Нет никакого основания считать преувеличенным суждение флорентийского хроникера, так как оно вполне подтверждается каталанцем Рамоном Мунтанером. Из всех франкских феодальных государств Греции герцогство Афинское было в таком благоприятном положении, что пользовалось между ними наиболее высоким престижем Династия его бургундских владетелей в течение целого столетия владела прекрасной страной, и все государи из этой династии являются, в противоположность суровому Вилльгар-дуену, мягкими и мирными правителями, которых честолюбие не вовлекало в авантюристские предприятия для увеличения своей власти. Лишь тогда, когда последний из их рода впутался в династические неурядицы Фессалии, это поведение опрометчивого Вальтера де Бриеннь прямо повлекло за собой его гибель.
Афинское государство франков имело больше внутреннего единства, чем королевство Фессалоники, чем остров Эвбея, чем даже княжество Ахайское. С одной стороны, его основатели не нашли там многочисленных местных архонтских родов, с другой — в Аттике, Беотии и Мегаре не возникло и в последующее время сильного французского ленного дворянства. Единственным значительным родом наряду с ла Рошами был лишь род баронов Сент-Омер, их родственников и верных друзей, подобно ленным владетелям Салоны и Бодоницы, которые стали в феодальные отношения к Афинам. В последнее время выдвинулся еще дотоле неизвестный дом Фламанов в Кардице. Главные города, Афины и Фивы, половина которых пожалована была Сент-Омерам, оставались вотчиной государя, так же, как Аргос и Навплия, где наместниками были члены герцогского рода; равным образом Дамала, древний Трэцен, был во владении боковой линии того же дома. Поэтому если где-нибудь в Греции франкское ленное государство приближалось к монархии, то это было в государстве рода ла Рош. Непрерывный или, во всяком случае, редко нарушаемый мир усилил эти естественные опоры. Ни внутренние смуты, ни чужестранные предприятия не налагали на страну тягостных налогов.
Миролюбивые герцоги афинские даже не пытались основать свое морское могущество; у них не было военных кораблей ни в Пирее, ни в Навплии и Ливадостро; из этих портов они высылали лишь корсаров на морской разбой. Да и Венеция не потерпела бы создания афинского флота, как не позволила иметь таковой князьям ахайским. Вообще, несмотря на длинную береговую полосу и множество гаваней, франки даже в Пелопоннесе, как истинные территориальные бароны, сидели по своим поместьям и замкам, не чувствуя никакой склонности к морскому делу. Причин того явления, что французы в Средние века — не исключая даже провансальской Марсели — не соперничали с испанцами и португальцами, с норманнами и итальянцами в морских предприятиях, должно искать в географическом положении, а также в феодальной системе Франции.
Можно, конечно, поставить ла Рошам в упрек, что они не воспользовались береговым положением своего государства для прибыльной морской торговли; мы, по крайней мере, не имеем об этом никаких известий и нигде в левантийских портах не нашли афинских купцов или факторий. Кажется, ла Роши улучшили вирейскую гавань для купеческих кораблей. В XVI веке она называлась Порто Леоне от стоявшего на внутреннем берегу ее античного мраморного льва, втрое больше натуральной величины.
Так как гавань Афин еще в 1318 году на морской карте, составленной в Венеции генуэзцем Пьетро Висконте, носит это название, то из этого выводили, что мраморный лев поставлен там герцогом Гвидо И Но более чем вероятно, что этот колосс поставлен еще в древности и всегда оставался на своем месте.
Мирны были также и церковные отношения в герцогстве после того, как были определены границы между светскими и духовными владениями. Латинская церковь была в Греции повсюду слаба и точно в изгнании в этой чуждой и враждебной ей стране. Она очутилась лицом к лицу с большой самостоятельной греческой церковью, с ее богатой литературой, ее старинными традициями и святынями, и ее попытки пропаганды были безуспешны. Эллада не была почвой, на которой могли бы процветать монашеские ордена Запада, откуда налетели в погоню за добычей целые толпы бедных и невежественных представителей духовенства, лишь в очень редких случаях принадлежавших к французскому дворянству.
В греческих франках не было никакого религиозного энтузиазма; не было случая, чтобы какой-нибудь тамошний государь или монарх в порыве покаяния или из мистической склонности принял пострижение. Светский и военный дух завоевания владел исключительно франкским обществом. В герцогстве Афинском никогда не было слышно о влиянии духовенства на государство. Архиепископы фиванский и афинский никогда не имели прав баронов. Ни в одном походе франков в Греции не было видано, как бывало в Сирии и в Европе, чтобы епископ или аббат в полном вооружении выступал во главе своего отряда.
Греческая церковь, со своей стороны, примирилась с тем обстоятельством, что ей пришлось уступить латинянам свои старые приходы. Она, однако, сохранила свое богослужение, свое управление и значительную долю своих имуществ. После окончательного образования Афинского государства в нем едва ли прибегали к насильственному закрытию значительных греческих церквей, как в Константинополе при фанатичном кардинале Пелагии. Даже папы иногда защищали права или имущество греческого духовенства и призывали к умеренности жадных баронов. В Аттике старые базилианские монастыри не подверглись никакому ограничению. Греческая надпись от 1238 года гласит, что некий монах Неофит проложил дорогу на Гиметт Она, вероятно, вела через пустынную Мезогею к склонам этого горного хребта и, конечно, подходила к гиметтскому монастырю Кайсариани, где греческие монахи занимались, как всегда, своим знаменитым пчеловодством Если эти базилиане могли проложить проезжую дорогу, то монастыри их, очевидно, были еще довольно богаты.
В греческих обителях, несмотря на гнет чужеземного владычества, убивавший национальное самосознание, быть может, оставались еще кой-какие остатки эллинской науки. Но нам неизвестно ничего, ни о греческих, ни о латинских школах ученых в Фивах и Афинах.
Дож Пьетро Градениго в 1809 году просил фиванского архиепископа Иснара позволить венецианцу Петру, получившему в Фивах место каноника, сохранить за собой это место, пока он, Петр, окончит (в Венеции) свои научные занятия. Стало быть, в Фивах их продолжать было невозможно. Воспоминание о научной славе города мудрецов и о временах платоновской академии не навело никакого из герцогов афинских на мысль основать там университет и тем сообщить своей стране новый блеск. Если бы даже просвещеннейший из них напал на такую преждевременную идею, то выполнение ее было бы все-таки невозможно. Для университета в Афинах в XIII веке не нашлось бы ни учителей, ни учеников. Кроме того, он мог бы быть лишь греческим учреждением и, как таковое, стал бы непременно опасным оружием в руках угнетенной греческой нации и церкви.
Латинское духовенство в Греции своим образованием не делало чести своему сану; оно было здесь оторвано от западных университетов и монастырских школ, хотя и имело некоторую возможность почерпнуть кой-что из сокровищ греческой литературы из самого источника. Изучение последней не прекращалось на Западе в течение XIII столетия. Между францисканцами и доминиканцами, которые, как мы заметили, имели и в Греции несколько монастырей, было немало ревностных эллинистов.
Бонаккурсио блистал знанием греческого языка в Болонье, Рожер Бэкон в Англии, Михаил Скотт при дворе Фридриха II, а Жан де-Жандэн позже комментировал Аристотеля. Капитул доминиканцев часто посылал воспитанников в Грецию учиться языку эллинов Такие студенты могли добираться до Фив и Афин, хотя Фессалоники, Патрас и Коринф давали им для этого больше возможности. В Коринфе в 1280—1281 годах, верно и позже, был архиепископом ученый доминиканец Вильгельм Мербеке; здесь он усовершенствовался в греческом языке и переводил произведения Гиппократа и Галена, Аристотеля и Про-кла на латинский.
Для Афин было еще очень далеко то время, когда французские капуцины, начав с памятника Лизикрата, положили основание топографическому изучению этого города. Можно, однако, утверждать, что вместе с греческим языком там жили элементы античной образованности. Можно предполагать, что кое-кто из афинских герцогов, воспитанных в Греции, имел в своей библиотеке вместе с французскими и греческие книги. Отмеченная нами фраза из Геродота в устах Гвидо II бросает некоторый свет на занятия этого герцога классической литературой. Но, конечно, даже самый любящий чтение ла Рош черпал духовную пищу преимущественно из romans, contes и chansonsdegrate.
Франкские завоеватели принесли в Элладу свое родное искусство слагать песни. От многих из этих героев-рыцарей, от Готф-рида Вилльгардуена, Конона де Бетюн, Роберта Блуасского, Гуго Сен-Кентэнского, остались песни. Уже маркграфа монферратско-го сопровождал выдающийся трубадур, и при всех дворах и резиденциях франков были менестрели. По поводу переговоров герцога Гвидо II Афинского с Теобальдом де Сепуа было отмечено присутствие их при дворе первого. Литература трубадуров, рыцарские поэмы Роберта Васа, Кретьена де Труа, троянская эпопея Бенуа де С. Мора, сказочные сюжеты Александриды, Тесеи-ды и Фибаиды были и в Греции развлечением французских рыцарей. Нет, однако, никаких указаний на то, чтобы эта французская поэзия нашла в земле эллинов новое поприще развития, как было в саксонской Англии, которая после завоевания ее норманнами была в продолжение долгого времени убежищем и творческим очагом старофранцузской поэзии.
В Греции все условия, необходимые для этого, блистали своим отсутствием. Дворы государей и рыцарей были ничтожны, изолированы в чужом народе, оторваны от живых сношений с иными странами; здесь не было ни великих событий, ни мощных мировых идей, ни блеска выдающихся женщин.
Слабые познания в греческом языке мешали, со своей стороны, франкским завоевателям познакомиться с туземной поэзией. Слабое течение византийской литературы под гнетом чужеземного господства должно было замереть, и в XIII веке едва ли было бы возможно создание эпопеи вроде отысканной в наше время Дио-генис Акритас, содержание которой относится к X веку.
Наоборот, на фантазию греков повлияли романтические произведения Запада. Эллинские поэты отказались от подражании античному стилю и софистическим и профессорским романам Ямвлиха, Гелиодора и Татия и образцом взяли французские романсы. Даже в обработку подвигов Ахилла проникли франкские формы. Так, возникли на греческом разговорном языке эпопея «Старый рыцарь», относящаяся к артуровскому циклу, «Троянская война», «Флор и Бланшефлор», «Бельтандрос и Хризанца», «Либистос и Родамна» и другие стихотворные произведения. Происходят они из действительных французских источников или нет, они, во всяком случае, являются отражением чуждого рыцарского идеала в зарождающейся народной поэзии эллинов, можно сказать, в ублюдочной литературе той эпохи, когда франкские династии вытесняли византийских государей и рыцари круглого стола — героев Илиады; когда готические замки строились на античных акрополях, когда греческий народ в Никее, Андравиде, Фивах и Коринфе, быть может, даже в Афинах смотрел на рыцарские турниры, словом, когда Фауст сочетался браком с Еленой.
Этих мест слияния французской романтики с новогреческой поэзией надо искать не столько в самой Элладе, сколько в Морее, особенно на Кипре и Родосе. Что касается Афин, то участие этого города в указанном литературном процессе ускользает от нашего исследования. Характерно, что в греческих романах Афины не являются местом приключений и подвигов сказочных героев. На Западе еще живо было в поэтах воспоминание об этом городе как источнике всякой мудрости; так, в цикле романов об Амадисе рассказывается, что Агесилай Колхосский учился в Афинах и изучал рыцарское искусство вместе со своим спутником, испанцем
Если в этой незначительной области поэтического творчества, которая должна быть названа нейтральной, и могло произойти слияние обеих национальных индивидуальностей, то о таком слиянии не было и помина в сферах религиозной, государственной и общественной.
Рамон Мунтанер замечает в одном месте, что во франкской Греции говорят таким же хорошим французским языком, как в Париже; но каталанский историк, очевидно, преувеличивает; к тому же замечание его не могло относиться к туземцам-грекам, но лишь к придворным и к знатному франкскому обществу. Да и в последнем французский язык с течением времени, верно, так же одичал, как и в норманнской Англии. В «Кэнтерберийских рассказах» Чосера настоятельница монастыря говорит по-французски, как учат в стратфордских школах, но «парижского французского языка она не знала».
Народ эллинский никогда не перенимал языка своих победителей, — были это римляне Суллы и Августа, франки Вилльгардуе-на и ла Роша или, наконец, турки-османы. Лишь в обиходный греческий язык проникало все больше французских и итальянских слов. Наоборот, латинские победители, оставаясь в Греции неизменно в меньшинстве, были вынуждены усвоить себе язык своих подданных. Уже при последних представителях рода ла Рош, особенно, когда они породнились с Ангелами, эллинизм приобретал все большее влияние. Двор в Фивах и Афинах говорил, несомненно, на двух языках, хотя государственным языком все еще оставался французский. Так как герцогская канцелярия погибла, то мы не можем доказать, что в ней были и греческие акты этого времени. Но франкские бароны уже находили удобным или нужным снабжать свои постройки греческими надписями. Так сделал, например, Антон де Фламан, когда в 1311 году воздвиг в Кардице церковь Св. Георгия. В ее греческой надписи нетрудно заметить франкскую орфографию.
В общем, глубочайшая пропасть религии, культуры и нравов отделяла от греков, переселившихся к ним из Шампани и Бургундии иноземцев. Они остались своеобразной колонией рыцарей, воинов и священнослужителей, столь же неспособной примениться к греческой натуре, сколько эта последняя была неспособна латинизироваться. Отрывочная история франкских Афин является для нас по преимуществу историей афинских герцогов, рыцарей и hominescTannes. Вся эта история — точно перенесение из области поэзии в действительность старофранцузских романсов, chansonsdegeste. Как там есть лишь короли, герои и рыцари, но нет ни граждан, ни народа, так нет последних в истории Афин при франках.
За целое столетие бургундского господства мы не имеем никаких сведений об эллинах в Аттике и Беотии; нигде не сообщается о том, что там было еще живо национальное самосознание, нигде ни слова о какой-нибудь попытке освобождения или восстании греков против чужеземного владычества. Народ эллинский до такой степени исчез из истории Аттики, что нет теперь ни следов его общественной жизни в городах, ни памятников его никогда не умиравшей литературы, не сохранилось ни одного имени греческого гражданина, который занимал бы какое-нибудь выдающееся положение при дворе, на государственной службе или в войске франков. В герцогском войске были, конечно, городские и сельские греки, но лишь в качестве рядовых. Наемники были поэтому необходимостью даже для герцогства Афинского; в походе Гвидо против владетельницы Эпира под его знаменами вместе с фесса-лийцами были также валахи и болгары. Вальтер де Бриеннь был в конце концов тоже вынужден прибегнуть к каталанцам.
Из всего этого следует, что система насильственного низведения греческого народа в состояние рабского бесправия, принесенная нашествием чужеземцев, сохранялась в главных чертах, несмотря на смягчающее действие времени. Как на Кипре при Лу-зиньянах, в Греции так же туземное дворянство или именитое гражданство должно было исчезнуть или занять второстепенное положение. Парэки, прикрепленные к земле, тяглые колоны, ремесленники и купцы представляли главную массу греческого народа. Полная личная свобода давалась только правом франков; этого права с течением времени добивалось, правда, все большее число греков при помощи герцогских пожалований. В эпоху неразвитой экономической жизни туземные элементы не могли за изгнание из области государственной жизни быть вознаграждены даже выгодами торговли или промышленности, потому что, если не считать Фив, где греки и евреи продолжали производство дорогих шелковых материй, мы не имеем никаких сведений о процветании какой-либо отрасли художественной промышленности.
Греческое городское население, пришедшее в упадок еще при византийцах, не могло также быть в достаточной степени заменено франкским, потому что рыцарей и воинов с Запада переселялось гораздо больше, чем купцов и ремесленников. Вот почему за время своего векового господства ла Роши не основывали новых городов и не возобновляли старых, хотя развалины столь многих городов в Аттике и Беотии могли навести их на мысль создать городские и сельские общины и оживить запущенное земледелие. Герцогство Афинское оставалось военным феодальным государством, и узость его основы сделала его неспособным к колонизации. Оживляющим и оплодотворяющим образом оно не могло подействовать на Грецию даже во время мягкого правления бургундцев.
2. Оба главных города, Фивы и Афины, несколько обновились с виду при французских государях. Между тем ла Роши строили вообще мало, потому ли, что они не имели страсти к постройкам, или потому, что не были достаточно для этого богаты. Вилльгар-дуены и их бароны в Ахайе оставили больше памятников своего господства, чем ла Роши, но они не создали ничего истинно великого и прекрасного, ничего такого, что можно было бы сравнить с постройками норманнов и Гогенштауфенов в Апулии и Сицилии. Их непрестанные войны, кратковременный расцвет их рода и, в общем, также недостаток средств объясняют достаточно, почему этим франкским князьям не суждено было воскресить греческое искусство на почве классической красоты. Возрождение искусства произошло лишь позже, и не в мертвой Элладе, а в Италии.
Во всех греческих землях латинские бароны деятельно воздвигали замки, образцом архитектуры которых служили, вероятно, франкские замки в Палестине. Многочисленные развалины этих готических замков не отличаются особенной красотой: франкские бароны — точно сознавая недолговечность своего господства в Греции, — строили их на скорую руку и лишь для военных целей
В герцогстве Афинском лишь один франкский замок может быть назван роскошным: кадмейский замок, построенный богатым маршалом Николаем Сент-Омер. Так как он разрушен, то мы не имеем о его архитектуре никакого представления. Рамон Мунта-нер, видевший его во время своей поездки к инфанту майоркско-му, не говорит о нем ничего; лишь греческая хроника Морей называет его достойным императора. Кажется, залы в нем были расписаны фресками, изображавшими рыцарские подвиги франков, быть может, предков Сент-Омера в Св. Земле Это напоминает замок героя греческой эпопеи Диогенис Акритас, который в память своих боев с сарацинами приказал покрыть стены своего замка мозаикой, изображающей не только библейские сцены, но также подвиги Беллерофона и баснословного Александра.
Удивительно, что Николай де Сент-Омер при его любви к роскоши не позаимствовал сюжета для этих изображений из эпохи покорения Греции. Образцы для своей постройки он мог взять в Пелопоннесе или даже в Сирии, где между другими франкскими сооружениями высокий замок д'Ибелэн в Бейруте над морем имел мозаичные и наборные мраморные полы и расписные потолки с аллегорическими изображениями зефира, года и месяцев. Обычай византийцев украшать живописью свои дворцы был очень стар и держался в продолжение столетий. По повелению Юстиниана, в его новом замке были мозаикой изображены победы его или Велизария над вандалами и готами. А Мануил Ком-нен, любивший роскошь, приказал украсить залы, выстроенные им в обоих императорских дворцах, картинами, прославляющими его подвиги.
Сами Афины должны были бы оживиться во время лояльного правления бургундцев. Но так как резиденцией ла Рошей были главным образом Фивы, то это не могло не оказать влияния на номинальную, но в действительности второстепенную столицу герцогства. Ни на тенистых склонах Гиметта, ни в обильной водами Кефиссии, где некогда, как и в Марафоне у Ирода Аттика, были чудные виллы, не воздвигли герцоги афинские дворцов. Они не воскресили античных мраморных ломок в Пентеликоне, а Аав-рионские серебряные рудники, истощенные или заброшенные еще в древности, не давали им никаких средств для роскоши
Классические сооружения в Афинах, все, сколько их уцелело, были спасены от разрушения уже потому, что не было нужды в новых строениях. Даже в укреплениях Акрополя не найдено никаких знаков, которые давали бы возможность приписать их ла Рошам.
Однако за целое столетие и в Акрополе, и в нижнем городе должны были воздвигаться постройки. Даже сооружение франкской башни над храмом Нике, может быть, относится ко времени последних бургундских герцогов. Затем ничто не мешает нам предположить, что эти же государи были создателями дворца в Акрополе. К счастью, им не пришла в голову чудовищная мысль перестроить там все в свою резиденцию, что имел в виду в 1836 году по проекту Шинкеля первый король эллинов Оттон, который, однако, не выполнил этого плана. Не так трудно и не так дорого было приспособить пустые покои Пропилеев к пребыванию в них государя. Весьма вероятно, — хотя и нет никаких доказательств, что уже ла Роши сделали это, — что первое простое устройство дворца в Пропилеях принадлежит им.
Что касается церквей афинских, то ни одна из них не может с уверенностью считаться сооружением бургундцев, тем более что при перестройке города после освобождения Греции от турок много запущенных базилик с другими памятниками франкского времени было снесено; ла Роши вообще не строили великолепных храмов и монастырей не только потому, что у них на это не было денег, но и потому, что не было нужды. Латинское духовенство в государстве Афинском представляло собой враждебную массе греческого народа замкнутую колонию; оно не было ни сильно, ни богато и довольствовалось, правда, еще очень многочисленными греческими церквями, которые оно переделало для католического богослужения. Замечательнейшая из афинских церквей есть Католикон, Панагия Горгопико, небольшой храм из белого мрамора с куполом, покрытый по стенам и фризам со всех четырех сторон византийскими изваяниями и множеством старых скульптурных фрагментов, из которых праздничный календарь над порталом знаменит у археологов. Историки искусства утверждают, что этот храм есть или франкская реставрация старовизантийского сооружения, или даже постройка французских герцогов. Но беспристрастный наблюдатель увидит в Католиконе одну из старовизантийских афинских церквей, так же пережившую время герцогов, как Канникария, Св. Феодор и Таксиарх.
Даже знаменитая церковь Дафнийского монастыря, где была усыпальница ла Рошей, правда, отчасти перестроена ими и снабжена колокольней и воротами в готическом стиле, но это сокровище христианского зодчества есть византийское сооружение бази-лиан. Уже первый ла Рош поселил там цистерцианцев из аббатства Бельво в Бургундии; его преемники также поддерживали постоянные сношения с этим аббатством, посылая ему привилегии из Афин. Эта колония цистерцианцев в аттическом монастыре пережила все аббатства того же ордена, основанные франками в Ро-мании. В 1276 году оставалось оно одно во всех греческих землях; генеральный капитул цистерцианцев подчинил его аббату Вельво.
Дафнии теперь стоит полуразвалиной в часе расстояния от Афин по священной дороге в Элевсин. Так как этот путь соединял Аттику с Беотией и Фокидой, с Мегарой и Пелопоннесом, то он и в франкскую эпоху был большой торговой артерией. Начинаясь от старых триазийских ворот (Дипплон), дорога шла через Керамейкос, обрамленная чудными надгробными памятниками по сторонам, и затем проходила через местечко Скирон и через широкий пояс оливковой рощи. Здесь она происходила Демиос Ла-киадес, Кефисский мост и подымалась к склонам Коридаллоса, отделяющего афинскую равнину от элевсинской Здесь она подымалась до горного прохода, затем спускалась и вела мимо Ренти или соляных озер по триазийской равнине к Элевсину. Этот горный проход, как показывают еще теперь остатки стен, был в древности очень сильно укреплен. Как пограничный знак между городами Афинами и Элевсином, здесь стоял Пифион, небольшой ионийский храм Аполлона. Из остатков его и соседнего святилища Афродиты базилиане в византийскую эпоху воздвигли монастырь и церковь с куполом Они назвали его Дафне, быть может, потому, что так называлось это место, в древности посвященное
Аполлону. Как бог морской, он в виде дельфина привел одну критскую колонию в Дельфы и под именем Дельфиния почитался в Афинах, Дидиме, Гноссе и Массилии.
Для защиты от пиратов аббатство еще в византийскую эпоху обнесено было крепкими стенами, представляя собой, таким образом, крепость наподобие греческого монастыря Гроттаферрата в Албанских горах подле Рима. Цистерцианцы прибавили к этому готические пристройки. Теперь еще сохранилась византийская церковь, мозаичный купол которой покоится на четырех колоннах. В передней части монастыря можно видеть античную колонну, замурованную в стену; три другие лорд Эльджин приказал выломать и увез.
Как Вилльгардуенам служила фамильной усыпальницей церковь Св. Иакова в Андравиде, так ла Роши избрали для этой цели Дафни. Последний представитель их рода был похоронен там 6 октября 1308 года, и Вальтер де Бриеннь избрал также этот монастырь местом своего погребения. Бонифацио Веронский был свидетелем при составлении его завещания; поэтому он, несомненно, выполнил волю герцога и похоронил там его останки, в чем ка-таланцы из уважения к нему не могли ему отказать. Голова Вальтера была в 1347 году выкуплена его наследниками у каталанцев, перевезена в Лечче и там погребена в соборе. Впоследствии Мария д'Энгиен, супруга короля Неаполитанского Владислава, происходившая от дочери Вальтера Изабеллы, воздвигла своему злополучному предку мраморный памятник, который, как и ее собственный, был разрушен при перестройке этого собора в 1544 году.
|
