Дипломная работа: Римско-германское противостояние в IV в. н.э.

Римско-германское противостояние в IV в. н.э.

Оглавление

Введение

1. Felicistemporisreparatio. Стратегический паритет

1.1 Военные реформы Диоклетиана и Константина и их эффект

1.2 Обстановка на римско-германской границе в первой трети IV века

2. Смена приоритетов. Утрата равновесия

2.1 Военно-политические приоритеты наследников Константина

2.2 Изменения в германском мире, подготовка к новому натиску на Империю

3. Крушение оборонительной системы. Финал противостояния

3.1 Новая династия. Последние попытки сохранить PaxRomana

3.2 Германцы на пороге государственности. Попытки римско-германского сотрудничества и сосуществования

Заключение

Список использованных источников и литературы

Введение

Данная работа, безусловно, не претендует на раскрытие такого крупного явления в мировой истории как римско-германское противостояние во всей его полноте, даже если речь идет об одном из нескольких этапов. Хотя факторы, влиявшие на ход событий, очень различны и жестко взаимосвязаны, тем не менее, в данной работе в первую очередь будет рассматриваться военная проблематика, в особенности вопросы стратегии обеих сторон. Не менее интересные вопросы тактики германских и римских войск, эволюция их вооружения и военной формы, отдельные яркие факты из истории противостояния, на мой взгляд, существенно уступают в значимости стратегическим вопросам, так как падение Западной Римской империи невозможно объяснить такими элементарными явлениями, как отказ римских солдат от тяжелого защитного вооружения или волнениями колонов в провинциях.

Следует сказать, что в зарубежной историографии, в отличие от отечественной, есть фундаментальные работы (которые, впрочем, почти не переведены на русский язык, о чем справедливо пишет Е.П. Глушанин)[1] , целью которых являлось рассмотрение именно стратегического аспекта, однако авторы этих работ зачастую придают термину «стратегия» совершенно иное значение и содержание, чем это принято у нас. Актуальность выбранной темы повышает еще и то обстоятельство, что благодаря слабой разработанности военных вопросов римско-германского противостояния в сознании большинства людей до сих пор сохраняются совершенно неправильные представления об обстоятельствах падения Римской империи, хотя с этим боролся еще Г. Дельбрюк[2] . В связи с этим, несмотря на наличие обширной историографии по военным причинам крушения Римской империи[3] и подробной истории участия некоторых германских племен (особенно готов) вопросы стратегии и в особенности позднеримской стратегии раскрыты еще явно недостаточно. Под стратегией понимается то, чему в европейской историографии соответствует термин не «strategy», а «grand strategy», разницу между которыми подробно объясняет С. Мэттерн[4] .

Из этого обстоятельства и вытекает цель данной работы – рассмотреть последний этап римско-германского противостояния (так характеризовать термином «противостояние» взаимоотношения Римской империи и германцев в целом в V в. нашей эры вряд ли правомерно) с военно-политической точки зрения, показав эволюцию не только приемов обеих сторон в этой борьбе, но и развитие и изменение их взглядов на положение соперников друг относительно друга, так как стратегия, в отличие от тактики подразумевает соответствие всех предпринимаемых действий некоторой государственной или национальной идеологии и психологии, для римской стратегии это особенно верно[5] . Для достижения поставленной цели следует решить несколько задач. Во-первых, охарактеризовать состояние и уровень римской армии во время и по итогам военных реформ Диоклетиана и Константина, то есть в начале рассматриваемого в работе периода, во-вторых, проследить положение, уровень военного развития и действия германцев в это же время, что объективно дополнит картину, получившуюся после выполнения первой задачи, в-третьих, выяснить стратегические приоритеты каждого из римских императоров IV столетия и их реализацию, и, наконец, в-четвертых, провести сравнение состояния (степени романизованности, уровня социального развития) германцев начала IV в. по сравнению с германцами конца IV столетия, чтобы понять причины последующего быстрого распада запада Империи на несколько варварских королевств. Отдельной задачей является отбор материала, так как имея дело с процессом в котором участвуют сотни тысяч людей, иногда бывает сложно отделить важную именно для стратегии Империи информацию от не менее важных сведений например о христианизации Рима и германцев в IV в.

Хронологические рамки работы конечно же нестрого совпадают с рамками IV в., так как новая (во всех смыслах) эпоха началась еще в 284 г., а знаковые и громкие события конца IV – начала V в., которые могли бы означать ее конец, могут не всегда являться действительно принципиально важными. Поэтому из множества дат, на мой взгляд, показательной является 401 г. – год первого натиска готов Алариха непосредственно на Италию и Рим[6] , и крушения римской оборонительной системы в Реции[7] .

Исходя из поставленных задач, я разбил свою работу на введение, три главы и заключение. Каждая глава разбита на две части, посвященных каждой из противоборствующих сторон. Рассмотрение материала идет по большей части по хронологическому принципу. В заключении подводятся итоги и приводятся основные выводы, сделанные на основе анализа выбранного материала.

Источники по истории данного периода имеют свою специфику, в особенности это касается источников литературных, которые естественно отражают в первую очередь наиболее актуальные внутриполитические вопросы – борьбу религий и взглядов на будущее Империи. Поэтому иногда достаточно сложно отделить достоверную информацию от конфессиональной пропаганды, кроме того, важнейшие военные события истории поздней Римской империи зачастую уступают перед мелкими нюансами борьбы между течениями в христианстве.

Основными источниками по данной проблеме являются нарративные, археологические, эпиграфические и нумизматические источники. Однако, учитывая выбранный аспект римско-германского противостояния, особенно важными являются нарративные и археологические. Так как с данными археологии я знакомился опосредованно, через зарубежные статьи, то провести их самостоятельный анализ достаточно затруднительно.

Следует сказать, что ни один из античных авторов не написал специальной работы по позднеримской стратегии, и тем более по стратегическим вопросам римско-германских взаимоотношений эпохи домината. Как справедливо указывает Ф. Миллар, военно-стратегические решения принимались секретно, и в отличие от постановлений гражданско-правового характера совершенно не публиковались, поэтому практически неизвестны исследователям[8] . Тем не менее, можно выделить основные источники по военной истории и теории IV в.

Важнейшим источником по римской истории середины IV в. является труд Аммиана Марцеллина «История» («Resgestae»)[9] . Его отличают подробность и достоверность в изложении событий, во многих из которых он участвовал лично. Хотя симпатии и антипатии автора к историческим деятелям того времени выражены достаточно четко, он все же пытается быть объективным в оценках. Несмотря на то, что Аммиан – убежденный язычник, он необычайно лоялен к христианам, которые в то время являлись ярыми гонителями приверженцев старых богов. Так как автор – военный, он достаточно компетентен и достоверен в изложении боевых действий.

События политической истории и нюансы взаимоотношений между римскими императорами, а также их личные качества отражают такие источники, как «Краткая история от основания Города» («Бревиарий») Евтропия, бывшего начальником канцелярии императора Валента, и «О цезарях» Аврелия Виктора, крупного чиновника, бывшего одно время префектом Рима. Хотя Евтропий стремился избежать какой-либо единой концепции в изложении, это сочинение четко ориентировано на представителей варваризующейся верхушки римского общества, так как заостряет внимание на заслугах деятелей незнатного происхождения. Аврелий Виктор более важен чем Евтропий, как историк, так как пытается объяснить причины происходящего и рассуждает о необходимых для императора качествах и причинах возвышения и заката Империи.

Очень сильно повлияла борьба религий на подбор и освещение фактов в произведениях неоплатоника Евнапия «Жизни философов и софистов» и ортодоксальных до фанатизма христиан Лактанция «О смертях преследователей» и Орозия «История против язычников». Даже заглавия трудов говорят о целях их создания и пристрастности авторов, тем не менее, эти источники очень важны, так как содержат тщательно, хотя и тенденциозно подобранную информацию о многих исторических деятелях и оценки их деятельности, характерные для современников, что отражает насколько сами римляне осознавали процесс постепенной трансформации и крушения PaxRomana.

Отдельную группу составляют раннесредневековые источники, которые в образовавшихся варварских королевствах попытались продолжить античную историческую традицию применительно к победителям и наследникам Империи. Из них особенно важными являются труд Иордана «Гетика» и сочинение Григория Турского «История франков». Хотя в обоих трудах очень много неточностей и явных заблуждений (особенно этногеографического характера), они очень важны для нас, так как являются первой попыткой взглянуть на римско-германское противостояние не только и не столько с римской точки зрения.

Подробную, хотя и не всегда реально существовавшую картину состояния римской армии и общества, дают законодательные источники, а именно «Кодекс Феодосия» и «Дигесты Юстиниана». В них представлена эволюция императорских мер, направленных на укрепление положения армии и обеспечения ее пополнения и комплектования. Вопрос о действенности отраженных в этих источниках императорских мер следует решать на основании других источников, но программу действий и методы римских правителей они отражают достаточно объективно.

Труды Вегеция «О военном деле» и анонимного автора с таким же названием содержат ценную информацию о военном искусстве, тактических приемах римской армии и методах ее обучения, а также конкретные предложение по реформированию римской военной организации и системы укреплений. Однако исследования выявили, что вряд ли труд Вегеция, широко используемый впоследствии полководцами Средневековья и Нового времени, отражал реальное состояние римской армии времен написания трактата, скорее это набор сведений о том, какой должна быть армия. По этой причине опираться на сведения Вегеция при реконструкции состояния позднеримской армии неправомерно.

Существует целый ряд церковных источников и агиографической литературы, касающейся рассматриваемого времени в той или иной степени, например «Церковная история» Созомена, «Церковная история» Евсевия Памфила они не были приведены мной, так как редко использовались из-за несоответствия религиозного акцента этих работ моим задачам и выбранному аспекту римской истории. Кроме того, они зачастую опирались на те труды, которые уже упоминались, в особенности на Аврелия Виктора, Орозия и Лактанция.

Специальные исследования по данной проблеме достаточно немногочисленны, мало того, из них очень немногие переведены на русский язык и введены в отечественной историографии в исторический оборот. Монографии по позднеимперской стратегии в мировой историографии пока вообще отсутствуют. Есть только очень уважаемая в научном мире работа Э. Латтвака по раннеимперской (I–III вв.) «большой стратегии». Это, безусловно, затрудняет задачу выявления каких-либо осознанных принципов имперской стратегии в эпоху домината и делает зависимость от необъективных источников того времени еще более ощутимой.

Однако есть несколько фундаментальных работ и несколько десятков статей по истории поздней Империи, которые затрагивают нужную проблематику и позволяют судить о сложившихся в историографии мнениях по данному вопросу. Все эти работы имеют ярко выраженную специфику. Особенно это касается труда Э. Гиббона «Упадок и разрушение Римской империи», который был создан еще в XVIII в., и несет на себе отпечаток намеренного морализаторства и бескомпромиссности (в оценках исторических деятелей) автора.

Сохраняет свое значение труд Г. Дельбрюка «История военного искусства в рамках политической истории», созданный на рубеже XVIII–XIX вв. Несмотря на то, что автор зачастую искажает реалии в пользу тех исторических деятелей и народов, которым он симпатизирует, в этом труде содержится ценный оригинальный анализ военного искусства и операций римлян, который автор подкрепляет тщательным использованием всей имеющейся литературы и собственными реконструкциями, которые зачастую позволяют установить действительный ход событий, отличающийся от того, что изложен в источниках. Заметный и намеренный крен в пользу германцев в изложении истории римско-германского противостояния не может перечеркнуть заслуги этого историка в освещении и восстановлении военной истории античности.

К сожалению, четвертый том сочинений Т. Моммзена дошел до нас только благодаря изданию конспектов его учеников. Однако, несмотря на то, что великий историк также, как и Г. Дельбрюк, подвержен намеренному искажению исторических фактов в пользу германского милитаризма и патриотизма, его труд очень ценен для последующих исследователей из-за глубокого анализа и блестящих гипотез, касающихся истории поздней античности. Т. Моммзен внес большой вклад в изучение истории поздней Империи, несмотря на то, что многие его выводы подтвердились только после его смерти в результате более тщательного анализа источников и расширения археологической базы данных.

Из серьезных исследований по римской военной теории и практике следует выделить работы Я. Ле Боэка «Римская армия эпохи ранней Империи», Д. Ван Берхема «Римская армия в эпоху Диоклетиана и Константина», а также целый ряд статей А.В. Банникова, С.А. Лазарева и Е.П. Глушанина.

Особого рассмотрения заслуживают работы коллектива авторов. В первую очередь это касается «Real-Encyclopaedie», издаваемой в Германии с 1892 по 1967 г. при участии целой плеяды выдающихся антиковедов, которые сумели создать наиболее полный на сегодняшний день свод существующих представлений об истории античности с учетом накопленных знаний. При изучении истории позднеримской истории особый интерес представляют статьи О. Зеека и В. Энсслина.

1. Felicis temporis reparatio . Стратегический паритет

1.1 Военные реформы Диоклетиана-Константина и их эффект

В античной истории множество спорных вопросов, истину в которых окончательно установить, наверное, никогда не удастся. Однако подавляющее большинство исследователей согласны с тем, что с вступлением на престол такого крупного деятеля, как Диоклетиан, начинается принципиально новая эпоха в истории Рима, недаром эра имени этого императора до сих пор сохранилась у коптов и эфиопских христиан. На смену принципату, который, впрочем, значительно эволюционировал и изменился за время своего существования, пришел доминат, который уже настолько сильно отличался от предыдущей государственной системы, что Т. Моммзен получил возможность перечислить целый ряд диаметрально противоположных признаков Империи до Диоклетиана и после него[10] .

Целый ряд важнейших реформ, проведенных императорами в конце III – начале IV вв. нашей эры, увенчивается военной реформой. Вопрос о ее авторстве спорен, целый ряд исследователей считает римскую армию творением исключительно Диоклетиана, другие приписывают заслугу Константину, есть и компромиссное решение – Диоклетиан и Константин совместно реформировали армию, причем один из них просто «доделал» незаконченную работу другого[11] . На мой взгляд, вопрос об авторстве и приоритете не так важен по сравнению с темой о сущности и идеологии реформы, хотя для христианских историков поздней античности (Лактанций, Зосим) гонитель Диоклетиан и равноапостольный Константин не могли стоять рядом. Кроме того, каковы бы ни были заслуги Диоклетиана и Константина I в становлении других позднеантичных государственных институтов, главным их детищем все равно является армия и в особенности ее новая структура, о которой несколько позже. Маловероятно, чтобы профессиональный военный, да еще и малограмотный, как и все люди из Иллирика[12] , ценил что-либо выше, чем боеспособность армии, которая и возвела его на трон и позволила ввести восточные обычаи преклонения перед императором, что было недопустимо при принципате[13] .

Вообще роль армии в III–V вв. и ее взаимоотношения с позднеримским обществом в целом представляют особый интерес, так как уже во время кризиса III века и эпохи «тридцати тиранов» было продемонстрировано насколько армия всесильна, даже если это не дисциплинированная и победоносная армия ветеранов, какая была у Цезаря или Суллы, а всего лишь «солдатня» (по выражению Моммзена). Однако всесилие армии, которое дало возможность Ле Боэку говорить даже о симбиозе армии и Империи[14] , и ее приверженность к решению внутриполитических вопросов не снимали задачу защиты рубежей Империи, а если учесть существенный прогресс основных противников Империи в это время (имеется в виду приход к власти Сасанидов в Персии и образование и атаки на Рим новых племенных союзов у германцев), то она стала как никогда актуальной.

Так как армия состояла зачастую из жителей приграничных провинций (кроме того, в ней были целые контингенты из федератов, которые непрерывно испытывали давление варваров), то простые солдаты постоянно искали авторитетного военного деятеля, способного обеспечить постоянную защиту рубежей Империи. Такие лидеры находились, однако выяснилось, что в обстановке тяжелой войны на несколько очень удаленных друг от друга фронтов ни один из выдвинутых солдатами императоров не способен успеть решить все возникающие военные задачи. Кроме того, учитывая низкие моральные качества солдат, императорам приходилось идти на самопожертвование ради побед над осмелевшими от безнаказанности варварами. Примером тому судьба Деция и Клавдия II Готского.

Только Диоклетиан, придя на смену целой плеяде талантливых императоров-иллирийцев, заслуги которых в деле сохранения Империи как таковой и реформирования армии[15] (особенно Галлиена) может быть даже более значительны, чем заслуги императоров эпохи домината, сумел, наконец, продержаться на троне достаточно долго и прожить достаточно долго после отказа от власти, создав положительный прецедент в позднеримской истории. Скорее всего, это связано с тем, что Диоклетиан впервые и не пытался успеть везде лично, что, как показывает Ф. Миллар[16] , было совершенно необходимо для принятия стратегических решений, а основал тетрархию, как систему, идеологически базирующуюся на признании невозможности решить проблемы и Востока, и Запада одному человеку.

Империя была искусственно разделена на две половины, у каждой из которых были примерно однородные стратегические интересы. Если германская граница по Рейну и верховьям Дуная была стратегическим тылом Империи, то восточные рубежи были фасадом, фронтом великого античного государства, на этом настаивало культурное наследие эллинской цивилизации еще со времен греко-персидских войн и походов Александра Македонского. У глубокого тыла и воюющего фронта не может быть одинаковых интересов, они противоположны, хотя и фронт и тыл выполняют одну и ту же задачу, в данном случае – поддержания statusquo.

Однородность и равновесие в Империи, которые поддерживались из Италии и Рима, удачно расположенных в середине государства, к тому времени были безвозвратно утрачены. Как справедливо указывает Г. Ферреро с потерей этой роли точки равновесия между «выродившейся цивилизацией Востока и бесформенным варварством Запада» Рим должен был неминуемо прийти в упадок[17] , так как его стратегическое значение оказывалось равно нулю. Так и произошло, Рим оказался не нужен императорам IV–V веков, уступив место Медиолану, Никомедии, Константинополю и, наконец, Равенне. Тетрархия позволяла на основе взаимного доверия и строгой иерархии между августами и цезарями восстановить пошатнувшуюся систему укреплений и спокойствие на всех границах. Естественно, что с началом борьбы за лидерство и тем более за единовластие тетрархия переставала работать как система и превращалась только в повод для гражданских войн, отвлекающих от обороны Империи.

Тем не менее, говоря о военных реформах Диоклетиана и Константина, следует включать в это понятие и раздел государства между тетрархами, хотя, конечно же, это административная мера. Однако стратегические военные задачи решаются не только и не столько на поле боя, сколько в сфере грамотного администрирования, к тому же Т. Моммзен справедливо указывает, что к этому времени любой чиновник воспринимался скорее как военный, благодаря сильно выросшей роли субординации и замещению большинства должностей бывшими офицерами[18] . В IV веке параллельно с обычной административной системой из префектур и диоцезов действует и имеет порой даже большее значение военная администрация. Вся империя разделена на крупные (из нескольких провинций) военные округа, называемые по должности их главы дукса – дукатами.

В остальном военные реформы Диоклетиана-Константина включают в себя ряд мер по завершению образования мобильного войска для реализации стратегии быстрого реагирования. Е.П. Глушанин приводит мнение французского исследователя А. Шастаньоля о трех этапах создания подлинной походной армии, от Галлиена, предпринявшего первый масштабный эксперимент по образованию личной мобильной армии, через усиление и образование новых элитных частей в императорской гвардии при Диоклетиане, к Константину, который в 325 г. указом официально отделил части полевой армии от приграничных[19] . Сам он считает необходимым еще более расширить рамки процесса, который привел к возникновению такого разделения в римской армии.

Этот вопрос, как и вопрос об авторстве, засуживает отдельного рассмотрения и, скорее всего, не может быть решен однозначно. Для нас важнее конкретное содержание реформ, их своевременность и их эффект. Многочисленные причины, побуждавшие императоров проводить радикальные изменения в военной сфере, во многих случаях сводятся к невозможности мобилизовать такое количество солдат, которое могло бы с помощью численного перевеса быстро уничтожать прорвавшиеся на имперскую территорию отряды германцев и других варваров. Диоклетиан параллельно с усилением собственной гвардии, которая решала самые сложные для него задачи, то есть громила узурпаторов, беспрецедентно увеличил количество солдат на границах, доведя армию до 500–600 тысяч человек[20] .

Были проведены невиданные по масштабам строительство новых и восстановление старых крепостей. При этом в ключевых участках речных оборонительных рубежей – у переправ на Дунае, Рейне и Евфрате – были воздвигнуты мощные предмостные укрепления[21] . Эти меры помогли, но только до тех пор, пока не понадобилось постоянное своевременное обновление созданной системы фортов, валов и стен. При том, что анонимный автор трактата «Derebusbellicis» времен правления Валентиниана I советовал строить укрепленные крепости не реже чем через каждую римскую милю[22] по всей длине рубежа, то, учитывая общую длину римских границ, это был совершенно титанический по затратам и объему работ способ обороняться от варваров, самые крупные племенные союзы которых могли выставить всего несколько десятков тысяч человек[23] , о каких бы ордах за Рейном ни писали традиционно антигермански настроенные французские историки[24] . Еще более был расширен буферный пояс союзных Риму приграничных варварских племен.

Однако все это были старые методы, которые уже доказали свою недостаточную эффективность. Исправить недостаток качества количеством не удалось, так же как Галлиену не удалось качеством восполнить недостаток количества[25] . Так как Империей в противостоянии с германцами стратегия пассивной обороны была выбрана в качестве основной, повышение качества было бессильно, так как любые элитные войска бесполезны, если они физически не успевают прибыть на все угрожаемые участки. Стремление поддержать численность армии на очень высоком уровне, установленном Диоклетианом, заставило римских императоров IV века принимать крайне жесткие меры для того, чтобы обеспечить армию рекрутами, вплоть до сожжения дезертиров живьем вместе с укрывателями[26] и привлечения в армию двух калек вместо одного здорового[27] , но они были бессильны. Кроме того, это, естественно, при возросших потребностях более поздних времен стало очень разорительным[28] .

Принципиально новым явлением стало отделение приграничных (limitanei) и прибрежных (riparienses) воинских частей от гвардейских (comitatenses)[29] . Последние лучше снабжались, формировались из уже существовавших мобильных контингентов – вексилляций – и обязаны были находиться при императоре. Существует несколько названий императорской гвардии – comitates, lanciarii, palatini, однако существенных различий в плане их военного использования и роли в обороне Империи не было. Иногда также гвардию, имевшуюся в распоряжении императора, называют comites и comitatus[30] , и даже считают его (comitatus) предшественником comitatenses, о точной дате возникновения которых идет дискуссия[31] . Хотя скорее comitatus – это прежде всего ставка императора, его двор в полевых условиях[32] , при которой постоянно находятся гвардейские части. Термин же comes обозначал совокупность всех высших военных чинов империи, имевших ранг virspectabilis или virillustris.

Явное пренебрежение приграничными частями вызвало их стремительное разложение, что сделало необходимым создание элитных мобильных частей, так называемых pseudocomitatenses[33] , которые отправлялись на помощь приграничным частям в случае серьезной опасности, если император был занят на другом фронте. Поначалу limitanei из Иллирии и Мезии еще могли одерживать победы даже там, где не справилась гвардия. Так в 296 г. цезарь Галерий после поражения от персов получил отказ от Диоклетиана в предоставлении ему гвардейских подкреплений, однако, по выражению источника (правда, Аврелий Виктор, в отличие от Евтропия[34] , ошибочно приписывает это дело Максимиану) быстро набрав новую армию «из ветеранов и новобранцев»[35] , одержал вскоре крупную победу, захватив в плен даже семью персидского царя. Е.П. Глушанин приводит свидетельство источника, который прямо говорит, что эта новая армия была набрана из приграничных частей[36] . Исследователь в дальнейшем сомневается в возможности безболезненно перебросить из Иллирика и Фракии 25 тысяч «пограничников», что, на мой взгляд, не так уж невероятно. Учитывая общую численность армии при Диоклетиане (которую Т. Моммзен, опираясь на упреки Лактанция Диоклетиану[37] , доводит даже до 1 200 тыс. человек[38] ), технически это возможно, да и сам факт негвардейского характера победоносной армии Е.П. Глушанин не оспаривает.

Уже через несколько десятилетий приграничные части, превратившиеся уже в военных поселенцев, то есть крестьян на военной службе, которых Г. Дельбрюк вообще отказывается считать солдатами[39] , оказались совершенно бессильны что-либо сделать против варваров без помощи центрального правительства. Это лучше всего иллюстрируется поразительным бездействием римских войск в Галлии в 350-х гг., которые позволили аламаннам и франкам безнаказанно разграбить 70 городов, в том числе Колонию Агриппину[40] , оккупировать и заселить территорию современного Эльзаса так основательно, что по прибытии цезаря Юлиана они отказались ему вернуть эти земли на том основании, что они взяты «силой оружия»[41] , то есть завоеваны de facto и бесповоротно. Несмотря на последующие блестящие победы, Юлиан вынужден был оставить землю варварам, хотя и за признание ими имперского суверенитета. Принципиальный для имперской стратегии рейнский рубеж был сдан.

Низкий уровень морали римских солдат заставлял цезарей и августов принимать личное участие во всех важнейших кампаниях. Каким бы прославленным ни был военачальник, даже если он носил высшие звания, например magisterpeditum или magisterequitum, солдаты могли отказаться сражаться. К середине IV в., как правильно указывает Т. Моммзен, в сознании людей прочно укрепился династический принцип[42] , поэтому не только гвардейцы, лично преданные Константину и его потомству, но и пограничные части охотно сражались и верили только члену императорской семьи. Так, полководец Барбацион в 357 г. позорно отступил перед аламаннами, а вдвое меньшее войско молодого племянника Константина Великого само упрашивало своего полководца вести их в бой. Естественно, императоры зачастую не доверяли не только своим «заместителям» – цезарям, но и доказавшим свою доблесть префектам претория и начальникам конницы, видя в них потенциальных основателей династии. За это был казнен Стилихон, который даже не был римлянином или потомком давно романизованных жителей провинций.

При таком порядке слишком многое зависело от сохранения и прочности династии, однако благодаря междоусобным войнам Констанция II с братьями и безрассудной храбрости Юлиана[43] , судьба Империи вновь оказалась в зависимости от случайных людей типа Иовиана, который появился на исторической сцене только для того, чтобы «принять на себя позор мира с персами»[44] . На счастье Рима быстро утвердилась династия Валентиниана и Валента, но и она быстро пресеклась бы, если бы не Феодосий I, которого в свою очередь довольно сложно причислить к одной династии с Валентинианом, так как Феодосий породнился с уже умершим императором через его женитьбу на его дочери. После гибели Грациана и Валентиниана II личность императора была окончательно заменена на посту главного защитника Империи авторитетными германскими командирами на римской службе, которые опирались на преданные им контингенты из соплеменников. Таковы были вандал Стилихон, гот Гайна и франк Арбогаст, некоторым исключением являлся только Флавий Аэций, но и тот многие проблемы решал за счет подозрительно тесного взаимодействия с «врагами» – гуннами.

На некоторое время возросшая эффективность административных мер позволила Диоклетиану, Константину и его преемникам законодательным путем поощрить ветеранов к служению в армии, предоставив налоговые и другие льготы[45] , сделать военную службу наследственной, возродив этот давно уже не действовавший принцип, создать заново систему оружейных мастерских (fabricae)[46] , позаботиться об увеличении довольствия для солдат. Когда в результате инфляции и порчи монеты, денежные выдачи перестали удовлетворять войска, Валент заменил их продовольственными. Была законодательно введена система конскрипции, которая являлась окончательным признанием невозможности и отказом от формирования армии на основе старого добровольческого принципа. Однако, как и всегда в случае быстрого экстенсивного, а не интенсивного развития аппарата, римское чиновничество всех уровней вскоре поразили тотальная коррупция и прямое воровство. К концу IV века никакие суровые наказания уже не помогали, факты возмутительной продажности чиновников и командиров и их издевательства над голодными солдатами были общеизвестны. Именно такое обращение с покорившимися готами при разрешении оставить им оружие за взятки и привели к готскому восстанию и позору Адрианополя, который привел к катастрофе скорее в умах людей, нежели в реальном положении Империи.

Многочисленные изменения в структуре командного и административного состава[47] , передача полномочий и ответственности[48] , перетасовка кадров и их обновление за счет отдельных варваров, получавших очень высокие посты в римской иерархии, за что Юлиан не побоялся упрекнуть Константина[49] , не помогли. Таким образом, императоры в сохраняемой всеми силами огромной Империи должны были опираться на аппарат, который только расшатывал Империю, так как состоял из представителей лишенного какого бы то ни было патриотизма общества. Представителей высшего слоя римского общества – сенаторов и всадников, как справедливо указывает Я. Ле Боэк, долгие и опасные войны III века совершенно «отвратили от выполнения долга»[50] . Ранее эти сословия исправно поставляли государству грамотных и преданных офицеров, талантливых администраторов, крупных государственных деятелей, в героические периоды истории Рима, трудности Отечества только воодушевляли юношей из знатных родов и толпы плебса на еще большие усилия. Старый фундамент Империи, некоторое время укреплявшийся притоком талантливых провинциалов (примеров много, вплоть до императора Траяна, как известно «лучшего»), окончательно потерял устойчивость и прочность. Именно поэтому необычайную популярность приобретали более достойные люди из церковной иерархии, например Амвросий Медиоланский[51] или епископ Гиппона Регия Аврелий Августин и слегка романизованные варварские вожди, которые хотя бы выполняли свои обязательства, не умея по неграмотности обманывать в донесениях императора.

Таким образом, несмотря на то, что факт крупных реформ в армии во времена Диоклетиана и Константина в литературе никем не отрицается, в них нет ни одного оригинального в стратегическом плане компонента. Ни система укреплений, особенно тщательно строившаяся Диоклетианом, ни все расширяющийся буферной пояс из союзных Риму варварских племен, ни принцип наследственной военной службы, ни даже создание самостоятельных крупных мобильных частей для быстрой ликвидации варварских прорывов вглубь Империи не были инновацией. Реформы подытожили предыдущие меры и полумеры, принимавшиеся во II–III вв. н.э. Однако, усовершенствовав старую армию старыми способами, первые тетрархи одновременно ликвидировали остатки армии принципата, создав законодательную базу для образования новых вооруженных сил, построенных на новых принципах и с новыми солдатами, которые уже по-другому смотрели на роль императора и на свое место в PaxRomana.

В отличие от воинов поздней Республики солдаты уменьшившегося до 1000 человек позднеримского легиона[52] не были покорителями Ойкумены и членами гражданской общины равных, для них мало значили идеалы мирового господства и ценности античной цивилизации. Они просто защищали мир, в котором жили их предки, или, в случае варваров, мир, в котором они с трудом нашли себе место, от тех, кто стремился снести его с лица земли. Понятия «Рим» и «варвары» давно потеряли этническую окраску, являясь лишь индикаторами принадлежности к нападающей или обороняющейся стороне. По традиции говоря о сражении между римлянами и гуннами на Каталаунских полях, не следует забывать о том, что большую часть обеих армий составляли германцы. О. Шпенглер утверждает, что уже при Адрианополе в 378 г. сложно было отличить римлян от варваров – так далеко зашла варваризация римской армии. Впрочем, у варваров шел встречный процесс если не романизации, то по крайней мере восприятия некоторых достижений античной цивилизации, который в известный степени уравновешивал первое упомянутое явление.

С точки зрения стратегии Диоклетиан и Константин также не предложили ничего нового[53] . Они только довели старые локальные эксперименты до общеимперского масштаба, найдя нужный баланс между приграничными и мобильными частями, и восстановили с помощью системы тетрархии общеимперскую целостную внешнюю политику, прекратив практику аврального решения проблем, при которой Аврелиану приходилось отгонять аламаннов от самого Рима, а сам Вечный Город обносить стеной. При Диоклетиане и Константине продолжается увеличение значения, самостоятельности и удельного веса кавалерии в войсках, которая должна была ликвидировать зависимость безопасности Империи от темпов продвижения легионной пехоты. Появляются новые виды кавалерии – клибанарии и катафрактарии, призванные поначалу быть противоядием против тяжелой конницы Сасанидов, государство которых Т. Моммзен вообще называет «образцом во всем» для Диоклетиана, но затем успешно сражавшиеся против аламаннов[54] . Численность кавалерии достигает одной четверти от общего числа солдат, что было беспрецедентно для традиционно пехотной римской армии.

Пойдя на невиданный ранее раздел власти между несколькими людьми при сохранении единства империи, Диоклетиан ненадолго сумел обеспечить постоянное внимание верховной власти ко всем проблемным регионам, однако все это действовало только до первой междуусобицы. Латтвак писал о необходимости ясных целей для римской стратегии[55] , которые именно в начале IV в. у Империи были – оборона давно намеченных рубежей уже испробованными методами. Однако подобная ясность является не столько преимуществом, сколько недостатком стратегии римлян, так как она подразумевает известную консервативность и ограниченность решений, в то время как во взрывоопасной обстановке середины и особенно конца IV века было очень опасно упорно пытаться сохранить уже несуществующие реалии. Более того, чем сильнее зависела Империя от варварских контингентов в своей армии тем более были необходимы радикальные реформы. На них никто не решился, до последнего опасаясь смешения германцев с жителями провинций, препятствуя бракам между ними и т.д.

Следовало обратиться к дипломатии, которой римляне зачастую пренебрегали из-за плохого представления о расстановке сил в варварском мире и общей нестабильности племен Центральной и Восточной Европы. Только в самом конце своего правления Константин начинает последовательно поддерживать сарматов на Нижнем Дунае в противовес готам, что явилось первой, но оправдавшейся ставкой на одних независимых варваров против других. С 332 г. до гуннской катастрофы готы не вели масштабных войн против Империи[56] , однако отношения с Римом были неприязненными. Впоследствии готы жестоко отомстили Риму за постоянное враждебное отношение к себе.

Несмотря на все недостатки военных реформ и существенные провалы в некоторых областях внутренней политики, влияющих на состояние армии (имеется в виду финансовая реформа в первую очередь), Диоклетиан сумел к концу своего правления полностью восстановить паритет между Римской империей и германцами, отстроив заново рубежи и отказавшись от малореальных проектов возвращения уже безвозвратно утерянного (например, от территории не только Декуматских полей, но и более южных земель вплоть до Боденского озера[57] ). «Победоносное наступление», в которое перешла Империя, о чем говорит А.В. Банников[58] , если и имело место, то только на Востоке и достигло весьма скромных территориальных успехов. Цена побед Диоклетиана и его коллег была, конечно, слишком велика, однако альтернативы у тетрархов попросту не было. Кроме того, если допустить возможность «спасения» Римской империи, как это делает А.В. Банников[59] , хотя правильнее было бы говорить о продлении агонии, то виновными в крушении механизма, созданного Диоклетианом, все равно были его преемники[60] , особенно сыновья Константина.

1.2 Обстановка на римско-германском фронте в первой трети IV в.

В начале правления Диоклетиана произошли события, которые показали, что римско-германский фронт удлинился еще более. Пока Максимиан в 286 г. подавлял в Галлии восстание багаудов, очаги которого, впрочем, уничтожить окончательно не удалось, так как не была устранена причина этих крестьянских волнений[61] , беспрецедентно усилились морские набеги саксов и франков на Британию, которая относительно благополучно пережила кризисную для Империю эпоху 235–284 гг. Для нейтрализации угрозы был направлен талантливый военачальник Караузий, который, успешно воюя с варварами, приобрел по свидетельству Евтропия «великую славу у воинов»[62] , хотя Аврелий Виктор настаивает на том, что побед было «не очень много»[63] . Имея авторитет в войске и уважение у местных жителей, Караузий пошел на отделение от Империи, на которое Диоклетиан, занятый подавлением восстаний на Востоке, после отражения узурпатором первого натиска Максимиана, по-видимому, согласился. На несколько лет Британия стала независимой, что дало основание авторам «Кембриджской древней истории» писать о существовании в конце III века Британской империи[64] . «Согласие августов» получило дополнение в лице третьего правителя[65] , что продемонстрировало явную недостаточность и двоих человек для решения всех проблем. Назначив в 293 г. цезарей «ввиду тяжести войн»[66] Диоклетиан, по одной точке зрения, предполагал, что то, что не удалось Максимиану – отвоевание Британии и северной Галлии, удастся Констанцию, так как убившего Караузия Аллекта терпеть в качестве правителя было уже нельзя[67] . Констанций с задачей справился, Аллект погиб, а целостность Империи была восстановлена окончательно. По другой точке зрения, отвоевание Британии целиком было инициативой Констанция и некоторой неожиданностью для Диоклетиана, который мог и не считать это стратегической или политической необходимостью. Вспомним, что в 407 г. после десятков лет полного равнодушия к проблемам Британии Римская империя по собственной инициативе оставила Альбион на произвол судьбы.

У молодого цезаря хватало забот и без британских узурпаторов. Во время войны с Аллектом он опасно оголил галльские границы, за что потом чудом не поплатился жизнью[68] , сражаясь с огромным войском аламаннов, вторгшихся в землю лингонов, у их столицы Лангра. И это при том, что по признанию Т. Моммзена, аламанны еще появились слишком поздно[69] . Тем не менее Констанций сумел изгнать германцев обратно за Рейн и даже ненадолго принудил их очистить часть Декуматских полей. Однако изгнанных из Токсандрии за союз с Аллектом франков цезарь, заключив с ними новые соглашения, на имперские земли вернул. На рейнском участке римско-германского фронта вплоть до войн эпохи второй тетрархии (305–313) установилось спокойствие, что не преминули отметить римские панегиристы. На Дунае Диоклетиан в последние годы III и в первые годы IV в. много воевал с сарматами, что и отражено в принятом им титуле SarmaticusMaximus, однако утверждать, что в этих войнах на стороне сарматов совершенно не участвовали германцы нельзя, кроме того в более поздних надписях он именовался и Gothicusmaximus[70] .

По свидетельству В.П. Будановой в первые годы резко интенсифицируются миграции и столкновения варварских племен у римской границы[71] . По-видимому, столкнувшись с серьезным сопротивлением римлян и обновленной системой укреплений, германцы занялись переделом уже захваченного у Империи в конце III в. На границах PaxRomana появляются все новые племена, и теперь вместо прежнего равнодушия к структуре меняющегося варварского мира в 297 г. по указанию Диоклетиана составляется список племен, куда вошли все известные к тому времени германские этнонимы[72] . Утверждение В.П. Будановой, что римляне и так никогда не оставались равнодушными к происходящему в варварском мире, не выдерживает критики и опровергается источниками[73] . Параллельно с этим начинаются первые войны между крупными племенными союзами за образование новых еще более крупных германских объединений, которые в перспективе могли бы подчинить себе не только обширные территории в Барбарикуме, но и на другом уровне претендовать на новые земли в Империи, куда пока постепенно просачивались мелкие группы германцев в надежде стать имперскими солдатами и военными поселенцами. При средней урожайности зерновых в 2–3 ц с гектара и примитивной подсечно-огневой системе земледелия[74] демографическое давление в варварском мире должно было быть огромным настолько, что плодородные земли Империи стоили любых неравноправных условий поселения на них. Крупные межгерманские столкновения позволили Риму впоследствии заключать союзы с одними племенами против других, что не требовало от Империи предоставления земель и даже серьезных военных усилий. Вновь укрепившийся авторитет Рима зачастую решал спорные вопросы варваров без войны.

До тех пор, пока германцы были уверены в обязательном своевременном адекватном ответе на любые их военные акции против Рима, система Диоклетиана работала очень эффективно, требуя расходов не на непосредственные военные действия, а на поддержание огромной армии и бюрократического аппарата на случай их возможного ведения. Никогда еще старая римская поговорка «Хочешь мира – готовься к войне» не приносила таких существенных результатов, что и по достоинству было оценено потомками. Аврелий Виктор в противовес современнику Диоклетиана Лактанцию считает налоговое бремя при Диоклетиане вполне приемлемым, хотя он, безусловно, знал о серьезном повышении государственных поборов всех видов в это время, но, учитывая эффект, оправдывал их[75] . Ожесточенно критикуя Диоклетиана, как гонителя христиан, Лактанций, пытаясь дискредитировать его еще и как государственного деятеля, резкое увеличение армии и налогов считал совершенно невыносимыми, а значит и ненужными[76] . Показателем уверенности и германцев, и римлян в сохранении установившегося положения является привлечение Констанцием I на свою службу отряда аламаннов под предводительством некоего Эрока, который после смерти бывшего хозяина деятельно помогал его сыну стать императором, явно рассчитывая на преемственность хороших отношений. В обстановке поутихшей непрерывной борьбы двух миров у первых лиц Империи появляется постоянные чисто германские отряды личных телохранителей[77] .

Однако, еще раз задержав германцев в движении на юг и тем несколько снизив их миграционную активность, Рим вновь косвенно стимулировал их внутреннее развитие[78] . Германцы, переходя по выражению Г. Дельбрюка «от службы к вражде и от вражды к службе»[79] с Римом, деятельно использовали все вынужденные мирные передышки, перенимая у римлян хозяйственные и технологические навыки, накапливая знания об Империи.

Со смертью Констанция I в 306 г. начался долгий период войн между цезарями и августами, сменявшими друг друга. Добровольное отречение от власти удалось только Диоклетиану, другой август – Максимиан – оказался на него не способен. Никакие родственные связи, встречи и клятвы не смогли предотвратить ожесточенной борьбы за власть. Даже когда сын Констанция I Константин остался управлять целой империей вдвоем с Лицинием, установить «согласие августов» не удалось. Лициний был убит вопреки клятве Константина, и с 324 г. Константин правил единовластно. Непрекращающиеся войны 306–312 гг. позволили германцам еще раз проверить на прочность оборону запада Империи, однако Константин в 308–309 гг. разгромил вторгшихся в Галлию франков и аламаннов, взял в плен их вождей и предал мучительной смерти. И хотя впоследствии Юлиан говорил о том, что победы Константина Великого над варварами были незначительны и смешны, однако факта успешной обороны им Галлии в 305–312 гг. и незыблемости рейнской границы в последующие годы правления (благодаря действиям его сына Криспа[80] , которого он казнил без причин и вопреки здравому смыслу[81] ) отрицать нельзя.

Константин Великий, каким бы удачливым полководцем он не был в боях против варваров, проявил себя в основном в сражениях против соправителей. Самые блестящие победы его были одержаны над Максенцием и Лицинием, а не над франками и аламаннами, как это можно было бы сказать о его отце. Поэтому титул «Великий» он получил, естественно, за покровительство христианству (из-за этого негодовал Юлиан, предпочитавший видеть «Великим» Диоклетиана), хотя насколько он сам был христианином – вопрос неоднозначный. Второй его заслугой было основание новой столицы, которая окончательно сместила центр тяжести в Империи на Восток. Т. Моммзен кратко и ясно объясняет выбор места для нового столицы, причем делает это с идеологической и стратегической точки зрения[82] . Неизвестно, насколько сам Константин осознавал исторические последствия своего шага по основанию новой столицы. С какой бы алчностью он не грабил другие города Империи ради украшения старого Византия успеха его замыслу это не гарантировало. Ведь всего за 40 лет до этого выбранная Диоклетианом в качестве резиденции Никомедия (расположенная от Константинополя всего в 100 километрах) бесспорным центром всего римского мира так и не стала, несмотря на славу «новых Афин». Несмотря на сомнительность проекта, активная внешняя политика теперь проводилась только в интересах безопасности новой столицы. Константин обратился к проблемам на дунайском фронте.

На Дунае в 330-х годах Константин переселил большое число сарматов в пределы Империи, так как они были изгнаны в результате внутриплеменного конфликта, а затем воевал с готами[83] , которые до этого довольно долгое время не предпринимали крупных военных акций против Империи, подобных тем, что были при Деции и Клавдии II Готском. В 332 г. Константин заключил победный мир с готами, который подтвердил право готов торговать с Империей на определенных условиях в обмен на поставку римлянам некоторого количества войск, выдачу заложников и признание некоторого усиления контроля Рима над племенами, заселившими бывшую Дакию. После этого конфликта Рим стал чаще вмешиваться в варварские споры и направлять германцев друг против друга[84] . Такая политика давала куда более существенные результаты, нежели собственно военные действия. Назначенный соправителем сын Константина Константин II в 331 г., по-видимому, принимает титул Alamannicus, впервые в истории Империи. Это еще одно свидетельство, насколько расширились знания друг о друге Рима и варваров, и насколько возрос военный престиж германцев. До этого императоры, над кем бы из германцев ни была одержана победа, принимали только титул Germanicus, и только готы «удостоились чести» наличия отдельного титула для римского императора Gothicus и даже GothicusMaximus.

Таким образом, в первой трети IV в. германцами была опробована на прочность восстановленная Империя, причем, несмотря на крах тетрархии при первой же попытке организованно передать власть следующему поколению правителей, военные и дипломатические таланты императоров не позволили германцами внести хаос в римский мир. К этому времени уровень социально-экономического развития германцев был таков, что сделалось возможным строить относительно долгосрочные взаимоотношения с Империей на основе взаимного уважения. В римских источниках появляются новые сведения о германцах и новые имена, германцы активно включаются не только в торговлю с Римом, но и проникают в святая святых римской власти – в гвардию. Мир между двумя сосуществующими общностями стал возможен, так как на некоторое время установилось равновесие между напором новых племен на юг и включением приграничных германцев в Империю в качестве федератов.

Кроме того, образование новых защищенных рубежей Империи дало новый толчок к стабилизации, расширению и осознанию себя основных германских племенных союзов, что вскоре привело к затяжным межплеменным войнам, умело провоцируемым и поддерживаемым имперской дипломатией. Ранее это было невозможно из-за расплывчатости этнических и территориальных границ между германскими группировками. Перед ними впервые встал выбор – остановиться на достигнутом и защищать свои новые земли от посягательств других племен или продолжать натиск на Империю совместно с соседями с севера. Эта альтернатива расколола многие племенные союзы, в том числе готов и аламаннов. В свою очередь римляне навсегда отказались от политики принудительной очистки пограничных земель от германцев. Декуматские поля и Дакия были заселены вплоть до новых римских оборонительных рубежей. Мир был более выгоден для Империи, однако полезен он оказался в первую очередь германцам, что они и продемонстрировали в последующие годы IV в.

2. Смена приоритетов. Утрата равновесия

2.1 Военно-политические приоритеты наследников Константина

Уже в ходе борьбы Константина Великого за единовластие тетрархия была фактически ликвидирована. Попытка Диоклетиана разделить власть между талантливыми военачальниками, которые затем были связаны родственными узами, чтобы как-то гарантировать их от междоусобной войны, провалилась. Тем не менее, отказываться от системы разделения Империи на «зоны ответственности» для быстроты решения внешнеполитических вопросов было нельзя. Поэтому, несмотря на непререкаемое лидерство Константина в Империи в 324–337 гг., полностью единовластным правителем он не был ни дня. Старая тетрархия получила замену в лице четырех сыновей Константина, получавших один за другим титул цезаря, и его племянников, из которых Далмаций получил титул цезаря, а Ганнибалиан с титулом «благороднейший»[85] некоторое время управлял Арменией и окружающими ее союзными народами[86] . Таким образом, степень родства между соправителями была повышена до предела. Однако стабильности Империи это не принесло. Константин сам подал пример беспощадности ради власти трем своим наследникам, казнив своего старшего сына – Криспа, которому был обязан окончательной победой над Лицинием. Это было сделано в канун 20-летнего юбилея правления Константина[87] , для того, чтобы показать, что по примеру Диоклетиана он от власти отказываться не собирается. Казнена была и императрица, которая верно прожила с Константином в браке 20 лет.

После некоторой растерянности, последовавшей за его смертью, когда факт кончины императора долго скрывался, сыновья Константина приступили к переделу наследства. Летом 337 г. во время резни, устроенной гвардией, были убиты двое братьев Константина Великого, семь его племянников и виднейшие патриции, после чего у руководившего этой акцией Констанция II, связанного с убитыми по воле отца еще и кровосмесительными по сути браками[88] , остались только двое малолетних и беспомощных двоюродных братьев – Галл и Юлиан, которые имели, может быть, большие права на престол, чем потомство Константина[89] . Империя была поделена между тремя родными братьями, старшему из которых был 21 год, а младшему – 17. Средний из них – Констанций II стал управлять всем Востоком, где к удовольствию братьев сразу же увяз в тяжелых войнах с персами, возглавляемыми их возмужавшим царем Шапуром II.

Согласие августов продлилось очень недолго, уже в 340 г. в результате конфликта между правителями Запада – Константином II и Константом, виновным в котором исследователи признают то одного, то другого[90] , Константин II был убит, и весь Запад оказался в руках Константа. Младший сын Константина Великого оказался способным полководцем и в первые годы правления одержал ряд побед над сарматами, франками и аламаннами, а также над активизировавшимися пиктами и скоттами, разорявшими Британию. Функцию охраны границы Констант выполнял очень хорошо, однако, в отличие от своего брата и отца, он не был политиком. Хотя позиция его по государственным вопросам была известна и отличалась суровостью, он не прикладывал никаких усилий, чтобы сохранить свою популярность. Мало того, он впал, по свидетельству Евтропия, в распутство, и вскоре его возненавидело и войско, и жители провинций, так как он назначал должностных лиц не по достоинству, а за деньги[91] . Престиж представителя династии Константина пал, и последовал еще один раунд попыток талантливых полководцев основать новую династию. Против Константа, занимавшегося уже в основном охотой, в январе 350 г. выступил Магненций, сын варвара, поселившегося в Галлии, популярный среди германских солдат, хотя сам он был бриттом. Констант во время бегства в Испанию был настигнут и убит. Германцы на римской службе впервые самостоятельно привели к власти своего человека. Перед Констанцием II встал выбор между судьбой своего рода и безопасностью Империи. Он выбрал интересы династии и начал войну против узурпатора, мстя за брата. Командование в войне против персов он передал Галлу, своему двоюродному брату, женив его на своей сестре. На Западе в это время появилось еще два претендента на трон, племянник Константина Великого Непоциан и ставленник иллирийских легионов старый военачальник Ветранион. Непоциан после 28 дней правления был убит Магненцием, а Ветранион, находившийся между варваром-узурпатором и сыном Константина Великого, после переговоров мирно отказался от своих претензий на власть. Первоначально он вместе с Магненцием предложил Констанцию II мирно разделить империю[92] , однако после отказа последнего не пошел на вооруженный конфликт. Характерно, что источники называют Ветраниона глупцом, хотя с точки зрения обороны Империи это было очень умное решение.

Таким образом, Запад оказался целиком под властью Магненция, который уже начал выстраивать в своих владениях военную систему, назначив своего брата Деценция цезарем[93] , Восток же вместе с отборными иллирийскими войсками остался под властью Констанция II. Силы двух августов были, по-видимому, равны, однако Констанций не остановился перед перспективой невиданной по масштабам войны внутри Империи. Очень похожий на своего отца удачливостью в междоусобных войнах, Констанций II в кампаниях 351–353 гг., кульминацией которых явилась битва при Мурсе в сентябре 351 г., заставил Магненция, бежавшего в Лугдун, а затем и Деценция совершить самоубийство. В этих войнах погибло такое количество профессиональных солдат, что Евтропий, Аврелий Виктор, Зосим и Орозий подчеркивают роковое значение битвы при Мурсе для обороны Империи[94] . Т. Моммзен, естественно, отстаивает ключевое значение германцев в этой борьбе и поражение их претендента Магненция сводит к распрям среди самих германцев, так как аламанны, в отличие от франков, склонились на сторону Констанция II. Однако вряд ли они сделали это под влиянием «волшебства принципа законности»[95] , как это можно утверждать относительно солдат Ветраниона. Впрочем, в том, что зерна, посеянные Константином Великим (имеется в виду возвышение варваров в римской армии) дали первые всходы, Т. Моммзен абсолютно прав[96] , от германцев, поставивших на трон Магненция, было недалеко и до полного уничтожения императорской власти на Западе

Скорее всего, Констанций II позволил варварам разорять неконтролируемые им земли Галлии, чтобы отвлечь Магненция и Деценция и не допустить массового притока к ним германских добровольцев. Аламанны воспользовались этим приглашением и, перейдя Рейн, примерно с 350 г. стали заселять территорию современного Эльзаса, успешно разоряя Галлию. В 353 г. аламаннский царь Хнодомар разгромил Деценция «в правильном бою»[97] (что уже показывает, насколько усилились германские племена) и тем покончил с последствиями узурпаторства Магненция. Однако скоро выяснилось, что и после поражения Магненция аламанны и часть франков не собираются прекращать боевые действия. Остановить вырвавшихся на оперативный простор Галлии германцев было непросто, желание Констанция II любой ценой вырвать власть из рук узурпатора привело к полному крушению рейнского оборонительного рубежа. На Востоке опасно долго и до глупости жестоко правил Галл, у которого не было оснований любить царственного двоюродного брата. Интересы сердца новой Империи звали победителя на Восток, поэтому ему некогда было вести долгие и крупномасштабные войны против аламаннских отрядов, рассеявшихся по всей Галлии. Поэтому Констанций II ограничился показной, но малоэффективной и непродолжительной кампанией против той части аламаннов, которая за некоторое вознаграждение была согласна восстановить старое положение союзников, живущих за пределами имперской территории. Войско, зная, что Констанций IIудачлив только в междоусобных войнах, после его речи согласилось на мир[98] , наверное, осознавая его непрестижность для великой державы. Огромное войско Хнодомара в переговорах совершенно не нуждалось, Констанций II же спешил свергнуть Галла, который свою задачу – сохранение власти в руках дома Константина на Востоке, пока август восстанавливает единство Империи, уже выполнил. Аммиан совершенно справедливо замечает, что «бремя остальных забот», а это в первую очередь безопасность Галлии, Констанций попросту «сбросил»[99] .

Вся история кампании против Магненция показывает, насколько далек был Констанций II по своим военно-политическим приоритетам не только от Диоклетиана, но даже и от Константина. Этот император, наверное, был первым чисто византийским правителем, так как заботился исключительно о Востоке. Иллирия интересовала его только как регион, поставляющий лучших солдат, и в каком-то смысле родина, Италия и Рим защищались им в силу традиции. Если против варваров, действовавших в Реции и угрожавших в первую очередь Апеннинскому полуострову, Констанций IIвыступал достаточно оперативно и пожалуй удачно, приписывая все успехи своих военачальников себе, то все земли западнее Медиолана, дальше которого император почти никогда не заезжал, разорялись при «попустительстве властей»[100] . Конечно, Реция – следующий за Декуматскими полями ключ к системе обороны по обеим рекам[101] , однако значение Галлии не менее велико, хотя и в другом, экономическом и демографическом плане. Однако, легко устранив Галла, Констанций II, желая остаться единовластным императором, должен был принять меры для обороны Запада. В живых остался только один родственник императора – Юлиан, который немедленно попал под подозрение в сочувствии своему казненному брату, отпускать его на Запад было опасно. Вместо него для решения галльских проблем в 355 г. был направлен высокопоставленный военный, франк по происхождению Сильван, который перед битвой при Мурсе очень вовремя перешел на сторону Констанция.

Вскоре интригами других военачальников Сильван был оклеветан и поставлен перед обычным выбором: смерть или диадема. Он выбрал последнее, причем Галлия склонялась на его сторону, так как наконец почувствовала человека, способного заняться местными проблемами и решить их. Однако на 28-й день своего правления Сильван был убит подкупленными солдатами, система обороны на Рейне была полностью разрушена[102] , и появившийся было шанс исправить это, был упущен. Аламанны и франки вновь устремились в Галлию, захватив Колонию Агриппину. Констанций IIбыл вынужден возвести в ранг цезаря Юлиана и отправить его в Галлию, надеясь, что либо неопытный правитель быстро себя дискредитирует и погибнет, либо Галлия наконец будет надежно укреплена, и тогда Юлиан, как более ненужный Констанцию, будет ликвидирован так же, как и Галл. Не посылать никого значило обречь себя на появление новых узурпаторов, которые могли быть куда более опасны, нежели 24-летний философ, полный профан в военном деле, который к тому же изначально был поставлен под контроль местных, верных Констанцию чиновников.

Дальнейшие события очень хорошо, хоть и не всегда беспристрастно описывает Аммиан Марцеллин. Юлиан, к большому удивлению элиты Империи, оказался способным военачальником и харизматическим лидером, во всяком случае, широко известная победа при Аргенторате в 357 г. была одержана благодаря способности молодого полководца остановить бегущих солдат и вселить в них уверенность в успехе. Попытки Г. Дельбрюка сделать из безоговорочной победы римлян над втрое превосходящими силами аламаннов кровопролитное сражение, в котором римляне с большими потерями одолели уступавших им в численности германцев, неубедительны и явно тенденциозны[103] . Во всяком случае, даже проникнутый германским национализмом Т. Моммзен сведения Аммиана о количестве войск и потерях нисколько не оспаривает[104] .

Юлиана не смутили и не сломили первые неудачи, когда он оказывался на краю гибели, не остановило предательское поведение полководца Барбациона, которое и вынудило его сражаться при невыгодном соотношении сил. Молодой цезарь был не только удачливым победителем варварских орд, он заботился об обустройстве и восстановлении Галлии, восстановил подвоз хлеба, очистил Рейн от франкских пиратов, снизил в несколько раз налоги, привел запущенную провинцию к процветанию. Он действовал последовательно, заботясь о долговременной перспективе, переходил Рейн и провел глубокий рейд вглубь Германии, то есть сделал римскую оборону на некоторое время активной, в некотором смысле он даже попытался вернуть контроль над Декуматскими полями[105] . Поначалу Юлиан совершенно не претендовал на большую власть в своей половине Империи, так как при подозрительности и доходящем до абсурда желании Констанция II сохранить единовластие[106] это было смертельно опасно. Император же начал опасаться и завидовать Юлиану, который охотно делился с ним плодами своих побед и признавал претензии Констанция на авторство своих достижений.

Между тем персы вновь активизировались и в 358–359 гг. нанесли римлянам ряд серьезных поражений, так что Констанций II не мог ликвидировать Юлиана, не оставив Галлию беззащитной. Он мог только ослабить его, подстрекая аламаннов к разорению Галлии[107] или забрав часть войск, что и попытался сделать. На это солдаты Запада, прекрасно знавшие, что Констанций никак их не защищал, а теперь еще и заставляет умирать за чуждые им интересы Востока, ответили бунтом[108] и провозгласили в январе 360 г. Юлиана августом, который не смог уклониться от этой чести. Это означало войну, однако Юлиан все же попытался договориться с Констанцием миром, предлагая ему признать свою власть на Западе и установить таким образом двоевластие. Констанций отказался, по-видимому, он был совершенно не способен расстаться с идеей единовластия, какой бы стратегически неверной она не была. Кроме того, император был бездетен, поэтому воевал против своего единственного наследника из дома Константина Великого. Распад Империи на несовместимые по своим внешнеполитическим задачам давно состоялся, Констанций II своим равнодушием к проблемам Галлии только усугубил его. Юлиан стал знаменем, под которым объединились все недовольные смещением центра тяжести Империи на Восток, хотя сам он был человеком восточного склада и воспитания, который свое пребывание в Галлии воспринимал как разновидность почетной ссылки.

В конце 360 г. Юлиан официально вступил в войну с Констанцием, однако еще одного самоубийственного (по потерям) для Империи конфликта не состоялось, в ноябре 361 г. Констанций II скончался, не доехав до Константинополя, перед смертью официально назначив Юлиана своим преемником[109] – другого выхода, чтобы не допустить анархии, у него не было. Предпринимаемые им отчаянные попытки обзавестись желанным наследником привели, правда, к появлению на свет ребенка, но женского пола и уже после его смерти. Его дочь Констанция впоследствии скрепила своим брачным союзом преемственность династий Константина и Валентиниана.

Вся Империя быстро перешла на сторону Юлиана. Он стал единовластным правителем PaxRomana, и, так как его престиж на Западе Империи был незыблем, а варвар, по словам Либания, в отчаянии обратился к мирному труду[110] , то он мог полностью посвятить себя борьбе с персами, которая очень импонировала его самолюбию и идеалам, так как сулила лавры Александра Македонского[111] . Юлиан совершенно сбросил со счетов такую серьезную проблему, как готы, которые именно в это время находились в зените своего могущества, образовав стараниями «благороднейшего из Амалов»[112] Германариха огромную державу. Он заявил, что поищет себе лучшего врага[113] , то есть грубо недооценил мощь готов, с которыми никогда не встречался на поле боя. Как бы он ни критиковал Константина за возвышение варваров, при нем эта практика продолжилась, так как Империя уже не могла обойтись без германских военачальников. Война с персами, как бы удачно она не складывалась поначалу, окончилась гибелью Юлиана в июне 363 г., а затем и неслыханно унизительным миром, подписанным Иовианом. Вообще, каким бы талантливым и ярким деятелем Юлиан не был, пожалуй, можно согласиться с Т. Моммзеном, что никогда великим государственным деятелем он не являлся[114] , так как плыл против течения, полагаясь только на удачу и самоуверенность. С его смертью все плоды его побед были утеряны.

С Юлианом династия Константина, главный защитник монопольных прав которой на престол (имеется в виду Констанций II) истребил большинство ее представителей, пресеклась. Иовиан был найден в постели мертвым уже в феврале 364 г., и Империя вновь оказалась перед необходимостью поиска императора и династии. За годы прошедшие со времени правления Константина (с 337 по 364 г.) его наследники в борьбе против друг друга расшатали и почти уничтожили то хорошее наследство, что им досталось. Столица окончательно утвердилась в Константинополе, лучшие воинские части были уничтожены в междоусобных войнах, еще более возросла зависимость от германских контингентов в армии, обветшала и была частично уничтожена гигантская система укреплений, отстроенная при Диоклетиане и Константине. Ненужная борьба за единовластие дала обратный эффект – навсегда Запад отделился от Востока, о едином антигерманском фронте от устья Рейна до устья Дуная можно было забыть. Политическое оформление этой ситуации вскоре последовало. Главной причиной таких катастрофических событий следует считать не бездарность императоров (наоборот почти все они были либо талантливыми военачальниками, либо блестящими дипломатами и политиками), а их сосредоточенность на внутриполитических вопросах. Если Диоклетиан и даже Константин были готовы ради безопасности Империи поделиться властью, то Констанций II был готов отдать на разграбление лучшие провинции ради своего «самодержавия». Юлиан был пленником собственных иллюзий и амбиций, поэтому даже в случае успеха судьба его могла быть только трагической, как и у его кумира Александра Македонского. В бесконечных войнах Империя упустила момент, когда германцы осознали на полях сражений свою силу заново. Громкие победы римлян останавливали их, однако вместе с тем готовили к грядущим триумфам и еще более дезориентировали римских правителей.

2.2 Изменения в германском мире, подготовка к новому натиску на Империю

Германский мир в середине IV в., неведя против Римской империи таких крупномасштабных войн, как в середине III или начале V в., сделал в то же время решающие шаги к победе в противостоянии с античной цивилизацией. Конечно, это было замечено римлянами значительно позже, когда изменения дали практический эффект на полях сражений и стали необратимыми, однако из этого не следует, что победа была обеспечена только при Адрианополе или при взятии Рима Аларихом.

Характерной чертой всех прогрессивных сдвигов в германском мире является то, что они были сделаны под влиянием Рима и даже под его непосредственным руководством. Рим, в свою очередь, на поздних этапах своей истории часто прибегал к заимствованиям, но именно он дал германцам то, в чем они нуждались, заимствовав у варваров то, что все равно не смог правильно использовать. Тактические приемы, военно-административные меры борьбы с варварами были давно известны, отработаны и эффективны, если использовались деятельными людьми комплексно и последовательно. Однако весь «набор инструментов» оказался бесполезен и бессилен без «мастера», так как все мастера этого времени (по собственной инициативе или нет) были заняты совершенно другим. Весь талант императоров, которые как бы там ни было, сумели отстрочить неминуемый конец Империи на долгие десятилетия и даже века, в это время ушел на определение нового лица Империи. Истоки происходившего – в личности и политике Константина Великого, первого начавшего возводить принципиально новое государство взамен старой Империи, которую не могло спасти даже малореальное сохранение тетрархии.

В 337–364 гг. происходит необратимая утрата некоторого стратегического равновесия между Империей и германским миром. Успехи Рима начала IV в. заставили германцев обратиться против друг друга, направив энергию на передел, а не новые захваты, однако невнимание к процессам, идущим за рейнско-дунайским рубежом, и тем более вовлечение племен из Барбарикума в борьбу за единовластие привело к осознанию германцами не только и не столько своей возросшей силы, сколько слабости и уязвимости Империи. Активная дипломатия Константина Великого сменилась подкупом и подачками аламаннам и франкам, чтобы те не мешали Констанцию II губить возможных соправителей. В это же время беспрецедентно усиливается Персия, что еще более затруднило осознание римлянами величины германской угрозы. Характерный пример тому – отказ Юлиана воевать с готами, хотя он и потрудился принять меры к восстановлению укреплений вдоль Дуная. И это при том, что готы уже в 323–324 гг. приняли активное участие во внутриимперской борьбе между Лицинием и Константином[115] , что создало опасный прецедент. Меры Константина Великого по нейтрализации готов другими племенами дали определенный эффект, однако явились для варваров главной причиной заняться усилением своего могущества за пределами Империи.

В эти же годы германцы заполняют все освободившиеся в результате репрессий и мятежей ниши в военной организации Империи. Они вдруг приобретают возможность вести себя так же, как вели себя окончательно уничтоженные Диоклетианом преторианцы, то есть становятся главным фактором успеха или поражения для любого претендента на трон. Накал борьбы между Магненцием, которого Г. Шенбергер даже называет «первым германским узурпатором»[116] , и Констанцием II был обусловлен наметившейся конкуренцией между иллирийской и германской элитой в римской армии. Иллирийцы уже десятилетия обеспечивали престол выходцами из своей провинции, в 350 г. хоть и по инициативе Магненция, а не из-за осознанного стремления германцев к контролю над престолом, такой шанс (вполне реальный в условиях Запада) представился и германцам. В дальнейшем роль германцев возросла настолько, что при сохранении иллирийской по происхождению династии власть окончательно попала под контроль германских военных контингентов и их лидеров.

Высоко оцененная и подробно описанная в источниках деятельность «апостола готов» Ульфилы[117] в это время (340-е гг.) привела к окончательной ликвидации существенных препятствий на пути германцев (в данном случае готов) к статусу новой военной основы Империи. И так достаточно сложная готская политика Империи, стала еще более комплексной, рассчитанной на целый ряд независимых друга факторов[118] . Несмотря на то, что в данный период в Империи еще сохранялось некоторое двоеверие, язычество еще имело достаточно много сторонников, приоритет христианства в высших кругах (недаром Юлиан «плыл против течения») был неоспорим. Констанций II был ревностным арианином, его брат Констант посвящал себя участию в борьбе между христианскими направлениями даже больше, чем походам против варваров. Врагами германизации власти и армии могли стать только язычники, претендовавшие на сохранение ценностей и основы греко-римской цивилизации, что и продемонстрировал Юлиан, который все же не смог отказаться от политики предшественников. В борьбе с ними императоры могли опираться в основном на армию, пополняемую в основном за счет федератов, так как коренное население служить не хотело.

Принадлежность федератов к христианству давала римскойадминистрации некоторые гарантии относительно верности германцев взятым на себя обязательствам, поэтому готов-ариан, изгнанных соплеменниками, охотно принимал и расселял в Империи Констанций II. Со стороны готов главным минусом христианства являлась перспектива потерять национальную самобытность, то есть перенять язык Библии и точно такую же, как у жителей провинций, идеологию. Эта угроза была нейтрализована переводом Ульфилой Библии на готский язык, то есть варвары получили Священное Писание на родном языке даже раньше, чем римляне – «Вульгату», и стойкой приверженностью большинства готов арианству. Конечно, многие готы не понимали и не были способны понять нюансы споров христианских епископов IV века, однако то, что их вера, а значит и самосознание, враждебна вере основной части жителей провинций – ортодоксальных христиан, они понимали прекрасно.

В середине IV в. на Дунае гарантами сохранения мира и сотрудничества между германцами и Империей становятся правители из дома Константина Великого[119] и арианские проповедники, имевшие у готов существенный успех. Со смертью одного из главных приверженцев арианства, Констанция II, в 361 г. и пресечения рода Константина вместе с Юлианом в 363 г. обе причины исчезли. Долго накапливаемое военное могущество на Дунае (а по сравнению с Рейном эти провинции со времен Проба (276–282) испытывали относительный мир[120] ) готов и союзных им германских племен, к этому моменту образовавших невиданную по масштабам «державу Германариха» с неизвестными до сих пор границами[121] , готово было обрушиться на Империю. Свои внешнеполитические задачи на всех направлениях, кроме южного, готы к этому времени уже решили. Единственным выходом для Империи, кроме постройки неэффективных укреплений, оставалось ослаблять германскую федерацию с помощью переселения наиболее лояльной (христианизованной) ее части на территорию Империи. Именно так на нижнем Дунае образуются в 348 г. «Gothiminores», которые сохранили нейтралитет и не присоединились к своим соплеменникам[122] даже в самые тяжелые годы для римлян.

Аналогичный процесс, хотя и не в таких масштабах протекает и у аламаннов и франков. Собственного апостола эти племенные союзы пока не имели, однако их представители в римской армии поддержали христианина Магненция и вполне лояльно относились к принявшему христианство Сильвану. По-видимому, на определенном карьерном этапе необходимо было принять христианство для дальнейшего роста по службе, поэтому варвары относились к перемене веры, как к средству, а не как к изменению своих убеждений или национальной принадлежности. Кроме того, христианство ненадолго уравновесило эффект эдикта Каракаллы, который позволял германцам влиться в Империю на равных основаниях с ее «коренным населением», с середины IV в. варварам было необходимо еще и обратиться в истинную веру, что те, кто связывал свое будущее с Империей и сделали (за редким исключением).

Источники куда более скупо сообщают о событиях происходивших у франков и аламаннов в этот период, однако никакой державы аналогичной союзу Германариха, эти племена не создали. У них продолжались войны за некоторые земли внутри Барбарикума, миграции привели к появлению на Западе у римских границ новых мощных племен (бургундов), кроме того, среди самих аламаннов и франков выделяются группировки с разной, а то и противоположной политической ориентацией. У аламаннов это «партии» Вадомара – верного союзника Констанция II – сторонника сохранения имеющихся границ, коварно плененного Юлианом[123] , и Хнодомара – символа аламаннской экспансии в Галлию, у франков – салические[124] и, по-видимому, рипуарские франки, а также аттуарии[125] , все чаще наравне с ними упоминаются саксы. Само отражение в римских источниках таких нюансов внутреннего состояния германских племен, прекращение путаницы в названиях и объединения всех германцев в единую военно-политическую силу, показывают, насколько далеко зашло познание Римом пограничного варварского мира и насколько серьезный раскол в целях произошел в образованных только 100 лет назад варварских объединениях.

В 350-х гг. становится ясно, что фронт на Рейне требует таких же решительных шагов, какие предпринял Константин на Дунае. Однако Констанций IIсвоими действиями показывает, что заниматься проблемами Запада не намерен. Германцы осознали окончательный отказ Рима от контроля рейнского рубежа собственными силами и попытались завладеть новыми землями на левом берегу Рейна, не вступая в римское подданство, что для Империи имело бы фатальные последствия. Серьезных естественных препятствий для германцев после этого рубежа не существовало, для них была открыта Испания, где и так вовсю шло движение багаудов[126] .

Характерно, что битва при Аргенторате, которая на некоторое время поставила крест на таком исходе событий, где из 35 тысяч аламаннов было уничтожено всего 6 тысяч[127] , пусть и их авторитетный вождь при этом сдался в плен, известна в мировой истории куда больше, чем многочисленные победы над теми же аламаннами других императоров и до и после этого сражения. Г. Дельбрюк, оправдываясь, что о других битвах недостаточно осведомлен, фактически ставит сражение при Страсбурге (современное название Аргентората) в один ряд с битвой при Адрианополе[128] . Даже гиперкритическое отношение к свидетельствам источников не может быть причиной для игнорирования цифры в 60 тысяч аламаннов, якобы перебитых Констанцием Хлором в последние годы III в., о чем в один голос заявляют античные историки[129] . У Аммиана Марцеллина есть свидетельства о страшных поражениях аламаннов от Валентиниана I и его полководцев, однако ни один из этих успехов римского оружия несравним по известности с битвой при Аргенторате.

По-видимому, причина этого не только и не столько в том, что другие битвы хуже и менее подробно описаны, сколько в стратегических последствиях этого сражения. Аргенторат продемонстрировал, что в правильном бою, в котором удалось победить Деценция, при грамотном командовании римляне пока еще намного сильнее германцев, закрепить же за собой какие-либо имперские территории без разгрома крупных сил римлян было невозможно. Это замечание не относится только к Декуматским полям и Дакии, которая вообще всегда была анклавом в варварском мире, а не чисто имперской территорией[130] . По эффекту, произведенному среди прирейнских германцев битвой при Аргенторате, она сравнима с результатами войн Константина Великого против готов в начале 330-х гг. У Аммиана имеется масса свидетельств о том, что в 357–360-х гг. Юлиан принимает в римское подданство целый ряд варварских племен по обоим берегам Рейна[131] . Это указывает на то, что по примеру готов большая часть аламаннов и франков перешла от попыток переселения на запад к закреплению на имеющихся землях и их обороне от возможных претендентов, мигрирующих из глубины Барбарикума. Такая политика делала их естественными союзниками Империи. Сходство дополняет и то, что Юлиан позволяет части франков оставить за собой те земли в Империи, которые они уже заселили, что имело для судьбы этого племени большие последствия[132] . Таким образом, и на Рейне созрели условия для того, чтобы постепенно включать в систему Империи варваров, предоставляя земли в Галлии тем, кто был готов защищать Империю и довольствоваться полученным. Такая политика была рассчитана на длительный мир между Барбарикумом и Романией, при сохранении военного престижа Империи среди германцев. Начиная с этого времени, франки компактно заселяют Токcандрию и другие области в левобережье нижнего Рейна, что позволило им впоследствии не раствориться в массе галло-римлян[133] , а создать самое мощное из всех варварских королевств государство.

В конце 350-х гг. Констанций II продемонстрировал, какая участь постигнет всех поселенных на земли Империи, если они осмелятся изменить своим обязательствам и присоединиться к своим независимым сородичам в их грабежах имперских земель. Большая часть сарматов, получивших земли от Константина Великого в Паннонии, была перебита и выселена после боев за Дунай, так как они участвовали в грабежах вместе со свободными сарматами. Освободившиеся земли достались сохранившим верность сарматам и тайфалам из готского племенного союза[134] , которые помогали римским войскам в подавлении сарматского мятежа[135] .

Отличие рейнского участка римско-германского фронта от дунайского, несмотря на упомянутые сходные процессы, выяснилось достаточно быстро. Путь к высоким командным постам в римской армии представителям аламаннской и франкской знати был открыт мирным договором с этими племенами Константа в 342 г.[136] Учитывая, что лучшие имперские военные кадры постоянно отправлялись на Восток, как это было с магистром пехоты Урзицином, который был возвращен с пол-дороги обратно на персидский фронт[137] , на Западе необходимое преобладание и даже равновесие между командирами-германцами и римлянами было потеряно. Еще более усугубило ситуацию противостояние между Юлианом и Констанцием в 360–361 гг., когда многие имперские высшие чиновники остались на стороне последнего[138] , и Юлиан был вынужден опираться на свои кельто-германские войска, возвышая, естественно, их командиров в противовес старым чиновникам и полководцам. Затем Юлиан забрал с собой лучшие войска Запада вместе с их германскими командующими в персидский поход, что позволило германцам (магистру конницы Дагалайфу) не только присутствовать, но и высказывать свое отдельное мнение на военном совете в феврале 364 г.[139]

Итак, середина IV в. явилась важнейшим этапом во взаимоотношениях Империи и германцев с точки зрения выбора модели дальнейшего поведения относительно друг друга. Начавшаяся стабилизация «границы» между сторонниками переселения и приверженцами сотрудничества с Империей распространилась вдоль всех северных рубежей Романии и привела к существенной перестановке сил в Барбарикуме. Появились примеры долгосрочного мирного сосуществования германских племенных союзов и Империи. В это же время началось сотрудничество не только с независимыми от Империи варварами, но и внутри PaxRomana появились первые результаты активного привлечения варваров к обороне государства начиная с времен Диоклетиана, которое на Западе приняло куда более существенные и угрожающие, чем на Востоке масштабы[140] . Сыновья первых летов[141] , то есть жители Империи максимум во втором поколении, стали играть ведущую роль в жизни Запада, претендуя даже на диадему. В это же время, несмотря на упоминавшуюся критику варваризации армии, римские императоры осознают невозможность дальнейшего существования армии и государства без привлечения в элиту германцев. По-видимому, в 337–364 гг. германские офицеры проходят период становления в римской армии и осваиваются со своим все более значимым положением, постепенно переходя от спонтанной поддержки узурпаторов до активного вмешательства в выборы императоров.

Источники этого времени уже не делают различия между имперскими войсками и германцами на римской службе, которые защищают границу. Этническая принадлежность и даже степень романизованности солдат на границе перестают играть такую важную роль как раньше, на первый план выходит религиозная принадлежность. Так, например, в состав Римской империи включают по-прежнему все левобережье Рейна вплоть до устья, хотя никаких следов римской цивилизации, относящихся к IV в., на нижнем Рейне нет, как правильно указывает Д. Ван Берхем в это время римское военное присутствие заканчивается на территории современной Бельгии[142] . Карта позднеримских укреплений, приведенная Г. Шенбергером в его статье, подтверждает эту версию[143] . Аммиан приводит данные о попытках Юлиана восстановить некоторый контроль Империи над Декуматскими полями[144] , которые уже однозначно считались варварскими землями, однако следует иметь в виду, что, хоть это и делалось во славу Рима, но почти всегда германскими руками с некоторым участием кельтов. Бесповоротность потери Декуматских полей для Рима подтверждается тем фактом, что в свое время (конец III в.) лимитаны, жившие на этой территории предпочли остаться на своих землях, несмотря на переход их под контроль варваров[145] .

Стратегическое равновесие было утеряно навсегда. Несмотря на достаточно удачные для Империи галльские кампании Юлиана и дунайские – Констанция II, в междоусобных сражениях погибло слишком много негерманских солдат и офицеров римской армии, что предопределило активное и быстрое «врастание Барбарикума»[146] в Империю на следующем этапе, когда потеря этого равновесия была «оформлена» на полях сражений. Пока же, признавая свою зависимость от германских щитов на защите границ, императоры передавали варварам все новые и новые земли вдоль принципиальных оборонительных рубежей – Дуная и Рейна. И это при том, что за Империей сохранялась возможность непрямого воздействия на германский мир с помощью дипломатии, что, как продемонстрировал Латтвак относительно Дакии конца I – начала II вв. н.э.[147] , является достойной альтернативой завоеванию Германии, которое, конечно, в IV в. было невозможно. В это же время страх врагов Империи перед неминуемым возмездием, на котором в первую очередь базировалась вся римская стратегия со времен Августа[148] , пошатнулся.

3. Крушение оборонительной системы. Финал противостояния

3.1 Новая династия. Последние попытки сохранить Pax Romana

После неожиданно быстрой смерти императора Иовиана императором в феврале 364 г. «с общего согласия гражданских сановников и военных людей»[149] становится профессиональный военный Валентиниан вновь родом из Иллирии. Военачальники опасались новых мятежей, но благодаря тому, что Юлиан привлек к своему персидскому походу лучшие войска не только Востока, но и Запада, новый император был избран представителями обеих частей Империи. Валентиниан был сыном известного военачальника-иллирийца Грациана, выслужившегося из низов до высших постов в римской армии, популярного среди солдат[150] . То, что Валентиниан I был избран, а не получил трон по праву наследования накладывало на величину его власти определенные ограничения. За ним не стояла династия, поэтому он должен был быть временщиком, однако Валентиниан стал утверждать свою власть своеобразно – назначив, хоть и против мнения некоторых военачальников, своим соправителем с равными правами своего брата Валента. Таким образом, судьба его рода теперь зависела сразу от двух августов на троне, которых свергнуть было значительно сложнее, чем одного.

Валентиниан I быстро продемонстрировал, что он серьезно отличается от правителей из дома Константина. Во-первых, он – старший из августов избрал своей резиденцией Медиолан, Константинополь отдав Валенту. Запад наконец получил своего августа, впервые со времен Константа. Во-вторых, Валентиниан I никогда не стремился к единовластию, ведя войны только с противниками своей династии, но не истребляя, как Констанций II своих родственников. В-третьих, военно-политические приоритеты нового августа были связаны в первую очередь с обороной Империи, что и продемонстрировал эпизод с мятежом Прокопия.

Прокопий, будучи двоюродным братом Юлиана по матери, то есть являясь родственником бывшего императора, не принадлежащим к династии Константина, был военачальником довольно высокого ранга. С вступлением на престол Валентиниана и Валента он некоторое время скрывался, а затем поднял в Константинополе мятеж, который грозил новой династии самыми серьезными последствиями. На свою сторону Прокопий склонил готов, которые вновь стали грабить дунайские провинции Империи[151] . Валентиниан I при том, что в это время как по команде варвары атаковали все северные границы Империи[152] , должен был вмешаться, чтобы помочь брату. Однако, после совещания с военачальниками он не пошел на Восток, рассудив, что Прокопий – враг его лично и его брата, а аламанны – всего римского мира[153] . И пусть Т. Моммзен упрекает Аммиана в необъективности по отношению к Валентиниану[154] , но факт остается фактом – Валентиниан мыслил масштабами Империи и действовал согласно ее интересам. Ничего подобного во времена Констанция II нельзя было представить. Мятеж Прокопия был подавлен в 366 г., а сам он казнен.

М. Грант начинает свою книгу с 364 г. потому, что именно этот год следует считать годом окончательного распада Империи на две части[155] . Он, безусловно, прав, традиционная дата – 395 г. не является столь значимой, хотя является концом последнего недолгого управления всей Империей одним человеком. Однако, Феодосий I не ставил перед собой задачи сохранить единовластие, de jure он им никогда и не был, так как еще в 383 г. его сын Аркадий стал августом и соправителем. Валентиниан I, вернув Западу (хотя и ненадолго) внимание и присутствие августа, прекратил установившуюся при Констанции II ситуацию безоговорочного преобладания Востока и сделал обе части Империи равными. Очень важен эпизод раздела гвардии и лучших военачальников между Валентинианом и Валентом в Наиссе, при котором первый по праву старшего забрал себе лучших. Удвоилось и число канцелярий и ведомств, части Империи стали окончательно самодостаточными, что и является главным признаком раскола[156] .

Талантливость Валентиниана I заключалась в том, что он умел доверять людям, каких бы чинов и триумфов они не снискали, хотя иногда это приводило к злоупотреблениям, но вообще на людей ему везло[157] . Он наилучшим образом использовал те военные и чиновные кадры, которые у него имелись. Поэтому сколько бы ни говорилось о том, что всеми своими победами он был обязан своим полководцам Феодосию Старшему и Иовину[158] , правление Валентиниана I было последним «светлым» эпизодом в истории имперского Запада. Кроме того, император и не обязан одерживать победы лично, его задача – подбор кадров, а с ней Валентиниан I справился. В этом он схож с Домицианом. Грамотное и справедливое отношение императора к высшим офицерам было оценено по достоинству, поэтому по смерти его 4-хлетнего сына Валентиана II провозгласили императором по настоянию (!) бывшего претендента на трон Эквиция и франка Меробавда[159] .

Все свое правление (364–375), двенадцать лет без ста дней, Валентиниан I был вынужден восстанавливать практически с нуля всю систему взаимоотношений Империи с варварами на Западе. Слабая степень цивилизованности германцев обуславливала огромную роль личного фактора в установлении и гарантии достигнутых соглашений, поэтому с прекращением династии Константина Империи пришлось заново продемонстрировать свою силу каждому из варварских племен, при том, что из глубины Барбарикума подходили все новые и новые силы. Валентиниан I не гнушался и предательскими убийствами, которые по свидетельству Т. Моммзена вообще стали обычным тактическим приемом в эту эпоху и на Западе и на Востоке[160] , причем далеко не всегда убийства авторитетных варварских лидеров приводили к решению проблемы, бывал и строго обратный эффект (гибель 2 легионов)[161] . Несмотря на внушительные победы над аламаннами, саксами и франками император не брезговал и дипломатией, наконец начав на Западе то, что на Востоке практиковал еще Константин Великий. Так в 370 г. он натравил бургундов, уже тогда возводивших свой род к римлянам, на заклятых врагов Империи аламаннов[162] , и хотя и здесь он не сдержал свое слово, принцип «разделяй и властвуй» сработал.

Кроме того, вновь начинает проводиться в жизнь широкий и честолюбивый план, рассчитанный на долгое время, который мог привести к восстановлению Запада Империи в полном объеме, отбив усилившийся натиск варваров со всех сторон, Рим перешел в наступление по всему фронту. Так Феодосий Старший очистил Британию вплоть до вала Адриана, который давно уже был занят пиктами и скоттами, и скорее для эффекта, нежели из-за реальных территориальных приобретений образовал на отвоеванной части Британии новую провинцию, названную в честь императора Валенцией. Заново были укреплены обветшавшие рейнские крепости и оборонительные линии и начато строительство за Рейном, не всегда, впрочем, удачное и необходимое, так как нарушало прежние договоренности даже с лояльными Империи аламаннами[163] .

К 370-м гг. развитие национального самосознания приграничных варваров, причем не только германцев, достигло такой степени, что начались попытки создания новых государств. Так вождь мавров Фирм провозгласил себя отнюдь не августом, но царем Африки, причем источники рассматривают его не как варварского зависимого царька, а как имперского чиновника. Античные авторы пишут об измене Фирма Валентиниану I[164] , он даже включается в список узурпаторов наравне с Магненцием и Прокопием[165] . У германцев появляется мода на вымышленные генеалогии, причем не только знатных родов, которые затем будут составлять готские историки VI в., но и целых народов, когда германцы возводили свой род к римлянам, грекам, троянцам и всем им вместе. Это явление является индикатором стремления приграничных авторитетных германских племенных союзов окончательно уравнять себя в правах со всеми остальными народами Ойкумены на наследование античных ценностей и традиций. Однако готов ли был принять в себя и ассимилировать новый массив варваров Pax Romana? Считали ли это нужным и необходимым римские государственные мужи?

М. Грант утверждает, что одной из главных причин падения Римской империи на Западе является то, что Рим был не готов инкорпорировать в свою империю германцев[166] . Более того, понимая опасность чрезмерного усиления германцев в армии, а значит и во власти императоры, и в особенности Валентиниан I и его брат активно боролись за нейтрализацию усиления германцев и пытались не допустить слияния варваров с жителями провинций. Так, например, долгое время запрещались смешанные браки[167] , что поддерживало чувство национальной розни и презрения с обеих сторон. Сохранение такой сегрегации, притом что было вообще трудно приспособить германский быт к римским условиям[168] , привело к росту национального самосознания в первую очередь у германцев, поэтому даже в VI в. остготы возмущались попытками дать римское образование наследнику готского престола[169] .

Валентиниан I в 367 г., уступив просьбам жены и тещи[170] , провозглашает августом своего 8-летнего сына Грациана. Конечно, малолетний август никакой роли долгое время не играл, однако Империя получила еще одно доказательство прочности новой династии и время, чтобы осознать Грациана в качестве будущего полноправного правителя. Вообще правление Валентиниана I и Валента стало примером редкого согласия двух (а формально и трех) августов, которого не могли добиться со времен Диоклетиана и Максимиана. Хотя оба правителя были родными братьями, они были совершенно разными людьми и, по-видимому, по разному хотели добиться одной общей цели, хотя оба были талантливыми администраторами[171] . Однако, если Валентиниан был «офицером до мозга костей», то Валент скорее организатором и финансистом[172] .

Возросшая на некоторое время эффективность бюрократического аппарата позволила обоим августам еще раз попытаться административными методами добиться повышения обороноспособности государства и затормозить процесс германизации армии. «Кодекс Феодосия» отражает целый ряд мер, предпринятых для привлечения граждан Империи в армию. Главным злом к тому времени стало повальное дезертирство и укрывательство хозяевами имений зависимых людей от конскрипции, что все более жестоко наказывалось императорами[173] , из которых Валентиниан I вообще был известен своей свирепостью и жестокостью[174] , которые, впрочем, были более необходимы правителю в условиях такого разложения всего государственного организма и общества[175] , чем умение писать красивые речи и воззвания, как это делал Юлиан. Добровольцы же наоборот получали налоговые льготы причем не только для себя, но и для членов своей семьи[176] .

Во многом эпоха 364–375 гг. была схожа с временами Диоклетиана-Максимиана и могла привести к столь же существенным результатам в деле продления существовании PaxRomana, если бы не прогресс германских племен и прихоти судьбы. Так, например, неизвестно чем бы могли закончиться операции Валентиниана I на среднем Дунае, если бы он так скоропостижно не скончался от апоплексического удара. Огромная зависимость судьбы Империи от его личности не позволила в должной мере завершить его мероприятия[177] его преемникам. Во всяком случае, разорение населения провинций налогами, с которым на региональном уровне успешно боролся еще цезарь Юлиан[178] , в это время приостановилось, и налоговое бремя даже понизилось[179] . Недостающие деньги казна получала за счет разгрома языческих храмов и конфискации их имущества, а так же за счет откупов, которые платили землевладельцы за своих колонов, которых они не пускали в армию. Конечно, там где императоры не могли проконтролировать сборы лично немедленно начались злоупотребления и откровенный грабеж подданных, что отрицательно сказалось на положении многих провинций, однако Валентиниан I, очень суровый с простолюдинами с высокопоставленными военными и чиновниками никогда не ссорился[180] . Возможно потому, что помня о своем незнатном и провинциальном происхождении, он старался не раздражать очень влиятельную на Западе аристократию, в первую очередь римскую, которая имела большую власть, в то время как на Востоке высший слой общества представляли потомки людей, выдвинувшихся при Константине и его сыновьях[181] .

После смерти Валентиниана I в ноябре 375 г. на Западе августом был провозглашен его малолетний сын Валентиниан II, то есть практика подготовки к трону заранее продолжилась. Одновременно была исключена возможность провозглашения солдатами какого-либо другого августа в отсутствие поблизости соправителей покойного императора[182] . Грациан обрел самостоятельность и, к зависти Валента, популярность в войсках, хотя источник утверждает, что он был не создан для правления, при том, что обладал большими достоинствами[183] . Однако Грациану, хотя и не лично, удалось поддержать престиж Империи. Наиболее ярким событием, подтверждающим этот тезис, является битва при Аргентарии (ныне Кольмар) в феврале 378 г., где якобы было уничтожено до 30 тысяч аламаннов-лентиензов из сорока тысяч вторгшихся[184] . Рассматривая это сражение, пожалуй вряд ли следует доверять цифрам, приводимым Аммианом, так же, как он и сам не доверял сведениям, которые (до 70 тысяч) преувеличивали размер орды[185] .

Эта победа, вряд ли соразмерная триумфу римского оружия при Аргенторате, тем не менее была одержана очень вовремя, однако ради нее была задержана часть войск, отправленных на Восток в помощь Валенту против готов, что в сочетании с целым рядом причин и случайностей привело к Адрианопольской катастрофе. В целом же, Валентиниан I и Грациан достигли главной цели – вновь переориентировали варваров на инкорпорирование и сотрудничество с Империей, отбив все попытки нарушить рубежи и систему международных отношений, созданную династией Константина. С этого момента вплоть до начала V в. на рейнском и верхнедунайском участке имперской границы царит относительное военное затишье[186] . Это повлияло на Грациана, который в связи с миром стал таким приверженцем варваризации римской армии и государства, что своим покровительством германским и аланским отрядам вызвал недовольство солдат[187] и предрешил свою гибель в 383 г. результате мятежа и узурпации Магна Максима, чей комит Андрагаций и убил Грациана[188] . И хотя Г. Дельбрюк категорически отрицает возможность какого-либо чисто римского военного мятежа, так как считает, что римская армия переставала существовать еще при Константине Великом, сменившись германскими отрядами на имперской службе[189] , определенная борьба национальных группировок в легионах Грациана наверное все-таки происходила. Так, например, полководцы германского происхождения имели и демонстрировали свои политические предпочтения, которые скорее всего часто расходились с интересами римской аристократии или христианских епископов, влияние которых при Грациане беспрецедентно усилилось[190] .

На Востоке после относительно успешных готских кампаний Валента 367–369 гг. варвары были вынуждены поплатиться за свою помощь Прокопию, хотя они и оправдывались тем, что приняли его за законного наследника престола из династии Константина. Было резко сокращено право торговли готов с Империей, они лишились римских продовольственных поставок[191] . Это, конечно, давало Валенту некоторые основания для титула «Готский Величайший», которым его и называет Евтропий[192] , но стратегически это было неверно и опасно. Готы этим миром провоцировались либо на скорое расселение в поисках новых земель по Барбарикуму, что могло вызвать цепную реакцию, либо на атаку на юг, в имперскую Мезию. Конечно, некоторая часть готов была против конфликта с Империей, но даже раскол их племенного союза не освобождал римлян от перспективы тяжелой и затяжной борьбы с варварскими вторжениями.

Придунайские готы с этого времени распадаются на группировку Атанариха, организовавшего (в знак независимости от Империи) первое гонение на готских христиан в 369–372 гг., и сторонников принявшего арианство Фритигерна, которые были ориентированы на постепенное вхождение в состав Романии[193] . К 375–376 гг. на дунайской границе Империи создалась ситуация, которой ни одна из сторон была не удовлетворена. Натиск римлян при Валентиниане I и Валенте натолкнулся на встречное движение племен из глубины Барбарикума, что ставило все приграничные племена варваров в крайне невыгодное положение, даже если они были согласны биться за Империю. Начало гуннского нашествия, разгром аланов и державы Германариха стали для придунайских готов и Империи моментом истины, так как времени для постепенного привыкания друг к другу и налаживания отношений, осложнившихся еще и конфессиональными разногласиями, больше не было.

Попытка вестготов организовать сопротивление гуннам провалилась[194] , и наиболее лояльные к Империи из них попросили у Валента в 376 г. убежища на территории Мезии и Фракии практически на любых условиях, тот, обрадовавшись перспективе большого и бесплатного пополнения в римскую армию[195] , согласился. Однако, пороки римской администрации, которая воспользовалась неопределенным статусом готов в Империи[196] , и неготовность провинций принять такое количество варваров быстро превратили жизнь готов в кошмар, в котором, чтобы не умереть от голода и не попасть в рабство они должны были обратиться к грабежам, а затем и поднять широкомасштабное восстание. Последней каплей стала неудачная попытка римских вельмож предательски убить Фритигерна[197] , так долгое время сходившее римлянам с рук коварство, наконец, было наказано. Валент немедленно выступил против готов и поначалу действовал удачно, отогнав их от стен Адрианополя и перебив несколько шаек, после чего готы и союзные им аланы во главе с Сафраком стали отходить на север.

Римская разведка оценивала силы варваров в 10 тысяч человек, что Аммиан считает явным недоразумением[198] , однако скорее всего силы готов вряд ли превосходили это число даже вдвое[199] , в то время как римляне располагали существенно большим войском, включавшим даже контингенты, присланные варварскими царьками Аравии[200] . На то, что готы уступали римлянам числом указывает и то, что Фритигерн провел перед боем блестящую провокацию Валента на необдуманные действия, а также подготовился вынудить римскую армию оставить его в покое, перекрыв пути подвоза провианта, так как понимал, что в правильном бою у него шансов нет. Да и сами римляне были абсолютно уверены в победе, что в IV в. при столкновениях с германцами бывало нечасто. На военном совете талантливый военачальник Себастиан настаивал на немедленной атаке, и только начальник конницы Виктор, сармат по происхождению, высказывался за то, чтобы подождать подхода частей Грациана[201] . К военным причинам исхода Адрианопольского сражения примешиваются, конечно, и личные мотивы (зависть Валента к племяннику) и религиозные споры, так как озлобление ортодоксальных христиан против императора-арианина достигло пика[202] , и возможно имела место измена. Так или иначе, по классическому каннскому рецепту готская конница смела с поля боя римскую, а затем без помех разгромила римскую пехоту, понесшую ужасные потери, сам Валент бежал, как бы Т. Моммзен не оправдывал его гибель[203] , и был заживо сожжен в хижине, не узнанный преследователями, христиане-кафолики затем окружили его гибель символическим значением небесного возмездия за ересь[204] .

9 августа 378 г. военный престиж римского оружия был уничтожен в сознании не только варваров, но и в умах римлян. Долгой иллюзии относительного благополучия пришел конец, кризис Империи и идеи римской гегемонии в известном мире получил наглядную иллюстрацию. В этом, пожалуй, самое главное следствие Адрианопольского поражения. Широко распространенная версия о фатальной для римлян гибели при Адрианополе лучших частей римской армии не выдерживает критики. Безусловно, погибли достаточно обученные и закаленные войска, но, во-первых, у Византии все-таки достало сил достойно закончить противостояние с Персией на Востоке, что и до Адрианополя было очень трудно, во-вторых, элитные войска с Запада в сражении участия практически не принимали, поэтому объяснять крушение Запада Империи поражением при Адрианополе бессмысленно, притом, что потерпевший поражение Восток выстоял и победил.

Также как Валентиниан I нашел спасителя Британии и Африки в лице Феодосия Старшего, несправедливо осужденного и казненного в 376 г.[205] , так и Грациан, не опасаясь мести, назначил в январе 379 г. августом и таким образом спасителем Востока Феодосия Младшего, унаследовавшего таланты отца. Династия Валентиниана получила первое дополнение. Грациан, пытаясь укрепить авторитет своего рода, женился на дочери Констанция II Констанции, родившейся уже после его смерти.

Феодосий, ортодоксальный христианин, вошел в историю Империи как последний император, сумевший удержать Империю в ее старых границах, хотя бы номинально, а также обеспечить некоторое единство в действиях обеих ее половин. Как бы тяжело ни воспринимали римляне поражение при Адрианополе, его непосредственные последствия были не особенно тяжелы. Взять укрепленный город, где оставалась казна Валента, победители не смогли и отступили, Константинополь им был тоже не по силам, многие готы, остававшиеся на римской службе в разных городах были оперативно перебиты[206] . Рассеявшиеся по Балканам грабительские шайки были обречены на гибель, так как они не имели убежища, зато находились в состоянии войны с римскими отрядами. В этой ситуации было вполне логично попробовать договориться и получить-таки землю от нового императора на справедливых условиях, так как опасность злоупотреблений была уже доказана на деле. В среде готов вновь начались конфликты и разногласия, которыми грамотно воспользовался Феодосий, который узнав, что Грациан, остановив в Паннонии нашествие, уже подкупил и договорился с частью готов и тайфалов о мире, предоставив им земли в долине реки Пад[207] , поспешил связать договором и остальные группы варваров.

В этом ему очень помог приезд в Константинополь старого и авторитетного сторонника независимости от Империи Атанариха. Он разочаровался в возможности противостоять гуннам в Барбарикуме, был покинут многими союзниками, затем изгнан победителями при Адрианополе – Фритигерном, Алатеем и Сафраком[208] и обратился к Феодосию с просьбой о мире и земле в январе 381 г. Вскоре он скончался, дипломатичный август устроил ему пышные похороны, и его сторонники, лишенные вождя, поголовно перешли на службу к Феодосию[209] .

После этого готы постепенно стали склоняться к союзу с Империей, и венцом примирения противников стал договор 3 октября 382 г. между Фритигерном и Феодосием, по которому готы в качестве федератов были размещены в Нижней Мезии и Фракии. О статусе готов по этому договору и его особенностях по сравнению с аналогичными соглашениями IV в. римских императоров с варварами в литературе существуют разногласия. Т. Моммзен подчеркивает, что земли готы получили только в качестве подданных Империи, они стали налогоплательщиками и поставщиками солдат в римскую армию, однако делали это на деле, как равноправные союзники и за годовое денежное довольствие[210] . А.Х.М. Джонс обращает внимание, что готы в отличие от других варваров уже не назывались laeti или другим сходным термином, а только foederati, и считает это признаком того, что готы уже рассматривались как иностранное государство на территории Империи, так как они сохранили своих вождей и племенную структуру[211] . Это является некоторым преувеличением, так как государство вестготов начинает свою историю с 419 г.

Однако, несмотря на то, что Феодосий удачно укротил племена варваров (по выражению Орозия) [212] , а Иордан, следуя за ним говорит, что было просто восстановлено федератское готское ополчение, какое было при Константине[213] , психологически важный дунайский рубеж был потерян, это явилось признанием конца Империи, как концепции единого государства, воплощающего Ойкумену. Пала привычная граница Романии и Барбарикума, и жители Константинополя и Рима ощущали возросшую опасность от готов, а также заново переоценили вчерашних дикарей, признав ровней Риму хотя бы по духу. После этого началась агония имперской оборонительной системы, описание которой кажется Т. Моммзену «неутешительным и бессмысленным», при этом он цитирует Синесия, епископа Киренского, который считал позором, что «чужаки борются за нас»[214] . Вызов, брошенный Империи оккупацией придунайских областей, был бы слишком тяжел даже в лучшие времена, какими, например, были эпохи Домициана и Траяна, в конце же IV в. для государственного аппарата и населения Романии справиться с поставленной задачей было уже невозможно.

Готы после этого договора некоторое время верно служили Империи, однако единственным гарантом их лояльности был Феодосий, которого даже историк середины VI в. (то есть 150 лет спустя) Иордан называет «другом рода готов»[215] . Император не останавливался перед раздачей готам беспрецедентных привилегий, будучи уверенным, что они взамен будут соблюдать условия мира, на что у него были вполне весомые основания, так как эти варвары более 30 лет с 332 г. по 366 г. прожили в относительном мире с Империей.

Именно из готов Феодосий вскоре набрал армию для похода против узурпатора Магна Максима, который в 383 г. убил Грациана, а затем добился от малолетнего Валентиниана II и Феодосия признания себя августом, Запад был разделен. В 387 г. Максим, прервав переговоры с соправителем[216] , вторгся в Италию и вынудил Валентиниана II бежать с семьей на Восток, где их приютил Феодосий. Большую роль в подготовке войны против Максима, который по свидетельству Орозия был выдающимся деятелем настолько, что получал дань даже с «свирепейших» германцев[217] и был достоин титула августа[218] , сыграла мать малолетнего императора Юстина, которая устроила брак Феодосия с дочерью покойного Валентиниана I Галлой[219] , включив его таким образом в прославленную династию. Одновременно этим же отрицалась всякая возможность занятия престола представителями других династий. Характерно, что узурпатора вновь выдвинула Британия[220] , которая, по-видимому, никак не вписывалась в установившуюся систему управления, уже в 407 г. по такому же сценарию развивались события вокруг Константина III. Максим был неожиданным ударом Феодосия заперт в Аквилее, схвачен и казнен, его сын Виктор, который получил от отца титул августа, был убит[221] Арбогастом, полководцем Феодосия, франком по происхождению. Валентиниан II получил управление над всем Западом обратно.

Однако, долго его власть не продержалась – уже в мае 392 г. 21-летний император был убит Арбогастом или совершил самоубийство, во всяком случае причастность военачальника несомненна, но непосредственная вина не доказана[222] . Новым узурпатором стал Евгений, однако всю полноту военной власти сохранял Арбогаст, который, готовясь к войне с Феодосием, от имени Евгения заключил договоры с варварами[223] , в первую очередь со своими соплеменниками, о совместном походе против императора Востока. В битве на Фригиде 6 сентября 394 г., благодаря везению Феодосия и предательству некоторых воинских частей, войска Евгения и Арбогаста были разбиты, оба они вскоре погибли. Вновь большую роль в победе Феодосия сыграли готы под руководством своего военачальника Гайны и войска вандала Стилихона, ставшего в 394 г. главнокомандующим войсками Империи[224] , а еще до этого породнившегося с Феодосием. В последний раз в Романии установилось фактическое единовластие, однако впервые оно было установлено в борьбе одних германцев против других, так как именно они составляли большинство в обеих армиях в 394 г.

Со смертью Феодосия в январе 395 г. повторилась ситуация, которая всегда случалась в IV в. после кончины великих императоров – рухнула вся система договоров с варварами, начались попытки новых узурпаций, а власть перешла к высшим военным и чиновникам, которые совершенно затмили слабых сыновей Феодосия – Гонория на Западе и Аркадия на Востоке. Готы лишились своего статуса и привилегий и посчитали себя не связанными никакими обязательствами, поэтому с 395 г. начали под предводительством бывшего римского офицера Алариха разорять Балканы, чему не мешал Стилихон, так как между половинами Империи шла борьба за обладание Иллириком, от которой выиграли только варвары. Покою Империи пришел конец, теперь германцы действовали уже внутри нее, и они «привели приговор в исполнение»[225] .

3.2 Германцы на пороге государственности. Попытки римско-германского сотрудничества и сосуществования

История государственности германцев не имеет строгих хронологических рамок, так как, во-первых, как и всегда на историографию повлияли и исказили некоторые факты политические и национальные пристрастия авторов, так, например, Т. Моммзен утверждал, что первым переводом Библии на иностранные языки был перевод немецкий[226] , подразумевая под этим ее готский вариант, сделанный Ульфилой, в то время как до этого были куда более ранние переводы Священного писания на ряд восточных языков. Во-вторых достаточно сложно определить насколько правомерно считать ранние германские образования самостоятельными государствами до появления первых законодательных актов и начала собственной внешней политики, ведь даже Теодорих Великий формально считал себя подданным византийского императора и завещал согласовывать с ним политику своим преемникам[227] .

Однако то, что уже к концу IV в. многие приграничные германцы ощутили потребность в участии в государственных делах и стали пытаться найти государственную систему, в которой они могли себя реализовать кажется очевидным. Во всяком случае, В.П. Буданова применяет относительно некоторых германских деятелей термин «хождение во власть»[228] . Конечно, далеко не все варвары осознавали свое стремление влиться в Империю, так как были поглощены более острыми проблемами. Однако, те из них, кто добивался высоких постов, никогда не пытались образовать чисто германское государство и тем более на территории Барбарикума, хотя приобрели для таких попыток достаточный военно-организационный опыт. История IV в. не знает ни одного примера измены варварского по происхождению имперского военачальника в пользу своих соплеменников за границами Романии. Уровень развития приграничных германцев и степень зависимости от их контингентов имперской армии в конце IV в. достигли небывалых масштабов, поэтому вряд ли у высокопоставленных варварских вождей на римской службе возникали проекты по созданию на своих диких родных землях государства, гораздо лучше и престижнее было захватить уже существующий и покрывший себя славой римский государственный организм.

Германцы еще в середине IV в. завязали свои мирные взаимоотношения с Империей на основе лояльности к династии Константина Великого, так как она символизировала мощь и стабильность Романии. Избранному в 364 г. Валентиниану еще только предстояло доказать свое право на престол, притом, что германцы плохо разбиравшиеся в нюансах династических связей постарались сдержать свои обязательства по отношению к потомкам Константина и послали до 10 тыс. воинов в помощь претенденту Прокопию в 365–366 гг[229] .

Франки и аламанны также проверили на прочность границы Запада, усилив натиск и совершив несколько крупномасштабных вторжений в конце 360-х гг. Валентиниан I руками своих полководцев, в том числе и германского происхождения, нанес аламаннам чувствительные поражения, которые, если верить Аммиану, понесли очень чувствительные потери[230] . Если посчитать все потери, которые согласно источникам понесли только аламанны в 367–378 гг., то получится, что было перебито несколько десятков тысяч воинов, что исходя из реальной численности германцев означает, что как военная сила аламанны были полностью уничтожены. Вряд ли это действительно было так, однако после этого активного участия во вторжениях в Империю аламанны не предпринимали, и переселение их в Галлию не состоялось. Это племя осталось на территории Декуматских полей и стало основой для будущих немцев, во всяком случае, современные французы называют Германию по их имени.

Франки избежали разгрома, так как более охотно шли на переговоры с римлянами и претендовали на те земли, которые Империя изначально контролировала с помощью варваров, в данном случае батавов. Север Галлии они заселяли достаточно давно и компактно, поэтому присоединялись к грабежам только в случае отсутствия твердой власти в Романии. Так было в 388 г., когда державший их в страхе Магн Максим был казнен, и на Западе утвердился совсем юный Валентиниан II[231] . В это же время у франков, которые по выражению Т. Моммзена были настроены менее монархически, чем готы[232] , появляется своя королевская династия, позднее названная Меровингами.

Вообще выделение знати шло достаточно давно, однако только в IV в. она становится настолько влиятельна, что ее представители упоминаются античными источниками в связи c родством с тем или иным деятелем прошлого, и сохраняет свою власть на протяжении поколений и веков. Постепенное и неоднозначное сближение статуса германской и римской знати объясняет постоянную путаницу в титулах, употребляемых источниками по отношению к германским вождям, которые называются и «царями» и «князьями» и «приматами (primates)». Наконец в конце IV в. доходит до того, что август породнился с варваром Стилихоном, и тот возглавлял правительство и войска Запада 14 лет вплоть до своей казни в 408 г., которая была в известной степени вызвана его стремлением обеспечить престол для своих потомков[233] .

По сравнению с презрительным отношением Рима более ранних веков к германцам факт браков между варварами на римской службе и членами императорского дома явился большим шагом вперед в деле слияния Империи и Барбарикума, однако говорить о «диалектическом скачке»[234] , например, готов, произошедшем в III–IV вв., с чем солидаризуется Ю.К. Колосовская[235] вряд ли правомерно. Изменения были действительно очень велики, но они были подготовлены столетиями взаимодействия с Империей, а резкое изменение статуса варваров, прослеживаемое по источникам объясняется только темпом событий последней четверти IV в. и нежеланием Империи серьезно воспринимать германцев (не считая борьбы против их набегов) вплоть до середины IV в. Долго подготавливаемые результаты всестороннего развития варваров были оформлены на полях сражений в исторически короткий срок, поэтому возникает ощущение взрыва активности.

Под впечатлением от резко изменившейся обстановки находились и писатели IV в., которые встали перед вопросом о приемлемости и необходимости принятия германцев в римскую «семью народов». В итоге образовалось два течения[236] , одно с явно прогерманскими взглядами (Фемистий, Пакат), то есть поддерживающее политику Феодосия по привлечению германцев к управлению Империей, другое (Синесий) резко отрицательно относящееся к самому факту присутствия варваров в римской системе власти и призывающее к обороне от них всеми силами с помощью мобилизации в армию коренного населения Романии[237] . При Феодосии были ликвидированы последние остатки веротерпимости, и влияние языческих группировок, отстаивавших чистоту Рима и античного наследия, сошло на нет. Особую позицию занимали представители различных направлений в христианстве, для которых этническая принадлежность была куда менее важна, чем религиозная, поэтому если ортодоксальные христиане и выступали против германцев, то только из-за их стойкой приверженности к арианству.

После событий 399–400 гг., когда командующий армией Восточной империи гот Гайна попытался с помощью своих войск захватить власть в Константинополе и едва не преуспел в этом, остановить же его удалось только еще одному готу на имперской службе Фравитте[238] , вопрос о степени проникновения германцев во власть встал еще острее. Современники уже с трудом могли отличить германские распри и переговоры от продолжения прежней борьбы по линии Романия – Барбарикум. Подозрения в сочувствии своим соплеменниками падали даже на всесильного Стилихона, который источниками обвиняется в подстрекательстве вандалов, аланов и свевов к тотальному вторжению в Империю в ночь с 31 декабря 406 г. на 1 января 407 г[239] . По мнению Т. Моммзена Стилихон предательски (это было расценено в Византии именно так)[240] пощадил Алариха в 395–397 гг. не только из-за того, что планировал его в дальнейшем использовать, а потому, что они были очень похожи друг на друга по своему положению и биографии[241] .

Кроме того, Стилихон по-видимому осознавал опасность скорого мощного взрыва в Барбарикуме из-за продолжающегося нашествия гуннов, так как по опыту 370-х гг. было понятно, что ни одно из германских племен даже при всем желании не сможет остановить волны переселенцев с востока и севера. Поэтому несмотря на ограниченность и бездарность своего императора, возрастающие подозрения в нелояльности и обвинения в предательстве Рима в пользу варваров Стилихон сознательно шел на стратегический союз с наиболее адекватными из варваров (а это были в первую очередь готы и франки), продолжая политику Феодосия, но слишком дорогой ценой. Крушение римской оборонительной системы и ее сознательный демонтаж, начатый договором 382 г., продолжался.

В 388 г. под контроль варваров перешла Паннония[242] , которая не успела испытать эффект (какой был на Рейне) от энергичных действий Валентиниана I, которые тот планировал провести на этом участке границы[243] . И хотя по мнению Л. Варади римское присутствие в Паннонии продолжалось вплоть до 476 г.[244] , с военно-стратегической точки зрения эта территория в Империю уже не входила. Впоследствии также будут сданы Ретия, а затем и рейнский рубеж на всем его протяжении. Граница между Романией и Барбарикумом стала размытой, а затем и вовсе стерлась, что могло привести к слиянию Империи и некоторых германских племен, на что, вероятно, надеялся Стилихон, но привело в итоге к исчезновению PaxRomana на западе вообще и замене его системой варварских королевств.

Противостояние между Римом и германцами закончилось, началась борьба бывших приграничных германцев против Великого переселения народов в целом, как огромного исторического процесса. Появление гуннов необратимо нарушило стратегический баланс в Европе[245] , с таким трудом выстроенный и удержанный в войнах Константина, Юлиана и Валентиниана I и дипломатией Феодосия. Предусмотреть это, и даже обнаружить, так как гуннское нашествие развивалось относительно медленно, а самих гуннов было не слишком много[246] , римские императоры и полководцы не смогли. Да и сами гунны выступали долгое время не как заклятые враги, а зачастую как помощники, наводящие порядок в беспокойном Барбарикуме, именно они казнили бежавшего за Дунай Гайну и помогли Стилихону справиться с Радагайсом[247] . Римская администрация в новом конфликте выступала только в качестве организатора совместных действий (деятельность Флавия Аэция) и своеобразного знамени для обозначения принадлежности к тому или иному лагерю (для другого это была «держава Аттилы»), так как нередко представители одного племени сражались по разные стороны, что и было продемонстрировано в битве на Каталаунских полях.

Таким образом, Империи не удалось закончить постепенное включение германцев в свою систему, которое могло бы обновить и улучшить ее людские ресурсы. Своеобразное разделение труда между римлянами и германцами, когда одни производят, а другие воюют[248] , было вполне реально, и в известном смысле этот принцип был реализован в Европе в Средневековье при строительстве сословной структуры общества.

Отдельные результаты умелой дипломатии и последовательной военной политики по сдерживанию варварской миграционной активности и переориентации приграничных германцев на сохранение statusquo были достигнуты[249] . Однако выбранная стратегия оказалась бессильна в обстановке Великого переселения народов, которое требовало чисто военного стиля решения вопросов, не оставляя Империи выбора, так как вести переговоры со спасающимися от гибели ордами было бесполезно. Те из германцев, кто уже был включен в имперскую систему, осознав к началу V в. бессилие Империи справиться с переселением варваров, начали спасаться от нашествий самостоятельно, используя остатки римской администрации[250] . Пусть даже самые выдающиеся из их лидеров, пока еще вели себя скорее как «главари разбойничьих шаек»[251] , шансы сохранить государство германскими руками уже были упущены. Германцы стали внутри Империи полностью самостоятельной политической силой, независимой от умирающей государственной системы.

Заключение

IV век нашей эры явился кульминационным моментом в римско-германском противостоянии, за которым последовал быстрый финал. Обе противоборствующие стороны сильно эволюционировали за период с 284 г. по 401 г. Римско-германские взаимоотношения, интенсивно развивавшиеся до этого несколько столетий, в рассмотренную эпоху приобрели более сложный характер, обогатившись новыми факторами, в особенности религиозным. В известной степени в IV в. судьба исхода римско-германского противостояния решалась уже не на полях сражений, а скорее в умах государственных деятелей Империи, главным стало их отношение к перспективе включения германцев в Романию. Безусловно, римские императоры опробовали (и небезуспешно) ряд чисто военных мер, направленных на восстановление боеспособности и эффективности имперской армии и оборонительной системы, однако все они относились к области тактики, в то время как требовались меры исключительно стратегические. Глубокие реформы всего государственного организма, проведенные Диоклетианом и Константином, не смогли дать долговременных результатов, так как разбились о личные амбиции претендентов на власть и порочность сильно раздувшегося имперского бюрократического аппарата.

Более того, итоговая неудача методов управления государством времен первой тетрархии, привела к постепенному осознанию невозможности сохранения в едином государстве столь различных по стратегическим задачам территорий. Уже Константину пришлось выбрать одну из двух половин Империи, что во многом предопределило будущий взлет и живучесть Византии и бесславное крушение Запада. В военном плане фактический раскол Империи (окончательно закрепленный в 364 г.) выразился в уничтожении единой стратегии внешнеполитических действий, что в 350-х и 390-х гг. привело к открытой ожесточенной вражде Востока и Запада, с использованием германцев для подавления конкурента, что сказалось на общем престиже Рима, на котором в первую очередь (а не на армии) и основывалось его превосходство над всеми остальными народами.

Возросшая военная мощь германцев, их социальный и этнический прогресс (имеется в виду новый уровень осознания себя, как народа) при очевидной неспособности Империи к решению проблемы военным путем привели к возрастанию роли дипломатии в римской политике. Начиная с действий на Дунае в 330-х гг. Константина Великого, система договоренностей с приграничными варварами становится куда более надежным и дешевым (несмотря на регулярные «подарки» вождям и выплаты) способом поддержания мира на рубежах PaxRomana. Рим даже испробовал принципиально новое средство – религиозную пропаганду, которая помогла сделать включение варваров в Империю менее болезненным и дорогим. Истощение командных и административных кадров Империи в междоусобных войнах в установившееся римско-варварское перемирие открывало германцам дорогу к высоким постам в Империи, на которых они могли бы предотвратить войну на уничтожение между своими соплеменниками и римлянами.

Стабилизировав границы и сдержав германский натиск на Империю, римские императоры предоставили варварам время для мирного усвоения римских военных достижений, для перестройки своей племенной структуры, для изучения и понимания действительного положения дел в Романии. Германцы быстро учились, в войнах августов за единовластие они впервые ощутили зависимость имперской армии от варварских контингентов, смогли осознать не только достижения римлян, но и свое превосходство над ними в некоторых областях. Равновесие между римской организацией и опытом и германской инициативностью и доблестью было окончательно нарушено после смерти Валентиниана I и битвы при Адрианополе, в результате чего германцы к концу IV века возглавили армию и правительство Запада, а затем и вовсе уничтожили эту часть Империи, как государственный организм.

Римские государственные деятели пытались бороться с германским проникновением на командные посты в армии, однако упорное нежелание и неспособность коренных жителей Империи позаботиться о собственной обороне не оставили им выбора. Именно из-за того, что пришлые германцы надежнее защищали имперские рубежи от своих более диких собратьев, чем расселенные на них лимитаны, римлянам пришлось отказаться от контроля над Рейном и Дунаем вообще, что было равносильно признанию конца исторического противостояния Романия – Барбарикум. Огромная зависимость слабого и инертного имперского аппарата от личных качеств императора привели к фатальным последствиям от бессмысленной борьбы за единовластие при Констанции II и разгромному поражению при Адрианополе из-за амбиций императора Валента.

С трудом построенная и поддерживаемая сложная система римской политики в приграничном регионе исправно функционировала при активном и талантливом императоре, однако совершенно не была готова к появлению дополнительного импульса к переселению в Барбарикуме. Появление немногочисленных гуннов, явилось первым актом крушения Римской империи на Западе только потому, что вызвало эффект цепной реакции в варварской среде, и вынудило германцев продемонстрировать все то, чему они научились от римлян.

Для германцев IV в. явился временем обретения не только имени и себя, а моментом осознания своего места в известном им мире. Если в начале IV в. многие варвары были согласны поселиться в Империи в качестве неполноправных ее подданных, то наблюдая и участвуя в коллизиях Романии они к концу столетия пришли к идее о самостоятельной государственности на обломках Рима и своем превосходстве над античной цивилизацией. Продажность бюрократии исключительная слабость императора Гонория только подтвердили этот смертельный для Империи вывод варваров.

Говорить о военно-техническом прогрессе в это время, по-видимому, нельзя. Если германцы еще заимствовали у римлян отдельные принципы организации, то последние наоборот только деградировали. Попытки императоров заимствовать чужие методы ведения боя и образование новых родов войск (тяжелая кавалерия) совершенно не могли «окупить» падения войсковой морали, на которой строилась вся римская военная система с момента основания. В такой ситуации любые стратегические инновации были бесполезны, да они почти и не применялись. Известных успехов достигла только стратегия непрямых действий (то есть дипломатия), применяемая начиная с Константина, однако и она оказалась бессильна против всеобщего переселения. Германцы же по-прежнему не нуждались в стратегии, хотя демонстрировали иногда блестящие тактические действия (Адрианополь).

Единственным средством, позволявшим избежать прямого конфликта идентифицировавших себя варваров и деградировавших римлян, могла бы стать пропаганда и миссионерская деятельность христиан, но для этого не хватило опыта, времени и осознания важности этих мер, несмотря на положительные прецеденты. Многие государственные деятели не смогли смириться с включением и сосуществованием Рима и германцев (Синесий, Аммиан Марцеллин), они не были к этому морально готовы. С германской стороны такое неприятие оппонентов (то есть римлян) было вероятно еще более распространено, хотя некоторые из них стали столпами погибающей Империи. Преодолеть это можно было только в рамках христианской религии, стирающей этнические различия, однако до обращения германцев было еще очень далеко.

Таким образом, хотя огромный и сложный процесс падения Римской империи на Западе зачастую изображается только как военная хроника германских набегов, есть все основания рассматривать происходящие события не только и не столько с тактической точки зрения, сколько с позиции трансформаций римско-германских взаимооценок и последовавших за ними стратегических решений и проектов сближения и слияния двух миров. На том этапе обеспечить преемственность римского и германского мира без катастроф не удалось, однако сама идея не погибла и позднее была реализована Карлом Великим, Оттоном I и римско-католической церковью. Стратегические ошибки Империи привели к тому, что так и не побежденный римский солдат был заменен германским, однако победители уже не смогли преодолеть свою зависимость от наследия побежденных.

Список использованных источников и литературы

1. Аммиан Марцеллин. История / Пер. Ю.В. Кулаковского и А.И. Сонни / Вступ. статья Л.Ю. Лукомского. СПб, 1994.

2. Юлиан. Письма /Вступ. статья и перевод Д.Е. Фурман / ВДИ. 1970. №1–3.

3. Лактанций. О смертях преследователей.

4. Аврелий Виктор. О цезарях. / Пер. А.И. Донченко, В.С. Соколова / Римские историки IV века. М., 1997.

5. Евтропий. Краткая история от основания Города / Пер. А.И. Донченко, В.С. Соколова / Римские историки IV века. М., 1997.

6. Евнапий. Жизни философов и софистов / Пер. Е.В. Дарк, М.Л. Хорькова / Римские историки IV века. М., 1997.

7. Вегеций. Краткое изложение военного дела. / www.ancientrome.ru.

8. Анонимный реформатор. О военном деле / www.XLegio.ru.

9. Орозий. История против язычников / Пер. В.М. Тюленева. СПб., 2003.

10. Иордан. Гетика. / Пер. и коммент. Е.Ч. Скржинской. М., 1960.

11. Григорий Турский. История народа франков /

12. Кодекс Феодосия.

13. Дигесты.

14. Zosimus. Historianova. / Transl.

15. Либаний.

16. Синесий. О царстве / Пер. и предисл. М.В. Левченко // ВВ. 1953. Т. VI. C. 327–357.

[1] Глушанин Е. П. Рец. на: Demandt A. Die Spatantike. Romishe Geshihte von Diocletian bis Justinian 284-565 n. Chr. // ВДИ. 1992. № 3. С. 188.

[2] Дельбрюк Г. История военного искусства. Античный мир. Германцы. Смоленск, 2003. С. 362-363.

[3] Махлаюк А. В. Проблемы изучения позднеримской военной организации и книга Д. Ван Берхема / Вступ. статья к: Ван Берхем Д. Римская армия в эпоху Диоклетиана и Константина. СПб, 2005. С. 13.

[4] Mattern S. P. Rome and the Enemy. Imperial Strategy in the Principate. Berkeley; Los Angeles; London, 1999. P. 81-82.

[5] Mattern S. P. Op. cit. P. 114-115.

[6] Oros. VII.37.2., Iord. Get. 147-148

[7] Schönberger H. The Roman frontier in Germany: an archeological survey //JRS 1969. № 2. P. 187.

[8] Millar F. Emprerors, Frontiers and Foreign Relations, 31 B. C. to A. D. 378 // Britannia. 1982. Vol. 13. P. 2.

[9] Аммиан Марцеллин. История / Пер. Ю. В. Кулаковского и А. И. Сонни / Вступ. статья Л. Ю. Лукомского. СПб., 1994.

[10] Моммзен Т. История римских императоров. СПб., 2002. С. 415.

[11] Глушанин Е. П. Военные реформы Диоклетиана и Константина // ВДИ. 1987. № 2. С. 51.

[12] Aur. Vict. Caes. XXXIX.26.

[13] Ensslin W. The End of Principate // CAH. 1939. Vol. XII. P. 359.

[14] Ле Боэк Я. Римская армия эпохи ранней Империи. М., 2001. С. 388.

[15] Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 219.

[16] Millar F. Op. cit. P. 21.

[17] Ферреро Г. Величие и падение Рима. СПб, 1998. Т. V. С. 661.

[18] Моммзен Т. Указ. соч. С. 424.

[19] Глушанин Е. П. Военная реформа…. С. 54.

[20] Джонс А. Х. М. Гибель античного мира. Ростов-на-Дону, 1997. С. 298.

[21] Моммзен Т. Указ. соч. С. 473.

[22] Anon. Dereb. Bell. XX.1.

[23] Г. Дельбрюк настаивал на еще меньшей численности германских племен. См. Дельбрюк Г.Указ.соч. С. 381-382.

[24] Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 224.

[25] Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 388.

[26] CTh. VII.18.2.

[27] Лазарев С. А. Римская армия в период поздней империи //www.ancientrome.ru/publik/lazarev/lazar02.htm.

[28] Aur. Vict. Caes. XXXIX.32.

[29] Seeck O. Comitatenses // RE. 1900. Hbd. 7. Sp. 619–622.

[30] Глушанин Е. П. Военная реформа... С. 65.

[31] Demandt A. Die Spatantike. Romishe Geshihte von Diocletian bis Justinian 284-565 n. Chr. Munchen, 1989. P. 93.

[32] Лукомский Л. Ю. Аммиан Марцеллин и его время // Вступ. статья к: Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. с лат. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни. М., 2005. С. 586.

[33] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 354.

[34] Eutr. IX.24.

[35] Aur. Vict. Caes. XXXIX.34.

[36] Глушанин Е. П. Военная реформа... С. 61.

[37] Lact. Demort. pers. VII.2.

[38] Моммзен Т. Указ. соч. С. 427.

[39] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 356.

[40] Amm. Marc. XVI.2.

[41] Amm. Marc. XVI.12.3.

[42] Моммзен Т. Указ. соч. С. 418.

[43] Amm. Marc. XXV.3.6.

[44] Моммзен Т. Указ. соч. С. 537.

[45] Dig. XXVII.1.

[46] Банников А. В. Военные реформы Диоклетиана. Политические отношения и государственные формы в античном мире // Сб. науч. ст. Под ред. проф. Э. Д. Фролова. СПб., 2002. C. 173.

[47] См. об этом Лазарев С. А. Римская армия...

[48] Ensslin W. The reforms of Diocletian // CAH. 1939. Vol. XII. P. 395.

[49] Amm. Marc. XXI.10.8.

[50] Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 388.

[51] Казаков М. М. Епископ и империя: Амвросий Медиоланский и Римская империя в IV веке. Смоленск, 1995.

[52] Лазарев C. А. Структура позднеримского легиона. //www.ancientrome.ru/publik/lazarev/lazar03.htm

[53] Банников А. В.Военные реформы... С. 175.

[54] Amm. Marc. XVI.12.22.

[55] Luttwak E. N. Op. cit.

[56] Буданова В. П. Варварский мир эпохи переселения народов. М., 2000. С. 43.

[57] Дряхлов В. Н. Войны германских племен с Римом в III в. и их влияние на развитие древнегерманского общества на Рейне // ВДИ. 1987. № 2. С. 163.

[58] Банников А. В. Военные реформы... С. 180-181.

[59] Там же. С. 169.

[60] Там же. С. 183.

[61] Моммзен Т. Указ. соч. С. 467.

[62] Eutr. IX.21.

[63] Aur. Vict. Caes.XXXIX. 21.

[64] Mattingly H. The imperial recovery // CAH. 1939. Vol. XII. P. 331.

[65] Seeck O. Carausius // RE. 1899. Hbd. 6. Sp. 1571.

[66] Aur. Vict. Caes. XXXIX.30.

[67] Моммзен Т.Указ. соч. С. 470.

[68] Eutr. IX.23.

[69] Моммзен Т.Указ. соч. С. 472.

[70] Ensslin W. Valerius (Diocletianus) // RE 1948. 2. R. Hbd. 14. Sp 2429-2431.

[71] Буданова В. П. Варварский мир... С. 43.

[72] Буданова В. П. Варварский мир... С. 102.

[73] Буданова В. П. Готы в эпоху Великого переселения народов. М., 1990. С. 109., Amm. Marc. XV.11.1.

[74] Дряхлов В. Н. Указ. соч. С. 153.

[75] Aur. Vict. Caes. XXXIX.32.

[76] Lact. Demort. pers. VII.2.

[77] Amm. Marc. XV.5.16.

[78] Буданова В. П. Варварский мир... С. 106.

[79] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 368.

[80] Seeck O. Crispus // RE. 1901. Hbd. 8. Sp. 1722.

[81] Моммзен Т. Указ. соч. С. 502.

[82] Моммзен Т. Указ. соч. С. 501.

[83] Gwatkin H. M. Constantine and his city // CMH. 1924 Vol. I. P. 19.

[84] Буданова В. П. Варварский мир... С. 106.

[85] Гиббон Э. Упадок и разрушение Римской империи. Гл. 18.

[86] Aur. Vict. Caes. XLI. 20.

[87] Моммзен Т. Указ. соч. С. 501.

[88] Гиббон Э. Упадок и разрушение Римской империи. Гл. 18.

[89] Бенуа-Мешен Ж. Юлиан Отступник. М., 2001. С. 23.

[90] Aur. Vict. Caes. XLI.21, Eutr. X.9.2, Zos. II.41, Бенуа-Мешен Ж. Указ. соч. С. 36.

[91] Eutr. X.9.3, Aur. Vict. Caes. XLI.24.

[92] Ensslin W. Magnentius // RE. 1928. Hbd. 27. Sp. 448.

[93] Цезарем был назначен и еще один брат Магненция – Дезидерий, не игравший впрочем большой роли, из-за чего он не упоминается в большинстве источников.

[94] Eutr. X.12.1, Aur. Vict. Caes. XLII.3, Oros. VII.29.12, Zos. II.42-54.

[95] Моммзен Т.Указ. соч. С. 515.

[96] Моммзен Т.Указ. соч. С. 513.

[97] Amm. Marc. XVI.12.5.

[98] Amm. Marc. XIV.10.15.

[99] Amm. Marc. XIV.11.1.

[100] Amm. Marc. XV.5.2.

[101] Ван Берхем Д. Указ. соч. С. 92.

[102] Моммзен Т. Указ. соч. С. 520.

[103] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 371-374.

[104] Моммзен Т. Указ. соч. С. 523.

[105] Whittaker C. R. Frontiers of the Roman Empire. A Social and Economic Study. Baltimore; London, 1994. P. 169.

[106] Моммзен Т.Указ. соч. С. 520.

[107] Бенуа-Мешен Ж. Указ. соч. С. 121.

[108] Amm. Marc. XX.4.

[109] Amm. Marc. XXI.15.5.

[110] Liban. Or. XVIII.70.

[111] Бенуа-Мешен Ж. Указ. соч. С. 127.

[112] Iord. Getica. 116.

[113] Amm. Marc. XXII.7.8.

[114] Моммзен Т.Указ. соч. С. 528.

[115] Буданова В. П. Готы… С. 118.

[116] Schönberger H. Op. cit. P. 184.

[117] Bang M. Expansion of the teutons // CMH. 1924. Vol. I. P. 212.

[118] Demandt A. Die Spatantike. Romishe Geshihte von Diocletian bis Justinian 284-565 n. Chr. Р. 93.

[119] Whittaker C. R. Op. cit. P. 186.

[120] Baynes N. H. Constantin succesors to Jovian; and the struggle with Persia // CMH. 1924. Vol. I. P. 210.

[121] Буданова В. П. Готы... С. 122-129.

[122] Там же. С. 144.

[123] Amm. Marc. XXI.4.7.

[124] Zos. III.1.1.

[125] Amm. Marc. XX.10.2.

[126] Seeck O. Bagaudae // RE. 1896. Hbd. 4. Sp. 2767.

[127] Amm.Marc. XVI.12.63.

[128] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 371-374.

[129] Eutrop. IX.23., Oros. VII.25.7.

[130] Колосовская Ю. К. Рим и мир племен на Дунае I-IV вв. н. э. М., 2000. С. 157.

[131] Amm. Marc. XVI.3, XVII.8, XVII.10, XVIII.2, XX.10.

[132] Whittaker C. R. Op. cit. P. 183.

[133] Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств (до середины VI в.) М., 1984. С. 208.

[134] Aur. Vict. Caes. XLVII.3.

[135] Amm. Marc. XVII.3, XIX.11.

[136] Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Указ. соч. С. 135.

[137] Amm. Marc. XVIII.6.

[138] Бенуа-Мешен Ж. Указ. соч. С. 127.

[139] Amm. Marc. XXVI.4.1.

[140] Whittaker C. R. Op. cit. P. 158.

[141] Aur. Vict. Caes. XLII.14.

[142] Ван Берхем Д. Указ. соч. С. 89, Whittaker C. R. Op. cit. P. 162.

[143] Schönberger H. Op. cit. P. 183.

[144] Amm. Marc. XVIII.2.

[145] Fabricius E. Limes // RE. 1926. Hbd. 25. Sp. 611.

[146] Буданова В. П. Варвары… С. 47.

[147] Luttwak E. N.Op. cit. P. 114-115.

[148] Mattern S. P. Op. cit. P. 121-122.

[149] Amm. Marc. XXVI.1.

[150] Aur. Vict. Caes. XLV.2.

[151] Zos. IV.7.

[152] Amm. Marc. XXVI.4.5.

[153] Amm. Marc. XXVI.5.14.

[154] Моммзен Т.Указ. соч. С. 537-538.

[155] Грант М. Крушение Римской империи. М., 1998. С. 43.

[156] Моммзен Т. Указ. соч. С. 538.

[157] Там же. С. 542.

[158] Там же. С. 538.

[159] Aur. Vict. Caes. XLV.10.

[160] Моммзен Т. Указ. соч. С. 539.

[161] Amm. Marc. XXIX.6.

[162] Amm. Marc. XXVIII.6.

[163] Amm. Marc. XXVIII.2.8.

[164] Amm. Marc. XXIX.5.

[165] Aur. Vict. Caes. XLV.7.

[166] Грант М. Указ. соч. С. 121.

[167] Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Указ. соч. С. 39.

[168] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 396.

[169] Iord. Get. 305-306.

[170] Aur. Vict. Caes. XLV.4.

[171] Джонс А. Х. М. Гибель античного мира. Ростов-на-Дону, 1997. С. 93.

[172] Моммзен Т. Указ. соч. С. 542.

[173] CTh. VII.18.1-5.

[174] Amm. Marc. XXVII.7, XXIX.3.

[175] Amm. Marc. XXVIII.4.

[176] CTh. VII.13.6.

[177] Millar F. Op. cit. P. 23.

[178] Бенуа-Мешен Ж. Указ. соч. С. 116.

[179] Джонс А. Х. М. Указ. соч. С. 93.

[180] Amm. Marc. XXX.5.3.

[181] Джонс А. Х. М. Указ. соч. С. 394.

[182] Моммзен Т. Указ. соч. С. 544.

[183] Aur. Vict. Caes. XLVII.5.

[184] Amm. Marc. XXXI.10.5.

[185] Amm. Marc. XXXI.10.5.

[186] Дряхлов В. Н. Взаимоотношения германских племен и Римской империи в III - IV вв. (Рейнско-верхнедунайский регион). М., 1998. С. 14.

[187] Aur. Vict. Caes. XLVII.7.

[188] Seeck O. Andragatius // RE. 1893. Hbd. 1. Sp. 2132.

[189] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 369-370.

[190] Казаков М. М. Указ. соч. С. 23.

[191] Буданова В. П. Готы… С. 151.

[192] Eutrop. I.1.

[193] Seeck O. Fritigernus // RE. 1910. Hbd. 13. Sp. 107.

[194] Iord. Get. 130-131.

[195] Джонс А. Х. М. Указ. соч. С. 98.

[196] Whittaker C. R. Op. cit. P. 188.

[197] Iord. Get. 136-137.

[198] Amm. Marc. XXXI.12.3.

[199] Дельбрюк Г. Указ. соч. С. 381.

[200] Лазарев С. А. Римская армия...

[201] Amm. Marc. XXXI.12.5.

[202] Oros. VII.33.3.

[203] Моммзен Т. Указ. соч. С. 549.

[204] Oros. VII.33.19.

[205] Oros. VII.33.6.

[206] Amm. Marc. XXXI.16.8.

[207] Amm. Marc. XXXI.9.

[208] Скржинская Е. Ч. Иордан. Коммент. 424.

[209] Oros. VII.34.7.

[210] Моммзен Т. Указ. соч. С. 551.

[211] Джонс А. Х. М. Указ. соч. С. 99.

[212] Oros. VII.34.9.

[213] Iord. Get. 145.

[214] Моммзен Т. Указ. соч. С. 551, Synes. Deregno. 21.

[215] Iord. Get. 146.

[216] Казаков М. М. Указ. соч. С. 130.

[217] Oros. VII.35.4.

[218] Oros. VII.34.9.

[219] Zos. IV.43.

[220] Чехонадская Н. Ю. Гильда об узурпации Магна Максима // ВДИ. 2002. № 2. С. 40.

[221] Oros. VII.35.10.

[222] Baynes N. H. The Dynasty of Valentinian and Theodosius the Great // CMH. 1924. Vol. I. P. 245.

[223] Zos. IV.45.

[224] Буданова В. П. Варварский мир… С. 54.

[225] Моммзен Т.Указ. соч. С. 553.

[226] Моммзен Т.Указ. соч. С. 547.

[227] Iord. Get. 305.

[228] Буданова В. П. Варварский мир… С. 55.

[229] Zos. IV.7.

[230] Amm. Marc. XXVII.2.10.

[231] Greg. Tur. Hist. Franc. II.9.

[232] Моммзен Т.Указ. соч. С. 546.

[233] Oros. VII.38.1.

[234] Буданова В. П. Варварский мир… С. 154.

[235] Колосовская Ю. К. Указ. соч. С. 138.

[236] Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Указ. соч. С. 38.

[237] Грант М. Указ. соч. С. 121.

[238] Seeck O. Gainas // RE. 1910. Hbd. 13. Sp 487.

[239] Zos. VI.3.1, Oros. VII.38.4.

[240] Seeck O. Honorius // RE. 1913. Hbd. 16. Sp 2278-80.

[241] Моммзен Т. Указ. соч. С. 557.

[242] Банников А. В. Крушение римской оборонительной системы на Западе империи // SH. 2005. № V. C. 125.

[243] Whittaker C. R. Op. cit. P. 178.

[244] Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Указ. соч. С. 123.

[245] Heather P. The Huns and the End of the Roman Empire in Western Europe //TheEnglishHistoricalReview. 1995. Vol. 110. No. 435. P. 5–8.

[246] Гумилев Л. Н. Хунну. СПб., 1993. С. 203-204.

[247] Oros. VII.37.12.

[248] Demandt A. Op. cit. P. 271.

[249] Demandt A. Op. cit. P. 123.

[250] Дельбрюк Г.Указ. соч. С. 388.

[251] Моммзен Т. Указ. соч. С. 555.