| Роман «Жизнь Арсеньева» (первоначально получивший название «Истоки дней») Иван Алексеевич Бунин писал 11 лет, с 1927 по 1938 год [1]. Бесспорно, сам автор относился к «Жизни Арсеньева», как к главному произведению своей жизни, о чем красноречиво говорит следующая выдержка из его дневников.
«Во все времена и века,— писал он,— с детства до могилы томит каждого из нас неотступное желание говорить о себе — вот бы в слове и хотя бы в малой доле запечатлеть свою жизнь — и вот первое, что должен я засвидетельствовать о своей жизни: это нерасторжимо связанную с нею и полную глубокого значения потребность выразить и продлить себя на земле... Да, Книга моей жизни — книга без всякого начала... Но она и без конца, потому что, не понимая своего начала, не чувствуя его, я не понимаю, не чувствую и смерти... Не раз испытал я нечто поистине чудесное. Не раз случалось: я возвращаюсь из какого-нибудь далекого путешествия, возвращаюсь в те степи, на те дороги, где я некогда был ребенком, мальчиком,—и вдруг, взглянув кругом, чувствую, что долгих и многих лет, прожитых мною, как не бывало. Я чувствую, что это совсем не воспоминание прошлого: нет, просто я опять прежний, опять в том же самом отношении к этим полям и дорогам, к этому полевому воздуху, к этому тамбовскому небу, в том же самом восприятии и их и всего мира, как это было вот здесь, вот на этом проселке в дни моего детства, отрочества... Нет слов передать всю боль и радость этих минут, все горькое счастье, всю печаль и нежность их!.. Не раз чувствовал я себя не только прежним собою — ребенком, отроком, юношей, но и своим отцом, дедом, прадедом, пращуром; в свой срок кто-то должен будет чувствовать себя — мною...» [2].
Именно таким настроением был охвачен писатель, когда писал Арсеньева — «Книгу своей жизни». Бунин, бывший, по заметкам современников и многочисленных критиков, крайне требовательным к себе в творческом отношении, всегда работал трудно, но поставленная им перед собой в «Жизни Арсеньева» задача - написать жизнь человека от самых «истоков дней» до взрослого состояния – была, несомненно, куда сложнее всего, что он сделал до того. Жена Бунина, Вера Николаевна Муромцева, оставила воспоминания о мучениях писателя, не знавшего, как приступить к третьей части книги [2]. Однако, по окончании работы над третьей частью, автор по-прежнему пребывал в сомнениях относительно верности самой идеи книги: «…в сотый раз говорю — дальше писать нельзя!—сокрушался Бунин, не решаясь начать четвертую.—Жизнь человеческую написать нельзя! Или в четвертую книгу, схематично, вместить всю остальную жизнь. Первые семнадцать лет — три книги, потом сорок лет — в одной — неравномерно... Знаю. Да что делать?» [3].
Всего написано было пять частей, а герой — Алексей Арсеньев — доведен до двадцатилетия. По отзывам современников, Бунина убеждали продолжить книгу, однако, несмотря на все уговоры, больше он к ней не вернулся...
К какому жанру можно было бы отнести «Жизнь Арсеньева»? Большинство литературоведов сходится во мнении, что это — художественная биография. Если говорить подробно и по существу, то в ней слито несколько жанров: кроме художественной биографии, «Жизнь Арсеньева» вбирает в себя и мемуары, и лирико-философскую прозу. Пятая же ее часть, кроме всего прочего,— еще и повесть о любви, безусловно, самой характерной для творчества Бунина теме; как по замыслу, так и по воплощению она близка к книге рассказов «Темные аллеи», которую Бунин написал позже.
Некоторые современники рассматривали «Жизнь Арсеньева» как биографию самого автора. Однако, следует заметить, что самого Ивана Алексеевича это приводило в негодование. Он утверждал, что его книга автобиографична лишь постольку, поскольку автобиографично всякое вообще художественное произведение, в которое автор непременно вкладывает себя, часть своей души [2]. Сам же он именовал «Жизнь Арсеньева» автобиографией вымышленного лица. Справедливо утверждая, что целиком «жизнь человеческую написать нельзя», Бунин перед началом очередной части своей книги каждый раз останавливался перед проблемой отбора самого важного. Он писал свою книгу, сжимая время, соединяя несколько лет в один год. Это уплотнение времени писатель осуществил не только в том отношении, что соединял события, происшедшие в разное время. Главное было в том, что спрессовывались, сливались внутренние, душевные переживания героя, который очень быстро взрослел. Проще же говоря: по интенсивности чувств и мыслей «арсеньевский» год —это несколько «бунинских» лет, а сам Алексей Арсеньев — как бы «сконцентрированный» автор, в главных чертах его личности. Но это еще не все. Бунин наделил Арсеньева в первую очередь чертами художника, поэта. Потому что, как известно, сам Бунин считал себя всю жизнь главным образом лирическим поэтом и уже потом — прозаиком. И понятно, что замысел книги об Алексее Арсеньеве был именно замысел написать «жизнь артиста» — поэта, в чьей душе уже с детства переплавляются «все впечатленья бытия», чтобы впоследствии быть претворенными в слове. Таким образом, действительно «Жизнь Арсеньева», с одной стороны,— автобиография вымышленного лица, некоего собирательного «рожденного стихотворца», а не просто Ивана Алексеевича Бунина. С другой же стороны, эта книга — самая откровенная, лирическая и исповедальная из бунинских творений. В этом ее диалектика, слияние в ней реальности и вымысла или, если перефразировать слова Гёте, слияние правды и поэзии (Гёте так и назвал книгу об «истоках» своих дней: «Поэзия и правда»). Отсюда и двуплановость книги; постоянное присутствие автора, прошедшего уже длинный жизненный путь, его теперешняя точка зрения, его сегодняшнее мироощущение, как бы вливающееся в то, давнее; взаимопроникновение былого и настоящего. Возврат шестидесятилетнего человека в собственное детство и юность — и тут же «скачок» в сегодняшний день, в собственную старость. Растворение в прошлом, а вслед — его воссоздание из далека прошедших десятилетий. Все это создает некий льющийся «поток сознания», выраженный в такой же текучей, непрерывающейся, неспешной и плавной, с длинными периодами, лирической прозе; в нее легко погрузиться, но из нее трудно выйти: она влечет за собой, и убыстрить путь в ней невозможно; читая, нельзя пропустить ни слова, иначе рассыплется целое, нарушится слиянность настоящего и прошлого, запечатленная в этом речевом потоке.
Герой «Жизни Арсеньева», как уже было сказано,— «сконцентрированный» автор. Фактически, это тот Бунин, у которого детство, отрочество и юность сложились столь благоприятно и гармонично, что он, не потеряв ни часа драгоценного времени, только и занимался тем, что взрослел, мужал, набирал духовные силы. В действительности было совсем иначе. Бунин горько сетовал, вспоминая, как убого, плохо он прожил столько лет, что у него совершенно пропали самые лучшие, самые нежные годы [3].
Безусловно, это спорный вопрос, но во многом Бунин несправедлив по отношению к себе. С юности он, действительно, каждодневно учился у жизни,— так же, как учился у жизни его Арсеньев, впитывая в себя все, что подает ему жизнь, вплоть до таких, казалось бы, малоблагоприятных обстоятельств, как глушь, заброшенность и одинокость усадебного существования с бесконечно однообразными зимними вечерами...
Большой интерес представляют собой образ и характер отца Арсеньева. Известно, что его прототипом послужил отец писателя, Алексей Николаевич Бунин [4]. В книге это — человек, неотразимый в своем обаянии, хотя и «грешный», вспыльчивый и отходчивый, беспечный и жизнелюбивый, распространяющий вокруг себя ощущение радости жизни, талантливая артистическая натура. Бунин очень сдержанно показывает так называемую обратную сторону медали: распущенность, безответственность отца по отношению к семье, что привело ее к полнейшему разорению. На все это в «Жизни Арсеньева» лишь вскользь намекается; об осуждении, даже о суждении и речи нет; в книге царит яркий и праздничный человек,— тот, кому обязан сын многими светлыми чертами своего характера,— отец поэта.
Можно ли подумать, что писатель приукрашивал в своей книге лица и события? Возможно, но лишь отчасти. Думать так категорично было бы ошибкой. Прежде всего необходимо осознать то, что «Жизнь Арсеньева» писалась в тот период жизни Бунина, когда свойственный ему повышенный «вкус существования» не только не ослабевал с годами, а, напротив, все более и более укреплялся. Обостренное, радостное и волнующее чувство жизни, ее «тайн и бездн», каждого ее мгновения имело обратной стороной столь же повышенное и тревожное ощущение конца, такой же неразгаданности его, как и начала всякого существования. Бунин постоянно был занят думами о том, что каждый человек не знает своего начала, не помнит, не может помнить его, и точно так же не знает, не постигает своего конца, того, что будет, когда оборвется его жизнь [2]. Эта мысль, рожденная еще в бунинских путевых дневниках 10-х годов, кочует по многим зрелым и поздним его произведениям. Неотступно присутствует она и в «Жизни Арсеньева», не всегда высказанная прямо, но подразумеваемая постоянно. Как всякого истинного художника и незаурядную личность, Бунина томило, говоря словами Л. Н. Толстого, «созерцание двух концов жизни каждого человека». Интересно, что так называемое сиюминутное существование приобретало с годами для Ивана Алексеевича все большую ценность, хрупкость, хотелось уберечь его от ударов судьбы, каждый из которых мог оказаться роковым, продлить его, порою томительное, очарование. «Нет, мучительно для меня жить на свете! Все меня мучает своею прелестью!» [2] — записала современница слова Бунина. Иван Алексеевич мучился страхом потери близких людей, безуспешно внушал себе, что ни к кому не следует привязываться сильно, но, разумеется, оставался верен своей горячей и страстной натуре. На склоне лет он совершенно не в состоянии был выносить разговоров о людских жестокостях, зверствах, преступлениях. Современница вспоминает, что при первом же малейшем намеке на «тяжелую» тему Иван Алексеевич расстраивался так, что разговор приходилось тут же пресекать [2]. Так и Арсеньев: он словно не желает видеть в жизни ничего злого, уродливого, страшного.
Такой подход к изображаемому не был идеализацией, ибо Бунин, будучи человеком горячим и пристрастным, просто не умел смягчать изображение событий и фактов. Он лишь миновал то, о чем ему не хотелось говорить, либо ограничивался упоминанием (как, например, сильно укоротил в «Жизни Арсеньева» долгие зимние месяцы и продлил дни короткого русского лета). Должно быть, потому и не стал он писать продолжение своей книги, что пришлось бы говорить о многом тяжелом и заново испытать пережитые некогда глубочайшие потрясения...
Зато когда Бунин желал предаться воспоминаниям об истоках своих дней, то написанное обретало под его пером почти документальную точность. Например, переживания мальчика Арсеньева, связанные со смертью его сестры Нади, близки тому, что испытывал маленький Ваня Бунин после кончины младшей сестры Саши. Или когда Бунин описывает влюбленность юного Арсеньева «на поэтический старинный лад» в Лизу Бибикову и решает не спать по ночам, то это опять-таки тесно связано с воспоминаниями Ивана Алексеевича о своей юношеской поре: о влюбленности в родственницу соседей, красивую девочку с голубыми «волоокими» глазами [3]. В пятой главе третьей части, где Арсеньеву идет шестнадцатый год, писатель говорит о его «повышенном душевном строе», приобретенном «за чтением поэтов, непрестанно говоривших о высоком назначении поэта, о том, что «поэзия есть бог в святых мечтах земли» (последняя строка из перевода В. А. Жуковского немецкой драмы «Камоэнс»).
В дневнике 1885 года пятнадцатилетний Бунин писал: «...поэзия есть бог в святых мечтах земли, как сказал Жуковский... Мне скажут, что я подражаю всем поэтам, которые восхваляют святые чувства и, презирая грязь жизни, часто говорят, что у них душа больная... Да! и на самом деле так должно быть: поэт плачет о первобытном чистом состоянии души...» [2]. Документальная точность? Да, но вернее было бы сказать: благодарная память сердца. Здесь — редкий случай, когда возраст автора и его героя совпал. Что же до точности воссоздания различных подробностей, то она проходит через всю книгу, притом ничуть не противоречит, а, напротив, даже помогает творческому переосмыслению.
Такое переосмысление ни в чем не нарушает, однако, главной правды: правды исповеди поэта. В эту исповедь, творческую и человеческую, втянут весь мир, окружающий Алешу Арсеньева. Этот мир начинается с самых первых запомнившихся, как ему кажется, лучей света, вырвавших младенца из тьмы небытия, с момента появления его на свет. Само рождение в мир, осознание этого события вошло в сокровищницу душевных впечатлений Алексея Арсеньева, чтобы на всю жизнь остаться там: «…я помню большую, освещенную предосенним солнцем комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно, на юг... Только и всего, только одно мгновенье! Почему именно в этот день и час, именно в эту минуту и по такому пустому поводу впервые в жизни вспыхнуло мое сознание столь ярко, что уже явилась возможность действия памяти? И почему тотчас же после этого снова надолго погасло оно!» [1].
Так же на всю жизнь вошли в душу Арсеньева, как бы запечатлели себя в нем его отец и мать. Как и сам Бунин, Алексей Арсеньев — истинный сын своих родителей, очень ясно унаследовавший черты и того и другого. От отца — талантливость, артистичность натуры, обаяние, жизнелюбие, вспыльчивость, горячность. От матери, бывшей полною противоположностью отцу,— мечтательность, «неумеренную чувствительность», лиризм, созерцательность — и страстную любовь к поэзии.
Огромную роль в числе тех, кто в ранние годы сильно повлиял на формирование характера Арсеньева, сыграл его домашний учитель Баскаков, вольнолюбивый чудак и романтик, превыше всего в жизни ставивший свою независимость. В Баскакове Бунин вывел своего домашнего догимназического учителя Н. О. Ромашкова [4]. Алеша Арсеньев был, что называется, воском в руках Баскакова, который «для своих рассказов... чаще всего избирал... все, кажется, наиболее горькое и едкое из пережитого им, свидетельствующее о людской низости и жестокости, а для чтения — что-нибудь героическое, возвышенное, говорящее о прекрасных и благородных страстях человеческой души» [1]. Баскаков «заразил» мальчика этим неравнодушием к бытию. Страницы «Жизни Арсеньева», в которых говорится о воздействии Баскакова на ум и сердце юного героя, предельно автобиографичны. Эти две взаимно противоположные и притом дополняющие одна другую черты — острота взгляда на жизненные уродства и страстная тяга к прекрасному, гармоническому,— очень ярко осуществились и в личности, и в творчестве самого Бунина.
Все окружение, начиная с родных и близких, вплоть до «беспутных» соседей, проматывающих свои последние доходы,— оставляло след в душе Алеши Арсеньева, так или иначе влияло на его внутреннее развитие. Но люди были лишь частью огромного мира, который входил в ум и сердце героя, и в первую очередь, конечно, природой. Бунин наделил Арсеньева своей страстной влюбленностью в природу, сверхчувствительностью к ней. Философско-созерцательное отношение к природе и размышления над ее загадками побуждали Арсеньева к раздумьям (следует заметить, не по возрасту зрелым) о загадках и смысле самого бытия. Всякое жизненное впечатление «переплавлялось» в сознании мальчика; его душа не «ленилась», а, напротив, неустанно вела свою «тайную работу».
Пять книг «Жизни Арсеньева» — это пять этапов, пять вех этой духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители; окружающая природа; первая увиденная смерть; общение с Баскаковым; религия; чтение Пушкина и Гоголя; преклонение перед братом Георгием; казенщина и серость гимназии; первые влюбленности; стремление познать мир и первые путешествия. И уже со школьных лет (а может быть, и еще раньше?) смутное желание выразить, сказать себя, томление от невозможности это сделать,— первые мечты о творчестве. Арсеньеву хочется «что-нибудь выдумать и рассказать в стихах», «понять и выразить что-то происходящее» в нем самом. Это неопределенное «что-то» Бунин много позже, из дали прошедших десятилетий, вкладывает в уста совсем еще мальчика (Арсеньев тогда всего в третьем классе гимназии): «...как ни грустно в этом непонятном мире, он все же прекрасен и нам все-таки страстно хочется быть счастливыми и любить друг друга» [1].
Пятая книга — самая важная, со всех точек зрения, часть «Жизни Арсеньева». В ней, по сравнению с предыдущими частями, автор особенно сильно «сконцентрировал» себя в герое (именно в Арсеньеве — лирическом поэте). Развитие в Арсеньеве художника показано через главное событие его юности: любовь к Лике («Лика» — так первоначально называлась пятая часть). Иван Алексеевич Бунин здесь воскрешает свою любовь к Варваре Владимировне Пащенко [2]. В пору этой любви Иван Бунин был на четыре года старше Алексея Арсеньева. За время любви к Лике Арсеньев пережил добрых пятнадцать «бунинских» лет. Поэтому и чувство его меняется очень сильно. Любовь Арсеньева и Лики как бы предстает в двуединстве воссоздания и преображения. Воссоздано — и очень точно — юношеское горячее чувство Бунина, которое он изливал в письмах к В. В. Пащенко 1890— 1894 годов. Самая последняя фраза книги — о сне Арсеньева — очень близка к неотправленному письму Бунина к Пащенко 1898 года, написанному через три с лишним года после их разрыва: вот слова из него: «…я видел тебя нынче во сне — ты будто лежала, спала, одетая, на правом боку — черты лица были так хороши и женственны, во сне щечки разрумянились,— от тебя веяло теплотой сна — и я ладонь правой руки подложил тебе под голову, и ты с прикрытыми глазами улыбалась, а я целовал тебя нежно-нежно, наслаждаясь тобою, твоей нежностью, теплотою» [2].
Письмо это осталось в России, и вряд ли его помнил Бунин,— но такова была сила его творческой памяти...
Любовь Арсеньева и Лики в первых главах: пылкое, горячее чувство Арсеньева — и неустойчивое, переменчивое отношение Лики, которая плохо понимала его, была невнимательна и от равнодушия переходила к внезапным проявлениям нежности,— во многом автобиографичны. Здесь Лика близка к тому типу женщин, не умеющих и не научившихся любить, который впервые был назван Буниным в «Снах Чанга», выведен в «Митиной любви» и «Деле корнета Елагина», позже — в рассказе «Чистый понедельник». Прообразом этого типа в книгах Бунина, несомненно, была В. В. Пащенко. Она первая объяснилась Ивану Алексеевичу в любви, однако в своем чувстве к нему никогда не была уверена и упрекала его в том, что он недостаточно ее любит; на его письма отвечала редко и неохотно и наконец, бессильная разобраться в путанице чувств, оставила его и ушла к другому человеку.
Арсеньев в первых главах весь поглощен любовью к Лике. Талант будущего поэта пока еще не проявился в нем с достаточной силой, и Арсеньев жил только своей любовью. Так было и с Буниным. Известно, что он был близок к самоубийству, когда Варвара Владимировна покинула его; он продолжал мучиться, хотел «стереть с лица земли все эти проклятые воспоминания, которые терзают меня этой проклятой любовью»,— и затем переходил к взрывам нежности, к минутам, «когда из тайников сердца поднялось что-то невыразимое, нежное, отзвук моей безумной любви к тебе».
У Арсеньева было иначе. Начиная с одиннадцатой главы, фактическое воссоздание жизни Бунина уступило место ее преображению; очень сильному «сгущению» внутренних событий в жизни героя; произошло очень быстрое его взросление. Расставшись на время с Ликой (в тот момент ему не более восемнадцати лет), Арсеньев целиком ушел в свой внутренний мир. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, случайной и неинтересной работы, душевной депрессии, и Арсеньев как бы перешагнул через весь этот период. Оставшись наедине с самим собой, он весь отдается борьбе с «неосуществимостью»: с тем, что он стремится выразить в слове и что пока не удается ему. Эта борьба за самое главное счастье — научиться «образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания» — заслоняет все другие чувства и стремления. И вот в один прекрасный день на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит озарение, спокойствие и очень простое решение: «без всяких притязаний, кое-что вкратце записывать — всякие мысли, чувства, наблюдения». Так рождается художник-лирик, поэт, который должен писать обо всем, что наблюдает и чувствует.
Ощущения Арсеньева, как уже не раз говорилось, автобиографичны (хотя, конечно, смещены во времени по отношению к ощущениям самого Бунина). Иван Алексеевич, как известно, всегда считал, что таланту нельзя давать лениться, надо его все время развивать, не давать себе остановки, работать, не позволять распускаться при мыслях о том, что писать якобы не о чем: настоящий художник всегда найдет, о чем сказать.
В эту пору творческого пробуждения у Арсеньева изменился характер: он стал мужественнее, проще, добрее и спокойнее. Таким преображенным застала его после разлуки Лика — и вот в этот момент в книге они как бы поменялись ролями. «Теперь уже я (как прежде, в Орле, она) хотел быть любимым и любить, оставаясь свободным и во всем первенствующим» [1]. Это произошло потому, что Арсеньев нашел свою жизненную цель и опору в творчестве; остальное было второстепенно по сравнению с главным: с его творческой свободой, которая для него непременно включала в себя и его право увлекаться другими женщинами («я поэт, художник, а всякое искусство, по словам Гёте, чувственно»). И, продолжая любить Лику, но теперь уже иначе, Арсеньев, вполне в духе позднего Бунина, говорит о том, что возможность их с Ликой «вечной неразлучности» вызывала у него недоумение. «Неужели и впрямь мы сошлись навсегда и так вот и будем жить до самой старости, будем, как все, иметь дом, детей?..» [1]. Впрочем, такое настроение не было новым для Арсеньева. Когда еще в детстве старший брат Николай шутливо стал рисовать ему его будущее: «Когда подрастешь, будешь служить, женишься, заведешь детей» и так далее, Алеша «вдруг так живо почувствовал весь ужас и всю низость подобного будущего, что разрыдался». У Лики же ничего, кроме ее любви, не было в жизни, а она полюбила Арсеньева по-настоящему, и ей хотелось, чтобы он жил только ею; однако, именно этого он теперь и не мог сделать. И поскольку Лика, несмотря на то, что тоже во многом изменилась за эти годы, все-таки не была рождена спутницей художника, которая могла бы раствориться в нем, в его жизни, в его интересах,— то постепенно их любовь стала сходить на нет. Бунин показывает неизбежность такого конца: Лика не смогла в конечном счете полюбить Арсеньева так, как нужно было ему, для него, а не для себя, ушла от него и вскоре умерла.
Так умерла любовь Арсеньева, оставшись в то же время навсегда в нем, с ним — в виде памяти, как неоскудевающего источника всякого творчества. И заключительной нотой прозвучал на последней странице «Жизни Арсеньева» голос писателя, перекликающийся со словами, написанными около пятидесяти лет назад в письме к В. В. Пащенко: «Так нежно и хорошо я любил тебя, что лучшие минуты этого чувства останутся для меня самыми благородными и чистыми ощущениями во всей жизни» [2].
Независимо от того, насколько Бунину удалось вопротить в «Жизни Арсеньева» задуманное (на этот счет существуют разный мнения), несомненно то, что «Жизнь Арсеньева» - главная книга Бунина, главная именно потому, что она, при своем невеликом объеме, объяла собою все созданное им до нее и представляет собой, по сути, квинтэссенцию творчества писателя.
Список литературы
1. И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева. Повести и рассказы». - М.: Правда, 1989.
2. «Устами Буниных: Дневники». В 3-х тт. / Под ред. Милицы Грин. – Frankfurt am Main: Посев, 1979-1982.
3. А. Бахрах «Бунин в халате». - М.: Согласие, 2000.
4. И.А. Бунин «Окаянные дни. Воспоминания. Статьи» / Сост., пред. и комм.
А.К.Бабореко. – М.: Советский писатель, 1990.
|
