Учебное пособие: Проблемы истории России XIX века: основные положения историографии

Рекомендуемая литература по всем темам

Источники общего характера

1. Внешняя политика России XIX и начала XX в. Документы Министерства иностранных дел. Серия 1—2, М., 1979.

2. Хрестоматия по истории СССР. Т. 2. М., 1952.

3. Дворянская империя во второй половине XVIII века : сб. док. М., 1960.

4. Российское законодательство X—XX веков. Т. 6—9. М., 1988.

5. История российского государства IX — первая четверть XIX в. Документы и материалы. М., 1993.

6. Федоров, В. А. Сборник документов по истории СССР для семинарских и практических занятий (период капитализма). Первая половина XIX в. / В. А. Федоров, М., 1974.

7. Материалы по истории СССР для семинарских и практических занятий. Освободительное движение и общественная мысль в России : учеб. пособ. для вузов / сост. В. А. Федоров, Н. И. Цимбаев. М., 1991.

8. Материалы по истории СССР. Освободительное движение и общественная мысль в России в XIX в. М., 1991.

Учебная литература по всему курсу

1. Бескровный, Л. Г. Русская армия и флот в XIX в. / Л. Г. Бескровный. М., 1973.

2. Борисов, А. В. Министры внутренних дел России / А. В. Борисов. М., 1996.

3. Бушуев, С. В. История государства Российского. Историко-библиографическис очерки. XIX век / С. В. Бушуев, Г. Е. Миронов. М., 1996.

4. Власть и реформы. От самодержавия к Советской России. СПб., 1996.

5. Внешняя политика России в первой половине XIX в. / ред. О. В. Орлик, А. Н. Сахаров. М., 1995.

6. Ерошкин, Н. П. История государственных учреждений дореволюционной России / Н. П. Ерошкин. М., 1968.

7. Исаев, И. А. История государства и права России: Полный курс лекций / И. А. Исаев. М., 1994.

8. История России XIX в. : учеб. для студ. высш. учеб. завед. : в 2 ч. / под ред. В. Г. Тюкавкина. М., 2001.

9. История России : учеб. для вузов / А. А. Чернобаев [и др.]; под ред. М. И. Зуева, А. А. Чернобаева. М., 2002.

10. История СССР. С древнейших времен до наших дней : в 12 т. Сер. 1. М., 1957. Т. 4 : Назревание кризиса крепостного строя в первой половине XIX в. / отв. ред. А. В. Фадеев.

11. История СССР (XIX — начало XX в.) / под ред. И. А. Федосова. М., 1987.

12. Кабузан, В. М. Русские в мире. Динамика численности и расселения (1719—1989). Формирование этнических и политических границ русского народа / В. М. Кабузан. СПб., 1996.

13. Корнилов, А. А. Курс истории России XIX века. / А. А. Корнилов. М., 1996.

14. Окунь, С. Б. История СССР : курс лекций / С. Б. Окунь. Л., 1978.

15. Окунь, СБ. Очерки истории СССР. Вторая четверть XIX в. / С. Б. Окунь. М., 1957.

16. Миронов, Б. Н. Социальная история России / Б. Н. Миронов. СПб, 1999. Т. 1—2.

17. Троицкий, Н. А. Россия в XIX в. Курс лекций / Н. А. Троицкий. М., 1997.

18. Федоров, В. А. История России 1861—1917 / В. А. Федоров. М., 1998.

1. Историография промышленной революции в России

Вопрос о промышленном перевороте (революции) является одним из наиболее дискуссионных в отечественной историографии, так как непосредственно касается общей проблемы генезиса капитализма в России. Вообще проблема промышленного переворота впервые получила освещение в работах западных исследователей (А. Смит, Д. Рикардо, Ж. Сисмонди, Ф. Энгельс и др.), когда промышленный переворот начался в Англии, а затем и в других странах Западной Европы.

В отечественной дореволюционной науке одной из первых работ, посвященных истории промышленности, был труд М. И. Туган-Барановского «Русская фабрика в прошлом и настоящем» (1898). В этой работе был собран и систематизирован ценный фактический материал, однако вопрос о промышленном перевороте в России не ставился, не проводилось четкого различия между мануфактурой и фабрикой. Кроме того, автор считал русскую фабрику явлением не закономерным, а случайным, насаждаемым исключительно сверху, государством.

В. А. Милютин рассматривал распространение машин как техническую революцию, связанную с вытеснением ручного производства машинным. Он считал, что, несмотря на все «мрачные явления, его сопровождающие», этот процесс имеет прогрессивное значение. Милютин указывал и на то обстоятельство, что в ходе промышленного переворота складываются два новых класса — пролетариат и буржуазия, а рабочая сила окончательно превращается в товар. Но Милютин отрицал целесообразность классовой борьбы 44 пролетариата, так как считал, что противоречие между трудом и капиталом может быть устранено и в условиях капитализма, если государство возьмет в свои руки контроль над распределением.

В. И. Ленин в своем труде «Развитие капитализма в России» (1899) доказывал, что русская промышленность, как и западноевропейская, проходила три стадии: 1) мелкое товарное производство, 2) капиталистическая мануфактура, 3) фабрика. Эти три формы промышленности различались, по его мнению, уровнем техники. В. И. Ленин указал на наличие в понятии промышленной революции двух взаимосвязанных сторон — технической и социальной. Ленин обосновывал закономерность возникновения фабричной промышленности в России, а следовательно, и закономерность российского капитализма. Переход от мануфактуры к фабрике, по его словам, «знаменует полный технический переворот, ниспровергающий веками нажитое ручное искусство мастера, а за этим техническим переворотом неизбежно идет самая крутая ломка общественных отношений производства». За 25—30 лет облик России изменился: она из аграрной превратилась в аграрно-индустриальную.

Важное место в ленинском учении занимает вопрос о прогрессивности и исторической перспективности промышленной революции, обусловленной формированием индустриального пролетариата как ядра рабочего класса. Значительное внимание Ленин отводил проблеме развития железнодорожного транспорта, указывая, что формирование железнодорожного транспорта в России усилило процесс общественного разделения труда, стимулировало прогресс производства во всех ведущих сферах хозяйства, вызывая к жизни новые, базисные отрасли промышленности. Ленин видел главный социальный результат промышленной революции в России в окончательном становлении промышленного пролетариата как самостоятельного класса.

В 30-х годах XX века, после призыва М. Горького к общественности изучать историю становления промышленных коллективов, начинается массовое движение по созданию истории фабрик и заводов. Идет накопление фактического материала.

В 1947 году состоялась дискуссия по статьям Е. И. Заозерской и Н. Рубинштейна о зарождении капиталистических отношений. Ученые полемизировали о времени и условиях перехода от мануфактурного способа производства к фабричному, о формировании рынка рабочей силы, времени и содержании промышленного переворота в России, об экономической политике правительства. Дискуссия на эту тему продолжалась и в последующие годы, втягивая в свою орбиту все новых, в том числе молодых, ученых, привлекая большой конкретно-исторический материал (А. М. Панкратова, М. В. Нечкина, В. К. Яцунский, Н. М. Дружинин, Л. В. Данилова, В. Т. Пашуто, А. Г. Маньков, А. М. Сахаров, Б. Б. Кафенгауз, Е. И. Заозерская и др.). Активный обмен мнениями, тем не менее, не сгладил противоречий.

Одним из крупнейших специалистов по данной теме в 40—50-х годах XX века был С. Г. Струмилин. В своих работах («Промышленный переворот в России», «К вопросу о промышленном перевороте в России», «История черной металлургии в СССР») он рассматривал промышленный переворот как завершающий акт в развитии капитализма, как этап, на котором капитализм одерживает окончательную победу в борьбе с феодализмом. Определяя сущность промышленного переворота как полную замену ручного труда машинным, он сделал вывод о том, что в России промышленный переворот в основном завершился еще до отмены крепостного права, как только машинный труд начал преобладать над ручным.

К. А. Пажитнов в работе «К вопросу о промышленном перевороте в России» (1952), как и С. Г. Струмилин, под промышленным переворотом рассматривал переворот технический, понимая эти понятия как синонимы. М. Ф. Злотников в работе «От мануфактуры к фабрике» (1946) тоже рассматривал промышленный переворот как распространение новой техники на промышленных предприятиях. Поэтому Злотников отнес начало промышленного переворота к 30-м годам XIX века, а его завершение — к пореформенному периоду, считая, что «промышленный переворот продолжался несколько десятилетий и шел весьма медленно, особенно в дореформенный период». В таком же разрезе, как и вышепоименованные исследователи, рассматривает вопрос о промышленном перевороте П. И. Лященко, который, правда, не занимается этим вопросом специально, но затрагивает его в своей книге «История народного хозяйства СССР».

Совсем иное содержание в понятие «промышленный переворот» вкладывала академик А. М. Панкратова в работе «Рабочее движение в России в XIX веке» (1951). Она тоже рассматривала промышленную революцию как этап окончательной победы капиталистического способа производства, но промышленный переворот характеризовался ею как процесс перехода от мануфактуры к фабрике с более или менее широким внедрением машин и с образованием новых классов. Причем машинам она отводила второстепенную роль, а основное внимание акцентировала на процессе образования нового класса — промышленного пролетариата. Исходя из этого, Панкратова относила промышленную революцию в России в основном на пореформенный период.

В. К. Яцунский в своей работе «Промышленный переворот в России» (1952) указывал на то, что при анализе понятия «промышленный переворот» необходимо различать две стороны — техническую и социальную. При этом Яцунский указывает, что промышленный переворот должен рассматриваться как такой этап в развитии капитализма, когда производительные силы и производственные отношения приходят в соответствие в системе победившего капиталистического способа производства. Яцунский предлагает началом промышленного переворота считать для каждой отрасли начало систематического применения в ней не на одном, а на ряде предприятий новой капиталистической техники; а завершением — момент, когда эта техника в данном производстве оттеснит старую технику на второстепенные позиции и повлечет за собой соответствующие перемены социального порядка.

Ф. Я. Полянский в монографии «Первоначальное накопление капитала в России» высказывает мнение, что «период промышленного переворота еще не выходит за рамки эпохи первоначального накопления. В событиях последнего важной вехой была реформа 1861 г., однако промышленный переворот продолжался и после нее... В 1873 г. Россия пережила промышленный кризис, свидетельствующий о том, что она уже стала страной капиталистической. Эту дату и можно принять за конечную грань эпохи первоначального накопления капитала в России». Тем самым автор рассматривает промышленный переворот лишь как эпизод в грандиозном процессе первоначального накопления капитала.

В советской исторической науке велись дискуссии не только о сущности понятия «промышленная революция», но и о хронологических рамках этого явления. Этот спор как раз и вытекал из различного понимания содержания и сущности промышленного переворота. В 50-х годах XX века разгорелась дискуссия между Струмилиным и Яцунским по вопросу о датировке примышленной революции: Струмилин, полагавший что переворот закончился к 60-м годам XIX века, был вынужден признать свою ошибку и продлить, как настаивал Яцунский, переворот до 80-х годов XIX столетия.

В советской исторической науке по данной теме следует отметить также работы Н. М. Дружинина «О периодизации капиталистических отношений в России» и П. Г. Рынд-зюнского «Вопросы истории русской промышленности в XIX веке». В этих монографиях изучались проявления промышленного переворота, особенно на примерах хлопчатобумажной, сахарной промышленности, военного производства, машиностроения и транспорта. В 1978 г. профессор 48

П. Г. Рындзюнский в книге «Утверждение капитализма в России 1850—1889 гг.» поставил под сомнение датировку и суть процесса промышленного переворота в России, принятые большинством советских историков. П. Г. Рындзюнский, считавший, что переворот не мог начаться раньше 50-х годов XIX века, так как только реформы 1861 г. дали возможность буржуазного развития, предлагал датировать переворот 60—80-ми годами XIX века.

В современной исторической науке проблемы «промышленного переворота» уже не столь актуальны и не так болезненно дискутируются, как в советский период. За последние годы вышло лишь небольшое количество работ, непосредственно посвященных этой теме. Среди них можно отметить монографии А. М. Соловьевой «Промышленная революция в России в XIX в.», «Железнодорожный транспорт в России». Основное внимание в них уделяется изучению предпосылок, этапов и масштабов технической и социально-экономической перестройки на базе машинной индустрии. А. М. Соловьева считает, что промышленный переворот имеет три стороны: экономическую, техническую и социальную.

В настоящее время историки пытаются отойти от традиционного формационного подхода. В современной исторической науке (Б. Н. Миронов, А. С. Ахиезер и др.) понятия «промышленный переворот», «промышленная революция» тесно связываются с понятием «модернизация». Процесс модернизации подразумевает переход от аграрного общества к индустриальному через индустриализацию, т.е. промышленную революцию. Процесс модернизации характеризуется комплексом взаимосвязанных изменений в демографической, экономической, социальной и институциональной областях, тесно взаимосвязанных и потому оказывавших непосредственное влияние друг на друга.

Так, советский историк В. В. Шелохаев в 1990-е годы стал сторонником концепции модернизации, понимая под этим переход от традиционного общества к современному, открытому. По его мнению, модернизация (коренное обновление важнейших сфер жизни) началась в пореформенной России с опозданием и в итоге вызвала нарастание конфронтации в российском обществе. Спецификой России было и то, что модернизация началась властью «сверху», авторитарными методами. В итоге в короткий срок была создана индустриальная база, сложилась рыночная экономика, значительные успехи были достигнуты в области просвещения и культуры; но при этом модернизация стимулировала противостояние власти и общества, вызвала политическую и социальную нестабильность.

.... Все исследователи рассматривают промышленный переворот с точки зрения прогрессивного развития общества, усматривая в нем этап, на котором индустриальное общество одерживает победу над аграрным. Однако в работах исследователей нет единого мнения как о содержании промышленной революции, так и о том, по каким признакам судить о ее начале и завершении.

2. Отечественная историография о правлении Александра I

Уже в дореволюционное время эпоха Александра I, как и личность самого императора, привлекала внимание отечественных учёных. Многотомные труды об Александре I и его преобразованиях принадлежат перу М. И. Богдановича и Н. К. Шильдера, считавшихся официальными историографами.

Н. К. Шильдер (1842—1902) наиболее последовательно проводил мысль о том, что царствование Александра I можно разделить на два этапа — реформаторский (1801—1810 гг.) и реакционный (1816—1825 гг. — «последнее десятилетие»), а между ними (1810—1815 гг.) — «борьба с Наполеоном». До 1812 г., считал историк, Александру удалось провести преобразования, совокупность которых позволя-50 ст оценить его деятельность в то время как либеральную. Позднее в Александре I произошел перелом, и последнее десятилетие, с 1816 по 1825 г., следует называть «периодом реакции». Одним из первых в историографии он написал об убийстве Павла I и причастности к этому его сына Александра: «В общей сложности все эти печальные явления привели к 14-му декабря, а в далеком будущем — к крымскому погрому». Шильдер говорил о неприспособленности Александра I к нуждам России и задачам, которые должен был решать император. Отсюда вытекали и отрицательные результаты его царствования. Шильдер считал политику Александра I и его лично не только виновником восстания декабристов, но и исходной причиной поражения в Крымской войне.

Принадлежавший к числу дворянских историков И. М. Богданович был сторонником субъективно-идеалистического подхода. Для него личность Александра I была главным двигателем истории, а внутренняя политика России рассматривалась через призму биографии императора. В представлении М. И. Богдановича Александр I хотел водворить в стране господство справедливости и общего спокойствия. По словам историка, царь, будучи свидетелем «злоупотреблений администрации» своей бабки, а потом и отца, проникся идеалами законности; ненавидя деспотизм, он стремился «навсегда охранить от произвола права всех и каждого». М. И. Богданович считал, что Александр I задумал провести не только частичные реформы, но и осуществить коренную перестройку государственного здания. Однако противоречивые результаты деятельности Негласного комитета, по мнению историка, открыли простор еще большему произволу. Члены Негласного комитета, не видя пользы от своих нововведений, пали духом, их реформаторский пыл остыл, а царь был отвлечен от внутренних проблем внешнеполитическими событиями.

Среди крупнейших русских историков второй половины XIX — начала XX века в той или иной степени занимались анализом личности и государственной деятельности Александра I В. О. Ключевский, Н. Ф..Дубровин, А. А. Кизеветтер, А. А. Корнилов и др.

B. О. Ключевский указывал на два основных стремления, которые составляли содержание внутренней политики Александра I: 1) «уравнение сословий перед законом» и 2) «введение их в совместную дружную государственную деятельность». Однако Ключевский видел Александра I «роскошным цветком, который завял перед трудностями». Он выявил скрытный, двуличный характер воспитания императора. А реформаторская деятельность Александра, по его мнению, ничего не дала ни стране, ни се народу: напротив, в итоге «правительство и общество разошлись, как никогда не расходились прежде».

C. М. Соловьев, напротив, доказывал, что Александр I имел свой собственный отчетливо выраженный принцип во внутренней политике: избегать крайностей. По мнению историка, в характере Александра не было ничего загадочного — он был убежденным сторонником модернизации России. Благодаря этому Россия избежала революционного взрыва.

Среди либеральных историков, посвятивших свои работы изучению проблем александровской эпохи, следует назвать имена А. А. Кизсвсттера, А. А. Корнилова, А. Н. Пыпина и многих других. А. А. Кизеветтср писал о неспособности императора к целенаправленной систематической практической работе и стремлении переложить ее тяжесть На плечи других. А. А. Корнилов в своем «Курсе истории России XIX в.» подчеркивал, насколько сложным и даже загадочным был характер Александра I, который, в свою очередь, определялся его воспитанием. А. Н. Пыпин пришел к заключению, что Александр I был проникнут «идеалистическими мечтами о свободе и счастии людей», но ему не хватало реальною знакомства с жизнью народа. Как считал историк, в личности императора «было много искреннего энтузиазма и благородных влечений», но они не развились 52 в прочные логически усвоенные принципы». А. Н. Пыпин был уверен, что Александр «чувствовал отвращение к деспотизму», стремился «подчинить деспотизм законности, неопределенность абсолютной монархии привести в известные твердые нормы». Неудачи же преобразовательных опытов царя А. Н. Пыпин видел в двойственности и незаконченности действий Александра I.

Великий князь Николай Михайлович Романов (1859— 1919) тоже придавал большое значение исследованию жизни и психологической мотивации поступков императора. Новизна, внесенная великим князем в исследование, начиналась с его периодизации царствования Александра I. В ней Николай Михайлович выделил пять периодов, каждому из которых дал характеристику:

1) 1801—1807 гг. — «эпоха колебаний»;

2) 1807—1812 гг. — время «союза с Наполеоном», который носил унизительный для Александра I характер;

3) 1812—1815 гг. — период «великой борьбы с Наполеоном»;

4) 1816—1822 гг. — «эпоха конгрессов, мистицизм, военные поселения»;

5) 1822—1825 гг. —«эпоха общего разочарования».

Николай Михайлович подчеркивал роковую роль Александра I в судьбе своего отца. «Наследник престола знал все подробности заговора, ничего не сделал, чтобы предотвратить его, а напротив того, дал свое обдуманное согласие на действия злоумышленников». Назвав личность Александра I сложной, Н. М. Романов счел возможным дать ей положительную оценку только для «годины Отечественной войны». В другие же периоды 24-летнего царствования, по его словам, «интересы России, к сожалению, отходили на второй план» в сознании императора.

Что касается реформ, то и «молодые друзья», и М. М. Сперанский в глазах Н. М. Романова были носителями реформационных идей. Александр I же, по словам историка, никогда не был реформатором, а в первые годы своего царствования «он был консерватор более всех окружавших его советников». 1812 год, как полагал Н. М. Романов, «сблизил Царя с народом». Но в 1813—1815 гг. император совершает цепь политических ошибок: заграничные походы (заглушившие чувство патриотизма), заключение Священного союза, мистицизм и «аракчеевщина». Следствием всех этих явлений и стали события 14 декабря 1825 г.

В советский период историографии сложились в основном негативные оценки правления Александра I, либеральные действия правительства Александра I представлялись советскими учёными как «лицемерные». Проведенные в начале XIX века преобразования они оценивали как попытку господствующего класса приспособить государственный аппарат страны к новому уровню социально-экономических отношений, причины реформ усматривали в процессе вызревания капиталистического уклада в недрах феодальной формации и в обострении классовой борьбы. Анализируя причины отказа Александра I от проведения либеральной политики, советские историки указывали на роль революций в Италии и Испании, восстания Семеновского полка в 1820 г.

По мнению М. Н. Покровского, внутренняя политика Александра I была обусловлена экономическими факторами; все реформаторские начинания императора — лишь внешнее прикрытие, игра в либерализм, от которой он вскоре отказался, обнаружив свои истинные намерения. А. Е. Пресняков, издавший в 1924 г. книгу «Александр I», считал реформы начала XIX в. продуктом социально-экономического развития страны. Вместе с тем, замечает Пресняков, внутриполитический курс Александра I — это продолжение курса его отца. Реформаторские планы вынашивал Павел I, а реализовал их Александр I.

С. Б. Окунь и А. В. Предтеченский главную цель внутренней политики Александра I видели в спасении феодально-крепостнической системы от гибели. С. Б. Окунь полагал, что царь-консерватор использовал либеральные 54 идеи для того, чтобы оставить все по-старому. А. В. Предтеченский же признавал, что Александр I сознательно шел на уступки. При этом историк стремился объяснить каждое из рассматриваемых явлений в духе традиционной концепции: то приуменьшая их прогрессивный характер, то сводя объективное значение происходящих процессов к неустойчивости характера Александра I и т. п. (так, все, связанное с подготовкой конституции для России, и заявления царя о намерении ввести представительное правление он считал «минутным отклонением в настроении Александра»).

Б. Г. Литвак считал, что темпы развития экономики были низкие и не могли обеспечить решение стоящих перед страной внешнеполитических задач. Историк образно говорил, что Русь-тройка «не мчалась, а еле-еле тащилась по ухабистой дороге истории».

Н. В. Минаева в своей работе «Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX века» признаёт объективную закономерность действий верховной власти. Она не отвергает серьёзности правительственных конституционных планов, но доказывает принципиальную разницу между конституционными намерениями верховной власти и стремление к переустройству политической системы передовой и особенно радикально настроенной части общества.

Интерес к русскому либерализму в правление Александра I обострился в начале 1990-х гг. в связи с поиском новых путей в государственной политике страны. За это время было написано много статей, посвященных русскому либерализму. Современных историков интересуют вопросы о причинах и сущности преобразовательной деятельности Александра I. На эти вопросы они отвечают по-разному.

По мнению Н. А. Троицкого, «ряд угрожающе сложившихся к тому времени факторов заставлял Александровское правительство искать новые методы для решения старых задач». Среди этих факторов исследователь называет рост недовольства «низов»; давление на Александра I со стороны дворянских кругов, которые пострадали от деспотизма Павла I и требовали возвратить им привилегии, дарованные Екатериной II; необходимость учитывать распространение европейских либеральных веяний среди дворянской интеллигенции.

По наблюдениям В. Г. Сироткина, даже дворянство некоторых регионов страны обращалась к Александру I с просьбой отменить крепостное право. Автор отметил такую закономерность: чем выше был уровень развития капиталистических отношений в регионе, тем безболезненней помещики отказывались от крепостного права, заменяя его более прочными капиталистическими узами. В. Г. Сироткин считает, что к реформам толкали не только внутренние, но и внешние факторы. По мнению автора, для того чтобы Россия смогла войти в союз с европейскими государствами, Александру I нужно было укрепить «тылы», уравнять социально-политический режим России с европейским.

Некоторые современные историки, вслед за дореволюционными авторами, развивают идею о стремлении императора к законности как главном мотиве его преобразований. М. М. Сафонов считает, что при всей сложности и противоречивости личности Александра I и проводимой им политики трудно усомниться в стремлении императора осуществить в России либеральные реформы. В работах С. В. Мироненко рассмотрены попытки самодержавия провести реформы в начале XIX века путем создания конституционных учреждений, развернувшаяся борьба вокруг подготовленных во властных структурах проектов реформ и их крах. Автор показал, что, действуя бюрократическими способами, самодержавие не сумело провести жизненно необходимых для страны преобразований. Ответом на это стало появление радикально революционного (декабристского) движения в России в первой четверти века. По словам С. В. Мироненко, «осуществлению намеченных реформ помешало мощное и вполне определенное сопротивление подавляющей части дворянства. К преобразованиям стремился 56 очень узкий общественный слой». НИ. Казаков подчеркивает, что, «изучая законотворческую деятельность царя и его талантливых помощников М. Сперанского и М. Балугьянского, невольно поражаешься широте и глубине разрабатываемых ими проблем, свидетельствующих о намерении Александра I ограничить произвол чиновнического аппарата и абсолютную власть монарха и ввести в русскую практику западные либеральные нормы и принципы». По мнению Н. Я. Эйдсльмана, отказ от преобразований произошел в силу мнимой или истинной узости социальной базы для них и боязни Александра I войти в конфликт с основной массой дворянства. В подавляющей своей массе дворянство не принимало попыток либеральных преобразований. Не нашедшие социальной опоры в господствующем сословии проекты реформ оказались нежизнеспособными. Н. Я. Эй-дельман замечает: «Оппозиция справа: «невидимый» и тем особенно страшный бюрократический аппарат... угрожал «удавкою», и пример отца, пример Павла ясно определял характер угрозы. Эти люди скинули Сперанского, заставили Александра отступить».

A. Н. Сахаров пишет, что «ни одно из крупных государственных начинаний Александра I нельзя рассматривать, с одной стороны, вне его стремления оправдать свое восшествие на престол делами на благо Отечества, «принести счастье людям», а с другой — не принимая во внимание постоянного чувства страха за свою жизнь». По мнению А. Н. Сахарова, в основе отказа Александра I от реформ «лежал целый комплекс причин, общественных потрясений, личных драм Александра».

B. А. Томсинов, В. А. Федоров, С. А. Чибирясв подчеркивают большую роль М. М. Сперанского в проведении реформ Александра 1.

3. Историография Отечественной войны 1812 г.

Отечественная война 1812 года изучается в исторической науке очень давно. На эту тему выпущено более 10 тыс. книг и статей. История Отечественной войны 1812 г. по-прежнему привлекает устойчивый интерес исследователей.

Дворянские историки войны 1812 г. стояли на субъективно-идеалистических позициях. Дворянская концепция войны рассматривала ее как войну великих полководцев Александра I и Наполеона. Они пытались в своих работах доказать решающую роль в победе над Наполеоном Александра Благословенного, а также «единение сословий вокруг престола». Таковы были работы генералов Д. П. Бутурлина, А. И. Михайловского-Данилевского (адъютанта Кутузова), М. И. Богдановича.

•I Декабристы, бывшие непосредственными участниками Отечественной войны 1812 г., считали ее войной не генералов, а «народной». Революционеры-демократы указывали на народный характер войны, а также на ее влияние на развитие либерализма в России. В. Г. Белинский оценивал ее как войну отечественную, освободительную. Именно поэтому война породила столь мощный патриотический подъем, явившийся источником победы, и имела важные исторические последствия (зарождение корней декабризма). А. И. Герцен видит причину войны в завоевательной политике Наполеона, стремившегося к мировому господству. Герцен считает войну 1812 г. для русского народа справедливой войной за сохранение национальной независимости, в которой ярко проявилась активная, творческая роль народных масс в истории, их героизм.

Отечественные буржуазно-либеральные исследователи (А. Н. Попов, Военский, В. И. Харкевич, А. А. Корнилов) делали упор на экономический фактор, сопоставление экономик двух противников. 58

После 1917 г. М. Н. Покровский и его последователи начали в самых решительных выражениях отрицать народный характер войны с Наполеоном, утверждая, что эта война велась Россией исключительно в интересах дворянской верхушки. М. Н. Покровский всю ответственность за начало войны возлагал на Россию, а для Наполеона война была лишь необходимой обороной. Одновременно было официально отвергнуто определение войны 1812 г. как Отечественной.

Лишь незадолго до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз академик Е. В. Тарле вернул этот термин. В духе новых установок в советской историографии стала активно утверждаться точка зрения, согласно которой война 1812 г. была актом агрессии Франции против миролюбивой России. Капитальный труд Е. В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию», опубликованный в 1937 г., на долгие годы стал вершиной советской историографии войны 1812 г. Он утверждал, что война 1812 г. являлась «откровенно империалистической войной, продиктованной интересами захватнической политики Наполеона и крупной французской буржуазии», а «для России борьба против этого нападения была единственным средством сохранить свою экономическую и политическую самостоятельность». Эти идеи были восприняты другими историками и перешли в учебники и монографии. Однако в дальнейшем отечественные историки нашли недостатки в работах Е. В. Тарле и подвергли его критике за переоценку роли в победе природно-климатических факторов и умаление классовой борьбы.

Великая Отечественная война оказала серьезное влияние на развитие историографии данной проблемы. Со всей полнотой оно проявилось в литературе первого послевоенного десятилетия и в конечном итоге привело к существенной корректировке концепции Отечественной войны 1812г. В итоге 40—50-е годы XX века характеризовались очевидным упадком в освещении этого события. В 1946 г. Сталин заявил, что «наш гениальный полководец Кутузов... загубил Наполеона и его армию при помощи хорошо подготовленного контрнаступления», и с этого момента все внимание советских историков сосредоточилось исключительно на личности М. И. Кутузова. Сталин выделил положения о том, что основу полководческого искусства М. И, Кутузова составляли действия на коммуникациях противника, а основной формой ведения боевых действий стало преследование. Мысль о превосходстве кутузовской стратегии затяжных военных действий над наполеоновской стратегией поражения противника в одном генеральном сражении в дальнейшем была развита П. А. Жилиным и Л. Г. Бескровным. Главенствующее положение во вновь скорректированной концепции событий 1812 г. стало отводиться роли в них Кутузова. Полководческое искусство Кутузова признавалось основным фактором в достижении победы над вторгшимся в пределы страны неприятелем. При этом контрнаступление было определено как основная форма военных действий, обеспечившая успех русской армии. В общественное сознание настойчиво внедрялось представление об Отечественной войне 1812 г. как о цепи блестящих побед русской армии, когда русское командование якобы не совершало ошибок. Субъективизм в тот период выражался в фальсификации имевшихся архивных данных о соотношении сил перед войной и потерях сторон в ряде сражений, включая Бородинское.

Первые шаги к разрушению многочисленных стереотипов были предприняты лишь в годы перестройки — публикациями тех лет, в первую очередь книгами и рецензиями профессора Н. А. Троицкого. Н. Троицкий обращает внимание на то, что практически все цифровые данные о соотношении сил и потерях сторон в 1812 г., вопреки истине, подсчитывались в нашу пользу. Очевидные успехи и победы французского оружия игнорировались. Н. Троицкий отвергает бытующую версию о внезапности нападения Наполеона. Война 1812 г., как подчеркивает историк, явилась 60 продуктом противоречий между буржуазной Францией и феодальной Россией. Н. Троицкий предлагает расстаться и с еще одним мифом — о Кутузове. Исследователь указывает на роль Барклая-де-Толли, который умелым отступлением спас русскую армию от неминуемого разгрома в первые месяцы войны и уже тогда начал планировать и готовить контрнаступление, впоследствии осуществленное Кутузовым. Нельзя сказать, что эти факты до Н. Троицкого совершенно не были известны — просто их игнорировали в угоду привычным.

В постсоветские годы влияние идеологии на отечественную историографию войны 1812 г. впервые свелось к минимуму, благодаря чему открылись широкие возможности для научного осмысления этой темы. В 1990-е гг. фактически впервые началось сотрудничество отечественных и западных специалистов по истории войны 1812 г. Современные исследователи событий Владимир Земцов и Олег Соколов изучают мотивацию к победе наполеоновских и русских солдат. Значительное внимание уделяется дипломатической истории эпохи 1812 г. Историки отошли от идеологически окрашенной трактовки истории дипломатии с позиций «агрессивная» —- «миролюбивая». В отечественной историографии возобладала теория национально-государственных интересов в международных отношениях, которая исходит из того, что международная политика, «как и любая политика, есть борьба за власть» (М. И. Мельтюхов и др.).

Главным объектом исследований остаются различные аспекты военной истории. Были пересмотрены и скорректированы версии о роли Смоленской операции, боевых действиях в окрестностях Москвы осенью 1812 г., сражении у Тарутино и др. Историки стали заострять внимание на ошибках, допущенных русским командованием, признавать высокую боевую эффективность армии Наполеона. Относительно итогов Бородинской битвы историки по-прежнему ведут активные споры. Наиболее основательно из военных тем 1812 г. рассмотрена история народной войны и партизанского движения 1812 г.

Наиболее новаторской среди всех постсоветских исследований русской армии 1812 г. стала монография В. М. Безотосного, посвященная атаману М. И. Платову и донскому генералитету в 1812 г. Автор по-новому осветил проблему участия казаков в войне 1812 г. (указал на конфликты казачьих генералов и представителей командования русской регулярной армии, описал поведение казаков во время войны и т.д.). По-новому позволяют взглянуть на военно-политические аспекты истории 1812 г. работы В. М. Безотосного, посвященные разведке и планам России и Франции в 1810—-1812 гг.

Говоря о военных итогах кампании, постсоветские историки показывают преобладающую роль небоевых факторов в гибели наполеоновской армии в России (изнурение, голод, болезни, холода), что совершенно отрицалось советской историографией 1940—1980-х гт. Сильно скорректированы данные о численности враждующих армий (по уточненным данным, в Русской кампании с французской стороны участвовало около 560 тыс. человек, а не 600—650 тыс. как считалось ранее, с русской — около 480 тыс. человек, реально участвовавших в боях).

Современные российские историки (А. И. Сапожников, М. А. Давыдов) обращаются к истории российского общества военного времени. Фактически впервые историки стали показывают людей эпохи 1812 г. живыми людьми, со своими достоинствами и недостатками, а также свойственной всем людям противоречивостью. Специалисты подчёркивают огромную роль, которую играла Русская Православная церковь в 1812 г., фактически она являлась главной и единственной силой, цементировавшей тогдашнее российское общество (Л. В. Мельникова, А. И. Попов).

Постсоветская историография Отечественной войны 1812 г. также представлена группой историков-традиционалистов, придерживающихся основных пропагандистских положений советского и отчасти дореволюционного периода. Для этой группы характерны работы Б. С. Абалихина. Он отстаивает тезис об огромном превосходстве французской стороны при Бородино, обосновывает версию отступления наполеоновской армии на Киев осенью 1812 г., активно доказывает тезис об исключительной вине Александра I в неполном успехе Березинской операции. Его концепции опровергнуты современными исследователями (В. М. Безотосный, О. В. Соколов, А. И. Попов и др.). Можно констатировать, что уже к концу 1990-х гг. влияние традиционалистских традиций историографии резко ослабло.

4. Оценка движения декабристов в историографии

Официальная правительственная концепция толковала восстание декабристов как случайное явление, а самих декабристов — как скопище цареубийц, которые восприняли революционные идеи в Западной Европе, но потерпели неудачу в попытке привить их на русской почве. Официально стремились скрыть размеры и угрозу движения, старались показать бесперспективность движения. Ярким приверженцем этой концепции был барон М. Корф — «Историческое описание 14-го декабря [1825 гг.] и предшествовавших ему событий», «Четырнадцатое декабря 1825 г.», «Восшествие на престол императора Николая I». Он писал: «Горсть безумцев, чуждых святой Руси, без корней в прошлом и перспектив в будущем». Проекты преобразований декабристов им замалчивались.

Другой представитель дворянской историографии, правда, более позднего периода, — Н. К. Шильдер считал политику Александра I и его лично виновником восстания декабристов. Шильдер показал, что декабристы предвосхитили реформационные планы Александра II на 30 лет. Он подчеркнул благородную мотивацию их поступков, сочувствуя либеральной части восставших.

Первыми несогласными с официальной концепцией историками выступили сами декабристы. Особенно здесь проявил себя М. Лунин, чьи знаменитые «Письма из Сибири» были известны передовой общественности. Мемуары о событиях оставили Якушкин, Бестужев и целый ряд других.

Оформление революционной концепции принадлежит А. И. Герцену (1812—1870). Он осветил широкий круг вопросов истории декабризма — его истоки, развитие, деятельность тайных обществ, их программные установки, восстание 14 декабря, причины поражения, дает характеристику наиболее выдающимся деятелям декабризма, оценивает уроки и значение восстания и движения в целом. Герцен видел корни движения декабристов в условиях русской действительности и указал на важнейшие причины выступления декабристов. Вместе с тем Герцен подчеркнул слабость декабристского движения — «декабристам на Исаакиевской площади не хватало народа». А. И. Герцен считал возможной победу декабристов: «Кто первый овладеет местом, тому и повинуется безмолвная машина с тою же силою и с тем же верноподданическим усердием». Он указал также на серьезное значение восстания для России: «Фаланга героев, которая сознательно вышла на смерть, чтобы разбудить новое поколение», «с высоты своей виселицы они разбудили новое поколение». Но Герцен идеализировал декабристов, описывал их как рыцарей без страха и упрека, приписывал им социалистические взгляды.

Либеральная концепция декабристского движения представлена трудами А. Н. Пыпина, М. В. Довнар-Запольского и др. Нельзя не отмстить работу А. Н. Пыпина «Общественное движение в России при Александре I» (1870—1871), в которой автор обобщил весь многочисленный материал, накопленный за этот период, провёл подробный анализ источников. А. Н. Пыпин прослеживает взаимозависимость взглядов императора и прогрессивного общества того времени. Личность Александра I, по мнению А. Н. Пыпина, являлась мощной силой, поддерживающей общественные 64 настроения. А. Н. Пыпин в своей работе исследует не сами события декабря 1825 г., а их предысторию. Первопричиной автор считает «пробуждение национального чувства в эпоху 1812 г. как источник нового либерального движения... и сильное европейское влияние, действовавшее на русское общество в течение Наполеоновских войн».

Крупнейшим по значению трудом дореволюционной историографии о декабристах является книга В. И. Семевского «Политические и общественные идеи декабристов» (1909). В концепции Семевского имеются многие черты либеральной трактовки: планы декабристов он преемственно связывает с преобразовательными планами Александра I, Сперанского и других правительственных деятелей, не усматривая между ними никакой принципиальной разницы. Эта концепция выхолащивала революционное содержание движения, рассматривала декабристов как реформаторов, которые пошли на вооруженное выступление не по плану, а в качестве взрыва отчаяния. Впервые такого рода оценку декабристского движения дал декабрист, член Союза Благоденствия Николай Тургенев (1826), который во время восстания был за границей, вернуться отказался, но пытался оправдать действия декабристов перед российскими властями. Семевский, близкий к народникам и имевший возможность после революции 1905—1907 гг. свободнее высказывать свои мысли, давал высокую оценку Пестелю, но в целом все же придерживался либеральной концепции — трактовал движение декабристов как движение интеллигенции.

Под влиянием событий первой русской революции обратился к теме движения декабристов и А. Е. Пресняков (1870—1929). По его словам, движение декабристов «было колыбелью целого ряда позднее резче дифференцированных в жизни и общественном сознании, легко разошедшихся течений». Размышляя о причинах неспособности декабристов реализовать план действий и совершить государственный переворот, А. Е. Пресняков доказывал, что это движение было чуждо «подъему народной и солдатской массы». В среде декабристов было много революционной романтики и декламации «без подлинной решимости». Их революционность Пресняков считал «весьма относительной». Аграрные проекты декабристов он оценивал как «преждевременные» и «бесплодные» для того времени. А Николаю I, несмотря на всю шаткость его положения, помогла «более чем слабая подготовка восстания». На стороне власти оказался выигрыш во времени и дезорганизация революционного центра.

Результаты исследования привели Преснякова к выводу о предрешенности итога восстания. Значение восстания историк увидел в том, что оно вскрыло «трещины» в самодержавно-крепостническом строе, а в день 14 декабря 1825 г. самодержавие впервые встретилось «с отрицанием своих притязаний на произвольное распоряжение Россией как вотчиной». Пресняков определил национальные основы движения декабристов, указав, что оно выросло на «русской почве», а не на «наносной» с Запада.

С конца XIX века в России появляется марксистская концепция движения. В 1900 году на вечере памяти декабристов, в год 75-летия восстания, Г. В. Плеханов произнес речь «14 декабря 1825 года», в которой поправил Герцена: декабристы — буржуазные революционеры, а не социалисты. Г. В. Плеханов говорил о предрешенности поражения восстания, опираясь на мнение некоторых декабристов.

Ленин в целой серии статей проследил социальный состав движения и на этой базе создал свою концепцию освободительного движения. Как известно, В. И. Ленин подразделял освободительное движение в России (до 1917 г.) на три этапа: дворянский, разночинский и пролетарский. В основу такой периодизации им был положен сословно-классовый критерий. По его мнению, преобладание на том или ином этапе определенного класса (или сословия) «налагало свою печать на движение», т.е. определяло его особенности — организационно-тактические принципы, характер программных требований. 1825—1861 гг. — период дворян-66 ской революционности. Ленин считал, что декабристы положили начало борьбе против самодержавия. Ленин, как и Герцен, подчеркивал, что «страшно далеки они от народа».

В советской исторической науке изучение движения было продолжено с марксистских позиций. Характерный для исторической науки советского времени догматизм превратил ленинские высказывания в незыблемую схему. На исходе 1923 г., с началом подготовки к 100-лстнему юбилею восстания декабристов, в советской исторической литературе вспыхнула дискуссия относительно сущности этого движения. Дискуссия началась после появления 16 декабря в газете «Рабочая Москва» статьи М. С. Ольминского «Две годовщины». Автор с ультрареволюционных позиций характеризовал движение декабристов как «движение дворян-землевладельцев», которые обманом увлекли солдат на Сенатскую площадь, а затем предательски покинули их. В защиту декабристов выступили М. Н. Покровский, В. Д. Виленский-Сибиряков и некоторые другие. Покровский писал о них, особенно о членах Южного общества и Общества соединенных славян, как о «настоящих революционерах и революционных демократах», чуть ли не предшественниках большевиков.

В 1925 году с помпой было отмечено 100-летие восстания. Был издан 11-томный сборник документов «Восстание декабристов» (под руководством М. Н. Покровского). М. Н. Покровский считал декабристов борцами против душащего торговый капитал крепостничества.

Бесспорным лидером уже с 1920-х годов была М. В. Нечкина. Естественно, труды М. В. Нечкиной отличались марксистским подходом к освещению истории декабризма. Она наметила проблемы, которые стали предметом исследовательского внимания всех советских декабристоведов: декабристы и массовое революционное движение, формирование их идеологии, изучение процессов развития декабристских обществ, ход восстания 14 декабря, отношение к восставшим различных социальных слоев. В работах конца 20-х начала 30-х годов. М. В. Нсчкина вывела принципиальную идею революционного единства всего движения декабристов. В послевоенный период проблематика исследований М. В. Нечкиной расширяется. Декабристы рассматриваются не только как революционная организация, но и как явление идеологии, общественное течение, «окрасившее атмосферу социальной и культурной жизни своего времени».

В фундаментальных трудах «Грибоедов и декабристы» (1947) и «Восстание 14 декабря 1825 г.» (1951) М. В. Нечкина старалась в конкретной форме воплотить ленинскую мысль о поисках в России правильной революционной теории. В 1955 г. вышла в свет ее двухтомная монография «Движение декабристов». Эта работа стала событием в советской исторической науке и в декабристоведении. Исследование интересно тем, что ленинская оценка восстания декабристов как первого революционного выступления, с присущей им классовой ограниченностью, впервые нашла свое наиболее полное воплощение в конкретном историческом материале. Движение декабристов М. В. Нечкина органически связывала с проблемой смены общественно-экономических формаций, их лозунги — с объективным ходом исторического развития.

Положение М. В, Нечкиной в исследовании истории русского революционного движения было практически монопольным. И оно закрепило в советской науке преувеличенное представление о масштабах и влиянии революционного движения в XIX веке, а также искусственную периодизацию исторического процесса XIX — начала XX века по революционным ситуациям.

В 1950—70-е годы наблюдается рост интереса к движению и расширение проблематики исследований.

Для современной историографии характерен пересмотр ряда устоявшихся в отечественной исторической науке выводов относительно декабристского движения.

Во-первых, отмечается, что движение декабристов нельзя сводить только к революционному. По своему со-68 держанию оно было гораздо шире. Здесь соединились различные взгляды, группы с разными идейными установками и интересами, по-разному понимавшие цели, задачи движения и пути их достижения. Исследователь Б. Бокова пишет, что «при желании — и без малейших натяжек — от декабристов можно провести маршруты куда угодно: к земскому движению 1860-х годов, к партии «Народной свободы», к «русскому социализму», к «аристократическому конституционализму», к правонационалистическим теориям, к российской религиозной философии, к социалистам-революционерам и т.д.».

Во-вторых, расширился спектр оценок закономерности восстания декабристов. Если раньше восстание декабристов представлялось как событие безусловно закономерное вследствие обострения классовых противоречий, то теперь высказывается мнение о том, что случайность и закономерность в событиях 14 декабря столь переплелись, что восстание могло и не состояться (С. В. Мироненко). Но в то же время высказывается мысль о возможной победе восстания. А. Н. Цамутали, П. В. Волобуев и Я. А. Гордин считают, что поражение декабристов не было заранее предрешено. И все же мнение об обреченности восстания преобладает в трудах историков.

В-третьих, нет единства в оценке последствий возможной победы декабристов. Н. Я. Эйдельман, например, пишет: «Мятежники могли, конечно, взять власть... Вот тогда захваченный ими госаппарат (как в 1700-х гг. преображенцами, семёновцами) тут же приказал бы всей России разные свободы: конституцию (северяне настаивали на Земском соборе) и отмену крепостного права. И что бы после того ни случилось — смуты, монархическая контрреволюция, народное непонимание, борьба партий и группировок, — многое было бы абсолютно необратимо». С. В. Тютюкин считает: «Можно допустить, что при более активной, наступательной тактике декабристы могли бы одержать победу в Петербурге, затем на Украине и с помощью Ермолова на Кавказе, сформировать Временное правительство и приступить к осуществлению своей программы. ... Планы декабристов хотя бы частично могли воплотиться в жизнь». Но есть и совершенно противоположная точка зрения (Н. А. Рабкина): «Ни взять власть, ни тем более удержать ее декабристы бы не смогли, уровень народного сознания, царистские иллюзии, принципиальное отличие первого открытого революционного, организованного выступления от имевших место ранее многочисленных келейных дворцовых переворотов и победоносных заговоров были тому причиной».

В-четвертых, дискутируется вопрос о причинах появления движения. Так, И. К. Пантин, Е. Г. Плимак и В. Г. Хорос в книге «Революционная традиция в России. 1783—1883 гг.» (1986) проанализировали движение декабристов в контексте мирового антифеодального процесса. Мнения указанных исследований в определении причин возникновения движения декабристов явно накренились (по сравнению с историографией советского времени) в сторону признания воздействия Запада как не менее, если не более важного фактора по сравнению с внутрироссийскими обстоятельствами, породившими это движение.

Обсуждается и вопрос, весьма односторонне освещавшийся раньше, — о последствиях и значении восстания декабристов.

Но одним из наиболее важных вопросов современного этапа исследований в области декабристоведения является историческая реконструкция состава участников движения декабристов. Он непосредственно связан с проблемой исторического содержания термина «декабристы» («кого считать декабристом?»). Согласно С. В. Мироненко, ответ на вопрос, кого считать декабристом, заключается в установлении тех, кто был членом декабристских тайных обществ и участником восстаний 1825 г. на севере и юге. П. В. Ильин разделяет этот принцип, исходя из того, что декабристы — это члены ряда преемственно связанных друг 70 с другом конспиративных объединений, ставивших своей целью подготовку политических преобразований, а также участники организованных этими объединениями военных выступлений, знавшие о политической цели заговора. К этой формуле склоняются и другие исследователи. Другой важный вопрос терминологического характера: какие тайные общества считать декабристскими.

Открытым остается и вопрос о том, насколько сильны были элементы сознательности в позиции солдатской массы. Подсчеты количества декабристов историками иногда существенно расходятся между собой. Так, В. А. Пушкина и П. В. Ильин полагают, что количество декабристов всех категорий может колебаться от 700 до 900 человек. М. А. Рахматуллин считает эти цифры завышенными, но, в свою очередь, настаивает на включении в число декабристов хотя бы тех солдат, которые имели «какое-то представление о планах офицеров-заговорщиков и выполняли их «общественные» поручения».

5. Личность и правление Николая I в оценке отечественных историков

Официальная дворянская историография положительно отзывалась о правлении Николая I. В работах М. А. Корфа, Н. К. Шильдера, И. Ильина, К. Леонтьева, И. Солоневича идеализировалась как личность Николая, так и его внутренняя политика. Апологетом его правления считается Н. К. Шильдер (1842—1902), который высоко оценивал государственную деятельность Николая I. Он противопоставил космополитическому характеру политики Александра I национальную политику Николая I. Русский философ К. Н. Леонтьев называл Николая I «истинным и великим легитимистом», который «был призван задержать на время... всеобщее разложение», то есть революцию.

Либеральная историография (В. О. Ключевский, А. А. Кизеветтер, А. А. Корнилов, С. Ф. Платонов) говорила о «разрыве власти с обществом» при Николае I. В то же время А. А. Корнилов считал, что «правительственная система Николая I была одной из самых последовательных попыток осуществления идей просвещенного абсолютизма».

А. Е. Пресняков стал одним из первых историков называть этот период «апогеем самодержавия». Историк писал: «Время Николая I — эпоха крайнего самоутверждения русской самодержавной власти в ту самую пору, как во всех государствах Западной Европы монархический абсолютизм, разбитый рядом революционных потрясений, переживал свои последние кризисы». А. Е. Пресняков подчеркивал цельность фигуры Николая I: «Нет сложности в этом мировоззрении, нет колебаний в этой прямолинейности».

Советская историография (Б. Г. Литвак, Н. М. Дружинин, Н. П. Ерошкин) критически относилась к правлению Николая, подчеркивалось возросшее значение Третьего Отделения и чиновничьей бюрократии в годы его царствования. Вся его деятельность представлялась как подготовительный этап Крымской катастрофы, а все попытки николаевского правительства решить крестьянский вопрос назывались «пустыми хлопотами». Так, Б. Г. Литвак многолетнее обсуждение вопроса об освобождении крепостных крестьян в «секретных» комитетах Николая I сравнивает с «танцем кота вокруг котла с горячей кашей». Главную причину этого советские историки видели в боязни правительства недовольства со стороны дворянства и в надежде Николая I, что русские помещики сами «созреют» и предложат провести реформу.

В современной историографии произошло определенное переосмысление эпохи правления Николая I: историческая наука отошла от однозначно негативной оценки его царствования, эпоха Николая I рассматривается как этап общего поступательного движения России, этап тем более важный, что он предварял реформы 1860-х гг. В 1997 г. редакция журнала «Родина» провела специальный круглый 72 стол об эпохе правления Николая. В нем приняли участие ведущие специалисты по истории России первой половины XIX в. С. В. Мироненко, В. А. Федоров, А. В. Левандовский, Д. И. Олейников, С. С. Секиринский, Ю. А. Борисенок. Современные историки по-разному оценивают результаты деятельности Николая I.

Имеется немало исследователей, придерживающихся традиционных взглядов на Николая I и эпоху его правления. Т. А. Капустина пишет: «Вряд ли найдется в российской истории более одиозная фигура, чем Николай I. Историки единодушно считают его царствование периодом самой мрачной реакции». В. Я. Гросул правление Николая I по-прежнему называет «апогеем самодержавия»: император, по его словам, «выжал из феодализма практически все, что мог». Согласно этому взгляду на эпоху правления Николая I, для нее было характерно отрицательное отношение к демократии, всемерное укрепление основ самодержавного строя. По словам Н. А. Троицкого, «выражая интересы господствующего класса дворян-крепостников, Николай I вместе с тем сводил государственную власть к личному произволу на манер военного командования. Россия представлялась ему воинским соединением, в котором царит воля его командира, то бишь государя».

В современной литературе присутствует и другая точка зрения на время правления Николая I. Она отрицает многое из того, что писала о Николае I советская историография. Ряд современных историков полагает, что к началу правления Николая I Россия вновь нуждалась в реформах. По мнению либеральных исследователей, после того как Александр I не решился, а декабристы не сумели провести преобразования в стране, Николай I некоторое время пытался взять на себя роль «революционера сверху». Н. Я. Эйдельман, Ю. А. Борисенок подчеркивают, что Николай I являлся прямым преемником Петра I.

А. Б. Каменский указывает, что было бы неверным «представлять Николая как тупого солдафона, бесчувственного и жестокого гонителя и реакционера». Историк проводит параллели в судьбах Николая I и его старшего брата императора Александра I: и тот и другой пытались провести необходимые обществу реформы, но натолкнулись на непреодолимые трудности, связанные с консервативным общественным мнением, отсутствием в обществе тех политических сил, которые могли бы поддержать реформаторские усилия императоров. Поэтому, по словам Каменского, главным вопросом в правление Николая I стал вопрос «о сохранении политического режима и государственной безопасности».

Профессор В. А. Федоров полагает, что Николай I «отчетливо осознавал необходимость преобразований»: уже Комитет 6 декабря 1826 года поставил задачу не только охранять порядок, но именно ради его сохранения провести преобразования. В первую очередь преобразования, доказывает Федоров, коснулись экономики (значительный импульс получили промышленность и торговля, было положено начало техническому и сельскохозяйственному образованию). По мнению Федорова, Николай I принимал в преобразованиях живейшее участие и искренне хотел отменить крепостное право, однако ему мешали обстоятельства, преодолеть которые в то время было не под силу даже самодержавному монарху.

С.С. Секиринский обращает внимание на тот факт, что вопреки распространенному мнению «раскол» между властью и обществом в России произошел не в эпоху Николая I, а при его преемниках. Несмотря на дискредитацию личности императора и его системы управления страной, репутация самодержавной власти не пострадала. Более того, «школа» бюрократической выучки Николая I дала его преемнику государственных деятелей со своей программой (типа братьев Милютиных), а также беспрекословных исполнителей царской воли (типа Виктора Панина).

По оценке некоторых современных исследователей, правление Николая I сопровождалось прямым продолжением консервативного курса конца александровского царствования. С. В. Мироненко пишет: «Именно Александр I начал реакционный курс, а Николай I лишь продолжил начатое старшим братом». С. В. Мироненко подчеркивает, что Николай твердо верил во всесилие государства, и что все проблемы можно решить при помощи одного лишь государства, увеличением числа чиновников, созданием новых министерств, ведомств, секретных комитетов. «Пытаясь во всем подражать Петру, он смотрел на государство как на инструмент, который способен изменять мир. Однако в отличие от своего великого предка Николай на самом деле вовсе не стремился к изменению окружающего мира. Ему было достаточно того, что бюрократический аппарат позволяет регулировать и держать под контролем жизнь общества». По мнению историка, Николай I верил, что государство само, без участия общества, способно организовать жизнь страны.

По словам Д. И. Олейникова, «трагедия императора Николая I в том, что на его царствование пришелся крупнейший разлом новой истории, как бы его ни называли: сменой феодально-крепостнического строя капиталистическим или традиционного общества индустриальным. Или промышленной революцией, или эпохой раскрепощения сословий».

По мнению же Б. Н. Миронова, государственный строй продолжал эволюционировать в сторону «правомерной монархии» благодаря тому, что самодержавие самоограничивалось законом и делало все возможное для развития правомерного бюрократического управления, действующего на основании закона. При Николае I сложилась правомерная бюрократическая монархия. Миронов подчеркивает и тот важный новый момент в политической жизни России первой половины XIX в., который состоял в ослаблении зависимости государя от дворянства. Этому способствовало восстание декабристов в 1825 г. Эта попытка переворота хотя и провалилась, но глубоко уязвила императора и способствовала тому, что он утратил к дворянству доверие и в своей политике старался опираться преимущественно на бюрократию. Понижение политического статуса дворянства, как считает Миронов, проявилось в том, что при Николае I были приняты меры по ограничению власти помещиков над крепостными, государство стало вмешиваться в отношения между ними в невиданном прежде масштабе. Вследствие освобождения императора от дворянской опеки и зависимости дворянство перестало быть правящим сословием, хотя осталось привилегированным сословием. В итоге Миронов делает вывод о трансформации сословной монархии в бюрократическую монархию.

6. Оценка крестьянской реформы 1861 г. в исторической науке

Официальные дворянские историки (И. И. Иванюков «Падение крепостного права в России», 1882; Г. Г. Джаншиев «Эпоха Великих реформ», 20 переизданий с 1883 по 1907 г.) рассматривали реформу как «великий освободительный акт», как результат распространения гуманистических идей. Основное внимание уделялось подготовке реформы, а не ее реализации. Кроме того, в работах дворянских историков господствующей была точка зрения о «классовом мире» в период подготовки и проведения реформы. По словам этих исследователей, помещики провели реформу вопреки своим выгодам. Крестьяне же были им благодарны. Так, Г. Г. Джаншиев увидел в Манифесте осуществление дум и чаяний народа. И. И. Иванюков исходил из идеалистических представлений об определяющей роли «гуманно-прогрессивных идей» и государственной власти, вооруженной этими идеями, опирающейся на просвещенное, либеральное дворянство — бескорыстного защитника интересов крестьян. Крестьянство не учитывалось им как сила, влияющая на разработку реформы. А в 1891 году Ходский в работе «Земля и земледелец» сформулировал: реформа — это великий освободительный акт благородного и просвещенного российского дворянства во главе с Царем-Освободителем.

В конце XIX — начале XX века складывается и либеральная концепция. В. О. Ключевский (1841—1911), С. Ф. Платонов (1860—1933) и другие приветствовали как отмену крепостного права, так и последующие реформы. Поражение в Крымской войне, считали они, выявило техническое отставание России от Запада и подорвало международный престиж страны.

В 1893 г. вышла научная работа А. А. Корнилова (1862—1925) «Крестьянская реформа 1864 года в Царстве Польском». Корнилов размышлял о путях проведения реформы, анализируя причины успеха или неудачи, расстановку сил и мотивов, движущих этими силами. Он поставил вопрос о «материальных факторах» как предпосылке отмены крепостного права. Однако, раскрывая это понятие, полностью опустил наличие товарно-денежных отношений, буржуазных тенденций в экономике, а в оценке реформы — ее буржуазное содержание, как и буржуазный характер развития пореформенного аграрного строя. Корнилов не отрицал роли классовой борьбы и значения крестьянского движения в истории реформы. Но стержень этой классовой борьбы видел в столкновениях либерального и реакционного дворянства в Губернских комитетах, причем решающее влияние на разработку реформы государственной властью оказывало, по его мнению, либеральное дворянство. Реформа рассматривалась Корниловым уже не как независимый акт самодержавной власти, воспринявшей гуманные идеи времени, а как государственная необходимость и вместе с тем забота о «благосостоянии крестьян».

В более поздней своей работе — «Крестьянская реформа 1861 года» (1905) А. А. Корнилов отметил, что интересы помещиков и крестьян столкнулись в ходе реформы. Причины реформы он видел в экономической отсталости России, проигравшей Крымскую войну. Для Корнилова связь 1861 и 1905 гг. была несомненна. Реформа 1861 г. «укрепила крестьянское землевладение и расшатала помещичье, подготовляя неизбежную будущую его экспроприацию путем экономического разорения помещичьих хозяйств; но при этом обусловила и нищету крестьянских хозяйств. Она подготовила образование в будущем демократической структуры поземельных отношений в России; она обусловила трудный и горестный путь для осуществления этого результата».

В 1911 году, к 50-летию реформы, вышло многотомное юбилейное издание «Великая реформа». Его редакторы (А. К. Дживилегов, С. П. Мельгунов, В. И. Пичета) указывали на необходимость исследования причин отмены крепостного права, развития крепостной деревни и истории государственных крестьян в предреформенный период, крестьянских волнений накануне реформы, хода се реализации. Однако все эти вопросы остались фактически неизученными. Цель издания ограничивалась содействием «прогрессивной России в выработке сознательного отношения» к реформе «при помощи данных, добытых до сих пор русской наукой».

Марксистская историография начиная с К. Маркса и Ф. Энгельса указывала на то, что причины реформы кроются в поражении России в Крымской войне. К. Маркс в своей работе «Заметки о крестьянской реформе» подчеркивал, что помещик потерял власть над личностью крестьянина, но крестьянин все равно оказался в зависимости от своего прежнего помещика.

В. И. Ленин в 1890-е гг. говорил, что с реформы начался капитализм в России. Но в 1905—1907 гг. он уже делал упор на половинчатость реформы. В 1907—1917 гг. он сформулировал учение о революционной ситуации (низы не могут жить по-старому, верхи не хотят жить по-новому, обострение выше обычного нужды и бедствий народных масс). Исходя из этого тезиса, он говорил о реформе как побочном продукте революционной борьбы; о том, что хотя она и была прогрессивной, но носила классово ограниченный характер.

М. Н. Покровский, выдвинувший в своей работе «Русская история в самом сжатом очерке» утверждение о том, что капитализм в России утвердился в конце XVIII — начале XIX века, оценивал реформу 1861 года как реакционную меру. Он считал, что наделение крестьян землей затормозило их пролетаризацию и, как следствие, отодвинуло социальную революцию.

В 1930-х годах, в условиях критики школы М. Н. Покровского, утверждается мнение, что реформа 1861 года являлась буржуазной реформой, с которой и начался капитализм в России. Вообще, советская предвоенная историография этой проблемы характеризуется отсутствием четкости в изложении различных видов крестьянского протеста, не имела единого понятийного аппарата. Больший упор делался на пропаганде, нежели на науке.

В конце 1930-х годов молодые историки И. И. Полосин и В. Н. Бочкарев (Ярославский пединститут) начали изучать реализацию реформы и, в частности, обратились к исследованию уставных грамот.

После Великой Отечественной войны, в 1949 году, член-корреспондент АН СССР В. К. Яцунский призвал начать усиленную разработку уставных грамот — по уездам и губерниям. В итоге в период с середины 1950-х до середины 1980-х гг. — появилось 216 работ. Начинается настоящий бум такого рода исследований в регионах.

П. А. Зайончковский в работах «Проведение в жизнь крестьянской реформы», «Отмена крепостного права в России» попытался комплексно проанализировать предпосылки, подготовку реформы, ее содержание, реализацию в различных районах страны и последствия реформы. Он обнаружил, что анализ уставных грамот проводился советскими исследователями по разным методикам, что приводило к несопоставимости результатов. В начале 1960-х гт. Б. Г.Литвак защитил кандидатскую диссертацию «Уставные грамоты как исторический источник», где предложил методику обработки этого вида источников с помощью ЭВМ. А в 1974 г. он же опубликовал докторскую диссертацию-монографию «Русская деревня в реформе 1861 года. Центрально-черноземный район».

Целый ряд работ по реализации реформы издал академик Н. М. Дружинин: «Московское дворянство и реформа 1861 года», «Сенаторские ревизии 1860—1870-х гг.» и главный труд — «Русская деревня на переломе (1861—1881)». Исследуя позицию дворянства и его влияние на подготовку реформы, Н. М. Дружинин пришел к заключению: «План, который с различными вариантами чертило поместное дворянство, оживает перед нами в законодательном тексте 19 февраля 1861 г.». Реформа рассматривалась историком как выражение интересов различных групп дворянства. В более поздней статье о ликвидации феодальной системы Дружинин так определяет соотношение феодальных и буржуазных принципов законодательства об отмене крепостного права: «Как известно, Положения 19 февраля 1861 г. были компромиссным сочетанием двух проектов реформы, отражавших основные борющиеся тенденции в недрах землевладельческого класса». Этот вывод подтверждается и в последующих работах ученого. В них отмечается также влияние отмены крепостного права на реформы государственных и удельных крестьян. Дружинин также подчеркивал глубокий социальный кризис, который вызвала реформа.

Несколько с других позиции оценивал реформу другой советский исследователь И. Д. Ковальченко. Он считал, что товарно-денежные отношения в период кризиса феодально-крепостнической системы оказывали большое воздействие на положение не только помещичьих, но и крестьянских хозяйств: «Едва ли не самой важной особенностью социально-экономического развития деревни в эпоху разложения и кризиса феодально-крепостнической систе-80 мы в России являлось то, что основным производителем сельскохозяйственной продукции, носителем поступательно-прогрессивных сдвигов и наиболее рациональной в общественном масштабе формой организации сельскохозяйственного производства было крестьянское хозяйство». Это характерное для русской дореформенной деревни явление имело своим следствием, по мнению автора, ряд важных особенностей в историческом развитии нашей страны, которые проявились в крестьянской реформе, — оно делало невозможным безземельное освобождение крестьян. «По своей социально-экономической сущности, — пишет Ковальченко, — реформа 1861 г. представляла собой промежуточный вариант аграрных преобразований, с одной стороны, она сохраняла и расширяла основы для буржуазно-помещичьего («прусского») пути буржуазной аграрной эволюции, а с другой — сохранила крестьянское хозяйство как самостоятельную форму общественного производства, т. е. не устраняла основ для буржуазно-крестьянского («американского») пути аграрного развития, хотя и резко ограничила возможности такого развития. Короче говоря, реформа 1861 г. в целом была историческим компромиссом, отразившим собой особенности социально-экономического строя деревни предреформенной эпохи».

В годы перестройки начинается процесс переосмысления многих вопросов реформы. К 1990-м годам отечественная наука пришла со многими наработками. Был создан единый понятийный аппарат, плодотворно разрабатывались проблемы периодизации крестьянского движения, его социального состава. Было отметено понятие «вторая социальная революция» применительно к пореформенной деревне, поскольку был сделан вывод о том, что классовый антагонизм там только зарождался. В научный оборот был введен широкий пласт источников.

Одна из первых публикаций, вышедших в постперестроечное время, —- это работа Н. Я. Эйдельмана «"Революция сверху" в России». В ней автор попытался показать значительную зависимость эволюции государственных политических и иных институтов от деятельности реформаторов, которые приобретали некий ореол провидцев, опережающих время в своих замыслах и действиях. Самим реформам придавался статус универсального средства в разрешении назревших противоречий и предотвращении кризисов. С таким подходом не согласился Б. Г. Литвак в монографии «Переворот 1861 г. в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива», он утверждает невозможность отождествления реформы с «революцией сверху», так как реформы приспосабливают общество к новым условиям, а революции кардинально меняют сам строй.

Б. Н. Миронов в своей монографии «Социальная история России периода империи» поставил под сомнение традиционное представление о кризисе крепостнического хозяйства накануне 1861 г., тем самым подорвав социально-экономический аргумент в пользу ее неизбежности. Он доказывает временный и ограниченный характер кризиса, приводит доводы в пользу устойчивого повышения уровня жизни крестьянства: хозяйственная деятельность помещичьих крестьян была более результативной, чем казенных крестьян; крепостнические отношения были ликвидированы сверху, а не в силу своего внутреннего разложения — в экономическом смысле они не достигли своего предела.

7. Оценка реформ 1862—1874 гг. в исторической науке

В исторической литературе реформы получили неоднозначную оценку.

В дворянской историографии (С. Татищев, А. Шумахер) личность самого Александра II и в целом вся его реформаторская деятельность идеализировались, оценивались исключительно с положительной стороны.

Историки-либералы, современники событий В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, А. А. Корнилов и другие приветствовали как отмену крепостного права, так и последующие реформы. Поражение в Крымской войне, считали они, выявило техническое отставание России от Запада и вынудило правительство провести реформы. Но они отмечали и противоречивый характер преобразовательной деятельности Александра II.

А. Е. Пресняков (1870—1929) свои наблюдения о магистральных линиях развития XVII—XIX вв. изложил в первом томе исторического сборника «Три века. Россия от Смуты до нашего времени», который был опубликован И. Д. Сытиным в 1912—1913 гг. к 300-летнему юбилею Дома Романовых. Преобразования 1860-х годов, по мнению Преснякова, только пошатнули основы русского государственного права и социально-политического строя, выработанного в царствование царя Алексея Михайловича, но они положили начало новому, «переходному», «критическому» периоду, который затянулся на полстолетия. Этот период (1861—1905—1907) историк определил как «жгучую современность», итоги борьбы в котором нового и старого — не очевидны.

Народники (М. Бакунин, Н. Михайловский и др.) отмену крепостного права приветствовали, но направленность реформ на развитие предпринимательства полагали ошибочным. Они считали возможным в России некапиталистический путь развития через крестьянскую общину.

Советская историография базируется на концепции В. Ленина о реформах как о первом шаге на пути превращения абсолютной монархии в монархию конституционную. Если народники считали, что освобождение крестьян двинуло Россию по некапиталистическому пути развития, то Ленин подчеркивал его влияние на формирование в стране буржуазного уклада. Ленинские определения и оценки утвердились в советской историографии в 30-е годы. Это, в первую очередь, ограниченность крестьянской реформы и ее феодальнокрепостнические черты; определение борьбы вокруг подготовки реформы как борьбы внутри дворянства за «меру и форму уступок»; представление о кризисе феодальной формации как главной причине реформ и о значении крестьянского движения, вынудившего «верхи» начать преобразования. Историки-материалисты (И. А. Федосов, Л. Бескровный и др.) определяют период отмены крепостного права и реформ как резкий переход от феодальной общественно-экономической формации к капиталистической. Для большинства советских историков реформы — это водораздел, отделяющий период феодализма от периода капитализма. В советской историографии преобладало объяснение отмены крепостного права и реформ ростом крестьянских волнений. М. В. Нечкина изображает Россию конца 50-х — начала 60-х годов XIX века как некий кипящий котел: «Правительство уже не управляет, а стреляет... Уж лучше пойти на реформы, открыть клапан». Советские историки полагали, что отмена крепостного права в России запоздала, а реформы, следовавшие за ней, проводились медленно и неполно. Половинчатость в проведении реформ вызвала возмущение передовой части общества — интеллигенции, вылившееся затем в террор против царя. Марксисты-революционеры считали, что страну «повели» по неверному пути развития — «медленного отсекания гниющих частей», а надо было «вести» по пути радикального решения проблем — проведения конфискации и национализации помещичьих земель, уничтожения самодержавия и др.

В современной историографии имеется немало защитников традиционных воззрений на правление Александра. По словам Н. А. Троицкого, «как личность Александр II был, конечно, привлекательнее отца, умнее, образованнее, мягче и сдержаннее характером, однако и он тоже сочетал в себе — не столь кричаще, как Николай, — пороки самодура и ретрограда, да и чрезмерно полагался на бывших служак Николая...». Более того, Троицкий характеризует Александра II как «самого кровавого самодержца» за всю историю России. Он пишет, что его деятельность нельзя рассматривать односторонне и замалчивать «бесспорный факт: к концу 70-х гг. царь, в свое время освободивший от крепостной неволи крестьян, снискал себе уже новое титло: Вешатель». По словам Троицкого, реформы 1861—1874 гг. преобразовали экономический, социальный и политический уклад Российского государства так, что началось его превращение из феодальной в буржуазную монархию. Крестьянская реформа 1861 г. изменила экономический базис страны (Россия твердо стала на путь капиталистического развития), а реформы 60—70-х гг. XIX в. привели в соответствие с новым базисом старую политическую надстройку. В то же время автор считает, что ни одна из реформ 1861—1874 гг. не стала в полной мере последовательной. Каждая из них «сохранила в себе остатки феодальной старины, что ограничивало ее прогрессивность». Объясняя причины этого явления, Троицкий замечает, «что все реформы 60—70-х гг. были навязаны снизу «верхам», вырваны у них, но осуществлялись, хотя и против их воли, их же собственными руками. Царь и его окружение уступали объективной необходимости и давлению оппозиции, но, уступая новому, хотели все же сохранить как можно больше из старого и многое сохранили.

Уже во второй половине 1980-х гг. часть авторов выступила с критикой советской историографии, которая причины реформаторской деятельности Александра II выводила напрямую из статистики народных бунтов. По замечанию Н. Я. Эйдельмана, крестьяне, хотя и ожидали реформ, в ту пору волновались не больше, чем прежде. Ожидания, царившие в народе, как считает историк, были понятны многим из окружения нового императора, и они сумели убедить Александра II, что угроза слева была в тот момент опаснее, чем ворчание справа. Н. Я. Эйдельман говорит, что Александр начал свою «революцию сверху» не только когда стало нужно, но когда стало возможно довести ее до конца.

Б. Г. Литвак в монографии «Переворот 1861 года в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива» оспорил правомерность отождествления реформы с «революцией сверху». Б. Г. Литвак говорит, что Александр II при желании мог бы сыграть роль «революционера на троне», радикализовать свои реформы и увенчать их дарованием стране хотя бы самой умеренной конституции, т. с. превратить цикл реформ в «революцию сверху», но «голос крови» его отца оказался в нем сильнее: победило «николаевское наследие».

В современной историографии большая литература посвящена жизни и деятельности Александра II. Современных авторов М. Д. Долбилова, А. А. Левандовского, В. Г. Чернуху, А. П. Яковлева, Н. Я. Эйдельмана и других в эпохе Александра II интересует прежде всего реформаторская сущность его правления. Если советские историки главное внимание уделяли крестьянской реформе, то основное внимание современных исследователей привлечено к тем из реформ, которые модернизировали политическую структуру Российского государства.

Современные либеральные историки относят Александра II к плеяде крупнейших российских реформаторов. Большинство современных исследователей утверждают, что либеральные идеи стали практикой в деятельности Александра II, проводившего модернизацию «сверху» — путем правительственных реформ. Некоторые авторы полагают, что именно Александр II начал российскую модернизацию. А. Левандовский считает, что все, что сделал Александр II, «позволяет говорить о жизненном подвиге этого человека. Одно только освобождение крестьян, не говоря уже о последующих реформах, заслуживает подобного определения. Ведь речь шла о том, чтобы в корне изменить русскую жизнь, как, наверное, не менял ее еще никто...».

По словам Л. Г. Захаровой, «Александр II считал необходимым проведение либеральных преобразований, использовал программу «либеральных бюрократов» с целью изменения существующей государственной системы, несостоятельность которой обнаружилась во время Крымской 86 войны». Л. Г. Захарова рассматривает реформы 60—70-х гг. как шаг от регулярного полицейского к правовому государству. При этом она подчеркивает, что реформы носили незавершенный характер, а приобщение «основной массы населения, миллионов крестьянства к гражданской жизни» происходило в условиях усиления контроля государственной власти над экономикой и обществом. Причины же незавершенности реформ объясняются ею тем, что «по своему мировоззрению, характеру, темпераменту Александр II не был реформатором. Он стал им в силу обстоятельств, не обладая способностями и достоинствами крупного государственного деятеля... Он вынужденно, оказавшись перед фактом жестокого поражения в войне и всеобщего недовольства в стране, взял за основу либеральную программу, либеральную концепцию крупномасштабного реформирования страны, ее общей перестройки, но, не будучи сам либералом по убеждениям, в конечном счете подчинил проведенные преобразования интересам сохранения самодержавия». По мнению Захаровой, Великие реформы, тем не менее, открывали путь к созданию гражданского общества, были нацелены на развитие национального самосознания народа, воспитание в нем чувства достоинства, преодоление рабства.

Вопросы реформ и реформаторства в России, как наиболее приемлемого варианта развития общества рассмотрены также в работе В. В. Зверева «Революция и реформы: исторический контекст и современное понимание» (1999). А в вышедшей в 1996 г. коллективной монографии «Власть и реформы. От самодержавной к советской России» реформы оцениваются как структурные преобразования, ломка внутренней инфраструктуры с целью выдержать конкуренцию на национальную и военно-экономическую самостоятельность в мировом масштабе.

8. Оценка народнического движения в исторической науке

Начало изучению народнического движения в России и его теоретической базы было положено либо самими народниками, либо его противниками еще в 70—90-е годы XIX века. Н. К. Михайловский трактовал народничество как чисто интеллигентское движение, миросозерцание «кающихся дворян» и разночинцев, озабоченных жаждой решения вопросов социальной правды.

Он наметил три этапа в истории народничества. Первый — генезис из славянофильства и западничества в 1840—1850-е гг. Второй период — 1860-е гг., когда народничество стало заметным общественным движением, оформилось в доктрину. И наконец, в 1870-е гг. сложилось целостное миросозерцание, центральной идеей которого стала мысль о противоположности интересов народа интересам нации. «Богатство нации есть нищета народа», — писал он.

Оценка народничества и его доктрины имелась и в лагере царских чиновников. Министр юстиции граф К. И. Пален написал в 1875 г. обширную записку «Успехи революционной пропаганды в России», а генерал-лейтенант Шебеко (псевдоним В. К.), работавший в Министерстве внутренних дел, опубликовал на французском языке своеобразный документ «Хроника социалистического движения в России. 1878—1887», который был переведен и издан в Москве в 1906 г. В 1887 г. в недрах III отделения Министерства внутренних дел его штатный историк Н. П. Головин написал книгу «История социально-революционного движения в России (1861—1881 гг.)». Вполне естественно, что все оценки русского народничества в этих публикациях и документах были резко отрицательными. Представитель дворянской историографии граф С. С. Татищев в книге «Судебно-полицейская хроника» также крайне негативно оценил народников. 88

Либеральная концепция народничества представлена публикациями Л. Г. Барривс «Освободительное движение в царствование Александра II: Исторические очерки» (М., 1911); Б. Б. Глинского «Революционный период русской истории (1861-—1881 гг.): Исторические очерки» (СПб., 1913); А. А. Корнилова «Общественное движение при Александре II (1855—1881): Исторические очерки» и др. Написанные в сочувственных тонах, они часто носят апологетический характер. Эти работы подчеркивали, что чрезмерная жестокость царизма превратила «безобидных мечтателей» в закоренелых революционеров.

А. Н. Пыпин (1833—1904) поместил в «Вестнике Европы» статью «Теории народничества» (1892). Соглашаясь с этической, социальной устремленностью народничества и его практической деятельностью на благо народа, Пыпин, однако, не принял критики интеллигенции, данной народниками, настойчиво подчеркивал преемственность во взглядах славянофилов и народников.

Историк освободительного движения, либеральный народник В. Я. Яковлев-Богучарский (1861—1915) систематизировал данные по истории леворадикального народничества, собранные им из разных источников, включая подпольные и эмигрантские издания. Богучарский разделял мнение Пыпина об идейной неоднородности народнического движения, а также о преемственности во взглядах славянофилов и народников. Однако при этом Богучарский добавлял, что связующим звеном между ними был сначала А. И. Герцен, а затем Н. Г. Чернышевский.

Русские историки-марксисты подвергли критике как анархистское течение русских народников, так и идеологов либерального народничества. Г. В. Плеханов в работах «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», «Социализм и политическая борьба», «Наши разногласия», «Анархизм и социализм» резко критиковал народников за несостоятельность их идеи о самобытности пути России. С таких же критических позиций, как и Плеханов, оценивали народников П. Б. Струве и В. И. Ленин. В. И. Ленин неоднократно обращался к критике народничества («Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов», «К характеристике экономического романтизма», «От какого наследства мы отказываемся»). В работе «Развитие капитализма в России» В. И. Ленин доказывал очевидность столбовой дороги капитализма, называл народников идеологами крестьянской демократии и выделил несколько этапов в развитии народничества.

С 1917 года до середины 30-х гг. XX в. всем течениям народничества было посвящено немало разнообразных публикаций: публицистических, мемуарных, научных. Такое обилие объясняется политической злободневностью изучаемых проблем революционного прошлого, к тому же большинство авторов сами были деятелями революционного движения. Интерес к народничеству проявился в обширных публикациях трудов идеологов народничества как отдельными изданиями, так и в собраниях сочинений. В этот же период прошли научные дискуссии о народничестве. Дискуссия о Чернышевском была одной из наиболее крупных во второй половине 20-х годов: Ю. М. Стеклов характеризовал Чернышевского «как предтечу К. Маркса и Ф. Энгельса, «революционного коммунизма», провозвестника социалистической революции в России». Оппоненты Стек-лова определяли Чернышевского как крестьянского революционера и революционного демократа. К данной дискуссии непосредственно примыкала другая — о личности и деятельности М. А. Бакунина. Ю. М. Стеклов подтягивал Бакунина к родоначальникам российского коммунизма. Против него выступила группа ученых (Е. А. Мороховсц, B. П. Полонский и др.). Тогда же прошла и дискуссия о C. Г. Нечаеве. Ее участники отвергли взгляд на него как на предшественника большевиков, а также осудили попытки оправдать революционную практику Нечаева.

В 1929—1930 гг. состоялась дискуссия в Обществе историков-марксистов о «Народной воле». Открыла дискуссию статья И. А. Теодоровича «Историческое значение партии «Народная воля» в журнале «Каторга и ссылка». Автор определял народников как «прямых предшественников большевизма, а «Народную волю» — как организацию крестьянства для единой мировой социалистической революции». В 1930 г. дискуссия продолжалась. Главное внимание ее участники сосредоточили на ленинских оценках идеологии «Народной воли» как теории народного социализма. В конце концов и эта дискуссия, подобно предшествовавшим, привела к постановке проблемы идейных истоков большевизма. Итогом дискуссии стали тезисы о «Народной воле», подготовленные отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б). В них народовольство однозначно характеризовалось как революционно-демократическое течение. Все другие мнения причислялись к «правому уклону».

Вплоть до конца 50-х годов тема русского народничества во всех ее аспектах за исключением критических была полузакрытой. Причиной была его оценка, данная в «Кратком курсе истории ВКП(б)», как идеологии, утратившей свой революционный характер по сравнению с демократами-шестидесятниками и враждебной марксизму.

Народничество как исследовательская проблема вернулось в историю русской общественной мысли во второй половине 50-х гг. XX в. в виде нескольких сменяющих друг друга дискуссий, главная суть которых в том, как оценивать идеологию русского народничества и когда оно началось как движение. Конец 1950-х гг. — новая дискуссия о движении народников. Одна из спорящих сторон считала, что народничество возникло на рубеже 60—70-х годов как протест против буржуазных тенденций пореформенного развития России. Другая говорит о народничестве как о синониме разночинского этапа революционно-демократического движения в России, осуществляющего антифеодальную идеологию. Усиление интереса к народничеству вызвало появление значительного числа работ: 111. М. Левин «Общественные движения в 60—70-е годы XIX века» (1958); В. Ф.Антонов «Революционное народничество» (1965); Э. С. Виленская «Революционное подполье в России (1965); Б. С. Итенберг «Движение революционного народничества. Народнические кружки и «хождение в народ» в 70-х гг. XIX в.» (1965); С. С. Волк «Народная воля 1879—1982 гг.» (1966); В. А. Твардовская «Социалистическая мысль в России на рубеже 1870—1880 гт.» (1969) и другие.

Так, С. С. Волк говорит о том, что для народовольцев рабочие были только удобной для агитации частью народа. Самостоятельного значения пролетариату они не придавали. Этот факт историк считал ошибкой народников. «Народную волю» С. С. Волк оценивал как прообраз политической партии, борющейся в подполье, но имеющей свою печать, пользующуюся поддержкой и сочувствием передовой интеллигенции. Переход «Народной воли» к открытой борьбе с самодержавием вызвал постановку новых вопросов теории и тактики борьбы. В решении этих вопросов, по мнению автора, выявился утопизм народнических теорий.

Советской историографией 60-х гг. XX в. рассматривается не только террористическая деятельность народнических организаций, но и «хождение в народ» (работы Б. С. Итенберга, В. Н. Гинева и др.). В эти годы советские историки пытаются уравнять значение термина «хождение в народ» и деятельность народнических организаций «Земля и воля» и «Народная воля». Б. С. Итенберг считает «хождение в народ» следствием крестьянской реформы 1861 года, после которой наблюдалось усиление неравенства, обнищания различных слоев трудового сельского люда. Движению в народ предшествовала разнообразная деятельность по изучению социальной и духовной жизни народа, истории борьбы трудящихся за свое освобождение. Б. С. Итенберг говорит о том, что «хождение в народ» было хорошо продумано и организовано.

В истории «хождения в народ» Б. С. Итенберг выделяет определенные этапы: 1) 1861—1863 гг. — деятельность революционеров в крестьянской среде была вызвана стремлением поднять крестьян на восстание; 2) 1864—1873 гг. — предпринимались единичные попытки сближения интеллигенции с народом, активная революционная агитация сменилась стремлением глубоко познать социально-экономическое положение трудящихся; 3) 1873—1875 гг. — массовая деятельность в народе. Значение «хождения в народ» Б. С. Итенберг и В. Н. Гинев признают в установлении связи передовых образованных людей с широкими народными массами. Неудачи движения в народе 1874—1875 годов проходили в условиях децентрализации и способствовали созданию централизованной конспиративной организации. Таким образом, по мнению Итенберга и Гинева, период «хождения в народ» является важным этапом, предшествовавшим деятельности народнических партий и во многом изменившим революционно-демократическую идеологию.

В 70-е годы XX века относительно революционной деятельности народников выходит ряд работ Н. А. Троицкого. В них автор подробно рассматривает террористическую деятельность народников, анализирует политические процессы над народниками, а также характеризует карательные меры правительства. Революционное народничество рассматривается им как результат двух революционных ситуаций 60-х и 70-х годов XIX века, обозначивший «кризис верхов». А с 1866 года, по мнению Н. А. Троицкого, царизм открыто перешел от «либерализма» в «полицейском футляре» к драконовской реакции. Поводом послужил выстрел Д. Каракозова, но реакция обрушилась не только на каракозовцев. По мнению Н. А. Троицкого, «каратели», как он называет III Отделение и полицейских, не только не смогли остановить революционное движение, а даже способствовали его развитию и переходу от мирной пропаганды к террору как средству отпора и самозащиты. Однако, как считает Троицкий, постепенно из средства самозащиты террор превращается в средство борьбы с правительством. По мере того как террор приобретал все более осознанный политический характер, он толкал террористов к цареубийству.

Но узость тех общественных слоев, которые поддержали «Народную волю», оказалась для партии роковой. Отсутствие твердой опоры в массах обрекло ее на поражение. Но все же, как отмечает Н. А. Троицкий, «Народная воля» способствовала революционному воспитанию масс внутри страны. Признавая значение «Народной воли» в российском и международном революционном движении, Н. А. Троицкий оправдывает методы ее борьбы, говоря о том, что «красный террор» был лишь ответом на «белый террор» со стороны царизма.

В современной исторической науке продолжились споры о классическом народничестве. В некоторых работах народничество отождествляется с заложенной А. И. Герценом и Н. Г. Чернышевским идеологией крестьянской демократии. Для других авторов народничество — это общественное течение, начавшееся только с 70-х гг. XIX в., когда активную роль в революционном процессе взяла на себя разночинская интеллигенция. Спорным является и вопрос о конце народничества. Часто можно встретить мнение о том, что классическое народничество исчерпало себя 1 марта 1881 г., а либеральное народничество 80—90-х гг. рассматривается как его деградация.

Современные историки много спорят о программных установках партии «Народная воля» и применяемых ею методах борьбы. Н. А. Троицкий, ссылаясь на программу партии, подводит к тому, что в деятельности «Народной воли» террор никогда не занимал главного места. Говоря о причинах развязывания террора, Н. А. Троицкий продолжает считать, как и раньше, что «красный» террор «Народной воли» был исторически обусловлен, навязан революционерам как ответ на «белый» террор царизма против «хождения в народ». По словам Н. А. Троицкого, «вся эта цепь покушений накалила обстановку в стране и, как на это рассчитывали народовольцы, внесла дезорганизацию в лагерь «верхов». Н. Троицкий утверждает, что высшей целью народников было тогда освобождение русского на-1>4 рода, которому они поклонялись и сострадали. Автор считает, что политика царского правительства по отношению к «ходебщикам в народ» была нецелесообразна. Потому что «хождение в народ» было мирным, пропагандистско-просветительным движением, и цивилизованное правительство оценило бы просветительский энтузиазм народников и наказало бы лишь необузданных бунтарей. Вместо этого царское правительство, по мнению Н. Троицкого, несправедливо обрушилось на народников жесточайшими репрессиями. Н. Троицкий рисует образ русского народовольца, который соединяет в себе два высочайших типа человеческого величия: мученика и героя. В публикации Н. Троицкого народники представлены прежде всего как «тираноборцы и народолюбцы».

С этой точкой зрения категорически не согласен А. А. Левандовский, в работах которого народники выступают прежде всего как «бомбисты». Опровергая термин «тираноборцы», А. А. Левандовский говорит о том, что между П. Заичневским, нечаевщиной, «хождением в народ», «Народной волей» каких-то глухих границ не существует, так как во всех этих явлениях действующим лицом является разночинец, причем воинствующий. По версии А. А. Левандовского, революционная пропаганда в деревне, сориентированная на общинно-социалистические настроения крестьянства, изначально была обречена на неудачу, так как община того времени была не зародышем будущего, а пережитком прошлого, который уже начал распадаться. Но при всех своих ошибках и иллюзиях, отмечает А. А. Левандовский, народничество было движением потенциально здоровым и содержало в себе самом возможность выбраться из рокового подполья. Автор говорит о том, что на движение революционных народников, которое, в сущности, носило утопический характер, власть ответила репрессиями, которые ударили по всему обществу. Репрессивная политика правительства вызвала соответствующую реакцию тех, против кого она была направлена. Но А. А. Левандовский оправдывает действия императора, при этом он подчеркивает ошибочность принятых мер. По мнению А. А. Левандовского, целиком отдавшись террору, народовольцы утратили чувство реальности. Их борьба с властью постепенно приобретала иррациональный характер: она все больше велась под диктовку ненависти, а не разума.

Н. Я. Эйдельман считает, что наиболее достойные из революционеров изначально не стремились к борьбе за власть, за свержение существующего строя, к террору, а мечтали заниматься непосредственной созидательной деятельностью. Согласно концепции Эйдельмана, достойные люди из совестливой российской интеллигенции шли в революционеры тогда, когда ощущали невозможность осуществления реформ официальным, государственным путем, когда теряли контакт с «реформаторами сверху» и веру в их искренность.

О. В. Будницкий полагает, что зарождение террора в России было вызвано прежде всего невозможностью эволюционного, мирного развития общества и власти. Конфликт власти, не желавшей поступиться ни граном своих привилегий и предпочитавшей диалогу с формирующимся обществом, которое не видело для себя никаких жизненных перспектив без элементарного набора политических свобод, жестокое подавление всякого инакомыслия, был неизбежен. Будницкий пишет, что «террор оказался наиболее эффективным средством борьбы при ограниченных силах революционеров», и «на конституционный путь правительство заставили вступить именно террористы». По словам О. В. Будницкого, «насилие было, увы, взаимным, и кровавую спираль раскручивали обе стороны. Это было, в известном смысле, самоистребление».

По мнению А. Баранова, «в России на рубеже XIX и XX веков... сложились две основные системы представления террористической группы обществу и, соответственно, две основные модели политического терроризма». Первую автор называет «войной на уничтожение», когда террорист 96 вступает в смертельную схватку с окружающим его миром, не предъявляя никаких условий ни обществу, ни властям (Зайчневский, Каракозов, Нечаев, Ткачев). Вторую модель политического терроризма А. Баранов называет «диалог с обществом» и полагает, что «основой данной модели является образ «террориста защищающегося», террориста, вынужденного подняться на борьбу, чтобы ответить на террор куда более страшного и жестокого врага» (В. Засулич).

Часть современных исследователей полагает, что тактика индивидуального террора была обречена на провал. Многие из них привлекают внимание именно к моральной, нравственной стороне террористической тактики народовольцев. Для них народовольцы стали фанатиками и «бесами». С. Бурин, например, считает, что «истоки наших кошмаров» —- декабристы и народовольцы. По его словам, народовольцы являлись циниками и «головорезами», подверженными «бредовым идеям», для которых бесконечный процесс разрушения был предпочтительней «нормального» эволюционного развития. Однако подобные оценки слишком упрощают проблему политического террора.

9. Оценка правления Александра III в исторической науке

Дореволюционные историки Г. П. Анненков, К. Н. Корольков, В. В. Назаровский — представители официальной дворянской историографии — оценивали правление Александра III с субъективно-идеалистических, апологетических позиций.

Характерной особенностью историографической ситуации начала XX в. являлось то, что для контрреформ 80-х еще не наступила, по выражению Ключевского, «историческая давность», в силу чего этот сюжет оказался в высокой степени политизированным. Он привлекал внимание не только историков, но в первую очередь публицистов всех направлений, и в оценке сущности реформ, их ближайших и отдаленных результатов особенно рельефно проступило противостояние либеральных, консервативных и леворадикальных сил в обществе. Серьезным фактором в последующем развитии историографии реформ явилось то, что наиболее глубоко и профессионально в дореволюционной науке были изучены 1860—1870-е годы, в то время как политика 1880—1890-х годов составляла предмет главным образом политического и публицистического анализа.

Либеральная традиция, представленная в первую очередь А. А. Корниловым, А. А. Кизеветтером, П. Н. Милюковым, признавала огромную важность великих реформ, и в особенности крестьянской, которая явилась «поворотным пунктом» в русской истории. Либеральные историки единодушно констатировали, что в результате реформ 1860-х годов страна шагнула далеко вперед, общественные отношения в ней значительно усложнились, возникали новые слои и классы, обострялось социальное неравенство. В этих условиях «самодержавная бюрократическая монархия» оказалась непригодной к решению все новых и новых жизненных задач. Когда на первый план выдвинулся вопрос о реформе политической, правительство перешло к затяжному курсу реакции. Согласно либеральной концепции, именно это послужило причиной роста оппозиционного освободительного и революционного движения и привело страну к глубокому политическому кризису начала XX в.

Н. М. Коркунов, анализируя «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» 1890 г., пришел к выводу о том, что составители его превратили вопрос о преобразовании земского самоуправления в вопрос об его уничтожении. Основной вывод, сделанный ученым, состоял в том, что в деле построения системы самоуправления должны учитываться интересы и государства, и общества.

Этот период пытается осветить и А. А. Корнилов в своем курсе «История России в XIX в.». Автор подразделяет царствование Александра III на три этапа: вступительный 98

(с 1 марта по 29 апреля 1881 г.); переходный (до конца мая 1882 г.); реакционный (до смерти императора в октябре 1894 г.). С переходом власти в руки Д. А. Толстого в мае 1882 г., считает А. А. Корнилов, начинается окончательный поворот к реакции.

Избегая термина «контрреформы», либеральные историки говорили о последующих «искажениях» и «пересмотре» реформ 60-х годов в духе реакционном. Они указывали, что наступление реакции в 1866 г. не прервало реформаторского процесса, но придало ему «болезненный ход и ненормальные формы», а в 1880-е годы, несмотря на реакционный курс в делах внутренней администрации и просвещения, правительству пришлось идти по пути прогрессивной финансовой и экономической политики.

С. Ф. Платонов главную цель политики Александра III видел в укреплении авторитета верховной власти и государственного порядка, усилении надзора и влияния правительства, в связи с чем «пересматривались и улучшались» законы и учреждения, созданные в эпоху Великих реформ. Введенные ограничения в сфере суда и общественного самоуправления сообщили политике Александра III «строго охранительный и реакционный характер», однако эта отрицательная сторона правительственного курса уравновешивается у С. Ф. Платонова серьезными мерами по улучшению положения сословий — дворянства, крестьянства и рабочих, а также хорошими результатами в области упорядочения финансов и развития государственного хозяйства. ,. ,-

Дореволюционная леворадикальная историография — марксистская и народническая, представленная работами В. И. Ленина, М. Н. Покровского, В. И. Семевского и др., крайне критически оценивала политику самодержавия второй половины XIX в.

Признавая решающую роль классовой борьбы в истории, М. Н. Покровский именно с этих позиций рассматривал правительственную политику реформ и реакции, не употребляя, однако, термин «контррсформы». По его мнению, реформаторский процесс в России второй половины XIX в. представлял собой «частичную ликвидацию феодального порядка», проводимую «в том направлении и в тех размерах, в каких это было выгодно дворянству». Покровский не склонен противопоставлять политику 60-х и 80-х годов XIX в., подчеркивая преемственность реакционного по своей природе «дворянского» политического курса.

Оценка эпохе Александра III была дана также Г. В. Плехановым в статье «Царствование Александра III». Данный период характеризовался автором как время дворянской реакции. Кроме того, Плеханов доказывал наличие непосредственного влияния буржуазии на правительственную политику самодержавия, якобы буржуазия диктовала министру финансов свои пожелания.

Особое значение для формирования советской историографии имели работы В. И. Ленина, например работа «Гонители земства и Аннибалы либерализма». Ленин определил, причины, вызвавшие возможность утверждения реакционного правительственного курса, дал характеристику отдельных этапов внутренней политики самодержавия. Важную роль в формировании исторических представлений об эпохе 1880-х годов сыграла ленинская характеристика правительственной политики Александра III как «разнузданной, невероятно бессмысленной и оголтелой реакции».

Советской исторической наукой был усвоен термин «контрреформы», который включал в себя в начале представление о реакционных мерах царского правительства на рубеже 1880—1890-х годов, принимавшихся в интересах отжившего класса — поместного дворянства. В этой интерпретации контрреформы — введение института земских начальников (1889), земская (1890), городская (1892) и отчасти судебная — ликвидировали и без того скромные достижения 1860-х годов путем восстановления сословной государственности и усиления административного контроля. В советской исторической литературе к началу 1960-х 100 годов содержание термина значительно расширилось. В понятие «контрреформы», означавшее реакционные преобразования в России, проведенные в царствование Александра III, были включены также «Временные правила» о печати 1882 г., восстановление сословных принципов в начальной и средней школе, Университетский устав 1884 г.

Г. И. Чулков, П. А. Зайончковский, В. А. Твардовская негативно характеризовали как личность Александра III, так и его внутриполитический курс. Наиболее обстоятельно — с привлечением множества неизданных материалов — внутренняя политика Александра III исследована в книге П. А. Зайончковского «Российское самодержавие в конце XIX столетия». В эти годы вышли также работы Л. Г. Захаровой «Земская контрреформа 1890 года», Е. М. Брусникина «Политика царизма по крестьянскому вопросу в период политической реакции 80-х — начала 90-х гг. XIX в.». Ю. Б. Соловьев в работе «Самодержавие и дворянство в конце XIX в.» досконально исследовал дворянский вопрос во внутренней политике царизма при Александре III, доказывая, что «за фасадом внешнего могущества скрывалась возрастающая слабость режима». В. А. Твардовская пишет, что с воцарением Александра III «уходила надежда на преобразования, а вместе с ней — блестящая плеяда государственных деятелей, призванных к перестройке старой России на новый лад. Людей широко образованных, талантливых, мыслящих погосударственному сменили твердые сторонники самодержавной власти значительно меньших способностей и дарований, готовые не столько служить, сколько прислуживаться, озабоченные больше собственной карьерой, чем судьбами страны».

Обобщающий характер по проблеме реформ 1880-х — начала 1890-х гг. носит книга Н. А. Троицкого «Россия в XIX веке», а вопросу о судоустройстве России конца XIX в. посвящена отдельная книга этого автора — «Царизм под судом прогрессивной общественности (1866—1895)». В ней Троицкий пришел к выводу о том, что «разнузданность «белого террора» 80-х гг. свидетельствовала не столько о силе царского режима, сколько о его слабости, неуверенности в себе». Н. А. Троицкий полагает, что идеалом правителя Александр III считал «не отца своего, Александра II, а деда — Николая I. Как и Николай, Александр III полагался на палаческий способ правления и ознаменовал свое воцарение точно по примеру деда — пятью виселицами». По мнению исследователя, «с июня 1882 г. в России воцарилась реакция, которая заняла собою все время правления Александра III». Характеризуя суть контрреформ, Н. А. Троицкий замечает: «Царизм шел навстречу крепостникам в их стремлении пересмотреть законодательные акты 60—70-х гг.». По его словам, «все контрреформы 1889—1892 гг. носили ярко выражений, насколько это было возможно в условиях развития капитализма, дворянско-крепостнический характер и сопровождались гонениями на всякое инакомыслие с тех же дворянско-крепостнических позиций».

В постсоветский период с реорганизацией старых и формированием новых институтов власти возрос интерес к проблеме реформ конца XIX века. Журнал «Родина» в 1994 году провел круглый стол об эпохе Александра III. В 1996 году вышла книга «Власть и реформы. От самодержавной к советской России». Современные историки констатируют сочетание консервативных и позитивных тенденций в деятельности Александра III. Академик Б. В. Ананьич употребляет термин «контрреформы» только однажды, и то в историографическом плане. Б. В. Ананьич считает, что в окружении Александра III развернулась борьба между противниками и сторонниками реформ: «С одной стороны, шел процесс ограничения и консервативной корректировки реформ, который современники часто называли «попятным движением», а с другой — либеральные реформаторы из Министерства финансов в 1880-х гг. провели отмену подушной подати и подготовили ряд экономических реформ, реализованных уже в 1890-х гг. С. Витте». В связи с этим автор ставит вопрос: «...насколько приемлемо распространенное 102 в отечественной историографии понятие «эпоха контрреформ» и отражает ли оно реальное положение вещей. Когда началась и завершилась эта эпоха?». Он говорит не об «эпохе контрреформ», а о «периоде консервативной стабилизации», акцентируя свое внимание на том, что корректировка великих реформ сопровождалась целым рядом важных социально-экономических преобразований.

Это вызвало возражения на обсуждении монографии (круглый стол в журнале «Отечественная история» в 2000 году) и обнаружило некое скрытое противостояние историков по вопросу о самом существовании контрреформ в России и о содержании этого понятия. К сожалению, нынешнее противостояние имеет идеологический подтекст: в либеральном прочтении контрреформы интерпретируются как меры, которые помешали продвижению России по пути к превращению в правовое государство, в то время как консервативный взгляд концентрируется на неограниченной самодержавной форме правления и «самобытности», подчеркивая мудрость «стабилизирующих» правительственных мер. Промежуточная позиция, выраженная на обсуждении А. Медушевским, заключается в трезвом учете жизненных реалий, в том числе готовности общества к восприятию реформ. В историческом контексте пореформенной России консервативный взгляд на стратегию преобразований оказывается в конечном счете более логичным, считает ученый, хотя общую динамику реформ в России он склонен представить «скорее динамической спиралью», на каждом новом витке которой происходит продвижение страны к гражданскому обществу и правовому государству.

Роль Александра III в проведении преобразований получила отражение в работах Б. В. Ананьича, А. Н. Боханова, А. Коськина, Ю. А. Полунова, В. Г. Чернухи и др. Многие историки считают, что к реформам, проводимым в эпоху Александра III, нужно подходить дифференцированно. Говоря о результатах преобразований Александра III, все современные исследователи подчеркивают их противоречивый характер. А. Ю. Полунов выделяет два этапа в деятельности Александра III. По его словам, в «первое время (при министре внутренних дел Н. П. Игнатьеве) правительство продолжало курс Лорис-Меликова» и лишь «с назначением на пост министра внутренних дел Д. А. Толстого (1882) началась эпоха контрреформ, составившая основное содержание внутренней политики Александра III». В то же время А. Ю. Полунов считает, что и реформы, проводимые Александром III, носили различную направленность. Им была принята серия законодательных актов, направленных на пересмотр основных положений либеральных реформ 1860—1870-х гг. Но, пишет историк, «следуя в целом охранительному курсу в социально-политической сфере, правительство в то же время приняло ряд актов, фактически являвшихся продолжением «великих реформ» 1860—70-х гг.». По мнению А. Ю. Полунова, «некоторые меры стимулировали развитие промышленности и железнодорожного строительства, что влекло за собой интенсивное распространение капиталистических отношений в экономике». В то же время автор заключает, что именно противоречивый курс проводимой Александром III политики стал «одним из факторов, обусловивших крайнюю остроту социальных, политических и национальных конфликтов в России начала XX века».

Л. И. Семенникова попыталась распространить на эпоху Александра III современные оценки: «Выражаясь современным языком, реформирование России при Александре III шло по «китайскому варианту»: неприкосновенность политического самодержавного строя, но активное расширение рыночных отношений в экономике. Меры, осуществленные в его царствование, подготовили мощный промышленный подъем в 90-е гг. XIX в., они обусловили по завершении промышленного переворота переход к индустриализации, которая развернулась в 90-е гг.».

А. В. Седунов обращает внимание на попытку возврата к уваровской идее при Александре III. Седунов выделяет по-104 зитивные моменты консервативных методов: «революционное и либеральное движение затихло, российская промышленность переживала время подъема, крупных социальных конфликтов, исключая отдельные стычки, не было».

В современной науке есть и работы, апологетически оценивающие деятельность Александра III. Так, А. Н. Бо-ханов считает, что император не затевал «никакого курса контрреформ», само это понятие «изобрели» «хулители» царя и оно «просто лишено исторического смысла».

Примерные вопросы для экзамена

1. Структура общества в первой половине XIX в.: этническая, конфессиональная и сословная характеристики.

2. Экономическое развитие России в первой половине XIX в. Дискуссии историков о начале промышленной революции.

3. Внутриполитический курс правительства Александра 1 в 1801—1812 гг. Реформы М. М. Сперанского.

4. Внешняя политика России в 1801—1812 гг.

5. Отечественная война 1812 г.: причины, расстановка сил, ход военных действий.

6. Историография Отечественной войны 1812 г.

7. Заграничные походы русской армии 1813—1814 гг. Венский конгресс и Священный союз.

8. Внутриполитический курс правительства Александра I в 1815—1825 гг.

9. Понятие «освободительного движения». Преддекабристские и декабристские организации (1814—1825 гг.).

10. Программные документы декабристов.

11. Восстание декабристов в Петербурге и на Украине.

12. Оценка движения декабристов в историографии.

13. Личность и правление Николая I в источниках и историографии.

14. Внутренняя политика в годы правления Николая I.

15. Попытки решения крестьянского вопроса в годы правления Николая I.

16. Консервативная идеология в России в первой половине XIX в. Теория «Официальной народности».

17. Формирование либерального направления общественной мысли во второй четверти XIX в. Западничество и славянофильство.

18. Радикально-демократическое движение во второй четверти XIX в.

19. Подавление Россией окраинных и зарубежных революционных и национальных движений в Европе во 2-й четверти XIX века.

20. Казахско-среднеазиатское направление внешней политики России в годы правления Николая I.

21. Кавказское направление внешней политики России в годы правления Николая I.

22. «Восточный вопрос» во внешней политике России в годы правления Николая 1. Крымская война.

23. Причины и подготовка отмены крепостною права.

24. Содержание законов 19 февраля 1861 года и их реализация.

25. Крестьянская реформа Александра II в государственной и удельной деревне. Особенности крестьянской реформы в национальных окраинах.

26. Последствия отмены крепостного нрава в России. Оценка крестьянской реформы Александра II в исторической науке.

27. Изменение системы местного управления: земская и городская реформы 60—70-х гг. XIX в.

28. Судебная реформа Александра II.

29. Военные реформы 1860—1870-х гг.

30. Историческое значение и оценка реформ 1860—1870-х годов в отечественной исторической науке.

31. Социально-экономическое развитие России во второй половине XIX в.

32. Народничество и основные течения в нем в 1860-х — начале 1880-х гг.

33. Оценка народнического движения в исторической науке.

34. Россия в системе международных отношений в 1856— 1871 гг. «Союз трех императоров» в 1870-х гг.

35. Балканский кризис середины 1870-х гг. и русско-турецкая война 1877—1878 гг.

36. Политика России на Дальнем Востоке в 1860—1890-х гг. Продажа Аляски.

37. Россия и европейские державы в 1880—1890-х гг. Образование франко-русского союза.

38. Присоединение Средней Азии к России во 2-й половине XIX века.

39. Массовое освободительное движение в 60—80-е годы XIX века, национальное, рабочее, крестьянское, студенческое.

40. Оценка политики Александра III в исторической науке.

41. Внутриполитический курс Александра III. Развитие цензуры, реформы в области местного управления и суда в 1880— 1890-х гг.

42. Нации и национальный вопрос в 1880—1890-х гг.

43. Исторические условия развития культуры в первой половине XIX в. Политика правительства в области культуры.

44. Образование и просвещение в России в 1-й половине XIX века.

45. Развитие науки в России в 1-й половине XIX века.

46. Развитие художественной культуры в 1-й половине XIX века.

47. Исторические условия развития культуры в пореформенный период. Политика правительства в области культуры.

48. Образование и просвещение во второй половине XIX в.

49. Развитие науки в России во 2-й половине XIX века.

50. Развитие художественной культуры в 1860— 1890-х гг.