|
Реферат
на тему: «Русская литература 30-50-х годов: А.П. Платонов, А.А. Ахматова и Б.Л. Пастернак»
РУССКАЯ (СОВЕТСКАЯ) ЛИТЕРАТУРА 30—50-х гг.
В 1934 г. состоялся I Съезд писателей СССР под председательством М. Горького. Съезд вменил в обязанность всем литераторам пропагандировать социалистический идеал как единственно верный при построении счастливого бесклассового общества. Были намечены контуры «положительного героя», утверждающего «бытие как деяние», исповедующего «социалистический гуманизм» и атеизм. Требованиям социалистического реализма отвечали такие произведения, как «Танкер «Дербент» Ю. Крымова, «Цемент» Ф. Гладкова, «Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Мужество» В. Кетлинской и др. В эти же годы продолжали творить М. Булгаков, А. Платонов, М. Зощенко, А. Ахматова, Б. Пастернак, О. Мандельштам, не разделявшие триумфального шествия казарменного социализма, идеи партийности литературы, понимавшие трагизм происходящего. Так сложились две литературы — «придворная» и гонимая.
Абсурдность эпохи 30-х гг. точно передана в стихотворении Н. Тряпкина.
Сколько было всего: и литавры, и бубны, и трубы, И со всех верхотур грохотали вовсю рупора, И с каких-то подмостков кричали какие-то губы. Только я их не слышал: повсюду кричали «ура!». Это были авралы, и штурмы, и встречные планы, Громовое «даешь!» и такое бессменное «есть!», А потом лихачи уходили туда, в котлованы, И вовсю воровали — и тачки, и цемент, и жесть... Эту горькую соль и теперь мы никак не проварим, Этих жутких картин и теперь мы не сможем забыть, И летят в никуда, и сгорают в незримом пожаре И леса, и хлеба, и густая пчелиная сыть... Замолчите кругом и литавры, и бубны, и трубы! Не гремите, витии! Заткнитесь вверху, рупора! Ибо вижу над миром беззвучно кричащие губы, Я хочу их услышать. Пора. (1961)
В этом стихотворении — и умение «схватить» образ эпохи, и некрасовская интонация покаяния и суда, и образы «котлована» и «пожара» , вошедшие в нашу литературу как символы страшных десятилетий.
Позже, на XXIV съезде КПСС М. Шолохов заявит: «...Без ложной скромности можно сказать, что сделали мы очень много в смысле перевоспитания человека, средствами искусства воздействуя на его пробуждение и рост. Общепризнанно, что наша литература — самая идейная.
И можно смело сказать, что нет в мире такой страны и нет такой литературы». Особенно трудно было «перевоспитывать» русского писателя. К началу войны уже не было в живых И. Бабеля (Лубянка), О. Мандельштама (лагерь); травили и не печатали А. Платонова, М. Зощенко, А. Ахматову (Постановление ЦК ВКП(б) 1946 г., исключение из Союза писателей, обрекавшее их на голод); В. Шаламов отбывал срок на Колыме (50-е гг.); Б. Пастернак был объявлен предателем народа, его заставили отказаться от получения Нобелевской премии (конец 50-х); А. Солженицын выдворен из страны (70-е гг.). Такова была практика
социалистической идеологии, «целина» сознания была уже поднята.
А.П. ПЛАТОНОВ (1899—1951)
Повесть «Сокровенный человек».
Для творчества Андрея Платоновича Платонова характерны устойчивые, сквозные темы. И одним из ключевых в его произведениях является образ странника. Вот и Фома Пухов, герой повести «Сокровенный человек», отправляется в путь на поиск смысла пролетарской революции и вечной истины. Писатель назвал своего любимого героя «сокровенным человеком», духовно одаренным, «потаенным», то есть внешне вроде бы простым, даже равнодушным, каким-то Иваном-дурачком, а на деле — глубоким философом и правдоискателем. «Без меня народ неполный», — говорит он, давая понять, что кровью и плотью связан с нацией. Он привык странствовать, этот Пухов, и если народ пошел в поход за золотым руном, то он тоже покидает свой домишко. «Согласны ли вы, товарищ Пухов, за пролетариат жизнь положить?» — спросил у него комиссар. «Кровь лить согласен, только чтобы не дуриком», — ответил строго Пухов, воспринимавший революционную идею как отдаленный гул, ведь главное для него — быть со своими. Он знал и не считал за особый героизм, что его поколение работает на будущее, проведя аналогию между жизнью человека и природы: «Листья утрамбовывались дождями в почву и прели там для удобрения, туда же укладывались для сохранности семена. Так жизнь скупо и прочно заготовляет впрок». Автор показывает, что революция не находит места в душе исконного пролетария Пухова. Истина и счастье вновь ускользают от героев Платонова.
Повесть «Котлован».
Двойник Пухова, Вощев, главный герой повести, на призыв председателя завкома «жить и молчать» тоже имеет что сказать: «Мне без истины не жить». Сафронову, другому строителю котлована, захотелось возразить: «Не есть ли истина лишь классовый враг?» И уже в экспозиции повести читатель понимает, что спорить будут истина и ложь и спор будут вести «сокровенный человек» Платонова и государство.
Сюжет повести нехитрый: бригада роет котлован для ...утопического Дома Всеобщего Счастья. В процессе строительства этого дома (читай: счастливого будущего) в каждом взрастет «вещество братства» под влиянием коммунистических идей и совместного труда. Котлован — основа фундамента, на котором можно начинать строить дом. Но сразу возникают разногласия между маленьким человеком и начальником, утверждающим, что работать нужно «по готовому
плану треста». Вощев же считает, что без понимания, «без думы люди действуют бессмысленно». Его уволили с завода из-за того, что он «думал о плане общей жизни», а для государства, как известно, главный враг — мысль
раба.
Так и будет развиваться сюжет: событие — мысль «сокровенного человека», событие — спор
с государственным чиновником.
Идет Вощев работу искать и заходит в домик путевого обходчика, а там ссорятся. «Их тело сейчас блуждает автоматически... сущности они не чувствуют». «Отчего вы не чувствуете сущности... У вас ребенок живет, а вы ругаетесь... Вы чтите своего ребенка, когда вы умрете, то он будет», — говорит Вощев вроде бы «проходные» слова. Но это не так! Дитя, котлован, Вощев — все связано в мире Платонова, словно идущего за Достоевским, отвергавшим идею «счастья», купленного ценой хотя бы одной «слезинки» ребенка. «Ребенок живет без упрека, вырастая себе на мученье», — говорит Вощев, и за его словами очень важная мысль, что именно дети, их судьба должны быть критериями того дома
счастья, который придумали для него взрослые. Не случайно перед идущим по дороге Вощевым появляется отряд—пионеров с оркестром, игравшим «музыку молодого похода». С какой нежностью смотрит Вощев на их слабые, мужающие тела, «задумчивые, внимательные головы» в красных беретах, ноги, «покрытые пухом юности»! Смотрел с робостью, потому что дети — это время,
созревающее в свежем теле, боялся, что взрослый мир не оправдает надежд и движения «быстрых, смуглых ног».
Тема ответственности за тот мир, который строят в наследство этим детям, вошла в повесть «Котлован»... В бригаду строителей Чиклин привел найденную около умиравшей от голода матери девочку Настю. Мать наказала ей никому не рассказывать о том, что родилась от «буржуйки» («а то тебя заморят»). Она уже знала, что новый мир поделил детей на «своих» (пионеры) и «чужих». Но простые строители не знали идеологических установок государства, приласкали Настю и начали просвещать. Настя спросила про меридианы на карте СССР, и Чиклин, «желая дать ей революционный ум», ответил, что это «загородки от буржуев». Настя все поняла: «А моя мама через загородку не перелезала, а все равно умерла». Умный интеллигент Прушевский опечалился: «Этому существу, наполненному, точно морозом, новой жизнью, надлежит мучиться
сложнее и дольше его». Когда девочка заснула, красноречивый Сафронов восторженно заключил: «Из радио и прочего культурного материала мы слышим лишь линию, а щупать нечего. А тут покоится вещество создания и целевая установка партии — маленький человек, предназначенный состоять всемирным элементом! Ради того нам необходимо как можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошел дом и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной стеной!» Но что настораживает Платонова в счастливом водворении Насти в бригаду? И то, что мать не случайно научила дочку скрывать свое происхождение, и то, что девочка станет «своей», если скроет свои «корни», откажется от матери, и то, что этот мир, торжественно провозгласивший Настю смыслом его революционных деяний, сначала отнял у нее самое дорогое — маму,
на теплом животе которой она привыкла спать. Настя полюбила своих приемных родителей, но тосковала о маме. В финальной сцене перед смертью своей, она попросила Чиклина, разводившего костер, чтобы ее согреть: «Неси мне мамины
кости, я хочу их!» Почему умерла девочка — от недоедания, от слабости, от тоски по маме? Нет, по мысли Платонова, все значительно сложнее. Мир, в который она уже вступила, рано или поздно совершит духовное
убийство своих детей. Вглядимся в черты социалистического мира — колыбели и для пионеров, и для Насти. Артель называлась «Первая Образцовая», колхоз — имени Генеральной Линии. Новый бог — благодетель Ленин (Настя знала, что «главный — Ленин»), Радио все время работало, как вьюга, и провозглашало, что «каждый трудящийся должен помочь скоплению снега на коллективных полях», радио требовало, чтобы крестьяне «обрезали хвосты и гривы у лошадей» для продажи за границу. Лозунги, лозунги, один абсурднее другого! Например: «Мобилизовать крапиву на фронт социалистического строительства!» (Сатира Платонова обрушилась на тех, кто был убежден, что люди должны «приобретать смысл классовой жизни из трубы».) «Энтузиазм» провозглашен как закон.
(Социалист Сафронов: «У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтобы в теле был энтузиазм труда... Мы должны бросить каждого в рассол социализма... чтобы произошел энтузиазм».) Плакаты подбадривают и нацеливают («За партию, за верность ей, за ударный труд, пробивающий пролетариату двери в будущее»). Оркестры и марширующие пионеры должны создавать некоторую праздничность, заглушая вопли раскулаченного врага, плывущего на плоту в открытое море. В кружках по ликвидации безграмотности счастливых девушек обучают новым словам: «авангард», «актив», «аллилуйщик», «антифашист», «большевик», «бугор», «буржуй», «колхоз есть благо бедняка», «браво-браво, ленинцы», «бюрократ». В их подборе заложена идея оболванивания человека классовой враждой как нормой и неизбежностью. А в это время в деревне умирал скот, хоронили активистов и говорили пламенные речи. На нового человека смотрело * сиротство
с кучей инвентаря посреди». И Вощев скорбно думает: «Устало длилось терпенье на свете, точно все живущее находилось где-то посредине времени и своего движения». «Черное солнце», «черная густая подземная туча», «ветер, похожий на цвет погребения» — детали платоновского пейзажа — вся природа отпевала человеческие действия.
Вот мир, в который вступила Настя, отравилась им и умерла, — абсурдный, фантасмагорический, страшный мир! Мир, породивший свои типы.
Жачев — инвалид гражданской войны, богатырь со сломленной психикой. Он торопится жать урожай революции, хочет справедливости немедленно... Обирает приспособленцев-бюрократов и по-своему мучается: «Мне без истины стыдно жить».
Сафронов — активист и энтузиаст, любитель «красоты жизни и вежливости ума» («Я этих пастухов и писцов враз в рабочий класс обращу», «Давно пора кончать зажиточных паразитов», «Мы не животные. Мы можем жить ради энтузиазма»),
Козлов тоже энтузиаст. Все беспокоится, почему землю медленно роют. «Кляузник», взявший курс на интеллигенцию, доносчик, мечтающий умереть с энтузиазмом, чтобы «весь класс его узнал и плакал над ним».
Пашкин — профуполномоченный, председатель профсовета, «шишка», лидер профсоюзного и партийного движения, приспособленец, стригущий купоны при новой жизни. Жена ему все время напоминает, что он должен иметь господствующее значение. Пашкин из породы советских «толстяков», которые всегда будут травить ученого, поэта, романтика. Как он «переживает» низкий темп строительства котлована! И, чтобы немножко забежать вперед генеральной линии, предлагает увеличить его размеры в шесть раз, мечтая, что «линия увидит его, и он запечатлеется в ней вечной точкой». Пашкины всегда будут жить за счет Вощева, Чиклина, Жачева, Насти. Жачев заставляет Пашкина обратить на нее внимание: «Наклонись, стервец, к ее костям, откуда ты сало съел». Вот вам социализм, равенство и братство на практике!
Этот мир довольно быстро развращал Настю и ей подобных. «Умирать должны одни буржуи, а бедные нет!», «Убей их пойди» (о кулаках), «Как ночью заснете, так я вас изобью» — такие страшные слова говорила эта милая, хрупкая, добрая девочка. Ее гибель и горе Вощева, Чиклина, Жачева — человеческое возмездие казарменному, бездушному, тоталитарному режиму, покушавшемуся и на детей,
чтобы растлить их демагогией и жестокостью установок большевизма
А.А. АХМАТОВА
(1889—1966)
Комментируя дату своего рождения, 23 июня 1889 г., Анна Андреевна Ахматова обнаружила, что в этот же день родился Чарли Чаплин и «Крейцерова соната» Толстого, Париж праздновал столетие падения Бастилии, а в ночь на Руси справляли праздник Ивана Купалы. Она всегда ощущала себя частью единого мира и видела некие мистические знаки в дате, когда появилась на свет.
Передо мной безродной, неумелой Открылись неожиданные двери, И выходили люди и кричали: «Она пришла, она пришла сама!»
И чем сильней они меня хвалили, Чем мной сильнее люди восхищались, Тем мне страшнее было в мире жить, И тем сильней хотелось пробудиться...
Она назовет счастье «пыткой счастья», и не всем будет понятно, почему отвергается счастье как норма жизни. Почему страшно стало ей жить? «И знала я, что заплачу сторицей, в тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме — везде, где просыпаться надлежит таким, как я...» Что за загадки? «Без имени, без плоти, без причины уже я знала список преступлений, которые должна я совершить...» В этом не высокомерное чувство своего особого предназначения, а предчувствие серьезных испытаний и осознание того, как непросто удержаться от соблазнов славы, любви. В ней был великий страннический дух и жажда жить среди людей, отказавшись от своего дома.
Много нас, таких бездомных, Сила наша в том, Что для нас, слепых и темных, Светел Божий дом...
Лирическая героиня обращается к «божьему престолу» с мольбой о вдохновении, о правде, о силе для исполнения земного долга перед людьми. Она будет общаться и с юродивыми, и с каторжниками, и самоубийцами — со всеми, кто нуждается в словах любви.
Она просит Бога помочь ей преодолеть «немоту чудесную» во имя «песнопений», которые напоят людей.
Героиня Ахматовой — не только отражение ее личной судьбы, но и вечная женщина, со всеми проявлениями женской доли и женского голоса. Это и юная девушка в ожидании любви, и зрелая женщина, и сестра, и мать, и жена. «Все свидетельствует не о плаксивости по поводу женских пустяков: в них заложен заряд отрицания богемности» — так отозвался о ее сборнике «Четки» Ю. Айхенвальд. «Отрицание богемности», «чистого искусства» началось у Ахматовой почти сразу. В 1914 г. она уже окончательно пришла к самой себе:
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей,
Ей, опустевшей, приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей...
С началом первой мировой войны в лирике Ахматовой появляются трагические ноты. Она ощущает себя частью поколения, и судьба России становится центром ее скорби:
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелит
Над скорбями великими плат. (1914)
В 20-е гг. Ахматова стоит перед выбором: уезжать или остаться в России. Эту эпоху поэт воспринимает как трагическое время потерь: критика называет ее «салонной барынькой», многие друзья уехали, расстрелян Н. С. Гумилев, ее бывший муж, страна переживает национальный раскол. Голос Ахматовой налился силой, мужеством, свое предназначенье она видит в том, чтобы до конца разделить судьбу родины:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда»...
...Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Лирическая героиня стихотворения сознает, что жить в «краю глухом и грешном» и быть чистой нельзя, но и свою греховность принимает как возмездие всей стране, как стыд за то, что творят потомки Пушкина. События 1937 г. нашли отражение в исполненной внутреннего героизма поэме «Реквием», потрясающей полным слиянием женщины-поэта с корчащейся от мук «безвинной Русью».
Третья «эпоха воспоминания» приходится на 1941—1945 гг. Гонимая властью, Ахматова поднялась над обидами. Ее мужественный голос звучит на всю Россию:
И та, что сегодня прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилой,
Что нас покориться никто не заставит. (1941)
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне,
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас на покинет...(1942)
«Мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово», — заверяла Ахматова от лица России, и сама в это время работала над статьями о Пушкине.
Постановление ЦК ВКП(б) 1946 г. об антисоветском пафосе ее творчества лишило Ахматову средств к существованию, и, чтобы заработать на жизнь, она стала переводить.
О Боже, за себя я все могу простить,
Но лучше б ястребом ягненка мне костить
Или змеей уснувших жалить в поле,
Чем человеком быть и видеть поневоле,
Что люди делают,
и сквозь тлетворный срам
Не сметь поднять глаза к высоким небесам.
Это стихотворение, написанное в 1916 г., передает духовное состояние Ахматовой и в 1921-м, и в 1937-м, и в 1941-м, и в 1946-м, и в 1966-м, когда подошли последние минуты ее земной жизни. Всю жизнь прожила она с чувством личной
вины за преступления людей перед небесной истиной!
Ее утонченность, высокая образованность, высокий православный дух, нестяжание сокровищ земных, музыка ее чистой, одухотворенной поэзии не подлежат забвению.
Б.Л. ПАСТЕРНАК
(1890—1960)
Борис Леонидович Пастернак родился в семье живописца и пианистки, их дом был домом не только высоких интересов искусства, но и великого труда. В 1913 г. состоялся его поэтический дебют:
Февраль.
Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит...
В этих стихах уже можно увидеть манеру будущего великого поэта — пронзительный лиризм, импрессионизм, выпуклость, осязаемость образов, передающих и цвет, и звук явления, особую прозрачность стиха. Пастернака ни с кем не спутаешь: «шелест листьев был как бред», «даль пугается», «воздух синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы». Первый поэтический сборник «Близнец в тучах» Пастернак выпустил в 1914 г.
Дореволюционное творчество поставило поэта в один ряд с Брюсовым, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштамом, Гумилевым. Революцию не воспевал. Осмысливал, чтобы потом написать роман «Доктор Живаго».
Гул затих.
Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
(Из стихов Юрия Живаго)
Образ «сумрака ночи тысячью биноклей на оси» — это образ тревоги, какого-то капкана, в который может попасть поэт. Он ждал ареста непонятно за что, как многие в те годы. Но продолжал работу, которая наполняла душу радостью.
Выход каждого поэтического сборника знаменует определенный этап в творческом пути Пастернака. В 1922 г. увидела свет вторая книга стихов «Сестра моя — жизнь», в 1923-м — «Темы и вариации», в 1934-м — «Второе рождение», наконец, в 1943 г. — «На ранних поездах». Затем в творчестве поэта наступил вынужденный перерыв. В эти годы Пастернак занимался в основном переводами.
«Когда разгуляется» (1956—1959) — последняя книга зрелого мастера. В ней каждое стихотворение — программное для поэта, и все они связаны между собой в единый цикл. «Во всем мне хочется дойти до самой сути» — его нравственное и поэтическое кредо. «Дойти до самой
сути в работе, в поисках пути, в сердечной смуте». Вот оно главное триединство для поэта: работа = творчество, главная магистраль жизни — путь, любовь. Свой взгляд на поэтический труд художник выразил по-своему:
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд.
Гуськом, в затылок.
В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты...
Для Пастернака стихи — это прежде всего красота, воссоздающая божественную природу и человека в ней. Он не приемлет желания некоторых поэтов быть «крупными» по охвату гражданской проблематики и «делания» себя известным, «полководцем человечьей силы» («Быть знаменитым некрасиво»).
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Экзальтация ранней лирики уступила место простоте, отточенности слова и мудрости. А впрочем, нет-нет, да и взрывала «лирическая дерзость» поэта привычные образы, например, женской красоты: «ты сейчас вся огонь, вся горенье» — обычно. А вот свежо, волшебно: «Дай запру я твою красоту в темном тереме стихотворенья». Дойти до сути женской натуры — и воспеть ее. Дойти до сути природы. Книга «Когда разгуляется» как бы вмещает в себя два плана: один связан непосредственно с состоянием природы, второй — с духовным состоянием человека. Вчера человека преследовали тучи злобы, зависти, но вот «разгулялось», чернота ушла, и открылся мир не просто красивой природы, а мир вечности, истории («в мерцающих венцах бессонниц святые, схимники, цари...»). Простор земли поэт сравнивает с внутренним пространством собора, а собор вмещает в себя «простор земли». Его музыкант («Музыка») играет не просто пьесу, но «собственную мысль, хорал, гуденье мессы, шелест леса», и в его импровизации все разнородные понятия сливаются в целое
жизни, хорал духа и природы. Жизнь — хорал, в котором каждая травинка, каждая клавиша, каждый человек ведет свою партию. Какая же «партия» у самого Пастернака?
Мыслитель в стихах, он, как и его любимый герой Юрий Живаго (роман «Доктор Живаго»), — духовный доктор, развенчивающий бесчеловечное социальное творчество XX в. и напоминающий о другом
пути:
Я в гроб сойду и в третий день восстану, И, как сплавляют по реке плоты, Ко мне на суд, как баржи каравана, Столетья поплывут из темноты...
Иисус Христос в Евангелии от Луки (2,17) объясняет цель своего прихода: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». Не это ли делает своей мученической судьбой Юрий Живаго, жизнь которого явно спроецирована на библейский сюжет: странствия — поучения — крестное страдание — жертва — распятие — смерть — воскресение?
Пастернак работал над романом в течение десяти лет (1945—1955) и в 1956 г. отдал его в редакции журналов «Новый мир» и «Знамя», которые отказали ему в публикации. Издание романа в итальянском издательстве сделало Пастернака знаменитым на весь мир. В 1958 г. ему была присуждена Нобелевская премия, после чего на него началась травля со стороны властей. «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы» — так обосновывалась премия, которую К. Федин назвал «платой за предательство», требуя от Пастернака немедленного отказа от нее. В Литинституте была спешно организована демонстрация с плакатами, требующими высылки Пастернака за границу. (А ведь роман-то никто из демонстрантов не читал!!!) Средства массовой информации не стеснялись в выражениях: «роман антинароден», в нем — «дух ненависти и презрения к простому человеку», «Иуда — вон из СССР», «дармоед» и т. д. Пастернак от премии все-таки отказался, за границу не поехал, объяснив: «...Я мечтал поехать на Запад как на праздник, но на празднике повседневно существовать бы не смог... Пусть будут родные березы, привычные неприятности и даже — привычные гонения. И — надежда».
Фамилия «Живаго» исконно русская, и взялась она из молитвы, прославляющей Духа Живага, носителем которого на земле является человек. Пастернаку, как и его герою, претят натужный героизм, риторика, суета, ибо они не заключают сокровища подлинно живого духа истинно творческой личности, ищущей в иных сферах бытия — религиозных, философских, нравственных, поэтических.
|
