Период изучения истории революционного терроризма в России во второй половине 1980-х годов
Во второй половине 1980-х годов образовался разрыв между стремительно меняющимися тенденциями общественной жизни и консервативным подходом в изучении истории революционного терроризма. Определение Т.Н. Маслиниковой социалистов-революционеров как «кадетов с бомбой», обвинение их в «холопстве, раболепстве и трусости» по отношению к либеральной буржуазии соотносились с общим характером оценок, преобладающих в советской историографии данного периода. Такое положение объяснимо тем обстоятельством, что научная работа не могла быть сиюминутной, ее проведение требовало прошествия некоторого времени, необходимого для систематизации фактов и переосмысления подходов.
Тем не менее, некоторые новые веяния общественной жизни все-таки нашли отражение в работах 1987-1990 гг. Прежде всего это относится к трудам М.И. Леонова, Д.Б. Павлова, сборнику «Непролетарские партии в России в трех революциях» и др. Пропагандируемый с политической трибуны принцип плюрализма привел к окончательному отказу от трактовок представителей мелкобуржуазных партий как контрреволюционеров. Идеологические новации, заключавшиеся в признании существования разных вариантов социалистического устройства (от «казарменного» до «шведского» социализма), подразумевали обращение к изучению альтернативных моделей построения социализма. М.В. Спирина перечисляла социалистические мероприятия, предусмотренные в эсеровской программе: уничтожение частной собственности на основные средства производства, и прежде всего на землю, обобществленное, планомерно развивающееся производство, отсутствие анархии и конкуренции, коллективная форма организации труда. А.Д. Степанский писал об идентичности эсеровской и социал-демократической программы-минимум в революции 1905-1907 гг.В контексте пропаганды принципов построения социализма с «человеческим лицом» тема революционного терроризма со стороны социалистов, идейных оппонентов большевиков представлялась не вполне желательной.
Статьи А.Ф. Жукова и Д.Б. Павлова, посвященные революционному терроризму, содержались в сборнике «Непролетарские партии в трех революциях». Д.Б. Павлов писал о двойственности эсеровского индивидуального террора, с одной стороны, являвшегося составным компонентом массового движения, с другой - находящегося в арьергарде революционных сил. Видное место в освещении истории эсеров-максималистов он уделял террористическому компоненту их деятельности. Несмотря на то, что его крупнейшее исследование было опубликовано в 1989 г., авторские оценки в соответствии с советской традицией определялись отношением к массовой работе. Сообразно с этой шкалой координат «аграрный терроризм» оценивался исследователем как прогрессивная форма классовой борьбы, тогда как «индивидуальный» преподносился в сугубо негативном ракурсе.
По мнению Д.Б. Павлова, максималисты, с одной стороны, возвращались от эсеровской эклектичности к идеологии старого народничества, с другой, заведенные в тупик абсолютизацией террористической тактики, выхолостили в своей деятельности революционное содержание. Впрочем, вопреки постулатам павловской концепции, «Народная воля», как известно, практиковала именно индивидуальный террор, ничего не предприняв насчет организации «аграрного террора».
Причины исторического поражения эсеров-максималистов Д.Б. Павлов объяснял следующим образом: «Если в ранний, «аграрно-террористический» период своего существования максимализм имел шансы опереться на крестьянские массы, то переход к террористическим средствам борьбы, бойкотизм привели максималистов к отрыву от массового движения в том виде, в каком оно проявлялось на различных этапах развития революции. Ультрареволюционная теория, выдвижение левацких лозунгов толкало максималистов на применение крайних форм политической борьбы. Но было и обратное влияние. Сам характер террористической деятельности заставлял максималистов в своей практике отказаться от постулатов, сформулированных их теоретиками. Строго законспирированные группы террористов, вопреки провозглашенному в печати желанию максималистов возглавить движение масс, не стремились к установлению связей с ним, да и не нуждались в этих связях». Максимализм, констатировал исследователь, сближался с анархизмом, обнаруживая тем самым единую мелкобуржуазную природу обоих течений.
Не характерным для предшествующей советской историографической традиции доводом критики максимализма, навеянным, по-видимому, семиосферой перестроечных лет, стало указание Д.Б. Павлова на неоправданность массовых жертв революционных терактов. Речь, однако, не шла о предосудительности самого теракта, а лишь об умеренном использовании террористических средств. «Партизанские методы борьбы, - рассуждал Д.Б. Павлов, - закономерные и необходимые в период революции, в условиях отсутствия массового движения были борьбой, обреченной на неуспех. В результате терроризированным нередко оказывалось не столько местное «начальство», сколько население».
Форму памфлета носил раздел монографии Д.Б. Павлова, посвященный С.Я. Рыссу. Ведущим фактором для характеристики максималистского боевика стало предательство тем товарищей по партии. Предположение о какой-то двойной игре С.Я. Рысса затушевывается масштабностью сведений о членах максималистских террористических групп, предоставляемых им в Департамент полиции. В частности, его провокаторская деятельность сыграла, в интерпретации Д.Б. Павлова, решающую роль в разгроме максималистской Боевой организации, возглавляемой М.И. Соколовым («Медведем») во второй половине 1906 г.
В монографии «Эсеры-максималисты в первой российской революции» Д.Б. Павлов предлагал сравнительно сдержанную критику революционного терроризма и при сопоставлении эсеров и максималистов отдавал предпочтение последним. Автор указывал на некорректность выводов А.Ф. Жукова, являвшихся экстраполяцией оценок деятельности партии в послеоктябрьское время. «Тот факт, - писал он, - что максималисты в послеоктябрьский период часто выступали под противобольшевистскими лозунгами и что их теории тогда были "реакционной утопией", совсем не означает, что таковыми же они являлись и в период первой революции, когда речь шла об установлении буржуазно-демократической республики, а отнюдь не о построении социализма».
По мнению Д.Б. Павлова, не максималисты отступили от идеологии ПСР, а эсеры отошли от постулатов народничества, которым максималисты остались верны. Максималистская партия, с его точки зрения, возникла на основе так называемой московской оппозиции в ПСР. Правда, из предлагаемого автором перечня лидеров московского комитета (Н.Д. Авксентьев, М.В. Вишняк, Я.О. Гавронский, А.Р. Гоц, В.М. Зензинов, В.В. Руднев, И.И. Фундаминский) все остались после раскола членами ПСР. В максималистскую организацию вошли второстепенные в политическом плане представители «московской оппозиции»: Н.В. Архангельский, А.И. Бердников, В.Д. Виноградов, В.В. Мазурин, Г.А. Ривкин, И.А. Терентьева, А.Г. Троицкий и др.
В отличие от предшествующей историографической традиции, Д.Б. Павлов писал об эсеровском призыве к восстанию, как об основном лозунге партии в первую половину 1905 г. Однако, он, как и прежде В.Н. Гинев, считал эти лозунги в устах эсеров бессодержательной декларацией.
Д.Б. Павлов, анализируя высказывания В.И. Ленина по отношению к аграрно-террористической деятельности в деревне, пришел к выводу противоположному интерпретации ленинских работ Б.В. Левановым. «Таким образом, - писал он, - В.И. Ленин не только признавал целесообразность аграрно-террористических форм крестьянской борьбы, но и считал размах этой борьбы явно недостаточным для победы революции». Оценка Д.Б. Павловым аграрного террора даже близка к его апологетике: «Ход событий в местах наибольшей организованности и широты крестьянских выступлений подтверждает, что не бойкот, не стачка, а только насилие в отношении помещика или реальная угроза такого насилия могли заставить его бросить свое хозяйство. Ясно также, что не отказ от поставки рекрутов, неплатежей податей и тому подобные меры, а лишь вооруженные выступления крестьян и, как следствие этого, насильственные действия в отношении чинов местной администрации могли закрыть для властей доступ в ту или иную область, охваченную восстанием». Такое прославление революционного насилия автором тем более удивительно, что его работа была опубликована в 1989 г., когда в исторической науке преобладали тенденции гуманистического переосмысления прошлого. По мнению исследователя, ни одна из партий, включая и ПСР, и РСДРП, полностью не контролировала крестьянское движение. Аграрный террор осуществлялся и без эсеров, как форма революционного творчества масс. Эсеры либо шли за массовым движением, либо от него открещивались. Последняя тенденция и стала, с точки зрения Д.Б. Павлова, преобладающей в ПСР. «Несмотря на указанную двойственность взглядов эсеров на захватное движение крестьян,- резюмировал он свои выводы,- уже в годы первой революции их отношение к нему было скорее отрицательным, а рекомендации в пользу поддержки захватов были вызваны пониманием бесплодности "переть против рожна» (выражение Чернова) крестьянского движения".
В рамках советской историографической традиции интерпретации эсеровского терроризма находились и первые работы по истории ПСР М.И. Леонова. Автор утверждал, что характерными особенностями террористических организаций социалистов-революционеров являлись склонность к либерализму и отчуждение от масс. Заслугой М.И. Леонова стало существенное расширение спектра архивных источников при освещении истории российского терроризма. Его труды ознаменовали установление нового вектора развития отечественной историографии революционных террористических организаций, заключающегося в переходе от социологизаторских схем к восстановлению фактической канвы событий.
В историографии перестроечных лет реабилитировался жанр создания исторических портретов террористов. В книге М.И. Леонова давались краткие портретные зарисовки руководителей Боевой организации. Попытки персонификации террористического движения соотносились с Горбачевской идеологемой о более внимательном отношении к роли человеческого фактора в истории.
В исследованиях предшествующего времени ПСР была представлена как заговорщическая, интеллигентская организация, оторванная от массового движения. Во второй половине 1980-х годов, благодаря применению клиометрики, использованию статистики (особенно в работах М.И. Леонова) аргументировалось утверждение о массовом характере партии социалистов-революционеров, значительной ее популярности среди крестьян, части рабочих, в профсоюзах (О.И. Горелов), среди молодежи (И.И. Рогозин). Историки перестали считать терроризм единственным и даже главным методом эсеровской борьбы, признавались иные ее формы. Но на все эти качественно новые подходы исследователи, при изложении материала не акцентировали внимание читателей, предлагали их в осторожной форме, с многократными оговорками и цитатами В.И. Ленина, М.С. Горбачева и постановлений XXVII съезда КПСС.
Новым явлением в историографии стало изучение истории революционного терроризма в рамках краеведческих исследований. Если истории центральной Боевой организации социалистов-революционеров в отечественной историографии уделялось сравнительно много внимания, то местные террористические группы, входившие в структуру ПСР, фактически не исследовались. Исключение представляет работа М.В. Идельсон, посвященная деятельности Летучего боевого отряда Северной области. Обнаруживалось, что помимо центральной Боевой организации ПСР, эсеровский терроризм представляли и другие, не менее сильные террористические группы. Автор пришла к заключению, что, подобно БО, региональные боевые группы пребывали в состоянии автаркии по отношению к ПСР, не допуская активного контроля и вмешательства ЦК в их работу. Летучий боевой отряд Северной области, в отличие от центральной Боевой организации, не находился в прямом подчинении Центральному Комитету, и хотя иногда и выполнял его приказы, чаще действовал под общим руководством петербургского комитета партии. Однако исследования, в котором обобщался бы опыт организации местных эсеровских террористических групп, в отечественной исторической литературе не предпринималось.
Одновременно в исторической науке в конце 1980-начале 1990-х годов обнаруживаются тенденции антиперестроечной направленности. Среди некоторых советских идеологов возникло опасение, что при ослаблении партийного руководства и демократизации политической системы приоритет в общественной жизни получат возрождающиеся партии мелкобуржуазного типа, родственные эсерам. Популярность движения Народный фронт, казалось бы, подтверждала такие опасения. Мелкобуржуазный социализм эсеровского образца, которым, по их мнению, заменялась советская система, являлся уже не социализмом, а прологом реставрации капиталистического общества. В концентрированном виде эти умонастроения были отражены в монографии Г.Д Алексеевой «Народничество в России в XX в. Идейная эволюция». Автор посредством апелляции к истории социалистов-революционеров осуждала современные ей тенденции политического развития страны как рецидивы неонародничества. Г.Д. Алексеевой реанимировался взгляд о контрреволюционной природе эсеровского терроризма.
Хотя в целом в советской историографии роль эсеровского террора действительно была преувеличена сравнительно с остальной работой ПСР и ему было уделено много внимания, но в основном преобладали общетеоретические рассуждения, без анализа эмпирического уровня. В западной историографии, наоборот, как правило, оценивали значение террора в тактике ПСР более сдержано зато описание подробностей осуществления терактов было одним из излюбленных сюжетов литературы, посвященной эсерам. Показательно, что долгое время западные исследователи критиковали советских коллег за преувеличение фактора террора в тактической линии, проводимой социалистами-революционерами. Но уже в 1989 г. отечественные авторы Н.И. Канищева, М.И. Леонов, Д.Б. Павлов, С.А. Степанов, В.В. Шелохаев критиковали М. Хильдермайера и Ж. Бейнака за такое же преувеличение террора при неоправданном замалчивании информации о массовой работе эсеров.
Тенденция осуждения индивидуального политического террора, не в силу его недостаточной радикальности, а как проявление насилия, неприемлемого самого по себе, возобладала в отечественной историографии с конца 1980-х годов. Из спектра политических партий начала XX в. предпочтение стало отдаваться конституционным демократам. Многие исследователи смотрели на терроризм глазами кадетов.
Развитие исторической науки шло не параллельно изменению идеологических установок, а с некоторым отставанием, поскольку требовалось время для проведения исследований и переосмысления материала. Поэтому перестроечный период в историографии российского революционного терроризма возможно классифицировать как переходный. Концептуальные компоненты советской исторической науки превалировали в ней над модернизационными тенденциями.
Список источников и литературы
1. Абрамов П.Н. О работе большевиков в деревне в 1905-1907 гг. в центрально-черноземных губ. // Сборник статей по вопросам истории КПСС. М., 2007
2. Аврех А.Я. П.А. Столыпин и судьба реформ в России. М., 2005
3. Агарев А. Борьба большевиков против мелкобуржуазной партии эсеров // Пропагандист. 1939. № 16
4. Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1918.
5. Алексеенко Д.М. Из опыта борьбы спецслужб Российской Империи с террористами // Высокотехнологичный терроризм: Материалы российско-американского семинара. М., 2007.
6. Борисович Красин («Никитич»). Годы подполья. М.; Л., 1928.
7. Брачев B.C. Заграничная агентура Департамента полиции (18831917). СПб., 2006.
8. Будницкий О.В. В чужом пиру похмелье: евреи и русская революция. М.; Иерусалим, 2005. С. 3-21.
9. Джанибекян В.Г. Провокаторы. М., 2006.
10. Джанибекян В. Тайна гибели Столыпина. М., 2006.
|
