывание рассказов в циклы. На примере подобных явлений в произведениях литературы предыдущих эпох станет возможным определение специфики сборников, созданных Улицкой. Во второй части дан подробный разбор художественного выражения единства в каждом отдельном цикле. Одновременно возможен общий обзор наиболее заметных, ключевых черт прозы писательницы, от проблематики до языковых средств.
В творчестве Улицкой преимущественное место занимает жанр рассказа, однако, как уже было сказано, не в виде отдельного произведения, а в качестве составного элемента цикла. Подобное объединение в некоторых случаях позволяет говорить о смещении жанра в сторону более крупной эпической формы, то есть романа. Чтобы избежать возможных недоразумений, следует сделать уточнение: полностью этот переход осуществиться не может. Прежде всего, вследствие законченности и независимости каждого рассказа внутри сборника. Кроме того, необходимо отметить, вероятно, более значительный фактор: не все циклы, созданные писательницей, одинаково объединяют рассказы внутри себя. Несомненно, в них действуют разные принципы обобщения, что позволяет говорить о художественной индивидуальности каждого из циклов.
Перед тем как обратиться к рассмотрению и сравнению выбранных в качестве объекта исследования прозаических сборников, хотелось бы сделать небольшое отступление, касающееся понимания жанра. По словам Ю. Нагибина, “за любым из жанров всегда кроется присущий данному писателю "способ" восприятия жизни. Один "устроен" так, что жизнь открывается ему в более или менее широком течении времени и дел человеческих, другому - как бы вдруг, в отдельном событии, поражающем воображение и мысль”. [с.5] Применительно к автору, творчество которого предлагается рассмотрению, следует сделать пояснение. Сюжеты ее рассказов преимущественно таковы, что фабула вполне могла бы соответствовать роману, то есть жизнь героев изображается в продолжительном промежутке времени, часто от рождения до смерти. Только эти факты не получают дальнейшего развития, поскольку назначены проявить всю глубину и значимость события, стоящего в центре рассказа. Однако стремление автора охватить жизнь в как можно большей широте проявлений во многом объясняет появление циклов.
Чтобы эти утверждения стали более понятны, следует перейти к непосредственному рассмотрению особенностей самих циклов.
Как было отмечено выше, объединение рассказов в сборниках основывается на различных принципах. Наиболее необычными представляются два ранних цикла - "Бедные родственники" и "Девочки", которыми Людмила Улицкая впервые представляется как создатель сборников, а не отдельных рассказов.
В разное время в литературе существовала тенденция к объединению произведений подобного жанра. Речь идет не о немотивированных сборниках, а о характеризующем их принципе единства. Вероятно, одни из самых ранних - "Сказки тысячи и одной ночи" и "Декамерон". В них независимые сюжеты связаны при помощи своего рода обрамления, сюжета с наличием рассказчика. Практически тоже можно сказать о "Повестях Белкина" или о "Вечерах на хуторе близ Диканьки", в которых предлагается предисловие, в том или ином виде представляющее рассказчика. Б.В. Томашевский называет еще циклы Гауффа, где отмечает более сложную систему связывания новелл (использует этот вариант термина "рассказ"). Например, “в цикле "Караван" из шести новелл две героями своими связаны с участниками обрамляющей новеллы”. [с.248]
В упомянутых циклах Улицкой наблюдается нечто иное. Ни в сборнике "Бедные родственники", ни в сборнике "Девочки" нет героя-рассказчика. Рассказы написаны в форме безличного повествования. Отсутствует какой-либо внешний сюжет, с помощью которого можно было бы объединить произведения в цикл. И при всем этом невозможно отрицать очень тесную внутреннюю связь, художественное единство сборников.
Основной прием, с помощью которого создаются эти два цикла - использование одних и тех же героев, которые, переходя из рассказа в рассказ, создают ощущение общности художественного пространства сюжетов. Так герои рассказа "Счастливые", Берта и Матиас, упоминаются в другом произведении в разговоре двух сестер. Берта и Матиас оказываются родственниками этих героинь. Одной из собеседниц была Анна Марковна, которая будет фигурировать в следующем рассказе - "Бронька" - в качестве второстепенного персонажа, а в рассказе "Генеле-сумочница" она названа родственницей главной героини. Такого рода взаимосвязи позволяют мотивировать как объединение рассказов в цикл, так и его название - "Бедные родственники".
Однако приходится признать некоторую непоследовательность этого приема на протяжении всего цикла. Четыре следующих рассказа не связываются персонажами между собой или с предыдущими в сборнике. Тем не менее, они, несомненно, органично включены в цикл, так как в них автор продолжает прежнее направление мысли, сохраняя единый тематический план.
В отличие от предыдущего, сборник "Девочки" сохраняет принцип общности персонажей для всех рассказов. Более того, героинями цикла являются одноклассницы, которые, переходя из одного рассказа в другой, становятся то главным действующим лицом, то героиней второго плана. Понятие "второго плана" вызывает ассоциации с киноискусством, и употребление его не случайно. Построение цикла, действительно, очень похоже на многосерийный фильм, хотя точнее будет сказать - сериал. Многосерийный фильм подразумевает длительное развитие определенной сюжетной линии, главной по отношению к остальным. Под сериалом же предлагается понимать произведение с большей самостоятельностью сюжетов, которые могут быть объединены временем и местом действия, но главное героями. Отдельные истории сцепляются, или монтируются, в единый для всех большой план (пространство цикла), который тоже становится объектом изображения. Довольно часто используемое в литературе монтажное построение в цикле "Девочки" реализуется не внутри одного рассказа, а на материале цикла в целом. Подход такого рода дает автору возможность показать разнокачественность явлений, противоречивость и сущностные взаимосвязи в судьбах своих героинь.
Необходимо отметить, что Улицкая довольно часто использует монтажный прием при построении композиции собственно рассказов. Например, временная перестановка эпизодов в рассказе "Подкидыш" (цикл "Девочки"), когда долгая предыстория случившегося события раскрывается уже после исчезновения ребенка. Финал рассказа "Второго марта того же года…" (тот же цикл) составлен из нескольких эпизодов, персонажи которых друг с другом в этот момент никак не соприкасаются, пространственное сцепление слабо, объединены только одновременностью происходящего. Однако в этих практически случайных совпадениях автором подчеркивается глубинная связь. Сразу можно отметить, что прием монтажа Улицкая активно использует в рассказах дальнейших сборников. Нельзя не признать правоту слов В.Е. Хализева о том, что “монтажному построению соответствует видение мира, отличающееся многоплановостью и эпической широтой”. [с.278] Сказанное справедливо отнести к художественному отражению мира в произведениях Улицкой.
Следующий сборник "Первые и последние", вероятно, менее всех прочих имеет признаки цикла. Рассказы очень разнородны. Только в одном из семи есть рассказчик. Нет прежних переходов героев. В них сложно четко выделить какую-либо общую тему или обнаружить сквозные мотивы или образы. (Преимущественно женские образы, жизнь в эмиграции и постоянное возвращение героев к прошлому характерны для всей прозы Улицкой, поэтому не воспринимаются основой объединения данных рассказов в цикл). Ключом к пониманию этого вопроса служит название сборника, а также позиция самой писательницы, высказанная в виде сопровождающего одно из последних изданий рассказов комментария. По мнению Улицкой, первые и последние, или, как определяют психологи: победители и побежденные, - по прихотливому закону жизни иногда меняются местами. Об этих кажущихся необъяснимыми метаморфозах она размышляет на протяжении всего цикла. Такой подход несколько меняет восприятие сборника, но все же приходится признать, что здесь больше авторского видения, чем художественного выражения целостности.
Что касается последней книги писательницы "Люди нашего царя", то здесь единство прослеживается не только на уровне четырех включенных в нее сборников, но и между ними. Наиболее упорядоченным и цельным циклом является "Дорожный ангел". Образ рассказчика, точнее рассказчицы, становится связующим. Помимо этого, здесь нельзя не признать наличие предисловия, которым служит рассказ "Дорожный ангел", открывающий одноименный цикл. Однако не представляется возможным отделить данный сборник от трех других, так как в последнем рассказе (по отношению к циклу и одновременно к книге) раскрывается суть эпиграфа, предложенного писательницей всей книге. Кроме того, во вступлении к сборникам обозначен новый авторский подход, который определил характер художественных особенностей произведений. Подробнее об этом сказано во второй главе данного исследования, а сейчас следует уточнить еще некоторые детали. Отметив определенную самостоятельность цикла "Дорожный ангел", необходимо определить, как взаимодействуют три других сборника. "Тайна крови" и "Они жили долго…", несомненно, могут считаться циклами на основе некоей тематической заданности. Их можно воспринимать как несколько взглядов на одну и ту же проблему, призванных проверить авторскую гипотезу. Конечно, не надо искать в тексте четко сформулированный вопрос или варианты ответов на него; их заменяют сквозные мотивы. Например, в цикле "Тайна крови" можно назвать мотив неродного отцовства, а в цикле "Они жили долго…" мотив самоубийства. Помимо этого рассказы связываются за счет сходства некоторых эпизодов (весь цикл "Тайны крови", два первых и два последних рассказа цикла "Они жили долго…"). Не менее важен тот факт, что наблюдаются некоторые переклички произведений из обоих сборников, например сюжетные повторения в рассказах "Сын благородных родителей", а также "Менаж а труа" и "Писательская дочка". Эти случаи заставляют говорить не о независимых сборниках, а об их включенности в более широкое художественное пространство. Это утверждение в той же степени справедливо для сборника "Люди нашего царя", давшего название книге. Он включает десять рассказов, которые, как ранее в цикле "Первые и последние", соединяются на основе писательского видения, “энергией авторской мысли”. [Хализев. с.277] Во вступлении к книге У. говорит об ощущении “осколочности” мира и личности, которое находит отражение в разнородных, на первый взгляд, рассказах. Следуя писательской логике, все рассказы стоит воспринимать как составные элементы, из которых складывается картина мира, внутреннего и внешнего. В свою очередь сборники вполне правомерно считать более сложными составными частями целого, то есть всей книги как единого произведения.
Вероятно, благодаря указанному принципу “осколочности”, стало возможным поместить в книгу девятнадцать изречений или мыслей вслух, под заголовком "Последнее". Отрывки размером от одного предложения до нескольких абзацев скорее не утверждают, а провоцируют читателя к аргументированному спору. Создается впечатление, что автор, пересмотрев собственные убеждения и отказавшись от них, тоскует по прежнему единству, пытаясь возродить его в художественной форме собственной книги.
Подтверждением этой мысли можно считать многочисленные образы и детали, намеренно обращающие к религии. Однако в отличие от предыдущих сборников, где они воспринимались знаком надежды, здесь они выражают постоянное сомнение и недостаточность. Такое мироощущение отражается в некотором смешении и отсутствии четкости организации циклов.
Основываясь на полученных результатах, можно сделать вывод, что помимо художественных приемов, предпосылкой к объединению рассказов является авторская установка на восприятие их в единстве. Кроме того, принцип циклизации призван отражать специфику мировоззрения писательницы, которая, претерпевая изменения, вызывает усложнение структуры сборников, что подтверждает предположение о прочной взаимозависимости содержательной и формальной стороной рассматриваемых циклов.
В то время как в предыдущей главе предлагался общий, сравнительный взгляд на сборники, данный раздел содержит художественный анализ отдельных циклов. Детальное рассмотрение каждого из них даст более подробное и полное описание художественных приемов и языковых средств, создающих и выражающих единство рассказов внутри сборника. Следует уточнить, что объединение рассказов в циклы задает направление для восприятия, но не ограничивает его. Включенность в пространство цикла не лишает рассказы самостоятельного интереса, и они продолжают являться полноценными и завершенными произведениями.
Один из первых сборников Улицкой "Бедные родственники" объединяет в себе темы, которые развиваются во многих её последующих произведениях и являются отличительной чертой её прозы, например: семья, на чем она основана и в чем её назначение, каково её отношение к любви, какая любовь, счастье и трагедия жизни, кто такие “родственники”, несчастные.
Некоторые рассказы этого цикла переносят читателя в мир, где центром является небольшой двор, в который выходят все окна и двери густо населенного дома, состоящего из больших коммунальных квартир с очень тонкими межкомнатными перегородками. Жизнь семьи, обычно доступная только близким и родным, здесь практически не скрыта от постороннего взгляда. “В архаической и слободской московской жизни, ячеистой, закоулочной, с центрами притяжения возле обледенелых колонок и дровяных складов, не существовало семейной тайны. Не было даже обыкновенной частной жизни, ибо любая заплата на подштанниках, развевающихся на общественных веревках, была известна всем и каждому”. [с.50 Д. Б.] Создается впечатление, что едва ли здесь могут существовать личные тайны, которые со временем не станут известны всем. Невозможно скрыть, например, беременность семиклассницы Броньки, когда за это её выгоняют из школы, а проклятия матери оглушают весь двор. Всем заметна схожесть четверых её детей, что наводит на мысль об общем отце. Только одно не доступно бдительной матери и досужим соседям: узнать, кто отец. Это осталось загадкой. Пройдет много лет, и Бронька расскажет правду своей школьной подруге. Окажется, осуждавшие девочку за позорную распущенную не догадывались, какое невероятное чувство изменило её жизнь и дало ей четверых сыновей. Слушая рассказ о любви девочки-подростка и старого соседа-фотографа, Ирина Михайловна, хоть и на мгновение, испытывает чувство бесцветности собственной жизни, в которой “всё было достойно и правильно” [c.37]. Это одна из ключевых мыслей У. о том, как часто в жизни представления меняются местами: привычно правильное оказывается пустым, а жалкое и презренное - прекрасным.
Такая метаморфоза происходит и в другом рассказе этого цикла - "Бедные родственники". Героини - две троюродные сестры, Анна Марковна и Ася. Второй не случайно не дано отчество - слишком уж она незначительная: бедная полоумная родственница, ежемесячно получающая от щедрой старшей сестры пособие в виде сторублевки и поношенных вещей. Анна Марковна относится к Асе снисходительно и помощь ей считает своим родственным долгом. В сцене прощания сестер писательница замечает, что Ася, которая намного выше Анны Марковны, сутулится, “чтобы придать происходящему правильную пропорцию: она, маленькая Асенька, принимает подарок от своей большой и старшей сестры”. [с.18] А дальше финал, характерный для Улицкой, неожиданно показывающий все события в новом свете. От дома сестры Ася спешит к своей подруге, полупарализованной старухе, и выкладывает ей на стол все свои подарки. И сияет, но не от торжества исполненного долга, а искренне радуясь тому, что помогает. И теперь от старухи читатель узнает отчество Аси.
В беседе между Анной Марковной и Асей упоминаются Берта и Матиас, герои рассказа "Счастливые". Название - полная противоположность содержанию. (Подобного рода двусмысленности и "обманы" в названиях будут встречаться и дальше). Вот уже пятнадцать лет каждое воскресенье старики ездят на кладбище на могилу своего сына, которого в семь лет сбила машина. Весь небольшой рассказ - один из таких дней, с традиционным ритуалом и молчаливыми воспоминаниями, в которых Берта и Матиас воскрешают те восемь лет, когда они действительно были счастливыми. Берта забеременела в сорок семь, мужу было почти шестьдесят. (Легко узнаваемый библейский мотив - характерная черта для прозы Улицкой. Мир состоит из повторений, и личное открытие для одного - старая истина для человечества; писательница как будто любуется извечным законом жизни, в котором отражается великая мудрость Бытия). Любовь к нежданному ребенку преображает их жизнь, а после смерти сына они как бы сливаются в единое целое, хранящее память о самом большом их счастье. И может быть, названы они счастливыми еще потому, что умеют с библейской покорностью принять и невероятную радость и огромнейшее горе. Всё в рассказе напоминает о ветхозаветной традиции: герои, имена, и сюжет, и сама книга, которую вместе с сыном читает Матиас. В неторопливом, размеренном повествовании угадываются ощущения героев: они так же спокойно воспроизводят ритуал последних лет своей жизни - мало слов и никаких резких движений. “…Для слов были отведены другие часы и другие годы”. [c.8] Во всем рассказе только два коротких диалога, о прошлом они не говорят, а видят во сне. Вероятно, самая эмоциональная деталь - висящая на детском стульчике курточка с выгоревшим плечом, том, что к окну. Автору как всегда хорошо удается составить портреты героев из немногих, но ярких элементов. “С годами Матиас делался все приземистей и все более походил на шкаф красного дерева; его рыжая масть угадывалась по темно-розовому лицу и бурым веснушкам на руках. ” [с.7] А сын запомнился им “улыбкой, отодвинувшей губу и обнажившей полоску квадратных, не доросших до взрослого размера зубов, среди которых темнело место только что выпавшего”. [с.8] Берта и Матиас, идя на встречу к сыну, видят по сторонам могилы старых знакомых, и, перебирая их имена, думают о них в настоящем времени: …“полковник инженерных войск Иван Митрофанович Семерко, широкоплечий, как Илья Муромец, прекрасно играет на гитаре и поет и такой молодой, бедняга”… [с.7] Автор старается использовать все возможности языка, чтобы, не прибегая к прямой речи, еще ярче передать внутренний мир своих героев.
"Счастливые" открывают сборник "Бедные родственники", а последним в нем помещен рассказ "Народ избранный". Цикл начинается и завершается произведениями, в которых в наибольшей степени выражены ключевые мысли авторского замысла. Как и в предыдущем произведении, название "Народ избранный" заставляет ждать совсем не того, о чем пойдет речь. Зинаида - больная женщина, пришла к церковным дверям просить милостыню ради Божьей Матери. В ее образе автор подчеркивает одиночество и почти детскую беспомощность: перед смертью мама научила ее идти к церкви и ждать подаяния от добрых людей, но стоять тяжело, редко дают и к тому же местные старухи прогоняют. Здесь она встречает Катю Рыжую. Эта женщина - калека на двух костылях, преданная мужем и брошенная матерью, не жалуется на судьбу, а гордиться своим положением. Катя рассказывает Зинаиде о настоящих нищих, к которым причисляет и себя. Она говорит, что настоящие нищие не попрошайки, которые стоят у паперти ради денег, а те, кто живет “…для сравнения, для примера или утешения…” [с.107] других. Глядя на немощных и калек, люди радуются своему здоровью и полноценности, и, может быть, перестанут жалеть себя, а поблагодарят Господа за его благодеяния. В этом видит Катя свое особое предназначение, потому и называет настоящих нищих “избранным народом”. В прозе Улицкой много такого народа: больных, сумасшедших, бездомных, нищих. В их несчастиях порой больше правды и смысла, чем в благополучной жизни “полноценных” людей. Это одна из самых важных мыслей для писательницы, и она много раз будет возвращаться к ней.
Подтверждением этого можно считать рассказ "Лялин дом". Красивая, всеми любимая за свой “золотой характер” Ляля - жена и мать двоих взрослых детей. В основе ее легкой и счастливой жизни лежит “тонкая теория брака, по которой выходило, что супружеские измены брак только укрепляют…” [с.69] “…И практика жизни убеждала ее в правоте”, пока не появился в доме друг ее любимого сына Казиев. Связь с ним становится для Ляли неутолимой потребностью, управлять которой она не властна. Прежняя беззаботность и равнодушие к чувствам других заменяется мучительной болью, когда она застает с любовником свою невзрачную и нелюбимую дочь. С этого момента героиня впадает в состояние аутизма, которому никто не может найти объяснения. Она целыми днями сидит на кухне перед заложенным кирпичами окном и всматривается в кладку. В правильном чередовании кирпичей ей видится привлекательная простота ее теории брака, в которой измены и чувство вины “нежно цементируют любую трещину и щербинку в отношениях”. [с 69] Безуспешные попытки сложить разрушенное в целое она прекращает после того, как понимает ничтожность и пустоту прежней жизни, в которой не видела ничего, кроме себя. Прежняя Ляля сменяется Ольгой Александровной (перемена имени - значимый прием для Улицкой), а ее лицо всегда залито слезами от муки “сострадания ко всему живому и неживому”. [с.82] Единственный, кто не переменился к ней и не замечает некоторого слабоумия жены, ее муж Михаил Михайлович.
Муж и жена - это постоянная тема Улицкой. Только в двух сборниках "Дорожный ангел" и "Девочки" она несколько в стороне. В цикле "Бедные родственники" самым первым рассказом задано это направление. Берта и Матиас - из тех супружеских пар, которым даже слов произносить не надо - понимают по взгляду, по вздоху, по воздуху. Михаил Михайлович, терпеливый и преданный муж Ляли, редкое благородство и верность которого мало кто способен увидеть и оценить. Улицкая умеет создать убедительные, яркие мужские образы, но все-таки женщины в ее прозе представлены глубже и подробнее. Одна из самых ярких героинь этого сборника - Бухара. Трудно сказать, то ли характер ее под стать судьбе, то ли судьба - характеру. Невиданная восточная красавица, воспитанная в лучших традициях своей культуры, оставляет родину и следует за любимым мужем в послевоенную Москву. Никакие трудности не могли омрачить ее счастье, пока не родилась долгожданная, но неполноценная дочь. Муж оставил семью и больше никогда не появлялся, и ей одной нужно было теперь растить больного ребенка. Следующие восемнадцать лет Бухара терпеливо и последовательно воспитывает Милочку, устраивает ее на работу, выдает замуж. И ни одной жалобы или проявления слабости. Узнав о смертельной болезни, она не видит в этом освобождения, а наоборот старается продлить жизнь, чтоб успеть устроить судьбу дочери; исполнив задуманное, через четыре дня умирает.
У Улицкой часто так: чем привлекательнее характер героя, тем трагичнее его судьба, потому что восхищает именно спокойная сила и неизменность, с которой человек встречает любое страдание. Есть даже такие, которые, как будто, не замечают их; например Гуля, героиня одноименного рассказа. У нее было так много унижений, бед и потерь, что можно насмерть перепугаться, но не ей. “И в годы ссылки, и в лагерные годы она устраивала из ничтожных подручных средств, добывала из воздуха эти хрусткие крахмальные зернышки праздника, склевывала их сама и раздавала тем, кто оказывался возле нее в эти минуты”. [с.83] Даже в старости они все так же любит жизнь и ее удовольствия, и подругам не врет, рассказывая о молодом (по сравнению с ней) любовнике, и торжествующе следит “за выражением лица приятельницы - чтобы не упустить и этой последней крупицы нежданно случившегося праздника”. [с.94]
Завершая рассмотрение цикла "Бедные родственники", необходимо обратиться к его названию. С одной стороны, нельзя не согласиться, что выведенные в рассказах герои отношениями родства и неблагополучием жизнь прямо определяют суть выбранного заглавия. Но с другой стороны, в прозе Улицкой благополучных людей не так уж много, а семейные связи всегда волнуют писательницу. Несомненно, автор вкладывал в название иной смысл. В привычном понимании “бедные родственники” - это люди нуждающиеся, обделенные, а потому и незначительные, зависящие от помощи более успешной родни. Вот с этим утверждением и спорит писательница. В ее рассказах внешность обманчива: сложно увидеть в грубой пьющей Кате Рыжей сознание высокого избранничества, в потемневшей больной Бухаре никто не распознает прежнюю красавицу, а о том, где нищая Генеле ("Генеле-сумочница") всю жизнь берегла от властей и родственников бриллианты, не узнали даже после ее смерти. Значительное и прекрасное может быть там, где его не ожидают найти, в том, кто всем своим видом говорит об обратном, - мысль, объединяющая восемь рассказов этого сборника "Бедные родственники".
Следующий цикл "Девочки" ярко выделяется на фоне остальной прозы Людмилы Улицкой. В нем с тонким психологическим мастерством изображен мир девочек-подростков, особое возрастное восприятие действительности, которое, в конечном счете, определит ход их жизни. Человек формируется в детстве - это известное утверждение писательница проверяет и вносит интересные и глубокие дополнения.
Все начинается с появления ребенка на свет, как в рассказе "Чужие дети". С первых строк Улицкая поражает необычайным языком, в котором сочетаются образность и сдержанная манера повествования. “Факты были таковы: первой родилась Гаяне, не причинив матери страданий сверх обычного. Через пятнадцать минут явилась на свет Виктория, произведя два больших разрыва и множество мелких разрушений в священных вратах, входить в которые столь сладостно и легко, а выходить - тяжело и болезненно”. [с.126] Читая такое, сложно не поверить, как слово способно изменить суть того, о чем говорится. В одной короткой фразе писательница умеет сконцентрировать сложную для передачи обычным языком мысль; например, “…Гаяне мирно спала, словно бы и не заметив своего выхода на хрупкий мостик, переброшенный из одной бездны в другую”. [с.126] Для объяснения этой фразы потребовалось бы не одно предложение - здесь целая философская концепция, но художественная речь, которой Улицкая прекрасно владеет, легко обходится несколькими словами.
Уместно сделать небольшую оговорку: эти метафоры кажутся знакомыми, но говорят не о творческом бессилии автора, а скорее о восприимчивости к опыту предшествующей литературы. В более поздних произведениях подобных узнаваемых метафор станет меньше, что свидетельствует о постепенном развитии художественного слога автора.
Рождение и смерть, начало и конец того, чему все еще не найдено объяснение, все время занимают писательницу. Две неразделимые неизбежности человеческого бытия кажутся привычными, когда-то им радуются, когда-то противятся, но все время забывают, что это величайшая тайна, установленная гармония, существующая по своим законам. Самостоятельность жизни, которая ограничивает самостоятельность человека и одновременно формирует его, вызывает восхищение автора и является обширным полем ее исследования.
Выбранный термин "исследование" напоминает о свойственном Улицкой научном подходе, но он всегда уравнивается религиозной стороной ее творчества. Эта двойственность, пронизывающая произведения, служит объективности, можно сказать, универсальности повествования. “Теперешняя наука утверждает, что эмоциональная жизнь человека начинается еще во внутриутробном существовании, и весьма древние источники тоже косвенным образом на это указывают: сыновья Ревеки, как говорит Книга Бытия, еще в материнской утробе стали биться”. [с.138] Так начинается рассказ "Подкидыш" о сложно доступных пониманию взаимоотношениях сестер-близнецов. Виктория каким-то особым чутьем знает все слабые стороны Гаяне, и направляет свой недюжинный талант на выдумывание способов обиды беспричинно, но страстно нелюбимой сестры. Одной из блестящих ее побед было присвоение имени сестры. Что ее к тому подтолкнуло - “сам Фрейд не догадается” [с.140], но успех воодушевил. Снова и снова Гаяне подвергается испытаниям, одно из которых оставило глубокий, нестираемый след. Убедив сестру, что ее хотят украсть, Гаяне прячет Викторию в дровяной сарай, где она пережила самые страшные мгновения. Никогда не забудется ужас неведомого, одинокое бессилие перед “бездонностью и огромностью, нахлынувшими на нее” [с.146], и она всегда будет чувствовать, что, за границей “малости и милости здешнего мира” [с.146], существует что-то непостижимое. Вероятно, поэтому так легко Виктория внушит Гаяне мысль, что ее их семье подкинули. “Она поверила сестре сразу и неколебимо. Все объяснялось: тонкие тревоги ее жизни, беспокойства, темные предчувствия и неопределенные страхи получили полное оправдание”. [с.157] Полное сходство с сестрой даже не замечается - страх убеждает больше, чем реальность. Странная человеческая природа: с ужасом легко согласиться, несчастью всегда найдется объяснение. Несколькими годами раньше отец близнецов, Серго не поверил своему почти чудесному долгожданному отцовству. Он всегда считал, что все женщины порочны, и жена легко перестала быть исключением. Серго не замечает очевидного: у девочек точно такие же, как у него родинки… Но чтобы увидеть, надо хотеть увидеть.
Здесь Улицкая говорит о вере. Вера - поиск человеком пути к заданной цели, вечное стремление найти. Если же он не ищет сам, а просто перенимает чьи-то убеждения и стереотипы, он лишь продлевает заблуждения.
Своего рода продолжением этой мысли можно считать рассказ "Дар нерукотворный". В нем Улицкая рассматривает момент в процессе взросления человека, когда внушенные восприимчивому ребенку представления, - такие прочные и истинные в его увлекающемся сознании, - сталкиваются с действительностью, грубо противоположной идеалам и убеждениям.
Четыре новоявленные пионерки, гордо надевшие галстуки одного из “оттенков адского пламени” [с.112], на первом же собрании единодушно проголосовали за необходимость встречи с безрукой Тамарой Колывановой, которая вышила ногами портрет товарища Сталина, так поразивший их в музее. Племянницей необыкновенной женщины оказалась их одноклассница, что облегчало задачу. С гордым сознанием значимости своего мероприятия и таинственностью, позаимствованными у взрослых, в назначенный день девочки отправились к Колывановой на дом. Ехать пришлось далеко и виды бараков и сараев поубавили восторженности, но настоящим потрясением стала Томка. Насмешка, грубость, цинизм, которые она выплеснула на девочек, разрушили их светлые представления. Алена, самая убежденная пионерка, забыла о заранее подготовленной приветственной речи. Дочка дипломатических работников такой жизни никогда не видела. Она плачет от разочарования, испуга, обиды. Оказалось, что Томке дела нет до товарища Сталина. Все обман. Реальность не соотноситься с правильным порядком вещей, в котором ей так уютно жить.
Подобное искажение действительности - наследство родительского воспитания и отсутствие собственного опыта. Впереди у девочек еще много времени, чтобы понять, что мир устроен гораздо сложнее любой самой продуманной системы, но смутные ощущения неверности привычных представлений уже дают о себе знать.
В рассказе "Второго марта того же года…" Лиля переживает сразу несколько значительных событий. Так совпало, что в один день она испытала стыд публичного унижения, взрыв ярости, разочарование и страх полового взросления. Не связанные друг с другом события наваливаются на девочку единым ощущением отвращения к гадкой враждебной реальности. Она воспринимает потрясение как приближение собственной смерти. Смерть, действительно, есть в этом рассказе, но она пришла не к Лиле, а ее прадеду Аарону. Девочка очень близка с ним, ее тянет к умирающему старику, который говорит ей о Боге. Его сказки “про богатырей, красавиц, мудрецов и царей с мудреными именами” [с.163] переносят в прекрасный, “убедительно единственный” мир. Вдвойне больнее для Лили чувствовать, что постоянные насмешки и оскорбления за национальность связаны с любимым прадедом. Враждебность настигает ее со всех сторон, но тот день был похож на заговор. Началось с благих намерений учительницы призвать детей к национальной терпимости. Вид Антонины Владимировны говорит об обреченности ее замысла: “сверкая самой одухотворенной частью своего лица, железными зубами, состоящими в металлическом диалоге с серебряной брошечкой у ворота в форме завитой крендельком какашки, взяла в руки полутораметровую полированную указку и направилась к пыльному пестрому плакату в торце класса”. [с.170] Речь о равенстве народов, и евреев тоже, заставляет весь класс обернуться в сторону Лили. Учительница не понимает происходящего, как не верит в то, о чем говорит, воспроизводя выученные заветы родины. Похоже ведет себя Бодрик, поджидавший Лилю в подъезде. Вопрос - “Зачем ваши евреи нашего Христа распяли? ” [с.171] - его никак не касается. Мальчик повторяет чужое, потому что не может придумать другой повод для общения с Лилей. Неожиданно в конце рассказа возникает образ Великого Кормчего, умирающего на узкой кушетке. Сталин не столько символ эпохи, сколько олицетворение негнущейся системы, отдаляющей человека от реальности. Вероятно, автор пытается решить, почему человек забывает себя, меняя свое естественное и искреннее начало на неживые представления, и где границы этому явлению.
Героини сборника как раз в том возрасте, когда начинают осознавать свои поступки, но это еще и время перехода от детства к девичеству. По словам У. [кн. обозр. №33, 2000], “все рассказы выстроены по направлению к одному, названному "Ветряная оспа", - про то, как в отсутствие родителей девочки собираются вместе и в игровой форме совершают действо, которое есть ничто иное, как обряд инициации. <> Сам собой в девочках начинает работать глубинный пласт, желание пройти обряд, который и начинает женскую жизнь: в игровой ситуации они выполняют то, что составляет биологическое предначертание женщины, - брак, совокупление, роды ”. После игры они как будто взрослеют, чувствуя смущение от владения общей тайной. Только одна девочка осталась в стороне: Лиля не принимала участия в игре, читая на кухне "Старуху Изергиль". Важно, что именно она принесла открытки, которые вдохновили девочек на игру. Художественным чутьем она оценила притягательность наивных картинок с полуобнаженными восточными красавицами, вымышленными птицами в золотых клетках и волшебником в звездном халате, где все “взаимно любило и ласкало, всякое прикосновение рождало наслаждение: шелка к коже, пальцев к кувшину, веера к воздуху”. [с.184] А после, когда подруги будут примерять на себя заманчивый мир, Лиля не сможет оторваться от романтической книги Горького. На наш взгляд дело не в том, что она “еще внутренне не готова к восприятию и осмыслению этой информации” [остренко], а в том, что для нее притягательнее иные переживания. Ее увлекает не реальность, а более совершенный ее вариант - искусство, где мысль и чувство свободнее и ярче. Можно добавить, что она, в некоторой степени, переросла своих одноклассниц.
В рассказе есть еще одна героиня, опережающая девочек степенью посвящения в тайные взрослые отношения. Таня Колыванова, всегда и во всем последняя, преждевременными знаниями своими обязана нищете и неблагополучию жизни. Последний в цикле рассказ "Бедная счастливая Колыванова" о ее восторженной любви к учительнице. Недавно вернувшаяся из заграницы, Евгения Алексеевна похожа на артистку, и Таня влюбляется в нее, как в воплощение прекрасного недосягаемого мира, полной противоположности ее жизни. В нем не может быть бедности, пошлости, грязи, которые она постоянно видит дома. Ей так хочется прикоснуться к этому красивому счастью, что она решает сделать учительнице по-настоящему дорогой подарок - купить ей корзину цветов. Чтобы найти денег, она не пожалела продать себя. Ее мечта исполнилась: Евгения Алексеевна нашла под дверью драгоценный подарок. Дальнейшие события в жизни Тани развивались по неожиданному сценарию: через несколько лет она превратилась в красавицу, в нее влюбился швед и увез с собой. Оказавшись в мире, о котором мечтала, она сама того не зная, несчастна так же, как и любимая учительница. Изменились только декорации, но для полноты жизни не хватает искренних человеческих отношений.
Показав сокровенные тайны своих героинь и глубины детского сознания, автор подчеркивает, что многое во взрослении девочек происходит на почти инстинктивном уровне. Переживания и потрясения детства влияют на их судьбу, и даже самым близким людям не виден тот груз, который девочки берут во взрослую жизнь. У истоков будущих побед и ошибок лежат тончайшие впечатления первых лет жизни. Не случайно писательница любит рассказывать о детстве и о семье героев большинства своих произведений. Только в последних сборниках эта тенденция несколько ослабевает, что доказывает их переходный характер.
Данное утверждение справедливо и для следующего цикла под названием "Первые и последние". В отличие от двух предыдущих, в нем нет столь тесного единства художественного пространства и объединения персонажей, но есть нечто сближающее разнородные по тематике рассказы. Одно из последних изданий сборника [эксмо. 2005] сопровождается высказыванием самой писательницы, отрывок из которого уместно здесь привести: “Может быть, есть какой-то закон, но я его не знаю, хотя постоянно чувствую его присутствие: победители и побежденные меняются местами, первые становятся последними, а последние обладают дарами, не предназначенными для победителей, - нищий радуется тарелке супа, а богатый страдает, не зная, кому оставить завещание… И во всем этом много мудрости, иронии и пищи для размышления”. Авторский комментарий позволяет составить самое общее, хотя вполне отчетливое представление о проблематике всего сборника, и все же на некоторых его особенностях стоит остановиться подробнее.
Постепенно меняется эпоха: от пятидесятых действие приближается к концу века, и появляются новые реалии, отражающиеся на судьбах героев. В рассказе "Цю-юрихь" Лидия решительно стремиться выйти замуж за иностранца, считая, что за границей ее жизнь, наконец, станет счастливой. Она не красавица, но твердо убеждена, что ума у нее палата. Впрочем, терпения, целеустремленности и расчетливости ей тоже не занимать. Через два с половиной года трудов и ожидания начинается настоящая жизнь, в Швейцарии. Но, по существу, ничего не улучшается, напротив, Лидия вынуждена бороться за жизнь в чужой стране и ухаживать за внезапно заболевшим мужем. Спустя почти десять лет, благодаря своим талантам и упорству, Лидия превратилась в успешную деловую женщину, но в Швейцарии никто не в состоянии оценить ее “великий взлет” [с.251]. Накупив дорогих подарков, Лидия отправляется на экскурсию в Россию, где живет Эмилия Карловна, которая многому научила свою бывшую прислугу Лидку. Долгожданный триумф оборачивается печальной встречей с больной, никого не узнающей старушкой. Последняя фраза в рассказе: “…а все же я самая умная” [с.265] звучит успокоительно не только для героини: нетрудно представить степень отчаяния, если бы она поняла, куда ушла ее жизнь. Но ей это не грозит. Прекрасно ориентирующаяся в обеспечении жизни - ее муж “убедился, что Лидия живой клад: массаж, забота, питания, секс - качество первый класс” [с.235] - она не знает искреннего сочувствия и привязанности. В тексте легко найти подтверждения этой мысли. В сцене знакомства с иностранцем автор подчеркивает продуманность ситуации: “Три полных рабочих дня просидела Лидия на лавочке с раскрытым учебником немецкого языка. Оказалось, что все она рассчитала правильно и свой отпуск потратила не зря”. [с. 196] Присевший рядом иностранец, увидев книгу, “по-рыбьи раскрыв рот, немедленно сглотнул наживку: О, ди дойче шпрахе! ”. [c. 197] Сравнив мужчину с рыбой, Улицкая превращает героиню в рыболова, действующего хладнокровно и продуманно. Не случайно она учит именно немецкий язык - самый рациональный. В диалогах с Мартином все заученное: “рассказала о себе - этот рассказ она уже давно подготовила, выучила наизусть и отрепетировала” [с. 197] ; “…нельзя молчать, надо что-то говорить. И она говорила. Сначала пересказала текст учебника по истории Москвы, потом биографию Пушкина”. [c. 201] К этим ситуациям можно было бы отнестись как к комическим, но некоторые детали препятствуют такому восприятию. Лидия внимательно рассматривает Мартина, оценивает качество ткани пиджака, цвет и мягкость кожи на туфлях, восхищается его опрятностью, но ни слова о лице, глазах, чувствах. Ни одной эмоции. Один раз только проскользнуло, уже о больном муже: “Мартина жалко, да только жалеть некогда“. [с.244] Завершающей для понимания становится последний эпизод рассказа. Лора - дочь Эмили Карловны - просит Лидию о помощи при переезде с больной матерью за границу. Лидия обещает позвонить, но забывает. Ей совершенно все равно, что случится теперь с этими людьми и с Эмилией Карловной, которой она многим в жизни обязана. Улицкая иронизирует над словами Мартина о "загадочной русской душе" его жены. В Лидии нет ничего, что вкладывается в это понятие: ни страстности, ни бескорыстия, ни сострадания. Она самая настоящая швейцарка: “Раньше, на родине, Лидия сама себе казалась очень умной. А здесь все такие же умные, наперед все просчитывают” [с.245]. “Счастье выражается здесь цифрами” [с.247], и Лидия естественно в такую жизнь вливается.
В ряду героев-эмигрантов в прозе Улицкой Лидия - олицетворение тех, кто покидает страну, потому что духовно не связан с ней. Дальнейшая жизнь за границей не вызывает в них внутренней борьбы и неприятия новой действительности. Сложности затрагивают социальную или бытовую сферу, но глубже не проникают. Они в своей стихии.
Другие, как героини рассказа "Женщины русских селений", воспринимают новую реальность как чужую. По разным причинам, но, как правило, с верой в лучшее будущее, они оставляют родину, и на чужой земле питаются теми ценностями, которые увезли с собой. Они держатся друг за друга, потому что во многом похожи. Новая жизнь не решает и не стирает прежних проблем, они идут параллельно. В рассказе описана встреча трех подруг. Две давно живут в Америке, а третья - Эмма - приехала в командировку. Не виделись десять лет. “События жизни все были известны: переписывались хоть и не часто, но регулярно. Однако много оставалось такого, чего в письме не напишешь, что понимается только с голоса, с улыбки, с интонации…” [с.269] И весь рассказ - это откровенный, традиционно русский, кухонный разговор женщин о несчастьях любви. Контраст места действия и названия подчеркивает русское в характерах героинь. Здесь, скорее, стоило бы вспоминать о загадках русской души. Иначе не объяснить терпение, верность и страстную любовь этих женщин к тем, кто, казалось бы, меньше всего ее заслуживал. По сути своей они не потребители, а бескорыстно отдающие, кому себя для любимых не жалко. И только одной из них, Марго, сложно принять несправедливость мучений, причиняемых любимыми людьми, и сознание этого не дает ей покоя.
Едва ли поняла бы Марго жертву Анны Федоровны из рассказа "Пиковая дама": отказаться от себя и посвятить жизнь прислуживанию деспотичной матери. В этом произведении Улицкая показывает свой талант так натурально передать атмосферу человеческих отношений, что читателю сложно не почувствовать себя втянутым в происходящее. Кажется еще минута, еще одно слово - и "я за себя не ручаюсь! ".
Эмоции нарастают постепенно. Вначале все очень спокойно, немного иронично: колоритная девяностолетняя старушка, вспоминающая бурную молодость, и ее шестидесятилетняя дочь, которая боится придирок матери: “Анна Федоровна нервно проверила пуговицы на кофточке - правильно ли застегнуты. Предугадать, что именно она сделала не так, она все равно никогда не умела. Если кофточка была правильно застегнута, значит, чулки она надела кошмарные или причесалась не так”. [с.90] Следующий эпизод с шоколадом рождает чувство раздражение по отношению к Мур и сочувствие к ее терпеливой дочери: Анна Федоровна приносит чашку горячего шоколада, а мать вдруг передумала и требует молока. Сцена заканчивается так: “Утренний скандал, кажется, не состоялся. Или отложился. “Стареет, бедняжка”, - отметила про себя Анна Федоровна”. [с.98] - и снисходительность дочери передается читателю. Не надолго. Невероятный, чудовищный эгоизм трудно простить даже самой беспомощной старушке, а Мур далеко не беспомощна. Данный природой дар обаяния она воспринимает как право пренебрегать остальными. Следую привычке всю жизнь властвовать над людьми, Мур не позволяет другим быть счастливыми и чего-то желать. Во всем мире есть только ее желания. И она не может допустить, чтобы внуки уехали за границу к отцу, который внезапно появился после долгих лет разлуки. Мур не помнит, что дочь рассталась с ним, “единственным мужчиной в ее жизни” [142], потому что не могла бросить ее, больную раком мать. Анна Федоровна, отказавшись от счастья, не хочет того же для внуков. Ее решимость бороться с Мур должна вызывать самую искреннюю поддержку, особенно после эпизода с письмом.
“Гриша, восхищенный до седьмого неба одним видом конверта с прямоугольным окошечком, носился с ним по квартире, пока не натолкнулся на Мур <…>
Смотри, Мур, мы едем в Грецию, на остров Серифос! Нас Марек пригласил!
Глупости какие! - фыркнула Мур, которая никогда никаких скидок на возраст не делала. - Никуда вы не поедете.
А вот поедем, поедем! - подскакивая от возбуждения, кричал Гриша.
И тогда Мур <…> протянула восьмилетнему правнуку под нос великолепную фигу с сильно торчащим вперед ярко-красным ногтем большого пальца. Второй рукой она ловко выхватила приглашение из рук опешившего мальчика, <…> скомкала конверт и бросила плотный, как хороший снежок, бумажный ком прямо к входной двери…” [с.147]
Самое сильное переживание в финале. Оно нагнетается описанием подготовки к отъезду. Короткие предложения, простые или с последовательным подчинением, сухо перечисляют все этапы сборов. В последний момент обнаруженное отсутствие молока для кофе Мур не сбивает общего настроя. Близится завершение. Следуя за мыслями Анны Федоровны, читатель доходит до момента, когда она “размахивается расслабленной рукой и наотмашь лепит по старой нарумяненной щеке сладкую пощечину…” [с.154] Наконец-то, долгожданное освобождение. И хотя это только мысли, а в следующий момент Анна Федоровна упадет замертво с пакетом молока в руках, и поездку придется отложить, и Мур скажет: “Что? Что? Все равно будет так, как я хочу…” [c.157], но ощущение совершённого преодоления не пропадает. И чтобы закрепить эффект, автор практически дословно повторяется: “Катя подошла к Мур и, размахнувшись расслабленной рукой, наотмашь влепила по старой, еще не накрашенной щеке сладкую пощечину”. [с.157]
На примере этого рассказа отчетливо видно, что Улицкая мастерски владеет искусством создания драматических, эмоционально убедительных сцен.
Не настаивая на следующем факте, все же можно заметить, что крайние проявления характера Мур заставляют воспринимать ее несколько односторонне. Обычно Улицкая стремиться к противоположному. Самые удачные герои писательницы противоречивы, на этом строится один из самых сильных приемов ее прозы, когда внезапно открывшаяся изнанка оказывается намного ярче лицевой стороны. Однако не стоит видеть здесь схематичность или определенную заданность, так как это не художественный трафарет, а принципиальный подход к изображаемому. Как опытный исследователь, Улицкая внимательно всматривается в жизни людей, зная, что самые ценные открытия осуществляются “боковым зрением, на периферии событий” [кн. обозр. 2000], а внешность, как принято считать, обманчива.
Уместен здесь эпизод о Славочке и его отчиме из рассказа "Голубчик". “Консерваторским завсегдатаям тех лет примелькалась эта парочка - субтильный пожилой мужчина в крупных очках на молочном личике и тоненький юноша с аккуратно постриженной светловолосой головой, в черном свитерке и выпушенным поверх круглого выреза воротом белой пионерской рубашки”. [с.169] Язык, используемый автором, намекает на суть их отношений, но сторонние непосвященные наблюдатели едва ли могли что-то заподозрить. Даже мать не догадывается, почему пожилой профессор с ее “Славкой возится как отец родной”. [с.163] А Николай Романович растит себе возлюбленного и не жалеет ни средств, ни таланта. О убежден, что “вылепит из него свое подобие, вырастит нежно и целомудренно. Будет <…> истинным педагогом, то есть рабом, не жалеющим своей жизни для охраны и воспитания возлюбленного”; и не сомневается, что “любовь мудрого воспитателя принесет мальчику пользу - о да! - разумную пользу”. [с.167] Учитель умер рано и не увидел Славочку вечным изгоем, отсидевшим несколько сроков и убитым из-за “безумной жажды быть любимым… быть любимым мужчиной… любимым мужчиной…” [с. 194] Своеобразная языковая игра здесь усиливает ощущение замкнутого кольца, безысходности трагедии героя.
В рассказе слышно не только сочувствие автора, но и твердая уверенность в том, что за неестественность ситуации отвечают люди, а не природа. Сложные обстоятельства, заблуждения ложного эстетизма не оправдывают, но объясняют порочную страсть, о которой в прозе Улицкой не раз упоминается. Вопреки привычному "невмешательству" писательницы, здесь явно слышен ее упрек, но не за личную склонность, а за вовлечение тех, кто сам выбирать еще не волен.
Возможность выбора - человеку благословение и проклятие одновременно. Об этом напоминает рассказ "Орловы-Соколовы". Сложность выбора стала для отношений Андрея и Тани разрушительной. До того момента все решения давались легко, препятствия преодолевались безболезненно. Ничто, даже аборты, не нарушало уверенного и стройного хода их совместной жизни. Тем более неожиданной стала причина их расставания - вместо двух предназначенных им аспирантских мест, осталось только одно, и надо решить, за кем оно останется. Это поворот не только в судьбе героев, но и в манере повествования. С самого начала о них рассказывается, много и подробно. Быстро перечисляются события, избегаются диалоги, заменяются несобственно-прямой речью. И вот первый диалог после продолжительного молчания. “Выбирать будешь ты” [с.27], - начинает Андрей, и эта благородная фраза означала крах. Таня не могла не уступить ему, и оба это знали, и ”каждый оставлял ход другому”. Никто не захотел пожертвовать своим успехом. Таня не простила Андрею своей вынужденной уступки, и они расстались. Масштаб случившейся драмы открывается в полной мере во второй части рассказа, когда через одиннадцать лет Таня и Андрей снова встречаются. Стоит признать, что это, пожалуй, самая проникновенная сцена во всем сборнике, а, может, и во всей прозе Улицкой. Полностью эпизод приводить, вероятно, не следует, но небольшой отрывок вызывает замечание. “Это не какие-то две глупые клетки рвутся навстречу друг другу для бездумного продолжения рода, это каждая клетка, каждый волосок, все существо жаждет войти друг в друга и замереть, соединившись. Это единая плоть вопит о себе, горько плачет…”. [с.46] Улицкая верна привычной терминологии о плоти и клетках, но все же здесь в чистом виде дух. Вместо диалога фраза: “Только умоляю: ни одного слова…” [с.46] Автор не позволяет героям говорить в те моменты, когда они счастливы, как будто для взаимопонимания им слова не требуются. Они создают настолько гармоничное соединение, что даже окружающие воспринимают их как целое, называя "Орловы-Соколовы".
Завершается сборник небольшим рассказом, в котором писательница вновь прибегает к монтажной композиции. Автор вспоминает о маме и своих детских впечатлениях, в которых неизменно присутствует перловый суп, давший название произведению. Каждая из частей могла бы стать законченным рассказом, но писательница предпочла объединить их, и таким образом, значение отдельных эпизодов, дополняя друг друга, меняет угол, под которым понимается целое. Если сопоставить это с рассказами Улицкой на уровне сборников, становится возможным в очередной раз подтвердить предположение о том, что восприятие рассказов меняется за счет их объединения. Истории о пропавших перед праздником нищих, о воровке под видом погорелицы, о смерти соседской дочери не просто воспоминания о несчастьях, затронувших детскую психику и породившую навязчивую неприязнь к перловому супу. Действующая во всех трех эпизодах мама, ее непременное участие, искреннее сочувствие олицетворяют сострадание, единственное возможное сцепление разрушенных связей мира.
В цикле "Первые и последние" впервые, по сравнению с двумя предыдущими сборниками, идея единства рассказов преобладает над его художественным выражением. Это, можно сказать, переходный этап, так как в следующей книге зависимость композиционных связей от авторской концепции восприятия мира выражена ярче и сложнее.
"Люди нашего царя"
В предисловие к рассмотрению циклов из последней книги Улицкой, под названием "Люди нашего царя", вышедшей в 2005 году, стоит привести отзыв одного критика, написавшего, что всё в этой книге “правда. Но специфическая, как в журнале "Мужское здоровье", где у героев нет иной проблемы, кроме сочетания белков и углеводов. У Людмилы Улицкой проблема тоже одна - жизнь сломана зря. Складывается ложное впечатление, что это единственное сочетание ингредиентов. А между тем некоторые становятся знаменитыми писательницам…” ["Комсомольская правда", 2005, 28 июля - 4 августа].
Жизнь не может быть сломана не зря - так, скорее, могла бы сказать писательница. Но когда это происходит, можно ли найти какое-то убедительное объяснение? В ответ - слова Улицкой: “Я полагаю, что за пределами нашего существования есть нечто, что даст осколкам сложиться в картинку и прояснит ее. Определит истину победы и поражения”. [кн. обозр] Складывается впечатление, что ее творчество - своеобразный поиск точек, в которых ищущий иногда может уловить проблеск того запредельного бытия и не понять, а почувствовать его закон.
Книгу предворяет эпиграф из Лескова: “Каких только людей нет у нашего царя! ” - и своеобразное продолжение этой мысли в небольшом предисловии ко всему изданию. Автор говорит о невозможности личности обрести законченность и полноту: “Ужасная догадка: нет никакого "я", есть одни только дорожные картинки, разбитый калейдоскоп, и в каждом осколке то, что ты придумывал, и весь этот случайный мусор и есть "я" <…>”. [с.7] Если судить по предыдущему творчеству Улицкой, эта мысль совершенно не покажется новой: везде многогранность и неоднозначность. Но здесь речь идет об авторе, который, ощущая свою “осколочность”, “пытается избежать собственной, давно осточертевшей точки зрения, изношенных суждений и мнений”. [с.7] Поэтому рассказчиком и наблюдателем становится Женя, а автор “остается посередине” [с.8], между ней и наблюдаемым. И в этом странном положении смешения, но невовлеченности взору открывается “дивная игра” [с.8], а “маленькие люди нашего царя наблюдают эту картину, задрав голову. Они восхищаются, дерутся, убивают друг друга и целуются. Совершенно не замечая автора, которого почти нет”. [с.8] Здесь одна интересная деталь: все смотрят на картину и не замечают автора, но и сам автор теперь среди наблюдателей, следовательно, допускается наличие еще одного автора, о котором, вероятно, идет речь в эпиграфе.
За подтверждениями, как и опровержениями, следует обратиться к текстам.
В книге четыре отдельных сборника: "Люди нашего царя", "Тайна крови", "Они жили долго…" и "Дорожный ангел". В каждом цикле по-прежнему ощутимы традиционные для Улицкой приемы, но по ходу исследования возможно отметить некоторые новые особенности ее прозы.
Сборник "Люди нашего царя" - это десять произведений, при всей внешней разнородности, художественно очень близких. Взять, например, рассказ "Том", о странной схожести судьбы собаки и человека, о едином для всех живых существ ужасе смерти. Или "Дезертир" - о нежелании терять близких, но невозможности изменить что-либо в их судьбе. Или "Кошка большой красоты" о том, что страдания - это тоже наполнение жизни. Общая мысль о неслучайности и ненапрасности всего, что героями переживается, об особом неведомом смысле.
Здесь усматривается интересное решение для автора и рассказчика. Как уже было сказано в предисловии, Женя - “представитель и посланник”, наблюдающий происходящее, которое передается ее сознанием. Но только в одном произведении всего цикла она действительно рассказчик в привычном понимании: "Путь осла" повествует о событиях от первого лица. В другом рассказе - "Коридорная система" - о Жене говорится в третьем лице, но впечатление такое, что говорит она сама. Происходящее - это ее прошлое, всплывающее во сне в виде отрывочных воспоминаний, и по законам сна героиня видит себя со стороны. Улицкая намеренно избегает местоимения "она", говоря о Жене, и заменяет его словом "дочь" или именем, или опускает подлежащее, например:
“Женя пошла по длинному коридору, спустилась на полпролета к автомату. Вынула из кармана белого халата заготовленную монетку, набрала номер”. [с.35] ; и далее:
Позвонила. Он сразу поднял трубку.
Приезжайте! [с.36]
Еще один отрывок:
“Женя гладила старческую голову отца, его седые блестящие кудри и думала о том, что если доживет, то и у нее будут такие красивые седины, и такие же, как у отца, ясные карие глаза, и руки, как у него - маленькие, с короткими ноготками… Всю жизнь не могла простить, что похожа на него, а не на мать… И сердце сжималось от тоски по матери, которая умерла так давно…” [с.39]
Похоже на несобственно-прямую речь, но если "так" в ней объяснимо, то "которая" нарушает достоверность естественной мысли. Ощущение личного восприятия увеличивается за счет смены времени глаголов, при рассказе о прошлом: “Вторые сутки длится кома, и сделать ничего нельзя. Женя видела, как за два дня до этого мамина лаборантка пришла делать ей анализ крови и ужаснулась, увидев прозрачную каплю. Крови больше не было…”. [с.35]
Есть рассказы, в которых Женя - второстепенный персонаж: "Кошке большой красоты", "Финист Ясный Сокол". А например, в рассказе "Том", о ней лишь вскользь упоминается, этим как бы объясняя, откуда ей может быть известно о происходящем. Ровно половину сборника составляют рассказы, где о Жене нет ни слова, и, несмотря на предложенную авторскую концепцию, они воспринимаются как традиционные рассказы Улицкой. Но объясняется эта непоследовательность тем, что и в предыдущих сборниках писательницы ее вмешательство было сведено к минимуму из-за стремления к объективности, почти лабораторному фиксированию фактов, поэтому изменения не столь ощутимы.
В новых сборниках нет отказа от прежних тем или проблематики, но они расширяются и постепенно приближаются к современности. На новом художественном материале писательница отстаивает прежние, дорогие убеждения, хотя в некоторых заметно смещение акцентов и не заметное ранее болезненное сомнение.
Стоящий первым, своеобразный святочный рассказ "Путь осла" задает тон всему циклу. Неожиданным образом на глазах героев произошло Рождество. Речь не о ежегодном праздновании или обращении к истории (события случились осенью во французской деревушке), а о чуде, которое присутствует в нашей жизни, если только уметь заметить. Герои рассказа собираются вместе в старом доме, где живет Женевьев. Собственно, к ней все и приехали: бывший муж Жан-Пьер с молодой женой Мари и двумя детьми, Марсель, “ее верный и пожизненный поклонник” [с.15], со своей старой подругой Аньес, негритянская певица Эйлин и рассказчица Женя. Объяснение, в чем заключалось чудо, одинаково поразившее всех участников того вечера, возможно, звучит не убедительно. Собравшиеся у камина люди слушали, как Иветт, дочь Жан-Пьера и Мари, исполняла на пианино недавно разученные рождественские песни; к ней присоединились Женевьев и Марсель, и, наконец, Эйлин. А когда запели о святых, в дом зашел сосед-пастух с ягненком на руках. И вдруг Шарль, трехлетний сын Жан-Пьера и Мари, произнес первое в жизни слово: “l’agneau” - ягненок. Радость долгожданного события острее воспринимается из-за совпадения всех атрибутов Рождества: “младенец, Мария и ее старый муж, пастух, эта негритянская колдунья с ногтями жрицы Вуду, со своим божественным голосом, присутствовал агнец, и звезда подала знак…”. [с.24] Женя замечает, что не хватает только осла, но оказалось, дом, где живет Женевьев, давно прозвали "дом Осла". Женя забыла о разговоре с Марселем по пути в деревушку. Он рассказывал ей о старых римских дорогах и указал на разницу с греческими. Если “римляне вырубали свои дороги напрямую, из пункта А в пункт Б, срезая пригорки и спуская попадавшиеся на пути озера”, то “греки пускали через горы осла, и тропу прокладывали вслед его извилистого пути”. [с.13] Из множества трактовок этого иносказания одна прямо прописана в рассказе: Эйлин не впечатлила история о древних дорогах - “к африканцам, даже американским, христианство шло совсем иными путями”. [с.25] Но для Улицкой, чьи герои никогда не определяются культурой или средой, эта мысль явно недостаточна. Путь осла - это долгий и трудный путь жизни человека, который не знает конечной цели, но подгоняемый неведомой силой продолжает терпеливо идти.
Именно так упрямо и терпеливо шла к своему счастью Таня из рассказа "Тело красавицы". Необыкновенно красивая, она убеждена, что всем нужно только ее тело, а по-настоящему никто не любит, то есть не ценит ее душу. Красота тяготит Таню. Самоубийство одноклассника, развод с первым мужем уверяют в том, “что красота вещь совсем напрасная, - никому не приносит счастья”. [с.85] И очень долго Таня живет в одиночестве, пока не встречается Борис, высокий, красивый, но слепой. Наконец она обрела долгожданное счастье, другим не понятное. Но вероятно, и она не осознала, что ждала не того, кто будет любить ее душу, а того, кого она сама полюбит.
Ошибочность цели стала сильнейшим потрясением для Геннадия в рассказе "Великий учитель". Молодой человек из очень простой семьи увлекся изучением немецкого языка и познакомился однажды с Леонидом Сергеевичем, который открыл ему философию Штайнера. Вместе с познаниями в Гене растет восхищение таинственным учителем, о котором много раз упоминал его новый наставник, и в торжественный момент встречи с ужасом обнаруживается, что это ненавистный Купелис, “самый противный из всех соседей, урод, паук! ” [с.51] Геннадий, как древние римляне, движется напролом, не осматриваясь по сторонам. В его представлениях желаемая цель намного дальше, чем в реальности. В финале на похоронах своей бабушки, он узнает, что она “была из последних духовных детей последнего оптинского старца” [c.52], а он и не подозревал, что учитель был так близко. Его путь оказался даже сложнее, чем мог бы стать.
Намекнув во вступлении к книге на наличие невидимого автора картины жизни, Улицкая продолжает развивать мысль о том, что кто-то или что-то всегда регулирует ход событий. В рассказе "Приставная лестница" доведенная до отчаяния жестокостью отца Нина решает убить его. Девочка сбросила пьяного отца с лестницы на улицу, размышляя про себя, что он либо разобьется, либо замерзнет. Но ничего похожего не произошло, потому что его вовремя нашли возвращающиеся с Рождественской службы старухи. Мысль о чьем-то мудром участии в судьбе героев наполняет рассказ светлым, легким настроением, оттого о тягостных реалиях говорится легко, почти шутя. “Отец был чудной, не как у всех, пол-отца ей досталось: он, когда на своей тележке сидел, ростом был с Нинку”. [с.27] “Но мать его все равно любила, все вокруг него бегала, картошку жарила и водкой поила, и прыгала над ним и днем, и ночью, когда спать ложились. Напрыгала Нинке брата Петьку”. [с.27] Или: “А еще через двадцать минут две боговерующие старухи, самогонщица Кротиха и ее подружка Ипатьевна, вошли в заснеженный двор, продолжая волнующую дискуссию - большой ли грех было пойти в эту самую Пименовскую церковь, обновленческую, партийную, или ничего, сойдет за неимением поблизости хорошей, правильной. Все же было Рождество, великий праздник, и ангелы поют на небеси… С небеси падал медленный, крупными хлопьями выделанный снег, и, ложась на землю, светил не хуже электричества”. [с.30] Конечно, веселья в этих словах нет, скорее горькая ирония, но нельзя сказать, что автор кого-то здесь берется осуждать. В жизни разное случается, “а в ту Рождественскую ночь все так хорошо обошлось” [с.31], - завершает рассказ писательница.
Последним в сборнике помещен рассказ "Короткое замыкание", в нем снова использован монтажный прием, характерный для прозы Улицкой. Название обозначает происшествие, вокруг которого объединяются шесть независимых сюжетов. В доме погас свет, и это, на первый взгляд, незначительное событие дает наблюдателю богатую почву для размышлений. Внезапная и полная темнота, заставшая Владимира Петровича в подъезде, вызывает в нем приступ панического страха, что в принципе объяснимо его “всегдашней декабрьской депрессией”. [с.95] Но о причине последней автор предлагает догадываться читателю. Второго героя, точнее героиню, Анжелу “темнота в подъезде нисколько не смутила”, [с.96] и неожиданное стечение обстоятельств дает ей возможность увидеться с любовником. Другая женщина, Шура, темноту использует как предлог, чтоб украсть у соседки из холодильника, - перепутала. Еще один обитатель дома, Борис Иванович, воспринимает отключение электричества как нарушение равномерного и поступательного механизма жизни, и он единственный предпринимает действия по исправлению ситуации. Есть в рассказе еще два персонажа, на которых темнота влияет совершенно противоположно. Галина Андреевна, погруженная в привычный круговорот дел “остановилась с разбегу: не было в жизни у нее такой минуты, чтобы ничего нельзя было делать. Только вот сидеть в вынужденной праздности, в серой темноте, в одиночестве… И навалилось”. [с.101] Перед глазами пробегают кадры последних двадцати двух лет жизни, рождение больной нежизнеспособной дочери и борьба за ее “хлипенькую жизнь”. [с.103] И вопрос, который страшно задавать: "зачем"? Во внезапно случившемся мраке почувствовала, что “жизнь - тьма”. Финал - самоубийство. И наконец, тот, кто даже не заметил отсутствие света, Иван Мстиславович. Одинокий ослепший десять лет назад старик слушает музыку, которая наполняет его жизнь “небесным светом”. …“Это просто нельзя перенести. Какие человеческие трагедии? Все растворяется, осветляется, очищается. Один свет. Только свет. Игра света. Игра ангелов. Господи, благодарю тебя, что ослеп. Ведь мог и оглохнуть… И я не Бетховен, и музыка беззвучная не слышалась бы мне, как ему… ” [с.106] Сравнение двух последних эпизодов не заставляет спешить с выводами. Просветленный старик и женщина, переживающая тяжелейшую трагедию своего ребенка, - не в равных условиях. И сложно сказать, случилось бы то же с Галиной позже, при других обстоятельствах. Короткое замыкание - резкий поворот, сильное потрясение, меняющее наше представление о собственной жизни, и чем выше уровень стремлений, тем острее и болезненнее переживания. В этом тоже приходится признать проявление особой мудрости сложно устроенного мира, в котором автор и исследователь и объект исследований.
Самый маленький, но заслуживающий не меньше внимания цикл "Тайна крови", включает четыре рассказа, в которых автор ищет ответ на вопрос: на чем основывается любовь детей и родителей.
Учитывая специфические знания писательницы от сборника можно было бы ожидать посвящения в таинственные законы генетики, но Улицкая решает вопросы наследственности в сфере духовности, а не естественных наук. "Установление отцовства" - рассказ одним названием предполагает определенные изыскания, с чего автор и начинает: “Поскольку наука не стоит на месте, а движется вперед, а возможно, что и в бок, но со страшной скоростью, два десятка лет тому назад мучимые подозрениями мужья настаивали на проведении анализа крови, который бы доказал - или опровергал - их отцовство”. Но, как подчеркивается, результат не всегда был точным, и “оставалось множество случаев, когда нельзя было сказать ни то, ни се… То есть, платить алименты при разводе или нет<…>”. [с.111] Так иронично перебрасывает писательница мостик от науки к тому, что, собственно, ее и интересует. Оказывается, что неплательщики алиментов “в большинстве своем люди просто принципиальные: им не денег жаль на чужого ребенка, а исключительно чувство справедливости велит сопротивляться бабьим покушениям…” [с.112] И персонаж Улицкой как раз “беспринципный”. Он не только готов платить алименты чужим детям, он еще и любит их больше, чем родную дочь. Парадокс объясняется очень просто: любовь к детям вырастает из любви к их матери. Леня женился на Инге сразу после школы, а первого, не его, ребенка она родила через четыре месяца после свадьбы. Много раз Инга уходила и возвращалась, а он усыновлял всех ее детей. Ради них он оставил другую семью и девочку с половиной его ДНК, которая “могла смело рассчитывать на двадцать пять процентов”. [с.119]
Ситуация с неродными детьми повторяется в трех других рассказах, как будто автор пытается посмотреть на проблему со всех сторон.
Родители долго скрывали правду от Дениса в рассказе "Старший сын". Им казалось, что это непременно его травмирует. Но когда разговор состоялся, Денис не ощутил никакой перемены. В их счастливой семье родители и дети так дорожат друг другом, что подобные факты не имеют значения.
Человек так странно устроен, что порой верит самой нелепой лжи вместо единственно возможной правды, что произошло с Иваном в рассказе "Певчая Маша". Он отказывается от собственных детей, обвиняет жену в измене, основываясь на самых нелепых подозрениях. Иван учится на священника, но не стремление к аскетизму причина его жестокости к родным. У него изначально не было теплоты и доверия по отношению к Маше. В финале появляется второй муж, Саша, который очень напоминает Леню ("Установление отцовства"). То есть все та же мысль: вместе с женщиной любят и ее детей.
Последний рассказ - "Сын благородных родителей". Здесь ситуация усложняется, потому что внимание автора сконцентрировано не только на родителях, но и на отношении к ним сына. Отец Григорий Наумович, которому известна вся правда, терпит и прощает измену жены и любит Мишу как родного, все силы вкладывая в воспитание мальчика. Поэтому “рос Мишенька нормальным еврейским вундеркиндом”. [с.139] Когда появляется родной отец, более успешный и заслуженный, Миша сближается с ним, но любит и уважает Григория Наумовича еще больше. Трое его благородных родителей уважительно берегут чувства друг друга и вместе переживают за сына. Важно отметить, что, несмотря на влияние Григория Наумовича, Миша отношением к жизни, жене и ребенку больше напоминает родного отца: тот же рационализм и сдержанность. Но едва ли автор подразумевает влияние генов - талант любви и преданности не передается по наследству. Не менее важна для Улицкой мысль, что в детях нет инстинктивной любви к родителям. Чувства формируются под их влиянием, но по сути те же, что и к другим людям. Например, Миша близок с Андреем Ивановичем не как с отцом, а потому, что “ценил едкий юмор академика, умение задавать точные вопросы”. [с.150] Уважение, восхищение, нежность, сострадание нельзя к себе внушить - надо заслужить собственным трудом и любовью. Вероятно, Миша это чувствует, поэтому боится отцовства.
В рассказе выведен эпизод, где Андрей Иванович рассуждает о браке. С его точки зрения, “брак - ответственное предприятие. Он не имеет никакого отношения к тому, что в молодости мы называем любовью. У меня был очень хороший брак с моей покойной женой именно потому, что был построен не на любви. Но к детям брак тоже не имеет отношения”. [с.154] Создается впечатление, что речь идет о взаимовыгодной сделке, но по сути, эти слова не противоречат истинному положению вещей. И любовь, и брак живут друг без друга, но есть немногие счастливые, у которых эти чуть ли ни противоположности соединяются в прекрасном единстве. Из прошлых сборников Улицкой можно вспомнить Берту и Матиаса ("Счастливые") или еще Белу Зиновьевну и Александра Ароновича ("Второго марта того же года…"), о которых сказано, что они засыпали одновременно, обнявшись так, что “непонятно - форма ли выпуклостей и вогнутостей их тел в определенных позах гарантирует их устойчивое удобство, или за долгие годы, проведенные в ночном объятии, сами тела деформировались навстречу друг другу, чтобы образовать это единение”. [с.165] В недавнем рассказе "Старший сын" родители “мало сказать, любили друг друга - они друг другу нравились: даже когда она впадала в истерику<…>, он смотрел на нее с умилением: как женственна… А он, пьяный, казался ей трогательным, страшно искренним и нуждающимся в ее опеке…” [с.122] В прозе писательницы, как и в жизни, которую она наблюдает, таких пар немного. И всегда это уже зрелые люди или старики, потому что показывается не страсть, а какое-то более редкое проявление любви.
"Они жили долго…"
В одном из последних сборников ("Они жили долго…") есть два очень необычных рассказа, в которых автор прибегает к своеобразному приему сцепления рассказов. Они как бы дублируют друг друга повторением сюжета, но еще и “срастаются” названиями: первое - "Они жили долго…", второе - "…И умерли в один день". Именно это произошло с героями обоих произведений, но если в первом рассказе внимание сосредоточено на долгой жизни супругов, то во втором описывается всеобщее изумление “редкостному событию двойной смерти”. [с.179] В обеих супружеских парах муж и жена ушли из жизни почти одновременно, не зная о смерти другого. Словами одного из персонажей дается следующее объяснение случившемуся: “Не декоративный завиток биографии, не случайная прихоть судьбы, не дорожная авария, на месте убивающая сразу мать-отца-двух детей и бабушку впридачу, а исполнение таинственного и фундаментального закона, который редко замечается по замусоренности жизни и по всеобщему сопротивлению верности и любви…”. [с.176] Вторую часть утверждения можно считать ключом к последней книге Улицкой и ко всему творчеству в целом. Однажды писательница сказала, что “самое бессмысленное - это искать смысл" [кн. обозр], но справедливо будет дополнить: нельзя совсем не замечать его существование. Повторения тем, сюжетов, персонажей объясняются не отсутствием воображения у автора, а упрямым и терпеливым поиском ответов на вопросы, к решению которых человечество за свою долгую историю едва ли приблизилось.
Сюжетное совпадение рассказов не снижает их художественной ценности, и написаны они, собственно, о разном. Первый - размышление о долгой жизни, залогом которой был главный семейный принцип умеренности и постоянства. Естественен следующий вопрос, принесло ли это счастье, оправдывает ли долголетие отсутствие счастья? В свете всего цикла этот вопрос вполне правомерен, потому что в нем остро стоит проблема самоубийства и возможности оправдания добровольного ухода из жизни. Но в первых двух рассказах смерть естественная, хоть и не обычная. На похоронах Аллы Аркадьевны и Романа Борисовича во всем разлито ощущение торжества жизни и праздника, а не траура.
“Хоронили их в одной могилке, в светлый день конца лета. В предутренние часы был сильный дождь, и теперь пар шел от земли, а поверху стоял легкий туман, смягчая солнечный свет. Народу, изумленному редкостным событием двойной смерти, пришло много <…>. Все были ошарашены и приподняты - удивительные были похороны: с оттенком праздника и победы… Супруги лежали рядом, в одинаковых гробах, и голова Романа Борисовича была как будто немного повернута в сторону жены… Дочь была с мужем и сын с женой, и при каждой паре - по мальчику с девочкой, и разноцветных астр было множество<…>”. [с.179] За аллегорией счастливой семьи следует символическая картина радуги - лестницы в небо: “Господи, дорогу в небо повесили. <…> Верно, очень хорошие покойнички…” [с.180]
Использование столь очевидных символов при вполне реалистической манере повествования уподобляет супругов героям житийного жанра. Автор намеренно сближает эти два пласта, напоминая, что между ними не непреодолимая пропасть, а жизнь, данная каждому.
Существуют люди, для которых жизнь - даже при внешнем отсутствии проблем - тяжелый груз. О подобном болезненном восприятии собственного существования, приводящем к крайним последствиям, рассказ "Последняя неделя". Героиня вспоминает несколько дней, предшествовавших самоубийству ее давней подруги. Из отрывочных деталей складывается картина, которая убеждает в совершенном отсутствии причины для самоубийства, но оно случилось, и никто из близких этому не смог помешать. В ту конкретную минуту никого не было рядом. В финале: “Прошло двадцать лет. Умерли мои родители, первый муж, множество друзей ушло. А я все вспоминаю тот понедельник: если бы я оставила ее тогда ночевать…” [с.187] Похожее ощущение невольной вины тяготило и погибшую женщину. Двенадцатилетней девочкой она “ушла от матери к отцу за полгода до ее смерти, не выдержала пьянства и умирания”. [с.183]
Мысль об ответственности за жизнь близких людей находит продолжение в рассказе "Большая дама с маленькой собачкой". Здесь никто никого не спасает, в прямом смысле слова, но как говорит героиня Татьяна Сергеевна: “Сердцу моему "Беломор" гораздо нужнее, чем нитроглицерин. А еще нужнее дружба”. [с. 194] Ей повезло, потому что Веточка, полувоспитанница-полуприслуга, оказалась верным и терпеливым другом. Властная дама не просит, а требует от Веточки сшить ей блузку, чего та никогда не делала. Веточка не только исполняет барскую прихоть, но и прощает ей эту унизительную бесцеремонность. Обещание Татьяны Сергеевны, что Веточке зачтется ее верность, не вызывает сомнений, особенно в сцене похорон. На мертвой Татьяне Сергеевне Веточка увидела ту самую блузку.
Через весь цикл проходит мысль о том, что человек живет не для себя. Даже совершенному эгоисту для полноты существования необходимы другие. Только по отношению к другому можно измерить собственную ценность и определить сущность жизни. На этом основано самое большое счастье и величайшие трагедии человека. Это же объясняет причину самоубийств. "Менаж а труа" рассказывает историю одной необычной семьи, но главными героинями, как чаще всего бывает у Улицкой, являются женщины. Две жены одного мужа живут под одной крышей и разделяют судьбу любимого человека. Для Беньямина они, как бы, дополняют друг друга: умная понимающая подруга и женственная красавица - духовное и материальное. Но сложность любовного треугольника не идет в сравнение с дальнейшими несчастьями, постигшими их семью. После смерти мужа, первая жена Фрида отправилась в лагеря, ее сын погиб по дороге на фронт, а Алиса, вторая жена, пережив их всех, бросается с моста. “Алиса, от рождения привязанная к жизни слабыми нитями” [с. 208] не любила жить. “Вечерняя, в минуты засыпания мысль о том, что можно однажды уснуть и не проснуться, была из самых заветных. Умерла бы, умерла бы - и даже способ выбрала. Женский, красивый: с моста<…>”. Но ни одно из несчастий не стало предлогом для самоубийства, пока было ради кого жить. Когда не стало последнего дорогого человека, Фриды, Алиса уезжает в Ленинград к заветному мосту.
В завершение хотелось бы отметить в рассказе несколько заметных деталей, касающихся стиля писательницы. Подтверждая склонность Улицкой к сочетанию противоположностей, парадоксам, контрастам и многозначности, в ее языке легко можно найти подобные фразы: “…Фрида привыкла к его частичному отсутствию, или неполному присутствию…” [с. 205] ; “Неугомонная Фрида, приехав домой, начала с того, чем кончила пятнадцать лет тому назад: поплелась на Лубянку…” [с.211] ; “…Она была слишком молода и красива для понимания чего бы то ни было" [с. 202] ; “От этой любви к литературе родился Боренька…” [с. 201].
Критиками единодушно отмечается постоянство тем Людмилы Улицкой, одна из которых советская эпоха; но нельзя не признать, что она прекрасно умеет сказать о ней, сдержанно, образно и точно. Строки из "Менаж а труа": “…в те времена, когда кружева исподнего еще не вошли в противоречие с грубым сукном эпохи” [с. 202] - напоминают цикл "Девочки", где можно встретить нечто очень похожее: “Исподнее девочек тех лет было придумано врагом рода человеческого в целях полного его вымирания. <…> Белье взрослых женщин в ту пору мало чем отличалось и должно было, вероятно, гарантировать целомудрие нации”. [с.186] Об этом периоде истории автор выражается всегда однозначно, не скрывая горечи: “В уборной она порвала его (письмо - И. С) на мелкие кусочки и спустила в коммунальную Лету. Недоверие к помойному ведру висело в воздухе подлой эпохи”. [с.158] ; “Арестовать его не успели: он сбежал от них в недосягаемые места - умер в самый час их прихода, не доехав до больницы”. [с. 204]
В рассказе есть эпизод, впечатление от которого усиливается за счет переклички с предыдущим сборником. Когда речь шла о Лёне ("Установление отцовства"), он за готовность платить алименты чужим детям назван беспринципным. В "Менаж а труа" брат Фриды, Семен, напротив, “был с принципами, которых не хватало другим” [с. 204], поэтому презирает сестру за то, что та простила мужа-изменника. Эти эпизоды, несомненно, подтверждают высказанное ранее утверждение о единстве художественного пространства сборников писательницы.
Не менее характерен в плане языка и стиля рассказ "Писательская дочка", который подводит своеобразный итог проблеме, рассматриваемой циклом. Жизнестойкость, отличающая героев Улицкой, получает окончательное объяснение возможностью счастья. Пока они верят в то, что это возможно - живут. Снова вопрос о вере. И о неуловимой грани между убеждением и заблуждением. Крушение надежд и обесценивание идеалов приводит Машу к осознанию: “…жизнь кончилась, а я жива…” [с.238]. Убедительной честности ее ощущений можно противопоставить только один аргумент, который автор доверяет высказать Жене: “Признаюсь тебе честно, мне кажется, что в некоторых обстоятельствах человек имеет на это право. Как на эфтаназию. Только не ты и не сейчас…<…>. Пока она (мать - И. С) жива, ты не имеешь на это право. Есть природная очередность. Это закон, который иногда нарушается, и это ужасно, я это постоянно вижу”. [с.238] В этих словах слышится преклонение перед тайной жизни, основанное на твердой уверенности в ее мудрости, первичности. Не личное восприятие существования, не отвлеченность идеи, разрушительной для жизни как таковой, а она сама, объективная, потому и не доступная сознанию - главное направление исследований писательницы. Рассказ начинается и завершается описанием первоначально общего для героинь дома. В противоположность перипетиям их судеб в доме “все было совершенно неизменно: стояли книжные шкафы с выдвижными стеклами полок, золотые корешки, альбомы, бумажные собрания, многие с отмененной буквой "ять", - среди них Мережковский и Карамзин, гравюры на стенах, картины, потертые ковры, мебель красного дерева, тяжелые столовые приборы на круглом столе с частоколом ножек, способных разбегаться и превращать стол в огромный, овальный, и люстра с синей стеклянной грушей в окружении хрустальных слез”. [с.241] Дом как мир, где все создано для прекрасной жизни, кто-то из него уходит, а кто-то сбегает.
Расхождение позиций Маши и Жени подчеркивается даже, на первый взгляд, незаметной деталью: Маша вспоминает Маяковского и Цветаеву, а Женя - Пастернака и Ахматову. О последней сказано: “<…> величественная, как Кавказские горы, красивая не по-человечески, а как море или небо, спокойная, как бронзовый памятник”. [с.227] Такой ее увидела Женя, которой неслучайно дана профессия врача. Не абстрактные идеи, захватывающие Машу, а погружение в материальную основу существования формируют ее отношение к миру. Наконец, последний штрих, важный для понимания характеров: Женя любит тот прекрасный дом своей подруги, где провела много часов и дней, и “в лицо знала” населявшие его предметы, а для Маши всегда есть причина в нем не оставаться.
Рассказ "Писательская дочь" заканчивает очередной цикл Улицкой, в котором традиционно противоречий больше, чем однозначных ответов. Нельзя в нем не отметить свойственных ее произведениям близости тематики, проблематики, сюжетных повторений и художественных приемов создания образов. Все это делает прозу писательницы легко узнаваемой, хотя, конечно, не менее интересной читателю и исследователю.
На фоне рассмотренных произведений цикл "Дорожный ангел" обращает на себя внимание рядом заметных отличий. Во-первых, сменился фон, нет прежней тематической заданности, действие не привязано к какой-либо эпохе или стране, поэтому рассказы непривычно разнородны. Рассказчица легко перемещается во времени и пространстве собственной жизни. Во-вторых, само наличие рассказчика впервые последовательно сохранено в целом сборнике. Он весь написан от первого лица. Наконец, третье, вероятно, наиболее важное здесь - впервые несомненное соответствие сюжета жанру рассказа в типичном его понимании. Внимание сосредоточено на отдельном событии, поразившем автора, а не на целой жизни героя, объясняющей суть финала. Написанные почти как путевые заметки, эти рассказы включают не только наблюдения, но непосредственные размышления над случившимся. Если прибавить к перечисленному еще и немало реальных фактов из жизни писательницы, то сборник можно считать, отчасти, автобиографичным, что объясняет и упомянутые выше особенности.
Вступлением к сборнику служит первый рассказ с одноименным названием - "Дорожный ангел". Его краткость и емкость напоминают притчу, особенно эпизод про трех священников: строго, доброго и умного, который смог объединить благие намерения первых двух, несмотря на их внешнюю противоположность. Здесь же объясняется суть названия и сквозного образа всего цикла. Дорожный ангел бережет и направляет; но образ дороги, конечно, подразумевает жизненный путь, что очевидно из дальнейших рассказов.
Два следующих - детские воспоминания. В рассказе "Утка" “чудесное дорожное приключение” [с.246] передает теплую атмосферу семьи, в которой, несмотря на трудные послевоенные времена, есть место радости и беззаботности. Старый прадед очень напоминает героя одного из первых циклов Улицкой, "Девочки" - тот же запах камфары и те же теплые отношения с правнучкой.
Рассказ "Гудаутские груши" начинает тему, которая несколько раз будет затронута на протяжении сборника, - “дружба народов”. Невероятно смешной, при всем его содержании, монолог садовой хозяйки, переданный живым колоритным языком, построен так, что ее образ во всей полноте предстает перед глазами.
“У менгрелов нельзя квартиру снимать, грязный народ, культуры не понимает, горцы… но абхазы еще хуже, совсем дикие, как похороны у них, не поют, - воют, как шакалы… И еда у них хуже, чем сванская… сванов не знаете, и дай Бог не знать, бандиты, грабители… хуже чеченцев… - с газетным свертком в грубых руках она склонялась над чемоданом, шевеля своим грушевидным задом, - но чеченцев теперь нет, выселили всех, слава Богу, еще бы выселили армян, хорошо было, торгуют, все торгуют, богатые, и все торгуют, не могут остановиться, такой жадный народ, армяшки соленые… нет на них турок, - она вдруг озарилась улыбкой, махнула рукой, - азербайджанцы у нас есть, они совсем как турки, злобные, ленивые, у нас, слава Богу, мало живут, воры все, хуже цыган…<…>. ” [с.250]
Рассказчица и ее мама вдоволь насмеялись бесконечной повести о кавказских народах, и только в конце, как бы вскользь, уточняется, что они “так и не узнали, кто же была по национальности та женщина из Гудаут”. [с.252] Традиционный для Улицкой финал, не меняя общего настроения рассказа, обращает мысль к серьезной проблеме причины и последствий таких слов. Тревожнее и жестче этот вопрос звучит в рассказе "Москва - Подрезково. 1992". Ораторствующий в электричке пьяный мужчина, с “честным пугачевским блеском” в глазах [с.283], не остановился на перечислении всех грехов “черножопых”, а наметив концепцию борьбы, предлагает и способ реализации: “Значит, так! С силами соберемся - и всех порежем! Ох, весело будет! ”. Заканчивается его речь трагикомически: на отказ собеседника идти резать он заявляет: “Вот она, лень-то русская<…>. Под лежачий камень вода не течет”. [с.285] Писательница напоминает о таящейся рядом опасности, которая не видна за важностью личных забот.
Следом помещен рассказ "Франциск Ассизский: два в одном", который намеренно контрастирует с предыдущим изображением. Действие происходит в Нью-Йорке, где вместо грязной электрички и таких же железнодорожных откосов, приезжий видит хозяев собак, подбирающих за своими питомцами их “какашки”. Но автора впечатляет нечто иное, а именно месса животных, ежегодно проводимая в честь дня Франциска Ассизского в кафедральном соборе города. Неправдоподобное зрелище входящих в священное здание собак, кошек, обезьян, слонов и проч. сменяется еще более невероятным - благословением приведенных хозяевами животных. Автор удивляется редкой религиозной терпимости:
“Мероприятие это было межконфессиональным, католики устраивали его вместе с протестантами всех оттенков”. [с.290] Но “кого-то здесь не хватало” - отмечает писательница, имея в виду, вероятно, представителя православия.
Трудно утверждать, на чем именно настаивает здесь Людмила Улицкая: на православии как таковом или на православии как неотъемлемой части русской действительности, ко всем несчастьям которой оно тоже причастно. Скорее, второе. Потому, что религиозные догмы ценятся ею в приложении к практике жизни. Не ставя целью оспаривать позицию автора, приходится отметить, что форма ее рассуждений добавляет некоторым эпизодам двух упомянутых рассказов оттенок публицистики.
Этот факт не отменяет художественной ценности рассказов, хотя бы благодаря образности и красочности языка. Например, живое, забавное изображение зверей перед собором: “Потом пришел питон. Он был так толст, что, боюсь, принес в себе кролика. Он висел на плече у хозяина и слегка обвивал его. Затем явился очаровательный поросенок. Гирлянда не давала ему покоя, и он долго с ней боролся, пока не стащил с шеи и не съел. Две ламы были в розовом, то есть в розовых цветах, и являли собой образ тщеславия, как мне показалось”. [с.288] Животные, можно сказать, “очеловечены”, и картина похожа на вступление к басне. Возвращаясь к "Гудаутским грушам", стоит вспомнить ощутимо правдоподобное описание груш: “Мама любила те груши, которые были на один градус от распада: они проминались под пальцами, при надкусывании истекали густым медовым соком, призывающим всех ос округи. А запах от них шел мощный, как паровозный гудок”. [с.249] Наконец, выражения вроде: “фруктовые чемоданы" курортников, “среди которых наш был чемодан-царь" [с.251], подтверждают талант Улицкой перенимать художественный опыт русского языка, напоминая читателям о его образности.
В самом начале рассмотрения цикле "Дорожный ангел" отмечалась разнородность, можно сказать, неравноценность рассказов. Например, "Затычка" - эпизод из жизни, (к которому лишь с оговоркой можно применить определение путевой заметки) случайная встреча на улице со старым знакомым, которому нужна "затычка" для ванны. По странному совпадению точно такая давно лежит в сумке рассказчицы, на что она замечает: “Я радуюсь, когда меня ставят в нужное время и в нужное место с затычкой в руке”. [с.260] Даже в подобных случайностях автору видится продуманность замысла. Нечто похожее прочитывается в "Далматинце". Сюжет минимален: долго везла внуку шарик, который в конце почти сдулся. Но по пути он радовал встречных, чем исполнял свое предназначение. Несерьезность рассказа, как будто, призвана на минуту отвлечь читателя и заставить оглянуться на радость жизни. Сложно сказать, насколько удачна эта попытка, тем более что проза Улицкой обычно вызывает иные ассоциации.
Одними из наиболее традиционных в этом сборнике являются рассказы "За что и для чего…" и "Коровья нога", в которых автор возвращается к теме, ярче всего отраженной в раннем рассказе "Народ избранный". Давая название первому из двух произведений союз "и" можно было бы поменять на "или". "За что? " или "для чего? " - какой из этих вопросов стоит задавать себе, когда случается несчастье, и какой из них хватит силы задать? НК не была бы героиней рассказа, если бы выбрала первый. Как большинство женских образов, созданных писательницей, НК отличает нечеловеческое спокойствие и жизнестойкость, которые учат окружающих задавать “правильный” вопрос. На фоне таких размышлений впервые звучит несогласие автора с необходимостью подобных жизненных уроков: “Несмотря на ее (НК) полную примиренность с Господом Богом и с посылаемыми испытаниями, я все же продолжаю думать, что иногда дорожные ангелы отворачиваются или отвлекаются на посторонние дела”. [с.258] Стойкостью и силой похожа на НК героиня рассказа "Коровья нога". В первую минуту знакомства рассказчица прониклась неприязнью к Ханнелоре, владелице книжного магазина, потому что в ней все - от улыбки до доброжелательности - кажется фальшивым. За ужином после презентации, на которой не случайно был прочитан "Народ избранный", оказывается, что ее ценят сотрудники, у нее искренне нежные отношения с мужем и двое приемных детей, палестинских сирот. Однако это еще не все, читателя ждет финал вполне в духе Улицкой: Ханнелоре тяжело больна, и все ее жизнь - “вопреки”.
Помещенный в конце рассказ с символическим названием "Общий вагон" подводит итог всей книге, то есть четырем последним циклам. Повторяются вынесенные в эпиграф слова Лескова о людях, которые есть у батюшки-царя. И вагон полон таких людей, изображенных со всей реалистической честностью, то есть в довольно неприглядном виде, учитывая, что действие происходит в канун Нового года. “Поезд пьян как зюзя. Проводница, солдатики, спящие и бодрствующие - все дышит свежими алкогольными парами. Праздник грядет. Еще почти не наблевано, и морды не все биты, и все впереди”. [с.342] О том, что впереди писательница уже спрашивала у Венечки Ерофеева в "Москва - Подрезково. 1992", и его молчаливый ответ ее не устроил. Не желая оставлять надежду, Улицкая вводит в рассказ трезвого и интеллигентного обрусевшего голландского немца Ивана Яковлевича и безымянного дачника-пенсионера, философствующего в уединении. Ко всему добавляется картина утра: рассказчица и двое ее спутников выходят из леса и останавливаются перед открытым пространством. “Вот тут-то и произошло. Как взрыв. Все вдруг вспыхнуло - за нашими спинами загорелись желтым свечным пламенем сосны. Это взошло солнце. Все засверкало праздничным светом, заискрилось, и началась такая красота, какая бывает только в детстве или во сне”. [с.344] Одновременно и вера в возможность чуда, и оговорка, что только во сне и в детстве. Вероятно, впервые открытый финал, оставляющий героям неизмеримое пространство будущего, в котором автор не берется что-либо предсказывать, потому что сам пребывает в некоторой растерянности.
Рассказ - концентрированное изображение основных элементов прозы Улицкой. В нем очевидны образ пути-жизни, неизбежное сближение обстоятельствами, распределение мест. Символический подбор персонажей: проводница с лицом матрешки, “семья из пяти членов”, бессмысленные солдатики, солдатская мать, пьяный мужичище, а также не слившиеся с народом рассказчики и русский немец - олицетворяет как русские типы, так и излюбленные образы творчества писательницы. Поэтому представляется особенно важным, как смотрит на изображаемое писательница. Финальная фраза: “Это мой народ. Какой есть…” [с.344] - рождает ощущение, что, несмотря на осознание всех несовершенств, смирение единственная возможная реакция.
Создается впечатление, что последняя книга отражает завершение длительного этапа определенного типа мировоззрения и начало нового, возможно, принципиально иного.
Анализ художественных особенностей сборников рассказов Людмилы Улицкой позволяет сделать следующие выводы.
Рассказы излагаются по принципу некоторого единства, поэтому не следует говорить о немотивированных сборниках, а необходимо рассматривать циклы. Затруднения возникают в связи с тем, что различаются основания для циклизации.
Наиболее выразительными представляются два ранних цикла "Бедные родственники" и "Девочки". В них автор использует прием переноса персонажей, с помощью которого материал рассказов соединяется в общем художественном пространстве. Кроме того, сохраняется единство проблематики.
Начиная со сборника "Первые и последние", наблюдается отступление от принципов фактического выражения связанности рассказов в цикле. Основанием для объединения служит авторская концепция общности замысла.
Следующим, более усложненным этапом реализации приемов циклизации можно считать книгу "Люди нашего царя". В ней объединение осуществляется на двух уровнях: между рассказами и между циклами, что позволяет говорить о тенденции к созданию более сложных по композиционной организации произведений.
Данный определяющий прозу Улицкой принцип циклизации возможно рассматривать как особый тип художественного мышления, который позволяет говорить о влиянии писательского мировоззрения на выбор художественной формы. Последовательное усложнение структурных связей сборников отражает направление развития авторской мысли. В частности, склонность к приему монтажа (как на уровне рассказа, так и сборника) объясняет писательское стремление представить многоплановость и широту изображаемого мира, и одновременно его фрагментарность, потерю связующих начал.
Этому явлению дал подробное объяснение М. Эпштейн, который размышлял о заострившейся к концу XX века проблеме множественности, о возникновении большого количества субкультур, претендующих на полноценность и способность заменить общечеловеческую культуру. В этом он видит угрозу для человечества и говорит о необходимости перехода к всеохватному всечеловеческому мышлению.
По существу, отражение этого стремления просматривается в концепции Улицкой, которая постоянно пытается выстроить некую единую модель мира, найти связующие нити. Ее циклы служат подтверждением предложенной идее.
Параллельно изучению принципов циклизации, рассматривались другие характерные черты сборников Улицкой.
Одним из главных достоинств ее прозы является язык. Это, вероятно, первое, на что стоит обратить внимание (и когда Вы читаете, не можете не заметить). В нём нет ничего лишнего, “споткнуться не на чем”, но в детально выверенных и гибких фразах глубина мысли и иронии. Ей удаётся сказать легко и красиво о том, о чём иногда даже в мыслях у людей возникает неловкость. Она умеет несколькими линиями нарисовать образ героя так, что добавлять уже ничего не надо; сложив пару деталей, даёт почувствовать и атмосферу в доме отдельной семьи, и в жизни людей целой страны. Это качество прозы Улицкой можно признать наиболее постоянным, делающим ее произведения узнаваемыми.
Еще одним признаком ее творчества справедливо считать постоянство и некоторую ограниченность тематики, которая объясняется направленностью авторского внимания. Это качество не вредит ее прозе, так как писательница постоянно смещает акценты и умеет показать новое в привычном. Следует также отметить, что последние сборники отражают тенденцию к расширению области изображаемого.
Рассказы Улицкой сформировали особый тип героя. Преимущественно женские образы изображают человека, в котором все инстинктивные проявления пола перекрываются общечеловеческими. Каждая героиня представляет, прежде всего, концепцию бытия, затем определенный женский тип и, наконец, конкретную женщину. Вероятно, поэтому не возникает темы материнства, она слита с темой родителей и детей, и это кажется неожиданным для прозы, которую преимущественно называют женской.
В заключение следует подчеркнуть, что рассказы Улицкой являются важной частью ее творчества и содержат в себе источник всех прочих направлений ее работ. Кроме того, что в циклах отражены художественные и мировоззренческие поиски писательницы, в них легко увидеть сюжеты и эпизоды, послужившие созданию более крупных жанровых форм. Например, в романе "Казус Кукоцкого" встречается много перекличек с первыми сборниками писательницы. К последнему роману "Искренне Ваш Шурик" непосредственное отношение имеет рассказ "Гуля", в котором появляются образы будущего главного героя романа и его матери. Поэтому сложный переходный характер структуры циклов может быть интересен еще тем, что следует помнить об их особенном переходном характере, который является своеобразным подготовительным этапом для дальнейшего развития творчества автора.
|
